Текст книги "Обет без молчания"

Ольга Володарская
Обет без молчания

© Володарская О., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Памяти дедушки Григория Васильевича, офицера Советской армии, и бабушки Анны Сергеевны, которые жили в пятидесятых годах в немецком городе Альтенбург, посвящается…

Пролог

Человек умирал…

Долго и мучительно. Боль сначала выкручивала его тело. Ноги и руки сводило судорогой, спина выгибалась, голова запрокидывалась. Человека будто ломал об колено великан. Он кричал от ужаса громко, как ему казалось, но на самом деле ни звука не издавал. Горло сдавил спазм, и изо рта вылетало только сиплое, надрывное дыхание.

В какой-то момент человек понял, что боль ушла из конечностей и они повисли плетьми. Спина тоже потеряла чувствительность. Его парализовало? Скорее всего, потому что не ворочалась даже шея. Только глаза остались подвижными, и человек мог смотреть во все стороны. Он вертел ими, ощущая себя заточенным в гроб из собственного тела. Вскоре его положат в другой, уже из дерева, и закопают в землю…

Человек понимал, что его убивают. А благодаря тому, что зрение его еще не подвело, видел, кто это делает, но ничего не мог предпринять для того, чтобы сохранить жизнь. Даже взмолиться. Не говоря о том, чтобы оказать сопротивление. Его уже не спасти. Боль, на несколько секунд отступившая, вернулась, и теперь она раздирала сердце и легкие. Человек горел изнутри. И пламя костра, на котором его сжигали, отражалось в глазах кровавыми всполохами лопнувших капилляров. Но они не мешали человеку видеть своего убийцу. Тот нависал над своей жертвой и бесстрастно наблюдал за тем, как она умирает.

И вот он, последний вдох. Но без выдоха.

Потом темнота.

Часть первая

Глава 1

Он проживал на тридцать втором этаже небоскреба. Из окна квартиры открывался захватывающий вид на гавань и яхтенную пристань. Жаль, Борис не часто баловал свой взор, потому что очень много работал и когда возвращался домой, то сразу после душа забирался в кровать. А утром соскакивал с нее и бежал в офис, порою отказывая себе в завтраке. Лучше поспать лишние полчаса, чем готовить яичницу или кашу.

Борис последние два года жил в Эмиратах. Квартира его располагалась в Дубай-Марине, престижном районе города. Она не принадлежала ему – апартаменты предоставляла фирма, как и автомобиль бизнес-класса, но Боря редко пользовался им. До офиса ему быстрее было доехать на метро, а полноценные выходные он позволял себе пару раз в месяц. И тогда садился в свой белоснежный «Мерседес» и отправлялся в Абу-Даби. Там было спокойнее, по его мнению, красивее, а еще в столице Эмиратов жила женщина, в которую Борис был влюблен. Звали ее Фати, амбициозная и отлично образованная турчанка, она работала так же много, как и он, поэтому виделись молодые люди реже, чем им хотелось бы, но раз в неделю обязательно. Иной раз только для того, чтобы вместе пообедать и подержаться за руки. Благо от Дубая до Абу-Даби езды полтора часа, а у Фати тоже имелось шикарное авто.

Она трудилась юристом. Борис – программистом. Ему платили значительно больше, и Фати считала – это потому, что он мужчина. На самом же деле в технологичный век люди его профессии более востребованы. Тем более в городе будущего, Дубае. Но Боре рады были бы где угодно. Предлагали работу и в Штатах, где он стажировался, и в Сингапуре, но его поманил Ближний Восток.

