Текст книги "Убийство в стиле ретро"

– А потом?

– Заскочу в магазин «Флора», приценюсь к пальмам, мне кажется, у нас в холле не хватает яркого зеленого пятна… Как считаешь?

– Целиком доверяю твоему мнению.

Алекс лучезарно улыбнулся, встал с кресла, подошел к супруге и смачно поцеловал ее в ненакрашенные губы.

– Ты у меня умница.

– Поэтому ты на мне и женился…

– Нет, женился я на тебе, потому что знал, что в один прекрасный день ты станешь известным политиком, начнешь зарабатывать большие деньги и избавишь своего любимого мужа от постылой обязанности ходить на службу…

Лена от души рассмеялась, оценив шутку А это была шутка, потому что когда они поженились (а произошло это двадцать лет назад), ничто не предвещало ее успеха. Елена тогда была обычной учительницей истории, проживающей в общежитии, к тому же не очень здоровой после неудачной операции и очень нелюдимой после болезненного разрыва с любимым…

Они познакомились в поликлинике, куда Лена пришла на прием к гинекологу и где Саша (тогда он называл себя именно так) работал рентгенологом. Она подошла к молодому врачу, чтобы спросить, где шестьдесят шестой кабинет, а он не только подсказал, но и проводил. Пока ждали очереди, разговорились, потом Алекс напросился к ней в гости, на следующий день уже без просьб пришел к ее дому с цветами, еще через день остался ночевать, а спустя месяц они подали заявление в загс.

Так Елена Паньшина стала женой Александра Бергмана и, несмотря на пророчества коллег и приятелей, ни разу об этом не пожалела. Да, ей все твердили, что он слишком хорош, слишком расфуфырен, слишком беспечен, чтобы стать хорошим мужем. «Он будет тебе изменять, – вопили подружки-училки, с завистью рассматривая ее свадебные фотографии. – Он тебя бросит ради молодой, глупой, сексуальной! Одумайся! Он тебе не пара!» А Лена в ответ только смеялась, потому что была уверена в том, что именно Алекс больше, чем кто бы то ни было, подходит ей в качестве супруга. И не потому, что так сильно любила своего новоиспеченного мужа, нет, она относилась к нему с большой симпатией, но и только, просто в лице Алекса она нашла идеального партнера для жизни: веселого, беспечного, остроумного, яркого, общительного, цельного, такого, какого она всегда мечтала видеть рядом с собой. А если он бросит ее ради молодой, глупой и сексуальной, что ж, значит, такова судьба. После ужасного разрыва со своей единственной любовью Лена поклялась себе больше из-за мужчин не страдать.

Но к удивлению завистников и самой Елены Алекс оказался прекрасным мужем. Он отлично готовил, сам себе стирал носки, любил бегать по магазинам и наводить уют в их шестнадцатиметровой комнатке. Еще ему нравилось принимать гостей, поэтому в их хибаре постоянно толклись люди – он обожал вечеринки, танцы, пикники, гулянья, что Елену нисколько не раздражало. Конечно, денег молодым катастрофически не хватало, поскольку еженедельные банкеты, устраиваемые Алексом для друзей, сжирали весь семейный бюджет, но это Лена считала не поводом для скандала. В конце концов, она видела, за кого выходила замуж…

Что ее действительно удивляло – Алекс ей не изменял. То есть не только ни разу не был уличен в адюльтере, но даже не дал повода для ревности. Это казалось просто непостижимым, потому что Алекс был чрезвычайно хорош собой, обходителен, мил, остроумен и очень нравился женщинам, к тому же имел постоянную потребность в сексе из-за того, что после страшной операции по удалению матки Елена к постельным играм относилась равнодушно…

Но не это было самым ужасным. Самым ужасным было то, что Елена не могла иметь детей. Ей-то было уже все равно – давно смирилась, а каково Алексу? Жить с женщиной, не способной подарить ему наследника… Тем более, он очень любил детей, особенно маленьких девочек. Как-то он ей даже признался, что всегда хотел иметь дочку, которую назвал бы Ингрид. Ингрид Бергман была его любимой актрисой.

