Текст книги "Чеченский угол"

Вахид осторожно заметил:

– А если это не он?

Салман махнул рукой. Из случайных людей в отряде – только Раппани, но он узнал об операции лишь накануне, из лагеря не отлучался, мобильной связи в горах нет.

– Это хохол, – убежденно повторил Салман. – Больше некому.

В лагере у огня хлопотала Айза.

Раппани не утерпел, не дождался отряда, уже наложил себе полную тарелку галушек из кукурузной муки и уминал их так, что за ушами трещало.

– Ребята, там еще мамалыга есть в котелке, чай горячий, присаживайтесь, – суетилась Айза. По ее лицу было видно: ей очень хотелось расспросить про взрыв, гулкое эхо которого долго летело вверх, туда, где вершины гор припорошены шапками снега. Но она молчала. Женщинам не положено задавать вопросы.

А Асланбек не удержался:

– Взрыв был, да? Все целы, да?

– Кому надо – тот цел, – отозвался Вахид и протянул руки к костру, хотя укутавший горы вечер еще хранил дневное тепло.

Раппани встревоженно смотрел на командира, но тот, занятый чисткой пистолета и своими мыслями, остался безучастным к разлитому в воздухе беспокойству и дымящейся тарелке с кашей, поднесенной услужливой Айзой.

«Что же делать? – размышлял Салман. – Операция по захвату больницы в Дагестане разрабатывалась несколько месяцев. На сегодня готово все. Проработан маршрут проникновения на территорию соседней республики. Небольшими группами, минуя блокпосты, мы приблизимся к поджидающему в укромном месте автобусу с оружием, подготовлен автомобиль якобы сопровождения ГИБДД. Так же тщательно готовился сюрприз в Грозном. Начиненная взрывчаткой Малика должна быть пропущена на стадион нашим человеком, который проведет ее прямо к трибунам, где размещаются начальники шурави и их местные прихлебатели. И вот обо всем этом узнали русские. Старейшина говорит, что они не поверили информации. Но все же гарантий того, что мы не угодим в засаду, нет…»

Когда командир посоветовался с бойцами, те ответили единодушно: откладывать операцию не стоит. Русские не доверяют местным правоохранительным органам и, строго говоря, правильно делают – в их числе немало тех, кто оказывает реальную помощь полевым командирам. Как гласит старая чеченская пословица, ответом войне может быть только война. А на войне все средства хороши, в том числе и видимость сотрудничества с оккупантами.

Услышав про подробности запланированного в Грозном теракта, Раппани с волнением облизнул губы.

– Не надо девушки, а? Я сам.

– Что ты сам? – не понял Салман.

Гость сорвался с места, через минуту красноватые блики пламени осветили чехол со снайперской винтовкой.

– Я сам, хочу сам, – повторял Раппани, нежно, как любимую женщину, поглаживая оружие. – Девушка погибнет, но если она не убьет шурави? А я убью, Салман, здесь оптика сильная!

Командир прикинул: провести Раппани на место предполагаемый действий будет даже проще, чем Малику. Аккурат возле площади находится квартира горячих сторонников «непримиримых».

– Хорошо, – согласился он. – С тобой пойдет Вахид.

Гость обиженно воскликнул:

– Не доверяешь? Мне – не доверяешь?!

Салман лишь усмехнулся:

– Страхую тебя. Ты же в Москве давно живешь. Отходить как будешь? А Вахид выведет, он каждый камень в Грозном знает.

В ту ночь бойцы долго не расходились, обсуждали детали предстоящей операции, курили, пили черный, как нефть, чай…

Глава 3

«Милый Пашка, у меня все хорошо …»

Клавиатура на компьютере командира СОБРа Дмитрия Павлова старая, буквы «а» и «о» все время западают, и Лика старательно подчищает эстонский акцент в своем письме.

Перечитав первую строчку, Вронская задумалась. О чем бы еще черкануть любимому мужчине? Про крутящуюся в мышцах после ежедневной муштры боль – не стоит. Тир, занятия рукопашным боем – опять за скобками.

«Невероятно, но я бросила курить! Честно-честно …»

Это правда. После тренировки «собровцы» регулярно дымят в курилке, но впервые на это дело и смотреть стало тошно. Измученный спортом организм противился даже мысли о никотине.

