Текст книги "Принцесса Востока"

Глава 6

Гамид лежал на низкой кушетке. Темноволосая голова его покоилась на оранжевой шелковой подушке, а ноги в кожаных красных туфлях – на другой. На нем был халат из темного, очень тонкого шелка с разводами. Он рассеянно слушал ритмические звуки фокстротов, которые наигрывал граммофон, но лицо его было мрачным и задумчивым.

Слуга его, молодой араб, принес кипу бумаг и с легкой усмешкой положил их на маленький столик около кушетки.

Гамид перелистал их, пока не нашел того, что искал. Он достал газету «Таймс» и просмотрел ее. Затем он поднял голову с подушки и обратился к своему секретарю, стройному молодому греку:

– Дайте мне календарь.

Ксавье Цахилинос, служивший уже несколько лет у Гамида и получавший большое жалованье, безмолвно исполнил приказание и быстро принес с письменного стола календарь в серебряной оправе. Гамид поднялся и бросил недокуренную папиросу в пепельницу, которую подал слуга. Просмотрев календарь, он записал что-то на одном из листов и отдал его секретарю.

– Где я должен быть сегодня? – спросил он коротко.

– Вы обедаете у господина де Рон в восемь часов, ужинаете после театра с мадемуазель Габи, кроме того, вы должны быть сегодня в английском посольстве.

– Знаю. Позвоните Рабун Бею и спросите его, не сможет ли он повидаться со мной в одиннадцать часов вечера. Впрочем, подождите! Позвоните ему, а я сам поговорю с ним.

Повесив телефонную трубку после разговора, он кивнул Ксавье:

– Вы можете идти. Отправьте письма. Что вы собираетесь делать сегодня вечером? У меня есть для вас два билета в театр. Это все.

– До свидания!

Ксавье вышел из комнаты.

Гамид зевнул, потянулся так, что халат распахнулся на его широкой груди, затем он вдруг рассмеялся, произнеся несколько слов по-арабски.

Слуга его, Азра, снял с него халат, и Гамид отправился в ванную комнату, где воздух был насыщен запахом духов.

Пока он купался, Азра снова завел граммофон, внимательно следя за вращающейся пластинкой, а Гамид тихо напевал в соседней комнате какую-то арабскую песенку.

Когда Гамид вернулся из ванной, он остановил граммофон и с улыбкой зажег папиросу. Азра молча поклонился, поднеся руку ко лбу, а Гамид подошел к зеркалу и долго рассматривал свое красивое лицо, на котором появилось выражение не то скуки, не то насмешки.

Глава 7

Рабун Бей был видным ученым, достигшим известности в Лондоне и Париже. Жил он в небольшой квартире, в одном из самых скромных кварталов Парижа. Гамид поехал туда в своем автомобиле, в большом «Роллс-Ройсе», которым сам управлял.

В гостиную Рабун Бея Гамид вошел, когда часы пробили одиннадцать. Он весело провел вечер, хорошо пообедал и был в хорошем настроении. Рабун Бей поднялся ему навстречу. Отец Рабун Бея был турком, а мать француженкой, но внешностью он походил на истого француза. Он был маленьким, полным человеком в очках, с небольшой бородой и добродушным лицом.

– А, мой друг! – приветствовал он Гамида, пожимая ему руку.

– Как поживает мадемуазель Фари? – спросил Гамид вежливо.

Рабун Бей церемонно поклонился:

– Благодарю вас! Моя маленькая девочка живет очень хорошо.

При последних словах вошла Фари. Она была очень стройна, с черными волосами, темными глазами и бровями, и лицо ее под легким, прозрачным покрывалом нежностью красок напоминало цветок магнолии.

У нее были огромные красивые глаза, и белое покрывало придавало ей очарование скромности.

Давно уже отец Гамида, Гассейн эль-Алим, решил женить своего сына на Фари, и Гамид знал об этом решении, с которым также был согласен и Рабун Бей. Оба они хорошо знали и очень уважали друг друга. Гамид знал, что Рабун Бей был несметно богат.

Фари наливала кофе своими изящными ручками, исподтишка все время поглядывая на Гамида. С отцом она разговаривала по-арабски.

