Текст книги "Джевдет-бей и сыновья"

Глава 7. Перед тем как отправиться в путь

Омер проснулся от послеобеденного сна и посмотрел на часы. «Что-то я заспался! К Назлы опоздаю!» Спустился по лестнице, посмотрел в окно. На улице светило яркое весеннее солнце, и деревья в саду за особняком выглядели теперь другими, радостными. Вдали виднелось море. Мимо Бакыркёя проплывала баржа. «А я уезжаю в Кемах!» – вспомнил Омер. Он окончательно решил отправиться работать на строительстве железной дороги и подписал с одной компанией контракт, согласно которому должен был участвовать в строительстве туннеля между Кемахом и Эрзинджаном. Контракт предусматривал также и то, что Омер должен вложить в дело свой собственный капитал. Денег для этого у него сейчас было достаточно, но потом могло прийтись туго. Поэтому он хотел продать дом, который сдавала тетя Джемиле, участок земли в том же районе и лавку в Капалычарши. Чтобы обсудить эти планы, Омер должен был съездить к Джемиле-ханым.

В гостиной сидел дядя и играл в безик с соседом.

– А, проснулся! – поприветствовал он Омера и сказал соседу: – Согласен удвоить!

Тетя вязала что-то из шерсти и поглядывала время от времени в окно. Она тоже сказала Омеру:

– Проснулся?

– Мне сейчас пора уезжать, – сказал Омер, зевнул и подумал: «Нужно быть внимательным! Нельзя поддаваться этой расслабляющей атмосфере!»

– К Джемиле-ханым собрался? – спросила тетя.

– Да, хочу поговорить с ней о том доме и о земельном участке.

– Твой дядя уже обсуждал с ней эти вопросы, ну да ладно. Передавай ей от меня привет. Как поживает ее племянница, как бишь ее зовут?..

– Назлы. Ладно, тетушка, я побежал, а то опоздаю. Вернусь вечером.

Тетя, конечно же, не упустила случая расцеловать его на прощание в щеки, как это делала когда-то мама, чем отняла еще немного времени. Омер вышел за дверь, быстрыми шагами пересек сад и подозвал фаэтон. Рядом со станцией пересел в такси. По пути он с грустью думал о том, что скоро придется уехать из Стамбула, но потом начал прокручивать в голове свои планы и замыслы – это действовало на него успокаивающе. Вспомнил дядю, который каждый день – не только по праздникам – играл с соседом в безик, тетю, вечно что-то вяжущую, и сказал себе: «Нельзя становиться таким, как они! И таким, как Рефик. А терпеть, как Мухиттин, я просто не смогу…» Когда машина проезжала по мосту, он подумал о Назлы и начал вспоминать их беседу месячной давности. «Почему она иногда так краснела? Дочь депутата меджлиса… Надо подумать, чем может быть полезен депутат человеку, собирающемуся стать завоевателем…» Он представил себя мужем Назлы и зятем Мухтар-бея. Вот он получает в Анкаре выгодные подряды, зарабатывает огромные деньги, и все смотрят на него с восхищением, а за спиной говорят: «Этому Омер-бею все мало!» Но потом Омер вдруг устыдился своих мыслей. «Ерунда какая-то!» – пробормотал он себе под нос, улыбнулся и стал размышлять о том, что скажет тете Джемиле.

Дверь ему открыла сама тетя. Она была рада его видеть и, побранив за то, что долго не появлялся, начала расспрашивать, как поживают тетя и дядя, не замерз ли он по дороге (хотя погода была замечательная) и какой кофе будет пить. Внимательно выслушав его ответы, тетя сообщила, что горничная на сегодня отпросилась, немного на нее пожаловалась и удалилась на кухню готовить кофе. Глядя ей вслед, Омер подумал: «Неужели Назлы сегодня нет?»

За кофе беседовали о том о сем. По просьбе Джемилеханым Омер рассказал о здоровье дяди и тети и о том, чем они занимаются. Джемиле-ханым в ответ пожаловалась на свое собственное здоровье, показала опухшие руки и стала рассказывать, как мучает ее ревматизм. Потом, как и ожидал Омер, наступило молчание. Тетя протяжно вздохнула.

