Текст книги "Тень Гегемона"

– А у тебя на всем лице. Брось дуться.

– Знаешь, я начинаю думать, что нет ничего приятнее одиночного заключения.

– Петра, ты лучше всех прочих, – сказал Ахилл. – Кроме одного.

– Боба.

– Эндера, – ответил Ахилл. – А Боб – чушь. Боба больше нет.

Петра не ответила. Ахилл всмотрелся ей в лицо:

– Неужто нет язвительных комментариев?

– Боб мертвый, а ты живой, – сказала Петра. – Это несправедливо.

Фургон замедлил ход и остановился.

– Ну вот, – произнес Ахилл. – За приятной беседой время летит незаметно.

Летит. Петра услышала над головой самолет. Взлетает или садится?

– Куда мы летим? – спросила она.

– А кто сказал, что мы куда-нибудь летим?

– Мы летим из страны. – Петра тут же высказывала мысли, приходящие в голову. – Ты понял, что теряешь в России свое уютное рабочее место, и смываешься без шума.

– Ты прекрасный профессионал. Ты продолжаешь устанавливать новые стандарты ума.

– А ты продолжаешь устанавливать новые стандарты провала.

Ахилл запнулся, но продолжал, будто Петра ничего и не говорила:

– Они поставят воевать со мной других детей. Ты их знаешь. Знаешь их слабости. Кто бы ни был моим противником, ты будешь моим советником.

– Нет.

– Мы на одной стороне. Я хороший на самом деле, и ты меня полюбишь.

– Конечно, – сказала Петра. – Что ж тут не любить?

– А письмо, – вдруг вспомнил Ахилл, – ты же его Бобу написала?

– Какое письмо?

– Вот почему ты и не веришь, что он мертв.

– Верю, – сказала Петра. Но она знала, что предыдущая заминка ее выдала.

– Или думаешь: если он получил твое письмо до того, как я его убил, почему так много времени прошло после его смерти, пока все это попало в новости сети? А ответ очевиден, Пет. Догадался кто-то другой. Кто-то другой расшифровал письмо, и это меня по-настоящему злит. Так что не говори мне, что там написано, я сам расшифрую. Это не должно быть так уж трудно.

– Наоборот, легче легкого. В конце концов у меня же хватило глупости попасть к тебе в плен. Даже хватило глупости никому письма не посылать.

– Я надеюсь, когда я его расшифрую, там не будет обо мне ничего неуважительного. Иначе я тебя до полусмерти изобью.

– Ты прав, – сказала Петра. – Ты действительно неотразим.

Через пятнадцать минут они летели в небольшом самолете, держащем курс на юго-восток. Это была шикарная машина – для своих размеров, и Петра подумала, принадлежит этот самолет какой-то из тайных служб или королю преступного мира. А может быть, и то и другое.

Она хотела изучить Ахилла, рассмотреть его лицо, понять мимику. Но не хотела, чтобы он заметил ее интерес. Поэтому она стала смотреть в окно, думая, не поступает ли при этом как покойный психиатр – смотрит в сторону, чтобы не глядеть в глаза горькой правде.

Когда звоночек сообщил, что можно расстегнуть ремни, Петра встала и пошла в туалет. Там было тесновато, но по сравнению с коммерческими самолетами очень даже удобно. И были матерчатые полотенца и настоящее мыло.

Петра тщательно стерла мокрым полотенцем кровь и ошметки мяса с одежды. От грязной одежды было никуда не деться, но можно было хотя бы убрать видимую грязь. Когда Петра кончила вытираться, полотенце стало уже настолько мерзким, что она его бросила и взяла для лица и рук новое. Она скреблась изо всех сил, пока кожа не стала гореть, но соскребла все. И даже намылила волосы и вымыла их над крошечным умывальником – самое трудное было полоскать их, поливая по одной чашке за раз.