В Дубае Боря бывал и до этого. Приезжал в гости к другу, с которым сблизился в Америке. Его звали Али. Внучатый племянник шейха Шаржи, толковый, но легкомысленный парень, слыл любимцем кузин, тетушек и бабушек, но у эмира был не в почете. Али отказался учиться на финансиста, предпочтя этой уважаемой профессии несерьезную – дизайнера интерьеров. И то, что он оформил ресторан в Сиэтле и модный клуб уже на родине, в ОАЭ, ничего не изменило. Шейх считал внучатого племянника вертопрахом, прожигателем жизни. Тот, надо отметить, во многом отвечал данной ему характеристике. Любил тусить, тратить, пить, гулять, но… Али был очень талантливым декоратором, а когда работал, отдавался делу на сто процентов. Боря считал его своим корешом. И когда он только переехал в Дубай, приятели часто проводили время вместе: на яхтах, в клубах, в пустыне, гоняя на квадроциклах. Но Боря через пару месяцев понял, что нужно выбирать между работой и веселым досугом, и отдалился от Али. Тот не обиделся, все понял, а вскоре женился на чудесной девушке, которую выбрал для него отец. Через десять месяцев в семье появилось пополнение, дочка Лейла. И ее рождение Али отмечал не только с семьей, но и с многочисленными друзьями. На одной из вечеринок присутствовал и Боря. То есть они остались корешами, что не могло не радовать.

Борис встал с кровати, на которой валялся, и подошел к окну. Хотел полюбоваться наконец панорамой, чтобы отвлечься от грустных мыслей, но… Не смог отвлечься и, как следствие, полюбоваться. Этому еще и слезы помешали. Они застилали глаза, и всегда четкая, насыщенная цветами и формами картина превратилась в бездарную абстракцию. Боря плакал третий раз за свою взрослую жизнь, а она у него началась в пятнадцать, когда умер отец.

Он был настоящим главой семьи, работящим, ответственным, внимательным ко всем: жене, сыну, дочери, теще, которая жила с ними, а точнее, они с ней. Когда папы не стало, Боря, поплакав над его гробом, решил, что пришла его пора становиться взрослым. Теперь он, как единственный мужчина, должен взять ответственность за семью. А еще достроить загородный дом, о которой мечтал папа, но успел только коробку возвести. Думал, встретить в нем с супругой старость, но умер от инфаркта, не дожив до сорока пяти.

С тех пор прошло тринадцать лет. Борис достроил дом, куда перевез маму и дал ей возможность не заботиться о хлебе насущном, выдал сестру-погодку замуж, свозил бабушку в Германию, где ей заменили сердечный клапан. Он выполнил свой долг главы семьи, и это ему нелегко далось. Нужно было еще и своим развитием заниматься: доучиваться в школе и работать, получать высшее образование и работать, стажироваться в Америке и работать, так как денег стажеры не получали, только жилье, неограниченное количество кофе и, что самое главное, бесценный опыт.

В двадцать пять Борис немного выдохнул, но ненадолго. Оказалось, что он сам ничегошеньки не нажил, кроме опыта, как жизненного, так и профессионального. У него никакой собственности. В их трешке по-прежнему многолюдно. Сестра с мужем и дочкой-крохой переехали в нее, потому что устали мотаться по съемным. Бабушка жила то с ними, то с дочкой за городом. Хотела бы освободить квартиру для молодой семьи, да хворала часто, а хорошая поликлиника располагалась в их дворе.

И Боря снова ринулся в бой. Заключив трехгодичный контракт с одной из ведущих строительных компаний Эмиратов, он обеспечил себе не только комфортное настоящее, но и безбедное будущее. Его зарплата исчислялась тысячами долларов, а тратил он меньше половины. Плюс премии, которые считал неприкосновенными. За первый год Борис смог скопить на своем депозите сто кусков. Их уже хватало на квартиру в Москве, пусть и скромную. А если вложить в стройку, то можно рассчитывать на прекрасные апартаменты, которые как раз будут готовы к возвращению в Россию. Но Боря не знал, захочет ли этого. Поэтому не торопился. Его деньги копились и были надежно защищены. Быть может, когда закончится контракт, он женится на Фати, они вместе переедут в Турцию, где приобретут квартиру в Стамбуле и дом на побережье. Она родит ему детишек, а он будет с ними сидеть, когда жена работает, доказывая всем, что женщина создана не только для того, чтобы производить потомство и хранить домашний очаг.

…Зазвонил телефон. Боря глянул на экран. Али.

– Привет, – бросил Боря в трубку, приняв вызов.

– На пиво нет? – ответил ему друг по-русски. Он заучил множество расхожих фраз, а также матерных слов.

– Как дела?

– Пока не родила.

Боря рассмеялся, невзирая на то, что ему было невероятно грустно.