И тут Омер быстро-быстро заговорил: скоро он уезжает в Кемах и ему еще до конца года понадобится изрядная сумма денег; не поможет ли тетя Джемиле подыскать покупателей для лавок, земельных участков и дома, которым они совместно владеют?

– Боже мой! Разве можно вот так сразу все продавать? – ужаснулась Джемиле-ханым.

– Нет, тетушка, не сразу! Но потом точно понадобится все распродать.

– Нет, так не годится! Мой покойный отец говорил: как начнешь продавать имущество, так конца этому не будет.

– Но я же не проедать эти деньги собираюсь! – возразил Омер. – Мне нужно вложить капитал в дело.

– Нехорошо это, нехорошо! – пробормотала тетя, однако в конце концов согласилась помочь чем сможет.

«И зачем я сюда пришел? – думал Омер. – Ничем она мне не поможет. Хотя… Эренкёй она знает неплохо».

– Сынок, а где этот Кемах-то?

– Неподалеку от Эрзинджана.

– Там бывает очень холодно…

– Так лето же на носу!

– А все-таки не забудь взять с собой теплые вещи, – посоветовала Джемиле-ханым и принялась рассказывать о каком-то своем дальнем родственнике, жившем в Эрзуруме. Этот родственник пил чай, обмакивая в него огромный кусок сахара, который затем облизывал. Вспомнив про чай, тетя убежала на кухню ставить самовар.

Омер увидел, как в комнату вошла пепельно-серая кошка, и встал с места. «Скоро я уеду из Стамбула», – крутилось у него в голове, но грусти эта мысль уже не вызывала. Он окончательно стряхнул с себя сон и вспомнил, что должен быть завоевателем. «Многое, многое можно сделать в этой жизни!» – сказал он вслух. Кошка, искоса поглядывая на него, подошла поближе, одним махом запрыгнула на кресло, обнюхала подушку и улеглась, свернувшись клубочком.

«Но из Стамбула я уезжаю, не попробовав его толком на вкус», – думал Омер, расхаживая по комнате. Его мучила жажда деятельности. «Хотя какой такой вкус? Когда я жил в Лондоне, то вовсе не думал, что Стамбул такое уж замечательное место». Омер остановился у окна и стал смотреть на Босфор. «Да, я никогда не вспоминал о Стамбуле с любовью, но сейчас понимаю, что здесь – друзья, близкие, знакомый запах, ласковый теплый воздух…» С этим было не поспорить. Омер отвернулся от окна и подошел к противоположной стене, у которой стоял книжный шкаф со сложенными в стопки книгами. «И еще эта девушка… Интересно, что она читает?» Тут ему на глаза попалась кошка. «Но если я останусь здесь, меня засосет эта трясина… А мне нужны деньги!» И с этим поспорить тоже было нельзя. Омер снова подошел к окну. «Я бегу из Стамбула, чтобы заработать денег, но я вернусь и завоюю его!» В небе над Ускюдаром висело два кучевых облака. «Может быть, я придаю всему этому слишком большое значение? Я всем говорю, что многое усвоил в Европе, – не может же это быть глупостью и бредом?» Он снова направился к стене. «Ну уж нет! Я честолюбив. Я не похож на других. Во мне есть смелость! Да где же эта тетушка?»

За спиной послышались шаги. Омер повернулся к двери, ожидая увидеть тетю Джемиле с подносом в руках, но перед ним стояла Назлы.

– Извини, я не могла к вам присоединиться – занималась английским с соседским мальчиком, – сказала Назлы.

Сообразив, что у него на лице застыло растерянное выражение, Омер улыбнулся:

– Конечно, конечно. Стало быть, ты преподаешь английский?

– Ты, кажется, ходил по комнате из стороны в сторону?

Омер с удивлением заметил, какая Назлы высокая.

– Я через три дня уезжаю из Стамбула.

– Вот как? Куда же?

