Текст книги "Шуаны, или Бретань в 1799 году"

Мадмуазель де Верней взяла Франсину за руку и, обратившись к г-же дю Га, сказала учтивым тоном:

– Мадам, не будете ли вы добры разрешить этой девушке позавтракать с нами. Я вижу в ней скорее подругу, чем служанку. В столь бурное время за преданность можно платить лишь своим сердцем… ведь это все, что у нас осталось!

Последнюю фразу она произнесла вполголоса. Г-жа дю Га ответила легким церемонным реверансом, показавшим, что ей неприятна встреча с такой красивой женщиной, затем она повернулась к сыну и шепнула ему:

– Ого! «Бурное время», «преданность», «мадам» и «служанка». Ясно, что это не мадмуазель де Верней, – это девка, подосланная Фуше.

Все уже собирались сесть за стол, но вдруг мадмуазель де Верней заметила Корантена, – он не переставал внимательно наблюдать за обоими незнакомцами, которых уже тревожили его упорные взгляды.

– Гражданин, – сказала она Корантену, – ты, конечно, настолько хорошо воспитан, что не будешь следовать за мной по пятам. Республика, отправив моих родителей на эшафот, и не подумала дать мне великодушно опекуна. Если из неслыханной рыцарской любезности ты сопровождаешь меня против моей воли (она вздохнула), я все же не могу допустить, чтобы твое покровительство и заботы, которые ты так щедро оказываешь мне, могли тебя стеснять. Здесь я в безопасности, ты спокойно можешь оставить меня.

Она бросила на него пристальный и презрительный взгляд. Корантен понял и, сдержав улыбку, змеившуюся в уголках его хитрого рта, почтительно поклонился.

– Гражданка, – сказал он, – всегда буду считать за честь повиноваться тебе. Красота – единственная королева, которой республиканец охотно может служить.

Когда мадмуазель де Верней увидела, что Корантен уходит, глаза ее заискрились такой простодушной радостью, она посмотрела на Франсину с такой красноречивой и счастливой улыбкой, что г-жа дю Га, которая от ревности стала осторожной, все же готова была отбросить подозрения, вызванные у нее безупречной красотой мадмуазель де Верней.

– Может быть, это действительно мадмуазель де Верней, – шепнула она на ухо сыну.

– А конвой? – ответил молодой человек: досада сделала его благоразумным. – В плену она или под защитой? Друг она или враг правительства?

Госпожа дю Га быстро прищурила глаза, словно хотела сказать, что она раскроет эту тайну. Однако с уходом Корантена подозрения моряка как будто уменьшились, и лицо его утратило суровое выражение; но взгляды, которые он бросал на мадмуазель де Верней, говорили о необузданной любви к женщинам, а не о пламени почтительной зарождающейся страсти. Девушка стала от этого еще более осмотрительной и обращалась теперь с приветливыми словами только к г-же дю Га. Молодой моряк сердился втихомолку и, скрывая горькое разочарование, тоже попытался разыграть равнодушие. Мадмуазель де Верней как будто не замечала его маневра и держала себя просто, но без робости, сдержанно, но без чопорности. Итак, эта встреча людей, казалось, не предназначенных судьбою к тесному знакомству, не пробудила ни в ком из них большой симпатии. Вначале даже царила обычная неловкость, стесненность, разрушавшая все удовольствие, которое мадмуазель де Верней и молодой моряк за минуту до этого ожидали от совместной трапезы. Но женщины проявляют в обществе такой изумительный такт и знание условных приличий, их так сближает сокровенное взаимное понимание или горячая жажда волнений, что в подобных случаях они всегда умеют сломать лед. Внезапно обеим прекрасным собеседницам, видимо, пришла одна и та же мысль: они принялись невинно подшучивать над своим единственным кавалером, соперничая в милых насмешках, внимании и заботах; такое единодушие предоставляло им свободу. Взгляд или слово, приобретающее глубокий смысл, когда оно случайно вырвется в минуту замешательства, теряли теперь значение; короче говоря, через полчаса обе женщины, втайне уже ненавидевшие друг друга, казалось, были лучшими в мире друзьями. Молодой моряк поймал себя на том, что беспечное легкомыслие мадмуазель де Верней вызывает в нем такую же досаду, как ее прежняя сдержанность. Он плохо скрывал свой глухой гнев и сожалел, зачем они завтракают вместе.

