Текст книги "Князь моих запретных снов"

И он умолк, задумавшись. Потом улыбнулся мне и продолжил:

– Давайте поговорим теперь о пространстве.

Как выяснилось, с пространством в Долине Сна дела обстояли еще веселее. Пространство, как объяснил Ригерт, было полносвязным. А это значило, что, умеючи, из любой точки Долины можно переместиться в любую другую точку, не тратя при этом время, даже то, долинное. Это очень на руку, когда привязка к чьей-то затерявшейся душе уводит непонятно куда и кажется, что искать эту душу придется годами. Нет. Настоящий сноходец может потянуться за привязкой и во мгновение ока перенестись хоть через всю Долину, и точно так же вернуться обратно к точке входа.

– Все это мы опробуем уже через несколько занятий, – пообещал Ригерт, – но напоследок я бы хотел напомнить вам еще и о хоршах.

Я невольно усмехнулась. О, в деревне любили говорить об этих тварях, говорили много и со вкусом: проклиная соседа, который украл с огорода тыкву, пугая непослушную дочь, напутствуя муженька, отправляющегося в пивнушку. Конечно, хоршей никто и никогда не видел в глаза, но, по описаниям, твари эти были жутчайшими: с когтями, раздвоенными копытами, рогами и свиным пятаком, обязательно в мохнатой волчьей шкуре и с глазами, подобными горящим углям.

– Хорши, – медленно сказал Ригерт Шезми, – наипрекраснейшие создания. Они похожи на юных дев невиданной красоты. И о них известно лишь то, что дух Сонной немочи окружил себя ими. Возможно, ему скучно, и даже князь Долины не может развеять эту скуку.

Я навострила уши. Лекция становилась все интереснее, уже второй раз за день упоминался этот загадочный князь, и вот ведь совпадение – упоминали его как раз после того, как я во сне встретила Винсента.

– Мы не знаем достоверно, какую роль исполняет князь Долины при духе, – торопливо добавил Шезми, предвосхищая наши вопросы. – Известно лишь то, что его не было там сначала. Возможно, дух Сонной немочи держит его при себе как игрушку. Возможно, как раз Урм-аш и ощущает все время, которое он существует, и ему действительно скучно.

– Разве духам свойственны чувства? – вдруг подал голос Тибриус.

– В том-то и дело, что свойственны, – как-то очень печально ответил мастер Шезми. – Так вот, хорши…

Иногда дух Сонной немочи делал хоршу из сожранной души, и можно было заподозрить, что чуть ли не большая часть хоршей – это бывшие сноходцы, потому что пожирал Урм-аш исключительно их, поглощая те частицы духа Пробуждения, что оставались в их душах. Конечно же, хорши не помнили, кем были раньше, и преданно служили своему хозяину.

Они по Долине бродили стайками, и – упаси нас Энне-аш встретить такую стайку!

Хорши имели прекрасную внешность, но ровно до тех пор, пока не хотели открыть рот. А ротики у них были такие, что, однажды увидев, можно тронуться умом: верхняя половинка черепа откидывалась, обнажая жуткие, до самого затылка челюсти с тремя рядами игольчатых зубов.

– Как коробка, крышку которой вы откидываете, – уточнил мастер Шезми. – Впрочем, есть и хорошие новости. Хоршу можно убить самым обычным оружием, если отрубить голову. Именно поэтому все сноходцы учатся обращаться с оружием.

– А кто нас будет учить? – спросил Альберт.

– Мастер Брист. Он – лучший мечник в этих краях. У вас с завтрашнего дня начинаются практические занятия.

– А можно на них не ходить? – Тибриус вальяжно развалился на стуле. – Вы же знаете, что люди моего происхождения и без того умеют справляться с клинком!

Ригерт посмотрел на него так, как смотрят на шаловливых и неразумных детей.

– Смею вас уверить, – сказал он холодно, – что ваши навыки фехтования, которым вас, как вы искренне считаете, обучили, не имеют никакой ценности в Долине Сна.