– В Кемах.

Назлы села в облюбованное кошкой кресло и взяла ее на руки.

– На Восток?

– Может быть, мне стоит писать тебе «письма с Востока», как Монтескье? – сказал вдруг Омер ни с того ни с сего. – Хотя нет, та книга называлась «Письма из Персии». И даже не так. «Персидские письма» – вот как она называлась. Читала?

– Читала, – ответила Назлы. По выражению ее лица совершенно невозможно было понять, о чем она думает.

– Наверное, ты много читаешь, – сказал Омер. А потом вдруг заявил: – Я верю в жизнь! – Чувствовал он себя очень глупо.

– Да, но ты мужчина, – сказала Назлы.

В гостиную вошла тетя Джемиле. Должно быть, в том, что молодые люди беседуют наедине, она нашла нечто необычайно восхитительное. Тихо, стараясь остаться незамеченной, пробралась в уголок и присела там, но Омер ее все-таки увидел и понял, что она будет внимательно прислушиваться к разговору.

– Правильно. Я понимаю, как непросто здесь вам, женщинам. Настоящий ад. Вы словно приговорены всю жизнь провести в четырех стенах! – сказал Омер, не глядя на Джемиле-ханым.

– Ну, не так уж все и плохо. К тому же многие барьеры можно преодолеть.

«Какая она умная! – подумал Омер. – Личность! Как это она сказала?.. „Барьеры можно преодолеть!“ Не всякий так скажет. И еще она такая милая…» Он казался себе до ужаса заурядным.

– Кроме того, у нас ведь идут реформы, – продолжала Назлы. – Кое в чем мы достигли очень большого прогресса.

– И правда, – сказал Омер.

– Но ты, должно быть, к реформам относишься пренебрежительно?

– Нет-нет, ни в коем случае. Свои стремления я…

– Ах, Назлы, ну как же можно так разговаривать с гостем! – возмутилась тетя Джемиле.

– Я хочу быть завоевателем! – сказал вдруг Омер.

Джемиле-ханым не замедлила с ответом:

– А ведь и Мехмед Завоеватель был еще очень молод, когда взял Константинополь! И он, говорят, был очень красив. Точь-в-точь как ты! – И тетя хлопнула ладонью по подлокотнику кресла.

Омер испугался, что наговорит еще глупостей. «Да, она очень умная и милая!» – сказал он сам себе. Ему больше не хотелось разговаривать. Хотелось быстрее допить чай и уйти.

– Вы теперь стали такие большие, ведете такие серьезные разговоры, но я-то вас помню вот такусенькими! – проговорила тетя Джемиле, улыбаясь, и начала рассказывать одну историю из детства Назлы. Потом принялась за другую историю, но тут Назлы вспыхнула:

– Тетушка, ну зачем вы всем это рассказываете!

– Омер – это не «все»! Ладно-ладно, я вам сейчас чая принесу.

Дождавшись, пока тетя не выйдет из комнаты, Омер спросил:

– Наверное, она сильно тебя изводит?

– Да! – сказала Назлы и нервно взмахнула рукой. Заснувшая у нее на коленях кошка подняла голову – Сил уже больше нет!

– Вот видишь, реформы даже в дом депутата меджлиса еще не проникли!

– Нет, отец живет в Анкаре.

Наступило молчание.

Вскоре вернулась жизнерадостная тетя Джемиле с подносом в руках. На подносе, кроме чая, лежали бутерброды с вареньем. Тетя стала весело рассказывать о днях своей молодости, потом сделала Назлы замечание: почему та не ест бутерброды.

– Совсем ничего не ест! – сказала она Омеру. – Такая худышка, правда?

– Вовсе нет, тетушка! – возразил Омер. – Как тут похудеешь! – и снова подумал, что сказал глупость.

– Ты тоже ешь! Для вас ведь старалась!