– Мадам, – сказала мадмуазель де Верней, обращаясь к г-же дю Га, – ваш сын всегда так печален, как сейчас?

– Мадмуазель, – отозвался он, – я спрашивал себя, к чему судьба посылает счастье, если оно через мгновенье исчезнет. Тайна моей печали – в слишком большом наслаждении.

– Ах, какие мадригалы! – смеясь, воскликнула мадмуазель де Верней. – Но они больше подходят придворному, чем питомцу Политехнической школы.

– Мадмуазель, мой сын лишь выразил вполне естественную мысль, – сказала г-жа дю Га, задавшись целью приручить незнакомку.

– Улыбнитесь же, – продолжала мадмуазель де Верней, сама улыбаясь молодому человеку. – Интересно, каким вы бываете, когда надо плакать, если вас так печалит то, что вам было угодно назвать «счастьем».

Эта улыбка и вызывающий взгляд, разрушив гармонию притворно-невинного ее облика, возродила смелую надежду у молодого моряка. Но, повинуясь своей женской натуре, которая всегда и во всем побуждает женщин делать слишком много или слишком мало, мадмуазель де Верней то как будто стремилась завладеть этим юношей и дарила ему взгляд, блиставший щедрыми обещаниями любви, то, в ответ на его галантные фразы, обливала его холодом строгой скромности – обычный прием, каким женщины маскируют свои истинные чувства. И только в одно-единственное мгновение, когда оба думали, что у другого глаза опущены, они взглядом сообщили друг другу свои мысли, но тотчас поспешили угасить сияние этого взгляда, которое в обоих озарило сердце и потрясло его. И больше они не осмеливались смотреть друг на друга, стыдясь, что одним взглядом сказали так много. Мадмуазель де Верней, решив обмануть надежды незнакомца, держалась с холодной учтивостью и, казалось, с нетерпением ожидала конца завтрака.

– Мадмуазель, вы, должно быть, очень страдали в тюрьме? – спросила г-жа дю Га.

– Да, мадам, но мне кажется, что я и не выходила из нее.

– А для чего предназначен ваш конвой, мадмуазель? Оберегать вас или стеречь? Дорожит вами Республика или подозревает вас?

Мадмуазель де Верней инстинктивно поняла, что г-жа дю Га весьма мало к ней расположена, и рассердилась на нее за эти вопросы.

– Мадам, – ответила она, – я не очень хорошо знаю, каков теперь характер моих отношений с Республикой.

– Может быть, вы внушаете ей трепет? – с некоторой иронией сказал молодой моряк.

– Зачем нескромно касаться секретов мадмуазель де Верней, – промолвила г-жа дю Га.

– О мадам, что может быть любопытного в секретах молодой девушки, которая до сих пор знала в жизни лишь несчастья.

– А ведь у первого консула, по-видимому, прекрасные намерения, – сказала г-жа дю Га, желая возобновить разговор, в котором она надеялась выведать то, что ей хотелось узнать. – Говорят, он собирается приостановить действие законов против эмигрантов.

– Это правда, мадам, – ответила мадмуазель де Верней, пожалуй, с чрезмерной горячностью. – Но почему же тогда мы поднимаем Вандею и Бретань? Зачем разжигать пожар во Франции?..

От этих великодушных, взволнованных слов, которыми она, казалось, бросала упрек самой себе, моряк вздрогнул. Он очень внимательно посмотрел на мадмуазель де Верней, но не мог прочесть в ее лице ни любви, ни ненависти: оно оставалось непроницаемым, не изменились в эту минуту даже нежные его краски, говорившие о тонкости кожи. Неодолимое любопытство вдруг потянуло его к этому странному существу, к которому его уже влекли бурные желания.

– Но скажите, мадам, – спросила мадмуазель де Верней, сделав короткую паузу, – вы едете в Майенну?

– Да, мадмуазель, – ответил молодой человек и вопрошающе посмотрел на нее.