Все это время Петру не отпускала мысль, что последние минуты своей жизни психиатр слушал ее слова, насколько он глуп и насколько бесполезна работа всей его жизни. Пусть она была права, как доказала его смерть, но факт оставался фактом: каковы бы ни были его мотивы, он пытался спасти ее из рук Ахилла. Ради этого он отдал жизнь, как бы по-дурацки ни было спланировано все предприятие. Все остальные спасательные операции прошли гладко, хотя были наверняка спланированы так же плохо. Очень многое зависело от случайности, и каждый в чем-то был глуп. Петра была глупа в том, что говорила людям, имеющим над ней власть. Злила их. И продолжала это делать, понимая, что это глупо. А если делаешь глупость и знаешь, что это глупость, то тогда ты еще глупее.

Как он ее назвал? Неблагодарной девчонкой.

И очень точно определил.

Как она ни переживала его смерть, как ни ужаснуло ее то, что она видела, как ни страшно было оказаться снова под властью Ахилла, как ни одиноко ей было последние недели, Петра все равно не могла найти способ заплакать. Потому что глубже всех этих чувств лежало нечто более сильное. Ум продолжал искать способы дать кому-нибудь знать, где она. Однажды она это сделала и сможет сделать это еще раз, так или нет? Пусть ей плохо, пусть она самая презренная из людей, пусть она попала в самые тяжелые детские переживания, но она не собирается подчиняться Ахиллу ни на миг больше, чем будет вынуждена.

Самолет внезапно вильнул, и Петру бросило на унитаз. Она упала на стенку – дальше было некуда, но не могла подняться, потому что самолет ушел в крутое пике, и несколько минут Петра хватала ртом воздух – уже не богатый кислородом воздух салона, а холодный разреженный наружный воздух, от которого закружилась голова.

Корпус пробит. Нас сбили.

И вопреки неукротимой воле к жизни мелькнула мысль: хорошо для всех. Пусть погибнет Ахилл, и кто бы ни был еще в этом самолете, для человечества это будет великий день.

Она открыла дверь и вышла в салон.

Боковая дверь была приоткрыта. А в двух метрах от нее стоял Ахилл, и ветер трепал его волосы и одежду. Он позировал, будто понимал, как красиво смотрится на самом краю смерти.

Петра направилась к нему, держась подальше от двери, но поглядывая наружу, чтобы понять, на какой высоте они летят. Не слишком высоко по сравнению с крейсерской высотой, но выше любого дома, моста или плотины. Упасть из самолета – смерть.

Если бы подобраться сзади и толкнуть…

Увидев Петру, Ахилл широко улыбнулся.

– Что случилось? – заорала она, перекрикивая шум ветра.

– Я подумал, – крикнул он в ответ, – что сделал ошибку, взяв тебя с собой.

Он открыл дверь нарочно. Для нее.

Петра не успела шагнуть назад, как он выбросил руку и схватил ее за запястье.

Его глаза горели огнем. Не огнем безумия, а… да, восторга. Как будто Петра показалась ему вдруг удивительно красивой. Но дело было, конечно, не в ней. Это власть над ней приводила его в такой восторг. Это себя он любил с такой силой.

Петра не стала вырываться. Вместо этого она вывернула руку и тоже вцепилась в Ахилла.

– Давай, прыгаем вместе! – крикнула она. – Ничего более романтического не придумать.

Он придвинулся к ней.

– А как же история, которую мы с тобой вдвоем собирались творить? – Ахилл засмеялся. – А, понял! Ты подумала, что я хочу тебя выбросить из самолета. Нет, Пет, я хочу тебя подержать, пока ты будешь закрывать дверь – как якорь. Нам же не надо, чтобы тебя засосало наружу?

– У меня другое предложение. Я буду якорем, а ты закроешь дверь.

– Якорем должен быть более сильный и тяжелый из двух. А это я.

– Тогда пусть себе будет открытой, – предложила Петра.

– До самого Кабула мы с открытой дверью не долетим, Что он имел в виду, сообщая Петре место назначения?

Что он ей доверяет? Или что не важно, что она будет знать, потому что все равно ей помирать?

Но тут Петре в голову пришла очень простая мысль; если он хочет ее убить, он это сделает. Так чего беспокоиться? Если он хочет убить ее, выбросив из самолета, чем это хуже пули в лоб? Смерть есть смерть. А если он не собирается ее убивать, то дверь надо закрыть, и Ахилл в качестве якоря сгодится за неимением лучшего.

– А никто из экипажа этого сделать не сможет? – спросила Петра.

