Текст книги "Дочь палача и театр смерти"

– Так вы считаете, Ганс Гёбль выкрал у Доминика страницу, чтобы навредить ему? – спросил Ригер.

– Ха, все их семейство терпеть нас не может! – вскричал вдруг Файстенмантель. – Жалкие завистники! Теперь вы видите, что бывает, когда чувства затмевают разум. – Он повернулся к судье: – За этим действительно может стоять Гёбль. Так что, будьте добры, выполняйте свои обязанности.

– Завтра я займусь Гансом Гёблем, – пожал плечами Ригер. – Настоятель хочет, чтобы это дело было улажено как можно скорее, а других подозреваемых у нас на данный момент нет.

– Сегодня же схватите Гёбля, – настаивал Файстенмантель. – Подвергните его пыткам, выдавите из него что бы то ни было, но поспешите, Ригер. Нельзя откладывать репетиции, у нас всего несколько недель.

– Не указывайте мне, что делать! – огрызнулся судья. – Умерьте пыл, Файстенмантель! Я все-таки судья в этой долине и подчиняюсь непосредственно аббату.

– Не беспокойтесь, я хочу лишь как можно скорее разобраться с этим делом. – Файстенмантель злорадно улыбнулся, его лысина заблестела в отсветах, как спелое яблоко. – Или мне все-таки придется рассказать аббату о ваших мелких делишках.

– Да как вы смеете…

Ригер побагровел и с шумом втянул воздух. Он угрожающе занес трость и готов был броситься на Файстенмантеля.

– Мир! – вскричал священник. – Прошу соблюдать мир в моей церкви! Как будто мало бед обрушилось на нашу деревню…

Он перекрестился, и оба спорщика подчинились.

– Я молюсь, чтобы этому происшествию нашлось разумное объяснение, – посетовал Тобиас Гереле. – В противном случае…

Он не закончил, вместо этого взглянул на алтарь, над которым висел образ архангела Гавриила, мечом низвергающего сатану в ад. К своему ужасу, Симон даже на алтаре рядом с чашей с дымящим фимиамом увидел пучок зверобоя. Священнику, вероятно, тоже не чужды были суеверия.

– Э-э… может, вы позволите мне взглянуть на труп? – спросил Фронвизер в наступившей тишине. – Иначе зачем же я пришел?

Ригер глубоко вздохнул, после чего повернулся к цирюльнику:

– Пожалуйста, господин цирюльник, делайте, что вам угодно. Хотя дело тут вполне ясное. Этот человек умер на кресте. Что там еще высматривать?

– И все-таки позвольте ему осмотреть убитого, – обратился к судье Георг Кайзер. – Мастер Фронвизер известен своим здравомыслием. Возможно, он заметит нечто такое, что укрылось от вашего опытного взгляда.

Судья молча отступил в сторону, и Симон приступил к осмотру. На запястьях и лодыжках были небольшие кровоподтеки и ссадины, вероятно оставленные веревками. Лицо Доминика посинело, в глазницах набежала кровь. Ощупав его затылок, Симон обнаружил новые следы крови, до сих пор скрытые под светлыми волосами. Там же прощупывалась шишка величиной с яйцо. Симон задумчиво растер липкую кровь между пальцами.

– Прежде чем оказаться на кресте, парень получил удар по затылку, – обратился он к остальным, с любопытством наблюдающим за ним. – Обухом топора или чем-то еще схожего размера. Скорее всего, он был без сознания, когда его привязывали к кресту, это объясняет и незначительные следы от веревок. В сознании он сопротивлялся бы. – Симон показал на посиневшее лицо. – На кресте смерть, вероятно, наступила лишь через несколько часов. Он задохнулся. Когда сил в руках не остается, тело повисает в положении, в котором дышать практически невозможно. Если ему повезло, то он окоченел еще раньше.

– Вполне возможно, – проговорил судья. – Когда его обнаружили, на нем была лишь набедренная повязка, как на Спасителе. Только наш крест стоял не в жаркой Палестине, а в морозном Обераммергау.

– А что с его одеждой? – поинтересовался Симон.

Ригер пожал плечами:

– Понятия не имею. Убийца, наверное, избавился от нее. Думаю, после того как ударил беднягу. Видимо, хотел быть уверенным, что он умрет прежде, чем священник обнаружит его на рассвете.