«Я храню тебе верность, солнце …»

Про титанические усилия, прилагаемые при этом, Лика умолчала. Большинство ребят восприняло ее появление в отряде без лишних вопросов. Командир, тот вообще постоянно издевался, пользуясь своим начальственным положением. Однако Лика понимала – только беспрекословное подчинение позволит наладить с Павловым отношения. И получилось же: сегодня Дмитрий, ранее отметавший даже предположения об использовании своего компьютера, пустил ее в святая святых, свой кабинет. Но правил, как говорится, нет без исключений, и на безразлично-командном фоне возник некий товарищ, откликающийся исключительно на прозвище Лопата, с горящим немым обожанием взором. Они мучались оба. Лика – потому что Лопата, как преданный пес, все время ходил по пятам. А сам боец с женщинами разговаривать не умел. Более того, банальные, ни к чему не обязывающие фразы, которыми перекидывается большинство людей, даже не обращая на них внимания, вызывали у Лопаты паралич лицевых мышц и рифленые складки на лбу. Он плохо понимал, что говорит объект обожания, и у него начинала безумно болеть голова.

«Я уезжаю писать новый роман к предкам на дачу. Мобильник, если помнишь, там не схватывает, так что подключиться к Инету не смогу. Жду, скучаю, возвращайся скорее».

Вот и все. Можно отправляться в Чечню, Паша предупрежден о том, что возникнут проблемы со связью. Пусть пишет свои программы и ни о чем не беспокоится. А к тому моменту, когда Пашка вернется в Москву, его будут ждать любимые котлеты на вымытой до блеска уютной кухне.

«Если будут…», – невесело подумала Вронская, отправляя письмо.

Дверь кабинета скрипнула, и Лика вздрогнула. Лопата, кто же еще.

Но вместо бледной скуластой физиономии с идеально ровным профилем в проем просунулась пухлощекое курносое лицо сапера Фили.

Он соотнес соседство Лики и компьютера и выдал:

– О, мадам завещание пишет. Дело хорошее. Не забудь указать, где похоронить.

У Фили оказалась отличная реакция – успел прикрыться дверью от летевшего прямо в злорадную ухмылку журнала.

– Не дерись! – прокричал он из коридора. – Я вообще-то за тобой пришел. Давай, шевели нитками, мы уезжаем.

– Как уезжаем? Куда уезжаем?

Лика растерялась. До отъезда в Чечню оставалось еще три дня.

– Да там праздник в Грозном, нас в усиление ставят. Короче, я предупредил!

Выключив компьютер, Лика помчалась к себе в комнату. Исчезла сохнувшая на спинке кровати Ленина рубашка, опустел стаканчик, где раньше находились ее зубная щетка и паста.

Лика сгребла свои вещи в сумку, с трудом застегнула молнию и понеслась вниз по лестнице.

– Мы из «Шереметьево» или «Домодедово» вылетаем? – выпалила она в насупленные брови Дмитрия Павлова, дымившего у микроавтобуса.

– Из «Чкаловского». Это военный аэродром, – буркнул он, щелчком отбрасывая недокуренную сигарету. – Тебя ждем. Как обычно.

– Я уже, я все, готова.

Лика вскочила в микроавтобус, опустилась на сиденье рядом с Лопатой и закрыла глаза. Как страшно…

– М-да… вот… – замычал спутник.

В его руках появилась фляжка.

Поколебавшись, Лика решилась:

– Давай. Выпью, пожалуй.

Из фляги шибануло горьким едким запахом. Докатилась, сейчас будет пить водку, из горла и не закусывая.

Уже сделав глоток, Лика поняла: какая, к черту, водка, содержимое фляжки – адская смерть, во рту вспыхнул вулкан, и жгучая лава неотвратимо сползает по горлу.

– Спиртяга, – флегматично пояснил Лопата. И, подумав, добавил: – Говна не держим!

Прокашляв последнюю ремарку, Лика еще пару раз приложилась к горлышку. Внутри потеплело, легкие мысли запорхали вокруг несущественных мелочей.

Загрузка в самолет продолжалась часа полтора. Лопата, занятый затаскиванием в салон ящиков и тюков, легкомысленно оставил спирт Лике, поэтому, когда самолет, дрожа стальным телом, заскользил по серой взлетной полосе, девушка спала, как младенец.