* * *

К вечеру я чувствовала себя совершенно выжатой. Это после того, как мастер Шиниас провела еще одно занятие, заставляя нас входить в особое состояние для создания привязки, а еще после того, как я просидела два часа в библиотеке, жалобно блея буквы и пытаясь читать под руководством мастера Бриста. Надо сказать, он держался молодцом, только иногда глаз дергался. И тогда я понимала, что безнадежно краснею, и путалась в буквах еще больше. Они скакали перед глазами, сплетаясь тонкими усиками и ножками совсем не в том порядке, в каком следовало, а у Орнуса Бриста снова дергался левый глаз, он сжимал губы и откидывался на спинку кресла, глядя куда-то в потолок библиотеки. И, видят духи, я старалась изо всех сил. Просто, как сказал мастер Брист, всему есть свое время, и наилучшее время для обучения грамоте – это семь лет, а не девятнадцать.

…Сидя на кровати, я болтала босыми ногами. Габриэль разбирала пышные волосы, вынимала из прически шпильки, складывая их на тумбочку. Мы обе устали за день, и даже говорить особо не хотелось. Впрочем, спать мы тоже не собирались, потому что приглашение Аделаиды оставалось в силе.

– Как он отвратителен, – задумчиво проговорила Габриэль. – Надутый индюк.

Прекрасно понимая, о ком идет речь, я лишь пожала плечами.

– Многие бы сказали, что он очень красив. Посмотри, у него густые черные кудри, яркие синие глаза…

– У тебя не хуже.

Покончив с расчесыванием, Габриэль принялась заплетать косы. Она всегда так делала на ночь, чтобы волосы к утру не спутались.

Я покачала головой.

– Он аристократ.

– Я тоже, – она вздернула носик, – но это не значит, что следует вести себя как свинья. Жаль, что это не он сегодня получил в лоб помидором.

Я невольно поежилась, вспоминая полный ненависти взгляд ар Мориша.

– Он не успокоится, пока не сделает мне гадость, – сказала тихо, – а я не знаю, как защититься. И Альберт мне не поможет, потому что он не обязан рисковать ради меня.

Габриэль вздохнула. Пожалуй, она прекрасно понимала все мои опасения и соглашалась с тем, что Альберт в самом деле не обязан. Вот совсем.

Я сунула руку в карман, нащупала там хрустальный кулон. Интересно, как там Винсент? Все ли у него хорошо? Почему-то думалось о нем с теплом, и это тоже было новым и необычным. Раньше думать было не о ком.

В этот миг в дверь тихонько постучали. Габриэль сорвалась с кровати и, стремительно бледнея, понеслась открывать.

– Альберт!

Я кивнула и слезла с кровати, ныряя ступнями в туфельки. Габриэль лишь приоткрыла дверь, но сквозь щель виднелись светлые волосы, стянутые в хвост, и ворот темной рубашки.

– Вечер добрый, – раздался низкий голос, – мы идем?

– Конечно, идем! – Габриэль только что не подпрыгивала на месте.

Я покачала головой. Интересно, Альберт замечает, что с ней что-то не так, когда он рядом?

Он, завидев меня, чуть заметно поклонился и улыбнулся так по-доброму, что душа запела.

– Ильса, и тебе доброго вечера.

Затем, галантно поддерживая нас под локоток, вывел в коридор и тихо притворил дверь.

– Куда идти?

Аделаида показывала сегодня куда. Ее комната в самом деле была как раз напротив той самой уборной, где убили Мелли, и мы двинулись туда на цыпочках, стараясь не шуметь. Остановившись у нужной двери, Габриэль постучалась. Через некоторое время тихо скрипнули петли, в коридор упал сноп красноватого света.

– Пришли, – удовлетворенно пробасила Аделаида. – Ну проходите.

