Текст книги "Сердечные шумы. Сборник стихов"

Оля Сапфо
Сердечные шумы

Всем женщинам, что вели меня в темноте

Зеркало Венеры

«…Родная моя, я понимаю, откуда проистекают мотивы Ваших предубеждений, но – капризнице ль капризницы не понять – я почему-то явственно вспомнила сейчас, как выпытывала у Мамы значение слова «зеркало» – ибо именно маленькое зеркальце на ножке стало первым предметом, попавшимся мне на глаза в момент накатившего приступа любознательности, – Вы понимаете, конечно, что ни одной из многочисленных – данных Мамой по всем могущим иметь место быть параметрам – характеристик сего нехитрого и бесспорного в своей нужности предмета я не осталась удовлетворена: уже само слово разъято на слоги, разобрано по косточкам, уже – в качестве последнего и неопровержимого аргумента ~ милые, добрые руки готовы обнять, приласкать, утешить, а до тех пор я со слезами бешенства продолжаю взывать к разъяснению, дикое упрямство не позволяет намекнуть Маме про фиолетовый мармелад – кусок мармелада, дрожащего желе с золотыми прожилками, коим доверху наполнен остроконечный новогодний колпак – ультрамариновый с серебряными звездами, – что ЭТО и есть – зеркало, это и единственно это может именоваться «зеркало», и когда оно звучит – «зеркало», – под ногами готовы захрустеть цветные стеклышки, а еще текут слюнки…

Душа и тело, сосуществуя – так получилось – рождают немыслимую квинтэссенцию желаний, эмоций, порывов ~ их разделили, обозначили, научно обозвали – задолго до нас, – осталось детское стремление убежать, повседневности и праздной констатации явного – яростный стук маленьких острых кулачков о стены реалий в их наискучнейшей необоримости.

Хотелось убедиться – и этого никто не отменял, – что Вы не фантом, что дышите, что синева радужек есть непреложный факт; что есть также миниатюрная мочечка уха, травмировать которую серьгой воистину грех; изящная фигура, пребывающая в вечном движении – нетерпеливо ли переминающиеся у входа в людный вагон ножки молочного жеребенка ~ легкая ли, горделиво вскинутая голова, несомая над приосанившейся спинкой – куда-куда же? – все тельце, вмиг свернувшееся на моих коленях – и отпрянувшее; грациозным движением удерживающая на месте ножка, сущая будто бы сама по себе; раздосадованные, будто корящие за бездействие коготки, на тыльной стороне моей ладони исполнившие свой мгновенный хищный танец… А еще тонкие губы – с надменной презрительной складочкой в уголках – лингвистические губы, что можно целовать даже и без данного на то разрешения.

Хотелось ловить в легкие золотые невода, в сетчатый, пронизанный светом неопасный сачок – этакий компромисс между волей/неволей – с легким шелестом порхающие над головой пугливой мотыльковой стайкой желанные антонимы пустоты».

* * *

 
О Афродита! Сжалься, пощади!
Иль вырви это сердце из груди
И брось его хохочущим гиенам!
Как лист сухой в огне – мой дух зачах,
В руке ж ни искры, чтоб разжечь очаг,
И вторит ветр пустопорожним венам.
 
 
Сапфо ли я? Сереющих ланит
Мне к солнцу не поднять. Изгрызла косы
Седая ржа, и точит сердце росы,
Дрекольями побиты ноги босы.
Когда Богиня в гневе мечет грозы —
Что ж за печаль, коль плебс меня клеймит?
 
 
О, зверь мой тих – ни овод, ни комар
В угодливой ночи не потревожат,
Но иглы раскаленные под кожей!
Нутро палит неутолимый жар!
 
 
Да, зверь мой тих, послушен и смирен,
У ног моих свернулся. Очи кротки.
Но тем верней отравы вкус солодкий,
Но тем больней коварных вервий плен!
 