Что-то едва слышно хрустнуло. Симон не сразу понял, что это Файстенмантель скрежетнул зубами. Гигант стиснул кулаки и смотрел на своего мертвого сына; на его лысине, несмотря на холод, блестели бисеринки пота.

– И почему он, по-вашему, не звал на помощь? – спросил у Симона священник, скрестив руки на груди и беспокойно переступая с ноги на ногу. – Нельзя исключать, что в какой-то момент он очнулся.

– Я тоже задавался этим вопросом. Думаю, мы нашли бы ответ там, внутри, – Симон коснулся рта убитого. – К сожалению, уже наступило окоченение, но…

Цирюльник наклонился, так что от лица Доминика его отделяло всего несколько дюймов. Теперь он хорошо чувствовал запах разложения.

Зато Симон увидел нечто такое, что при поверхностном осмотре упустил.

– Нашел! – воскликнул он.

Кончиками пальцев Фронвизер вытянул из губ покойника серую ниточку. Рядом торчала еще одна такая же.

– Что это? – спросил Ригер. – Остатки еды?

– Полагаю, остатки кляпа, – пояснил Симон и высоко поднял нитку. – Видимо, у Доминика был заткнут рот, потому он и не мог позвать на помощь… – Цирюльник повернулся к священнику: – На месте преступления нашли что-нибудь подобное?

Тобиас Гереле упрямо помотал головой:

– Я ничего такого не видел. Во всяком случае, когда я обнаружил Доминика утром, во рту у него ничего не было. Из этого следует вывод, что ваша теория…

– Из этого следует вывод, – грубо перебил его Симон, – что убийца возвращался, чтобы избавиться от следов. Он хотел, чтобы убийство выглядело как проклятие, как Божий знак. Человек на кресте…

Он запнулся.

– Что такое? – спросил Кайзер. – Тебе нехорошо? Надеюсь, я не заразил тебя…

– Нет, нет. – Симон покачал головой. – Просто у меня такое чувство, будто я что-то упустил там, на кладбище. Что-то…

– Ну, по-моему, вы неплохо справлялись до сих пор, – сказал Файстенмантель и похлопал Симона по плечу: – Должен сказать, для простого цирюльника мыслите вы весьма разумно. Во всяком случае, не в пример старому Каспару Ландесу, помилуй Господи его душу. Он предпочитал целыми днями кровь пускать, этот кровопийца.

Симон улыбнулся:

– Я не большой сторонник кровопускания. Больному как раз нужны все силы, какие у него есть, и…

– У меня к вам предложение, – перебил его Файстенмантель. – Оставайтесь в Обераммергау. Скажем, еще на четыре недели, до представления? – Он кивнул на Георга Кайзера, которого вновь сотряс приступ кашля: – Учитель не один такой, в деревне буйствует лихорадка… Нам необходим цирюльник. Кроме того, я хочу как можно скорее разобраться в убийстве моего сына. Вы можете нам в этом помочь.

– Боюсь, это не так просто, как вы себе представляете, – возразил Симон и вскинул руки: – У меня цирюльня в Шонгау, меня ждут пациенты. Кроме того…

– Да бросьте, плачу по десять гульденов в неделю.

– Десять?..

Симон чуть не подавился. Десять гульденов – это почти вдвое больше, чем он зарабатывал за неделю! С тех пор как некоторые из его пациентов перешли к этому шарлатану Рансмайеру, доходы упали. Дополнительный заработок в самом деле не помешал бы. Но разве мог он оставить Магдалену и маленького Пауля одних на столь долгое время?

– Двенадцать гульденов – мое последнее слово. – Файстенмантель протянул ему мясистую руку. – Жить можете в здешней цирюльне, у старого Ландеса не было семьи. А по воскресеньям можете ездить в Шонгау. Я предоставлю вам лошадь. Соглашайтесь же.

Симон никак не мог решиться. Но потом он подумал о Петере, его страхе перед новым местом, непривычном окружении… Петер был его любимцем, хотя Симон ни за что не признался бы в этом перед Магдаленой. Решение отправить мальчика в Обераммергау далось ему едва ли не тяжелее, чем жене. Эти несколько недель сделали бы расставание не таким тяжким. Да и деньги им действительно не помешали бы. А Магдалена и знахарка Штехлин тем временем могли бы заняться легкими пациентами.