– Ты куда пропал? – перешел на английский Али. – Не звонишь уже несколько дней, а когда мы виделись последний раз, я даже не могу вспомнить.

– Недавно. На вечеринке, устроенной тобой на яхте по случаю рождения Лейлы.

– Она была три месяца назад.

– Надо же, как время летит, – пробормотал Боря. – Ты извини, кореш, – это слово Али, естественно, выучил одним из первых и произносил без акцента, – я весь в работе погряз. Рабом себя не назову, ведь мне отлично платят, но вольным человеком себя тоже не ощущаю.

– Кореш, что случилось? Ты никогда не жаловался…

– Этим утром умерла моя бабушка.

– Пусть Аллах упокоит ее душу. Я скорблю вместе с тобой. – Это он сказал по-арабски, но Боря его понял. – Чем могу помочь?

– Увы, ничем. Я даже напиться с горя в твоей компании не могу – мне вставать утром, чтобы ехать в Аджман. Новый квартал «умных домов» сдается в конце этого месяца, и мы впахиваем по десять-двенадцать часов.

– Ты не поедешь на похороны? – удивился Али.

Он знал, как Боря любит бабушку. Да и в последний путь проводить ближайшего родственника – это святое.

– Не могу. Не отпускают.

– Даже на пару-тройку дней?

– После сдачи объекта хоть на неделю. Я ведущий специалист, и вся ответственность за «ум» квартала на мне. Но я мог бы поручить многое своему заму и контролировать его дистанционно.

– Ты сказал об этом боссу?

– Конечно. Но он ничего не хочет слушать. Тычет меня мордой в контракт, в котором нет пункта о том, что я могу потребовать отпуск на случай смерти ближайшего родственника. Попросить – да. Но в данный момент мое отсутствие может отрицательно сказаться на делах фирмы. Так что… – Боря резко замолчал, потому что понимал – еще слово, и голос задрожит. А он не хотел проявлять слабость даже перед корешом.

– Борис, я отключусь на некоторое время, мне пару звонков надо сделать. Я наберу, как только освобожусь. Хорошо?

– ОК, кореш. Звони в любое время, не знаю, смогу ли сегодня уснуть.

Закончив разговор, Борис швырнул телефон в кресло и отошел от окна. Пометался между спальней и кухней. Выбрал ванную комнату. В ней установлено шикарнейшее джакузи, а он в ней лежал пару раз, и всегда с Фати. Сейчас ему не помешает расслабляющая ванна. Борис пустил воду, бросил ароматной соли. Но когда джакузи наполнилось, а это произошло за считаные минуты, он в нее не полез. И вино, что налил себе в хрустальный бокал, вылил в раковину. Он не хочет любоваться панорамой Дубай-Марины, нежиться в пене, смаковать выдержанное «Совиньон», потому что все это уместно в минуты довольства жизнью. А Боре плохо. Он страдает, и его могло бы отвлечь действие. Если бы большой босс отпустил его, он уже сидел бы в аэропорту в ожидании рейса, а утром был дома. Там мама, сестра с мужем, племянница и… бабуля. А если точнее, ее тело. Старикам не делают вскрытие, если смерть ненасильственная, и позволяют родственникам решать, где они хотят оставить тело до погребения: в специальных «скорбных» местах или дома. Борина родительница и его сестра решили, что бабушка до последнего останется в квартире, где выросла и она, и ее дочь, и внуки…

У нее было чудесное имя – Любовь. Или, как ее называли в семье еще в те далекие времена, когда в проекте не было ни то что Бори, но и даже его мамы, Либе. Отец бабули прошел всю войну, был адъютантом самого маршала Жукова, а в пятидесятых с семьей жил в ГДР несколько лет. Он очень хорошо знал немецкий, учил этому языку и жену, и дочь. Первая противилась. Ей не нравилось, как он звучит, она считала немецкий агрессивным. Да и на кой он ей? Живут на советской стороне Берлина. Если фрицы хотят общаться с победителями, пусть осваивают русский. А Любочка запоминала все слова и выражения. Она еще до переезда в ГДР могла худо-бедно вести диалог. А уж как обосновались в Берлине, так начала шпарить по-немецки не хуже детей дипломатов, что в спецшколе обучались. В освоении немецкого, кроме отца, ей помогал местный мальчишка, с которым она очень сблизилась. Ганс, кажется. Или Хайнц. Он перевел ее имя на родной язык – Liebe, а за ним подхватили мама и папа. Так Любочка и для своих стала Либе.