 
Я гладила льняные кудри дев
Под сенью изумрудных виноградин,
Свирели плыл затейливый напев.
О, что ж теперь одна, средь мерзких гадин
Рыдаю, руки небесам воздев!
 
 
Зачем слетелось злое воронье
В тот райский дол, где рук не покладая,
Я взращивала тучное жнивье,
Где я молилась, о судьбе гадая,
Где счастливо – то млея, то страдая,
Ютилось сердце бедное мое.
 

Проклятье

 
Побывали мы обе на той Войне.
С той поры беспрестанно струится соль
Из очей. О заблудшая! Эту боль
Раздели с заблудшей вдвойне.
Ватерлоо истинных Бонапартов
Не страшит – впопыхах тороплю весну,
Но, царапая лед, вижу ту одну,
Что была без ума от моих фальстартов.
Что дразнила, звала – и цвела, цвела
Благозвучным, благоуханным летом,
Угощала от древа добра и зла,
А потом анафеме предала:
Всех грядущих заранее отняла
И сама не догадывалась об этом.
К черту ранги! Холопы или цари —
Трепещите, попавшие на прицел,
Ведь не жаль ей напитанных ядом стрел
Для сердечек, что в цвет зари.
Я плевала ей вслед, я пыталась жить,
Трехэтажным крыла, кидалась в дрожь,
Я пыталась забвение заслужить
На груди у другой – и что ж?
Всю-то ночь я стучалась в чужие сны,
Всю-то ночь прислушивалась к дыханью
Той, что отнята у меня заранее,
Что сама вернулась с Войны.
 

* * *

 
Той порой, как с добычею при луне
Я, оскалясь, кралась седыми тропами,
Вы ли выли в логове обо мне,
Одинокое ложе слезами штопая?
Вы ль, рассвета дождавшись едва-едва,
Прочь седыми тропами уходили,
Не кляня, но зная – о, Вы ли были, —
Точно зная, что я мертва.
 

* * *

 
Вы мне льстите…
О Ваша – не гнусная – лесть!
Пропаду без вести поутру.
Вы мне мстите —
О, Ваша искусная месть
По нутру… Лезвием по нутру.
 

* * *

 
В ожиданьи адажио теплых разливов
Замерла, содрогаясь, земная грудь.
О тотальное таянье! Неторопливый,
Только-только налаженный, робкий путь.
 

* * *

 
Нет харизмы в маразме, трагизма в оргазме,
Новизны – в Роттердамском Эразме.
Есть харизма, трагизм, эгоизм новизны
В тонкогубых лобзаньях Весны.
 

* * *

 
Насмешкою над гаснущим сознаньем Людвига
Орет из всех мобильников: та-та-та-та…
Я бешеный Пегас, я ласковая прелюдия,
В артериях изобилует не вода.
 

* * *

 
Тают льдины огромные, злые костры пляшут,
Золоченные сновиденьями, светятся невода.
Две сестры единоутробные – одна другой краше, —
Разлученные от рожденья, не встретятся никогда.
Ведь одна украшает неба свод – сталь и пламя —
Иль вершит золотой восход, коронуемая лучами,
А другая на дне морском стынуть обречена —
До скончанья веков – заложница Нептуна.
 

* * *

 
Ты мчишься, всей кожей обнажена,
В бесчинствующую роскошь утра.
Песчинка, обросшая перламутром, —
Уже жемчужина.
 

* * *

 
Не гнусно, но грустно…
Играю с дождем в буриме,
А время плетет безыскусное макраме.
Чем сладостней музыка, тем она больше реквием.
О, знали бы Вы, как к лицу Вам теперь Москва!
 

* * *

 
Коврик-жизнь под походку любимой бросая,
Зависаю: пе-ре-за-гру-зи-те!
Глянь в оконце – бельмо на глазу у Солнца
В поволоке набрякших туч.
 

* * *

 
Я от тоски подпрыгнула до Луны.
Сомнамбулия с виска соскользнет щекотно…
Так и хожу с лунным оттиском на щеке.
 

