Текст книги "Дом и война маркизов Короны"

Глава 3

Молодой маркиз Хоггроги Солнышко, присягнув на верность государю Императору, получил из его рук благословение, а от государыни императрицы – был пожалован аудиенцией и подарками для матушки и жены, после чего немедленно отбыл домой, ибо курьеры принесли ему весть об очередном набеге степняков. Ничего особенно тревожного, набег и набег, но если раньше Хоггроги во всем полагался на отца, нимало не сомневаясь, что уж кто-кто, а отец его, грозный и непобедимый Ведди Малый, всегда и обязательно справится с любой напастью, то теперь рассчитывать можно было только на военную мощь собственного войска, которая, как известно по мировой истории войн и сражений, ничтожна без умелого предводителя, и на себя, который отныне и есть тот самый предводитель…

Хоггроги обоснованно полагал, что неплохо владеет мечом, секирой, луком, ножами, да и в кулачном бою он никого бы не убоялся, но всевластным полководцем, распорядителем многих тысяч жизней и судеб, молодой маркиз себя еще не проявлял… Командовал, конечно, и десятком, и сотней, и дружиной и даже войсками, в походе и в сражениях, но это все под бдительным присмотром батюшки, который всегда исправит и выручит, а вот чтобы вся ответственность лежала на нем и только на нем…

– Ходу, ходу! Обозам оставить сотню сопровождения, остальным двигаться только маршем!.. Рокари, поручаю тебе обоз, а главное – подарки от государыни!.. Остальные – за мной!

Шли ходко, но к боям не успели. Да и спешить особо некуда было: Марони Горто, поставленный наместником в уделе, надежно управился с набегом курачи, расколошматил тысячную стаю налетчиков так, что обратно, в юго-западные степи, живьем ушел один из десяти, не более того.

Хоггроги нашел сенешаля своего отца в чистом поле, на стоянке, где тот по горячим следам продолжал вершить суд и расправу над плененными грабителями. Во всяком случае, некоторые тела все еще корчились, посаженные на кол, когда Хоггроги следовал мимо них к шатру сенешаля своего отца. Дозорные не посмели предупредить главнокомандующего, ибо видели поданный им знак: из двух противоположных приказов нарушать выбирают тот, который принадлежит более слабому, его высокопревосходительство поймет, простит и не осмелится наказать.

– Ваша светлость!!!

– Сиди, сиди, дружище, сиди. Мозоли?

Конечно же, Марони Горто был предупрежден о возвращении молодого, теперь уже полноправного маркиза Короны, однако и он не ожидал, что Хоггроги помчится к рубежам, даже не заезжая домой, к матери и беременной супруге. Не ожидал и поэтому позволил застать себя врасплох, сидящего в одном исподнем, греющего ноги в глубоком тазу с горячей водой.

– Ваша светлость, я… – Марони повел бородой – пажа и старую служанку словно вихрем выдуло из шатра.

– Сиди, я сказал. И я, кажется, спросил…

– Виноват, ваша светлость! Суставы, будь они неладны, на лодыжках и в пальцах. Почти неделю спал, не снимая сапог, вот и разнылись. Вы позволите, я все же оденусь? Не то сгорю от стыда, ваша светлость!

– Давай, а я тем временем бивак обойду. Собери нам с тобой поесть, но прежде кликни командиров, доложишь мне, в их присутствии, что и как здесь было. Пока прогуляюсь – чтобы управился.

Всюду полный порядок: чистота, хороший обзор, часовые на местах… Даже навоз прибран, ни одного «яблока» под ногами. Пожалуй, близковато к холмам и к зарослям – так показалось Хоггроги при обходе, но в остальном…

– Воду где берете? Из ручья?

– Ручей под охраной, ваша светлость, по всему руслу вверх, но в основном снег и лед растапливали. А уже после розыска и дознания – и из ручья берем, попыток отравить не было.

– Хорошо, продолжай.

Хоггроги внимательно выслушал доклад сенешаля Марони Горто, затем сообщения младших командиров, из числа тех, кого Марони назначил для дополнительного отчета перед «его светлостью», несколько раз маркиз обмакивал перо в чернильницу и делал какие-то пометки в маленьком «памятном» свитке, но что он там писал и о чем – никто не знал, ибо ни одного замечания вслух из его уст не последовало. Замечания, естественно, были, и Хоггроги их высказал, но не при всех, а позже, когда они с Марони остались наедине за накрытым столом. Рыцарь Марони Горто всю свою жизнь сражался, и хорошо сражался, опыта, умений и смекалки ему было не занимать, но он покорно принял все упреки и поправки, в глубине души дивясь на то, что все высказанное молодым человеком – здраво и, главное, верно.

