Текст книги "Кровь среди лета"

– Не дело ей сидеть взаперти в своей однушке, нужно куда-нибудь и выбираться время от времени. А почему ты ее саму об этом не спросишь? Она ведь с тобой работает?

– Именно потому, что я решил спросить об этом тебя, – сердито ответил Монс.

Торстен Карлссон поднял руки, будто сдаваясь на милость противника.

– Я так редко бываю там, – ответил он извиняющимся тоном, – а когда все-таки выбираюсь, мы говорим совсем о другом.

– О чем, например?

– Ну, о том, что надо просмолить лестницу, покрасить дом, что неплохо бы законопатить щели на окнах. Она ведь трудится целый день. Одно время как одержимая занималась компостом…

Торстен посмотрел на Монса и, встретив его заинтересованный взгляд, продолжил, проведя ладонью по черному ежику волос:

– Да, сначала Ребекка взялась строить компостные ящики для домашних и садовых отходов. Она придумала защиту от крыс и выбрала быстрый способ компостирования. Даже заставляла меня конспектировать, как там надо чередовать отходы с травой и песком… целая наука. А потом, ты знаешь, должна была поехать на эти курсы в налоговой службе в Мальмё…

– Да, да…

– Тогда она позвонила мне и сказала, что не может поехать, потому что с компостом что-то не так, как будто маловато азота. Она брала пищевые отходы из ближайшего детского сада, а они оказались слишком влажными. И вот теперь она вынуждена остаться дома, чтобы расколоть ящик на куски и все выбросить.

– Расколоть?

– Да, я пообещал ей пробурить в нем дырки ледовым буром, чтобы можно было разбить его, пока ее не будет на даче. Ну а потом она нашла в лесу неподалеку компостный ящик прежних хозяев дома.

– Да?

– Чего там только не было! Кошачий скелет, какие-то бутылки… Она решила его очистить. Нашла старую кровать, такую, с сеткой, и использовала ее в качестве сита. Ребекка наваливала на сетку землю и прыгала на ней. За этим занятием я ее и застал, когда прибыл на дачу с несколькими клиентами, чтобы представить ее как молодого перспективного юриста.

Монс представил себе Ребекку, прыгающую на сетке поверх кучи земли, с развевающимися волосами и румянцем во всю щеку, а рядом Торстена и изумленных клиентов в строгих костюмах. Оба они разразились хохотом и никак не могли остановиться. Торстен утирал глаза тыльной стороной руки.

– По крайней мере, она успокоилась, – продолжал Торстен. – Когда я приезжал на дачу последний раз, она сидела на крыльце с книжкой и чашкой кофе. Она была… как бы тебе это сказать…

– И что за книга? – поинтересовался Монс.

Карлссон, казалось, удивился его вопросу.

– Я не обратил внимания. Я говорил с ней…

Монс залпом осушил бокал красного вина.

– Мне следовало бы подойти и поздороваться с ней, – перебил он Карлссона, – но ты ведь знаешь, я не слишком общителен, особенно с женщинами…

Он попробовал рассмеяться, но на этот раз лицо Торстена оставалось серьезным.

– Тебе надо бы спросить, как у нее дела…

Веннгрен вздохнул.

– Да-да, я знаю…

«Мне куда удобнее общаться с клиентами, – подумал он, – или с таксистами, с кассирами в магазинах. Краткосрочные отношения необременительны. Ни тебе давнишних конфликтов, ни обид, которые прячутся где-то на глубине, точно водоросли в озере».

Августовский банкет на острове Лидё продолжался. Красное закатное солнце золотило мягкие очертания скал. В фарватере между шхер мелькнула крейсерская яхта. Сплошной массой шевелился на берегу тростник. Над водой разносились разговоры и смех.