* * *

 
Фразою искренней, выспренною, плакучею
Сердце чужое окучивала докучливо.
Сердце бесхитростное глянуло —
Пламя, дрожь…
Терциями неистовыми грянуло —
Не вернешь.
 

* * *

 
Как длинны и темны, но уже бессонны
Ночи мая… Спрессовывать начинает
Грудь нога мастодонта: я очень «тронута»…
Чем конкретно, не понимаю.
 

* * *

 
Грифа огненным декам нельзя коснуться —
Рифма дрогнет под веком. Визжа, совьются
В кокон бешеный струны, обожжены —
О, обозлены! Виво, виво, виваче!
В такт смычок-дурачок, заикаясь, скачет.
Вверх – до колик – колки!
С чьей-то легкой руки
Так живет, так поет, пламенем охвачено,
Деревянное сердце Царицы музыки.
 

* * *

 
Торжество восторгов, фокстрот острот,
Муки рук, обновленье снов, глаз согласье
И – вином по вене – повиновенье,
Запоздалое осознанье счастья.
 

* * *

 
Как на белую паперть златая скатерть
Ляжет… Пир горой да чумной порой!
Сны махрово-багровые – ах – вкусны!
Высшей пробы не трогай – изволь, попробуй!
Сладкой сдобой, ознобом зачумлены
Сны… Путь шелка через ушко игольное —
И легко, и больно.
 

Студентка

 
Этим мраморным не пламенеть устам
Да на угольях стылых – не все ль равно,
Грызть ли камень науки, белеть ли там,
Где накурено и темно.
Поразвей по углам вековую тень,
Отдохни на чужих откровений пнях.
Незлобивым смешком усмехнулся день,
Ночь запуталась в простынях.
Гильотины грядущих ее измен,
Стихшей боли чудовищный метастаз.
Под обломками велеречивых фраз
Суть – терзаний былых взамен.
Оттого ль, что часы мои дали сбой,
Прогнозируя будущий неуспех,
Я охотно бы выбежала с тобой
Отдышаться на чистый снег.
 

* * *

 
Пока младое, пока фригидное,
Но враг смертельный, чей луч нельзя терпеть.
Тоска – агония первобытная,
О, страх нательный певуч, почуя плеть!
Незрячий, черный! Дозволь мне выплакать
Дремучий плач на твои плеча.
Палач тлетворный! Дозволь еще взалкать
Губительного луча.
 

* * *

 
Та из стрел Амура напоена ядом,
Что влекома сердцем, достойным гибели.
В кружеве истомы, в сонной обители
Млеет беломраморная Наяда.
И, струясь по нежным нагим плечам,
Кольца влажных кос льнут к тугой прохладе
Лилий, чьим дрожащим листам отраден
Шаловливый плен сомкнутых колен.
 

* * *

 
И челюстям времени, как колесам
Висячих садов Навуходоносора,
Вращаться не перестать! Уж в стремени
Нога… Выбрит крест на упрямом темени,
Сострижены – к черту – косы.
 

* * *

 
Будет сумрачный день прихотливый творить поклон,
С тихим ропотом ветр отряхнет позолоту с крон.
В час, когда без слов, бесноватым вором
Я предстану Солнцу на суд скорый,
Все земные цари лишатся своих корон.
 

* * *

 
Взглядом пристальным исподволь неусыпно слежу,
Псом неистовым искристые слезы слижу,
Лишь заслышу в ночи одинокий неверный свист.
 

* * *

 
Так сонм трудолюбивых хоботков
Летит на вожделенный, знойный цвет —
На сердце филигранью коготков
Затейливый, замысловатый след.
Так тетерев, тоскуя на току,
Блажен, поправ тоской саму тоску,
Молит о снисхождении подругу,
Что безмятежно нежится в пуху.
 

