Текст книги "Красная глобализация. Политическая экономия холодной войны от Сталина до Хрущева"

Глава 2
Послевоенный период: бреттон-вудская холодная война

Дискуссии об истоках начавшейся в середине 1940-х холодной войны неизменно велись вокруг вопроса идеологии. Ученые демонстрировали политикам США преимущества сомнений на этот счет, описывая курс США как разумный ответ либо на советские инициативы, либо на ситуацию, сложившуюся на местах. С другой стороны, внешняя политика Сталина породила, по сути, два видения проблемы: защита от революционной агитации или реальная политика против идеологии[87]87
  Тема безопасности является центральной в следующих работах: [Mastny 1996; Kennedy-Pipe 1995].


[Закрыть]. Удивительно то, что их представляют взаимоисключающими. Такой подход закрывает возможность ведения продуктивной дискуссии. Современная академическая мода побуждает ученых в большей своей части тяготеть к исследованию идеологического детерминизма, который становится все ближе к методологии Госдепартамента времен знаменитой телеграммы поверенного в делах США Дж. Кеннана[88]88
  Две книги Мелвина П. Леффлера свидетельствуют о смещении акцента академической проблематики: от геополитических и экономических вопросов, подробно описанных в [Leffler 1992], к политике, движимой идеями [Leffler 2007]. См. также работы В. М. Зубока [Зубок 2011] иУэстада [Westad 2007]. Несмотря на академические разногласия, эти авторы следуют путем, проложенным Д. Л. Гэддисом, отказавшись от открытого американского триумфализма последнего. Наиболее влиятельной книгой Гэддиса является [Gaddis 1997].


[Закрыть]. Утверждается, что советский процесс принятия решений подчиняется идеологии, которая полностью искажает реальность. Эта идеология безоговорочно трактуется как «марксистско-ленинская» и подлежащая осуждению за все неудачи, явившиеся ее следствием. Этот аргумент по-прежнему актуален для наших сегодняшних убеждений.

Однако сходство экономических выводов советского руководства и американцев говорит о том, что не вписывается в рамки дискурса «идеология против безопасности». Восстанавливая систему, которая должна была выдержать как крах либерального порядка в 1930-х годах, так и последовавшие за ним войны, Сталин учитывал возможность повторного провала глобального рынка[89]89
  Лучше всего сталинское видение внешнеполитического курса СССР описывается в статье В. О. Печатнова из сборника [Leffler, Westad 2010].


[Закрыть]. Однако план Маршалла, создание бреттон-вудских институтов и многочисленные эксперименты с социал-демократией по всей Западной Европе были вызваны теми же опасениями – все вышеназванное было призвано предотвратить рецидив катастрофических 1930-х годов. Безотчетный страх, порожденный недавним опытом, руководил политикой обеих сторон. В основе американской (массовая бедность приведет к коммунизму в Западной Европе) и советской (массовая бедность приведет к противоречиям и третьей мировой войне) позиций лежал страх, подталкивающий к соблазнительным, но упрощенным прогнозам. При оценке относительной «иррациональности» той или иной идеологии сегодня эти прогнозы не имеют для историка большого значения. Однако они позволяют нам судить о сложившемся после войны широком, идеологически нейтральном консенсусе относительно реальной угрозы нерегулируемого рынка и хрупкости послевоенного экономического порядка[90]90
  В этом отношении показательны работы теоретиков, относящихся к различным частям политического спектра: [Pollok 1941; Шумпетер 1995].


[Закрыть]. Выстраивание политики после трех десятилетий глобальной социально-политической дезинтеграции с учетом этих рисков нельзя рассматривать как отклонение от разумной политики или отказ от здравого смысла. Тем не менее именно этим пониманием оперируют ученые при определении внешней политики Сталина как «идеологической»[91]91
  Как Зубок и Гэддис делают в вышеупомянутых книгах.