– А знаете, мадам, – продолжала мадмуазель де Верней, – раз ваш сын служит Республике, то…

Она произнесла эти слова с внешним безразличием, но бросила на обоих незнакомцев один из тех беглых взглядов, какие присущи только женщинам и дипломатам.

– …то вы должны опасаться шуанов, – продолжала она, – и вам бы не следовало пренебрегать конвоем. Мы почти стали попутчиками, поедемте вместе до Майенны.

Мать и сын молчали, видимо, советуясь друг с другом взглядами.

– Мадмуазель, – ответил молодой человек, – не знаю, может быть, это не очень благоразумно с моей стороны, но я признаюсь вам, что весьма важные дела требуют нашего присутствия этой ночью в окрестностях Фужера, а мы еще не нашли возможности выехать отсюда. Женщины по природе своей так великодушны, что мне было бы стыдно не доверять вам. Однако, прежде чем отдать себя в ваши руки, нам все же следует знать, выйдем ли мы из них живыми и невредимыми. Кто вы? Повелительница или раба вашего республиканского конвоя? Простите моряка за откровенность, но ваше положение я нахожу каким-то неестественным.

– Мы живем в такое время, сударь, когда с нами и вокруг нас происходит только неестественное. Поверьте, вы совершенно спокойно можете принять мое предложение. А главное, – добавила она, подчеркивая свои слова, – не опасайтесь какого-нибудь предательства: предложение сделано вам очень просто, сделано женщиной, чуждой всяких политических страстей.

– Наше путешествие не лишено будет опасности, – заметил он и лукавым взглядом придал тонкий смысл этому банальному ответу.

– Чего же нам бояться? – насмешливо улыбаясь, спросила она. – Я не вижу никакой опасности… ни для кого!..

«Неужели это говорит та самая женщина, которая взглядом, казалось, разделяла мои желания? – спрашивал себя молодой человек. – А какой тон! Она, несомненно, готовит мне ловушку».

В эту минуту, словно мрачное предупреждение, раздался звонкий, пронзительный крик совы, и так близко, точно она сидела на дымовой трубе.

– Что это? – сказала мадмуазель де Верней. – Плохая примета! Нам не будет пути. Но почему это сова кричит среди бела дня? – спросила она с удивлением.

– Это случается иногда, – холодно ответил молодой человек. – Мадмуазель, – сказал он, помолчав, – может быть, мы принесем вам несчастье, – вы так подумали сейчас. Правда? Мы не поедем с вами.

Слова эти были сказаны с большим спокойствием и сдержанностью. Мадмуазель де Верней с удивлением взглянула на него.

– Сударь, я далека от желания принуждать вас, – сказала она с чисто аристократической надменностью. – Сохраним ту ничтожную частицу свободы, какую оставила нам Республика. Если бы ваша матушка ехала одна, я бы, конечно, настаивала…

В коридоре раздались тяжелые шаги военного, и вскоре в дверях показалось нахмуренное лицо Юло.

– Идите сюда, полковник, – сказала, улыбаясь, мадмуазель де Верней и указала рукой на стул подле себя. – Займемся государственными делами, раз это необходимо. Да улыбнитесь же! Что с вами? Уж нет ли здесь шуанов?

Командира поразила внешность молодого человека, и, широко раскрыв глаза, он с необычайным вниманием смотрел на него.

– Матушка, еще кусочек зайца? Мадмуазель, вы ничего не кушаете, – говорил моряк, ухаживая за сотрапезницами, как любезный хозяин.

Но в изумлении Юло и в настороженности мадмуазель де Верней чувствовалось что-то угрожающе-серьезное, и не замечать этого было опасно.

– Что с тобой, командир? Ты разве знаешь меня? – резко спросил молодой человек.

– Пожалуй, – ответил республиканец.

– В самом деле, мне кажется, ты приходил к нам в школу.

– Я никогда не бывал в школах, – резко возразил Юло. – А ты из какой школы?

– Из Политехнической!

– Ах, вот как! Казарма, где хотят воспитать солдат в дортуарах, – воскликнул Юло, питавший непреодолимое отвращение к офицерам, вышедшим из этого ученого питомника. – А где ты служишь?

– Во флоте.