* * *

 
Полнолуньем безлюдным вдали голосов
Льнула к теплому телу земли, обомлев,
О, ласкала стволы полуголых дерев
В кущах девственных волглых лесов.
 

* * *

 
Эта нежного тона раскраска у ста дорог,
Забавляя, влечет яркокрылую танцовщицу.
Легковерной плясунье слагает газели Луна.
Платью легкого газа
Не скрыть сокровеннейшего экстаза —
Млеком мака пьяна, свежей ласкою пленена…
Диким вереском потчует ночь синеглазый Август.
 

* * *

 
Я на голые доски лоскут неброский
Брошу наскоро – время любить Морфея.
Чу – скользнула, прильнула к замочной скважине
Немезида – ночная фея.
Этой мести алкала я… О лукавая!
Видишь, как стенаю во ржи над пропастью…
Льсти мне, мсти!
В васильках, впопыхах, без робости —
До рассвета очи не отвести,
До зари стережешь меня, проклиная…
Сгинь, жестокая… Отпусти.
 

* * *

 
Как бы Вам ни молчать, как бы мне ни петь,
Дождь ночной пребудет… Открыть окно!
Задышать небом – крик улицы перебудит!
Звать, о – знать: Вы любите все равно
Дождь ночной.
 

Женщина и кошка

 
Взор томный устремлен куда-то вниз,
А розовый воздушный пеньюар
Впитал и снов затейливых каприз,
И пряных ванн изысканный нектар.
Меж пальцев легкий шелест жалюзи —
Мадонна, ускользнувшая с холста.
Сердечный сумрак невообразим,
Но тайной опечатаны уста.
Сейчас замрешь, фотографу польстив,
В ошеломленье миром и собой.
Лишь чуткий взгляд британской голубой
Пророчески нацелен в объектив.
 

* * *

 
Дар созерцанья – блаженство и благодать.
Крик немоты, исступление сожалений…
Красться на запах… Найти порог вожделений,
Зверем ошпаренным оного убежать.
Полночь-пророчица, Полночь-Ее Высочество
Прочит самодовлеющее одиночество,
А Тишина, даром речи обделена, —
Каменным гонгом по камерным перепонкам.
 

* * *

 
Оттого ли, что ветром пустыни дышать просторней,
Расскажи мне, доколе дух не перевести?
Вдаль гонимо поныне…
Поле-перекати!
Где найдешь свои корни?
 

* * *

 
Небо морю вторит: чернеет, вздуваясь, стонет —
То творит возмездие царственное созвездие.
Что свеченье очей Нереевых дочерей,
Звездный купол – прибрежных россыпи янтарей.
 

* * *

 
Лучше Сцилла с Харибдой, чем берег скуки!
Лучше в щепки! Но там, у изножья скал.
Этой утлой лодчонке девятый вал
Нипочем – ведь живет в загрудинном стуке
Та, святая, кому не страшны года,
Что воистину вечна и необузданна —
Нас друг другу навстречу швырнула Музыка,
Не расстанемся ж никогда!
 

* * *

 
Тунеядствовать – стало быть, втуне ясти,
Ядовитейших яств прелести вкушать.
Не по нраву, увы… Но зато по праву:
Научиться б дышать…
Требуй, милая, требуй! Перебирай
Струны-четки души, рви мышцу сердечную —
Пусть из блеклого неба – да через край —
Плещут беглого лета дни быстротечные.
 

* * *

 
Она говорит, что стихи – резонерство,
Любовь – химическая реакция,
А наше злокачественное партнерство —
Ни больше, ни меньше как пшик, абстракция.
Но рушится небо, когда под утро
Она, не проснувшаяся еще,
Сопит потихоньку в мое плечо…
Вот так раньше времени станешь мудрой.
 

* * *

 
В Москве обещают снег, что растает,
Едва коснувшись земли.
И Осень, досадуя, косы кусая,
Пускает последние корабли.
 