И вот уже на столе появилась пачка сигарет. Гостей заметно поубавилось: кое-кто дошел до кондиции, так и не попробовав десерта. Вечерняя прохлада заставила оставшихся натянуть куртки и свитера, до сих пор обвязанные вокруг талий или перекинутые через плечо. Одни направились к жаровне, вот уже в третий или четвертый раз, и остановились поболтать с поварами, вращающими шампуры. Другие уже совсем не вязали лыка. Поднимаясь по лестнице особняка к туалетам, они старались держаться за перила как можно крепче, жестикулировали и стряхивали с себя сигаретный пепел, разговаривали громче, чем следовало. Один из совладельцев компании принялся помогать официантке разносить десерт. С покровительственным видом он принял у девушки большой поднос, уставленный тарталетками с ванильным кремом и ягодами красной смородины, покрытыми глазурью. Тарталетки угрожающе съехали на край подноса. Официантка натянуто улыбнулась и обменялась многозначительными взглядами с поварами, занятыми у жаровни. Один из них, оставив шампуры, поспешил с ней на кухню за оставшимися подносами.

Ребекка и Мария присели у подножия скал. От нагревшихся за день камней исходило тепло. Мария почесывала комариный укус на внутренней стороне лодыжки.

– Торстен собирается в Кируну на следующей неделе, он говорил тебе?

– Нет.

– Сейчас, когда церковь Швеции отделилась от государства, она интересует нас в качестве потенциального клиента. Есть идея продавать провинциальным общинам пакеты юридических документов, в том числе по бухгалтерскому учету и аудиту. Предлагать помощь в решении всевозможных вопросов, начиная от «как избавиться от фибромиалгии» и заканчивая «как заключить выгодный контракт с подрядчиками». Точно не знаю, но как будто есть долгосрочный план подключить к делу какого-нибудь маклера, с тем чтобы в конечном итоге он взял на себя управление их капиталами. Именно с этим Торстен и направляется в церковный совет Кируны.

– Вот как?

– И ты можешь составить ему компанию. Ты ведь знаешь его, он не любит путешествовать в одиночку.

– Я не поеду в Кируну, – оборвала ее Ребекка.

– Я уверена, что ты хочешь. Но почему ты отказываешься?

– Я не знаю, я…

– Что же такое может произойти в самом худшем случае, я имею в виду, если вдруг там кто-нибудь узнает, кто ты такая? Разве тебе не интересно снова побывать в доме своей бабушки?

Ребекка стиснула зубы.

«Я не могу поехать туда, и все», – подумала она.

Мария ответила, словно читая ее мысли:

– И все-таки я попрошу Торстена поговорить с тобой. Если у тебя под кроватью прячутся призраки, лучше всего заглянуть туда с фонариком в руке.

Тем временем на каменной террасе особняка начались танцы. Из динамиков загремели песни «АББА» и Никласа Стрёмстедта. Из открытых окон кухни доносился звон фарфора и шум воды, которой ополаскивали тарелки, прежде чем отправить их в посудомоечную машину. Загорелись подвешенные на деревьях фонари. Возле бара на свежем воздухе толпился народ. Красное закатное солнце над водой опускалось все ниже.

Ребекка пошла прогуляться по каменной набережной. Потанцевав с хозяином праздника, она решила улизнуть и теперь спускалась к воде, с каждым шагом все глубже погружаясь в темноту.

«Все идет хорошо, – думала она. – Лучшего и желать нельзя».

Она присела на деревянную скамейку, слушая, как плещут волны о каменный пирс. В нос ей ударил затхлый запах водорослей, морской соли и дизельного топлива. В черной воде отражался свет фонаря.

Монс подходил к ней еще до того, как все сели за стол.

– Как дела, Мартинссон? – поинтересовался он.

«И что я должна ответить?» – спросила она себя.

Эта его улыбка с волчьим оскалом и привычка обращаться к ней по фамилии служили чем-то вроде запрещающего знака: «От слез и тому подобных сердечных излияний просьба воздержаться!»

И вот она, подняв голову и подтянувшись, принялась рассказывать ему, как обрабатывала льняным маслом окна на даче Торстена. После Кируны всем казалось, что Монс заботится о девушке. Однако он перестал общаться с ней после того, как она оставила работу.

«Теперь я стала здесь никем», – думала Ребекка.

Она услышала, как кто-то идет к ней по гравийной дорожке, и подняла глаза. Лица приближающегося она не видела, но по писклявому голосу узнала новую сотрудницу Петру.