– Да неужели? – воскликнул Юло и ехидно засмеялся. – А много ты знаешь воспитанников вашей школы, которые служили бы во флоте? Из Политехнической школы, – сказал он строгим тоном, – выпускают только артиллерийских офицеров и офицеров инженерных войск.

Молодой человек не смутился.

– Для меня сделали исключение, во внимание к фамилии, которую я ношу, – ответил он. – В роду у нас все были моряками.

– Вот оно что! А как твоя фамилия, гражданин?

– Дю Га Сен-Сир.

– Так, стало быть, тебя не убили в Мортани?

– Ах, он чуть было не погиб, – поспешно сказала мадам дю Га. – Две пули пробили шляпу моего сына…

– А есть у тебя документы? – спросил Юло, не слушая г-жу дю Га.

– Вы что, желаете их проверить? – дерзко спросил моряк, переводя насмешливый взгляд голубых глаз то на сумрачное лицо командира, то на мадмуазель де Верней.

– А ты, желторотый, не вздумал ли случаем перечить мне? Давай документы, а не то пойдем!..

– Ну, ну, любезный! Я не дурак. Почему я обязан тебе отвечать? Кто ты такой?

– Командующий войсками департамента, – ответил Юло.

– Ого! Тогда мое дело окажется, пожалуй, серьезным. Я буду захвачен с оружием в руках.

И он протянул офицеру стакан бордо.

– Я не хочу пить, – ответил Юло. – Показывай документы.

В эту минуту на улице звякнули ружья и раздались шаги нескольких солдат. Юло подошел к окну, и мадмуазель де Верней вздрогнула, увидев, какая довольная улыбка появилась на его лице. Явное сочувствие девушки ободрило молодого моряка, лицо его приняло холодное и гордое выражение. Порывшись в кармане редингота, он достал из элегантного бумажника документы и подал их офицеру. Юло принялся медленно читать их, сравнивая указанные в паспорте приметы с чертами лица подозрительного путешественника. Во время такой проверки вновь послышался крик совы, но на этот раз нетрудно было различить в нем интонации и переливы человеческого голоса. С насмешливым видом командир вернул тогда бумаги молодому человеку.

– Прекрасно, замечательно, – сказал он, – а все-таки пойдем со мной в округ. Я не любитель музыки.

– Почему вы уводите его в округ? – спросила мадмуазель де Верней изменившимся голосом.

– Деточка, это вас не касается, – ответил командир и сделал обычную свою гримасу.

Тон, слова старого солдата, а главное, унижение, перенесенное в присутствии человека, которому она нравилась, возмутили мадмуазель де Верней; она встала, сразу сбросив с себя маску наивной скромности; лицо ее зарумянилось, глаза засверкали.

– Скажите, документы этого молодого человека удовлетворяют всем требованиям закона? – тихо спросила она слегка дрогнувшим голосом.

– Да, по видимости.

– Ну, так я хочу, чтобы вы его по видимости оставили в покое, – сказала она. – Вы боитесь, что он убежит? Но вы будете конвоировать его, так же как и меня, до Майенны; он поедет в почтовой карете вместе со своей матерью. Без возражений! Я так хочу! Ну, что? – продолжала она, заметив, что Юло позволил себе сделать недовольную гримасу. – Вы все еще находите его подозрительным?

– Еще бы! Довольно подозрительным.

– И что вы хотите сделать с ним?

– Ничего особенного. Только охладим кусочками свинца голову этому шалопаю! – с иронией ответил Юло.

– Вы шутите, полковник! – воскликнула мадмуазель де Верней.

– Идем, приятель! – сказал Юло, кивнув головой моряку. – Ну, живо!

Эти бесцеремонные слова вернули мадмуазель де Верней самообладание, и она улыбнулась.

– Ни шагу! – сказала она молодому человеку, ограждая его горделивым жестом.

– Ах, до чего хороша! – сказал моряк на ухо матери, и та нахмурила брови.

