Текст книги "Бирюзовые капли дождя"

Ауылды бала. Аульский мальчик

Ты должен верить в себя даже тогда,

когда в тебе сомневается весь мир.

/Омар Хайям/

Слово первое: Максат

В округлое окно мансарды, расположенное прямо над головой, заглядывали звезды. Когда строили дом, Максат так и сказал дизайнеру: сделай так, чтобы ночью я видел звездное небо. Он привык к ним. К звездам. Они сопровождали его всю жизнь. Вот и сейчас он лежал, раскинув руки, а звезды были над ним – недосягаемые, яркие, загадочные. И вырезанный кусок неба создавал ощущение колодца.

Вот и свершилось. Он опять на родной земле, в своем доме, ему не надо скрываться, прятаться, скитаться по чужим странам, доказывать право на заработанное его же потом и кровью имущество, право на свободу, на правду, на жизнь. Там, уже в прошлом, звезды были его единственными молчаливыми собеседниками, и заглядывали тогда они совсем в другое окно – окно камеры чужой для него страны, где пришлось пройти через чистилище, отстаивая свою честь и невиновность…

Но были и другие звезды: неведомые, манящие, призывающие верить в мечту и стремиться к ней. И совсем иначе сияли они на бескрайнем небе над джайляу, окружая его со всех сторон, и приветливо накрывая незримым плащом вселенной. Тогда он был молод, гордился своим народом, любил землю своих предков и мечтал…

… – Максат! Ну куда же ты запропастился, жаным? Отец зовет, – звонкий голос матери парил над степью.

– Что? Опять переезжаем? – подбежавший к ней Максат расстроено шмыгнул носом, – Не хочу! Я уже третью школу меняю: то казахскую, то русскую, теперь какую? Это раньше кочевали, а сейчас – время другое, я в город хочу, нормально учиться.

– Успокойся, джаным, ты же знаешь – как отец скажет, так и будет. Куда едут передние колеса арбы, туда едут и задние. Ничего не поделаешь – приказ партии, агрономов не хватает, вот и приходится. Но ты у нас общительный, думаю, везде друзей найдешь…

… – Эй, новенький! Mында кел! Иди сюда, говорю. Сенін атын кім? Зовут тебя как? Что молчишь? – низкорослый крепкий мальчуган стоял перед ним, постукивая по ноге камчой. – Меня Бахыт зовут, счастье значит, а тебя?

– Максат.

– Красивое имя, «цель, намерение» значит, будешь целеустремленным, – засмеялся Бахыт.

– А откуда ты это знаешь? – заинтересовался Максат.

– У нашего учителя книга есть – там обо всех именах. Он мне читать давал. Интересно!

– А школа тут хорошая?

– Обыкновенная. А тебе не все равно? Школа – она везде школа, – улыбнулся новый приятель, – пойдем, покажу! Эй, Гулька, айда с нами, школу новенькому надо показать! – закричал он бегущей по улице девочке.

– Некогда мне, матери помочь надо, – отозвалась Гульнара, – и пролетела мимо, только длинные косы мелькнули перед глазами.

– Красивая… – посмотрел ей вслед Максат.

– А то! Гульнара, кстати, – цветок!

– Цветок, – Максат задумался, – и правда цветок, у нас таких красивых девчонок не было.

Так они и подружились. Потом всю жизнь вместе. И за партой, и у костра, и на джайляу. И даже Гуля была тайной любовью обоих.

… – Дорогие наши выпускники! – директор школы заканчивал свою речь, и свеженькие аттестаты уже были на руках у вчерашних школьников, – Я понимаю, что все вы стремитесь поступить в институт и продолжить обучение, но наша партия просит вас, молодых, о помощи: не хватает чабанов, и вы можете пополнить ряды комсомольско-молодежных бригад. Подумайте: это очень ответственная работа. Какие задачи стоят перед вами – расскажет наш главный агроном Абылай Сакенович. Вам слово, Абеке… – Максат видел, как тяжело поднимается на сцену отец. «Постарел, – подумалось ему. – Как же можно подвести его, партию, которая верит нам, комсомольцам, которая надеется, что мы откликнемся на ее зов!» Он молча посмотрел на друга. Бахыт понимал его без слов, кивнул и, сжав руку, прошептал: «Конечно же, Максат, институт подождет!»