– Эй, просыпайся, уже Моздок…

Лика разлепила глаза, ужаснулась бледной физиономии на соседнем сиденье, невольно перефразировала строки песенки Андрея Миронова: «Внутри Лопата парень добрый, но на лицо ужасен».

Ее рука потянулась к лежащей в сеточке фляге, но – о ужас! – она была пуста, и утративший фокусировку взгляд Лопаты заранее отвечал на вопрос о том, куда подевалось ее содержимое.

– Ладно, – вздохнула Лика. – Я так поняла, мы ведь уже прилетели?

– Не-а, – Лопата икнул. – Вон видишь «вертушку»? Ми-26. Счас жратву и патроны перегрузим, в Грозный попилим.

Лика зашипела, как змея:

– Ты что, не мог меня раньше предупредить? Вертолеты же сбивают! Мне страшно. Я бы наклюкалась позднее!

– А типа ты слушала! Присосалась, как клещ. Нормальный спиртяга, да? Авиационный!

Желудок сразу же сжался, намереваясь исторгнуть из своего нутра вредный продукт. Лика быстро вытащила из рюкзака «Сникерс», попыталась зажевать металлический привкус во рту.

Пошатываясь, она побрела по узкому проходу между рядами, дождалась, пока посапывающие от напряжения Лопата и Филя вытащат наружу металлический контейнер, спустилась вниз по трапу.

Вблизи вертолетная громадина мгновенно воскресила в памяти кадры телерепортажей: обугленное пузо, смятые лопасти, искореженный металл, черные обрубки человеческих тел.

Не тратя времени на осмотр пейзажа, Лика подскочила к Темычу и, вцепившись в рукав, прошептала:

– Выпить есть?

Вечно подернутые пленкой тоски глаза сделались злобными. Темыч поскреб выбритый затылок и заявил:

– Все бабы – суки!

Лика с готовностью кивнула:

– Конечно, миленький. Дай выпить.

В протянутой фляжке тоже оказался спирт. Лика сделала несколько больших глотков, в очередной раз выслушивая, как жене Темыча надоело провожать его в «горячие точки» и она подобрала крохе-сыну папу с работой поспокойней.

Язык, непослушный, неповоротливый, прилипал к спаленному небу, но Лика изо всех сил пыталась с ним справиться.

– Темыч, я тебя с подругой познакомлю. Очень красивая девушка, – возвращая флягу, пообещала она.

Подруга – во всяком случае, незамужняя – у Лики отсутствовала, но для этих ребят, превративших смерть в работу, требовалось что-то прочное, позволяющее вцепиться в жизнь. И выжить. Так что ложь – во спасение.

– Эй, ты на ногах держись! Что ж ты падаешь, а? – воскликнул Темыч, подхватывая Лику под руку.

Он обернулся по сторонам, и убедившись, что командир о чем-то увлеченно беседует с военными, перекинул девушку через плечо, направился к «вертушке».

– Ничего не понимаю – земля плывет, – пробормотала Лика, сама уплывая в волны алкогольного забытья.

Горячий язык на лице. Он проходится по щекам и со снайперской точностью цепляется за губы.

– Лопата, я все понимаю, но это уже наглость, – бормочет Лика.

Руки попадают в мягкую шерсть одновременно с дружным ржанием.

– Колотун, сидеть, – нехотя произносит Филя.

Смех сбивает его бейсболку на затылок, лопоухие уши порозовели от напряжения.

Овчарка послушно садится у ног сапера, но тут же вскакивает, виляет хвостом.

– Даже собаке стыдно, – резюмирует Павлов, выглядывая в окошко.

Лика ощупывает голову. Цела. А кажется, что расколота. Надо срочно что-то сказать, переключить внимание десятков насмешливых глаз.

– Кстати, – сглотнув, заметила Лика. – А почему у вашей собаки такая странная кличка?

Филя тает, про своего пса он может говорить часами. Естественно, его собака – самая умная собака на свете. Но иногда и она трусит. Во время первой поездки в Чечню породистая овчарка с голубой аристократической кровью позорно бежала от стаи грозненских дворняг. Забилась в угол кунга, тряслась полдня. За что и была переименована в Колотуна.