Досада и множество возбужденных, но подавленных чувств придавали в эту минуту новую прелесть лицу молодой парижанки. Франсина, г-жа дю Га, ее сын поднялись; мадмуазель де Верней быстро встала между ними и улыбавшимся командиром, проворно отстегнула две петлицы на своем спенсере, и в том ослеплении, которое охватывает женщину, когда жестоко задето ее самолюбие и когда она нетерпеливо стремится проявить свою власть, как ребенок, мечтающий поскорее испробовать подаренную ему игрушку, она мгновенно выхватила из-за корсажа и подала командиру распечатанное письмо.

– Прочтите, – сказала она, язвительно улыбаясь.

Она повернулась к молодому моряку и, в опьянении триумфа, бросила на него лукавый и влюбленный взор. У обоих взволнованные лица просветлели, оживились румянцем радости, а в душе поднялось множество противоречивых чувств. Г-жа дю Га с одного взгляда угадала, что великодушие мадмуазель де Верней скорее вызвано любовью, чем милосердием. И, конечно, она была права. Прекрасная путешественница покраснела и скромно потупила глаза, угадав все, что говорил этот женский взгляд, затем, в ответ на безмолвное обвинение и угрозу, гордо подняла голову и вызывающе посмотрела на всех. Ошеломленный командир молча вернул ей письмо, скрепленное подписями министров: в нем предписывалось всем властям повиноваться приказаниям этой таинственной особы. Но затем Юло вытащил из ножен шпагу и, переломив ее о колено, бросил обломки на пол.

– Мадмуазель, вы, вероятно, хорошо знаете, что вам полагается делать, но у истого республиканца есть свои убеждения и гордость, – сказал он. – Я не могу служить там, где командуют красивые девицы. Нынче же вечером первый консул получит мой рапорт об отставке, и повиноваться вам будут другие, но только не Юло. Там, где я перестаю понимать, я останавливаюсь, – особенно тогда, когда я обязан понимать.

Он умолк. Наступила тишина. Но вдруг молодая парижанка нарушила ее. Она подошла к Юло и, протягивая ему руку, сказала:

– Полковник, хотя вы и запустили бороду, можете поцеловать меня. Вы настоящий мужчина.

– И я горжусь этим, мадмуазель, – ответил Юло, довольно неловко целуя руку этой странной девушки. – Ну а ты, приятель, дешево отделался от большой беды, – добавил он, погрозив молодому человеку пальцем.

– Командир, – ответил тот, смеясь, – пора кончать шутку. Если хочешь, я пойду с тобой в округ.

– Ты что ж, возьмешь туда и своего свистуна-невидимку Крадись-по-Земле?..

– Крадись-по-Земле? Кто это такой? – спросил моряк с самым неподдельным удивлением.

– А разве за окном не свистели недавно?

– Ну и что же? – возразил моряк. – Скажи, что общего между этим свистом и мною? Я думал, что таким способом тебя предупреждали о своем прибытии солдаты, которых ты, вероятно, вызвал для того, чтобы арестовать меня.

– Ты так думал? В самом деле?

– Ах, Боже мой! Конечно! Выпей же стакан бордо. Превосходное вино!

Искреннее удивление моряка, беспечная непринужденность его манер, его молодое лицо, казавшееся таким юным в рамке тщательно завитых светло-русых локонов, – все это сбивало командира с толку, он колебался, теряясь между множеством подозрений. Заметив, что г-жа дю Га как будто старается разгадать тайное значение взглядов, которые ее сын бросает на мадмуазель де Верней, он спросил у нее:

– Сколько вам лет, гражданка?

– Увы… какими жестокими становятся законы нашей Республики, господин офицер! Мне тридцать восемь лет.

– Не поверю, хоть расстреляйте меня. Крадись-по-Земле где-то здесь, это он свистел. Вы – переодетые шуаны. Разрази вас гром! Я прикажу оцепить гостиницу и произвести везде обыск…

Слова его пресек свист, раздавшийся во дворе, прерывистый и похожий на тот, который все недавно слышали. Юло бросился в коридор и, к счастью для г-жи дю Га, не видел, как она побледнела, услыхав его угрозу. В свистуне он обнаружил кучера, запрягавшего лошадей в почтовую карету, и отбросил свои подозрения, – настолько ему показалось невероятным, чтобы шуаны осмелились орудовать в самом центре Алансона.