Чтобы не сидеть просто так, Омер взял бутерброд и откусил от него. Чувствовал он себя бестактным чужаком, чуть ли не идиотом. «В атмосфере этого дома есть что-то обездвиживающее… Да и во всем Стамбуле тоже… Что же я сижу? Надо уходить!» – думал Омер, но по-прежнему оставался сидеть, словно хотел продлить непривычное ощущение беспомощности. Он как будто чего-то ждал, но не знал, чего именно, – потому и не вставал. «Мне осталось провести три дня в Стамбуле, а я все рассиживаю в этом сонном доме! Ведь мог бы съездить в Бейоглу, развеяться, повеселиться». И все же Омер чувствовал, что здесь есть что-то такое, чего в Бейоглу он не найдет, и продолжал сидеть, слушая, как тетя Джемиле перескакивает с темы на тему. Потом вдруг сказал сам себе: «Я же собирался стать завоевателем!» – и поднялся с места:

– Мне пора.

– Уезжаешь? Да, ты же ведь уезжаешь! В Кемах. Когда вернешься?

– Кто его знает, – ответил Омер и снова почувствовал себя одиноким холостым мужчиной, ожидающим сочувствия от женщин. Ему стало стыдно. В этом доме он только и делал, что смущался и стыдился.

– Передавай привет тете и дяде!

Его проводили до самых дверей. Омер смотрел на Назлы и пытался разобрать выражение на ее лице, но не находил в нем того, чего хотел, – или ему казалось, что не находит. Уже прощаясь, он шутливо спросил:

– Ну что, писать тебе письма из Персии?

– Пиши, конечно! – сказала Назлы, и в ее глазах на какую-то секунду промелькнуло то выражение, которого он ждал.

– Ты что же, и в Иран поедешь? – спросила тетя Джемиле.

– Нет, это я шучу. Да и книга по-другому называлась! – На душе у него стало легче, как будто он уже вышел на свежий воздух.

– В какие дальние края ты едешь! – сказала тетя. – Счастливого пути! Храни тебя Аллах!

– Я буду вам писать, – ответил Омер. Спускаясь по лестнице, он чувствовал себя сильным и умным.

Глава 8. Дамы в Бейоглу

Поднимаясь по лестнице, Ниган-ханым вспотела. Прислушиваясь к колотящемуся сердцу и дергающей боли где-то в районе носа, сказала сама себе: «Словно и не октябрь сейчас, а лето!» Но лето давно кончилось, и уже месяц, как они вернулись с Хейбелиады в Нишанташи. Было начало октября, но над Бейоглу висело раскаленное марево.

– Здесь он, что ли, живет? – спросила Ниган-ханым у Перихан.

Та кивнула и нажала кнопку звонка. Они пришли к учителю музыки, который должен был давать Айше уроки фортепиано. Всю зиму им предстояло ходить сюда два раза в неделю. Ниган-ханым вовсе не думала, что это будет очень утомительно – доезжать почти до самого Туннеля, подниматься по ступеням на четвертый этаж и ждать, стоя на пропахшей плесенью и пылью лестничной площадке, пока не откроется дверь; но все-таки ей хотелось, чтобы Айше побольше ценила то, что делает для нее мать.

Дверь открыла уже знакомая служанка. Ниган-ханым и Перихан прошли в комнату, на стенах которой были развешены портреты каких-то почтенных европейцев с ухоженными бородами, и сели на скрипучие стулья. За стеной играли на фортепиано. Ниган-ханым посмотрела на часы: без пяти четыре. Перихан сидела рядом, листая журнал, потом это ей наскучило, и она стала смотреть в окно. Ниган-ханым подумала, что они сейчас похожи на пациентов, ждущих очереди в приемной врача. За стеной по-прежнему играли на фортепиано и прекращать, кажется, не собирались. «На что мы только не идем, чтобы научить девочку музыке! – подумала Ниган-ханым. – Теперь ни от кого благодарности не дождешься, а меньше всего от молодых!»