Апноээ[1]1
  (др. – греч. aπνοια, букв. «безветрие»)


[Закрыть]

 
Крещендо необузданных желаний
Незримым клином вспарывает тьму.
Заноза-страсть! Краеугольный камень
Цветущих лет! Ночь спятила с ума…
 

Нарциссу

 
Скажи, о несравненная, каким ты зельем
Сумела сохранить свой дар?
 

* * *

 
Самовлюбленный пленник Афродиты!
Твоя судьба – сюжет давно избитый,
Но – странною похожестью дразня
С моей – она так трогала меня
Еще тогда, в шестых до нашей эры…
Не так ли я, ища в глазах гетеры,
По сути – отражении своем,
Заветный свет любви и зов желанья,
Встречаю боль и разочарованье,
Как ты в бесстрастный хладный водоем
Протягиваешь трепетные руки…
А зелье – эти сладостные муки,
Что будят в сердце дерзкие мечты.
Мне суждено из века в век скитаться,
И как могу я перестать влюбляться
И петь, покуда будут улыбаться
Носительницы вечной красоты!
 

* * *

 
Эти слезы – хмельная капель безвозвратно погубленной
Обнаженной души у преддверия зыбкого рая.
Ни одна не падет всуе – все обретут колыбель
О, я верю, я знаю – в божественном сердце Возлюбленной.
Чаровнице лукавой дана сокровенная роль
Мимоходом пленять, открывая глухие дороги
К берегам тех серебряных рек, чьи коварны пороги,
В чьих подводных ключах заповедная теплится боль.
 

Реквием

 
В час соучастья, исплаканным пианиссимо
Мой безупречный слог
В сердце закравшись, шепнет, что и ты зависима,
Недолговечный бог!
Судорогой усмешки своей спаси меня,
Горечь вины тая.
Солнцем нагретая кожица апельсинная,
Бледность твоя, моя…
Землетрясенье! Как сладко влечет к похожему
Хрупкую наготу.
Стану сомненьем, ревнуя тебя к прохожему,
Фаршировать мечту.
Первых свиданий восторженнейшая оторопь —
Верный Начала знак.
Ветер признаний… Но, в пропасть срываясь штопором
Не забываю, как
Чуждыми став после сотни недель – не странно ли?
Это ль – не западня?
В душу мою любопытным зрачком засматривали
Мучившие меня.
«Долгими зимами выстраданное детище,
Горя тебе не знать», —
Так надо мной, дабы вымолив час, согреть еще
Встанет родная мать.
Боязно, милая, холодно!
Там, где за полночь
Стрелок и мыслей бег
Что-то случится: то слезы мои внезапные
Канут в последний снег.
Там где, коснувшись до пальцев, уже бесчувственных,
Руку отдерну – стон!
Нить
Ариадны
Рвется —
Цветов
Искусственных
Самозабвенен
Сон.
 

Бездомной кошке

 
В час, когда ночью
Беззвездной,
Безлунной,
Безжизненной
Взгляд свой бездонный стремишь
Ввысь, в безответную бездну, —
Без приглашенья, без мыслей,
Бесполо-безукоризненна,
Так же бездомна – на крышу к тебе влезу.
Белым стихом – и бесхитростным, и безгрешным —
Эхо вспорхнет – и рассыплется, замирая.
Век тебе быть бесприютной, как мне безутешной,
Век не найти беспредельной тоске края.
 

* * *

 
Липа рослая юной березоньки хрупкие плечи
Страстно жаждет обнять… Проклиная капканы корней,
Всею кроной дрожит – и с бессильною яростью мечет
В отрешенное небо охапки потерянных дней.
 

* * *

 
Плач Фемиды, прозревшей на пепелище времени.
Плащ-эгида, сгоревшая кожицею шагреневой.
Тишь… Черна, о былых мгновеньях молчит вода,
Лишь Сирены в сиренях отсчитывают года.
 