– Я прощаю его, но потом он дорого поплатится за то, что заставил нас пережить здесь такие минуты, – сурово сказала мать на ухо сыну, когда Юло вновь появился на пороге комнаты. Смущенное лицо храброго офицера отражало происходившую в его душе внутреннюю борьбу между суровым долгом и природной добротой. Он все еще хранил сумрачный вид – может быть, потому, что должен был признать свою ошибку. Все же он взял стакан бордо и сказал:

– Извини меня, товарищ. Но твоя школа выпускает в армию таких молодых офицеров…

– А что, у разбойников есть еще моложе? – смеясь, перебил его мнимый моряк.

– За кого же вы приняли моего сына? – подхватила г-жа дю Га.

– За Молодца, главаря шуанов и вандейцев, которого им послал лондонский кабинет. Настоящее его имя – маркиз де Монторан.

Юло снова окинул внимательным, испытующим взором обоих подозрительных путешественников, но они посмотрели друг на друга с тем неописуемым выражением лица, которое свойственно высокомерным невеждам и которое мог бы передать следующий диалог: «Ты знаешь, в чем дело?» – «Нет, а ты?» – «Понятия не имею!» – «О чем же он толкует?» – «Он бредит». Затем – оскорбительный, издевательский смех глупцов, вообразивших себя победителями.

Лишь одна Франсина, изучившая все неуловимые оттенки в выражении юного лица своей госпожи, заметила, как она сразу переменилась и словно окаменела, услышав имя роялистского вождя. Юло, совершенно озадаченный, подобрал с полу обломки шпаги, посмотрел на мадмуазель де Верней и, вспомнив, как она растрогала его горячим порывом сердца, сказал:

– Что касается вас, мадмуазель, я от своих слов не отрекаюсь, – завтра же обломки моей шпаги будут у Бонапарта, если только…

– Ах, какое мне дело до Бонапарта, до вашей Республики, до шуанов, короля и Молодца! – воскликнула она, довольно плохо сдерживая запальчивость дурного тона.

Какая-то неведомая прихоть или страсть оживили яркими красками ее лицо, и ясно было, что весь мир перестал существовать для этой девушки с той минуты, как она отличила в нем одно-единственное создание. Но вдруг она вновь обрела вынужденное спокойствие, чувствуя, подобно великому актеру, что на нее обращены взоры всех зрителей. Командир резко повернулся и вышел из комнаты. Мадмуазель де Верней, взволнованная, встревоженная, последовала за ним и, остановив его в коридоре, спросила торжественным тоном:

– Скажите, у вас были очень веские основания подозревать, что этот человек – Молодец?

– Разрази меня гром! Ко мне явился тот фертик, что сопровождает вас, и сообщил, что путешественники, ехавшие в почтовой карете, и почтарь были убиты шуанами. Я это уже знал, но я не знал фамилии убитых путешественников, а их, оказывается, звали дю Га Сен-Сир!

– О, если тут замешан Корантен, я больше ничему не удивляюсь, – с отвращением воскликнула девушка.

Командир ушел, не осмелившись взглянуть на мадмуазель де Верней, ибо опасная ее красота смущала его сердце.

«Останься я на две минуты дольше, я бы сделал глупость: взял бы снова шпагу и согласился бы конвоировать эту девицу», – подумал он, спускаясь с лестницы.

Заметив, что молодой человек не отрывает взгляда от двери, в которую вышла мадмуазель де Верней, г-жа дю Га шепнула ему на ухо:

– Всегда верны себе! Вы из-за женщин и погибнете. Ради какой-то куклы вы обо всем готовы забыть! Зачем вы допустили, чтобы она завтракала с нами? Какая же это мадмуазель де Верней, если она принимает приглашение позавтракать с незнакомыми людьми, если ее конвоируют синие и она обезоруживает их письмом, спрятанным на груди, словно любовная записочка? Это одна из тех тварей, с чьей помощью Фуше хочет захватить вас, а письмо, которое она показала, дано ей для того, чтобы синие содействовали ее замыслам против вас.