– Там только пилот. Ты сможешь посадить самолет? Петра покачала головой.

– Значит, он остается в кабине, а мы закрываем дверь.

– Не хочу подкалывать, – сказала Петра, – но трудно было придумать что-нибудь глупее, чем открывать дверь.

Он только улыбнулся во весь рот.

Крепко держась за его руку, Петра вдоль стены пробралась к двери. Она была только приоткрыта – скользящая на пазах дверь. Так что Петре не пришлось тянуться слишком далеко из самолета. И все же в руку вцепился холодный ветер, и очень трудно было схватиться за ручку двери и притянуть дверь на место, И даже когда Петра притянула ее, у нее просто не хватало сил преодолеть сопротивление воздуха и захлопнуть дверь.

Ахилл это увидел, и поскольку дверь уже была закрыта настолько, что выпасть человек не мог и воздухом его тоже не могло засосать наружу, он отпустил руку Петры и переборку и взялся за ручку двери.

Если толкнуть, а не тянуть, подумала Петра, ветер мне поможет и мы можем оба выпасть.

Сделай, говорила она себе, Сделай. Убей его. Даже если ты при этом погибнешь, дело того стоит. Это же Гитлер, Сталин, Чингиз и Аттила в одном лице.

Но могло и не получиться. Его может не выбросить наружу, и она погибнет одна, бессмысленно. Нет, надо будет потом найти способ его уничтожить, и способ верный.

Но в глубине души Петра понимала, что просто не готова умереть. Не важно, насколько это было бы благом для человечества, не важно, насколько заслужил смерти Ахилл, она не будет его палачом – сейчас не будет, не будет, если для этого надо отдать жизнь. Если она себялюбивый трус, так тому и быть.

Они тянули изо всех сил, и наконец дверь с сосущим звуком миновала порог сопротивления ветра и защелкнулась. Ахилл повернул задрайку.

– С тобой летать – всегда приключения, – сказала Петра.

– Кричать больше не надо. Я тебя отлично слышу.

– Почему бы тебе не бегать с быками в Памплоне, как любому, кто стремится к самоуничтожению?

Он не отреагировал на колкость.

– Наверное, я тебя недооценил. – Эти слова прозвучали с некоторым удивлением.

– Ты хочешь сказать, что в тебе еще сохранилось что-то человеческое? Что тебе бывает действительно нужен кто-то другой?

И снова он оставил ее слова без внимания.

– Ты лучше выглядишь без крови на лице.

– Все равно до твоей красоты мне далеко.

– У меня знаешь какое правило насчет пистолетов? Когда начинается стрельба, постарайся стоять за спиной стрелка. Там меньше грязи.

– Если только от тебя не отстреливаются. Ахилл рассмеялся;

– Петра, я никогда не стреляю, если жертва может отстреливаться.

– И ты так хорошо воспитан, что всегда открываешь дверь для дамы.

Он перестал улыбаться.

– Иногда бывают такие импульсы, – сказал он. – Но они не непреодолимы.

– Жаль. А то мог бы косить на невменяемость. Глаза Ахилла блеснули, но он вернулся в свое кресло. Петра выругала сама себя. Так его поддразнивать – чем это отличается от прыжка из самолета?

И опять-таки: может быть, то, что она говорит с ним без подобострастия, и заставляет его ее ценить.

«Дура ты, – сказала себе Петра. – Тебе этого парня не понять – ты недостаточно безумна. Не пытайся понять, почему он делает то или иное, или понять его чувства к кому-то или чему-то. Изучай его, чтобы выяснить, как он составляет планы, это ведь он наверняка будет делать, и тогда ты когда-нибудь сможешь нанести ему поражение. Но никогда не пытайся его понять. Если ты сама себя не понимаешь, как ты можешь надеяться понять такой искаженный ум?»

В Кабуле посадки не было. Самолет сел в Ташкенте, заправился и полетел через Гималаи в Нью-Дели.

Значит, он солгал насчет конечного пункта. Все-таки он ей не верил. Но пока он воздерживается от ее убийства, с некоторым недоверием можно смириться.