– Эй, Ребекка! – окликнула ее блондинка, как старую знакомую.

Она остановилась слишком близко. Ребекка подавила в себе инстинктивное желание подняться, оттолкнуть Петру и скрыться. Но делать это, конечно, не следовало, и Ребекка осталась сидеть, закинув ногу на ногу. Именно недовольное подергивание ног и выдавало сейчас ее желание убежать подальше.

Петра со вздохом опустилась рядом на скамейку.

– Бог мой, Оке приглашал меня три раза подряд. Ты же знаешь, как это бывает. Они считают тебя своей собственностью только потому, что ты на них работаешь. Он вынудил меня сбежать.

Ребекка пробурчала что-то насчет того, что понимает ее. «Еще немного – и я скажу, что мне нужно в туалет», – решила она.

Петра развернулась к Ребекке всем корпусом и заинтересованно склонила голову.

– Я слышала, что с тобой случилось в прошлом году. Это кошмар.

Ребекка не ответила.

«Интересно, – подумала она. – Если зверь не выходит из норы, нужна приманка. Немного доверия вполне подойдет. Можно обменять свое признание, словно почтовую марку, на чужую тайну».

– Моя сестра тоже пережила нечто ужасное пять лет назад, – продолжила Петра. – Она нашла сына своих соседей, утонувшего в канаве. Ему было всего четыре года. И с тех пор она…

Она оборвала фразу неопределенным движением руки.

– Ага, вот вы где!

«Карл-Альфред» приближался к ним с двумя бутылками джин-тоника. Одну он протянул Петре, а другую, несколько помедлив, Ребекке. Вероятно, вторая предназначалась для него самого. «Джентльмен», – устало подумала Ребекка, ставя бутылку на скамейку.

Она посмотрела на «Карла-Альфреда», а тот на Петру, которая, в свою очередь, глядела на Ребекку. «Сейчас они выпьют, а потом пойдут заниматься сексом», – решила Ребекка.

Петра должна была почувствовать желание Ребекки сбежать, равно как и то, что разговорить ее не удастся. В этом случае она, конечно, отпустила бы Ребекку и обратилась бы к другим развлечениям. Но она, как видно, выпила слишком много, чтобы сохранить способность рассуждать здраво.

Итак, она склонила голову набок. Ее розовые щеки заблестели.

– И каково это все-таки – убить человека? – спросила Петра.

Ребекка решительно двигалась сквозь толпу пьяных. Нет, она не хочет танцевать. Нет, спасибо, ей ничего не нужно принести из бара. Перекинув сумку через плечо, она направлялась к пирсу.

От Петры и «Карла-Альфреда» ей удалось отвязаться. Она придала лицу задумчивое выражение, уставившись куда-то в темные воды фарватера, и ответила: «Конечно, это ужасно».

А что она должна была ответить? Правду? «Понятия не имею»? «Я не помню»?

Может, ей нужно было рассказать о тех дурацких беседах с психотерапевтом?

От сеанса к сеансу Ребекка улыбалась все шире, пока наконец чуть не разразилась хохотом. А что ей оставалось? Ведь она ничего не помнила. Психотерапевт держался серьезно: что здесь смешного, в самом деле! Они решили сделать перерыв. Этот психотерапевт приглашал Ребекку приходить снова в любое удобное ей время.

Но после того как Ребекка оставила работу, она так и не позвонила ему. Не решилась. Представляла, как она сидит и плачет перед ним, а на его лице появляется выражение сочувствия, словно только что нанесенный слой штукатурки.

Нет, Ребекка сказала Петре чистую правду. С точки зрения нормального человека, это действительно ужасно, тем не менее жизнь должна продолжаться, как бы банально это ни звучало. Потом она извинилась и оставила их. Первые пять минут с ней все было нормально, а потом она вдруг ощутила страшную злобу, такую, что готова была вырвать с корнем дерево. Или, может, навалиться на стену этого особняка и опрокинуть его, словно картонную коробку. И этой парочке еще повезло, что они успели вовремя убраться с набережной. Иначе она непременно столкнула бы их в воду.