Как оказалось, и это препятствие не смогло разбить их семейную лодку. Алекс быстро смирился с бездетностью. Вместо дочки Ингрид завел собаку Дулю. Ко всему прочему, в середине девяностых Елена занялась бизнесом, стала хорошо зарабатывать, и у Алекса появилась возможность ежесезонно обновлять гардероб, коллекционировать сигары, книги, запонки, играть в гольф, путешествовать, встречаться с интересными людьми. Короче говоря, он был катастрофически занят, а при такой занятости о детях и думать некогда.

А тут еще Елена занялась политикой, и Алекс из мужа обычной богатой женщины стал супругом известной личности. Его фотографировали вместе с женой, брали у него интервью, приглашали на телевидение. Он стал так же популярен, как и его супруга, потому что он был умен, красив, остроумен, а самое главное – благороден, ведь не каждый мужчина останется рядом с женщиной, не способной иметь детей…

Пока Елена размышляла об этом, Алекс подошел к зеркалу, пригладил свои и без того безупречные волосы ладонью, одернул пиджак, поправил галстук. Он всегда тщательно следил за собой, а в последнее время стал особенно придирчив к внешнему виду: во-первых, в его возрасте нельзя позволять себе распускаться, а во-вторых, его в любой момент могут сфотографировать.

– Алекс, тебе пора подкрасить волосы, – спокойно сказала Лена, подходя вплотную к мужу. – На висках уже видна седина.

– Да, я заметил, завтра же иду к парикмахеру, – так же спокойно ответил он. Алекс не считал зазорным подкрашивать волосы, делать пиллинг, массаж, педикюр, он даже подумывал о вживлении в лицо золотых нитей, но об этом он пока супруге не говорил. – Кстати, не желаешь, чтобы я записал к нему и тебя?

– Нет, спасибо, меня устраивает моя парикмахерша.

– Ну, как знаешь, как знаешь… Только мой брадобрей Жоржик мигом бы уговорил тебя на колорирование… – Его глаза озорно сверкнули. – В экстремально красный… Стала бы клевой чувихой, за такую бы даже панки проголосовали…

– Только этого мне не хватало! – Елена шутя подтолкнула мужа к двери. – Иди уж к своей маникюрше, мне работать надо.

– Слушаюсь и повинуюсь. – Алекс дурашливо поклонился и, пятясь, покинул комнату.

Когда за ним закрылась дверь, Елена, все еще улыбаясь, прошла к окну. Встала у форточки, подставила лицо колючему зимнему ветру, собрала пальцем снежинки, упавшие на раму, и слизнула их. Дурацкая привычка есть снег осталась с детства (ох, как ругала ее за это мама), и до сих пор госпожа Бергман не могла до конца от нее избавиться. Нет-нет да пожует белые ледышки, и теперь ее за это ругает муж…

Лена высунула руку в форточку, подставив ладонь под медленно падающие снежинки… Вдруг в груди что-то кольнуло. Да так больно, что перехватило дыхание. Елена испуганно схватилась за сердце – неужели инфаркт? Все может быть, ведь она так много работала в последнее время… Но только она подумала об этом, как боль прошла. Бесследно. Не осталось даже покалывания, лишь легкое томление и какое-то беспокойство. Значит, не инфаркт. Тогда что?

Ответ пришел тут же. Вместе с телефонным звонком. Стоило только ее аппарату затрезвонить, как она поняла: ей не обязательно брать трубку, чтобы узнать, что именно ей хотят сообщить. Она уже знала. Чувствовала. Предвидела.

Елена глянула на разрывающийся телефон и прошептала:

– Старуха умерла!