В голосе Лены никаких эмоций. Просто констатация:

– Подлетаем.

Внутри игольчатых гор – черный провал города, разрезанный лентой реки. Огоньков так мало, что кажется – и не город это вовсе, так, деревушка, не сравнить с подсвеченной разноцветным неоном Москвой.

А воздух другой – жаркий, влажный, густой, не вдыхается – вливается в легкие.

Возле приземлившейся «вертушки» фыркают грузовики. Лика идет к ним, дорожка асфальтовая, но откуда-то берется грязь, мгновенно покрывающая кроссовки толстым слоем.

Она растерла комочек в пальцах – жирный, тугой. Как пластилин. Земля глинистая, липкая. Вот и понятно, откуда грязь – и в ее снах, и в телесюжетах. Особенности местной почвы.

Брезент кузова хлопает на ветру. Петляет между пригнанной к обочинам бронетехники грузовик, и ему приветственно машут вслед люди в форме, иногда поднимая вверх автоматы.

– Это наши военные, – поясняет Лена. – Ханкала, пригород Грозного. Раньше здесь размещался аэродром ДОСААФ. Теперь это территория российской военной базы. Здесь находится штаб, госпиталь…

Но то был лишь вздох войны.

Освещенные здания сменили остовы разбитых домов. Пустые глазницы высыпавшихся окон равнодушно провожали несущуюся в ночь колонну. Смерть кромсала эти кварталы, как огромный торт, разворачивала балки, перекрытия.

Разлетевшиеся стены обнажают четырехугольники полупустых комнат. Взгляд цепляется за колченогий стул, путается в обуглившихся обломках шкафа, застревает в груде мусора, бывшего прежде чьим-то уютом.

Лике казалось: над руинами несется стон, глубокий, болезненный, от него не спрятаться, он звучит отовсюду и штопором ввинчивается внутрь.

Она зажала руками уши: не слышать. Закрыла глаза: нет сил смотреть. Разрушенные дома не исчезали, они прорвались под сомкнутые веки, трясли там израненными телами. И графитовые вороны – тоже домчались, проникли в сознание, в глубь мозга и закружились, изрыгая гортанные ругательства под щелчки крыльев.

Чья-то фляжка пошла по рядам, ткнулась в сцепленные ладони.

Лика глотнула спирт, как воду. Трупы кварталов размылись, стоны и крики воронья стали тише. Но вкуса у алкоголя не было.

«Невыносимо. Здесь физически чувствуешь: вокруг невинно убиенные души. И эти люди в грузовике, и я – мы едем в смерть…»

Она хотела еще о чем-то подумать, но в гул моторов вплелся треск выстрелов.

– Это далеко, – успокоил Лопата, осторожно опуская руку Лике на плечо.

Тепло прикосновения – и можно всплыть из трясины ужаса. Пока есть эта рука на плече – чувствуешь, что живешь.

– Лопата, расскажи что-нибудь, – просит Лика, прижимаясь к крепкому телу.

– М-да… приехали… счас укрепляться будем…

Непроглядная темень родила невысокое квадратное здание, окруженное «хрущевками», оскалившимися гнилыми зубами выбитых окон. Желтый кругляш фонаря изливался на курящих у входа черноволосых мужчин в голубых милицейский рубашках. Вдалеке угадывался изломанный график гор.

– Стой здесь, никуда не ходи, – попросил Лопата.

Как это – никуда не уходить? А стоять-то долго?

Но задавать вопросы некому. Лопата, согнувшись под тяжестью ящика, растворился в темноте, бойцы деловито разгружали грузовики.

Лика прислонилась к кузову машины, прислушалась.

– Ну, как тут у вас? – пробасил Дмитрий Павлов, пожимая протянутые руки людей у входа.

Мужчины синхронно ответили:

– Да спокойно вроде все.

– Обстановка нормальная.

Дмитрий достал сигареты, глубоко затянулся.

– Здание проверяли?

– Да. Похоже, все чисто.

– Охрана была постоянная? Сколько человек? Только вы двое? Понятно. Филя, ходь сюда!

Фонарный свет облизывает фигуру сапера, Колотуну света не хватает, и он, покрутившись на месте, обозначает свое присутствие бьющей по кустам струйкой.