Вот так они и стали чабанами. Почти все из класса уехали поступать в институт, а они, добровольцы, остались пасти отары овец. Уехала и Гульнара, что расстраивало, но и несколько облегчало жизнь. Два года они с Бахытом плечом к плечу, как братья. Работа тяжелая, практически круглосуточная. Спать приходилось в кошаре, среди овец, самое ответственное, конечно, – когда окот, возня с новорожденными ягнятами. Но когда ты молод – все по плечу, по силам, особенно, когда ты веришь в идею, чтишь заветы отцов. Аксакалы говорят: «Жердін коркі тал болар, елдін коркі мал болар» или «Земля деревьями богата, скотом богат народ».

Слово второе: Бахыт. Спасибо, что ты есть…

– У меня один друг. Но на всю жизнь. Максат. В Индии говорят: «Хочешь узнать человека? Тогда задень его. Человек – это сосуд. Чем он наполнен, то и выплескивается из него». Максат наполнен порядочностью, справедливостью и любовью к Родине. И никогда я не поверю, что он эту Родину обобрал и обманул. Казахи говорят: Не гонись за золотом, гонись за знаниями. Это о нем. Деньги для него были просто рабочим материалом, который он пускал в оборот и приумножал. А гнался всю жизнь он за знаниями. Придумывал новые проекты и воплощал в жизнь. Так и напиши в своей газете…

Заснуть после этого разговора с журналистом Бахыт не мог. Воспоминания накрывали его как огромное звездное небо над джайляу, освещенное бликами костра. Как много было сказано, передумано сокровенного, того, что можно доверить только другу, зная, что он не предаст. Бахыт отчетливо помнил ту ночь, которая круто изменила их жизнь.

Они сидели у костра, глядя на нависающие над ними звезды и разговаривали. Максат спросил:

– Знаешь, Бахыт, о чем я сейчас подумал?

– О чем?

– Неужели я родился для того, чтобы пасти свою еду?

– Странный вопрос, Максат. Мы же не будем всю жизнь чабанами…

– Время уходит, Бахыт. Наши учатся, а мы пасем свою пищу. Наши аксакалы говорят: «Землю украшают нивы, а человека – знания». Нужно ехать учиться. Только так можно чего-то достичь.

– Согласен. А в какой институт ты хочешь?

– Хочу на егеря выучиться, очень интересно! А ты?

– Не знаю, так сразу и не скажешь, наверное, в политех, на машиностроительный.

– Ну вот и хорошо, завтра поговорим с родителями и поедем, вступительные экзамены скоро, нужно подготовиться…

… – Ой-бай, отец, слышишь, что он надумал? Егерем хочет стать, – запричитала мать.

– Ана, мама, что здесь плохого? – Максат не понимал отчаяния матери.

– Я мечтала, что у меня сын будет уважаемым человеком, прокурором, а ты – егерем! Что я соседям говорить буду?

– А что соседи – моя жизнь, мне решать…

– А ты, бала, не спеши с решением, иди, подумай, – прервал его отец. – И не дерзи матери, помни: Агайын коп, ана біреу-ак – Многочисленна родня, а мать всегда одна, она плохого не посоветует.

Да, видимо, предвидящее материнское сердце что-то шепнуло ей, когда она категорически заявила, что хочет, чтобы ее сын стал прокурором. Позже он поблагодарит за это Всевышнего, ибо юридическое образование помогло ему отстоять свою правду. А тогда, в юности, очень переживал, прощаясь со своей мечтой стать егерем. Слово матери, слово отца и всей семьи для восточного человека значит больше, чем его личные желания. Поэтому судьба его была предопределена: юридический. Бахыту же машиностроительный одобрили. И они поехали в Алма-Ату, так как полагали, что только в столице может быть полноценная, богатая событиями студенческая жизнь.