Анна

Аня сидела в маленькой кухоньке, прижавшись спиной к дребезжащему боку холодильника «Днепр», и невидящим взглядом смотрела в стену. Перед ней на облезлом кухонном столике стоял стакан с водой и пузырек валерианки. Сумка с уже не нужными продуктами (любимой бабусиной сгущенкой, колбасой, маслом, рисом) валялась поодаль. Аня понимала, что надо бы поднять, но ей совершенно не хотелось двигаться. На нее навалилась какая-то страшная усталость. Врач сказал, что это последствие шока и что скоро пройдет, но пока что-то не проходило…

В принципе Анну уже допросили и отпустили на все четыре стороны, чтобы не мешала работать следственной бригаде, но вместо того чтобы унести ноги из этой ужасной квартиры, она потихоньку пробралась в кухню (для этого пришлось перешагнуть через ноги мертвой бабуси), забилась там за холодильник и замерла. Умысла в ее действиях не было никакого: она не собиралась подслушивать или подглядывать, ей просто хотелось посидеть в своем любимом закуточке, ведь именно на этом табурете, прислонившись спиной к холодильнику, она обычно сидела, когда они с бабусей пили чай… Или когда бабка Лина читала вслух свою любимую книгу «Ярмарка тщеславия»… Или просто расспрашивала Аню о жизни – о своей она никогда не рассказывала…

Кухня была излюбленным местом их посиделок…

Анна шмыгнула носом и хотела уже было разрыдаться, как на пороге кухни показались два человека. Она узнала их, это были два милиционера, что приехали на ее вызов; одного, русоволосого здоровяка, насколько она помнила, звали Владимиром, а второго, маленького, чернявого, жутко злющего на вид, Стасом. Они были крайне увлечены разговором, поэтому Аню не заметили.

– Я тебе, Стасевич, говорил, что это не простая бытовуха, – горячился Володя. – А ты – «подумаешь, старушку почикали, подумаешь, старушку почикали…» Эх ты, Шерлок Холмс хренов!

– Я же не знал, что кинжал, которым ее почикали, антикварный, – обиженно буркнул Стас.

– Не знал ты… Да по нему сразу видно… Я, конечно, в антиквариате тоже не разбираюсь, но сразу понял, что ножичек старинный. И явно дорогой. Отсюда можно сделать два вывода: первый – нож был принесен убийцей с собой, потому что в халупе старухи нет ничего дороже вот этого холодильника, и второй – убийца человек не бедный, раз может себе позволить использовать столь раритетный кинжал…

– Не обязательно. Он мог просто не знать, какова ценность кинжала…

– Да одного взгляда достаточно…

– Это тебе достаточно, – не желал сдаваться Стас, – а убийца, может, нашел его в помойке…

– Ты к чему клонишь, мать твою?

– К тому, что небедному человеку просто незачем убивать эту старушенцию! – рявкнул оппонент. – Я еще поверю, что к ней пьяница какой ворвался, чтобы пенсию украсть. Или бомжара, район-то неблагополучный…

– У нее четыре запора на двери. Через такой заслон ни один бомжара не прорвется…

– У старух склероз, вдруг забыла запереться?

– Ты разве не помнишь, что девчушка из собеса сказала? Она сказала, что бабулька всегда запиралась. – Володя ненадолго замолчал, видно, что-то обдумывал. – Странно это, а, Стасевич?

– Что именно?

– То, что бабка так баррикадировалась. Чего в этой халупе брать-то?

– Да уж, брать нечего, даже заначки никакой…

– Может, почистили уже?

– Не… В кошельке, он, кстати, лежит на видном месте, триста рублей. Для алкашей целое состояние…

– Слушай, а эта бабка свою квартиру никакой фирме не подписала? Знаешь же, сколько сейчас их развелось…

– Проверим, конечно, но тебе не кажется, что аферисты выбрали бы более дешевое орудие убийства, например яд или газ?

– Кажется, – уныло согласился Володя. – А что говорят свидетели?