– Колдуны при них были?

– Четверо, ваша светлость. Такие… темная, дремучая, неграмотная деревня, ничего особенного не могут, разве что веред на близко подставленную задницу наслать. Допрошены и казнены первыми.

А с другой стороны – чему удивляться, если каждодневным учителем и наставником Хоггроги был не кто иной, как Ведди Малый, один из лучших воинов и военачальников на земле. Марони Горто в довольно зрелом возрасте принес пожизненную присягу маркизам Короны, до этого же успел повоевать в разных краях империи, так что он мог сравнивать, да, мог… Некого рядом с Ведди поставить, разве что старика Санги Бо, по прозвищу Ночной Пожар, из имперских гвардейцев… Да, был такой знаменитый воитель в прежние времена, Марони его застал, при нем служил… Но где теперь Санги Пожар, где Ведди Малый? Нет их в нынешние-то дни… Хотя быть может, молодой маркиз окажется под стать своему отцу… оно дальше видно будет…

– По одному кубку мы можем себе позволить, Марони, в честь твоей победы и моего возвращения. Можешь налить, доставай.

Рыцарь Горто собственноручно распечатал кувшин, благодарно кивнул маркизу и единым духом высосал здоровенный кубок красного вина, первый за все время боев… В военное время, в походе – всегда все должно быть сухо-насухо, Марони Горто сам нарушителей на виселицу посылал. Выпил и расплылся в улыбке: все-таки жизнь – приятная штука! Вино Марони любил, тем более, что сейчас можно было выпить на вполне законных основаниях: и повелитель разрешил, и боевые действия закончились. Теперь бы еще маркитанток сюда или одну из фрейлин из замка, помоложе… Но – увы – с бабами придется подождать до возвращения из похода, молодой маркиз очень строг на эти дела, весь в батюшку…

– Так что скажешь, старина? Почему ты не подсек их отступление с перевала? Там бы вполне хватило одной заградной сотни? Вообще бы никто не ушел.

– Ну… Ваша светлость… Не додумался. А кроме того, откуда я мог знать, что они туда побегут, а не восточнее, по равнине?

– Надо было знать. Ты что, снегопада не мог учуять?

– Гм… – Марони Горто развел руками. Может и да, не хватило чутья. Был бы кто из маркизов на месте – они бы точно погоду поняли, Марони же так не умел, а жрецам доверяться в военном деле – оно накладно и ненадежно, что толку потом – с них взыскивать… – Виноват, ваша светлость, обмишурился.

– Да не обмишурился… Ты мне тут сироту по полю не гоняй, сенешаль, на жалость не дави, не надо мне этого. Не обмишурился, действовал грамотно, а чуточку, все же, не додумал. Что – ноги?

– Ноги?.. А, я уже и забыл, ваша светлость. Поболели и перестали.

– Ладно, допьем, и иди спать, отдыхать, в воде суставы греть и так далее, завтра домой возвращаемся. Наполни себе еще, опрокинем, а то я свой не допил, не успел за тобой, не выливать же теперь.

Марони с благодарностью взглянул на повелителя и без лишних слов опять наполнил свой кубок до краев.

– За войну и за воинов, живых и павших!..

Зима не вечна – это вам не война по южным границам Империи, зима всегда рано или поздно заканчивается, уступая место юной и свежей весне. Хоггроги более всего любил лето, однако жаловал и весенние денечки, такие, например, как сегодня…

Где должен проводить свободное время молодой дворянин, если он не на войне, не на охоте, не на приеме у государя, не на веселом пиру, не в объятьях возлюбленной супруги (или просто возлюбленной)? Правильно – на кузнице.