Филя с собакой тают в темноте, через пару минут ночь взрывается звонким лаем.

Желтый глаз фонаря равнодушно смотрит на две гранаты со штырьками вывинченных капсюлей, сжатых широкими Филиными кулачищами.

– Во суки, возле сортира растяжку поставили, – говорит он.

Колотун тявкает. Видимо, также негодует.

– Слышь, журналистка, она же писательница! Ты чего машину подпираешь? На ногах, что ли, уже не стоишь? – Командир СОБРа пытается придать голосу суровость, но сквозь нее пробиваются нотки иронии. – Получишь у меня дежурство вне очереди за чрезмерное увлечение спиртными напитками!

Отлепившись от грузовика, Лика подошла к Дмитрию и покорно кивнула:

– Хорошо. Что делать нужно?

Павлов спрятал улыбку:

– Не дрейфь, шутка. Хотел было попугать, что в караул пойдешь. С крыши нас прикрывать или у входа. Но очень уж у тебя рожа бледная. Краше в гроб кладут, честное слово!

– А… зачем прикрывать?

Дмитрий, морщась, кивнул на остовы «хрущевок»:

– Идеальные огневые точки. Охраны у нас нет, но даже если бы и была – самим, оно спокойнее. Да ты иди внутрь. Доку с ужином помоги.

В прошлой – довоенной – жизни здание было детским садиком. Это Лика поняла по особенностям планировки: небольшие комнатки, просторный холл, перекрещенные шпаги бегущих вверх лестниц. Но – никаких игрушек, нет детской наивной мазни, втиснутой в стены кнопочными лысинами. Дощечки подоконников обнажены, ни единого горшка с цветами.

Мебель в столовой выглядит непропорционально большой, слишком взрослой, чересчур грубой.

– Дмитрий Александрович сказал вам помочь, – Лика подошла к Доку, методично вскрывающему банки с килькой. – Так вы повар, а я думала – врач.

От фигуры Дока веет уютом любимого кресла и разношенных джинсов – полненький, шея в розовых складочках, под черной майкой пузырится мягкий живот. Живот почему-то успокаивает; растяжка, затаившаяся опасность в «хрущобах» – они потихоньку отпускают скрученные твердым комком внутренности.

– Порежь хлеб, почисть лук, – распорядился Док. Потом озабоченно добавил: – Воду из-под крана не пей, она грязная, в лучшем случае заработаешь расстройство желудка.

Лук – горькое счастье. Он щиплет глаза, и страх – наконец-то! – выливается на щеки.

– А как же здесь люди живут? Если воду пить нельзя?

Док пыхтит над очередной консервной банкой и, не утерпев, подхватывает на нож тщедушную рыбешку. Прожевав, серьезно отвечает:

– Думаю, людей здесь нет. Они уехали еще в 95 году.

– Но ведь не все могли уехать! Наверное, были и те, кому ехать некуда.

– Они погибли.

– Что, вы думаете, остались только бандиты?

Док срывается на крик:

– Не знаю! Не знаю. У нас в каждой командировке – груз «двести». И несколько «трехсоток» – раненых. Я не знаю, как здесь можно жить!

Сопля лампочки свисает с потолка, но ее хилых силенок не хватает на всю столовую. По стенам дергаются черные тени. Лика тем не менее замечает – за длинными столами отсутствует человек десять. И если рядом не слышно мычания Лопаты – значит, он тоже не ужинает.

Быстро, как всегда, расправившись с едой, Лика осталась за столом. Физически невозможно уйти, оторваться, разлепиться с этой командой людей. Она словно становится частью большого сильного организма. Совершенно новое ощущение. Прежде в ней жила кошка, которая гуляла исключительно сама по себе. И вот она исчезла.

– Лена, Лика, отнесите наверх хавчик, – приказал Дмитрий, смачно хрустнув сизым ломтем луковицы.

– А поднос есть? – засуетилась Лика.

Лена раздраженно заметила:

– Извини, забыли вместе со столиком на колесиках.

Припасенный в рюкзаке пакет пригодился. Наполнив его хлебом и водрузив на ладони пирамиды консервов, девушки осторожно зашагали по лестнице.