– В основном мычат, потому что дом наполовину заселен алкоголиками…

– А та любопытная старушенция с первого этажа, Богомолова, кажется? Она вроде соловьем заливалась…

– Если бы по теме заливалась, тогда бы ей цены не было! На самом деле ни черта она не видела, потому что из квартиры она не выходит – простуды боится, глазка на двери нет, а окна у нее смотрят на так называемый задний двор. Единственное, что мы от нее узнали, так это то, что Элеонора Георгиевна въехала в эту квартиру не так давно, то ли пять лет назад, то ли шесть, что мы еще выясним. Причем въехала с одним чемоданом, то есть все это барахло осталось от прежних хозяев…

– Беженка, что ли?

– Нет, коренная москвичка, опять же если верить соседке.

– А паспорт посмотрели?

– Паспорта как раз мы не нашли. В квартире вообще ни единого документика нет. То ли в другом месте спрятала, то ли потеряла.

– Про родственников что-нибудь выяснили?

– Какие родственники? Тебе же девчонка из собеса сказала, что старуха была одинокой.

– Слушай, – неожиданно оживился Володя. – Тебе эта Анна Железнова не показалась чокнутой?

– Не то чтобы чокнутой, а какой-то блаженной. Не от мира сего.

– Да уж! В нашем мире уже лет десять не носят таких пальто… Вроде молодая девка, а так себя запустила…

– А она не могла старушку замочить, как ты думаешь?

Аня закусила губу, чтобы не вскрикнуть, – она никак не ожидала такого обвинения.

– Сначала я именно так и подумал, – протянул Володя. – Но у девчонки алиби. Впрочем, его, конечно, еще надо проверить…

– И какое у нее алиби?

– В момент убийства, а совершено оно, если верить нашему эксперту, между 8.30 и 9.30 утра, гражданка Железнова была на другом конце столицы – получала аванс по месту работы… Свидетелей, как понимаешь, найдется куча…

Стас двусмысленно хмыкнул, после чего достал из кармана сигареты, спички и, присев на корточки, закурил.

– Необычное это убийство, – задумчиво проговорил он, выпуская дым через нос. – Не похожее на другие…

– Я бы сказал, убийство в стиле ретро, – меланхолично заметил Володя.

– Тебе тоже пришло в голову именно такое сравнение?

– Наверное, из-за этого дурацкого кинжала; кстати, надо пробить у антикваров, какова его рыночная стоимость…

– Мне кажется, дело не только в кинжале. Просто сейчас так не убивают… – Он нервно стряхнул пепел с сигареты. – Вспомни, сколько мы дел вели (заказухи я в расчет не беру, там другое), а все одно и то же… Грабят – убивают, насилуют – убивают, завидуют – убивают, перепьются – тоже убивают. Грязь, деньги, кровища, похоть! Но на моей памяти нет ни одного убийства, похожего на это… Оно какое-то ненастоящее: чистенькое, прилизанное, даже элегантное… То ли книжное, то ли киношное, то ли лубочное…

– То ли ритуальное, – неожиданно перебил товарища Володя.

– Кинжал не ритуальный, обычный боевой, я узнавал у специалиста…

– Знаю, но он должен что-то символизировать, иначе старушку зарезали бы обычным кухонным ножом…

Володя хотел еще что-то добавить, но в тот момент, когда он открыл рот, из-за холодильника со страшным грохотом выпала Анна. Устав сидеть в скрюченном положении, она решила распрямиться, а так как хорошо и ладно у нее ничего в жизни не получалось, то, меняя положение тела, она каким-то образом умудрилась зацепиться ступней за ножку, после чего полетела на пол, больно шмякнувшись лбом о батарею.

– Здрасьте, – пролепетала Анна, неуклюже поднимаясь с колен. – Я вот тут задремала… Извините…

– Это что еще за явление Христа народу? Тебе куда было велено идти? – накинулся на нее Стас.

– Домой, – с дрожью в голосе ответила она.