9
РАЗГОВОРЫ С УМЕРШИМИ

Кому: Carlotta % agape @ vatican. net / orders / sisters / ind

От: Locke % espinoza @ polnet. gov

Тема: Ответ для Вашего мертвого друга

Если Вы знаете, кто я такой, и имеете контакт с некоторым человеком, которого считают мертвым, прошу Вас информировать этого человека, что я приложу все усилия, чтобы оправдать его ожидания. Я думаю, что наше дальнейшее сотрудничество возможно, но не через посредников. Если Вам непонятно, о чем я говорю, то прошу Вас меня об этом проинформировать, чтобы я мог снова начать поиски.

Придя домой, Боб увидел, что сестра Карлотта собирает вещи.

– Переезжаем? – спросил он.

Они заранее договорились, что решение о переезде может принять любой из них, не обосновывая. Это был единственный способ действовать по неосознанным ощущениям, что кто-то к ним приближается. Им не хотелось провести последние мгновения жизни в диалоге вроде: «Я чувствовал(а), что надо было переезжать еще три дня назад!» – «Почему же ты не сказал(а)?» – «Потому что причины не было».

– У нас два часа до самолета.

– Погоди минуту, – напомнил Боб. – Ты решаешь, что надо ехать, а я тогда решаю куда. Такова была договоренность. Она протянула ему распечатанное письмо. От Локи.

– Гринсборо, Северная Каролина в США, – сказала она.

– Может, я не все понял, – сказал Боб, – но я не вижу здесь приглашения.

– Он не хочет посредников, – ответила Карлотта. – А мы не можем исключить возможность, что его почта прослеживается.

Боб взял спички и сжег письмо в раковине, смял пепел и смыл его.

– А что от Петры?

– Пока ни слова. Семь человек из джиша Эндера освобождены. Русские говорят, что место, где держат Петру, еще не обнаружено.

– Чушь собачья.

– Пусть так, но что мы можем сделать, если они нам не говорят? Боб, я боюсь, что Петры нет в живых. Ты должен понять, что это самая вероятная причина их запирательства.

Боб это знал, но не верил.

– Ты не знаешь Петру, – сказал он.

– Ты не знаешь Россию, – ответила Карлотта.

– Во всех странах приличных людей большинство.

– Ахилл смещает это равновесие всюду, где появляется. Боб кивнул:

– На рациональном уровне я с тобой согласен. А на иррациональном верю, что когда-нибудь с ней увижусь.

– Не знай я тебя слишком хорошо, я бы могла принять это за признак веры в воскресение.

Боб поднял чемодан.

– Я стал больше или он меньше?

– Чемодан того же размера.

– Значит, я расту?

– Конечно, растешь. Посмотри на свои штаны.

– Пока я в них влезаю.

– На лодыжки посмотри.

– А!

Щиколотки были видны больше, чем когда покупали штаны.

Боб никогда не видел, как растет ребенок, но его беспокоило, что за недели в Араракуаре он стал выше на пять сантиметров. Если это переходный возраст, то где другие признаки, которые должны прийти вместе с ростом?

– Новую одежду купим в Гринсборо, – сказала сестра Карлотта.

– Это там, где вырос Эндер.

– И там, где он впервые убил.

– Ты никак не можешь об этом забыть?

– Когда Ахилл был в твоей власти, ты не стал его убивать.

Бобу не понравилось такое сравнение с Эндером. Сравнение не в его пользу.

– Сестра Карлотта, сейчас нам было бы куда проще жить, если бы я тогда его убил.

– Ты проявил милосердие. Ты подставил другую щеку. Дал ему шанс исправить свою жизнь.

– Я добился того, чтобы его отправили в сумасшедший дом.

– И ты продолжаешь считать, что это была слабость?

– Да, – ответил Боб. – Я предпочитаю правду лжи.

– Ага, – заметила Карлотта. – Добавлю еще одно достоинство к твоему списку.

Боб не смог сдержать смеха.

– Я рад, что ты меня любишь.

– Ты боишься встречи с ним?

– С кем?

– С братом Эндера.

– Это не страх.

– А что же?

– Скепсис.

– Он в этом письме проявил скромность, – сказала сестра Карлотта. – Он не был уверен, что все правильно просчитал.

– Да, это мысль. Гегемон-скромняга.