– Хорошо, – сказал он и пожал Файстенмантелю руку. – Но только до представления, не дольше.

– Ни на день дольше, обещаю.

Толстяк, словно в тисках, сжал его руку. Симон между тем покосился на Йоханнеса Ригера и Тобиаса Гереле. Оба смотрели на него с неприкрытой ненавистью.

«Добро пожаловать в Обераммергау, – подумал цирюльник. – В место, где чужаки так и останутся чужими».

Он отважился улыбнуться им. И невольно задумался, висел ли перед домом покойного Ландеса пучок зверобоя против злых духов.

Симон предчувствовал, что он ему еще понадобится.

3

Шонгау, утро 5 мая 1670 года от Рождества Христова

Утром желудок у Магдалены скрутило так, словно кто-то выжимал его, как тряпку. Она вскочила с постели и бросилась к тазику, стоявшему в углу комнаты. Но вышла лишь горькая зеленая желчь. Так повторялось уже не первый день. Марта Штехлин сказала ей, что это верный признак беременности. Знак, что плод растет и развивается. Что ж, если знахарка не ошиблась, то ребенок будет настоящим карапузом.

Уже в который раз Магдалена задавалась вопросом, почему женщина должна в одиночку переносить весь груз деторождения. Сначала ее рвет каждое утро, потом она несколько месяцев походит на бурдюк с вином, чтобы в конце концов родить в страшных муках – а во время родов зачастую и помирали. А вот задача мужчин сводится лишь к получению удовольствия. И тем не менее каждым новорожденным они хвастаются так, будто сами его выносили.

«А если малютка умирает, все начинается сначала», – подумала Магдалена.

Склонившись над тазиком, она напряглась в очередном позыве к рвоте. По крайней мере, это помогало ей отделаться от вспыхивающих то и дело горестных воспоминаний. Четыре года минуло с тех пор, как они с Симоном потеряли маленькую Анну-Марию через несколько недель после рождения. Потом у Магдалены было три выкидыша, один из которых – на четвертом месяце. Малыш напоминал крошечную куклу: пальцы, ножки – все уже сформировалось. К тому времени люди начали шептаться у нее за спиной. По этой же причине Магдалена пока не решалась говорить Симону и остальным членам семьи о своем положении – не хотела преждевременно вселять надежду.

– Госпожа знахарка! – раздался вдруг мужской голос снаружи.

Магдалена вздрогнула. В дверь постучали, сначала тихо, потом сильнее.

– Госпожа знахарка, вы дома? – снова раздался голос. – Пожалуйста, откройте!

– Мужа нет дома, – хриплым голосом отозвалась Магдалена, вновь склонившись над тазиком. – Если… если дело срочное, вам хочешь не хочешь придется…

– Я ищу не вашего мужа, а вашего отца, – ответил мужчина за дверью. – Это я, стражник Андреас!

– Стражник! – прошептала Магдалена и, утершись куском полотна, медленно выпрямилась. – Черт, так я и думала…

Прошлым вечером Пауль вернулся домой уже после закрытия ворот. Он возбужденно рассказал матери, как дедушка поколотил другого мужчину. А перед этим они встретили Барбару. Она играла в какую-то странную игру с тем самым мужчиной. Магдалена не успела поговорить ни с отцом, ни с младшей сестрой, но не обязательно было обладать магическим даром, чтобы догадаться, что между мужчиной, дракой и тем, что Пауль называл «игрой», была тесная связь. Она уже опасалась, что отец опять нажил себе неприятности.

Магдалена быстро умыла лицо холодной водой и почувствовала себя немного лучше. Потом отворила дверь. У порога стоял стражник Андреас с алебардой и беспокойно таращился в вырез ее платья.

– Сколько раз вам повторять, что мой отец живет теперь в домике у пруда? – вскинулась Магдалена на стражника и махнула рукой через плечо. Она до сих пор чувствовала себя неважно.