Семья вернулась в СССР в пятьдесят пятом. Бабушке тогда было четырнадцать (она родилась первого июня, а двадцать второго началась Великая Отечественная война). Через четыре года Либе поступила в МГИМО. По окончании вуза работала переводчиком. Замуж вышла по тем временем поздно, в тридцать. Родила дочь. Супруг был значительно ее старше, чуть ли не вдвое, имел не только сына от предыдущего брака, но и внуков. Поэтому Любочка рано овдовела и больше замуж не вышла. А могла бы. У нее всегда имелись поклонники. Либе с возрастом не утратила ни очарования, ни стройности, ни легкости нрава. Когда лежала в больнице, где ей оперировали сердце, шутила с медперсоналом и отвечала на заигрывания одного из пациентов. Губки подкрашивать также не забывала. И казенный халат из простенького ситца драпировала богатыми шалями или накидками, что привезла из дома.

Либе обожали все члены семьи. Не только кровные родственники: родители, дочь, внуки, – но и зять, муж Бориной сестры Дашутки. Оба жили на ее территории, но не тяготились этим. Правда, немного Любовь Васильевну побаивались. Бабуля не терпела не то что крика, даже разговоров на повышенных тонах. В ЕЕ доме никто не смел ссориться, только решать спорные вопросы путем цивилизованного диалога. А еще нельзя без спроса трогать вещи Либе. Каждая была неприкосновенной.

…Снова затренькал телефон. Звонил Али. Оказалось, что прошло уже больше получаса с того момента, как они закончили разговор.

– В Аджмане тебе во сколько нужно быть? – спросил друг.

– В девять.

– Приезжай к семи, бери помощника. Раньше начнете, раньше закончите.

– А куда мне торопиться?

– На самолет. Тебя отпускают на три дня. Все они будут твоими, если вылетишь завтра же. Но вернись обязательно к сроку, я за тебя поручился.

Боря понял, что Али обратился к эмиру, чтобы тот похлопотал за него. Поступок настоящего друга.

– Кореш, спасибо тебе огромное! – с чувством проговорил Борис. – Ты не представляешь, как для меня важна эта поездка…

– Я тоже обожаю свою бабушку. И когда Аллах заберет ее душу, я прилечу из любой точки мира, чтобы проститься с ней.

– Надеюсь, я успею. Сейчас высокий туристический сезон, и билетов на прямые рейсы может не быть.

– Я тебе не все еще сказал. В Москву ты летишь из аэропорта Шаржи на личном самолете шейха.

– Ты серьезно?

– Нет, блин, – «блин» прозвучало по-русски, – шучу в такой неподходящий момент.

– Но как тебе удалось уговорить своего сиятельного родственника одолжить самолет? Ты же у него в немилости.

– Он подобрел по отношению ко мне. Я теперь женат, у меня ребенок. Дурю меньше, работаю больше. Но с самолетом просто удачно вышло – как раз завтра доверенные лица шейха летят в Москву. Так что не переоценивай мои старания.

– Все равно я безмерно тебе признателен. Даже не знаю, чем смогу отблагодарить…

– Матрешку привези. Лейла подрастет, играть с ней будет.

На том и распрощались. А в шесть часов вечера следующего дня Боря улетел в Москву.

Глава 2

На похоронах плакали все, кроме Бори. Зато на поминках он единственный напился. Мама была в шоке. Ее Борюся даже в шальные студенческие годы ни разу не показался ей на глаза не только бухим, она от него и запаха никогда не улавливала. Она искренне верила в то, что сын совсем не пьет. Как-никак в ОАЭ живет и работает, где сухой закон.