Слово третье: Лейла. И в горе, и в радости…

– Нет, Кайрат, ты же знаешь, что мы с Максатом решили пожениться. Я не передумаю.

– Лейла, неужели простой аульский мальчишка для тебя лучше, чем я? Ты же знаешь, кто мой отец, я могу бросить к твоим ногам всё, что пожелаешь! А что может дать тебе сын простого агронома в провинциальном городишке? Только в столице можно жить, делать карьеру, процветать, а в захолустье… Ты подумала, что тебя ждет? – высокий, красивый парень в модных джинсах был настойчив. Он искренне недоумевал, почему такая разумная девушка, как Лейла, выпускница иняза с красным дипломом, собирается уехать по распределению в Джезказган, куда направляют ее жениха. Да и то, что ему предпочли какого-то аульского парня без будущего, крайне раздражало.

– Подумала, Кайрат, для меня главное – не где, а с кем. Я верю в него, он лучший.

– Он бишара – бедняга, несчастный… Ты еще об этом пожалеешь, когда будешь влачить с ним жалкое существование. Смотри, я два раза не предлагаю…

…Всё было в жизни: и безденежье, и достаток, и мысли в унисон, и недопонимание, но никогда она, Лейла, не пожалела, что выбрала Максата. Это был ее мужчина. По духу, по душе, и по сердцу. Они так и шли по жизни вместе: мечтали о многом, а в сущности о том же, о чем грезили в то время их ровесники, последнее поколение пионеров и комсомольцев, воспитанных на идеалах классической литературы, верящих в добро и справедливость, чтивших обычаи и традиции. И хотя все жаждали свежего ветра перемен, осознать перестройку, сметавшую все былые ценности, ставившую их мир с ног на голову, отбрасывающую все принципы и разрушающую незыблемые до того устои, было не так-то просто. Лейла, ставившая духовность во главу угла, понимала, что их мораль потерпела оглушительное фиаско, столкнувшись с новой жизнью. Сосед дядя Толя, «работающий» рэкетиром, интердевочка Тамара или везущий тюки шмоток из-за границы бывший одноклассник Арсен стали значимее почитаемых ранее корифеев науки, искусства и литературы. Любимые писатели, университетские профессора, романтики-геологи ушли в прошлое. Образование не котировалось. Котировались власть и сила. Закон попирался. Вместо него процветали беспредел и разруха. Лейла видела, что Максат все больше замыкался в себе, взвешивал, переоценивал, ночами что-то писал, прикидывал, рассчитывал. Он, как и многие, понимал, что большие деньги делаются на крушении империи. И ностальгически оплакивать попранные идеалы может себе позволить только отодвинутая на обочину мягкотелая интеллигенция. Деловые же люди должны оценить возможности нового времени, влиться в поток нововведений и строить свой бизнес.

– Лейла, мы с Бахытом решили открыть фирму. Но придется заложить нашу квартиру. Что скажешь? – Максат выжидающе смотрел ей в глаза.

– Я верю в тебя, Максат. Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

– Спасибо, дорогая, я постараюсь сделать все, чтобы наша семья ни в чем не нуждалась.

Сказать, что было трудно в эти перестроечные годы – значит, ничего не сказать. Но дух свободы, новые возможности, открытые границы вселяли надежду и побуждали к действию.

– Лейла, твой муж прямо-таки фонтанирует идеями, мы такими темпами не только с кредитами скоро расплатимся, но и бизнес расширим! – искренне ликовал Бахыт. – Поедем в Алма-Ату, Максат говорит, что там больше возможностей, заживем, наконец, не считая копейки!

…А потом она оказалась в сказке, – ну а как еще назвать то, когда к твоим услугам водитель, повар, прислуга, когда у тебя дома, машины яхты и даже личный самолет? Когда сын учится в Лондоне, а ты можешь слетать на Уик-энд в Венскую оперу?