Рабун Бей наблюдал за Гамидом, невольно думая о предстоящем браке Гамида со своей дочерью. Он знал, что Гамид беспрекословно повиновался во всем воле своего отца. Рабун Бей не считался с желаниями дочери, но все же он хотел, чтобы Фари в своем будущем муже видела принца из сказки и чтобы она понравилась Гамиду и его отцу.

Фари получила прекрасное образование, но воспитывалась под строгим надзором, как и все восточные женщины, что очень нравилось отцу Гамида, пожилому Гассейну эль-Алиму, приверженцу всех старых обычаев и предрассудков.

Гассейн эль-Алим был типичный представитель старого Востока, фанатик и непримиримый враг всяких новшеств. Несмотря на свое богатство, он жил очень скромно, придерживаясь традиций, освященных веками, довольствуясь своим образом жизни, своим гаремом и своими делами. Он боялся за Гамида, когда тот уехал в Англию учиться, но не препятствовал ему и пошел на эту жертву, поняв, что наступают новые времена, требующие новых людей. За все время отсутствия Гамида он не переставал опасаться за сына, боясь влияния женщин Запада.

Терпеливо и непрерывно он отслеживал все действия и поступки Гамида и был непримирим в своей вражде к Западу и западной культуре.

Рабун Бей прекрасно знал Гассейна эль-Алима и заслужил его доверие, так как старику было известно, что Рабун не изменил своей религии и в душе критически относился к ненавистной Европе, хотя и преуспевал в одной из западных стран.

Гамид вдруг поднял глаза и встретился со взором Фари, улыбнувшись ей. Легкая краска залила ее лицо под тонким покрывалом, но глаза ее смеялись.

– Не сыграете ли вы что-нибудь? – попросил Гамид. – Спойте!

Она ничего не ответила и подошла к маленькому роялю.

Фари играла очень хорошо, но слишком холодно и старательно, словно желая, чтобы ее игра понравилась ему. Но затем она увлеклась игрой, и легкая музыка итальянских опер полилась из-под ее пальцев. У нее было прекрасное, низкое сопрано, и легкое покрывало трепетало над ее губами, когда она пела, словно белая бабочка над красным цветком.

Неожиданно оглянувшись и встретившись с взглядом Гамида, она внезапно взяла басовую ноту, подражая барабанному бою, и запела какую-то отрывистую восточную песнь. Она раскачивалась из стороны в сторону в такт пению, и в этом медленном, равномерном движении таилась какая-то страстная нега. Песнь продолжалась – однообразная, но возбуждающая в своей однотонности.

Гамид нагнулся вперед с блестящими глазами. Ему представились костры, горящие в пустыне, он чувствовал запах их дыма, раскаленный зной безбрежных песков. Маленькая, скромная комната с дешевой обстановкой исчезла, и перед ним возникли знакомые образы: черная глубина ночного неба, золотые языки пламени, поднимающиеся с земли, приятный запах жарившихся на огне туш, гортанные, хриплые крики нубийцев, суетящихся между верблюдами, белая палатка с ярко-красными полосами. Он увидел самого себя в этой палатке вместе с этой девушкой, которая ему пела.

Фари умолкла.

Он глубоко вздохнул. Внизу на улице громко прозвучал рожок автомобиля, прервав очарование. Гамид поднялся, по-арабски попрощался с Рабуном и подошел к Фари. Оба молча посмотрели друг на друга, и оба улыбнулись. Гамид взял ее руку, поцеловал ее и вышел.

Когда он направлялся к актрисе, он думал, что Фари будет его любимой женой. С ней он сможет говорить обо всем, с ней он не будет скучать. Он был уверен, что ограниченность восточной женщины ненадолго сможет пленить его. Он мог любить и уважать ее, но его европейское воспитание сказывалось в нем. Гамид был рад, что выбор его отца пал на эту девушку, соединявшую в себе восточную негу и европейскую утонченность. Он не был увлечен ею, но она нравилась ему. Женщины для него всегда были лишь мимолетными развлечениями.

Мадемуазель Габи встретила его поцелуями и цветами. Она носила драгоценное украшение – прекрасный рубин, который он подарил ей.

