Текст книги "Охота на не рыжую"

Глава 1

ЛЮБИТЕЛЬНИЦА РОКА И СОБАК

Она шла по тротуару и радовалась тому, что на её ногах были не новые туфли на высоких каблуках, а удобные кеды. Боль в животе, беспокоившая девушку весь вчерашний вечер, снова вернулась и теперь с большей силой напоминала ей о своём существовании. Сначала Маша не увидела в ней никакой угрозы, но потом, поздней ночью, оставшись с нежданной гостьей один на один, она вдруг осознала всю её силу и испугалась. Девушка лежала в постели и прокручивала в голове несколько вариантов развития завтрашнего дня, но все они почему-то, так или иначе, заканчивались смертельным исходом (уж очень сильно тревожил её живот).

Буйное воображение рисовало невесёлые картины, где она уже с высоты нескольких метров наблюдала за происходящим в их небольшой квартире. За безутешной, убитой горем матерью, молчаливой, заплаканной роднёй, печальной Майрой, соседями, одногруппниками, незнакомой незваной толпой. Теми, кто обычно приходит попрощаться, простить или наоборот, попросить прощения, проводить в последний путь, а быть может, просто поглазеть от скуки. В чём кладут молодых в гроб? В каком заведении пройдут поминки? Что из деликатесов будет на столах? Сколько слез прольётся и кем? Слёзы, слёзы, слёзы, бесконечное море слёз и в нем горы всевозможных цветов с очень сильным запахом тепла, весны, жизни, не сочетающимся с запахом смерти. Да, та ещё картина! Но именно это приходило на ум. Можно даже сказать, только это и приходило на ум.

А самое страшное заключалось в том, что мысли о собственной кончине её совсем не пугали. С тех пор, как умер отец, Маша по-другому стала относиться и к жизни, и к смерти тоже. Она стала спешить, спешить жить, чтобы как можно больше успеть, увидеть, сделать, помочь за то время, что ей отмерили на небе при рождении.

Но на думы о боли, смерти, любой другой чепухе, посещающей каждого человека в минуты слабости и отчаяния, у неё просто не было времени, да и желания (если честно), так как жалеть себя не входило в её привычку. Оставалось меньше суток до зачета по методике преподавания русского языка (все боялись старую деву Раису Адамовну, предпочитающую написание очередной дипломной рождению ребёнка), на это были брошены все силы. Последние два дня Маша просто не выходила из своей комнаты, тупо зазубривая конспект, чтобы в самом конце учебы не опозориться по полной. Есть не очень-то и хотелось, ну а умоляющие взгляды четвероногой любимицы, девушка демонстративно игнорировала, иногда для приличия стыдливо повторяя одну и туже фразу:

– Скоро, скоро, Майруша.

И вот сегодня, когда с зачетом было покончено, она поняла, что боль обострилась и ей тяжело передвигаться, особенно по ступенькам, которых в этот день, на её взгляд, казалось, стало больше обычного. Медленно спускаясь вниз по длинной ленте, Маша вспомнила бесконечную лестницу Пенроуза и подумала: возможно, за последние несколько минут она не раз оказывалась у исходной точки. Болевые ощущения заметно усилились, каждый шаг давался ей с трудом. Появившаяся тошнота ещё больше осложнила и без того непростую ситуацию, из которой Маша, откровенно говоря, пока совсем не представляла, как выкрутиться. Но одно она поняла точно: тянуть дальше было некуда.  С горем пополам девушка преодолела встречный живой поток в небольшом узком холле, потом, отдышавшись пару минут у окна, кое-как добралась до массивных дубовых дверей центрального входа, открыла их и наконец-то выбралась на свежий воздух.

В тени огромного козырька толпилось не менее трёх десятков студентов. Одни, обмахивая себя разрисованной тетрадью с конспектом, откровенно хвастались планами на лето, красноречиво намекая рядом стоящим тугодумам на море, солнце, пальмы; другие тряслись, как осиновый лист, думая о предстоящих экзаменах, смелые курили в довольно плотной толпе; отчаянные влюблённые, потеряв всякий стыд, при свете бела дня целовались прямо у входа в учебное заведение, а отдельные личности и вовсе, не взирая ни на какие раздражающие факторы в виде безудержного смеха и диких воплей окружающих, стоя с открытыми глазами, досыпали положенные им часы.