Наверное, все комнаты учениц были одинаковые. Две кровати, две тумбочки, платяной шкаф, стол со стульями. Аделаида расставила подсвечники, и теперь золотые огоньки острыми коготками царапали сумрак. В камине полыхали угли. А на столе расстелена скатерть из беленого льна, и там нас уже поджидал тонко нарезанный окорок, куски творожного сыра, ломти белого хлеба и большая закупоренная бутыль из темно-коричневого стекла.

– Нам не хватает кружек, – заметил Альберт.

Аделаида развела руками.

– Извиняюсь, только две. Моя и бедняги Мелли. Но, боюсь, никто не захочет пить из кружки убитой.

– Я сейчас принесу, у меня все есть, – сказал Альберт и выскользнул за дверь.

А мы расселись вокруг стола, кто на стул, кто на край пустующей кровати.

В комнате было светло, я сидела и рассматривала девушек. Габриэль была воплощением элегантности и изящества, в то время как Аделаида, с волосами, накрученными на бумажные полоски, очень сильно напоминала пышный и румяный пирог. Она вовсе не была жирной, просто… очень внушительная дама в теле. При этом лицо широкое и круглое, как тарелка, на которой нас ждало угощение, а взгляд – умный и хитрый.

Альберт вернулся очень быстро, он принес три невысоких глиняных стакана, а еще сверток из коричневой бумаги.

– Девушки, это вам. Не мог удержаться, чтоб не угостить.

Я невольно потянулась к свертку, отдернула руку, понимая, что на меня сейчас зашикают, но все молчали и спокойно ждали, давая мне возможность снять обертку.

Внутри оказалась картонная коробка, а когда я сняла крышку, Аделаида не сдержала восхищенного вздоха.

– Зефир! Откуда?

– Сегодня мой багаж наконец приехал, – объявил Альберт. – Угощайтесь. Ильса, ты когда-нибудь такое пробовала?

Я мотнула головой. Странный вопрос. Никогда.

– Так, я за сидр. – Аделаида потянулась к бутыли. – Знаете, так хорошо, что вы зашли. А то и поговорить не с кем.

Потом я ела прекрасный копченый окорок с белым хлебом и запивала все это буйство вкуса отличным сидром. Зефир дожидался своего часа в коробке.

– Расскажите, откуда вас привезли, – попросила Аделаида. – Я здесь уже второй год, но дыхания Энне-аша во мне кот наплакал, и поэтому меня даже в Долину еще не брали. Даже не знаю, зачем я здесь.

– А ты сама откуда? – спросила Габриэль. – Я еще не встречала девушек, которые могут вот так… Да я на самом деле вообще мало кого встречала.

Аделаида быстро положила себе на хлеб толстый ломоть окорока и добродушно ответила:

– Отец у меня торгует солью и специями в Триффльсторе.

– Далековато, – присвистнул Альберт.

– Да, далековато. – Девушка вздохнула, откусила от окорока и принялась задумчиво жевать. Потом оглядела нас с легкой грустью. – Но меня никто не спрашивал, хочу ли я. Городской голова, как только узнал, что я видела душу, уходящую в Долину, сразу письмо в Бреннен написал. Ну и через месяц за мной явились. Впрочем, я и не слишком жалею. Так-то я бы уже была замужем за каким-нибудь мелким лавочником, а потом и с парой-тройкой детишек. Стряпала бы, сопли всем подтирала, и мужу в том числе. А здесь все-таки интересно.

– Страшно же, – сказала Габриэль. – Вот убийство…

– Я слышала, убивают одаренных, – с толикой беззаботности в голосе ответила Аделаида, – мне это не грозит. Вчера мастер Клайс мне выговаривал, мол, не бродите одна по замку. А я что? У меня теперь даже соседки нет. Хоть бы кого привезли еще, чтоб не скучно было. Ну а вы?

Она посмотрела в упор на меня.

– За что тебя тот надутый индюк так ненавидит?

– Я из деревни, – почему-то теперь об этом говорить было легко, – ар Мориш полагает, что я недостойна…

– Быть из деревни – маловато для ненависти, – назидательно сказала Аделаида. – Это ты ему нос разбила?