С тех пор как на плечи Хоггроги легла вся тяжесть владения маркизатом, ему уже нечасто доводилось сбегать сюда, где меха нагоняют воздух в гудящее пламя горна, где молоты звенят по наковальням, где искры то и дело пытаются прожечь кожаный фартук или пристроиться за шиворот… Только ты утихомирил западных варваров, подсчитал распашку на полях, разметал со стола челобитные, доносы и жалобы, да только собрался на кузню – хвать тебя курьер от заградных войск на южном побережье: пираты высадились здоровенной флотилией, стало быть, опять на коня и вперед!.. Только ты придумал новый способ закалки лезвия с одновременным отпуском обушка – гонец: сель смыла деревушку возле Гномьей горы, в соседних селениях паника, беженцы по дорогам… Самому надо ехать, помогать беженцам едой, деньгами и плетьми…

Сегодняшнее утро – благословенное: весенний дождь зарядил с утра, все дела к празднику загодя переделаны, на рубежах, горных, водных и степных, раньше чем через трое-четверо суток никаких военных событий не ожидается – что бы и не отдохнуть, пока до пира далеко?

Хоггроги попеременно старается за молотобойца и за главного кузнеца, хочет выковать простой дамский кинжальчик, но чтобы с узором и самых высоких свойств: прочный, острый и не хрупкий. Для рукояти у него уже припасен драгоценный рог от ящера-троерожки: два больших рога пойдут главному ловчему в запасники, он из них велит сделать лучшие на свете охотничьи рога, а костяной воротник обещан в храм Земли, под алтарь… Легенды гласят, что раньше из-за бесконечных стад этих троерожек травы и почвы было не видать, а ныне ящеры эти – даже на теплом севере большая редкость.

Весело махать молотом и подстукивать молотком-указкой, покрикивать на подмастерьев, вздувающих меха, советоваться с древним Зогой, кузнечных дел мастером, который еще деду его служил…

– Что опять такое?..

Посыльный забежал в самую кузню, показывая, что дело важное и неотложное, и теперь стоял в глубоком поклоне, ожидая вопроса. Куда деваться высокородному властителю от забот своего удела – ну, спросил.

– Ваша благородная супруга, ее светлость маркиза Тури, просит сообщить, что она стоит под дождем и ждет решения вашей светлости…

– А-а-а!.. Досадистые боги, всем вам по изжоге! Забыл!.. – Хоггроги утер платком вспотевшее лицо. Это-то еще ладно, это даже хорошо. Как же он мог забыть, что обещал показать Тури ближайшую ковку? Женщина в кузнице – плохая примета, но сие никак не касается маркиза Короны и его дражайшей половины, ибо он здесь главный, а вовсе никакие не приметы и не суеверия. – Зови скорее, не томи ее под дождем, а уж я жду – передай – с самого утра…

Здесь Хоггроги лгал с легкой душой и ни малейших мук совести не испытывал: да, забыл случайно, однако искренне рад ее приходу и старается здесь как раз для нее, ей подарок готовит, своими руками кует.

Хоггроги не успел отдышаться, как в открытом проеме кузницы показалась его супруга. Была она очень молода, даже юна, тридцати лет, как и Хоггроги, ростом – ему под мышку, однако же, так хорошо сложена, что даже слегка располневшие бока не мешали Хоггроги смотреть на нее с восхищением и жадностью.

– Что же ты, дорогая, не выбрала более погожий день для визита сюда? Вон как льет, а тебе нельзя простужаться, ты ведь теперь не одна! – Хоггроги выразительно подмигнул на ее уже заметный животик и засмеялся.

Тури нарочито жеманно улыбнулась и поклонилась в ответ:

– Дождь? О нет, дорогой мой супруг и повелитель, даже буря, град и землетрясение не остановят меня в моем стремлении всюду следовать за моим сюзереном, а кроме того – верный Керси держит надо мною зонт, и я ничуть не промокла!

– Керси… Керси правильно поступает, что держит над тобою зонт, защищая от слякоти, да только не гоже воина, будущего рыцаря, заставлять… – Хоггроги поразмыслил, выбирая дальнейшие слова – за дамами зонтики носить!

– Вот как? Да, это могла бы сделать одна из моих фрейлин, но только я боюсь, что мой грозный супруг вконец бы разгневался, видя большое количество женщин в кузнице, которая, наряду с обеденным столом, одна из важнейших святынь мужского мира. Поэтому я и осмелилась опереться на крутое плечо надежнейшего из твоих рыцарей.

Хоггроги расхохотался и подмигнул розовому от смущения пажу, невысокому и щуплому из-за крайней молодости лет.