* * *

 
Червоточина в теле Зимы… Укутывает,
Прикрывает срам гордыми снегами.
Этой ночью сам дьявол меня попутает,
Обовьет белый стан черными ногами.
О скольженье по краю! Благоухание!
Глаз ликующих страх! Душно! Ноши – ох – не снести!
На мое последнее издыхание
Залюбуются дрогнувшие окрестности.
 

* * *

 
Так солнце в ладонях разбилось на сотни брызг,
Так в сладкой истоме запел под ногой карниз…
Укрытая – в полночь – Небом,
Земля отравилась негой,
А Небу все жгуч, все памятен тот каприз.
 

* * *

 
Горсть разноцветных камушков, плеск ручья,
Ласковое сплетенье усталых веток.
– Милая, дальняя, чья ты теперь?
– Ничья.
– Сколько нам жить в разлуке?
– Дождемся лета.
Я буду петь тебе песни о тех краях,
Где затерялись сказочные атоллы…
Ну а пока – мучительные уколы
Памяти дерзкой – и тина на якорях.
 

* * *

 
В дождевом убранстве без прикрас и затей
Кличу песней ласковой семерых лебедей:
– Белые лебедушки, берите с руки
Сладкий хлеб, возрощенный на ниве тоски.
Я ль его не холила с зари дотемна,
Выйдя в чисто поле, пряным духом пьяна…
Я ль не любовалась, как в серебряной мгле
Спелые колосья гнулись к тучной земле…
 

* * *

 
Суть нетронутой страсти молекулярную
Маской стаскиваю, улыбаясь.
Мы синхронны с небесною канцелярией,
О Британская Голубая!
Синергизм и антагонизм… Бесцельные
Бриллианты роняю – как слезы смахиваю —
И у Ваших ног на Барбоса смахиваю…
Нет, на Цербера… Аль – трюизм?
Я хочу резонанса, но резать – нонсенс —
Мягкий хлеб да ножом зазубренным – мнется
Или крошится. Мнимые беды множатся…
Мне мое оставь, оставь, Мнемосина!
Будь то запах кожицы апельсинной —
Я хочу лишь о нем, о моем тревожиться.
 

* * *

 
Размякнут ядра и полушария,
Алопеция строки шершавой,
Взорвутся колбочки и реторты – к черту!
Когда алхимик седой, завшивленный,
На снег повалится, обессиленный,
На смех принцессе – о, божеству! —
Пугая пакостную паству,
Взревет с усилием червяка: «Эврика!»
 

* * *

 
За что же, пьяна, муку неодолимую
Заштопав, распарываю, кляня.
О Боже! Твоя купина опалимая
Все в фаворе у огня.
 

* * *

 
Ночь голосит, хороводом огней маня:
– Похорони меня! Похорони меня!
Но усмехается жгучий сургуч —
– Мучь…
Стыну я, стыну! Глазницы выламывая,
Корчатся мысли, пощады вымаливая,
Падаю навзничь и падаю ниц – бис!
Бис стихопрозе, стихам и прозе!
Пламени – о, языкам разнузданным —
Браво! Уже почивать неузнанным
Перлам сиим не позволит грузное
Сердце мое, от тоски набухшее,
Ветреное, заблудшее.
 

* * *

 
День будет чист – как распятый Христ
Пройдется маршем по сонму облак.
Бок о бок взляжем на битых колбах,
Режь лингву, коль был, как и я, речист,
Пусть наши синглы под дикий свист
Несутся в тартар в писаных торбах!
Мой нежный, мой яростный пианист,
Ведь ты разрешишь аккорды…
 

* * *

 
Хочешь знать, куда убежало лето
По горячему, ласковому песку?
А туда, где в зарослях бересклета
Птица киви плачет свою тоску.
Я из новозеландских сырых лесов
Украду тебя – зябкую и дождливую.
Как под сенью солнечных парусов
Вспыхнут перышки радужным переливом!
Самых дерзких иллюзий благоуханней
Будет песня, что я тебе подарю.
Мягких зим – и весны тебе – светлой, ранней!
Золотыми коленцами спой зарю.
 