– Но, сударыня, великодушие этой девушки опровергает ваше предположение, – ответил молодой человек таким язвительным тоном, что сердце у нее сжалось и она побледнела. – Не забывайте, пожалуйста, что нас соединяют только интересы короля. Вы видели Шарета[19]19
  Шарет де ла Контри Франсуа – бретонский дворянин; с марта 1793 г. стоял во главе контрреволюции в Нижней Вандее. Он запятнал себя многочисленными преступлениями против родины и был казнен в 1796 г.


[Закрыть] у ваших ног, и неужели вселенная теперь не опустела для вас? Неужели вы живете теперь не за тем, чтобы отомстить за него?

Дама стояла в раздумье, словно человек, который видит с берега, как гибнут в море его сокровища, и от этого лишь более пламенно жаждет обрести утраченные богатства. В комнату вошла мадмуазель де Верней. Молодой моряк обменялся с ней улыбкой и ласково-насмешливым взглядом. Каким бы неверным ни казалось им грядущее, как ни была мимолетна их близость, тем более их радовали пророчества надежды. Этот быстрый взгляд не мог ускользнуть от зорких глаз г-жи дю Га, и она поняла его: лоб ее слегка нахмурился, а лицо не могло полностью скрыть ревнивые мысли. Франсина наблюдала за незнакомкой: она увидела, как сверкнули ее глаза, как зарделись щеки, и бретонке показалось, что от грозного внутреннего потрясения адская злоба вспыхнула на этом лице. Но такое выражение промелькнуло на нем быстрее молнии, быстрее мгновения смерти, – г-жа дю Га снова приняла веселый вид, исполненный спокойной самоуверенности, и Франсина решила, что все это ей почудилось. Все же она угадала в этой женщине натуру не менее, а может быть, более бурную, чем мадмуазель де Верней, и вздрогнула, предвидя возможность ужасного столкновения двух характеров такого склада; она затрепетала, увидев, что мадмуазель де Верней подошла к молодому офицеру, взяла его за руки и, повернув лицом к свету, посмотрела на него с кокетливым лукавством.

– Ну, теперь признайтесь, – сказала мадмуазель де Верней, стараясь прочесть правду в его глазах, – вы не гражданин дю Га Сен-Сир.

– Помилуйте, мадмуазель!

– Но гражданин дю Га Сен-Сир и его мать позавчера были убиты.

– Очень жаль! – сказал он, улыбаясь. – Но как бы то ни было, я вам весьма обязан. Я навсегда сохраню к вам чувство глубокой признательности и хотел бы иметь возможность доказать вам это.

– Я думала, что спасла эмигранта, но в образе республиканца вы мне больше нравитесь.

Эти опрометчивые слова, казалось, нечаянно сорвались с ее уст; она сразу смутилась, покраснела до корней волос, и весь ее вид говорил теперь лишь о пленительной наивности чувств; мягким движением она отпустила руки молодого офицера – не потому, что сконфузилась, заметив, что пожимает их, но от какой-то мысли, лежавшей камнем у нее на сердце. А он стоял перед нею, опьяненный надеждой. Но вдруг мадмуазель де Верней как будто рассердилась на себя за свою вольность в обращении, пожалуй, допустимую в мимолетных дорожных приключениях; она снова приняла церемонный вид, поклонилась обоим своим попутчикам и скрылась вместе с Франсиной. Лишь только они вернулись к себе в комнату, Франсина в отчаянии заломила руки и, посмотрев на свою госпожу, сказала:

– Ах, Мари, Мари, сколько событий за такое короткое время! Только с вами могут случаться подобные истории!

Мадмуазель де Верней бросилась ей на шею.

– Ах, вот она жизнь! Я на небесах.

– Может быть, в аду, – возразила Франсина.

– Ну, пусть в аду! – весело сказала мадмуазель де Верней. – Погоди, дай руку, послушай, как бьется мое сердце! Я горю, словно в лихорадке. Что значит для меня теперь весь мир! Сколько раз я видела этого человека в мечтах! Как прекрасно его лицо, какой сверкающий взгляд!

– Но будет ли он любить вас? – упавшим голосом спросила простодушная крестьянка, и лицо ее стало печальным.

– И ты еще спрашиваешь? – воскликнула мадмуазель де Верней. – Разве это так трудно? – спросила она полушутливо, полусерьезно.

– О, конечно, нет! – улыбаясь, ответила Франсина. – Но будет ли он любить вас вечно?