Внимание Маши привлекла небольшая группа парней, состоящая из пяти человек. Потягивая холодный квас, мужская компания бурно обсуждала состав предстоящего рок-фестиваля, начало которого с нетерпением ждала вся прогрессивная молодежь города. Ярко-чёрные футболки с надписями «Вечно молодой», « Я свободен», «Перемен требуют наши сердца» говорили проходящим мимо людям об их музыкальных предпочтениях. Предвкушая удовольствие от долгожданного мероприятия, шумная пятёрка пребывала в прекрасном расположении духа. Парни добродушно улыбались, шутили, поздравляли всех с праздником и зазывали всё молодое студенчество, даже престарелый преподавательский состав, на главное мероприятие года.

– Уже собираются, – подумала Маша, глядя на парней, и тяжело вздохнула.

– Эй, любительница рока! – услышала она сзади.

Маша замерла, но повернуться не потрудилась. Уже год, как этот мужской голос вызывал у неё, мягко скажем, неприятные воспоминания об испорченной одежде, обуви, настроении.

– На том же месте, в тот же час? Да? – не дождавшись ответа, добавил несмело длинноволосый молодой человек с недельной щетиной на лице. Внешне парень один в один напоминал Джареда Лето, этакую русскую версию американского рок-музыканта в молодости, правда, изрядно потрёпанную. Тот же лоб, глаза, лёгкая добродушная улыбка, волосы той же длины. Феноменальное сходство с вокалистом альтернативной рок-группы Thirty Seconds to Mars иногда в прямом смысле подкармливало бедного студента, парня из обычной многодетной семьи, лодыря, бездельника, к тому же большого любителя выпить на халяву.

– Ситников, держись от нас с Вероникой подальше, – неожиданно для себя почти крикнула Маша.

– Сколько времени прошло! Можно и простить! – настойчиво продолжал парень.

– Не знаю, как Вера, – прошипела довольно громко девушка, – от себя скажу так: нет, нет тебе прощенья, Алексей!

– Дай шанс всё исправить! Хватит дуться!

– Не жди, второго шанса не будет, – сказала она ледяным тоном. Уж очень сильно, «дружок», ты нам тогда нагадил… А? Я всё правильно говорю? Ничего не выдумываю?

Маша умышленно произнесла последнее слово по слогам, негромко, но очень мощно.

Парень молча переминался с ноги на ногу у неё за спиной.

– Что притих? Воды в рот набрал?

– Извини, – промямлил он сквозь зубы.

– Не могу. Боюсь, подруга меня не поймёт, она до сих пор загубленные твоими рвотными массами обновы оплакивает. А сумка?! Какая у меня была сумка!

Обида снова начала брать верх над разумом. Чтобы хоть как-то сдержать острый приступ ярости, Маша глубоко вдохнула и немного задержала дыхание. Один, два, три, четыре….

– Черт бы тебя побрал, Ситников, – уже более спокойно произнесла девушка, – вместе с твоими пагубными пристрастиями!

– Машка, ну прости! Такое больше не повторится!

Несмотря на сильную боль в боку, девушка всё же обернулась.

– Конечно! Не повторится! Я в этом больше чем уверена! Всё, свободен.

– Ну, хочешь я…

Она не позволила ему договорить. Маша терпеть не могла таких «клоунов», особенно когда те устраивали свои грандиозные показательные представления со слезами, соплями, сожалениями за пределами цирка при огромном скоплении народа.

– Разговор окончен.

Она хотела вызвать такси, но, тщательно ощупав пустые карманы, обнаружила, что деньги, заботливо приготовленные матерью ещё с вечера, так и остались лежать на кухонном столе. Маша мысленно обвинила себя в забывчивости (больше ей ничего не оставалось) и потихоньку поплелась к маршрутке, думая о своём положении.

