Текст книги "Медичи"

Пикколо быстро поднялся и убежал, скрывая от нее свое лицо, залитое слезами.

Глава 19

Несмотря на приготовления к войне, Лоренцо всячески старался отыскать средства к мирному соглашению, вполне сознавая тяжкое бремя войны для республики при каких бы то ни было обстоятельствах и понимая, что народ, восторженно приветствующий его теперь, может отвернуться от него под влиянием надвигающихся бедствий. Он любезно ответил графу Джироламо на его предложение о посредничестве и выпустил кардинала Рафаэлло, который по возвращении в Рим сам ходатайствовал о соглашении. Члены священной коллегии, находившиеся под влиянием Борджиа и Эстутевиля, тоже действовали в том же направлении, но враги Флорентийской республики, а в числе их и неаполитанский король, несмотря на свое показное миролюбие, все сильнее возбуждали гнев папы. Он же, все более озлобляясь противодействием некоторых кардиналов, требовал полного подчинения себе Лоренцо, на что тот, конечно, не мог и не хотел согласиться, не утрачивая своего влияния и положения в родном городе. Поэтому 1 июня 1478 года в самой резкой форме было объявлено об отлучении от церкви Лоренцо с перечислением всех его провинностей, в которых римская курия считала себя вправе упрекать Флорентийскую республику и ее руководителя. Это отлучение распространялось на гонфалоньера, членов верховного совета, на все семейство Медичи и на всех состоявших с ними в дружеских или родственных отношениях и не желавших их немедленно порвать.

Синьории папа направил миролюбивое послание, объявляя, что согласен сохранить к республике свое благоволение, если она немедленно выдаст Лоренцо Медичи. В противном случае все флорентийцы будут признаны государственными преступниками и святотатцами и тоже отлучены от церкви. Это было объявлением войны.

С этой минуты неаполитанский король открыто перешел на сторону папы и послал своего сына, герцога Калабрийского, с большим войском в Рим, в распоряжение папы. Герцога Урбино и герцога Калабрийского назначили главнокомандующими папскими войсками, которые немедленно выступили, чтобы из Сиены начать военные действия. У Флоренции тоже были союзники. От Милана можно было не ожидать враждебного отношения. Герцог Эрколе Эсте сам прибыл во главе значительной армии; Джованни Бентивольо прибыл со вспомогательными болонскими войсками. Джованни Эмо передал обещание Венеции неуклонно держаться союза, и французский король Людовик XI хотя и на словах, но резко выступил против папы. Флоренция была хорошо укреплена, снабжена провиантом и походила на военный лагерь; соединенное войско, усиленное навербованными в Ломбардии солдатами, находилось под командой герцога Эрколе Эсте, графа Николо Орсини Петилиджано и Рудольфо Гонзага-Мантуа. Венецианское войско привел Галеото Пико Мирандола. Ежедневно проводились учения, а Лоренцо с царским гостеприимством принимал иностранных князей и военных начальников.

Находящейся в опасности республике пришла неожиданная и немаловажная помощь.

Одновременно с отлучением Лоренцо от церкви папа объявил строгий выговор всему духовенству республики за недостаточное сопротивление превышению светской власти. Флорентийское духовенство сочло себя оскорбленным как в священническом сане, так и в своем патриотическом чувстве. Под предводительством почти всех епископов собрался синод в церкви Санта-Мариа-дель-Фьоре и послал папе бумагу, написанную Джентиле Векки, в которой в самой резкой форме опровергал все его обвинения.

Папу Сикста, понятно, еще больше озлобила такая непокорность духовенства его воле, и он послал собственноручное письмо находившемуся в пути герцогу Урбино с приказанием ускорить военные действия и во что бы то ни стало жестоко наказать непокорную республику. Выступление флорентийских войск в Урбино и Сиену, откуда ожидалось нападение, было тоже ускорено, и в солнечное июльское утро войска, расквартированные в самой Флоренции, выстроились перед дворцом синьории, где собрался верховный совет, чтобы торжественно проводить союзные армии.

Лоренцо Медичи ввел герцога Эрколе Эсте и других начальников, равно как и посланников других государств, в зал. Члены синьории поднялись, гонфалоньер пошел навстречу союзникам и в кратких, сильных выражениях высказал им благодарность за их верную дружбу и помощь. Старший из присутствующих епископов прочитал молитву, прося у Всевышнего защиты для правого дела и вразумления Божьего для папы, дабы он узрел клевету, наговоренную ему врагами отечества и церкви. После этого торжественного напутствия князья и начальники хотели выйти, но Лоренцо удержал их и сказал взволнованным голосом, выйдя на середину зала:

– Благородный гонфалоньер и вы, синьоры члены верховного совета, я хочу сказать вам несколько слов в присутствии высоких представителей наших союзников. Начинающаяся война, как бы она ни закончилась, прольет много крови и потребует много жертв. По заявлению папы, эта война начинается из-за меня и можно избежать всех жертв, предстоящих нашему отечеству, если вы выдадите меня римскому двору, который видит врага только во мне, а вам готов протянуть руку примирения. Ответственность ложится на меня как гражданина ради спасения родины. Я отдаю себя в полное ваше распоряжение и никого из вас не упрекну, если вы по требованию папы выдадите меня врагам, которые после этого не будут вашими врагами. Если вы примете это решение, я с радостной покорностью приму мою участь и с гордостью отдам жизнь, всегда принадлежавшую отечеству, за мир и благо родины, для которой отдал кровь свою и мой брат Джулиано. Гонфалоньер горячо прервал его:

– Нам следовало бы обидеться на ваши слова, светлейший Лоренцо, а последовать им было бы низостью и изменой отечеству. Никогда не случится то, что вы предлагаете нам в своем благородном самоотречении. Ваши враги также и наши враги, за вас стоит вся родина, ваша честь также и наша. И если бы мы предали вас, наши лицемерные враги только еще легче попрали бы наши права и нашу независимость. Вот мой ответ, и всех присутствующих здесь, и всего народа. И я моей служебной властью запрещаю вам говорить такие слова, какие вы нам сейчас сказали.

Он обнял Лоренцо, вынул шпагу и воскликнул, подняв ее:

– Да здравствует первый гражданин отечества и республики, светлейший Лоренцо Медичи! Да будет он и весь дом его неразрывно связан со всеми союзниками республики!

Все члены синьории вынули шпаги, горячо повторили пожелания гонфалоньера, и иностранные представители присоединились к их приветственным крикам. Народ, со-бравшийся на площади, подхватил их, и все члены синьории по очереди подходили к Лоренцо и повторяли клятву верности.

Глаза Лоренцо наполнились слезами, но он гордо выпрямился и обратился к иностранцам:

– Вы видите, благородные синьоры, что добровольная жертва моя отвергнута. Я горжусь этим, так как сознаю мою связь с отечеством и ему посвящаю все мои силы и способности. Следовательно, я сохраняю положение, данное мне народом, и буду трудиться до последней капли крови и до последнего дыхания.

Герцог Эрколе и Бентивольо обняли Лоренцо, остальные почтительно пожали ему руку, а епископы поклонились и осенили его крестным знамением.

Потом все спустились с лестницы, чтобы встать во главе своих войск, а Лоренцо и гонфалоньер вышли на балкон синьории.

Пока все это происходило в синьории, Козимо простился со своими родными и поспешил к Лукреции.

Она была в роскошном светлом платье, украшенном драгоценностями, и показалась ему еще прекраснее, чем когда-либо. Он поцеловал ее руку и грустно посмотрел в глаза, а она сказала ему с улыбкой:

– Не смотрите так печально, дорогой друг, вы точно слабый мальчик, расстающийся с любимой игрушкой. Такой игрушкой я не могу и не хочу быть для вас: вы не должны оставаться робким Козимино, как вас зовут в семье, а должны стремиться подражать вашему предку, светлейшему Козимо, и с честью выйти из первого рыцарского испытания мужества и силы. В такую минуту нельзя отдаваться горести разлуки. Да и разлука ли это? Конечно, нет! Вы уезжаете, правда, но мы не разлучены… Ведь я ваша подруга по духу, еще больше, чем по сердцу… А сильный, смелый дух, данный нам Богом, должен побеждать слабое земное сердце. Я не чувствую горя разлуки, дорогой мой друг, и моя душа будет следовать за вами по пути чести и славы. Возьмите этот шарф, – продолжала она, взяв голубой шелковый шарф с золотой бахромой и расправляя его на блестящей стальной кольчуге Козимо, – это мои цвета: он будет напоминать, что я с вами и молю Бога даровать вам победу.

Он поцеловал ей руку и спросил с легким вздохом:

– А если вам привезут этот шарф, обагренный моей кровью, как последнее прости?

– Тогда, – воскликнула она, и глаза ее еще ярче заблестели, – тогда его украсят лавры, а моя гордость за вас будет сильнее, чем скорбь кратковременной земной разлуки, тогда эта память будет святыней моей жизни, которая все-таки будет принадлежать вам, пока мы не соединимся вновь.

– Вы правы! – вскричал он, гордо выпрямляясь. – Прочь, ребяческая слабость! Вы сделали из меня мужчину, и он должен быть достоин вас.

Она обняла его и горячо поцеловала.

– Идите… идите… Я слышу трубы… После этого прощания слова не нужны.

Он еще раз обнял ее и быстро вышел. В передней стоял карлик и протянул ему руку с серьезным выражением, облагораживающим его сморщенное лицо.