– Победила, сдаюсь, но он пока не рыцарь. Керси, между прочим, я как раз удивлялся твоему отсутствию. Засучи или отстегни брыжи, манжеты с рукавов, да раскатай, расправь угли поточнее, шлак прими; сейчас у нас будет очень важный отрезок ковки. Дайте ему важень!

– А что именно ты делаешь, мой повелитель? – Большие карие глаза маркизы Тури распахнулись и вспыхнули, не в силах вместить все бушующее в них любопытство: на ее памяти никто и никогда из рыцарей не разрешал женщинам появляться в таком месте, даже когда жены и дочери кузнецов-простолюдинов приносили своим близким обед и ужин, им не позволялось подходить к воротам кузницы ближе, чем на полсотни локтей… Вот и сейчас живущий при кузнице старик Куфо, жрец храма бога Огня, смотрел на маркизу исподлобья и неодобрительно тряс седыми космами… Однако Хоггроги Солнышко любил сам принимать решения, он его принял – и что ему после этого домашний жрец и даже его бог?

– Я? Разогреваю вот эту вот стопку железных палочек… И проковываю их в единую плитку… Вот так! Вот так! – Маркиз выхватил клещами четыре воедино стиснутых между собою, добела раскаленных железных брусочка, положил на двурогую наковальню и стал бить по ним увесистым молотом. – Вот – другое дело. Пусть остынет малость.

– А зачем ты их так?.. А почему они перекручены?

– Чтобы сделать полезную вещь. Это были две пары кусков разного железа. Теперь внутри образуется более мягкое железо, а снаружи более твердое. С той же целью их предварительно раскаляют и каждый скручивают жгутом, чтобы магия, содержащаяся в железе, распределялась по нему как можно более равномерно, и в то же время – тоненькими слоями. Они же потом и узор лезвию дают. Сейчас подмастерье подогреет заготовку до рабочего состояния, затем зубильцем бережно располовинит вдоль, вывернет как бы наизнанку, а я опять скую в единую плитку. И тогда можно быть уверенным, что лезвие будет острым, клинок упругим и прочным. Но надобно будет узор как следует выявить, и для этого одной проковки мало… На меч еще больше потребовалось бы ковок и времени.

– Ах, так ты кинжал куешь?

Хоггроги понял, что чуть было не проговорился и поспешил схватить платок, лицо утирать.

– Вроде того. Ты бы только знала, сколько угля и песчаника железного уходит на вот этакий клинок. Теперь уже, считай, конец работы, а до этого наш старый Зога почти трое суток там при плавилке жил, железо из песка вытапливал. Хочешь мне помочь?

– О да! Да, конечно, мой дорогой!!! А как? – Маркиза Тури чуть было не запрыгала от восторга, но вовремя опомнилась и положила руку под грудь. Все окрестные дамы, с кем она поддерживает отношения, просто лопнут от зависти, узнав о ее приключении, но прыгать все равно нельзя. – Ты доверишь мне стучать по железяке вон тем огромным молотком, да?

Хоггроги захохотал, совершенно счастливый. Тем временем подмастерья, во главе со старшим кузнецом, сделали все необходимое для следующей части работ. Красный и вспотевший Керси старался, с тяжелой кочергой в руках, тоже по уши довольный, что ему доверили столь ответственное мужское дело, как поддержание правильного огненного «коврика» на столе горна и бережный подгреб его в «гнездо».

– О, ты уже присмотрела и нацелилась? Нет, дорогая, сей молот весит побольше тебя самой, вместе с будущим сыном. Ты возьмешь вон тот веничек и по моей команде будешь сметать сор и окалину с этой поковки. Я бью – ты метешь. Сметать надо будет быстро и аккуратно и только, когда я скажу. Готова?

– Да… погоди… – Маркиза вынула из сумочки на поясе тонкие шелковые перчатки и шустро их натянула. Наполовину обгоревший кипарисовый веник задорно дрожал в ее маленьких ручках. – Я готова, о повелитель!

– Фартук сначала надень, не то станешь чумазая, как Керси. Фартук госпоже!