– Он еще не Гегемон.

– Он освободил семь ребят из джиша Эндера одной статейкой. У него есть влияние. Есть честолюбие. А теперь он еще и скромности научился – нет, это для меня слишком.

– Смейся, если хочешь, а пока что пошли искать такси. На последнюю минуту не оставалось никаких дел. Они платили за все наличными и никому ничего не были должны. Можно было идти.

Карлотта и Боб жили на деньги, снятые со счетов, созданных для них Граффом. В счете, которым пользовался Боб сейчас, нельзя было проследить никакой связи с Юлианом Дельфийски. На этот счет шло его военное жалованье, включая боевые и пенсионные. МКФ создал для всех ребят из джиша Эндера очень большие трастовые фонды, которые станут доступны к совершеннолетию. Накопленные зарплаты и премии должны были дать ребятам возможность прожить детство. Графф заверил Боба, что у него не кончатся деньги, пока он скрывается.

Деньги сестры Карлотты шли из Ватикана. Там был человек, знающий, чем она занимается. У Карлотты тоже было достаточно денег на текущие нужды. Ни у кого из двоих не было склонности воспользоваться этой ситуацией. Они тратили мало – сестра Карлотта, потому что больше ей не было надо, Боб, потому что понимал, что любая пышность или излишества привлекут внимание людей и запомнятся, образуя след. Он всегда казался ребенком, который выполняет бабушкины поручения, а не героем-недомерком, тратящим свои наградные.

Паспорта тоже не создавали проблем. Опять-таки Графф смог потянуть за нужные ниточки. Учитывая их внешний вид – оба средиземноморского типа, – паспорта им выдали каталонские. Карлотта хорошо знала Барселону, и каталонский был языком ее детства. Сейчас она еле говорила на нем, но это было не важно – мало кто вообще его помнил. И никто не удивлялся, что ее внук этого языка не знает совсем. И вообще, много ли каталонцев можно встретить в дороге? Кто попытается проверить? Если кто-то станет слишком любопытным, они просто переедут в другой город, даже в другую страну.

Самолет приземлился сперва в Майами, потом в Атланте, потом в Гринсборо. Боб и Карлотта устали и всю ночь проспали в отеле аэропорта. На следующий день они вошли в сеть и распечатали расписание автобусных маршрутов округа. Система была современной, крытой и электрифицированной, но карта показалась Бобу бессмысленной.

– Почему вот здесь автобусы не ездят? – спросил он.

– Здесь живут богатые, – объяснила ему Карлотта.

– Их заставляют жить всех в одном месте?

– Так им безопаснее, – сказала Карлотта. – А еще больше шансов, что дети будут вступать в брак с детьми из других богатых семей.

– Но почему им не нужны автобусы?

– Они ездят в индивидуальных машинах. Могут себе позволить платить налоги на транспорт. Это дает им свободу самим планировать свое время. А заодно показывает всем, какие они богатые.

– Все равно глупо. Смотри, как далеко приходится автобусам объезжать.

– Эти богатые не хотят забирать свои улицы под крыши ради системы транспорта.

– Ну и что из того? – не понял Боб. – Мало ли кто чего не хочет?

Сестра Карлотта засмеялась:

– Боб, разве у военных мало глупостей?

– В конечном счете человек, выигрывающий битвы, получает право принимать решения.

– Ну а эти богатые люди выиграли экономические битвы. Или их деды выиграли. Так что почти всегда получается так, как они хотят.

– Иногда мне кажется, что я вообще ничего не понимаю.

– Ты прожил половину своей жизни в трубе в космосе, а до того жил на улицах Роттердама.

– Я жил с семьей в Греции, жил в Араракуаре. Должен был уже начать разбираться.

– То была Греция и Бразилия. А это – Америка.

– Значит, деньги правят в Америке, а там – нет?

– Не так, Боб. Деньги правят почти повсюду. Но в разных культурах это проявляется по-разному. В Араракуаре, например, сделано так, что трамвайные линии проходят к богатым районам. Зачем? Чтобы слуги могли ездить на работу. В Америке больше боятся воров, и потому признак богатства – сделать так, чтобы добраться в такие районы можно было только на личной машине или пешком.