– А ты чего тут сидишь?

– Я же говорю, задремала…

– А ну топай домой по-быстрому, пока я тебя в каталажку не упек…

Аня от страха задрожала, и, бормоча извинения, стала мелкими шажочками продвигаться к выходу.

– И сумку не забудь! – рыкнул Стас, сверкнув глазами, точно Зевс.

Аня послушно вернулась за сумкой, вцепилась в нее, как в спасательный круг, и бочком, бочком вышла в прихожую. На счастье, тело бабуси уже убрали (на полу остался только меловой контур), поэтому Анна беспрепятственно преодолела четырехметровое расстояние до двери, быстро распахнула ее и пулей вылетела на лестничную клетку.

До первого этажа добежала в считанные мгновения, но вместо того чтобы выйти из подъезда и, как было велено, топать домой, Аня устало опустилась на заплеванную ступеньку, уткнулась лбом в стену и по-щенячьи заскулила. Вообще-то она не была плаксой, но сегодня что-то разнюнилась… Сначала начала рыдать от испуга, потом от растерянности, позже из-за жалости, а вот теперь от обиды… Да, ей было обидно! Но не потому, что на нее накричали и обозвали явлением Христа народу – к этому ей не привыкать, на нее кричали все, кому не лень, горько стало оттого, что ей некуда было идти. Конечно, жилплощадь у нее была, и довольно большая (целых двенадцать метров), но комнату в коммуналке, в которой, к слову, она прожила всю жизнь, у нее язык не поворачивался называть домом. И причин тому было множество.

Первая: комнатенка была жутко неуютной – до революции на месте Аниной обители находился черный ход, но в тридцатых годах лестницу решили забаррикадировать, а узкий длинный коридор с бетонным полом и подслеповатым оконцем у самого потолка сделать комнатой. Вторая: чтобы попасть в свои «покои», приходилось пересекать не только всю квартиру, но и кухню, а это просто ужасно, поскольку оттуда вместе с тобой в них проникали и пар, и вонь, и гарь, и дым, и ругань злющих соседей. Третья, самая весомая: все то время, что она провела в стенах этой комнатенки, Аня была несчастна. Конечно, она и в садике, и в школе, и в библиотеке, и даже в кино не ощущала себя особо счастливой, но дома… дома она просто задыхалась… Ее угнетала и вечная сырость, и непрекращающийся гам, и убогость обстановки, и отсутствие элементарного уюта, и вечные материны любовники, сменяющие один другого, и то, что когда эти любовники появлялись, ей приходилось ночевать в шкафу…

Последняя проблема исчезла, когда мать умерла, но легче от этого не стало, потому что все осталось по-прежнему: и сырость, и убогость, и гам. Не так давно у Ани появилась надежда: ее соседка Агриппина Тихоновна привела в квартиру покупателя на свою комнату, и покупатель этот, окинув взором двухсотметровые дореволюционные хоромы, возжелал купить их целиком. Взамен предложил каждой семье по квартире на выселках. Обитатели коммуналки, коих насчитывалось восемнадцать человек, на предложение «благодетеля» отреагировали по-разному: кто-то тут же согласился, кто-то решил торговаться, на выселки им, видите ли, ехать не хотелось, кто-то отказался категорически, побоявшись, что обманут. В числе самых покладистых оказалась и Аня, да ее не особо слушали – из ее клетушки потенциальный покупатель думал сделать кладовку.

В итоге ничего у них с продажей не вышло. Устав выслушивать нелепые требования жильцов, дяденька купил другую коммуналку, этажом ниже, сделал в ней ремонт и уже вселился вместе с женой, родителями, дочкой, ротвейлером и крысой неизвестной сиамской породы.