      Конец мая выдался знойным. Уже вторую неделю подряд беспощадно палило солнце. Аномальная жара, духота и пыль заставляли прохожих быстро передвигаться по раскаленному асфальту, тротуарам улиц, а то и вовсе переносить свои прогулки на раннее утро или поздний вечер, когда температура воздуха становилась наиболее комфортной для человеческого организма. Пытаясь спастись от адского пекла, городские жители раскупали вентиляторы, продававшиеся на каждом углу, а слово «кондиционер» в эти дни было самым употребляемым. Шляпки, панамы, банданы, косынки, всевозможные летние мужские и женские кепки раскупались от рассвета до заката, как горячие пирожки. А довольные владельцы палаток с головными уборами помогали своим работникам отпускать товар, так как те не справлялись с нескончаемым потоком требовательных покупателей, как правило, желающих приобрести качественную вещь за бесценок. Опытные продавцы пытались всеми способами удовлетворить потребности клиента, оттого к вечеру просто падали с ног от усталости. Тюльпаны и нарциссы отцвели на солнце за неделю, оставив после себя жалкое, неприглядное зрелище в виде голых стеблей, отнюдь не украшающих многочисленные клумбы города. Недовольные горожане не скрывали своего разочарования, поскольку ожидали большего от самого красивого месяца весны, стабильно баловавшего их буйным цветением.

Чтобы добраться до остановки, Маше пару раз потребовалось передохнуть у газетных киосков. Делая вид, будто она чем-то всерьёз заинтересовалась, девушка внимательно рассматривала переполненные полки с канцелярским товаром, пока не наткнулась на маленькие дешёвые книжки в мягком переплёте.

–Вы что-то хотели? – поинтересовалась женщина-киоскёр, выглядывая в свежевыкрашенное окошко.

– А детективы есть? – спросила Маша.

– Детективы продала, осталась одна любовь! – улыбаясь, ответила женщина.

– К сожалению, любовь мне не нужна, – вежливо сказала Маша.

– Любовь нужна всем, – произнесла уверенно продавщица, – особенно таким молоденьким, как ты!

– Мне нет, – отрезала девушка и продолжила свой путь по тротуару.

Маша дошла до остановки и села на свободную скамью. Жара сводила её с ума. Щурясь от солнечных лучей, она посмотрела через дорогу, где за пышным кустом спиреи виднелась сладкая парочка. Прощаясь, парень нежно обнимал девушку, а та шептала ему что-то интимное на ушко, кокетливо поправляя ворот его клетчатой рубахи. «На ловца и зверь бежит», – подумала Маша, глядя на знакомую фигуру вновь располневшей подруги. Зачем она одела эти белые джинсы? Они же делают её зад на два размера больше. Надо как-то выбрать подходящий момент и сказать Веронике, что она снова набрала лишние килограммы. Как говорится, поставить перед фактом. Хотя, зачем расстраивать девчонку, зеркало в доме у неё имеется, зрение в порядке, да и если её сейчас обнимает очередная настоящая любовь, то, наверняка, она сама скоро сядет на гречневую диету, а может, и не на гречневую, а может и не сядет…

– Вера! – окликнула Маша девушку.

Подруга и глазом не повела, лишь только из-за куста показала кулак.

Маша вспомнила, что та на людях предпочитала короткое Ника, поэтому, улыбаясь из последних сил, крикнула так, как полагалось.

– Ника!

Девушка чмокнула широкоплечего парня в щёку и поспешила к переходу.

– Ты его видела? – громко прощебетала девушка, не обращая никакого внимания на трёх школьниц с огромными рюкзаками, которые стояли у остановки.

– Видела, – спокойно сказала Маша.

– Вчера в хинкальной познакомились, скажи, красавчик!

– Нормальный.

– Нет, Гордеева, так не пойдёт. Скажи, красавчик?

Маша громко вздохнула.

–Ну, скажи!– не отступая, требовала Ника.

– Красавчик, – послушно повторила за подругой девушка только лишь для того, чтобы остановить этот примитивный диалог.