– Иногда я скучаю по Боевой школе.

– Это потому, что там ты был одним из богатейших – в той валюте, которая там котировалась.

Боб задумался. Как только ребята увидели, что он, слабый и сопливый, может обогнать их по любому предмету, это дало ему какую-то власть. Каждый знал, кто он такой. Даже те, кто над ним насмехался, выказывали ему какое-то ворчливое уважение. Но…

– Там не всегда бывало по-моему.

– Графф мне рассказывал о твоих ужасных выходках. Ты лазил по вентиляционным каналам и подслушивал. Взламывал компьютерные системы.

– Но меня поймали.

– Не так быстро, как им бы хотелось. А разве тебя наказали? Нет. Почему? Потому что ты был богатым.

– Талант и деньги – вещи разные, – не сдавался Боб.

– Это потому, что деньги ты можешь унаследовать от предка, который их заработал. И ценность денег признают все, но только избранная группа понимает ценность таланта.

– Так где же живут Виггины?

У сестры Карлотты были адреса всех семей с этой фамилией. Их было немного – большинство писало свою фамилию как Виггинз.

– Но это вряд ли нам поможет, – сказала Карлотта. – Домой к нему ходить не надо.

– А почему?

– Потому что мы не знаем, в курсе ли его родители, чем он занимается. Графф считает, что наверняка нет. Если придут двое иностранцев, они могут заинтересоваться, чем занимается в сетях их сын.

– А тогда где?

– Он мог бы быть школьником, но, учитывая его ум, я почти ручаюсь, что он – студент колледжа. – Сестра Карлотта, продолжая разговаривать, запрашивала информацию. – Колледжи, колледжи, колледжи… их в этом городе полно. Начнем с самого большого, где ему удобнее всего затеряться.

– В каком смысле? Никто же не знает, кто он такой.

– Питер же не хочет, чтобы кто-нибудь заметил, что он совсем не тратит времени на учебу. Он должен выглядеть как нормальный парень своего возраста. Он должен проводить время с друзьями, или с девушками, или с друзьями в поисках девушек. Или с друзьями, которые пытаются отвлечься от того факта, что девушек найти не могут.

– Ты что-то слишком много знаешь об этом для монахини.

– Я не родилась монахиней.

– Да, но ты родилась девочкой.

– Никто лучше не знает повадок мальчишек-подростков, чем девчонки-подростки.

– И что тебя заставляет думать, что он этого не делает?

– Быть Локи и Демосфеном – это работа на полный день.

– Так почему ты думаешь, что он вообще учится в колледже?

– Родители бы забеспокоились, если бы он сидел целые дни дома, отправляя и получая письма.

Насчет родителей Боб ничего сказать не мог. Своих он узнал только после конца войны, и они ни разу не делали ему замечаний по какому-либо серьезному поводу. А может быть, они не чувствовали, что он по-настоящему их сын. Они и Николая не слишком воспитывали, но… но все же больше, чем Боба. Просто слишком недолго был у них новый сын Юлиан, чтобы чувствовать себя с ним так же по-родительски, как с Николаем.

– Интересно, что делают сейчас мои родители.

– Если бы что-то случилось, мы бы знали, – сказала Карлотта.

– Это я знаю. Но это не значит, что я не могу об этом думать.

Карлотта не ответила, только продолжала работать, вытаскивая на экран новые и новые страницы.

– Вот он, – сказала она. – Студент-экстерн, адреса нет – только электронная почта и почтовый ящик кампуса.

– А расписание занятий? – спросил Боб.

– Этого они не публикуют. Боб рассмеялся:

– И это ты считаешь проблемой?

– Нет, Боб, раскалывать их систему ты не будешь. Лучшего способа привлечь к себе внимания я и придумать не могу: вызвать срабатывание какой-нибудь ловушки, и программа-крот проследит тебя до дома.

– За мной кроты не бегают.

– Тех, что за тобой побегут, ты не увидишь.

– Это же просто колледж, а не какая-то секретная служба.

– Люди, у которых почти нечего красть, больше всего озабочены тем, чтобы сделать вид, будто прячут сокровища.

– Это из Библии?

– Нет, из наблюдений.