– Почему сухой? – заплетающимся языком вопрошал Боря. – Очень даже мокрый. В эмирате Аджман, где мы строим квартал будущего, есть аж два алкомаркета. Гастарбайтеры из Пакистана и Индии устают очень, им надо снимать напряжение, вот для них их и открыли. Да еще для русских. А в Дубае хоть залейся вином. Только дорого…

– То есть ты начал пить? И кто тебя этому научил? Внучок шейха?

– Али не тронь. Он мой кореш. И если бы не он, меня бы тут не было.

– Спи уже, алкаш. – Его пытались уложить уже не первый раз, но Боря вскакивал и метался по квартире, что-то ища. Что – он сам не знал.

– Да не пью я, мам. Просто хреново мне, грустно, вот и развезло с трех рюмок.

– А почему тогда так плохо выглядишь? Худой, мешки под глазами.

– Работаю много, устаю.

– Зачем же надрываться?

– Чтобы заработать денежку.

– Да тьфу на нее! Все у нас есть: квартира, дом, гараж. Можешь продать что-то, разменять, и у тебя будет свое жилье. Не рви ты жил, сынок.

– Ничего продавать и менять мы не будем. Квартира – сестре. Дом – тебе. Гараж – Витьку, – так звали зятя, и он был неплохим автомехаником. – А себе на жилье я как-нибудь заработаю.

Боря еще что-то бормотал, но вскоре уснул, а когда пробудился, был ясный день. В квартире – тихо. Сестра Дашка с мужем Витей на работе, их дочка в садике, а мама, наверное, ушла в магазин: она вчера сетовала на то, что в холодильнике нет нормальной еды, одна дрянь, типа сосисок да йогуртов.

Голова, как ни странно, не болела. Боря, сходив в уборную, прошлепал в кухню, глянул на часы на микроволновке – они показывали половину десятого. Не день, но утро в самом разгаре. Отоспался так отоспался. Вот и не болит голова. Дрых больше полусуток.

Боря налил стакан воды, залпом выпил и включил чайник. Голова не болела, а сушняк все же был. Хотелось сладкого каркаде – он присылал сестре отборный, приобретенный на рынке Омана. Пока грелась вода, Боря изучал холодильник. Думал, что из той дряни, лежащей в нем, съесть. Выбрал творожный сыр. Намажет его на тост, накроет долькой помидора и за милую душу слопает. Да, с бóльшим удовольствием он бы поел молочной кашки или лапши, но готовить Боря не умел.

Сунув хлеб в тостер, он отправился в ванную. Надо умыться и зубы почистить, а то глаза заспанные, а во рту, как говорится, кошки нагадили. Выдавливая пасту на щетку, Боря смотрел на свое отражение. Да, права мама, выглядит он не ахти. Что похудел, это неплохо. Полным Борис не был и раньше, но жирок имел. А все потому, что мало двигался. Работа сидячая, а спорт – это не для него. В результате щечки и складочка на пузе. Сейчас же ни того, ни другого. Он идеальная вешалка: подкачаться немного, и можно на подиум выпускать. Рост сто восемьдесят пять, вес семьдесят семь. Три кило мышечной массы набрать, и станет как Криштиану Роналду.

Но тот загорелый, пышущий здоровьем, а Боря бледный, даже чуть синеватый. Не скажешь, что живет на берегу Персидского залива. Впрочем, почти все европейцы, работающие в ОАЭ, выглядят так же. Выйдя из офиса, прыгают в машину, едут домой, развлекаются в гигантских торговых центрах, моллах, где, кроме привычных ресторанов и кинотеатров, имеются выставочные комплексы, аквапарки, океанариумы, даже искусственные снежные склоны.

Как это ни странно, Борина бледность и новообретенная худоба на Ближнем Востоке считались привлекательными. Ее увеличивали светлые волосы и бледно-голубые глаза. В Америке он не котировался: там ценились накачанные и загорелые, с улыбкой от уха до уха, а Боря был сдержан в эмоциях. Но в Эмиратах его иначе воспринимали. На него заглядывались женщины, а мужчины ревновали их к нему. Фати как-то обмолвилась, что ей завидуют подружки. Она умудрилась отхватить не только успешного, но и невероятно красивого парня.