Да, это было верное замечание: четырнадцатилетний паж, по-взрослому дорого и модно одетый, успел перемазаться в саже и в глине с ног до головы, хотя Керси это ничуть не смущало: у его светлости тоже лоб, щеки и плечи почти как у трубочиста. Камзол и штаны испорчены? – слуги отстирают, или он новое сошьет, хвала богам – родители у него богаты, да и сам он в боях трофеи добывает… два раза уже участвовал… Керси был восьмым, самым поздним отпрыском в богатом дворянском роде Талои (из этого же удела), и хотя наследство ему никак не светило, мать с отцом любили его больше, чем остальных сыновей и дочерей, баловали с детства и даже здесь добились чести для младшенького: пажом, да не к кому-нибудь, а к его сиятельству, а теперь уже к его светлости маркизу Короны! Это самый верный путь для будущего воина, чтобы стяжать на полях сражений честь, славу и богатство.

Хоггроги стучал молотком по наковальне, отбегал к горну, возвращался, опять бил, и сам, и молотобойцы помогали, однако же, при всем при этом Хоггроги умудрялся отвечать на целый град вопросов своей супруги, не пропуская без ответа ни одного.

– А почему ты в воду макаешь? А как ты определяешь, что нагрелось в самый раз? А почему у… наковальни, да?.. почему у нее роги разные? А для чего они ветер туда накачивают?

– Это не ветер, а поддув, без поддува древесный уголь очень слабый жар дает. Но, дорогая моя, самое время нам заканчивать, ибо ты вся вспотела и твое платье сейчас загорится. От искр. И дождь очень кстати закончился. И к празднику пора.

– Ай! Где, где? Зачем ты меня так пугаешь, Хогги… Ой, действительно дырку прожгло… Ну не беда. А что мы с тобой ковали сегодня?

– Одну очень интересную штуку. Я ее тебе завтра или послезавтра покажу. Что у нас на обед?

Маркиза Тури вздохнула и затараторила, в безнадежной попытке перечислить хотя бы половину всего того, что было предназначено для главного праздничного стола: ведь сегодня во всей Империи отмечают день пробуждения Матушки-Земли от зимнего сна!

– …Чур, мне с мозговой костью!

– Я ее выбирала из многих, мой повелитель, и она тебя ждет. Только не разбивай ее кулаком при гостях, это неприлично.

– Керси!

– Да, ваша светлость!

– Обедаешь с нами сегодня, заслужил. Да переоденься и умойся как следует, а то у тебя даже за ушами сажа. Ко второму колоколу не поспеешь – останешься голодным, за стол не пущу.

– Ур-ра! – Керси, восхищенный оказанной ему милостью, напрочь забыл, что он взрослый человек, грозный и сильный воин, – размахивая зонтом, вприпрыжку помчался к флигелю возле замка, к себе в покои. – Я успею!

– Хогги, а давай кузнечного жреца пригласим, отца Куфо?

– Нет. Шипел он много сегодня. Позаботься, чтобы сюда повкуснее чего прислали, чтобы и на его долю хватило. А к столу – нет, там и так от попов будет не продохнуть.

Тури наклонила голову, дабы не видно было ее покрасневших глаз… Хогги не должен знать, что она стала такой слезливой в последнее время. Наверное, это из-за беременности.

– Ты на меня сердит, мой дорогой?

– Слегка. На матушку и на тебя, но на тебя – вообще самую-самую малость. Я понимаю, что приличия, что уважение к богам, но пятеро жрецов за одним столом – это чересчур! Даже в праздник.

– Но… отец Скатис – единственный, кто напоминает мне о моем доме. Ты хочешь, чтобы я отослала его к родителям?

– Нет, конечно, птерчик! – Хоггроги умерил бас и попытался прямо на ходу чмокнуть супругу в щечку. Ему это вполне удалось, поцелуй получился громким, но несколько угольных «снежинок» переместились с его плеча на кружевной воротник маркизы. – Молись ему, молись этой своей Луа, я же не против. Но – он, который твой, – действительно один будет, да ведь еще матушка с собой четверых завезла…

– Вот видишь!

– Да, и поэтому сержусь самую-самую малость, не из-за твоего Скатиса, а за твою попытку превратить число пять в число шесть. Лучше бы я взамен ребят из дружины пригласил… Тихо, тихо, не кипятись, я же просто так сказал, для пущего сравнения! Благо, просто бы они сидели, вкушали, но ведь каждый по очереди молиться вслух затеет… Матушку я вообще упрекать не имею права, ей и так сейчас не сладко. Кстати, я ее завтра провожу лично и погощу у нее в замке денек, осмотрюсь – все ли там сделано как следует, не требуется ли чего еще?