– Желаю удачи, благородный синьор, – сказал он со слезами в голосе. – Я буду говорить о вас с моей госпожой, и молить Бога о победе.

Козимо крепко пожал руку карлика, сел на лошадь и направился к синьории. Он подъехал туда, когда начальники войск спускались с лестницы.

Герцог Эрколе в блестящей боевой амуниции, с развевающимся белым султаном над золотым шлемом ехал впереди войска, а рядом с ним Козимо. Фанфары загремели, и войско двинулось, а народ восторженно кричал «Палле! Падле!» стоявшим на балконе Лоренцо и гонфалоньеру. Когда войско скрылось, Лоренцо вернулся во дворец Медичи, сопровождаемый народом.

В толпе шел монах-доминиканец с лицом, почти закрытым капюшоном. Он вошел во дворец и немедленно был принят в кабинете Лоренцо. Лоренцо узнал бледное лицо Савонаролы, который слегка кивнул головой.

– Высокочтимый настоятель с остальной братией ушел от наступающей войны в более спокойное место и приказал мне явиться сюда, в ваше распоряжение.

– Я очень благодарен почтенному настоятелю, что он исполнил мою просьбу и показал себя другом в это тяжелое время, – отвечал Лоренцо. – От всего сердца приветствую вас, почтенный брат. Вы видели, что наши войска выступили, а борьба, в которую они включились, направляет на нас не только меч, но и худшее оружие – развращающий дух лжи и обмана. Его тоже надо победить духом истины и свободы, вы должны для этого быть моим союзником, и ваше слово так же будет содействовать победе, как и оружие наших войск. Идите и проповедуйте народу, как вы уже часто делали, учение истинной, свободной от светской жадности и властолюбия единой христианской церкви, которая создает свое царство в духе истины и ведет народ к любви и смирению.

Он протянул руку, но Савонарола как бы не заметил этого и ответил холодно и спокойно:

– Можете на меня рассчитывать, Лоренцо Медичи, ваши враги также и мои, так как они враги Бога и истинной церкви, и мое слово будет раздаваться везде для убеждения народа в том, что римское властолюбие и гордость – злейшие враги свободы и истинной христианской веры. Но это не значит, что я ваш друг, Лоренцо Медичи, ибо и вы подавляете свободу народа, которому лицемерно льстите, и вы боретесь против могущества и тщеславия папы только потому, что он хочет ограничить ваше могущество и покорить ваше честолюбие. Народ, нуждающийся в истинной церкви, ничего не выигрывает от вашей борьбы, кроме того, что злейшие враги его уничтожат друг друга и подготовят почву для великой войны за свободу церкви.

– Отдохните в моем доме, почтенный брат, – почти просительно сказал Лоренцо, – мы найдем время поговорить…

– Мне не нужно отдыха, – возразил Савонарола, – а время слишком дорого, чтобы терять его в пустых словах. Наши разговоры ни к чему не приведут, так как вы со мной не согласитесь, а я вам не поверю. Дайте мне собственноручно написанный приказ, чтобы ваши войска не задерживали меня, и больше мне ничего не нужно – пока у нас один и тот же общий враг.

Лоренцо написал бумагу и приложил свою печать.

– С этим вас пропустят везде и окажут поддержку, где нужно. Если Господь дарует нам победу, вернитесь сюда – мы будем все-таки друзьями.

Савонарола покачал головой, спрятал бумагу, холодно поклонился и ушел.

Лоренцо долго задумчиво смотрел ему вслед.

– Война начинается, и исход ее известен одному Богу, – проговорил он. – Я все сделал, чтобы одержать победу: наше войско не слабее противника, а духовное оружие, которое я направляю в лице этого монаха против надменного главы церкви, называющего себя представителем Христа и желающего обратить святой крест в скипетр светского владычества, будет не менее действенно в начатой борьбе. А когда победа останется за нами, – продолжал он, склоняя голову, – тогда наступит расчет с союзниками, и он будет, пожалуй, очень тяжелым. Но как поведет тогда себя разнузданный народ в своем грубом произволе? Не начнет ли разрушать все возвышенное и обращать в прах все святое?

Он долго стоял, погруженный в думы, потом воскликнул с сияющим взором:

– Будущее не в моих руках, но я твердо верю, что церковь будет очищена от всех земных стремлений и побуждений – как Спаситель изгнал всех торговцев из храма, – чтобы быть достойной хранительницей крови и заповедей Христа. А родина, наша дорогая Италия, освободится от тирании римского владычества, которое берется за меч вместо креста и в своем честолюбии заходит дальше древних цезарей. Стремиться к этой свободе – долг каждого человека. Когда эта цель будет достигнута – известно только высшей власти, руководящей судьбами народов.

Он склонился перед изображением Христа, висевшим на стене, и молча молился, а издали слышались звуки труб удалявшихся войск.