– За тебя, Максат! Ты у нас – воплощение «американской мечты»: от чабана до миллиардера! Кто еще так сможет? Без поддержки, без протекции, своими силами! Лейла, ты можешь гордиться своим мужем! – Бахыт приподнял бокал шампанского и с удовлетворением констатировал:

– Как быстро привыкаешь к хорошему! Могли ли мы подумать, что будем вот так плыть на собственной яхте и отмечать твой день рождения, Максат? Помнишь: джайляу, кашара, отары… Как давно это было! Ты еще тогда сказал: неужели мы всю жизнь будем пасти нашу еду? А сейчас ты о чем думаешь, Маке?

– Не поверишь, – не сразу откликнулся Максат.

Лейла встревожено повернулась к мужу, почувствовав в его голосе нечто настораживающее.

– Думаю: неужели я родился и пашу с утра до ночи для того, чтобы содержать эту «армию», обслуживающую яхты, машины, офисы и самолеты, которые я использую в лучшем случае по разу в год? Это расточительство, Бахыт, все сворачиваем, эти деньги должны работать правильно… А ты как думаешь, джаным? – повернулся он к жене.

Лейла с легкой улыбкой посмотрела на мужа:

– Я доверяю тебе, дорогой. И уверена, что ты знаешь, что делаешь.

Слово четвертое. Кайрат

«Истинно говорю тебе, что… прежде нежели пропоёт петух, ты трижды отречёшься от Меня…» /Евангелие от Луки 22:34/

– Маке, зачем ты взял к нам Кайрата? Да еще своим замом? Вы же никогда не могли найти общий язык? – удивленно спросил Бахыт.

– Он классный экономист, нам такой нужен. Платить будем хорошо – не подведет, не будет же он рубить сук, на котором сидит? – улыбнулся Максат.

– Тебе виднее, я бы поостерегся, – с сомнением уступил Бахыт.

… – Благодарим за содействие следствию, Кайрат Кожахметович, если бы не вы, мы бы не скоро распутали этот замысловатый клубок хитросплетений. Вы помогли нам выявить серьезные хищения, завтра же будет наложен арест на счета и имущество…

… – Максат, —Бахыт почти кричал в трубку. – Ни в коем случае не возвращайся домой, немедленно лети куда-нибудь, где сможешь пересидеть. Все арестовано, мало того, тебя ищет Интерпол! Легче отбиваться, когда на свободе, тем более, что ничего противозаконного мы не делали…

– Думаешь, подставили?

– Да тут и думать не надо. Пригретый тобой же Кайрат…

– Ладно, Бахыт, не переживай, прорвемся! А насчет Кайрата – ты же помнишь, как говорили наши предки: «Алтын корсе періште жолдан таяды» – Увидев золото, и ангел бы свернул с дороги, – что же говорить о слабом человеке? Не суди его…

Слово пятое. Адвокат. Dura lex, Sed lex

– Почему я взялся за это практически безнадежное дело? – задумался Залман. – Обычно люди, которые приходят ко мне, просят: «Докажи мою невиновность, ты же – лучший!» Но Dura lex sed lex, – закон суров, ибо закон. Поэтому не за каждое дело возьмешься, взвешиваешь, прикидываешь… За мою практику разное было. А этот парень пришел ко мне и сказал: «Докажи мою вину…» Я опешил:

– Зачем?

– Потому что ее доказать невозможно, ибо я невиновен. Но никто не берется доказать мою невиновность, поэтому я и прошу тебя: «Докажи мою вину!»

И я согласился.

– А что потом? – молодая журналистка с нескрываемым интересом слушала маститого адвоката, выигравшего такое необычное дело.

– Мы все обговорили, благо, он сам юрист, понимал, в какой переплет попал, и Максат пошел сдаваться в интерпол, так как полагал, что здесь его шансы на оправдание выше, чем на родине…

– Это был трудный процесс для вас?

– Да, нелегкий, но Максат мне сказал: «Ты же еврей и знаешь, что у вашего народа есть хорошая мудрость: «Даже самый плохой конец – это не более, чем начало», поэтому мне надо сделать этот шаг – оправдать себя перед теми, кто мне верил и кто доверился. Пусть я потеряю миллиарды, – но не Родину и своих друзей…

– И вы выиграли!