– Так что будем делать?

– У тебя слишком молодой голос, – сказала сестра Карлотта. – Я сама позвоню.

В конце концов ее соединили с секретарем университета.

– …такой хорошо воспитанный молодой человек, он перенес все мои вещи, когда у моей тележки сломалось колесо, и если это его ключи, я хочу отдать их ему сейчас же, пока он не стал волноваться… Нет, как же это, если я их пошлю по почте, разве это будет «сейчас же»? Нет, вам я их тоже оставить не могу, потому что это могут оказаться не его ключи, и что мне тогда прикажете делать? Если это его ключи, он будет очень рад, если вы мне скажете, где его найти, а если это не его ключи, то какой от этого вред… Хорошо, я подожду.

Сестра Карлотта легла на кровать, а Боб рассмеялся:

– Как это монахиня так хорошо умеет врать? Она нажала кнопку отключения микрофона:

– Наплести чиновнику историю, которая заставит его сделать свою работу, – не значит солгать.

– Если он сделает свою работу, то ничего тебе не скажет о Питере.

– Если он делает свою работу как надо, то понимает смысл правил, а потому понимает, когда надо сделать исключение.

– Люди, которые понимают смысл правил, не идут в чиновники.

Это мы в Боевой школе очень быстро сообразили.

– Именно так, – согласилась Карлотта. – А потому мне пришлось ему рассказать историю, которая поможет ему преодолеть собственную ограниченность… Спасибо, вы очень любезны, – вернулась она к телефонному разговору. – Да, благодарю вас. Я его там найду.

Она повесила трубку и засмеялась:

– Секретарь ему послал письмо, и Питер тут же подтвердил, что действительно потерял ключи, и готов встретить эту милую старую даму в «Ням-няме».

– А это что такое? – спросил Боб.

– Понятия не имею, но он это сказал так, что было понятно: если я действительно старая дама, живущая возле кампуса, то я это знаю. – Карлотта уже углубилась в путеводитель по городу. – Ага, ресторанчик возле кампуса. Что ж, пошли. Встретимся с мальчиком, который станет королем.

– Погоди, – сказал Боб. – Мы не можем так просто пойти.

– А что?

– Нам нужны ключи.

Сестра Карлотта посмотрела на него как на сумасшедшего:

– Боб, я же эти ключи придумала!

– Секретарь знает, что ты встречаешься с Питером Виггином, чтобы отдать ему ключи. Вдруг он туда как раз зайдет на ленч? И увидит, как мы встречаемся с Питером и никто никому никаких ключей не отдает?

– У нас мало времени.

– Ладно, есть мысль получше. Ты просто приди в отчаяние и скажи ему, что так спешила, что забыла принести ключи, и пусть он к тебе за ними зайдет.

– Боб, у тебя талант.

– Маскировка – моя вторая натура.

Автобус пришел вовремя и ехал быстро – время было не пиковое, и вскоре Боб и Карлотта оказались около кампуса. Боб лучше умел читать карту, и потому путь к ресторанчику нашел он.

Ресторан выглядел как забегаловка. Точнее, он пытался выглядеть как забегаловка прошлых времен, но был действительно в упадке и запущен, так что это была забегаловка, делающая вид, что она приличный ресторан, декорированный под забегаловку. Очень сложная ирония, подумал Боб и вспомнил, что отец говорил о ресторане, расположенном неподалеку от их дома на Крите: «Оставь надежду поесть, всяк сюда входящий!»

Еда выглядела как любая еда в ресторане средней руки: здесь больше заботились о жирах и сладости, чем о вкусе и питательности. Но Боб не был привередлив. Конечно, какие-то блюда нравились ему больше, другие меньше, и он понимал разницу между изысканной кухней и полуфабрикатами, но после улиц Роттердама и долгих лет на консервах в космосе был согласен на все, что дает калории, белки, жиры и углеводы. Но насчет мороженого он дал маху. Он только что приехал из Араракуары, где сорвет запоминался надолго, и это американское месиво было слишком жирным, и вкус его слишком приторным.

– М-м-м, deliciosa, – промычал Боб.

– Fecha a boquina, memino, – ответила Карлотта. – Enro fala portugues aqui.