– Машка, послушай, ты не обидишься, если вечером на площади Гриша будет вместе с нами.

– О, красавчика зовут Гриша.

Ника смущенно опустила глаза.

Маша обрадовалась такому повороту событий. Ей совсем не хотелось врать единственной подруге, впрочем, как и беспокоить. Да и что она могла ей сказать, она сама ещё толком ничего не знала. Ну, болит живот, и что? Сейчас одно неверное слово, и каждые двадцать минут будет разрываться телефон, посыплются вопросы, пытка продлится до ночи. А как же планы? Настроение? Нет, говорить нельзя. Да и Гриша, или как там его… вовремя подвернулся. Умолчать – значит просто не сказать, а обмануть – значит сказать неправду. Да, так и есть. Всё правильно. Незачем её волновать, Бог даст, всё обойдётся. Врач посмотрит, пропишет таблетки, они подействуют… Зачем лишний раз волновать близких людей… Да, всё так и будет.

– Ника, у меня тут кое-что намечается на вечер, поэтому я скорее всего не смогу быть…

– Что намечается? Что может быть важнее рок-фестиваля? – с тревогой в голосе спросила девушка.

– Пока не могу сказать.

– Опять работа?

– Не совсем, но если меня вовремя не будет, не жди. Поняла?

Переполненная раскалённая маршрутка напоминала небольшую сауну с единственным открытым окном – у водителя – и люком. Маше было нехорошо, а насыщенный запах потных тел, смешанный с мужским и женским, дешёвым и не очень приторным парфюмом, заставил девушку выйти на одну остановку раньше. Выходя из маршрутки, она услышала ставшее уже привычным больше, чем за полгода тихое перешёптывание за её спиной. Девушка тут же пожалела, что не кинула в сумку очки или хотя бы одну из новых бейсболок, предусмотрительно купленных к летнему сезону. Проходя мимо доски объявлений, Маша с грустью посмотрела на плакат, приглашающий всех любителей рока, и не только, на пятый Open Аir  фестиваль в их городе. Доносящийся с площади саунд чек больно резанул по ушам, а потом и по остальным органам чувств, из которых слабейшим звеном оказались глаза. Она сглотнула подступивший к горлу ком, вытерла непрошеные слёзы и, аккуратно переставляя ноги, пошла по тротуару домой, утешая себя мыслью, что на шестой ОА обязательно попадёт (если, конечно, переживет этот день).

Каждый год с одногруппницей Никой они ходили на рок-фест, несмотря ни на какие проделки небесной канцелярии. Сегодня была замечательная погода, а два года назад после девяти вечера начал моросить небольшой дождик, промочивший их тогда за несколько часов до нитки, но так и не прогнавший домой ни одну из девушек – будущих педагогов. Они отлично провели время на свежем воздухе, слушая хорошую музыку в компании таких же фанатов рока. Напелись, насвистелись, накричались, наплясались, в общем, отожгли по полной. Выплеснув весь негатив и зарядившись на год вперёд самыми положительными эмоциями, уставшие, но такие довольные, они возвращались домой, с нетерпением ожидая следующего феста.

Сейчас у Маши были знакомые, приятели, подруга Ника, а раньше… Что было раньше? Школьные годы чудесные, хуже которых, по сей день в её жизни не было ничего. Девушка предпочитала не вспоминать это время, но иногда тревожные ночные сны уносили повзрослевшую Марию Гордееву в шумный класс, где каждый второй превращал её жизнь в ад.