Внезапно из-за ее спины вынырнул Монс.

– Что такое? Случилось что-нибудь?

Ребекка не останавливалась.

– Я сматываюсь. Один парень на кухне сказал, что можно взять пластиковую лодку, я сяду на весла.

Монс издал звук, означающий недоверие.

– Ты в своем уме? Куда ты поплывешь в такую темень? И как будешь добираться потом? Останься, что с тобой?

Она остановилась у самого пирса. Обернулась к нему и прорычала сквозь зубы:

– А ты как думаешь? Народ интересуется: каково это – убить человека? Откуда, черт возьми, мне знать! Я ведь ничего не чувствовала и не писала на эту тему стихов. Я… просто так получилось!

– А чего ты на меня кричишь? Я ведь тебя об этом не спрашивал!

– Нет, Монс. – Теперь Ребекка говорила гораздо спокойнее. – Ты не спрашивал, и тебя никто ни в чем не обвиняет.

– Так какого черта! – закричал он.

Но Ребекка уже повернулась и направилась к пирсу.

Монс побежал за ней. Она бросила в лодку сумку и развязала причальный канат.

Монс подыскивал нужные слова.

– Я беседовал с Торстеном, – наконец сказал Веннгрен. – Он хочет взять тебя с собой в Кируну, но я посоветовал ему оставить эту затею.

– Почему же?

– Почему? Мне показалось, поездка в Кируну – последнее, что тебе сейчас нужно.

Ребекка ответила, не глядя на него:

– Предоставь мне решать самой, что мне нужно.

Она понимала, что все внимание окружающих направлено сейчас на нее и Монса. Прочие только делают вид, будто увлечены танцами и беседой. Или ей кажется, что разговоры и смех несколько поутихли? Ну а теперь они, вероятно, обсуждают планы на предстоящую рабочую неделю.

Монс, похоже, тоже это заметил и продолжил несколько приглушенным голосом:

– Прости, я всего лишь беспокоюсь о тебе.

Ребекка прыгнула в лодку.

– Ах беспокоишься! Значит, поэтому ты заставлял меня сидеть, как кукла, на всех этих судебных заседаниях?

– Вот ты теперь как повернула! – прошипел Монс. – Ты ведь сама говорила, что ничего не имеешь против, и я думал, что это хороший способ не потерять связь с коллегами. Выходи из лодки!

– Как будто у меня был выбор! Поставь себя на мое место.

– Хватит об этом! Выходи из лодки и отправляйся спать! Поговорим утром, когда протрезвеешь.

Ребекка сделала шаг в сторону причала. Лодка качнулась. На мгновение Монсу показалось, что она хочет выйти из нее и похлопать его по плечу. Это было бы очень приятно.

– Протрезвею? Я? Это… невероятно!

Ребекка поставила ногу на пирс и оттолкнулась от берега. Веннгрену пришло в голову придержать лодку рукой, но он представил со стороны, как будет держаться за нос, пока не упадет в воду. Ни дать ни взять дядюшка Мелькер![9]9
  Дядюшка Мелькер – персонаж повести Астрид Линдгрен «Мы – на острове Сальткрока».


[Закрыть]

Лодка отчалила.

– Так поезжай в Кируну! – закричал Монс вслед Ребекке, уже не заботясь о том, что его все слышат. – Делай что хочешь, мне наплевать!

Лодка исчезла в темноте. До Веннгрена доносился плеск воды и скрип весел в уключинах. Но голос Ребекки как будто звучал совсем рядом и даже громче, чем раньше:

– Скажи мне, что такое может быть хуже всего этого!

Он узнал этот тон: именно так разговаривала с ним Маделене, когда они ссорились. Сначала она будто закипала от сдерживаемого гнева, а он пытался понять, что же сделал не так на этот раз. Обстановка накалялась, и тогда появлялся этот голос, вот-вот готовый перейти в плач. А потом наступало время прощения, если только он соглашался остаться козлом отпущения. По сценарию, который они разработали вместе, ему отводилась роль большого негодяя, а ей – невинного ребенка, ищущего утешения на его груди.