– Да, все обвинения с него были сняты, так как выяснилось, что всё было сфабриковано…

Слово шестое. Принятие или Возмездие?

У казахов есть пословица: Родину предать – себя заживо схоронить. А если Родина отвергает, предает тебя?! Нет на это пословицы…

Много об этом передумал Максат, стоя у окна камеры и глядя на свободные от боли предательства звезды. Пока не пришел к простой истине: Родина не предает, предают люди. Можно ли тогда держать на нее обиду? Я потерял миллиарды, но упав, понял, кто друзья, и кто враги, обрел веру и отстоял справедливость.

Понять, как он пережил эти годы, может не каждый. Да, он выиграл в этой неравной борьбе с Законом, который сами же его служители могут повернуть себе в угоду. Выиграл, но боль осталась. Щемящая, тянущая, не прекращающаяся ни на минуту. И закрыть ее можно только принятием или возмездием. Лучше – принятием через возмездие. Но кому воздавать? Опускаться до уровня предавших его и уподобиться? Да и что он потерял? Больше обрёл: ведь богатство не в том, на чем ты ездишь, в чем ты ходишь, и в каком доме ты живешь, богатство – это крепкая семья, любимые дети, надежные друзья и твоя единственная и неповторимая земля предков —родина.

А если кто-то не оправдал твоих надежд и ожиданий – это не его вина, ведь это твои ожидания: «каждый – сапожник своим сапогам» – говорят испанцы.

Слово седьмое. Сколько б конь не кружил, к коновязи своей вернется; сколько б джигит не бродил, на Родину вернется

Потолка над ним не было – был вырезанный кусок звездного неба, нависающий над головой. Максат лежал, раскинув руки и улыбался. Он на родной земле, в своем доме, рядом спокойно спит его Лейла, а за стеной слышится тихая музыка: видимо, сын еще смотрит телевизор. Завтра новый день.

И пусть он будет благословенным…

Бирюзовые капли дождя

Человек подобен капле дождя: кто-то падает в грязь,

кто-то на лепестки розы /Джалаледдин Руми/

Море, выбрасывая огромную широкую волну на песок, ложилось у ее ног, словно простыня, которую расстилала мама. Жизнь тогда была предвкушением чего-то светлого, а мать – доброй и ласковой. Валентина стояла под летним солнечным дождем и загадывала: если он будет с бирюзовым оттенком, то все ее желания сбудутся. Дождь был радужный, крупные капли плюхались со стуком в море и думали, что море – это они. И сколько она не всматривалась сквозь прищуренные глаза, бирюзы в этой ослепляющей водной стихии не было. И желания не сбылись. Мечта разбивалась о мечту, год шел за годом, она взрослела и все больше понимала, что Вселенной не под силу выполнять все желания маленьких глупых человечков, ибо она не золотая рыбка, да и что было бы, если бы сбывались желания каждого? Полный абсурд. А люди ждут, надеются. Ведь это легче, чем самому сбивать лапками сметану?

Валентина была не из таких. Еще с детства она четко определила, чего хочет и шла к этому выверенным армейским шагом. Кому-то все давалось легко: через родителей, волей случая или благодаря талантам. Короче, – лепестки роз под ногами, да и только. Ей же приходилось прилагать неимоверные усилия, тяжело, со скрипом, завоевывать, откатываясь и вновь возвращаясь к начатому. Но она в молодости прочла запавшие ей в душу слова персидского поэта Руми: «Когда мир ставит вас на колени, вы в идеальном положении для молитвы» и отметила для себя, что главное – находить плюс даже в несколько унизительном, коленопреклонённом положении. Это выручало, вдохновляло и никогда не подводило. Валентина научилась льстить, подыгрывать и манипулировать, что помогало двигаться к цели: «Да на вас молиться надо, такая доброта – просто чудо… Очень меня обяжете, милосердие ваше не знает границ… Да куда же мне со своим умишком с вами тягаться…» И так далее, и тому подобное. Кому не нравится, когда их превозносят, когда им льстят, когда на них молятся? Хочется в ответ облагодетельствовать, получая взамен ощущение покровительства, приятного снисхождения к убогому и чувство «хождения в народ».