– Да, это совершенно правильно, мой дорогой, о родителях надо заботиться. Ох, мне ведь тоже следует переодеться, я вся в саже. Это было мое лучшее платье, лучшие кружева.

– Ты??? Хм… Но тебе идет.

– Спасибо, о повелитель, однако, дамы, почтившие нас сегодня своим визитом, могут неправильно меня понять, обвинить в дурновкусии, в нищете, в неряшливости, в неуважительном отношении к гостям.

– В нищете??? А кто сегодня будет из гостей?

– Гости уже съехались.

Маркиза Тури достала из рукава тоненький свиток и сунула его в нагрудный карман кожаного фартука, в который ее громогласный супруг все еще был облачен.

– Вот полный список, сударь. Вам направо, в ваши покои, мне налево, в мои. Ванна для вас уже подготовлена, а также мыло, щетки, терки, полотенца. Хорошей вам воды, сударь.

– Погоди, Тури! Ванна-то здоровая, давай вместе! Стой! – Но маркиза, надежно защищенная стайкой хихикающих фрейлин, только ускорила шаг.

Хоггроги оглянулся – и его уже взяли в кольцо дворяне свиты, слуги, военачальники Марони, Рокари. Делать нечего, придется в одиночку подчиняться этикету.

– Заранее готовьтесь, судари мои, обед будет долгим, нудным… Однако сытным. Ступайте все в большой зал, там кресла, закуски, игры, картины… До ванны я сам доберусь. Где мои покои? Налево, Тури сказала?..

– Направо, ваша светлость, – с самым серьезным видом поправил его старший слуга…

С тех пор, как после смерти Ведди Малого, молодой маркиз и его супруга, послушные тысячелетнему обычаю, переселились в Гнездо, главное поместье удела, в душе у Хоггроги словно бы оборвалась еще одна золотая ниточка, связывающая его с беспечной и счастливой юностью: им с Тури было так уютно в их маленьком замке!..

Конечно же, Хоггроги превосходно знал, где расположены мужские и женские покои, отведенные для него и для Тури, ибо первые пятнадцать лет своей жизни он провел здесь, под сводами старинного замка, за это время он излазил все, от подвалов и погребов до чердаков, искал потайные ходы и секретные двери в сырых подземельях, выслеживал врагов со смотровой площадки на самой верхотуре донжона… Ни одного не засек, ни он, ни отец его, который мальчишкой тоже любил с высоты озирать пространства, ибо за врагами надо было выезжать туда, далеко, к границам удела, а окрестности Гнезда не ведали войн и сражений лет с тысячу, а то и больше…

Но однажды двенадцатилетний Хоггроги, воспользовавшись удачным мигом, сбежал от слуг и нарвался в одном из запущенных подземелий замка на какого-то полоумного нафа, одинокого и голодного, вполне возможно, что изгнанника, покореженного то ли старостью, то ли его отвратительными соплеменниками… Это была чистая случайность, ибо замковые жрецы свою службу несли исправно, на все подозрительные места накидывали защитные и сигнальные заклятья, да и нафы никогда не беспокоили обитателей замка… Но вот – случилось, и Хоггроги принял бой, вместо того чтобы просто убежать… Сквозь многочисленные трещины и щели в сводах подземелья просачивался дневной свет, очень узкими и трепетными лучиками проникал, но вполне достаточно, чтобы непроглядная тьма выцвела в полутьму, посильную человеческому глазу.

– Да, – вспомнил Хоггроги, – наф был хром, вдобавок ко всем своим бедам, и догнать бы меня не смог.

– Что вы сказали, ваша светлость?

– Ничего, это я сам с собой разговариваю. Подлей-ка еще горяченькой, распарюсь. Успеем?

Слуга сбегал к песочным часам, вернулся и зачерпнул ушат кипятка.

– Успеем, ваша светлость. Даже и в мыльню бы успели… Столько или еще?

– О-о-о… Достаточно. И не отвлекай меня, я думаю.