А Ребекка?.. Монс все еще подыскивал слова, которые нужно было прокричать ей вдогонку, пока скрип уключин не смолк вдалеке. Поздно.

Черт с ней! В любом случае она все забудет.

Внезапно рядом с ним появилась Улла Карле, одна из двух женщин в числе совладельцев бюро, и поинтересовалась, что случилось.

– Не надо! – Он умоляюще посмотрел на нее и направился к бару под открытым небом, манящему гирляндами из разноцветных фонариков.

5 Сентября, вторник

Инспектор криминальной полиции Свен-Эрик Стольнакке вел машину из Фьелльнеса в Кируну. Под колесами автомобиля шуршала галька, сзади висело облако пыли. У поворота на трассу Никкавеген с левой стороны дороги на фоне неба обозначилась голубая вершина горы Кебнекайсе.

«Странно, но я никогда не чувствую себя уставшим», – подумал Стольнакке.

Он перешагнул пятидесятилетний рубеж, но его по-прежнему очаровывала смена времен года в природе. Он чувствовал свежий осенний воздух, спускающийся в низину с высокогорных лугов, а весной радовался возвращению солнца и слушал, как стучат по крыше первые дождевые капли. Он любил ледоход. Но с годами времени не хватало все больше. Теперь нужно было брать недельный отпуск только ради того, чтобы сидеть и наслаждаться природой.

«То же с отцом», – вспомнил он.

В последний, пятидесятый год своей жизни отец без конца повторял одну и ту же песню: «Я больше никогда не увижу лета. До следующей осени я не доживу».

Похоже, именно это пугало его в смерти больше всего: никогда больше не видеть ярких осенних красок, летнего солнца, весны; что смена времен года на земле продолжится и когда его не будет.

Свен-Эрик покосился на часы. Половина второго. До встречи с прокурором оставалось полчаса. Он еще успеет заскочить в кафе Анни и перехватить бутерброд.

Он знал, чего хочет прокурор. Вот уже три месяца, как убита Мильдред Нильссон, а они до сих пор так никуда и не продвинулись в расследовании. И это не дает прокурору покоя. А кто виноват?

Стольнакке механически нажал на педаль. Неплохо было бы посоветоваться с Анной-Марией Меллой, руководителем его группы. Она находилась в декретном отпуске, и Свен-Эрик замещал ее. Он не хотел беспокоить ее дома, это выглядело бы странно. Они тесно общались, но только по службе. Он скучал по ней, но навестил только однажды, когда уже родился мальчик. Несколько раз Анна-Мария заходила в полицейский участок, но ее тут же окружали женщины, среди которых он чувствовал себя лишним. Отпуск должен был закончиться в середине января.

Они искали свидетелей. Кто-то же должен был что-нибудь заметить! В Юккас-ярви, где женщину нашли повешенной на органных хорах, в Пойкки-ярви, где жила Мильдред. Напрасно. Потом они обошли местных жителей еще раз – и снова ничего. Странно. Ее убили возле здания краеведческого клуба, у реки, на открытом месте. Потом преступник перетащил тело в церковь. Разумеется, все случилось ночью. Но ведь было светло как днем.

О ней говорили как о конфликтном человеке. Когда Свен-Эрик спросил, имела ли она врагов, несколько наиболее активных женщин общины ответили в один голос: «Да возьмите любого мужчину в деревне!» А одна дама из епархиального управления с резкими морщинами по обе стороны сжатого в куриную гузку рта так и сказала, что убитая сама виновата. Еще при жизни она оказалась в центре внимания местной прессы. Воевала с церковным советом, когда организовывала при общине курсы самообороны для женщин. Воевала с управлением коммуны, когда созданная ею женская группа по изучению Библии «Магдалина» стала требовать, чтобы треть рабочего времени муниципального катка отдавалась женской хоккейной команде и фигуристкам. А потом начались конфликты с охотниками и оленеводами. На церковных землях объявилась волчица, и Мильдред утверждала, что община должна ее защитить. На развороте местной социал-демократической газеты красовалась фотография Нильссон и одного из ее противников, «Волкофилы и волконенавистники» – гласила подпись под снимками.