Гамид с улыбкой наблюдал за Габи, наливавшей шампанское в шербет, приготовленный для него. Она была очень живой, очень хорошенькой и очень накрашенной.

Неожиданно в памяти Гамида встала Каро. Он не мог определить того впечатления, которое она произвела на него. Каро была какой-то необычной со своими прозрачными зеленоватыми глазами, блестящими, шелковистыми волосами, стройной, гибкой фигурой. Внезапно поднявшись, он сказал, что ему нужно домой.

Очутившись на улице и почувствовав легкий прохладный ветерок, он не направился домой, а повернул на набережную. При своей физической силе он никогда не знал, что такое усталость, никогда не чувствовал утомления, привыкнув к вольной, дикой жизни в пустыне.

Уже занялась заря, когда Гамид вернулся домой. Окна его комнаты были открыты, и аромат благовоний носился в воздухе. Гамид аккуратно подсчитал оставшиеся деньги, бывшие при нем, разделся, зевая, и отправился спать.

Глава 8

Рита пела, сидя у рояля в гостиной и исподтишка разглядывая Гамида. Она должна была сознаться, что он ей совсем не нравился.

«Как Каро может?» – подумала она, хотя и не знала, действительно ли он нравился Каро. Она была с ним любезна, как женщины бывают большей частью любезны с безупречно воспитанными молодыми людьми, обладающими красивой внешностью. Рита не имела никаких оснований думать, что за этой милой любезностью могло скрываться какое-нибудь чувство. Она сама имела много друзей среди знакомых ей мужчин, но все-таки… У нее не было друга, египетского шейха. Конечно, Гамид эль-Алим был скорее европейцем, чем египтянином.

«Я очень рада, что этот красивый молодой бедуин скоро уедет на родину», – подумала она. Кроме того, Каро несвободна. Рита знала, что Гамид чувствовал ее неприязнь к нему, и она обвиняла себя в несправедливости по отношению к Гамиду, что ей было крайне неприятно.

– Когда вы уезжаете в Каир, ваша светлость? – спросила она внезапно.

– Очень скоро, миссис Тэмпест. Когда вы приедете в Египет?

– Не знаю.

Она пожала плечами, напевая про себя и подбирая мелодию на рояле.

– Наши планы еще не выяснены и меняются каждый день. Я хочу подольше пробыть в Италии, которую очень люблю.

– Но я надеюсь, что после Италии вы приедете в Египет.

– До сих пор наше путешествие было забавным; может быть, в Египте оно станет интересным, – ответила она.

Гамид усмехнулся:

– Почему вы так думаете? Вы многого ожидаете от Египта. Надеюсь, вы не разочаруетесь в нем.

Она тоже улыбнулась. Она знала, что он угадал ее скрытую мысль, и сердилась на себя, что не умела скрыть свое неприязненное чувство к нему.

Рита перестала играть и откровенно созналась:

– Мысль о Египте интересует меня. Я была в Александрии, Каире и видела все, что полагается видеть. Но я никогда не была в пустыне, которую вы обещали показать мне и Каро.

– И Нил, – добавил Гамид мягко. – На моей парусной барке вы должны подняться по Нилу. Могильная тишина нависает над ним в полдень, когда пылает солнце, а в часы вечерней прохлады…

Легкая усмешка скользнула по губам Риты.

Словно тень упала на лицо Гамида, и он резко прервался на полуслове. Рита, по его мнению, была вульгарной и неинтересной. Несмотря на ее остроумие, живость и веселье, единственным интересом для него в Рите было ее огромное состояние. Как женщина она не нравилась ему совершенно, и он опасался, что она могла помешать дружеским отношениям, возникшим между ним и Каро.

Гамид достал тонкий портсигар и предложил Рите папиросу. Она неизменно отказывалась от них, а он столь же неизменно предлагал их ей. Он знал, что это раздражало Риту, и поэтому дразнил ее.

Появилась Каро, вся в розовом, и Рита заметила, что пристальный взор Гамида остановился на ней с выражением, которое не понравилось Рите.

«Что в нем могло привлекать Каро? – подумала Рита. – Но, может быть, он не так уж сильно ей нравится. Она, правда, болтала с ним, смеялась и шутила, быть может, чаще, чем со многими другими мужчинами, с которыми она встречалась в обществе, бывая в театрах, на балах и в ресторанах. Но Гамид никогда не встречался с Каро наедине».