Вспомнив об этом, Боря хмыкнул. Если он сейчас выйдет во двор, на него никто и не посмотрит. Подумаешь, белобрысый дрищ! Вот если бы он прикатил на своей тачке, тогда другое дело…

Тостер пиликнул. Борис вернулся в кухню, поел, но без аппетита. Сыр оказался невкусным, каким-то пластмассовым, а чай не подвел. Попивая его, Боря вернулся в комнату. Что-то не давало ему покоя.

Плюхнувшись на диван, он понял – семейный архив! Вчера он мотался по квартире в поисках. Бабуля хранила его у себя в комнате (в ней он и спал), перекладывая с места на место. То он в столе лежал, то на антресолях, то в диване, в ящике для подушек. Боря вчера все проверил, но искомого не обнаружил. Может, спьяну? Он встал, отодвинул лежанку. Ничего, кроме старых сапог. Либе не позволяла выкидывать и их. Кожаные, на толстом натуральном меху, они казались ей невероятно ценными. Дочка щеголяла в них в детстве по дому, но на улицу не выходила: когда доросла до каблука, ее нога переросла тридцать пятый размер. Да и устарели сапожки. Внучка тем более не собиралась носить старье даже дома. А выкинуть не могла – бабуля запрещала.

«Теперь все отправится на помойку, – подумал Борис. – Не только башмаки и этот диван, а вся мебель Либе, ковры, занавески, обои… Останутся только фарфоровые немецкие тарелки да фигурки. Они имеют хоть какую-то материальную ценность. Остальное – хлам. И от него, конечно, пора избавиться, но… Так жаль!»

Боря понимал, что это глупо. Он сам, живи в этой квартире, сделал бы то же самое. В комнате Либе нет антиквариата, обычное старье. Но когда оно перекочует на свалку, а пол, стены и потолок будут покрыты новыми современными материалами, не останется бабушкиного духа. Только память о ней, да и она вскоре иссякнет…

Он снова загрустил, но тут зазвонил телефон. Это Фати желала с ним поговорить.

Едва они начали диалог, как раздался мамин голос:

– Сынок, ты встал?

– Да, – ответил он.

– Как себя чувствуешь?

Боря вышел в прихожую, держа телефон у уха. Мама, которую звали Марией – только так, без фамильярных «Маш», – разувалась, у ее ног стояли пакеты из супермаркета.

– Ой, извини, я не знала, что ты разговариваешь, – зашептала она, увидев сына. – Приготовлю тебе поесть. Что хочешь?

– Я завтракал, – ответил ей Боря и вернулся в комнату, чтобы закончить разговор.

Через пару минут он распрощался с Фати. Они договорились, что она приедет за ним в дубайский аэропорт. В этом не было необходимости, Боря добрался бы на метро или такси, но Фати хотелось этого, да и ему тоже. Это же так приятно, когда тебя кто-то встречает.

– Борюся, я тебе все же оладушков напеку, – сказала мама, завидев сына в дверях кухни. – Пышных, как ты любишь. Со сметаной. Или блинчиков на скорую руку сварганить?

– Я тосты поел, не хочу.

– Значит, мучного с тебя хватит. Нужно мясного. Котлеты? – Она показала упаковку охлажденного говяжьего фарша.

Он закивал, но тут увидел кочан капусты и воскликнул:

– А можно голубцы? Согласен на ленивые.

В Эмиратах он часто ел бифштексы, кебаб или бургеры с котлетами из рубленой говядины, но голубцы… Все с той же сметаной… О них он и думать забыл там, на Ближнем Востоке.

– Нет, давай уж классические сделаю. Сын в кои веки приехал, должна я его порадовать.

– Спасибо, мамуль. – Он чмокнул ее в щеку и налил себе еще воды. Сушняк не проходил. Или это «пластмассовый» сыр был слишком солен, и после него хотелось пить.

– Так как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Опохмелиться не хочешь?

– Нет, – хмыкнул Боря. Мама все еще не была до конца уверена в том, что он не стал пьяницей.

– Кто тебе звонил?

– Девушка.

– Фати?

– Откуда ты знаешь ее имя? – удивился Борис.

Он не рассказывал о своей личной жизни членам семьи.

– От Дашки. Она, поскольку ты у нас партизан, изучила твои соцсети и вычислила ее. Показывала мне твою Фати – красивая.