– Э… знаю, госпожа знахарка, – ответил Андреас. – Но раз он не открывает, то…

– То его там, наверное, нет, – перебила его Магдалена. – Может, он в тюрьме, наводит там порядок или убирает грязь с улиц… Глаза немного разуйте.

– Но вот в домике кто-то громко храпит.

Магдалена вздохнула. Потом накинула платок на плечи и вместе со стражником пересекла сад. Узкая тропинка вела к пруду, где находился домик отца. Испокон веков старшее поколение семьи переселялось сюда, чтобы освободить место для молодых. Стояло солнечное утро, в воздухе уже чувствовалось приближение лета, хоть было еще прохладно. На грядках зеленел лук, источая терпкий аромат.

В прошлом году отец сам решил перебраться к пруду, а большой дом вместе с пристройками оставил Магдалене и ее семье. Однако в свои почти шестьдесят лет Якоб Куизль мог дать фору некоторым сорокалетним и по-прежнему исполнял обязанности городского палача. Но он сам осознавал, что после смерти жены ему требуется не так уж много места. С тех пор Симон с Магдаленой жили в доме палача, куда как более просторном, нежели их жалкая цирюльня в городе.

Магдалена громко постучала в дверь.

– Отец? – крикнула она. – Открывай давай. Тебя стражник ждет!

Но изнутри донесся лишь громкий храп. Андреас ухмыльнулся и поковырял в зубах.

– Видно, господин палач опять хлебнул лишнего, – предположил он.

– Тебе-то какое дело? – огрызнулась Магдалена. Потом спросила мягче: – Что он такого натворил?

– Понятия не имею, мое дело доставить его к Лехнеру.

Магдалена кивнула. Судя по всему, ее опасения подтвердились. Иоганн Лехнер был судебным секретарем в Шонгау и тем самым представлял в городе курфюршескую власть. Вероятно, он уже проведал о вчерашней драке. Если совсем не повезет, отец угодит в тюрьму. Скорее всего пригласят палача из Штайнгадена, чтобы тот привязал своего шонгауского коллегу к позорному столбу на рыночной площади. Магдалена знала, что отец переживет и не такое, но для семьи это будет позором. Хорошо хоть Пауль уже играл где-то у реки и ему не придется смотреть, как стражник уводит его всемогущего деда… Стыд, да и только!

– Отец, черт тебя подери, открывай! Пока они крышу тебе не подпалили!

Магдалена снова забарабанила в дверь, и в этот раз внутри действительно что-то шевельнулось. Что-то большое и тяжелое ударилось об пол, потом послышался звон как от разбитой тарелки. Кто-то прошаркал к двери и отодвинул засов.

Дверь распахнулась, и на Магдалену пахнуло застоялыми алкогольными испарениями. Якоб Куизль был явно не в духе; маленькими усталыми глазами он взирал на Магдалену и стражника. Не будь Магдалена его дочерью, то испугалась бы этого сердитого гиганта.

– Мне некогда, убирайтесь, – выдавил сквозь зубы палач.

– Господи, отец! – прошипела Магдалена. – Видел бы ты себя…

– Нет нужды, – резко ответил палач. – Какого черта вам от меня надо? Нельзя порядочному человеку выспаться в воскресенье?

– Девять давно пробило, тебя Лехнер дожидается, – ответила Магдалена и показала на стражника, который стоял рядом и скалился: – Андреас сейчас отведет тебя. И…

Дверь с грохотом закрылась.

– Эй! – крикнул Андреас и стукнул по двери алебардой. – Это… это судебный приказ, Куизль. Выходи, или…

– Или что, ослиная твоя башка? – донесся изнутри голос Куизля. – Приведешь палача? Придется малость потерпеть.

Андреас с недовольным видом уселся на скамейку перед домом и угрюмо уставился на город, венчающий холм над Лехом. По нему было видно, что сейчас он предпочел бы пропустить утреннюю кружечку с сослуживцами, нежели вести к секретарю сердитого, мучимого похмельем палача.

– Ты же его знаешь, – успокоила Магдалена стражника. – Он сейчас выйдет.

– Я жду до следующего часа, – ответил Андреас твердым голосом. – До следующего часа, не больше! Потом… потом пойду к Лехнеру, а уж он устроит твоему отцу!