– Я не хотел ругать это мороженое на языке, который здесь понимают.

– А память о голодных днях не делает тебя терпимее?

– Неужто по любому вопросу следует морализировать?

– Я писала диссертацию о Фоме Аквинском и Тиллихе, – сказала сестра Карлотта. – Все вопросы – вопросы философские.

– В этом случае все ответы бессмысленны.

– А ты еще даже в начальной школе не учился.

На стул рядом с Бобом опустился высокий молодой человек.

– Простите за опоздание, – сказал он. – Мои ключи у вас?

– Так глупо вышло, – сказала сестра Карлотта. – Я уже сюда пришла и только тут сообразила, что забыла их дома. Давайте я вас угощу мороженым, а потом пойдем ко мне, и я вам их отдам.

Боб видел лицо Питера в профиль. Сходство с Эндером было явным, но не настолько, чтобы их можно было перепутать.

Значит, это и есть тот мальчик, который организовал прекращение огня, положившее конец войне Лиги. Мальчик, который хочет быть Гегемоном. Симпатичный, но без киношной красоты – людям он будет нравиться, и они будут ему доверять. Боб изучал когда-то портреты Гитлера и Сталина. Разница была ощутимой – Сталину никогда не приходилось выигрывать выборы в отличие от Гитлера. Даже с этими дурацкими усами у Гитлера было что-то такое в глазах: умение заглянуть тебе в душу, создать ощущение, что все, что он говорит, предназначено тебе; куда он ни смотрит – он смотрит на тебя, он думает о тебе. А Сталин выглядел лжецом, каким и был. Питер был явно, из категории харизматиков. Как Гитлер.

Может быть, сравнение несправедливое, но люди, жаждущие власти, напрашиваются на такие мысли. А хуже всего было видеть, как сестра Карлотта ему подыгрывает. Конечно, она играла роль, но когда она с ним говорила, когда этот взгляд останавливался на ней, она чуть охорашивалась, чуть теплела к нему. Не настолько, чтобы вести себя глупо, но она ощущала его с повышенной интенсивностью, которая Бобу не нравилась. У Питера был дар искусителя. Опасный дар.

– Я пойду с вами, – сказал Питер, – я не голоден. Вы уже расплатились?

– Конечно, – ответила сестра Карлотта. – Кстати, это мой внук Дельфино.

Питер будто впервые заметил Боба – хотя Боб точно знал, что Питер его тщательно оценил еще раньше, чем сел за стол.

– Симпатичный мальчик, – сказал он. – Сколько ему? Он уже в школе?

– Я маленький, – радостно сказал Боб, – но я не дундук.

– Ох уж эти фильмы о Боевой школе! – вздохнул Питер. – Даже дети перенимают этот дурацкий полиглотский жаргон.

– Ну, дети, не ссорьтесь, – потребовала сестра Карлотта, – я этого не люблю. – Она встала и пошла к двери. – Видите ли, молодой человек, мой внук впервые приехал в эту страну и не совсем понимает американский юмор.

– Все я понимаю! – огрызнулся Боб, пытаясь выглядеть сварливым ребенком, и это оказалось очень легко, потому что Питер его действительно раздражал.

– Он отлично говорит по-английски, но через улицу его лучше водить за руку, потому что трамваи в нашем кампусе носятся как бешеные.

Боб закатил глаза и позволил Карлотте взять себя за руку. Питер явно старался его спровоцировать, но зачем? Конечно, он не настолько мелочен, чтобы думать, будто унижение Боба его как-то возвышает. Может быть, ему приятно заставлять людей казаться меньше.

Но в конце концов они достаточно удалились от кампуса и сделали достаточно поворотов, чтобы убедиться, что слежки за ними нет.

– Значит, ты и есть Юлиан Дельфийски, – сказал Питер.

– А ты – Локи. Тебя прочат в Гегемоны, когда кончится срок Сакаты. Жаль, что ты всего лишь виртуальная личность.

– Я думаю вскоре выйти на публику, – сказал Питер.

– А, так вот почему ты сделал пластическую операцию и стал таким красавчиком?

– Ты про эту морду? – спросил Питер. – Я ее надеваю, когда мне все равно, как я выгляжу.