А по другую сторону реки, в поселке Пойкки-ярви, в доме священника до сих пор жил ее муж. Больной, он не имел никаких сил заниматься делами наследства. Свен-Эрик помнил, какая жалость переполняла его при встрече с этим мужчиной. «Опять вы, когда же меня наконец оставят в покое!» – будто говорил он всем своим видом. Каждая беседа бередила старые раны, заставляла заново все переживать. У мужчины были заплаканные глаза. И никаких детей, с которыми можно разделить горе.

Разумеется, у Свена-Эрика были дети, дочь в Лулео. Тем не менее он знал, что такое одиночество. Он и сам жил сейчас один в своем доме. Правда, у него имелся кот. И его жену не убивали и не подвешивали на цепях.

Любой звонок или письмо от какого-нибудь сумасшедшего, признающегося в совершении этого преступления, тщательно изучали. Но это ничего не дало. Есть люди, которые любой ценой стремятся попасть на газетные полосы.

А журналисты будто с ума посходили. Мильдред Нильссон найдена мертвой в середине лета. Еще и двух лет не прошло с убийства в Кируне другой церковной знаменитости, Виктора Страндгорда, видного деятеля общины «Источник силы». Они рассуждали о сходстве между двумя преступлениями, несмотря на то что убийцы Страндгорда не было в живых. Тем не менее связь казалась очевидной: оба религиозных деятеля жестоко умерщвлены каждый в своей церкви. Оба они высказывались в прессе. Чувствовали ли они угрозу? Может, думали бежать? Насколько вообще опасно священнику жить в Кируне? Внештатные корреспонденты из газет, нанятые на период летних отпусков, приезжали наблюдать за работой полиции. Они были молоды, любопытны и не удовлетворялись ответами типа «в интересах следствия – никаких комментариев». Оживление в прессе держалось недели две.

– Черт знает что такое! – жаловался Свен-Эрик комиссару. – Невозможно разуться, чтобы вытряхнуть из ботинок мусор: в любую минуту к тебе может вломиться журналист!

Но поскольку следствие не продвигалось, газетчики скоро оставили город. Теперь их занимали два человека, насмерть задавленные толпой на фестивале.

В течение всего лета разрабатывалась версия об убийце-подражателе. Расправа над Виктором Страндгордом могла вдохновить кого-то на преступление. Управление криминальной полиции поначалу сомневалось, стоит ли привлекать к работе психиатра, ведь предполагать, что действовал серийный убийца, не было никаких оснований, и даже версия о подражателе пока нуждалась в подтверждении. Однако бросающееся в глаза сходство между двумя случаями и шумиха в прессе заставили в конце концов сделать это: в Кируну направили психиатра, которому пришлось прервать свой отпуск.

Это была женщина лет сорока. Однажды утром в начале июля она прибыла в участок. В комнате для совещаний сидело около десятка изнывавших от жары полицейских. Они закрыли окна из опасения, что кто-то может подслушать их беседу с улицы.

Свена-Эрика поразило, с каким спокойствием, пониманием, почти с любовью приехавшая говорила о серийных убийцах, маньяках и прочих безумцах. «Этот несчастный человек», «совсем молоденький мальчик, который…» – такие выражения употребляла она, приводя примеры из своей практики. Или: «К счастью для него, он был схвачен и осужден». А один из ее подопечных, рассказывала она, после нескольких лет пребывания в закрытом лечебном учреждении освободился и зажил нормальной жизнью: устроился маляром на полставки и завел собаку.

– Я не совсем уверена, – говорила психиатр, – что дело полиции решать, какую версию им разрабатывать. Если убийца – подражатель, я попробую нарисовать его более-менее правдоподобный психологический портрет.

Тут она в самых общих чертах описала преступника и предложила присутствующим задавать вопросы.

– Это мужчина. Возраст от пятнадцати до пятидесяти. Все. Извините, – добавила она, увидев на лицах полицейских улыбки.

– Конечно, нас больше бы устроило другое: «Двадцать семь лет и три месяца, работает разносчиком газет, живет со своей мамой и водит красную «Вольво», – пошутил кто-то.