– Прости, – коротко бросила Лена. – Сорвалась. Не люблю этот садик. Как здесь размещаемся – все время что-то случается. На прошлой зачистке одному пацану руки и ноги отрубили.

– А обычно где располагаетесь?

– Да где придется, на гражданских объектах. В Ханкале всех не разместишь. Тут, говорят, казармы были российские, но их разрушили.

Крышу детского садика по периметру окружали мешки с песком. И все равно ощущение беззащитности и уязвимости лишь усиливалось. Близлежащие дома слишком изувечены, чтобы не взывать к отмщению.

Поболтав пару минут с Лопатой и в очередной раз убедившись, что ее голос вызывает у бойца реакцию помучительнее абсистентного синдрома, Лика добралась до отведенного им с Леной закутка и рухнула на койку.

Сон не пришел.

Эта страна… или часть России, с кровью вырывавшаяся из материнского лона, как зародыш, неотвратимо стремящийся из мягкого уюта к блеску холодного кафеля или металлической рези хирургических инструментов… Она душила влажным резиновым воздухом. Давила колесами «бэтээров», шевелилась призраками прошлого. А настоящее не начиналось, не виделось, не ощущалось.

Из комнат доносились раскаты храпа. Иногда они стихали, и Лика различала негромкие шаги бойцов, впечатывавших в черный гудрон крыши рифленые подошвы.

Окажись сейчас рядом Лопата – плащ его тренированного тела накрыл бы Лику целиком и полностью, безо всяких упреков, и совесть бы не кусалась. Когда не остается ничего, кроме боли и страха, – очень хочется почувствовать хоть что-нибудь. Вспомнить, что все это есть – губы, пьющие поцелуи, горящий от ласк животик, огонь нетерпеливого предвкушения. Но в этом не было бы ни капли страсти. Только животное звериное желание – жить.

Редеющая ночь приоткрыла лицо посапывающей на соседней койке Лены. Даже сквозь пелену сна оно дышало удивительной красотой и силой. Изогнутые стрелки бровей, широкая кайма ресниц и ровный строгий профиль врезались в память мгновенно, и время застывало в любовании.

Лика приподнялась на постели, нащупала рюкзак, вытащила косметичку. Собственное лицо выглядело ужасно. На посеревшей бледной коже бессонница вычертила черные круги, лоб под светлой челкой вздулся розовым бугорком прыща с уже заметным светлым гнойничком.

Исправляющих ситуацию косметических средств у Лики имелось более чем достаточно, но первый шаг на этом пути – вода, смывающая пот, страх, усталость.

Поиски ванной успехом не увенчались, зато Вронская обнаружила раковину с краном в столовой. Оглядевшись, она поняла: бодрствующий у входа собровец умывальника не видит, саму дверь – прозрачную, широкую – загораживает колонна.

Одежда мягко шлепнулась на пол. Рыжеватая вода пахла хлоркой и гнилью одновременно, но, поскольку выбора не было, Лика подставила под тонкую струйку руки, взбила пену шампуня на волосах, протерла мочалкой грудь и спину.

Вернувшись в комнату, она повязала влажную голову припасенным еще в Москве черным платком. Очень хотелось спрятать светло-русые локоны, обычно отпускаемые на свободу. В них таилась угроза, провокация, опасность.

Тонкие стены пропустили командирский рык Дмитрия Павлова:

– Отряд, подъем!

Лена подскочила на постели, быстро сплела из темно-янтарного шелка тугую косу, потянулась за штанами, пробормотала:

– Девушка, да ты не ложилась. Тебя же по утрам обычно не добудиться. Какой дурацкий платок! Ты бы еще паранджу одела!

– Мне кажется, так, с закрытыми волосами, безопаснее.

– Глупости. Здесь так много мужчин и так мало женщин, что даже явные патологии внешности ни от чего не страхуют.

В столовой у раковины уже змеилась очередь. Оставив в ее хвосте Лену, Лика направилась к Доку, его руки ловко распечатывали пачки чая.

Сразу же замечталось о кофе, но Лика, умудренная опытом, предпочла промолчать о своем желании, заранее предполагая ответ. Будет, детка, тебе и кофе, и какао, и девять граммов между глаз.