Оставалось кивнуть.

– Он это так не оставит, – буркнула девушка, теребя бумажку, на которую был намотан жиденький локон.

– Не оставит, – эхом отозвалась Габриэль.

– Он не посмеет что-то сделать, – твердо сказал Альберт. – Он, конечно, не подарок, но трусоват… Мелкие пакости – это все, на что способен ар Мориш. А ты, Ильса, не обращай внимания. Мало ли дураков на свете?

Он отпил большой глоток из стакана и спросил:

– Хотите, расскажу, как я сюда угодил?

Разумеется, все выразили горячее желание.

– Вы что-нибудь слышали о Школе Парящих? – Альберт улыбнулся, но улыбка вышла жалкой, наверное, оттого, что полноценно он улыбаться и не мог.

– Я слышала, – вдруг сказала Габриэль, – но мне непонятно, как ты мог оказаться и там, и тут. Ведь только один дух может отметить смертного своим дыханием.

Альберт пожал плечами, грустно посмотрел на опустевший стаканчик, затем поводил над ним указательным пальцем, будто помешивая осевший на дне сахар. Я едва не взвизгнула, когда тяжелый керамический стакан легко приподнялся над столом и повис, чуть покачиваясь.

– В том-то вся и беда, что мне не повезло. Похоже, меня отметили два духа. Как вы знаете, дух Пробуждения. А еще дух Ветра.

– Подожди… – Аделаида осторожно протянула руку и коснулась повисшего в воздухе стакана. Попробовала его прижать к столу, и это ей удалось. – Он сопротивлялся, – заметила она. – Это дух Ветра, да? Как его имя?

– Илус-аш. И да, я могу поднимать предметы, заставляя воздух под ними превращаться в крошечные вихри.

– Только предметы? – восторженно уточнила Аделаида.

– Все, что угодно. Насколько сил хватит. – Альберт глянул на Габриэль. – Хочешь, тебя подниму?

На миг Габриэль смутилась, но затем, решившись, кивнула.

– Только не высоко.

– Как скажешь.

Альберт, продолжая криво улыбаться, потянулся к ней рукой, растопыривая пальцы. Габриэль ойкнула, когда широкий подол платья запузырился, надулся, как будто она упала в воду. Спустя несколько мгновений она замахала руками, пытаясь удерживать равновесие. Ее приподняло со стула, да так высоко, что замшевые туфельки оказались на уровне столешницы.

Аделаида охнула, а я… потянулась, чтобы пошарить рукой под Габриэль, уж очень хотелось ощутить этот вихрь, который смог ее поднять.

– Не вздумай! – тут же крикнул Альберт.

И сразу опустил Габриэль обратно. Сказал назидательно:

– Без пальцев бы осталась. Чем тяжелее предмет, тем сильнее напряжение воздуха.

Я потупилась, проклиная свое любопытство. Вот очень мне надо было… все волшебство испортила.

Альберт вздохнул.

– Ильса. Хочешь, я и тебя подниму?

Мне хотелось, но я не решилась попросить. То, что Альберт ко мне добр, еще не значило, что следует желать многого.

– Я продолжу, – сказал Альберт. – О том, что во мне есть частица духа Ветра, было известно с самого раннего детства. Я еще не соображал толком, когда стаскивал с буфета сахарницу. И поэтому вместо того, чтобы стать наследником отцова поместья, отправился в Школу Парящих, на север королевства, туда, где горы окольцевали нашу землю.

– А ты не пробовал сам летать? – спросила я.

– Конечно, пробовал, – он покачал головой, – я сдуру решил, что смогу перелететь горы и попасть в новые земли. Летать у меня получалось, но…

И тут он указательным пальцем потыкал в неподвижную половину лица.

– Недалеко улетел. Силы не рассчитал, изрядно разбился на камнях. Ну и вот это… я долго выздоравливал, но получилось, что как-то неудачно ударился, и лицо теперь вот такое.