Валентину всегда удивляли люди, интересующиеся, есть ли жизнь после смерти. С этой-то жизнью бы разобраться, а тут – еще после смерти… Но философствовать она не любила: «Как бы капля не философствовала, море останется морем». Это говорил все тот же, полюбившийся ей Руми. Она была с ним согласна. И, несмотря на житейские передряги, старалась извлечь из своего отнюдь не радостного бытия хоть толику утешительного приза. Должна же Судьба возместить ей моральную компенсацию за столь бесцветную данность ее жизни?

Самой непосильной ношей была мать. Они и раньше были не в ладах друг с другом, а с тех пор, как ушел отец, и вовсе схлестывались по каждому поводу. Мать была крайне деспотична и безапелляционна, резала свою правду-матку направо и налево, чем очень осложняла существование Валентины. Старение матери было прямо пропорционально нарастающему маразму, но здоровье не подводило и обещало долголетие. «Вампирствует, – шептались соседки, – наговорит гадостей, подпитается свежей кровушкой, и опять носится, как молодка». Мать ненавидела подобострастие, соглашательство и угодничество дочери перед окружающими.

– Ну ни дать ни взять – петая дурочка с переулочка! Поддакивает, да подхалимничает!

– Без этого, мама, сейчас не проживешь! – возражала дочь. – Или с сильными, пусть и не ровней, или со слабыми – в прозябании.

– Приспособленка! Родила на свою голову чуждый элемент! – верещала мать. Полётности ее голоса могли позавидовать музыканты и лекторы. Посему было ясно, что соседи в курсе сетований по поводу всего, что вызывало ее протест против дочернего непротивления злу насилием.

Ругаться мать умела. Фору дала бы и тем, которые не просто использовали элементы нелитературной речи в качестве служебных слов, а просто пользовались ею вместо литературной. Валентина давно мечтала разъехаться, да кто же поменяет их полуторку на две? Так и существовали. Привести домой Валентина не могла даже подружек. Боялась, что мать наговорит лишнего. Что уж говорить об ухажерах?

На работе у Валентины все шло гладко. С начальством – полная гармония: она умела найти подход и завоевать расположение. А на личном фронте – как в названии старого фильма – «без перемен».

Когда она решалась привести кого-нибудь из претендентов на руку, сердце и все остальное, мать обставляла дело так, что «женихи» после первого же ужина блокировали телефон «невесты» навсегда.

Однажды, когда мать отправилась на дачу, Валентина решилась пригласить на ужин своего коллегу, Арсения, который очень робко начал за ней ухаживать. Валентина справилась в отделе кадров: тридцать шесть лет, одинокий, двушка в центре города. Это вдохновляло. Переедет к нему, от матери подальше, и заживет хозяйкой. Арсений был, конечно, далеко не Ален Делон: маленький, робкий и нерешительный. Но желание сепарироваться победило. Валентина рассудила, что если не взять быка (имеется в виду Арсения) за рога, то он может не сделать предложения и до пенсии. А там – на что он уже будет нужен?

Арсений был в восторге от приготовленных ею блюд, наверное, давно не ел домашнего. Разговор вёл весьма светский: погода, хобби, последние выставки и ни-ни о зарплате, политических или религиозных предпочтениях. К величайшему удивлению Валентины, он оказался весьма начитанным, обходительным в общении и малопьющим. Через часа три Валентина мысленно решила, что кандидатура очень даже подходящая. Можно форсировать события. И тут явилась мать. Валентина, в отличие от гостя, сразу поняла, что это начало конца, и ее надеждам не суждено сбыться. Арсений же вежливо встал, представился и выдвинул для «тещи» стул.

– Присаживайтесь с нами, Ангелина Семеновна, завидую я Вам, ваша дочь так прекрасно готовит! Явно, Ваша заслуга, ко всему….

– Спасибо, – безапелляционно перебила мать, – дожила, меня же за мой стол приглашают! – она грузно заполнила стул.

Арсений от неожиданности сглотнул предназначенные «теще» комплименты.