Так сложилось, что с самого детства она ощущала на себе презрительные взгляды, слышала обидные смешки за спиной и дразнилки. Как правило, они надолго прилипали с чьей-то лёгкой руки, а точнее языка. За десять лет школьной жизни она успела побывать шваброй, вышкой, каланчой и даже жирафой. Придя из школы домой и сделав уроки, она ждала отца с работы. Дождавшись папу, Маша садилась к нему на колени и горько плакала. А тот, тяжело вздыхая, целовал свою дочь в макушку, шепча утешительные слова, в которых Маша так нуждалась. Виктор Петрович сам был высокого роста. В кого же было уродиться дочери?! Уже с первого класса Мария Гордеева занимала высшую строчку в неофициальном зачёте одноклассников по росту, где твердо удерживала лидирующую позицию на протяжении всех одиннадцати лет, вплоть до выпускного. И все бы ничего, если бы не чрезмерная худоба, делавшая нездоровой внешность рослого ребёнка. Длинные худые руки, ножки обтянутые капроновыми колготками бросались в глаза даже взрослым воспитанным людям, пытавшимся всячески сгладить очередную порцию издевательств, направленную в сторону несчастной, замученной девочки с красивыми черными глазами. К сожалению, воспитанные люди не могли находиться поблизости круглосуточно, и Маша то и дело слышала болезненные укусы одноклассников и других обитателей школы в свой адрес. Так продолжалось до десятого класса.

      В тот год Маша подхватила бронхит и долго не могла выздороветь. Родителям пришлось принять нелёгкое решение – отправить её в деревню к бабушке, которая была рада помочь и искренне переживала за внучку.

На балансе подворья бабы Вари числились две коровушки-ведёрницы, рогатая коза, ежегодно приносившая двойню, за что и была в особом почёте, и пяток кур-несушек чёрного окраса. Переехав к бабушке в конце февраля, Маша начала поправляться и уже в начале марта пошла в сельскую школу. Она хорошо училась и ни с кем не конфликтовала, а в деревне её стали называть «внучкой бабы Вари», и это было лучшим, что она слышала в свой адрес за всю жизнь. Парное молоко с горячим хлебом, чай с шиповником и липой, мед, жар русской печи и, конечно же, безграничная любовь заботливой бабули сотворили чудо, и Маша полностью вылечилась. Семь месяцев спустя из гадкого утенка она превратилась в прекрасного лебедя, набрав недостающие килограммы и округлившись в нужных местах. За время проживания в деревне Маша научилась вязать носки, шить на старенькой швейной машинке, хорошо разбираться в грибах, плавать в речке, благодаря бесценным мастер-классам бабы Вари перестала бояться дрожжевого теста. Ну а самое главное – нашла настоящих друзей, которых у неё толком никогда и не было.

В конце августа в город вернулась не запуганная девочка-подросток, а уверенная в себе девушка с гордо поднятым подбородком и прямым взглядом. Она смотрела на ребят не свысока, нет, а как равная им, всем тем, кто постоянно обижал, унижал, подавлял её. Маша ничего не забыла, не собиралась никого прощать, но и дразнить ее уже никто не пытался, ребята тайком смотрели ей вслед, а девчата открыто завидовали ее преобразившемуся облику и точеной фигуре. Закончив спокойно школу, она без всяких проблем поступила в педагогический колледж на учителя начальных классов. А у себя во дворе она быстро получила новую кличку «кукла», но ей уже было все равно, потому что каждое утро, подойдя к зеркалу, она подмигивала озорной красотке с ямочками на щеках. Мнение окружающих относительно её внешности Машу больше не интересовало.

Войдя в квартиру, Мария сняла с плеча сумку и осторожно наклонилась, чтобы поставить ее на пуфик, который, сколько она себя помнила, всегда стоял на одном и том же месте. Из-за угла показалась голова Майры. Подбежавшее к хозяйке животное, влажным носом ткнулось ей в ногу. Правая рука дёрнулась навстречу собаке. Девушка на время забыла о болезненном недуге и всякой осторожности. В этот момент мертвенно-бледное лицо Маши исказила гримаса боли, рука инстинктивно схватилась за живот, а изо рта вырвался тихий стон. Она быстро огляделась, в дверях кухни увидела маму с обеспокоенным взглядом. Осторожно выпрямившись, Маша торжественно объявила:

– Последний зачет сдан! Ура!

Обняв и поцеловав свою единственную дочь, Татьяна Ивановна еле слышно спросила:

– Болит?