Ниган-ханым посмотрела на Перихан, которая глядела в окно, прислонившись лбом к стеклу. «Совсем еще ребенок!» Самой ей сейчас было сорок восемь. «Я в ее возрасте… Ну-ка, подсчитаем. Перихан сейчас двадцать два. А я в этом возрасте, то есть по новому календарю в тысяча девятьсот десятом году, уже была матерью двоих детей!» Довольная собой, Ниган-ханым прищурилась. Иногда она казалась себе настоящей мученицей, которую никто не ценит. Вот и сейчас она терпела скуку ради этой своевольной девчонки. Чтобы утешиться, Ниган-ханым сказала себе: «Вот дождемся Айше и пойдем в кондитерскую Лебона!» Они договорились с Лейлой-ханым встретиться там в четверть пятого.

Музыка смолкла. Потом, кажется, провели смычком по скрипке, и наступила короткая тишина, сменившаяся звуками шагов. Учитель-венгр что-то говорил на ломаном турецком. Открылась дверь, и первым из нее вышел симпатичный бледный юноша со скрипичным футляром под мышкой. Пока Ниган-ханым размышляла, кто бы это мог быть, вышла и Айше, а за ней, задумчиво улыбаясь, и сам месье Балатц – низенький, пухлый, с такой же ухоженной бородой, как и у людей на портретах. Увидев Ниган-ханым и Перихан, он оживился, стал пожимать им руки и бормотать любезности. На учителя музыки он не очень-то походил, зато был вежливым и обходительным. Выходя на лестницу, Ниган-ханым думала: «Какие хорошие у него манеры. Европеец!» Потом мысли ее приняли несколько странный оборот, и она вздохнула: «Жаль!» Месье Балатц был всего-навсего учителем музыки.

Они снова вышли на проспект. Марева уже не было, по небу плыли торопливые облака. Ветер, горячий, словно дыхание раскаленной печи, обжигал лица. «Будет буря», – подумала Ниган-ханым. Заметив, что Айше повернула в сторону Таксима, окликнула ее:

– Не туда. Сначала купим сластей.

– Мы сейчас разве не домой?

Ниган-ханым рассердилась. К детям, конечно, нужно относиться с пониманием, но и своеволию потакать нельзя!

– Сначала мы пойдем в кондитерскую, – строго сказала она. – Мы договорились там встретиться с тетей Лейлой. Потом поедем домой.

Айше недовольно нахмурилась. Перихан начала о чем-то с ней разговаривать, а Ниган-ханым снова подумала о том, какие дети неблагодарные – ничего не ценят. Потом стала смотреть на витрины.

На витринах, правда, ничего интересного не было. Вернувшись с островов, она искала хорошую ткань для штор в спальню, но так и не нашла. Сколько они с Перихан сегодня обошли лавок, а присмотрели только ту холстину с голубыми цветами. Ничего не было в лавках. Собственно говоря, в Турции никогда ничего не было. Вот, например, знаменитый магазин Христодиадиса. И что у него на витрине? Скверный ситец, местные ткани, которые скоро выцветут, унылые манекены в готовой одежде. Ничего нет. Ниган-ханым почувствовала, что снова начинает злиться, и отвернулась от витрин.

Посмотрела вокруг и увидела, что Айше и Перихан куда-то делись. «Потерялись!» – подумала Ниган-ханым и остановилась. Ни на одной, ни на другой стороне проспекта среди толпы девушек видно не было. Потом она вдруг увидела заплетенные в косы волосы Айше – на той же стороне улицы, но довольно далеко впереди. Тут же была и Перихан. Девушки шли, о чем-то говорили и даже не вспоминали о ней. Ниган-ханым почувствовала себя несправедливо обиженной. Подумав, что не стоит поддаваться этому чувству, она пошла вслед за девушками, но обида не проходила. Они тем временем заметили ее отсутствие, остановились и стали выглядывать ее в толпе.

Подойдя к ним, Ниган-ханым спросила, стараясь, чтобы голос звучал сурово и обвиняюще:

– И о чем это таком, интересно мне знать, вы разговаривали?

– Да так, ни о чем, – ответила Перихан.