– Да, и носит сорок второй размер обуви, – поддержала врач. – Специфика имитаторов в том, что они начинают сразу с серьезных преступлений. В этом случае нет необходимости искать того, кто уже был осужден за менее тяжкие деяния. Последнее согласовывается с тем, что обнаруженные на теле отпечатки пальцев вам так и не удалось найти в базе.

Полицейские закивали.

– Он может быть в списке подозреваемых или осужденных за мелкие правонарушения типа хулиганства, преследования или мелкой кражи, такое случается с подобными людьми. Но если он имитатор, то на протяжении полутора лет он сидел где-нибудь в своей комнате и читал статьи об убийстве Виктора Страндгорда. Они совершаются тихими людьми, эти особые преступления. До поры до времени этого было ему достаточно, но однажды он захотел, чтобы написали и о нем.

– Но все-таки есть существенные различия: Виктора Страндгорда избили и зарезали, ему выкололи глаза и отрезали руки.

Она кивнула.

– Это можно объяснить тем, что убийца все-таки новичок. Резать, колоть, наносить увечья – все это требует более тесного, так сказать, физического контакта с жертвой, чем удар длинным предметом типа лома, с которым, по-видимому, мы имеем дело в нашем случае. Здесь надо переступить более высокий порог. Очень может быть, что в следующий раз он использует нож. Может, он не выносит физической близости.

– Но ведь он внес женщину в церковь.

– Да, но тогда она была уже мертва. Он внес всего лишь кусок мяса. Итак, он живет один или же у него есть какое-нибудь помещение, куда никто не имеет доступа, кроме него: мастерская, кабинет или еще что-нибудь. И там много газетных вырезок. Скорее всего, они лежат где-нибудь на виду. Он одинок, плохо ладит с людьми. Очень может быть, что в его облике или поведении есть нечто такое, что от него отталкивает. Например, проблемы с личной гигиеной. На это следует обратить внимание, если вы кого-то подозреваете. Друзей у него, скорее всего, нет. Однако, как я уже сказала, – продолжала психиатр, – совсем не обязательно мы имеем дело с подражателем. Кто-то мог совершить убийство, например, в приступе ярости. Если нечто подобное, не дай бог, повторится, мы вернемся к этому разговору.

Воспоминания Свена-Эрика прервал автомобилист с собакой. Через опущенное стекло тот протянул поводок, который держал в руке, заставляя таким образом пса бежать рядом с машиной. Животное, в котором было что-то от емтландской лайки, мчалось рядом, высунув язык.

– Проклятый садист! – пробурчал Свен-Эрик, наблюдая эту сцену в зеркале заднего вида.

Вероятно, какой-нибудь любитель лосиной охоты, озабоченный тем, чтобы его собака не теряла форму. Стольнакке задумался, не стоит ли ему остановиться и переговорить с хозяином животного. Таким людям нужно вообще запретить держать собак. Большую часть жизни она, вероятно, проводит где-нибудь на псарне, взаперти.

Однако Свен-Эрик не остановился. Он только что побывал у человека, который нарушил судебный запрет на посещения своей бывшей жены и не явился на допрос, хотя его вызвали повесткой. «И так весь день проходит в дрязгах, – подумал Стольнакке. – С утра и до вечера. Неудивительно, что и в выходной рычишь на людей, бросающих на улице обертки из-под мороженого».

Но образ бегущей за автомобилем собаки всю дорогу преследовал Стольнакке. Инспектор представлял себе ее до крови стертые лапы.

Через двадцать пять минут Свен-Эрик уже переступал порог кабинета главного прокурора Альфа Бьёрнфута. Мужчина шестидесяти с лишним лет сидел на своем рабочем месте с маленьким ребенком на руках. Малыш изучал подвешенную над столом люминесцентную лампу.

– Смотри-ка! – воскликнул прокурор, завидев Стольнакке. – Пришел дядя Свен-Эрик. Это Густав, – пояснил он, – мальчик Анны-Марии.

Бьёрнфут близоруко прищурился. Густав взял его очки и сейчас ударял ими по лампе так, что она раскачивалась из стороны в сторону.