За секунду Маша нашла несколько вариантов ответа, но врать было бессмысленно. Если вчера живот просто болел, то сегодня боль отдавала в правый бок, она была нестерпимой. Вчера она думала о зачете. А сегодня? Какую важную причину выдумать, чтобы не идти в больницу? Голова начинала кружиться, и немного подташнивало, потому что уже второй день она ничего не ела и не пила, кроме стакана гранатового сока, купленного в студенческом кафе, да и желудок ничего не требовал, а паника начинала расти со скоростью звука. Маша понимала, что оттягивать с больницей нельзя, но она так устала за последние сутки. Бред! Она просто боялась. Да, боялась. И вообще больницу она не любила. Ну а кто любит больницу? Может быть, кто-то другой, но только не она.

      Маша вспомнила про нарыв, который хирург вскрыл в прошлом году у нее на пальце. Майра в тот осенний день погналась за кошкой, выскочившей прямо перед её носом из-под высоких зарослей травы и кустарника. От неожиданности девушке пришлось даже прикрикнуть и с силой натянуть поводок, чтобы хоть как-то успокоить возбуждённую четвероногую подругу, которая обладала отличным тонким нюхом, но в силу своего возраста была не очень послушна, когда видела перед собой потенциальную игрушку. Пролетев сломя голову за собакой добрых триста метров, Маша поняла, что надо начинать притормаживать, чтобы завершить этот незапланированный марафон. Впереди показались стройные сосны, и ей хотелось избежать столкновения. На шее девушки висела не дешёвая мыльница, а дорогая вещь, которую она долго не могла себе позволить, так как после смерти отца они с матерью вели скромный образ жизни, стараясь жить без долгов. Целых два месяца по вечерам в ресторане она мыла посуду, чтобы заработать деньги на новенький зеркальный фотоаппарат своей мечты. Вот и пришлось хватать первый попавшийся куст, оказавшийся на ощупь шиповником. Раньше он ей очень нравился, но после того случая Маша старалась менять маршрут, когда оказывалась в этом месте, выгуливая свою девочку породы лабрадор-ретривер, безоговорочно слушавшуюся хозяйку с первых дней (конечно, если поблизости не было кошки, то и дело отвлекающей её внимание от выполнения команд).

Майра имела крепкое сложение: крупный череп, мускулистую шею, широкую грудную клетку, сильные конечности, мощные челюсти с мягкой хваткой, короткую жёсткую шерсть с водоотталкивающими свойствами, толстый выдровый хвост и почти спокойный характер. Она была здоровой и озорной сукой шоколадного окраса с глазами тёмно-орехового оттенка. Майра весила чуть больше тридцати килограммов. Собака знала и выполняла одиннадцать обязательных команд, а двенадцатую – «Домой!» – они использовали только в деревне у бабушки Вари, когда приезжали на продолжительные летние каникулы. Майра была последним подарком отца, сделанным незадолго до его смерти, и занимала третью строчку девичьего топа самых родных и близких. Маша любила свою собаку, поэтому быстро простила ей этот эпизод с кошкой, который на неделю вывел её указательный палец из рабочего состояния и чуть не лишил девушку фотоаппарата. Нарыв был вскрыт и забыт, но в память надолго врезались картины того дня. Огромная очередь. Напряжённые взгляды нетерпеливых людей. Какофония звуков – недовольных возгласов, витающих в огромной очереди к хирургу. И этот тяжелый, неприятный запах больных людей, сосредоточенный в одном месте и плавно рассеивающийся дальше по коридору, а через каких-то пять метров превращающийся в абсолютно стерильный. На перевязку она так и не пошла, а перед глазами еще долго стоял лоток с окровавленными тампонами и наиспокойнейшее лицо доктора – для него это был всего лишь один из рабочих моментов нового дня.

Делать было нечего, и, набравшись храбрости, Маша посмотрела маме в глаза и сказала:

– Болит так, что сил нет терпеть.

Татьяна Ивановна взяла телефон, отыскала в нём номер своего брата, который работал врачом скорой помощи. На втором гудке мужской голос ответил. Коротко переговорив с братом, она положила трубку. Взглянув на дочь, Татьяна Ивановна сказала:

– Дядя Андрей сегодня на смене, он скоро заедет.