– Зато ты летал, – проворчала Аделаида. – Многие бы отдали куда большее за возможность нырять в небо.

– Небо – это не море. В него не ныряешь, – поправил Альберт. – Оно бездонное и совершенно не сопротивляется, когда ты все выше и выше. Но потом… чем выше, тем сложнее управлять потоками. И вот я не справился. Впрочем… Все равно меня выгнали из Школы, отдали сюда.

– А откуда они узнали про духа Пробуждения? – Кажется, в голосе Габриэль нежным колокольчиком звякнули слезы.

– Моего наставника стало утягивать в Долину Сна, и я это случайно заметил. Надо сказать, испугался сильно, но… как-то его вытащил. Это получилось само.

– У меня тоже само получилось, – хрипло вставила я, – Милка… она сама туда хотела шагнуть, а я увидела, схватила ее…

– Это твоя сестра? – спросила Аделаида.

– Нет… Это родная дочка той женщины, у которой я жила.

– А что с твоими родителями, Ильса?

– Меня подбросили, – уж не знаю, сколько раз это повторять на разные лады, – выбросили, понимаете? Возможно, я оказалась не нужна родной матери. Хотя хочется думать, что меня выкрали. Но если выкрали – да кому оно могло понадобиться? В общем, глупости.

Альберт задумчиво покачал головой и ничего не сказал. Но смотрел пристально и даже неприятно, как будто я забавная букашка, а он меня разглядывает сквозь увеличительное стекло. Я же… внезапно чуть ли не впервые разозлилась на ту женщину, которая была моей настоящей матерью. Если только она жива… И если правда сама от меня отказалась… Ведь, может, я не от мужа, а от любовника (да-да, этого я уже нахваталась в замке), и она могла осознанно от меня избавиться. Выходит, просто выбросила…

И если раньше, сидя в амбаре, я воображала ее прекрасной и грустной принцессой, то теперь вдруг в мыслях мать предстала этакой ветреной и пустой бабенкой, которой было наплевать, выживу ли я, которая думала только о себе.

– Не расстраивайся, – тихо произнес Альберт. – Что-нибудь да будет.

– Конечно, будет, – проворчала я, – но я иногда завидую, совсем капельку, тем, у кого есть родители. Тем, кого растили, кому покупали кукол и платья, пусть даже не слишком нарядные. А я, из-за того, что меня подбросили, спала на полу в чулане, на тряпках. А иногда, зимой, забиралась в амбар и спала там, в соломе, рядом с коровой, потому что в чулане было слишком холодно и пол промерзал. Его герцогство прав, во многом прав…

Покачав головой, я снова уставилась на свои обветренные и потрескавшиеся руки.

– Не то чтобы я жаловалась… Но мне правда очень обидно бывает. Вот есть же родители, которые растят своих детей… Пусть и небогатые… Неважно. Мне бы очень хотелось иметь таких.

– А что, если бы ты сейчас встретила свою настоящую мать? – прищурился Альберт. – Что бы ты сделала? Как думаешь, обрадовалась бы?

Я поморщилась. То есть можно думать, что она жива. Но тогда получается, что-то заставило ее меня выбросить. Вопрос в том, что именно… И если это «что-то» – только ее себялюбие, то как я могу к ней относиться? Беда в том, что раньше, занимаясь прополкой бесконечных грядок, я не знала другой жизни. А теперь вот попробовала, самую малость – но и этого хватило, чтобы понять, чего меня лишили, подкинув на порог чужого дома. Да лучше бы она меня просто оставила в приюте – а я о таком слышала, – чем вот так обречь на рабство у жадной крестьянки.

– Ну, во‑первых, как я узнаю, что это именно она? – Я потерла задумчиво лоб, затем глянула прямо в блестящие глаза Альберта. – И во‑вторых, нет, я бы не обрадовалась. Скорее всего, я бы плюнула ей в лицо.