Гамид явился к завтраку, после которого он хотел повезти их в Версаль. Он обещал повести их в маленькое кафе, где подавали прекрасную гусиную печенку.

«Стоит ли для этого ехать с ним за сорок километров?», – с раздражением подумала Рита. Она готова была пожаловаться на головную боль и остаться дома, чтобы вечером отправиться в театр, но, подняв глаза и заметив, что Гамид смотрит на Каро, которая не заметила его взгляда, она переменила свое решение. Гамид стоял очень близко от Риты, около открытого окна, и она заметила выражение его лица, так как он не подозревал, что за ним наблюдают. Для Риты этого было достаточно, чтобы решиться участвовать в поездке…

«Предупредить ли Каро?» – подумала она. Но как часто такое предупреждение лишь возбуждало интерес и любопытство, заставляя пренебрегать опасностью. «Я ничего не скажу. Такое предупреждение может оскорбить Каро».

Рита запела венгерскую народную песнь, зная, что веселый, беззаботный мотив не понравится Гамиду при его теперешнем настроении, жаждавшем другой музыки. Когда она кончила песенку, она встала и закрыла крышку рояля.

– Вот и все! – сказала она, подойдя к открытому балкону.

Гамид тихо рассмеялся.

Рита взглянула на него, и весь его вид – красивое лицо, блестящие черные волосы, широкие плечи и стройная фигура в элегантном костюме – возбудил в Рите ненависть. Она возненавидела его в это летнее утро в Париже, когда на улицах кипела шумная жизнь столицы и золотые лучи солнца заливали комнату, украшенную цветами, – и ненавидела его потом всю жизнь.

Был чудный, яркий, сверкающий день, когда они ехали в автомобиле. Рита старалась забыть свои мысли о Гамиде, но настоящая ненависть нелегко забывается и отравляет радость жизни. Рита заставила себя думать о другом, чтобы забыть это неприятное чувство. Она стала глядеть на извилины дороги, по которой они проезжали, вспомнила о Тиме, и мысль о сыне была приятна, как прохладный ветерок в знойный день.

По субботам она всегда навещала его в университете в Гарроу. Они гуляли вместе по маленьким, извилистым улицам, сидели на террасе, куря папиросы и глядя вдаль, где на горизонте вырисовывались очертания далекого Лондона. В отдалении проходили поезда, маленькие, точно игрушечные. Когда они прощались, Тим провожал мать до ее автомобиля и долго еще глядел ей вслед.

Совершенно неожиданно мысли Риты перешли к сэру Джоржу. Нельзя было рассчитывать на его вмешательство в этом вопросе. Рита ясно представила себе его холодные голубые глаза с насмешливым выражением, ясно слышала его приятный, спокойный голос: «Моя дорогая, маленькая леди, зачем беспокоиться напрасно, никто из нас не может управлять чужой судьбой, вы подумайте, как это было бы скучно. Вмешиваться в дела других людей так бесполезно».

Автомобиль остановился перед маленьким отелем с верандой, обвитой настурциями. На веранде под навесом с белыми и красными полосами стояли зеленые столики и стулья. Хозяин гостиницы, высокий человек с бледным лицом и умными глазами, встретил их и, выслушав распоряжения Гамида, поспешил удалиться, чтобы исполнить их.

В отдалении раздался его голос, прервавший царившую тишину.

Последовало долгое ожидание, и Рита чуть не заснула, сидя на стуле. Каро и Гамид прогуливались по дороге, окаймленной кустами, на которых лежала белая летняя пыль. От высоких елей против кафе падала прохладная, приятная тень. В маленькой рощице, куда они отправились, было очень тихо. Каро бросила недокуренную папиросу на землю, усыпанную опавшей хвоей. Мгновенно вспыхнуло смолистое пламя, но вскоре потухло, курясь ароматным дымком в неподвижном воздухе.