Наверное, наф охотился на одичавших домовых, а Хоггроги ему помешал. Главное было – не подставлять свою плоть под нафьи клыки и когти, ибо гниль и грязь на них – подлее любой отравы. Хоггроги метнул в нафа все четыре ножа, что были при нем – да без толку. С самого раннего детства он знал, конечно же, что на нафов простая сталь не действует, но… Просто захотелось попробовать. Попробовал – и остался почти безоружным, ибо, по малолетству его, ему ничего серьезнее кинжала на поясе не полагалось. Зато кинжал у него был высшей пробы, фамильный: прапрадед еще ковал, да лучшие жрецы и колдуны Империи новые и новые заклятья накладывали, слой за слоем, поколение за поколением.

Хоггроги раз отпрыгнул и другой, а на третий – нырк под когти правой нафьей лапы и пырнул его в бок. И опять отскочил. Хоггроги до сих пор был уверен, что в тот день он бы и в одиночку управился с нафом, да прибежал отец, невесть откуда почуявший опасность для своего сына. Выскочил из-за угла, огромный, горячий и бесшумный: сына затрещиной угостил, нафа мечом. Хоггроги кубарем покатился, собирая с каменного пола на праздничную батистовую рубашку плесень и полусгнившее домовячье дерьмо, а наф на месте опал беззвучно, превратившись в две осклизлые кучи.

Следом уже и караульные набежали, и Марони, сенешаль отца, весь еще с каплями соуса на бороде… Жрецы тут как тут, слуги… Ощупывали, осматривали, обтирали да переодевали… А потом, когда убедились, что цел и невредим, проводили на суд и расправу, в отцовские покои.

– А ну как он бы тебя сожрал? Ведь я мог вернуться из похода не вчера, а послезавтра, или через неделю? Полагаю, что матушка очень бы расстроилась такому обороту событий.

– Не сожрал бы небось, я ему печень уже проткнул.

Ведди загыгыкал в ответ и добродушною рукой, стараясь не задеть распухшее ухо отпрыска, взъерошил ему волосы, и так уже торчащие беспорядочно куда попало.

– Дурачок. Я, например, не знаю, существует ли у них печень, и если да, то как расположена. Где твои ножи швыряльные?..

Хоггроги виновато потупился. Грязные куски железа, извлеченные из нафьей слизи, ножами уже назвать было нельзя, до такой степени их изъела непонятная ржа.

– Не слышу ответа?

– Пропали ножи.

– Пропа-али у него. Пусть Марони лично тебе подберет, и впредь будь, пожалуйста, умнее. А теперь ступай к матушке, уж она тебе задаст как следует, уж она грозилась!..

Хоггроги выскочил из покоев отца и помчался к матери, ничуть не устрашенный отцовским предупреждением, ничего она не задаст! – И точно: мать только ахнула, заплакала в голос и прижала его к себе, вся такая пышная, самая добрая на свете, пахнущая кипарисом и мятой, а хор из приживалок и фрейлин ее свиты дружно подхватил жалобные причитания… Хоггроги тогда еще подумал, что проще было бы вытерпеть взамен две отцовские оплеухи. Но матушку он очень любил, пришлось терпеть.

– Это тебе батюшка так?

– Угу.

– Ну, не беда, все быстро заживет, своя рука – не драка. Отец суров, но всегда знает, что делает. Ухо твое уже в дороге пройдет, потому что на днях ехать вам в столицу, он тебя государыне представит, ею самою время точное назначено. Для того-то отец и с кочевниками пораньше поспешил управиться. Тсс, тише! Ты мне тут все разнесешь своими лягушкиными прыжками. Это пока секрет, не выдай меня. Хочешь вареньица?

Нет, более всего на свете Хоггроги хотелось выскочить во двор, оседлать коня и помчаться куда глаза глядят, хохоча от радости и восторга, в предвкушении путешествия, но…

– Да, матушка. Только, чур, вишневого!

Маркиза Эрриси тотчас хлопнула служанкам в ладоши.

– Конечно, конечно, мой птерчик! Ты ведь так и умчался из-за стола, толком не поев.

– Нет, я поел. И я не птерчик!