* * *

 
По ночам летала – был сезон, был.
Лунных чад пытала:
– Сон или быль?
Поняла, но поздно, что орнитозила.
Поведу ль плечами —
Звездная пыль.
 

* * *

 
Каждый раз в часы предзакатные
Сердце теплит мечты приватные:
В сердцевине пиона струится жалость,
Это лоно солнцем не надышалось.
Флоксы белоснежные недонежены,
Золотые шары до изнеможенья
Требуют игры продолженья.
 
 
А ночные рвенья – сырые, куцые,
Но не без претензии на полет,
Воспарят мгновенье —
И бьются блюдцами:
Не снеся сей медленной экзекуции,
Босиком ступаю на первый лед.
Но душа досталась одна – поющая – нам:
Алый парус и Бегущая по волнам.
Если врозь – то и мир блистающий – пополам!
 

* * *

 
Даждь, о Небо, оттепелей раздольных,
Вдоволь хлеба для птиц своих подневольных
Даждь, о Небо!
Это сердце в заплаканную хоругвь
Оберните… Храните, где бы Вы не были.
Обольстительной небыли как эликсира просило
Это сердце.
 

* * *

 
Не хватает памяти – Время, замети
Позвоночник ящерицы метлою падчерицы.
Пара трепетных бабочек на акации…
Сгинь, жестокая. Отпусти…
 

* * *

 
Спешу тебя в сей светлый промежуток
Вобрать в себя, бо темный будет жуток.
Тяжельче ли миров твоих напасть,
Иль желчной, полумертвой – тихо пасть
В пасть времени, где страсти ипостась
Истает стайкой неопасных шуток.
 

Третья

 
Излечившись от сладостного недуга,
Сердце вновь стремится его обресть.
Ах, давно ль дорогая моя подруга
Проливала мне в уши святую лесть…
А вчера, рассеянны и бледны,
Мы, обнявшись по-родственному, сидели
Друг ли другу в глаза – иль в себя глядели,
Ароматом звенящей ночи полны.
И больны, и счастливы. Пусть наутро
Мы забыли. Она-то точно, а я…
Ну, а я – ходячая камасутра
И нежданная мученица твоя,
Помню, как о нежности возопив,
Осознаньем финала себя калеча,
Наши души мчались тебе навстречу,
Будто псы, сорвавшиеся с цепи.
 

* * *

 
Коль не выпало мне
Счастья тихой пристани —
Буду розы корзинами собирать.
Будут ночи в огне,
Будет крик неистовый
Души сонных и праведных раздирать.
А потом сердце, выжженное дотла,
Из груди достав, приползу к любимой.
Заскулю навзрыд у колен родимых,
Прокляну, что не сберегла.
 

* * *

 
Меч (что дамоклов) фальшивого соучастья
Гордиев узел надежд разрубить спешит.
Канул сизифов труд построений счастья
В авгиевы конюшни моей души.
 

* * *

 
Воистину сладчайшая стезя – студенчество.
Как жаль, что проторить ее нельзя
В младенчестве.
Пока не курим зелья, не дрожим
От холода,
И в праведном безделье так свежи
И молоды.
Но мудрость прорастает из щелей
Асфальтовых.
В бальзаковском, порой, еще милей
Базальтовый
Наук полузабытых пряный вкус… —
Ребячество ль?
Так первый стих, что рвал в сердцах, безус,
(Житейских мук кляня постылый груз)
Осмыслив, переписываешь начисто.
 

* * *

 
Дань трагической Осени – кипы книг искромсаны,
Точит светлые росы сердце несмелое.
Что за боль! Сколько рыжей тоски понабросано
На полотна дня онемелые.
 

* * *

 
Там, над синей гладью,
Две хрустальные птицы,
Две бесплотные плакальщицы
Вымаливают меня…
Ах, тоска болотная опочившего дня
Непосильной кладью в мои кошницы.