– Я люблю приятные запахи, – медленно заметила Каро, – люблю благовоние крепких духов, запах горящих костров, благоухающих смолой, аромат цветов, скошенной травы, запах пыли и сирени, который весной наполняет улицы Лондона. Удивительно, как запахи связаны с воспоминаниями. Я никогда не вдыхаю аромата черемухи, чтобы не вспомнить своего детства, когда я маленькой девочкой ожидала своего отца в большой прохладной комнате монастыря, где я воспитывалась. Тогда в большой вазе на столе благоухал букет черемухи. Я всегда вспоминаю Сару Бернар, понюхав фиалки. Мне было пятнадцать лет, когда я видела ее в первый раз. Она играла «Даму с камелиями». А кроме запахов как много значат звуки – тембр голоса, например. Я не забуду ее голоса. Сколько в нем было страсти и нежности! Мне было пятнадцать лет, и я в первый раз была в театре, я не спала три ночи после этого спектакля, мне все еще казалось, что я слышу ее прекрасный голос. Когда она уезжала после гастролей, я поехала на вокзал. Там на платформе я увидела ее у открытого окна вагона. Я купила огромный букет фиалок и, набравшись храбрости, подбежала к окну и протянула ей букет. Она стояла у окна, разглядывая толпу. Она была вся в зеленом, ее зеленоватые глаза смотрели на меня и улыбались. Вероятно, я показалась ей совсем ребенком. Она взяла цветы, поцеловала их и вернула мне несколько фиалок с улыбкой, сказав своим прекрасным голосом: «На добрую память!» Я была в восторге и с тех пор люблю фиалки.

Когда она обернулась, чтобы покинуть прохладную, зеленоватую тень рощи и вернуться в ресторанчик, Гамид сказал:

– Не хотите ли остаться еще немного? На террасе так жарко, и миссис Тэмпест, наверно, заснула. Вот посмотрите!

Он опустился на колени, перебирая пальцами густой, мягкий покров опавшей хвои.

– Мягко и сухо, как шелк. Сядьте здесь. Подождите!

Он снял свой плащ и положил его на землю. Она оперлась о широкий ствол дерева. Он сидел напротив нее, скрестив ноги и весело улыбаясь.

– Тут очень хорошо.

– Да.

– И прохладно.

– Да.

Они оба рассмеялись.

– И тенисто.

– Да.

– Вы любите красивый тембр голоса? Я также люблю… ваш!

Он нагнулся вперед, чтобы зажечь ее папиросу. В этот момент он показался ей типичным европейцем. В его стройной фигуре, в светлом элегантном костюме, в его смеющихся глазах, шаловливой мальчишеской улыбке не было ничего, что напоминало бы его восточное происхождение.

Как будто поняв ее мысли, он быстро продолжал:

– Вы, конечно, знаете, и, вероятно, уже многие говорили вам, что у вас очаровательный голос. Какая-то прелесть, словно благоухание цветка чувствуется в нем. Такое впечатление…

Он говорил очень медленно, у него самого был низкий, бархатный голос; сдержанная сила звучала в нем. Каро чувствовала это и быстро ответила:

– Мы должны вернуться. Рита подумает, что мы заблудились.

Она посмотрела на Гамида и поднялась с улыбкой, но поскользнулась на гладком ковре хвои.

Гамид вскочил, и в следующее мгновение она почувствовала, как его руки обвились вокруг нее, как под тонким шелком его рубашки сильно и ровно билось его сердце. Она вспомнила внезапно Джона, единственного мужчину, обнимавшего ее, и поспешила мягко высвободиться из его объятий.

– Благодарю вас. Хвоя такая скользкая, – сказала она холодно, но в ее голосе звучало легкое волнение, противоречившее ее вежливым словам.

Гамид не ответил и только тихо рассмеялся. Все еще улыбаясь, он нагнулся и поднял свой плащ, а затем опустился на одно колено перед Каро, чтобы снять приставшие иглы к ее туфлям. Он низко наклонил голову, и она видела его темные блестящие волосы, чувствовала его горячие пальцы сквозь тонкую лайку туфли. У него были такие широкие плечи, обтянутые белым шелком рубахи, он был такой сильный, удивительно стройный.

Все еще стоя на коленях, он с распростертыми руками посмотрел на нее, и казалось, что в следующее мгновение он заключит ее в свои объятия, притянет ее голову к себе на грудь.

Он не сделал этого, но скрытая страсть трепетала в его взоре.