Магдалена не ответила. Она прекрасно знала: если отец что-то вобьет себе в голову, переубедить его не сможет уже никто. Ни стражник, ни Лехнер, ни сам Господь.

На лугу показалась Барбара с корзиной в руке. Сегодня у нее был свободный день. Утром она ходила с другими девушками к Леху и собирала ясменник. Завидев перед домом Магдалену и стражника, Барбара ускорила шаг.

– Что случилось? – спросила она, запыхавшись, и поставила корзину между грядками.

– Это у тебя надо спросить, – ответила Магдалена и отвела Барбару в сторону, чтобы стражник их не слышал. – Что это за драка произошла вчера вечером? – прошептала она.

Девушка закатила глаза и рассказала сестре о том, что случилось накануне. Магдалена бледнела с каждым новым словом.

– Отец ударил Рансмайера? – выдохнула она потом. – Господи, все намного хуже, чем я предполагала! Доктор из видных горожан, в пациентах у него Лехнер и половина Совета во главе с бургомистром! Если Рансмайер захочет, отца через весь город плетьми прогонят.

– Рансмайер – кобель! – прошипела Барбара. – Я утром повстречала его у реки, этого почтенного доктора. Грозился, что обеспечит отцу массу неприятностей. Хочет, чтобы его палками выгнали из города. – Тут она злорадно улыбнулась: – Но мы, возможно, сами сможем доставить доктору хлопот.

– Ты о чем это? – спросила Магдалена вполголоса.

Барбара осторожно оглянулась на Андреаса, который клевал носом на солнце.

– Я видела вчера, как Рансмайер встречался с кем-то на старом кладбище за церковью. С каким-то странным типом, явно нездешним. Без денег тоже не обошлось. Потом, когда я заговорила об этом с Рансмайером, тот сделал вид, будто ничего не знает. Но я уверена, это был он! – Барбара понизила голос: – Может, проворачивает какие-нибудь нечистые дела? Если мы сможем доказать это, он у нас в руках!

Магдалена горько рассмеялась. Порой младшая сестра казалась ей все той же маленькой девочкой, которой она не так давно пела на ночь.

– Барбара, боюсь, ты слишком много читаешь эти листовки с кровавыми сенсациями и новостями. А ты не думала, что он просто-напросто продавал кому-то лекарство?

– На кладбище? – Барбара покачала головой: – Не думаю. Вот увидишь, я это выясню. Он еще пожалеет, что связался с Куизлями!

– Не надо было заигрывать с доктором, тогда и до этой драки не дошло бы! – рассердилась Магдалена. – Неужели ты не заметила, что все это время он хотел лишь выведать у тебя что-нибудь про Симона и его методы? Рансмайер – шарлатан! Вспомни прошлый год. Это Симон придумал лечить сифилис ртутью, а тот просто перенял идею!

– Не заигрывала я с ним! – возмутилась Барбара и топнула ногой от злости. – Ты ничем не лучше их! Вечно вы думаете, что это я навязываюсь мужчинам…

Магдалена вздохнула:

– Я этого не говорила. Но если б ты вела себя немного скромнее, мы бы так…

В этот миг позади них распахнулась дверь, и из домика вышел их недовольный отец. Он пригладил волосы и бороду, начистил сапоги и надел чистую рубаху, а поверх нее – кожаную безрукавку. Но лицо палача по-прежнему было бледным и впалым, нос выдавался на нем как орлиный клюв. Задумчиво глядя на отца, Магдалена в который раз уже отметила, как он состарился.

Однако, заглянув ему в глаза, блестящие на фоне морщин, живые и внимательные, бросив взгляд на его плечи, крепкие, как дубы, и ладони, которые он с хрустом стиснул в кулаки величиной с пивные кружки, Магдалена поняла, что поспешила с выводами. В свои почти шестьдесят лет, мучимый тяжелым похмельем, отец по-прежнему имел весьма внушительный вид.

Куизль взглянул на стражника Андреаса, который беспокойно покачивал алебардой, и губы его скривила усмешка.

– Что ж, идем, – проворчал палач. – Главное, когда отправляешься на собственную казнь, привести себя в порядок.