[Закрыть]. Ясность в обсуждение вопроса должен внести подход, учитывающий как материальные условия, в которых принимались решения, так и экономические чаяния советского руководства.

Опровергая многочисленные нарративы об истоках холодной войны, в которых Восток и Запад предстают как стороны с равными амбициями и ресурсами, Советский Союз фактически был «истощенной» страной. Все европейские страны Запада и Востока, включая СССР, обращались к США за помощью, необходимой для послевоенного восстановления. В начале 1946 года Кеннан предупреждал, что Советский Союз был «политической силой, фанатично преданной идее невозможности установления постоянного modus vivendi с Соединенными Штатами»; он считал, что «для сохранения безопасности советской власти желательно и необходимо, чтобы внутренняя гармония нашего общества была нарушена, чтобы наш традиционный способ жизни был уничтожен, а международный авторитет нашего государства подорван» [Jensen 1993:28]. Едва ли Госдепартамент США придал этому значение, но Кеннан никогда не был так далек от истины. Несмотря на то что Сталин считал, что империалистические противоречия выльются в новую войну [Чуев 1991: 62–63][92]92
  См. также [Zubok, Pleshakov 1996: 47].


[Закрыть], советское руководство стремилось включиться в систему финансового и коммерческого обмена, которая могла гарантировать быстрое восстановление СССР. Хоть Соединенные Штаты и способствовали изоляции Советского Союза и окружили его военными базами, постоянная оккупация США Западной Германии дала советскому руководству ощущение большей безопасности, чем когда-либо с момента прихода к власти в 1917 году [Judt 2005: 243][93]93
  Это не означает, что советское руководство не чувствовало себя окруженным, как оно часто заявляло. Испытываемое им чувство, однако, не шло ни в какое сравнение с осознанием ужасающей и неминуемой опасности, исходящей от нацистов или даже британцев после иностранной интервенции 1920-х годов. Узнав от Ф. Д. Рузвельта о том, что ввод американских солдат потребует два года, Сталин, не задумываясь о возможности развертывания в беззащитной Европе подрывной деятельности, немедленно пошел на компромисс, признав большую, чем он ранее допускал, роль Франции в немецкой оккупации. См. [Plokhy 2010: 107].


[Закрыть]. Несмотря на то что официальный советский дискурс выстраивался вокруг экзистенциального конфликта с капитализмом – наряду с внутренними репрессиями, – финансовая и коммерческая практика Советского государства была отмечена не враждебностью и подрывной деятельностью, как утверждается в большей части текстов времен холодной войны, а поиском компромисса, сотрудничества и в конечном счете уступками. Холодная война означала стабильность, которой советское руководство не знало в межвоенный период, однако она не была результатом равновесия в биполярном мире, как предполагают некоторые тексты времен холодной войны[94]94
  См. книгу Гэддиса [Gaddis 1987], которая, в свою очередь, была написана под влиянием работ политических реалистов.


[Закрыть]. Торговая и финансовая практика СССР говорит о стабильности, рожденной американской и потом западной экономической гегемонией, с которой подвергнутые остракизму Советы искали modus operand, а в конечном счете – возможности выгодной вовлеченности.

Первые месяцы войны на Западе открыли для Советского Союза, который последние десять лет пребывал в крайне опасном состоянии автаркии, новые коммерческие возможности. В феврале 1940 года, когда торговое соглашение между СССР и Германией еще было в силе, Микоян сообщил Сталину и Молотову о возможности перевозки во Владивосток оплаченной Германией американской нефти, отправленной, предположительно, друзьями фюрера в Соединенных Штатах. Взамен Советский Союз должен был бы предоставить Германии эквивалентное количество бакинской нефти. Это странное деловое предложение сэкономило бы советскому руководству твердую валюту, а также разгрузило бы движение поездов, вагонов и грузов по Транссибирской магистрали, поскольку восточные регионы в таком случае снабжались бы западноуральской нефтью[95]95
  РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 15. Л. 45.