Ниган-ханым нахмурилась. У Айше на лице было виноватое выражение. Ниган-ханым решила проявить настойчивость:

– Ничего себе ни о чем! Так увлеклись, что меня потеряли. А ну, отвечайте, о чем говорили!

На лице Айше виноватое выражение сменилось решительным.

– Зачем ты за мной приходишь? Я и сама замечательно могла бы добираться домой. В конце концов, из лицея-то я сюда приезжаю одна!

Ах вот оно что! Значит, ей не нравится, что мать за ней приезжает! Ниган-ханым почувствовала, как все ее существо охватывает гнев: даже губы начали подрагивать. Вот, значит, как! Ей захотелось закричать на эту глупую, невоспитанную девчонку, втолковать ей кое-что, да так, чтобы она это не забыла никогда в жизни. Но вокруг были люди. Над улицей, под облачным желтоватым небом, летали голуби. Ветер подул сильнее. Тут Ниган-ханым заметила, что они уже подошли к кондитерской, и решительно направилась внутрь. Дочь и невестка последовали за ней.

Лейла-ханым еще не пришла. Они сели за маленький столик и попросили девушку-официантку принести чай и пирожные. Потом наступило долгое молчание. Ниган-ханым поняла, что пирожные не доставят ей никакого удовольствия. «Значит, она не хочет, чтобы я за ней приходила!»

– Почему ты не хочешь, чтобы я за тобой приходила?

Айше молчала и глядела виновато. Стало быть, поняла, что не права.

– Почему не хочешь? Почему?

Чтобы добиться от этой девчонки ответа, нужно было повторить вопрос раз пять.

– Почему не хочешь? Говори! Стыдишься с матерью по улице пройтись?

– Нет, не стыжусь, – тоскливо сказала Айше.

– Тогда почему? Почему бы мне за тобой не приходить? Думаешь, легко было найти этого учителя? Я все для тебя делаю! Почему?

Из глаз Айше покатились слезы.

«Этого еще не хватало! – подумала Ниган-ханым. – Да еще у всех на виду!» Она посмотрела по сторонам. За одним из столиков у окна сидел господин в дорогом костюме и читал газету. За столиком слева пересмеивались две дамы. Ниган-ханым внимательно к ним пригляделась: не заметили. В ней снова стало нарастать раздражение. «Замуж нужно ее выдать, вот что. В самое ближайшее время обязательно нужно выдать ее замуж. А иначе она на всю жизнь останется капризной, всем недовольной плаксой. Посмотрите только на нее! А ведь уже шестнадцать лет. Замуж, и точка!»

Айше опустила голову и обхватила ее руками.

– Ну-ка, вытри слезы. Смотри, чай несут!

Вместе с чаем принесли и пирожные, но настроения они никому не подняли. Все начали жевать, уставившись в свои изящные чашечки. «И Лейлу не дождались», – равнодушно отметила Ниган-ханым. Ее мысли были заняты другим. «За кого бы ее выдать?» Решила посоветоваться с мужем, но сразу передумала. Эта капризная девчонка была единственной слабостью Джевдет-бея. Если сказать ему про замужество, начнет морщиться, расстраиваться, говорить, что еще рано…

Айше не стала доставать платок, вытирала глаза руками. Перихан выглядела печальной.

«За кого бы выдать девочку? За кого?» Ниган-ханым перебирала в памяти всех взрослых и хорошо образованных молодых людей из знакомых семейств. «За Омера? Или за старшего сына Резан?» Она отрезала от своего шоколадного пирожного маленькие кусочки, отпивала чай и бормотала про себя, словно мурлыкала песенку: «За кого бы? За кого? За младшего сына Нусрет-бея? Сын Сабихи, кажется, учился в Париже?» Гнев ее утих, и пирожное стало вкусным. Поглядывая на виновато сжавшуюся Айше, Ниган-ханым обдумывала кандидатуры возможных женихов, словно играла в увлекательную игру.