* * *

Примерно в двадцати километрах Симон задумчиво смотрел в покрытый копотью потолок местной цирюльни. Он избегал спальни покойного Каспара Ландеса и провести ночь предпочел на жесткой скамье возле печи. На фоне недавних событий спать в кровати умершего Симону было неуютно. Кроме того, сначала он хотел хотя бы окурить дом. Кто знает, отчего в действительности умер старый цирюльник?

Цирюльня находилась на самой окраине, недалеко от Аммера. Перед Фронвизером был небольшой уютный сад, где всходили первые целебные травы. Сквозь пыльное, покрытое паутиной окно Симон различил тысячелистник, подорожник и лаванду. Дикий чеснок был уже в цвету, и его запах чувствовался даже в комнате.

По чашам, бутылкам и горшкам, стоявшим на полках возле печи, Симон понял, что Каспар Ландес был типичным представителем старой школы цирюльников. Здесь сплошь были ингредиенты так называемой египетской медицины: залитые спиртом змеи и лягушки, жир, вытопленный из останков казненных, и, конечно же, мумиё – бурый порошок, считавшийся всеисцеляющим средством. У Симона тоже имелся такой в Шонгау – правда, он не верил в его действие, но пациенты неизменно требовали у него это снадобье. Иногда он даже применял пилюли из размолотой черепной кости, и, как ни странно, это показало определенный результат при лечении припадков. Но когда Фронвизер рассказывал горожанам о новомодных микроскопах, с помощью которых можно было обнаружить маленьких червей в крови больного, то видел в их глазах лишь недоумение.

Симон полночи провел в раздумьях, действительно ли верным было решение остаться в Обераммергау в роли цирюльника. Лишние деньги им в самом деле не помешали бы. Кроме того, так он получил возможность подольше побыть с Петером. С другой стороны, не исключено, что и другие его пациенты в Шонгау перейдут к этому шарлатану Рансмайеру. Не говоря уже о том, что по возвращении Магдалена задаст ему жару. Еще ранним утром Симон написал для нее письмо и отдал посыльному. Он просил ее о понимании – и в то же время сам понимал, что доставляет ей кучу хлопот.

Правда, была еще одна причина, почему Фронвизер решил здесь задержаться. Он пришел к этому только ночью.

Дело было в том распятом.

Его охватило прямо-таки ребяческое любопытство. Так было всякий раз, когда он сталкивался с чем-то загадочным. Эту черту характера цирюльник разделял со своим ворчливым тестем, Якобом Куизлем.

Что же происходило здесь в действительности? Вся деревня была охвачена ненавистью и страхом. Симон остро ощутил это на улицах, а после – и особенно – в часовне, когда осматривал убитого. Казалось, каждый видел в другом врага.

Фронвизер потянулся, встал с жесткой скамьи, потом прошел в коридор и поворошил угли в печи. Прежде чем поразмыслить над тем, что принесут ему ближайшие дни, необходимо было выпить кофе. Симон жить не мог без этих маленьких черных зерен и всегда брал их с собой в поездку. Он даже обзавелся небольшой ручной мельничкой. Цирюльник тщательно размолол зерна, насыпал в горшок и залил кипящей водой. Комнату сразу наполнил аромат, который обострял его мысль. С дымящейся кружкой в руке Симон вернулся за стол, закрыл глаза и глотнул обжигающий напиток. Первый глоток всегда был самым приятным. Сейчас он допьет кофе и сразу отправится проведать Петера, а потом…

Скрипнула входная дверь, в коридоре послышались тихие шаги. Симон вздрогнул и отставил кружку. Кто бы это мог быть? Может, Георг Кайзер привел к нему Петера? Но он, вероятно, постучал бы… Симону вдруг вспомнились рассказы об умерших, которые в течение нескольких недель после кончины еще бродили по дому. Он встряхнул головой.

Я с ума сойду в этой деревне…

Шаги стихли так внезапно, словно вошедший только сейчас заметил, что в доме кто-то есть. Симон затаил дыхание, но и в коридоре теперь стояла мертвая тишина. Цирюльник бесшумно поднялся и взял подсвечник, стоявший на столе. Вооружившись, подкрался к двери и взялся за ручку.