– Ничего ты не поел, я же видела, что у тебя на блюде, а кроме того, стольник мне все в подробностях докладывал… Вишневого несите его сиятельству, с пеночкой… И со сладкой булочкой, так? Давай, ты до ужина со мной побудешь?.. Вечером-то опять у нас пир горой. Устала я, хоть выжми, да куда денешься в такой праздник: уклониться от него – тут же все гости обидятся…

Да, тогда, в тот весенний день, тоже был праздник, и скорее всего тот же самый: пробуждение ото сна Матушки-Земли. Хоггроги вздохнул во всю мочь широченной груди и полез на сушу из ванной. К ноге пристал клок мыльной пены… не стряхнуть… но старый слуга ловко мазнул по ноге полотенцем, с поклоном протянул мягкое обтирное полотно… Вот и отцу, наверное, так же хорошо служил… Эх… А сегодня праздник получился двойным: внешне он – как всегда в эту пору, а неявным образом – чествование молодого маркиза, ставшего из «сиятельства» «светлостью». Такова традиция в доме маркизов Короны: прямо поздравлять неудобно, ибо восхождение сына – это всегда гибель отца, по которому скорбь у родных и близких еще не прошла, и долго, очень долго не пройдет… Но… Жизнь продолжает свой путь и никого ждать не собирается, знай поспевай за нею!..

И в третий раз прозвонили колокола, созывающие на пир. Это сигнал был общим для благородных гостей маркиза и простолюдинов, которым также полагалось обильное угощение от щедрот повелителя, но если простые люди – слуги, домашние и чужие, крестьяне, ратники, бродячие жрецы – не медля ни единого мига, ринулись к столам, развернутым и накрытым во дворе замка, то благородным господам, скопившимся в парадном зале «Гнезда», рядом со столовым залом, пришлось подождать еще… Самыми обделенными на этом празднике оказались, как всегда, лицедеи, сказители, музыканты и скоморохи: из согнали в отдельную комнату и стража бдительно следила, чтобы ни один из них не успел напиться допьяна или даже насытиться… Все будет потом, вволю будет, хоть до смерти обпейтесь и облопайтесь, а пока – терпеть и ждать своего часа, чтобы не ударить в грязь лицом перед гостями, в полную силу насладить их своим искусством…

И вот наконец четверо слуг на хорах задудели в длинные, по восемь локтей каждая, трубы: «позвали воду»!

Повинуясь этому знаку, пестро и богато одетые слуги, выстроенные вереницей, проворно засеменили в зал и там уже разошлись кто куда, согласно воле и разумению дворецкого. В руках у каждого был объемистый серебряный кувшин с теплою ароматною водой, а к кувшину серебряный же тазик, а через плечо полотенце тонкого и мягкого волокна, дабы каждый гость мог омочить пальцы и вытереть их насухо. Четверо слуг встали у главного стола, у них в руках были золотые кувшины и золотые тазики, ибо им предстояло подавать воду для омовения чете маркизов Короны и их главным гостям: матушке-вдове – пресветлой маркизе Эрриси, наместнику соседних имперских областей молодому графу Борази Лона (по слухам – внебрачному сыну Императора), редкими выездами покидающему для несения назначенной ему службы родную столицу, старому князю Теки Ду с супругою Кими Ду, двум сенешалям удела – Рокари Бегга и Марони Горто (так и непонятно было гостям – кто же из них главный теперь, кого из них выбрал молодой маркиз?), вдове барона Светлого (уже сто лет правящая госпожа своего маленького удела, двухсоттридцатилетняя старушка баронесса Мири Светлая), молодой вдове, графине Шорни из Вороньих земель (через полгода ее траур закончится – и будет она вожделенная для многих невеста: ну еще бы, с таким-то приданым!) и одному из старейших на всем юге жрецу храма Земли, духовнику молодой маркизы Тури, отцу Скатису и главному советнику и духовнику маркизы Эрриси, отцу Улинесу, и внезапно облагодетельствованному в этот день пажу, юному Керси. Керси же, весь одеревеневший и красный от гордости и стыда, молился мысленно всем богам и богиням, чтобы не выдать своего счастливого ужаса и не опозориться перед остальными высокими гостями. Краем глаза он видел отца и мать за общим дальним столом, не сводящих с него восхищенных взоров, а также и старшего брата, наследника, наверняка изнывающего от лютой зависти к пронырливому братцу-сопляку… Впрочем, зоркая и проницательная маркиза Тури поручила ему ухаживать за старенькой соседкой по столу, баронессой Мири Светлой, и Керси, занятый делом, вскоре пообмяк, стал чувствовать себя несколько свободнее и проще.