Дверь открылась, и в кондитерскую быстрыми, уверенными шагами вошла Лейла-ханым, веселая и оживленная, как всегда. «Ах, про ее-то сына я и забыла!» – и Ниган-ханым попыталась вспомнить, как выглядит Ремзи, которого она не видела с самого Курбан-байрама. Лейла-ханым, улыбаясь, подошла к их столику. «Надо поцеловаться!» – подумала Ниган-ханым и вытянула шею. Мягкие щеки Лейлы-ханым приятно пахли. Пока она целовала Айше и Перихан, Ниган-ханым смотрела на нее и думала: «Да, Ремзи будет в самый раз!» Лейла-ханым уселась за стол, заказала чай и пирожное и начала рассказывать.

Ей было о чем рассказать. Они только что вернулись в Шишли из Суадийе, где у них был летний домик. За лето у Лейлы-ханым накопилось много такого, о чем можно было поговорить. Сначала она рассказала о двух свадьбах, сыгранных в конце лета. Ниган-ханым пожалела, что не смогла на них побывать, но, дослушав рассказ, поняла, что многого не упустила, и обрадовалась. Потом Лейла-ханым рассказала, как видела приезжавшего в начале сентября в Турцию английского короля: король, одетый в светлый спортивный костюм, вместе с гази[58]58
  Гази – звание героя-победителя, присваиваемое правительством особо отличившимся военачальникам; титул первого президента Турецкой Республики Мустафы Кемаля Ататюрка.


[Закрыть] наблюдал за соревнованиями парусных яхт. Рядом с королем была неизвестная женщина, точно не его супруга – об этом много говорили. Лейла-ханым, конечно же, рассказала, что именно говорили. Ниган-ханым тоже видела короля, и ей тоже было о чем рассказать: в первый день визита, когда король и гази отправились из дворца Долмабахче в Бейоглу, они проезжали прямо мимо их дома. На короле были темно-серый костюм в белую полоску, светлосерая рубашка и черный галстук. Все домашние вышли в сад и встретили процессию овацией. Лейла-ханым сказала, что король в жизни более красивый мужчина, чем на фотографи ях в газетах, но с гази ему все-таки не сравниться. Потом дамы решили выпить еще по чашечке чая. Лейла-ханым рассказала о своем походе по магазинам: ей тоже ничего приличного найти не удалось. Ниган-ханым махнула рукой и вздохнула. Некоторое время говорили о том, что в Турции ничего нет. Затем Лейла-ханым сказала, что в конце зимы они собираются поехать в Европу. Ниган-ханым расстроилась: Джевдет-бей, хоть и торговал долгие годы с Европой, ездить туда не любил. Так они и не побывали нигде, кроме Берлина.

Девушка-официантка принесла чай. Ниган-ханым краем глаза взглянула на Айше: пирожное не доела, чай не допила.

– Чай остынет, пей скорее! – не сдержалась Ниган-ханым и вдруг поняла, что перебила Лейлу. Та, улыбаясь, повернулась к Айше. «Замуж, замуж!» – подумала Ниган-ханым и поняла, что хочет наказать Айше. Сделав несчастный вид кивнула в ее сторону: – Знаешь, что она недавно мне заявила? Не хочу, го ворит, чтобы ты приходила меня забирать после уроков музыки!

– Нет-нет, она не могла такое сказать! – заулыбалась Лейла-ханым.

Ниган-ханым почувствовала раздражение. Никто не хотел ничего воспринимать всерьез. Слова потеряли всякое значение.

– Сказала, сказала! Перихан свидетельница!

Сейчас она казалась себе на удивление тихой и нерешительной. «Даже собственную дочь не могу отругать как следует! Нужно ее выдать за Ремзи!» – но и эта мысль уже не казалась такой утешительной, как раньше. В кондитерской царил унылый полумрак. Не купить ли здесь засахаренных фруктов? Ниган-ханым вспомнила, как зимами они с покойной мамой ели засахаренные кусочки груши. Воспоминание это было очень утешительным, и настроение улучшилось.

Сверкнула молния, кондитерская на мгновение озарилась голубоватым светом. По окнам начал барабанить дождь. «Домой поедем на такси!» – решила Ниган-ханым и заметила, что снова прищурилась.