Больше пока желающих приобрести их запущенную коммуналку не было, а Аня так надеялась… Иногда, когда от духоты и влажности она не могла уснуть, в ее воображении возникала такая картина: отдельная квартира (пусть на выселках, пусть однокомнатная, но отдельная) со светлой кухней, на окне занавески в горошек, непременно красные, на подоконнике герань, в углу стол, на нем солоночки, салфеточки, чашечки, блюдца, рядом табуретка, на табуретке она, на ее коленях кот… Все! Больше ничего Анюте для счастья не надо… Даже сотового телефона!

– Ты еще тут? – раздался над Аниным ухом грозный мужской голос.

Она вздрогнула и, замирая от ужаса, подняла глаза. Как она и ожидала, над ней нависал грозный милиционер Стас, тихонько спустившийся с четвертого этажа и вставший за ее спиной.

– Опять, скажешь, задремала?

– Ага, – глуповато улыбнулась она.

Он сокрушенно покачал головой и вполне миролюбиво спросил:

– Откуда ж ты такая взялась?

– Из собеса, – как всегда невпопад ответила Аня, но, поняв свою оплошность, поправилась: – Вернее из коммуналки.

– В коммуналке живешь?

– Ага.

– С мамкой, что ли?

– Нет, мама умерла год назад.

– Извини.

– Да ладно, чего уж… – пробормотала она смущенно – смущенно, потому что никакой тоски по покойной родительнице она не испытывала, лишь облегчение. – Не любила меня мамка, да и я ее не особо…

– А бабку любила?

– Очень! – с энтузиазмом воскликнула Аня. – Бабуся была очень добрым, отзывчивым человеком… Чистым ангелом… – Видя недоверие на лице следователя, она пояснила: – Ведь именно она меня на работу устроила.

– Как это?

– Просто. Я, как школу закончила, в техникум пошла, но бросила, потому что мать мне велела на работу устраиваться, а я хорошо училась, даже отлично… – Говорила Аня сбивчиво, коряво, она не могла складно выражать свои мысли, но не из-за скудного словарного запаса (сама с собой она общалась прекрасно), а из робости. – Мать меня на винзавод устроила, чтобы я там водку воровала…

– Пила?

– Она нет, хахаль ее… – Она поморщилась, вспомнив сизую рожу материного сожителя. – Но я воровать не умею… И от запаха спирта у меня постоянно были головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном пьянь, да и неинтересно мне…

– А где тебе интересно? – с улыбкой спросил Стас.

– Я учиться хочу, – выпалила Аня. – На дизайнера ландшафтов. Я природу люблю: деревья, травы, цветы, особенно цветы, но в моей комнате они не растут. Им свет нужен, а я даже днем с лампочкой сижу… – Она погрустнела, думы о несбыточной мечте всегда навевали тоску. – Короче, оказалась я безработной. Стояла на бирже. Вот пришла я как-то отмечаться, смотрю – у крыльца бабулька стоит, миленькая такая, чистая, в соломенной шляпке, и улыбка добрая… Подошла она ко мне и говорит: «Что же ты, дочка, такая молодая, а работу найти не можешь?» Отвечаю – образования нет, блата нет, воровать не могу. Короче, все, что вам сейчас, ей рассказала. Вот она мне и предложила, давай, говорит, ты будешь за мной ухаживать. Хорошо платить не могу, но и работы как таковой не много. Продукты принести, газеты, лекарства, белье в прачку отнести, даже убираться не надо, я, говорит, сама могу… Я согласилась…

– Значит, ты не от собеса за ней ухаживала?

– Это сначала. Потом бабуся мне говорит: тебе надо официально оформиться, про пенсию подумать и все такое… Отвела меня в собес, оказывается, социальных работников не хватает, меня сразу и взяли…

– Давно ты ее знаешь?

– Почти год… Мы с ней очень подружились за это время…

– Ты говорила на допросе, что она была очень одинока. Значит, ее никто не навещал?

– Почти никто. Разве что соседка, – Аня кивнула на дверь шестьдесят второй квартиры, – наведывалась… Или старая подруга раз в квартал забредала…

– Что за подруга? – напрягся Сергей. – Как зовут?