* * *

Я с наслаждением вдохнула запах цветущих роз. Как странно, днем он почти неощутим, а вот ночью… Чарующей, завораживающей ночью плывет, щекочет обоняние, и тело полнится силой и легкостью, кажется, могу подпрыгнуть и дотронуться до застывшего неба.

Понятное дело, не настоящего неба, а неба в моем сне, куда я отправилась совершенно осознанно.

В темной бездне с легкими бороздками сиреневых облаков висела круглая луна – тяжелая, полная бледно-золотого сока, того и гляди треснет и разольется сверкающими каплями. Она и без того сочилась светом, который оседал легкой паутиной на розовых кустах, на траве, на кирпичных стенах, на черепице…

Неразумно было не пойти за порцией снадобья, но я не пошла.

Еще более неразумно – засыпать, обмотав вокруг запястья цепочку с хрустальным шаром и зажав в кулаке миниатюрный домик, но я именно так и поступила.

Подумала напоследок о том, что мой новый знакомый из сна запросто может оказаться тем самым князем Долины, вечной игрушкой духа Сонной немочи. Подумала, пожала плечами и, зевнув, почти мгновенно провалилась из нашей с Габриэль спальни в эту теплую, напитанную ароматом роз и лунным светом ночь.

Я снова стояла на ровной дорожке из мелких белых камешков, а передо мной, сразу за пышными кустами, усыпанными раскрывающимися розами, темнела дверь – к слову, она была приоткрыта.

Чувствуя, как внутри все замирает, я на цыпочках подошла и заглянула внутрь. Там больше не было мрака: я увидела комнату, в которой уже побывала раньше, но теперь маленький столик исчез, а на его месте появился большой письменный стол, заваленный книгами. Винсент… он сидел на стуле, перелистывал какую-то книгу, и я с удивлением отметила, что у него на лице поблескивают стеклышки странного предмета, какого я не видела раньше.

Он почувствовал мое присутствие, глянул на меня поверх стеклышек, затем поманил к себе.

– Проходи, проходи. Как прошел день?

Все еще удивляясь и одновременно понимая, что, по большому счету, делать мне здесь совершенно нечего, я переступила порог и плотно прикрыла за собой дверь. От любопытства… аж в носу засвербело.

– Добрый вечер, – сказала я, как и полагается воспитанной девушке.

– Присаживайся, – он кивнул мне на кресло по другую сторону стола.

– А что мы будем делать?

– А зачем ты пришла? – и посмотрел на меня чуть насмешливо, снова поверх этих стеклышек.

– Я… не знаю.

Поняла, что краснею. Духи! Даже во сне рядом с красивым и явно необычным мужчиной я умудрялась краснеть.

– Позволь, я напомню, – прошелестел коварным змеем Винсент. – Мы договорились, что ты будешь ко мне приходить, а я тебя буду учить. Вот, начнем с чтения.

Я обреченно вздохнула. Мало того что у мастера Бриста глаз дергается, так теперь эта же участь постигнет и Винсента.

– Мне бы не хотелось вас утруждать, – прошептала я.

– Ты садись, садись, – кажется, он откровенно забавлялся, – я знаю, что тебя пробуют учить… И точно так же знаю, что получается не очень-то.

– Откуда вы…

– Оттуда. – Смех внезапно исчез из его голоса, из его глаз, и Винсент очень строго спросил: – Кто тебя сегодня обидел?

– Но откуда…

– Я тебя чувствую, – он тяжело вздохнул, – ты носишь мой кулон, Ильса. Что тебя так огорчило прошедшим днем?

Я поежилась. Жаловаться на ар Мориша не хотелось… Это выглядело так, словно я была слабачкой и не могла за себя постоять. Взгляд Винсента сделался острым, словно стальной клинок.

– Говори, Ильса. Дальше меня все равно ничего не пойдет.

Хотите грустных историй? Пожалуйста.

И я рассказала про брошенный мне в спину помидор. А потом – про Аделаиду.