– А ты, небось, «зятек», никого краше и моложе моей Вальки не нашел? Ну да, куда ж тебе… И квартирка, наверное, с булавочную иголку, – не шибко разгонишься. Теще-то место найдется? – не давая ему опомниться, форсировала события мать.

Валентина обреченно молчала, заранее предвидя финал. Арсений же пытался вставить слово, – но куда там! Оратор привычно и надолго обосновалась на кафедре, откуда сдвинуть ее было практически невозможно.

– А разрешите спросить, вы с Валькой еще не скоммуниздили что у меня? Смотрите, проверю! И знай, «зятек», невеста твоя – бесприданница. Мало того, что не первой свежести, да еще в кармане – вошь на аркане да блоха на цепи. Намаешься еще с ней: подхалимка, приспособленка, и нужен ты ей, как зайцу курево…

– Позвольте, – попытался вставить слово Арсений.

– А в моем доме только мне позволено!

Арсений поднялся и молча пошел к выходу. Валентина не шелохнулась.

Мать довольно крякнула:

– Ну, что там у тебя наготовлено, корми мать… И спасибо скажи, что такого шибздёныша отвадила! Ему только раёшником около балагана публику зазывать: «Подходи, люд честной, люд божий, крытый рогожей, за медный пятак покажу всё этак и так», – нараспев провокационно продекламировала мать.

– Ты, мама, жить мне не даешь, дышать с тобой одним воздухом невозможно! Столько яда!

– Вздорная ты, Валька, непризнательная, мать тебе добра желает, а ты фордыбачишься.

– Хватит, мама! Устала. Не хочу жить на обочине твоей жизни, да и сил моих больше нет, ухожу я от тебя.

– Давай, загоняй мать в гроб! Мало твоего отца-паршивца! Молоток принести?

– Зачем? – растерялась Валентина.

– Гвозди в материн гроб забивать! При жизни заколачивать! – она привычно и искусно стала заваливаться со стула.

– Валидол, – театрально закатывая глаза, еле слышно простонала она.

Валентина на этот раз не поддалась на мастерскую игру матери, встала и вышла из комнаты, однако звук падающего тела заставил ее вернуться. Мать лежала на полу без движения.

– Мама! – Валентина бросилась к матери, приподняла ее голову, пытаясь найти пульс, но безрезультатно.

– Скорая! – набрала она спасительный номер, – женщине плохо, пишите адрес…

– Ничего не понимаю, – врач развела руками, – все показатели в норме.

Больная еле слышно застонала.

– Ну, слава Богу, пришла в себя, а то уж я подумала…

– Что тут думать, доктор, дочь меня чуть на тот свет не отправила, я уже и голоса слышала.

Врач посмотрела на Валентину, та в ответ развела руками.

– Какие голоса? – оценив обстановку, врач решила направить разговор в другое русло.

– Как какие? С того света! Но рано мне еще туда, на кого я эту дуреху оставлю, – дочь все-таки, счастья ее хочу дождаться, – на щеке матери обозначилась водяная дорожка.

«Вот актриса, – вяло подумалось Валентине, – Кого угодно вокруг пальца обведет».

– Вы все-таки осторожнее с голосами, а то и в психиатрическую больницу в следующий раз могут отвезти, – решила по-доброму приструнить больную врач.

Мать, подзабыв, что лежит практически на одре, привстала, и, внимательно посмотрев на нее, с подковыркой, желчно спросила:

– А ты, никак, насмехаешься? Да я тебя сама в психушку упеку, докторша недоученная! Фамилия твоя как? Фамилию, говорю, назови! – восстала она с кровати.

«Ну ни дать ни взять из гроба восстала: „Вий“ да и только», – подумала Валентина, а вслух обратилась к испуганной «скорой помощи»:

– Пойдемте, я вас провожу, – врач торопливо засеменила следом. В дверях приостановилась, жалостливо посмотрела на Валентину и прошептала: «Крепитесь! И возьмите вот это – она протянула визитку, – координаты психотерапевта, если не совладаете, – позвоните ему, поможет!»