– План действий следующий, – командир СОБРа отложил кусок хлеба с маслом, про который точнее следовало бы сказать кусок масла с хлебом. В его руках появилась карта. – Нам поставлена задача: усилить охрану площади во время проведения торжественных мероприятий. Группа номер один располагается в оцеплении и оказывает помощь в проверке документов и осмотре граждан, желающих присутствовать на митинге. Группа номер два разделяется. Часть бойцов в гражданской одежде рассредоточивается по площади. Вторая часть становится в оцепление у трибуны. Лена, твое место здесь.

Палец командира ткнулся в один из квадратиков возле прямоугольника площади.

– Это пятиэтажный дом, ты включена в группу прикрывающих снайперов. Виктор занимает позицию на крыше соседнего дома.

– А… я?

Глаза Дмитрия, обнаружив среди бойцов бледную Лику, сузились.

– На базе бы тебя оставить.

– Нет!!!

– Ладно. Станешь у трибун перед нашим оцеплением. И не шляйся там особо. Поняла?

– Поняла.

Кузов грузовика нещадно трясло на ухабах. Продырявленные фасады зданий в дневном свете выглядели особенно устрашающе. На флер ночи можно списать часть ужаса. Солнце проявляет пленку войны и выдает фотографии, соответствующие действительности. Боль прикрыть нечем.

Вдоль обочин дороги землю взрыхлили воронки, она напоминала нескончаемый ломоть дырчатого сыра. И Лика, не в силах выносить вида военных кратеров, отвернулась от амбразуры кузова.

В грузовике было куда теснее, чем накануне. Облаченные в бочонки бронежилетов бойцы стали массивнее, но сами не ощущали неудобства. Только на скамейки вдоль бортов все не уместились, некоторым пришлось опуститься на пол.

У ног Лены и Виктора стояли чехлы с винтовками. Снайперы ожесточенно спорили.

– Что за подход к работе? – горячилась Лена. – Мы сейчас впервые увидим позицию. Там хоть предварительная проверка проводилась? Чердаки опечатаны?

Невыразительное лицо Виктора хранило полную невозмутимость.

– Думаю да. Все-таки мероприятие планировалось давно, – уверенно ответил он.

– Нельзя так разрабатывать систему защиты! Судя по плану, там близко к трибунам минимум четыре дома. И еще два в отдалении, но если винтовка очень мощная, то можно достать и оттуда. Ты ведь знаешь, дальность некоторых моделей – до двух километров.

– Ленок, успокойся. В Грозном масса милиции, ну не протащат боевики такое орудие. Не паникуй. Все будет хорошо.

Лена вздохнула, на лбу образовалась крошечная складочка:

– Витька, мы не можем быть в этом уверены. Когда взорвали прежнего президента Чечни Ахмата Кадырова – вокруг стадиона тоже стояло кольцо охраны.

Резкое торможение оборвало разговор. Бойцы посыпались из грузовика, разбились на группы и камуфлированные ручейки потекли на площадь, уже начавшую заполняться людьми.

Все это Лика видела уже много-много раз. Гулко стучат заляпанные грязью ботинки, по бедрам хлопают автоматы, дрожит воздушное марево под шагами несущейся смерти. Те самые сны – мучительные, непонятные – выдернули ее из привычной суеты и привели сюда, на площадь в Грозном, чтобы стать явью.

Но поразмышлять об эффекте dйjа vu Вронская не успела. Ликину ладошку сжала мощная рука Лопаты, за которой она, как на буксире, проследовала через людской поток и замерла у сколоченной из досок сцены и деревянных, пахнущих свежей краской, голубых трибун. Вронскую захватило, увлекло, поглотило обилие людских лиц.

Лица занимательнее кино. Фильм – художественная фантазия, лица – документальная хроника жизни. В их чертах, морщинках, складках с годами проступают счастье и горе, светлые мысли и грязные делишки, ненависть, восторг, позор…

Почти девочка, лет восемнадцать – а губы в скорбных ниточках, за юбку ухватился чумазый малыш. Старик в высокой папахе, поглаживая седую бороду, усаживается на невесть откуда взявшийся стул. Спортивный костюм, сросшиеся щетки бровей, яркие твердые губы – но всего этого не видно. Как туман, парня окутывает облако злобы…

Лика подошла к молодой маме, соображая, как бы начать непринужденный разговор, но ожил невидимый динамик, затрещал, засипел и выплюнул:

– Уважаемые жители Грозного и гости столицы! Торжественный митинг в честь Дня независимости России объявляется открытым!