Он встал, накинул плащ и спросил:

– Идемте?

Они направились к маленькому ресторану. Вскоре подали горячее, ароматный кофе, блюдо прекрасного гусиного паштета и свежие фрукты. В это время из рощи выехал всадник, остановился перед гостиницей и медленно слез с лошади.

Рита, Каро и Гамид эль-Алим рассеянно наблюдали за ним. Всадник бросил на них быстрый взгляд, и лицо его просияло от радости при виде Риты. Он подошел к террасе, ведя лошадь за собой, и поклонился ей:

– Синьора Тэмпест!

– Джиованни! – воскликнула Рита в восторге.

С видимым удовольствием она обернулась к Каро и сказала:

– Это маркиз Сфорцо, большой друг Барри, а также и мой. Он – брат молодого исследователя Роберта Эссекса.

Она говорила быстро и оживленно. Из ее слов они оба поняли, что мать маркиза была замужем вторично, что Сфорцо сам был прекрасным спортсменом, много путешествовал с Барри и имел дворец в Венеции.

Прервав поток своей речи, она вдруг спросила маркиза:

– Каким образом вы очутились здесь?

Каро незаметно наблюдала за маркизом и увидела выражение легкой иронии в его глазах, когда он слушал Риту.

Сфорцо объяснил, что здесь поблизости находится его небольшое имение.

Каро посмотрела на него внимательней. У маркиза была прекрасная внешность, хотя его нельзя было назвать красивым. Тонкое лицо, спокойные, сдержанные манеры, и какое-то очарование сквозило в его улыбке, когда он оживлялся.

Каро должна была сознаться, что он производил впечатление незаурядного человека, и она сама не знала, почему он напомнил ей средневекового рыцаря.

«Это потому, что он похож на портрет времен Ренессанса, – решила она. – У него тяжелые веки, тонкие ноздри и странные линии вокруг узкого рта, как бывает на картинах этой эпохи. Он не такого высокого роста, как Гамид, но, вероятно, так же силен».

Сфорцо прервал ее размышления замечанием, что знает родственников Джона. Он пристально глядел на нее, когда они разговаривали, но Гамид эль-Алим принял участие в их разговоре, и беседа стала общей.

Сфорцо отличался веселым, хотя и холодным остроумием. Его тон становился сердечным, лишь когда он обращался к Рите. Он попросил у нее разрешения навестить ее и вскоре уехал. На лошади он сидел прекрасно.

Рита оживленно обернулась к Гамиду:

– Вы знаете сводного брата маркиза Роберта Эссекса?

Гамид спокойно ответил:

– Нет, но я много слышал о нем.

Рита рассказала, что Роберт происходил от второго брака маркизы Сфорцо. Она встретилась на балу с лордом Эссексом, и они влюбились друг в друга. Оба были счастливы в браке. Эссекс, упав с лошади, погиб на охоте через два года после женитьбы, и его жена ненамного пережила его. Сфорцо, которому тогда было четырнадцать лет, заботился о младшем брате, воспитал его, живя ради него большей частью в Англии. Когда Роберту исполнилось восемнадцать лет, он уехал в Египет на время каникул, но остался там, живя в пустыне, как принц из арабской сказки. О нем много говорили: о его храбрости и неустрашимости, о его лагере в пустыне, где его окружали преданные арабы, о том, что он сам стал настоящим сыном пустыни.

Рита сказала медленно, пристально глядя на Гамида:

– Как странно, что вы не встречались с ним никогда.

– К моему величайшему сожалению, – ответил Гамид холодно.

Через несколько дней Сфорцо явился с визитом, но застал только одну Риту. Они весело и оживленно поговорили о Барри и Тиме, о различных вещах, интересующих Риту. Рита первая упомянула имя Каро.

– Она очень красивая, – серьезно сказал Сфорцо.

Рита была поражена его тоном. Хотя она и старалась смеяться над своими ни на чем не основанными опасениями, но не хотела, чтобы Сфорцо страдал. Ведь он не мог влюбиться в Каро! Это показалось ей полнейшим абсурдом. И все-таки в его голосе было что-то такое, что она внимательно посмотрела на него.