Да, девушка на самом деле была очень хороша собой, но чуть полновата. Борю это не смущало, а Фати страдала от того, что ее фигура далека от модельной. О размере S и не мечтала, ей хотелось носить хотя бы М, но даже L ей бывал маловат. А после XL заканчивалась размерная сетка всех известных брендов. Фати изводила себя диетами, но все равно не худела, разве что больше не поправлялась. Боря считал, это тоже результат, а еще говорил, какая она красивая, вся такая налитая, гладенькая, пышная. Ему нравился ее небольшой животик, круглые коленки, роскошная грудь. Смуглая Фати напоминала ему булочку с корицей. Ее так и хотелось укусить…

– Ты ее любишь? – услышал он мамин голос.

– Кого?

– Фати свою.

А он почему-то подумал о булочке с корицей и карамелью, дуралей. Ею он полдничал, запивая крепким кофе.

– Да, – ответил Боря и это относилось к обеим: девушке и булочке.

– Как-то неуверенно ты это сказал.

– Я неуверенный алкаш, что поделать!

Мама со смехом от него отмахнулась и взялась за готовку. Промыла капустный кочан, выложила фарш в миску, достала лук, морковь, поставила на плиту воду для риса.

А Боря уселся на табурет и стал смотреть, как она шустрит. Родительница, имея мужа и двух детей, а еще матушку, которая не утруждала себя бытовыми хлопотами, научилась не только вкусно, но быстро и аккуратно готовить. За полтора часа она умудрялась сварить первое, второе и компот и не устроить при этом беспорядка. После обедов-ужинов членам семьи оставалось только тарелки и приборы помыть – этим обычно занимались дети. На папе была мужская работа по дому, Либе же позволяла себе лениться, считая, что она достаточно много сделала для семьи, может и отдохнуть.

Снова вспомнив о бабушке, Боря спросил:

– Мам, а где наш семейный архив? Я искал, но безрезультатно.

– В комнате Дашки. Кажется, в нижнем ящике комода.

– Почему там?

– За пару дней до смерти Либе позвала ее к себе, велела сесть и послушать. Напомнила, где лежит ее похоронная одежда, а также деньги…

– Она что, плохо себя чувствовала?

– Физически как обычно, но как будто хандрила. Постоянно перебирала старые фотографии, перечитывала письма. Пластинки слушала с немецкими песнями – старый проигрыватель она тоже запретила выкидывать, хотя он заедал, а исцарапанный «винил» не передавал чистоту музыки и голоса. – А еще киршвассер на ночь выпивала…

Это было серьезно! Сей крепкий алкогольный напиток со вкусом вишни Либе любила, но позволяла себе крайне редко. Он был тяжел для желудка, и от него болела голова. Но киршвассер напоминал ей о любимой Германии, поэтому бабушка окончательно от него не отказывалась. В детстве она стянула у своего отца початую бутылку, и они с ее другом, то ли Гансом, то ли Хайнцем, так напробовались настойки, что уснули пьяными во дворе. Им было лет по тринадцать, и нагоняй получили оба, но больше Либе, ведь именно она умыкнула из дома алкоголь. С тех пор киршвассер ассоциировался у нее с запретным плодом, который, как известно, сладок. Не с яблоком, как водится, а с вишней, точнее, черной черешней. Поэтому не имеющая вредных привычек бабушка если пила, только киршвассер. По праздникам не шампанское, а тоже его, три, четыре стопочки. После пяти ей становилось дурно. Но в последние годы Либе и от пары рюмок плохо себя чувствовала, поэтому позволяла себе лишь одну на Новый год и дни рождения.