В этот миг у него под ногой скрипнула доска. По ту сторону двери раздался громкий топот – кто-то побежал по коридору к выходу. Симон бросился следом и в дверях успел заметить, как незваный гость свернул направо, в тесный проулок, ведущий к Аммеру. Это был крупный мужчина в шляпе, из-под полей которой выглядывали огненно-рыжие волосы.

– Эй, ты! – крикнул Симон ему вслед, мчась по коридору. – Стой! Какого черта тебе здесь…

Он угодил ногой в стоявшую у порога миску с жиром, которым натирали обувь, поскользнулся и повалился в грязь перед дверью. А когда вскочил, незнакомца нигде не было видно.

Оскорбленный, Симон отряхнул запачканную конским навозом одежду. У него не было ничего на смену. Если он действительно хотел задержаться в Обераммергау, ему следовало получше следить за своей внешностью. Его пугала сама мысль о том, что ему, возможно, придется надевать одежду покойного цирюльника. Симон осторожно оглядел усеянную коровьими лепешками дорогу, на которой играли несколько одетых в лохмотья детей. Они с любопытством подняли на него глаза.

– Вы видели человека, который только что выбежал из дома? – спросил он.

Но дети не ответили, только смотрели на него, даже с некоторой враждебностью. Потом они вернулись к игре в шарики.

– Премного благодарен, – пробормотал Симон. – Воистину вы достойны зваться жителями Обераммергау.

Он вернулся в дом и собрался уже пройти в комнату, но обнаружил возле очага нечто странное.

Там стояла маленькая резная фигурка.

Она сразу бросилась Симону в глаза, поскольку в отличие от покрытых копотью горшков и сковородок была новой и совершенно чистой. Он не помнил, чтобы видел ее здесь прежде.

Фронвизер задумчиво взял ее в руки и рассмотрел внимательнее. Она изображала священника, голову которого покрывал ниспадающий платок. Цирюльник перевернул фигурку – снизу были нацарапаны два коротких слова на латыни.

Et tu…

– И ты? – пробормотал Симон. – Какого черта это…

Снова скрипнула дверь. Симон отставил фигурку и испуганно обернулся. Неужели незнакомец вернулся? Он облегченно вздохнул: в этот раз действительно пришел Георг Кайзер. Учитель держал в руках корзину, доверху наполненную едой. Сверху торчал увесистый окорок.

– Это тебе от Файстенмантеля, – сообщил Кайзер. – В знак гостеприимства, скажем так. Похоже, вчера в часовне ты действительно произвел на него впечатление. По воскресеньям нет занятий, вот я и решил навестить тебя…

Он запнулся, увидев растерянный взгляд Симона и грязь на его одежде.

– Ты что, поскользнулся?

Фронвизер кивнул.

– Я хотел догнать человека, который пробрался сюда. К сожалению, не смог толком разглядеть его. Может, тебе вспомнится кто-нибудь? На нем была шляпа с широкими полями, и волосы у него рыжие.

– Шляпа с широкими полями? – Кайзер пожал плечами: – Может, бродячий торговец? В деревне как раз остановились несколько. Ворюга услышал, наверное, что цирюльник умер, и решил, что сможет быстренько пополнить запасы товара. – Он рассмеялся: – Похоже, ты его напугал сильнее, чем он тебя.

Симон отмахнулся и провел Кайзера в комнату, где оба сели за стол.

– Ты прав, – проговорил он. – Я понемногу схожу с ума.

Он с возрастающим аппетитом посмотрел на корзину, наполненную хлебом, ветчиной, сыром и вином.

– Угощайся, – предложил Кайзер. – Файстенмантелю нужен сытый цирюльник.

Симон решительно принялся за еду. Он собирался рассказать Кайзеру о резной фигурке, но теперь собственные опасения казались ему смешными. Фронвизер с набитым ртом взглянул на старого друга.

– Как там у Петера дела? – спросил он.

Кайзер рассмеялся:

– Сидит в библиотеке, позабыв обо всем на свете! За Петера можешь не беспокоиться. Разве что мне придется раздобыть новые книги, потому что старые он прочтет от корки до корки…

Симон удовлетворенно кивнул. Приятно было слышать, что Петеру понравилось у Кайзера. Похоже, Симон напрасно опасался, и мальчик не испытывал к нему излишней привязанности.