Сфорцо нагнулся вперед, доставая портсигар; другая его рука покоилась на ручке кресла. Кольцо с драгоценным камнем блестело на его пальце. Рита внезапно вспомнила о гербе маркизов Сфорцо – череп, украшенный венком из роз. Когда-то Барри сказал о нем, что это – воплощение странного характера Сфорцо.

«Все в роду Сфорцо были незаурядными, утонченными людьми, помешанными на всем красивом, – говорил Барри. – Они были способны пожертвовать жизнью за мечту, погибнуть из-за химеры».

Глядя на Сфорцо, Рита думала о том, не был ли и он таким, скрывая под маской кажущегося безразличия и тонкой иронии свою настоящую душу.

Она заговорила о Каро самым естественным образом, о Тиме, о сэре Джорже, намекнула на причины, заставившие Каро и ее предпринять это длительное путешествие.

– Я понимаю, – сказал Сфорцо спокойно. И добавил: – Я знал, что миссис Клэвленд несчастна, это видно по ее глазам.

Рита не могла удержаться от замечания:

– Джиованни, вы, кажется, слишком внимательно изучали Каро.

Сфорцо зажег папиросу. Он посмотрел на нее. В руке он держал спичку, освещавшую неправильные черты его лица и темную глубину его глаз.

– Я не мечтал бы о лучшей участи, – сказал он серьезным и спокойным тоном.

В это время вошла Каро в сопровождении Гамида. Мужчины поклонились друг другу, но вскоре после этого Сфорцо ушел.

Когда Гамид тоже оставил их, Рита сказала:

– Как они ненавидят друг друга.

– Глупости, – ответила Каро и добавила, подумав: – Сфорцо не такой человек.

Рита села к роялю и запела.

Под звуки музыки она думала: «Как было бы хорошо, если бы Каро была свободна и вышла замуж за Сфорцо. Она не могла бы мечтать о лучшем муже. Он необыкновенно умен, так много видел на своем веку и смог бы создать ей такую интересную жизнь, но… – аккорды все громче и громче полились из-под ее пальцев, – я не хотела бы, чтобы они встретились с Гамидом эль-Алимом на своем жизненном пути».

На следующий день приехал Тим, у которого начались каникулы, и Рита была слишком занята, чтобы думать о Каро и Гамиде.

Сфорцо приходил к ним часто, и его «сдержанная враждебность к Гамиду», как выразилась Рита, забавляла ее. Гамид был хитрый и остроумный, Сфорцо же отличался утонченным умом и проницательностью. Гамид отзывался с насмешкой об итальянцах, а Сфорцо никогда не говорил о Гамиде.

– Сфорцо проявляет слишком большой интерес к Каро, – заметил мудро Тим, завязывая галстук перед зеркалом в комнате матери. В этот день он старался одеться особенно тщательно, так как Сфорцо и Гамид обедали с ними. Он надел платиновые часы, подарок отца, и с гордостью, присущей юности, осмотрел себя с ног до головы в зеркале. – Думаю, и ты тоже это заметила? – продолжал он. – Есть вещи, которые трудно не заметить.

Рита уверила его, что она совершенно не думала этого, и, улыбнувшись, посмотрела ему в лицо. Он был очень высокого роста, широкоплечий и стройный, с серьезным лицом, красивыми большими глазами и смеющимся, почти детским ртом.

Она обняла его голову и притянула ее к себе.

– Поцелуй меня, – сказала она нежно.

Он обнял и поцеловал ее быстро, по-мальчишески.

– У меня хорошо завязан галстук? – озабоченно спросил он.

– Замечательно, – уверила она его, ласково улыбаясь.

Тим все еще не выпускал ее из своих объятий.

– Ты знаешь, мамочка, ты так чудно сегодня выглядишь!

– И ты тоже, – ответила она.

Они оба рассмеялись, он снова поцеловал ее, потом вернулся к зеркалу.

– А теперь мне надо заказать вино, как ты меня просила, – с важностью заявил молодой человек.

Тим достал шелковый носовой платок и, засунув его в манжету, последний раз полюбовался собой в зеркале. Затем он ушел.