Винсент внимательно выслушал, хмурясь и сжимая губы, а когда я закончила, смерил меня тяжелым взглядом.

– В замке Бреннен, среди сноходцев, все равны. Ты имеешь полное право засветить обидчику в глаз, никто тебе и слова не скажет.

Он вздохнул, протянул руку, и прямо из воздуха на его ладонь опустился серебряный кубок. Запахло дорогим вином. Винсент сделал небольшой глоток, погонял вино во рту, и потом кубок растаял точно так же, как и появился.

– Не спрашивай об этом, – он махнул рукой, – просто прими, что мне это необходимо… В общем, Ильса, этого придурка не бойся. Если он что-нибудь выкинет в следующий раз, ему может не поздоровиться, и сильно. Я что-нибудь придумаю… И найду способ, как проложить дорожку в мир живых.

– Вы вернетесь? – пискнула я растерянно.

– Нет, я не могу. – Винсент оперся подбородком о сложенные домиком пальцы. – Но я что-нибудь придумаю. У меня богатое воображение.

– Кто такой князь Долины? – напрямую спросила я. – Мы слышали, что наши наставники обеспокоены тем, что он проснулся.

– Им нечего опасаться, – он усмехнулся, – князь Долины – милейший… человек, если можно так сказать. Он любил… яблоки, шоколад и вяленую рыбу. А еще князь думал, что сможет изменить этот мир…

– Ему удалось?

– Нет. Именно потому, насколько мне известно, князь и спит все время, когда ему позволяет его хозяин. Почти все… Впрочем… Давай приступим к занятиям, – твердо сказал он.

Уж не знаю, как так получалось, но в компании Винсента чтение давалось куда лучше, чем днем. Буквы уже не выплясывали перед глазами, и я довольно сносно прочла половину страницы какой-то книги, как объяснил Винсент, по этикету. То есть целую книгу написали о том, как себя следует вести девушке из хорошей семьи.

Он терпеливо объяснял мне значение тех слов, которые я не понимала, а я задавала ему десятки вопросов. Как странно и хорошо было сидеть за столом рядом с совершенно незнакомым мне мужчиной… И, понимая, что все это – совершенно неправильно, я все равно радовалась и, страшно признаться, наслаждалась каждым мгновением. Возникло странное чувство, как будто мы знакомы давным-давно и сидим друг напротив друга, словно старые приятели.

Ох, если бы… приятели, да.

Я постоянно ловила себя на том, что в те редкие моменты, когда Винсент осторожно прикасался к моей руке, в груди все трепетало и сжималось. И смотреть ему в глаза становилось неловко, как будто он легко читал все мои чувства, всю эту дурацкую слабость и дрожь в теле.

Впрочем, Винсент, если что и замечал, благородно делал вид, что ничего не происходит. Никакой неловкости, никакого смущения. Просто приятный во всех отношениях урок.

Потом он заставил меня пересказывать прочитанное, и мне пришлось это делать раз пять – ровно до тех пор, пока я не стала использовать все новые слова.

– Ты будешь говорить так, как полагается говорить образованной девушке, – сказал Винсент, усмехаясь, – и не только говорить, но и думать. То есть не вот это твое «ну», «э-э-э», а нормальные, красивые слова. Поверь, человек, умеющий облечь мысли в красивую речь, дорого стоит во всех отношениях.

И я согласилась. Мне в самом деле хотелось стать лучше той девки, которая ночевала в амбаре, чтоб не замерзнуть. И почему-то я представила себе, как я буду сноходцем, и буду спасать людей от Сонной немочи, и однажды повстречаю свою мать. Она удивится, а я… а я сделаю вид, будто ее не замечаю. Так, как она не замечала само мое существование все эти годы.

Кстати, стеклышки, которые носил Винсент, назывались «очки». Он честно сказал, что подпортил глаза, когда читал много книг в потемках. Поэтому теперь, чтобы читать, он пользуется этим милым изобретением.