Вдогонку из комнаты слышались «напутствия» и соответствующие пожелания. Врач быстро ретировалась. Прикрыв за ней дверь, Валентина вернулась к матери.

– Ну и зачем весь этот спектакль? Для кого? Я весь твой репертуар с детства знаю.

– А скорую все-таки вызвала! – Довольно промурлыкала выздоровевшая мать. – Чайку хочется, устала, пойди, завари мой любимый, с жасмином, – она с наслаждением откинулась в кресле.

Валентина вышла из комнаты, мужественно сделала дыхательную технику 4-7-8 для успокоения нервной системы, и заварила чай. Как говорят в народе: вздохни да охни, а свое отбывай.

Психоаналитик Валентине понравился: интеллигентный, немолодой уже мужчина с бородкой и аккуратненькими усами.

– Понимаю Вас, дорогая, но что мешает разъехаться и жить в свое удовольствие? Ведь мама у Вас, как я понял, еще не старая и вполне может обойтись без вашей помощи?

– Если я уйду, она этого не выдержит. Сляжет или умрет, а я не смогу простить себе этого, – обреченно ответила Валентина. – Доктор, не могли бы вы под видом моего знакомого пообщаться с ней и дать рекомендации? Может, я что-то не так делаю? Мало о ней забочусь? Но сил моих больше нет, извелась вся, что делать – ума не приложу. Я заплачу вам, сколько скажете…

– Вообще-то, милая барышня, я это не практикую, но ваше психическое состояние не позволяет мне равнодушно отмахнуться, да и случай такой. Хорошо, ждите меня завтра, где-то к шести вечера. Адресок черкните, подъеду.

– Благодарю Вас, доктор! – окрыленная Валентина вылетела из кабинета с надеждой, которая, как известно, умрет последней, и только после того, как все человечество канет в Лету…

На следующий день, после обеда, Валентина поспешила к начальству, чтобы загодя отпроситься домой пораньше. Но тут ей не повезло: секретарша шепотом сообщила, что к шефу нагрянула налоговая, всех велено поднять в ружьё и держать на работе до особого указания. Уйти не получится. Валентина начала судорожно искать визитку психоаналитика, но поняла, что она осталась дома, в другой сумочке. Что же делать? Она зажмурилась. Представить, как мать разносит очередного «приятеля» дочери не составляло труда. Последствия же были непредсказуемы.

Домой она пришла только к восьми, обреченно думая, что гость давно повержен, заклеймен и изгнан с поля битвы. Приготовившись к очередному спектаклю, она вошла в комнату. И застыла в недоумении. Мать с доктором сидели за столом и мило любезничали. Последний раз мать так задушевно беседовала лет двадцать назад, когда еще отец был с ними.

– Ты что это так рано? – проворковала мать. – Познакомься, это мой бывший одноклассник, Анатолий Петрович. А это моя дочь, Валентина. Представляешь, дорогая, он случайно ошибся адресом, а пока мы разбирались, – узнали друг друга, хотя Анатолий говорит, что я совсем не изменилась, – мать кокетливо поправила стрижку и зарделась.

Психоаналитик не сводил с нее восхищенных глаз:

– Ты и правда, не изменилась, Ниночка, такая же прелестная и веселая…. А Вы, Валечка, – обратился он к Валентине, – просто не представляете, какая ваша мама была заводная, к тому же – первая красавица в школе! Как хорошо, что мы встретились, Ниночка, – вновь повернулся он к матери.

Валентина поняла, что она лишняя и на цыпочках удалилась. На улице лил дождь. Какое счастье, подумалось ей, что этот Анатолий Петрович волшебным образом, в один клик, переключил мать на другую волну: такой умиротворенной, полной внутреннего света и тепла она ее помнила только в детстве.

И как красиво льет дождь, переливаясь под тусклым светом фонарей! Будто для неё одной! Она замерла: капли дождя отливали ослепительной бирюзой… «Теперь все будет хорошо. И у меня, и у мамы», – уверенно подумала Валентина и отпустила все мысли – и плохие, и хорошие, ведь как говорил ее любимый Руми: «Мир так наполнен, что слова пусты…»