С минуту они в замешательстве смотрели друг на друга: Франсина дивилась своей нежданной опытности, Мари впервые увидела счастливое для себя будущее в любви; она словно склонилась над пропастью, ожидая, что беспечно брошенный туда камень звуком своего падения покажет ее глубину.

– Ну, это уж от меня зависит! – воскликнула она тоном азартного игрока. – Никогда я не пожалею обманутую женщину. Если ее покинули, пусть пеняет на себя. Живым или мертвым, но я сумею сохранить человека, отдавшего мне свое сердце. – И, помолчав, добавила удивленно: – Но откуда у тебя столько опытности, Франсина?..

– Мари, – быстро сказала бретонка, – к нам идут по коридору…

– Увы! Это не он! – воскликнула Мари, прислушиваясь. – Но вот как ты отвечаешь на мой вопрос, – продолжала она. – Понимаю!.. Что ж, я подожду признания или разгадаю тебя.

Франсина была права. В дверь трижды постучали, прервав их разговор. Мари крикнула: «Войдите» – и перед нею предстал капитан Мерль. Отдав честь мадмуазель де Верней, он осмелился наконец бросить на нее нежный взгляд и так был ослеплен ее красотою, что в смятении мог только сказать:

– Явился в ваше распоряжение, мадмуазель.

– Итак, теперь вы стали моим покровителем? Командир полубригады подал в отставку? Так, кажется, называется ваша часть?

– Меня послал мой непосредственный начальник – майор Жерар.

– Значит, полковник Юло очень боится меня? – спросила она.

– Прошу извинения, мадмуазель, Юло не боится, но, видите ли… Женщины… это не по его характеру, ему обидно оказаться под командой генерала в чепчике…

– Однако его долг повиноваться начальству, – возразила мадмуазель де Верней. – Предупреждаю, я люблю субординацию и не потерплю сопротивления. Слышите?

– Сопротивляться вам? О, это было бы весьма затруднительно, – ответил Мерль.

– Откроем совет, – сказала мадмуазель де Верней, – У вас здесь свежие войска, отсюда конвой проводит меня до Майенны, я могу прибыть в нее вечером. Найдем мы в Майенне новых солдат, чтобы ехать дальше не останавливаясь? Шуаны не знают о нашей маленькой экспедиции. Если мы будем ехать ночью, мало вероятно, чтобы, на свое несчастье, мы встретили их в таком большом количестве, что они решатся напасть на нас… Как, по-вашему, возможно это?

– Да, мадмуазель.

– Какова дорога от Майенны до Фужера?

– Тяжелая. Все время горы: то подъем, то спуск… Этот край создан только для белок.

– Ну, пора, пора, отправляемся! – сказала она. – А так как при выезде из Алансона опасаться нечего, идите вперед, мы вас догоним.

«Скажите пожалуйста! Будто лет десять в командирском чине состоит! – думал Мерль, выходя из комнаты. – Юло ошибается, эта девушка не из тех, кто добывает себе ренту на перине. Тысяча чертей! Ежели капитан Мерль желает сделаться майором, не советую ему принимать архангела Михаила за дьявола».

Пока мадмуазель де Верней держала совет с капитаном Мерлем, Франсина вышла в коридор посмотреть из окошка на тот угол двора, куда непреодолимое любопытство влекло ее с самого ее приезда в гостиницу. Она глядела на солому в конюшне с таким сосредоточенным вниманием, словно молилась перед статуей Богоматери. Вскоре она заметила, что по двору к шуану пробирается г-жа дю Га, осторожно, точно кошка, когда та боится замочить себе лапки. Увидев ее, Крадись-по-Земле встал, и поза его говорила о глубочайшей почтительности. Такая странная встреча разожгла любопытство Франсины, она бросилась во двор, прокралась у стены и спряталась за дверью конюшни, постаравшись, чтобы г-жа дю Га не заметила ее; она шла на цыпочках, затаив дыхание, совсем бесшумно, и ей удалось подойти очень близко к шуану, не привлекая его внимания.

– …и если после всех твоих расспросов окажется, что она присвоила это имя, пристрели ее без всякой жалости, как бешеную собаку.