Через двадцать минут машина скорой помощи подъехала к подъезду. Из нее вылез стройный высокий мужчина средних лет, одетый в медицинскую форму. Войдя в квартиру, он спешно разулся и громко поприветствовал сестру и племянницу. Его доброжелательное выражение лица сменила глубокая озабоченность, когда он увидел бледную Машу, еле стоящую на ногах. Дядя Андрей молча пальпировал живот, уже зная конец этой истории, но он не хотел волновать своих девчонок, поэтому тихим, спокойным голосом негромко сказал:

– Одевайся, Мария, едем сдавать анализы, тут подозрение на аппендицит.

Глава 2

ГОЛУБОГЛАЗЫЙ РОБИН ГУД

Роберт Тропинин скучал у себя в кабинете, изредка поглядывая на часы. Сегодня была пятница, и он ждал её вечера с большим нетерпением. Ровно в пять он вышел из-за стола, взял дорожную сумку, которая с самого утра стояла в углу, приковывая его внимание, и принялся переодеваться. Окончив юридическую академию три года назад, он арендовал офис и открыл маленькое, но своё дело. Юридическая консультация пользовалась спросом. Конечно, поначалу люди не знали о её существовании, и Роберту пришлось все свои скромные сбережения пустить на броские плакаты, щиты, визитки; вскоре реклама сделала своё дело, и народ пошёл. С понедельника по пятницу, с 8 до 17, молодой специалист оказывал квалифицированную юридическую помощь, консультируя граждан и организации, представляя их интересы в суде. Зачастую конец его рабочего дня не совпадал с часами приёма, указанными на вывеске у входа, но парня это никогда не огорчало. Ему нравилась его работа. Во-первых, он был сам себе хозяин, а во-вторых, новый день посылал ему новые дела, которые приносили ему стабильный доход, позволяющий жить так, как он того хотел.

Клиенты Роберта обращались к нему не только в рабочее время, но и в ночные часы (если остро нуждались в юридической помощи). Он никогда и никому не отказывал, помогал всем, считая себя эдаким Робин Гудом. Нет, он не отбирал, но с большим удовольствием помогал всем нуждающимся, а точнее, юридически безграмотным лицам. Правда, за деньги. А как по-другому в этом мире?!

Единственной ложкой дёгтя в бочке мёда была его неприязнь к костюмам, рубашкам и галстукам, но это неотъемлемая часть его работы, и за прошедшие месяцы он стал привыкать к стилю строгой деловой одежды. В городе он уже выделил несколько магазинов, которые отвечали его требованиям, и периодически посещал их.

В свои двадцать пять Роберт был высок, красив и уверен в себе; при росте сто восемьдесят восемь сантиметров вес его был около восьмидесяти килограммов. Его короткая стрижка открывала небольшое родимое пятно на правом виске. Густые тёмные волосы, правильные черты лица, смуглая кожа и голубые глаза делали его редким красавцем, за которым всегда хотел наблюдать посторонний женский взгляд.

Уже несколько месяцев он был свободен. Его бывшей девушке постоянно хотелось движения, какого-то роста и не в этом городе, разумеется. Здесь она задыхалась, он был слишком мал для неё и оттого – скучен. Она регулярно намекала на переезд и на большие перспективы, связанные с ним. А в последнее время открыто говорила о своих намерениях. Вика не умела готовить, нигде не работала, но она точно знала, чего хочет от неё мужчина – и её ночные сверхстарания покрывали все многочисленные недостатки, а их было море! Разумеется, в этом море всем заправляла тотальная человеческая лень.