Тут вошла инспектор Анна-Мария Мелла. Она подняла брови и улыбнулась, поприветствовав таким образом Свена-Эрика, как будто они только что вместе сидели на утреннем совещании. На самом деле последний раз такое было несколько месяцев назад.

Стольнакке в очередной раз удивился, какая она маленькая. Это поражало его всегда, когда они встречались после отпуска или праздников. В его воспоминаниях она казалась больше. Сразу было заметно, что она не работает. На вытянутом лице, покрытом сейчас почти незаметными веснушками, был тот стойкий загар, который не исчезает раньше середины зимы. Толстая коса на его фоне выглядела почти белой. Сзади на шее виднелись несколько расчесанных комариных укусов, покрытых коричневыми капельками засохшей крови.

Они сели. Главный прокурор устроился за своим заваленным бумагами столом, а Анна-Мария и Свен-Эрик на диване для посетителей. Бьёрнфут был краток. Расследование убийства Мильдред Нильссон зашло в тупик. Летом они задействовали почти все имеющиеся ресурсы, но дальше так продолжаться не может. Прокурор с сожалением взглянул на Свена-Эрика, что-то высматривающего в окне. Никто не позволит им заниматься этим делом за счет всего остального. Увы!

Он сделал паузу и повернулся к Густаву. Ребенок исследовал его мусорную корзину: выудил из нее пустую коробку из-под табака, кожуру банана, пачку бумаг, скрепленных степлером, и аккуратно разложил находки на полу. После чего снял ботинки и отбросил их в сторону. Прокурор улыбнулся и продолжил.

Ему удалось уговорить Анну-Марию поработать на полставки до Рождества, пока у нее не кончится отпуск и она не перейдет на полный рабочий день. Решили, что все это время Свен-Эрик будет выполнять обязанности руководителя группы.

Бьёрнфут поправил очки и внимательно оглядел стол. Наконец он нашел дело Мильдред Нильссон и протянул его Анне-Марии и Свену-Эрику.

Анна-Мария пролистала бумаги, в то время как Стольнакке косился в папку через ее плечо. Ему стало не по себе. Каждый раз, когда он видел эти страницы, у него портилось настроение.

Прокурор попросил его коротко изложить суть дела.

На некоторое время Свен-Эрик задумался, поглаживая пальцами пышные усы, а потом принялся рассказывать. Священник Мильдред Нильссон убита в ночь накануне праздника летнего солнцестояния 21 июня. На службе в церкви поселка Юккас-ярви, которая закончилась без пятнадцати двенадцать, присутствовали одиннадцать прихожан. Шестеро из них были туристы и жили в гостинице. Полиция допросила их в четыре часа утра. Оставшиеся пять оказались членами организованного Мильдред женского кружка по изучению Библии «Магдалина».

– Женского? – переспросила Анна-Мария, заглядывая в дело.

– Да, она собрала такую группу и назвала ее «Магдалина». Сейчас в моде подобные организации. Женщины посещали службы Мильдред Нильссон и своей деятельностью возмутили многих. Так говорили и их противники, и они сами.

Анна-Мария кивнула и вернулась к бумагам. Она щурилась, читая протокол вскрытия тела и заключение патологоанатома Похьянена.

– Ее сильно избили, – сказала Анна-Мария. – «Переломы черепа… трещины… повреждения мозга… кровотечение между мягкой и жесткой мембранами…»

Тут она заметила недовольную гримасу на лице прокурора и Свена-Эрика и продолжила чтение про себя.

Нехарактерное, будто сдерживаемое насилие. Раны в основном не более трех сантиметров в длину, если считать с разрывами соединительной ткани. Сильные повреждения мягких тканей. Но вот другое: «На левом виске рана удлиненной формы… сине-красная… припухшая… слева в трех сантиметрах ниже слухового прохода и в двух сантиметрах выше следы ударов…»

Ударов? А что об этом сказано в докладе полиции? Она пролистывает еще несколько страниц вперед. «Следы ударов и вытянутой формы раны на левом виске, нанесенные ломом или подобным предметом».