В такт ритмичной музыке трибуны быстро заполнялись людьми – в военной форме и дорогих классических костюмах. Мелькнули летящие одеяния священнослужителей – православного и мусульманского.

Лика почти не прислушивалась к длинной, не очень складной речи местного руководителя, смотрела на реакцию разлитого по площади моря людских лиц.

– Мир. На любых условиях, любой ценой. Все что угодно, только бы прекратилась война. Да, Айшат? – прошептала молодая чеченка, прижимая к груди ребенка.

Стоявший рядом мужчина в спортивном костюме гневно прикрикнул на нее по-чеченски, женщина, обожженная его яростью, смиренно потупила голову.

– Слово предоставляется руководителю Местного оперативного штаба генерал-майору Александру Волкову, – раздалось с трибуны.

У микрофона на сцене возник седой худощавый мужчина. Седые, редеющие на лбу волосы смочило жаркое солнце Грозного. Глаза в лучиках морщин серые, тусклые. Разве что в выправке и скупых жестах угадывается внутренняя сила.

Но публика притихла, впитывая его слова.

– Сегодня праздник, – зачеканил генерал. – Сегодня мы можем его отмечать. Это главное. В Чечню возвращается мирная жизнь. Хватит воевать. Теперь в Чеченской республике начинается новый этап. Тяжелый и непростой. Строить сложнее, чем разрушать. С обеих сторон было совершено много ошибок. Нам пришлось пережить немало страданий. Но теперь все будет по-другому.

Волков сделал паузу, прислушиваясь к одобрительным возгласам.

– Правильно, хватит воевать!

– Все ошибались.

– Чечне не жить без России!

Генерал улыбнулся. Поправил микрофон, задумчиво изучая горящие надеждой глаза. В его сердце родились новые искренние слова, они сплелись в фразы и губы шевельнулись, готовясь выпустить их на площадь. Но Волков не успел этого сделать.

Аккуратная ровная точка. Строго на переносице. Сидящий в первом ряду черноусый мужчина вскакивает. Машинально утерев лицо от капелек крови, он бросается к генералу, но путается в удавах проводов, и Волков с гулким стуком обрушивается на светлые доски сцены.

Лика вцепилась в металлические поручни ограждения, людской поток несется к выходу, он хочет смыть ее, утянуть за собой.

Тело генерала окружили люди в камуфляже с пистолетами. Они растерянно оглядываются, дула шарят по площади, поворачиваются, описывают круги, пытаясь разглядеть стальными глазами, откуда прилетела смерть.

«Какая-то секунда – и все изменилась. Невероятно!» – подумала Лика. В ней нет никаких чувств – ни страха, ни желания спрятаться. Побелевшие пальцы вклещились в заграждение. Вот и все.

Откуда-то сзади, из шевелящейся людской массы раздается:

– Пропустите, мы журналисты!

Очередь нецензурной брани, Лика оборачивается, видит горящую красную лампочку кинокамеры, водруженной на плечо высокого парня.

Красный глаз отрезвляет, побуждает к действиям.

Лика вытащила из кармана брюк цифровой фотоаппарат, с легким шипением выдвинулся объектив, на экране аппарата появляется лежащий генерал, палец давит на кнопку спуска, еще и еще.

Привлеченные треском и вспышками «цифровика», к Вронской оборачиваются искореженные злобой лица, льется поток ругательств. Какой– то мужик со сжатыми кулаками начинает двигаться в ее сторону – и Лика ныряет в толпу, растворяется в ней. Но надо выплывать. Надо туда, к трибунам, к чиновникам, пусть скажут хоть что-нибудь, всего пару слов комментария. Это эксклюзив, и пусть вокруг все горит, взрывается, дымит и чадит – его надо получить в любой ситуации. Конечно, не к месту. Конечно, цинично. Но это долг журналиста – успеть, пролезть, достать.

Она почти приблизилась к местному начальнику, о чем-то трещащему в трубку сотового телефона. Тонкий брусок диктофона сжат в потной ладони.