– Как же ее зовут?.. – Аня свела брови, вспоминая имя бабусиной приятельницы. – Фамилия у нее еще такая благородная… А! Голицына! Она постоянно хвалилась своим аристократизмом… Она вообще была такая… ну… – Девушка пощелкала пальцами, подбирая достойное сравнение. – Нафталиновая, что ли…

– Как так?

– Таких сейчас мало осталось, вымерли, наверное, но раньше я частенько встречала в наших старомосковских дворах подобных старух… Худые, прямые, надменные, на голове шляпка с истлевшей вуалеткой, на руках перчатки, на шее побитый молью песец… Над ними всегда дети смеялись, а мне их было жалко… – Анины глаза увлажнились, не иначе, решили за сегодня выплакать годовой запас слез. – Вот старуха Голицына из их числа.

– Имя не помнишь?

– Ее бабуся Ветой звала…

– Значит, Лизавета или Виолетта, – резюмировал Стас. – Сколько раз ты видела старуху Голицыну в квартире покойной?

– Всего раза три. Тяжело ей, наверное, было через всю Москву в гости кататься, старая она была, как и Элеонора Георгиевна… – Аня в задумчивости почесала коленку. – Только не очень бабуся любила, когда Вета к ней приезжала… Как-то прихожу я к ней, а Голицына только ушла, я по запаху поняла, у нее жуткие духи, протухшие лет двадцать назад, и этот запах потом долго не выветривается… Так вот, пришла я, а бабуся грустная, спрашиваю, чем вас Вета так расстроила, а она мне отвечает: «Любит Ветка старое вспоминать, а ни к чему!» Вот и все, больше ничего не добавила, но целый день хмурная ходила…

– При тебе они не ругались?

– Нет, были очень друг с другом милыми, но особой теплоты я в их отношениях не заметила… Уж очень они разные… Вета вся из себя аристократка: спесивая, надменная, а бабуся простая была женщина, душевная…

– Ты говоришь, теплоты не было… Тогда зачем больной старухе тащиться через всю Москву, чтобы повидать не очень приятного человека?

– Знаете, что я думаю? – взволнованно спросила Аня и от волнения покрылась крупными каплями пота. – Мне кажется, Голицына ездила, чтобы продемонстрировать, что еще жива… Или проверить, не умерла ли Элеонора Георгиевна… Будто между ними соперничество какое было… По жизни… Вот и в смерти решили посоперничать.

– Антикварные вещи у Голицыной были, не знаешь? Может, говорила что-то?..

– Когда-то была целая коллекция фарфоровых ваз и картин, это мне бабуся рассказывала, но еще она говорила, что Вета в картишки поиграть любила, причем по-крупному, вот весь антиквариат и просадила… – Тут Аня резко обернулась и пристально глянула на следователя. – Только если вы думаете, что она бабусю убила, то зря… Старуха Голицына страдает артритом, у нее все пальцы скрючены, она не то что нож сжать – даже застегнуться не может…

Аня ждала очередного вопроса, но Стас больше ни о чем не спрашивал, он погрузился в глубокие раздумья и будто бы забыл про свою собеседницу.

– Мне можно идти? – робко спросила Аня, когда пауза затянулась до неприличия.

– А? – очнулся он. – Что?

– Идти, говорю, можно?

– Да, да, иди, – рассеянно кивнул Стас, после чего развернулся и медленно пошел по лестнице вверх.

Аня проводила взглядом его худую спину, поправила шапку, вытерла нос варежкой, после чего вышла из подъезда и быстро-быстро, насколько позволяла скользкая подошва стоптанных сапог, потрусила к автобусной остановке. Анюту ждала ее сырая темная комната, ее чахлые цветы, ее раздрызганный многочисленными мамиными любовниками диван, ее домашние шлепанцы, измусоленные соседским котом Тихоном, и несбыточные, рожденные бессонницей мечты.