– Чем, собственно, занимается этот Файстенмантель? – спросил он через некоторое время с набитым ртом. – Главой Совета все-таки не зарабатывают.

– Он перекупщик, – ответил Кайзер и, заметив вопросительный взгляд Симона, добавил: – Как ты, наверное, заметил, наша деревня несколько отличается от остальных. Это связано с тем, что многие из местных жителей зарабатывают не крестьянским трудом, а, скажем так, резьбой.

– И на это можно жить? – удивился Симон.

Кайзер кивнул:

– И притом неплохо. Все началось с того, что местные жители продавали резные распятия и фигурки святых паломникам, направляющимся в расположенный неподалеку монастырь Этталь. Земля тут не особо плодородная, остается только резьба. Но постепенно здесь наладили настоящее производство. Кто-то изготавливает распятия, другие – кукол, марионеток, фигурки животных… чего только не делают. Их изделия продаются даже в Венеции и Амстердаме. Файстенмантель организует продажи и, в свою очередь, продает резчикам инструмент, древесину и продовольствие. Они работают на него, и он неплохо на этом наживается.

– Видимо, до того неплохо, что может вести себя как заблагорассудится. – Симон отпил кофе, уже остывший за это время, и показал на горшок у очага: – Налить тебе чашку?

Кайзер рассмеялся и покачал головой.

– Ты еще в прошлый раз угощал меня этим варевом. По мне, так слишком уж этот кофе горький. Не понимаю, чем он тебе так нравится?

– Он помогает мне думать. Кроме того, мне кажется, я привык к нему, как другие к выпивке.

Симон сделал еще глоток и помолчал. Слова его друга напомнили ему, как редко они виделись, хотя их разделял всего день пути.

– А как бесцеремонно Файстенмантель обошелся вчера с судьей, этим Ригером! – проговорил он затем. – Похоже, он знает о нем что-то такое, чего остальным знать не следует… Как бы то ни было, любой другой угодил бы за это в яму.

– Любой, но не Конрад Файстенмантель. По этой же причине он сумел добиться, чтобы инсценировку устроили раньше срока. Файстенмантель распределяет роли, хлопочет о костюмах и даже платит новому цирюльнику. – Кайзер подмигнул Симону. – Он не хочет, чтобы представление еще что-нибудь омрачило.

– Думаю, смерть собственного сына вполне его омрачает, – с горечью ответил цирюльник из Шонгау.

Кайзер пожал плечами:

– В сущности-то, они терпеть друг друга не могли, слишком разными были. Доминик был младшим сыном Файстенмантеля, и тот всегда считал его неудачником. При этом Доминик был настоящим художником. Мало кто мог так умело обращаться с долотом и резцом, как он… – Учитель грустно улыбнулся: – Должно быть, отец все же любил его по-своему. Иначе не дал бы ему эту роль.

– А что он имел в виду, когда говорил, что его сын нес всякий вздор? – спросил Симон.

– Ах это… Доминик постоянно говорил, что хочет уехать. В Венецию или Новый Свет. Хотя отец не дал бы на это ни крейцера. – Кайзер встал и принялся расставлять продукты на полки рядом с заспиртованными жабами и змеями. Стоя спиной к Симону, он продолжил: – Файстенмантель, кстати, убедил Ригера, что за всем этим стоит Ганс Гёбль. Сегодня утром Ригер увез Ганса в Этталь. – Кайзер тяжело вздохнул: – Так у меня ни одного Иисуса не останется.

– А ты? – спросил Симон. – Ты тоже считаешь, что это дело рук Гёбля?

Кайзер закашлялся так, что ему пришлось схватиться за полку. Когда приступ прошел, учитель покачал головой:

– Вообще-то на него это не похоже. Да и вряд ли Гёбль смог бы в одиночку привязать Доминика к кресту, а потом поднять. Одному такое не под силу. Ты сам говорил об этом прошлой ночью. – Он склонил голову. – С другой стороны, между семьями Файстенмантелей и Гёблей с давних пор царит вражда. Гёбли занимаются росписью и следят, чтобы фигурки были как следует разукрашены. Благодаря этому они стали вторым по могуществу семейством в общине. Как и Файстенмантели, они заседают в так называемом Совете шести, который вершит судьбу деревни.