Портфелю, в котором хранился семейный архив, было втрое больше лет, чем Борису. Его привез из Германии в качестве трофея прадед Василий, ветеран Великой Отечественной, боевой офицер. Подобрал на развалинах Берлина, отряхнул от пыли и грязи и взял себе. Портфель был шикарным, из кожи крокодила, с медными кнопочными застежками – такому грех пропадать. Прадед планировал подарить его своему старшему брату, начальнику цеха на заводе, выпускавшем легендарные «катюши», да тот умер от инфаркта до того, как Василий вернулся на родину. И остался портфель у него. Без дела лежал, хотя можно бы продать, но он был дорог как память, это раз, и два – семья особо не нуждалась. В те времена все жили скромно и могли довольствоваться малым. А Василий – офицер. Он ушел на фронт младшим лейтенантом, а вернулся майором. Зарплату деньгами почти не платили. Облигациями займа в основном, зато давали отличные продуктовые наборы. Потом семья уехала в Германию, а по возвращении прадед, уже полковник, получил квартиру, ту самую трешку, в которой выросла и мама Бори, и они с сестрой, пенсию, так как ушел в отставку, но все равно работал. Первое время преподавал в высшем военном училище. Но оттуда его попросили, поскольку Василий академию окончить не успел: с третьего курса был призван на фронт. И стал он учить безопасности на случай войны школьников. Во времена юности Бори этот предмет назывался ОБЖ, а в шестидесятые – поди знай.

Даже тогда по семейной легенде Василий портфель не носил, хотя работал преподавателем, и это было бы логично. Либе говорила, что он его жалел. Ученики те еще… нехорошие ребята! Могли даже полковнику, боевому офицеру, тухлое яйцо в сумку подкинуть, а на стул кнопку. Они так шутили, и он их жалел, не наказывал, а просто журил. Он был очень добрым человеком. Понимающим. Бабушка говорила, что Борин отец только тем ей и понравился, что был немного похож на Василия характером.

– Пойду поищу портфель, – сказал он маме и отправился в комнату сестры.

Долго рыться в комоде не пришлось. Архив лежал в нижнем ящике, поверх старых простыней. Их уже не стелили на кровати, но и не выкидывали. Мама с сестрой использовали их в качестве тряпок, когда делали уборку.

Боря достал портфель, раскрыл его. Первое отделение оставил в покое: там прадедушкины боевые ордена и медали, дедушкины значки, бабушкины побрякушки, среди которых были и золотые, но не особо ценные. Такие на лом разве что сдать. Борю интересовало отделение с бумагами. Там фотографии, открытки, письма. В детстве он обожал вместе с Либе перебирать эту «макулатуру», в отличие от сестры Дашки. Она отлынивала от этого занятия, да и бумажный архив обозвала макулатурой именно она. А вот бабкины украшения примерять любила.

Первым делом Борис достал фотографии. Старые, выцветшие, потрескавшиеся и оборванные. На них родители Либе, она с ними, одна, с друзьями из института, с мужем, с маленькой дочкой в коляске. Те снимки, что делались позже, хранились в альбомах. Боря перебирал карточки и отмечал, что помнит каждую из них. В те годы фотографировались редко, несколько раз в год. И вдруг он наткнулся на один снимок, который ему раньше не попадался. На нем Либе-подросток, хорошенькая, нарядная, едва начавшая формироваться девочка-девушка лет тринадцати. А с ней рядом пацан: белобрысый, ушастый, одетый в какое-то шмотье и все равно симпатичный. Было что-то в его улыбке обезоруживающее. А как уверенно он держал Либе за руку! И это ее, принцессу в платье с пышной юбкой, изящных туфельках, с ободком, похожим на корону. А он просто рвань: штаны короткие, башмаки стоптанные, рубаха с чужого плеча. Да еще и ниже ее на полголовы.

Боря перевернул фото. Либе подписывала все фотографии, и на обороте этой значилось: «Я и Клаус. Май 1955 г.».

Клаус? Кто это? Она вроде бы дружила с Хайнцем или Ганцем?

– Мам, – крикнул Боря. – Можно тебя на секунду?

Мария вбежала в комнату, вытирая руки о перекинутое через плечо полотенце.

– Что?

– Немецкого друга бабушки как звали?

– Не помню. А что?

– Да тут новая фотка обнаружилась. – Он показал ей снимок.

– Странно, я раньше ее не видела, – пробормотала Мария. – Но это он, тот мальчик. Либе таким его и описывала. Клаус, значит. А фамилия его Хайнц. Ее я помню, потому что, когда в девяностые появились кетчупы и майонезы под этой маркой, я спросила у мамы, а не является ли ее давний друг наследником империи.