Через минуту Рита услыхала, как он здоровался с Сфорцо, любезно и предупредительно. И его звонкий голос донесся до ее слуха:

– А, маркиз, добрый вечер. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. Вам угодно папиросу или сигару? Простите меня, я на минуту, только скажу маме, что вы пришли.

Сообщив ей об этом, он вернулся в гостиную, болтая с маркизом по-английски. Тим очень любил и уважал его, отчасти оценив его остроумие, отчасти оттого, что Сфорцо обращался с ним как со взрослым, разговаривая с юношей о политике, спорте, о странах, по которым он путешествовал. Но Гамида эль-Алима Тим ненавидел.

«В нем слишком много хорошего, – говорил он с мальчишеской откровенностью и явным раздражением. – Он слишком красив, слишком хорошо одет, слишком весел и слишком самоуверен. Я его терпеть не могу».

Рита старалась успокоить его:

«Мой дорогой мальчик, нельзя поощрять ни на чем не основанное предубеждение».

«Он животное», – резко ответил Тим.

– Вам нравится принц эль-Алим? – обратился он к Сфорцо.

– Он очень способный человек, – ответил маркиз.

– Можно быть способным, но это не исключает того, что он животное. Кроме того, я видел, как он ударил собаку.

Это было самым веским аргументом для Тима, который видел однажды, как Гамид ударил маленькую желтую собачку.

«Скотина!» – подумал Тим тогда, а вслух сказал с раздражением:

– Попробуйте ударить кого-нибудь вашего роста.

После этого он целый день не разговаривал с Гамидом.

Сегодня Гамид особенно раздражал его всем своим видом.

«Он отвратителен», – подумал Тим.

В этот вечер Тим, наверное, избил бы его, если бы присутствовал во время игры в бридж. Обыкновенно Каро играла очень хорошо, но сегодня она была рассеянной и усталой. Поклонение Сфорцо и Гамида утомляло ее.

Как всякая женщина, предчувствовавшая надвигающееся несчастье, она говорила себе: «Что же я могу сделать?» – и успокаивала себя тем, что она ведь не искала дружбы обоих мужчин. Она никогда не поощряла их ухаживаний. Каро не могла отрицать, что Сфорцо нравился ей своей необычностью и спокойной сдержанностью – качества, имеющие особое очарование.

«Почему у женщины не может быть романтической дружбы с мужчиной?» – думала она, но в глубине души знала, что это невозможно. «Сфорцо такой милый», – размышляла она, и в ее безупречном отношении к нему сквозило теплое чувство. Каро обманывала себя, закрывала глаза на действительность и играла с огнем, предвидя смутную опасность, грозившую ей.

В это утро она получила письмо от Джона, в котором он просил ее «уладить все вопросы». Каро понимала, что это означает.

Скоро она будет свободной, свободной!..

Голос Гамида вывел ее из задумчивости:

– Вы проиграли пять фунтов.

Каро поняла, как она рассеянно играла, и постаралась сосредоточить все свое внимание на картах.

Гамид играл очень осторожно, а Сфорцо удваивал ставки. Ему везло. Каро заметила улыбку Гамида, в которой сквозила неприязнь.

– Вы снова удваиваете ставку, маркиз? – спросил Гамид.

– Совершенно верно, – кивнул Сфорцо.

Гамид рассмеялся коротким смехом.

Когда маркиз выиграл, Гамид слегка покраснел и обратился к нему:

– Иногда стоит играть в карты, не правда ли?

И он пристально посмотрел на него. Глаза маркиза холодно встретились с его взглядом. Тонкие линии около его рта углубились, словно легкая бледность покрыла его лицо.

Оба молчали, затем Сфорцо обратился к Рите:

– Мы будем продолжать? Ваш ход, синьора Тэмпест.

Он снова выиграл.

– Я устала и сегодня играю отвратительно, – заявила Каро, вставая. – Боюсь, что дальше будет еще хуже.

Сфорцо открыл дверь перед ней, затем вернулся к Гамиду и Рите.

– Вы уходите, ваша светлость? – холодно спросил он.

Рита испугалась, услышав ледяной тон его голоса.

Оба попрощались и вышли вместе. Улицы были пустынны, Гамид пошел вперед, но Сфорцо нагнал его. Оба молчали. В плохо освещенном, пустынном переулке Сфорцо остановился.