Она была симпатичной молодой девушкой среднего роста с русыми, короткострижеными волосами и наращёнными ногтями, которые постоянно мешали ей мыть посуду и выполнять любую женскую работу (а может, помогали!). Спала она до обеда и редко заморачивалась думами о том, что у них будет на ужин, ведь всегда можно заказать доставку на дом. Замуж она не собиралась: зачем связывать себя ненужными обязательствами? Дети у нее по плану были после тридцати. Ей хотелось просто жить и делать это красиво. И через шесть месяцев этой ни к чему не обязывающей связи, когда таланты Виктории, открывающиеся в основном по ночам, не вызывали былого аншлага, Роберт стал смотреть на неё как на наскучившую актрису, которая замечательно справлялась со своей (уже никому не интересной) ролью. Вика сразу это почувствовала. И вскоре, вернувшись с работы домой, Роб нашёл на столе записку, в которой она желала ему всего хорошего, ну и себе, конечно, тоже. Потом, вспоминая о Вике, он поймал себя на мысли, что не чувствует ровным счетом никакой потери и утраты. Они жили вместе, ели вместе, спали, но не любили друг друга и ничего друг к другу так и не испытали, кроме определённого рода нужды, исчезнувшей через несколько месяцев совместной жизни.

Его бабуля, живущая в часе езды, была безумно рада известию об отъезде Виктории. В свои шестьдесят три пожилая женщина знала, как «трава растёт», и оттого не очень-то хотела, чтобы холёная лентяйка (да что греха таить, чистой воды приживалка) пустила свои корни, как тот ползучий сорняк пырей, на квадратных метрах её единственного работяги внука. За время совместного проживания пары она всего лишь несколько раз сталкивалась с полусонной девушкой лицом к лицу и, мягко говоря, не пребывала в восторге от выбора Роберта. Но молчала. От природы наделённая даром красноречия, она молчала. Женщина день за днём терпеливо наблюдала за хронически растущим беспорядком в комнатах, некогда хоть и холостяцкого, но всегда чистого, а по меркам Евдокии Матвеевны – царского жилища. Грязный, затоптанный пол, горы немытой посуды, разбросанные по всей квартире (начиная с порога) женские вещи лишь подтверждали тревожные опасения пенсионерки по поводу того, что девочка эта оказалась совсем непригодной для длительных отношений. Что уж там говорить о семейной жизни? Как обычно, раз в неделю, она приезжала к внуку, пока тот был на работе, молча варила борщ, жарила котлеты, мыла посуду, стирала и иногда гладила белоснежные рубашки, потому что любила, переживала и верила. Верила в логическое завершение этих никчёмных отношений, оттого и молчала. Молчала, когда встречала, кормила внука, когда Роберт вёз её домой, когда они обсуждали мерзкую погоду за окном. Она молчала. И только по возвращении домой пожилая женщина позволяла себе высказать всё, что думает, неотрывно глядя на черно-белый портрет покойного мужа – своего бессменного собеседника.

Уже лет пять Евдокия Матвеевна говорила внуку одни и те же слова:

– Роберт, как только ты услышишь, что твоя знакомая умеет варить борщ и печь пироги, хватай её не глядя и беги.

– А куда бежать-то? К тебе или ко мне?– спрашивал парень, смеясь.

– В ЗАГС, балбес, – отвечала женщина, тяжело вздыхая.

– Не переживайте Вы так, многоуважаемая Евдокия Матвеевна, Пушкин в тридцать два на Гончаровой женился.

– Да, – как могла, парировала библиотекарша со стажем, – и четверых один за другим родил… на радость всем… слышишь, Роберт? На радость… Роберт? – кричала она вдогонку убегающему внуку.

– Бабуль, я не Пушкин, да и Гончаровы нынче пошли не те. Четырёх сейчас даже в фильмах не рожают. Максимум один, и то при благоприятных условиях и ежедневно пополняющейся банковской карте.

Евдокия Матвеевна скептически относилась к современным девицам. Всякий раз она с некоей брезгливостью смотрела на фантастические ресницы, выросшие за день волосы на голове и безупречный маникюр, сделанный на длинные ногти, которые те выставляли на всеобщее обозрение при каждом удобном случае. Пожилая женщина даже не пыталась скрыть от внука своего разочарования в таких красивых, но таких неестественных нестабильных сегодняшних девчатах. Ну а Роберт, в свою очередь, не спешил рассказывать бабуле о том, что в этом мире ресницы, ногти и волосы – лишь малая доля того, что можно нарастить.