[Закрыть]. Те же американские поставщики нефти были также готовы отправить нефть в Мурманск, где немцы предложили построить резервуары для хранения нефти перед ее транспортировкой в Германию. Это была рабочая схема тайной переправки американской нефти в нацистскую Германию. Хотя у Советского Союза не было бы прав на эту нефть, он мог бы использовать резервуары для ее хранения во время войны и оставить их после нее [Gaddis 1987][96]96
  В документах не упоминаются имена американских поставщиков нефти. Достоверно известно, что несколько нефтяных компаний США уже сотрудничали с фашистами во время Гражданской войны в Испании. Скорее всего, за этими событиями стоял пронацистский генеральный директор Texaco Т. Рибер, так как к тому времени он уже несколько лет нарушал американские законы о нейтралитете, сотрудничал с нацистами, разрабатывал аналогичные сложные схемы перевозки нефти, необходимой Франко и нацистам в их военных операциях.


[Закрыть]. Союз с Германией также на короткое время возродил традиционный советско-германский обмен сырьевыми товарами, необходимыми для промышленного оборудования, – повторяющиеся и выгодное обеим сторонам сотрудничество, которое процветало всякий раз, когда этому способствовала экономическая и геополитическая конъюнктура.

Однако нападение Германии летом 1941 года положило конец этой торговле и привело к совершенно иному экономическому обмену, осуществляемому в рамках программы ленд-лиза. Согласно глубоко укоренившемуся представлению, которое впервые было сформулировано в одобренной Сталиным книге председателя Госплана Николая Вознесенского «Военная экономика СССР в период Отечественной войны», британская и американская помощь в рамках ленд-лиза составляла всего 4 % от общего объема советского военного производства. Однако в авторитетном исследовании историка-экономиста Марка Харрисона, посвященном советской экономике военного времени [Harrison 1996][97]97
  В книге представлены результаты исследования деятельности организаций по планированию и Министерства финансов. Обсуждение цифр, полученных Вознесенским, можно посмотреть в книге Харрисона [Harrison 1996]. Тема умаления значения помощи в рамках программы ленд-лиза раскрывается в [Кумыкин 1967: 58–62].


[Закрыть], представлены другие цифры: ленд-лиз и другая помощь США и Великобритании повысили показатель ВВП во время войны в среднем приблизительно на 8 % [Harrison 1996: 142–145][98]98
  В той же книге представлена позиция Гершенкрона: «Тот вклад, который вносят поставляемые по ленд-лизу дефицитные товары в российскую военную экономику, не может быть измерен в глобальных процентах» [Harrison 1996: 134].


[Закрыть]. Объем помощи в долларовом эквиваленте составил 11,93 млрд[99]99
  Соединенные Штаты отправили в СССР 10,6 млрд долларов, что, как советское руководство любило подчеркивать, составляло лишь четвертую часть всей помощи по ленд-лизу. Остальное отправлялось в Великобританию. См. [Harrison 1996: 132].


[Закрыть]. Однако она была распределена неравномерно: большая ее часть была предоставлена в течение последних двух лет войны и лишь какой-то минимум поступил в советские порты в самые мрачные для Советского Союза месяцы – до и во время битвы за Сталинград[100]100
  Если опираться на ханинский, а не используемый Харрисоном бергсоновский расчет размеров советской экономики первой половины 1940-х годов, то сумма, превышающая 10 млрд долларов, вполне могла быть даже больше стоимости 10 % произведенных в СССР товаров, как предположил Харрисон. Полученный Ханиным показатель экономического роста в 1930-е годы был значительно ниже показателя, высчитанного Бергсоном.


[Закрыть].

Такой объем помощи, возможно, составлял утроенную сумму советского импорта в 1931 году[101]101
  Байков продемонстрировал это. Эти данные могли ни о чем не говорить, если учесть, что он просто рассчитал годовую сумму в рублях в соответствии с официальным советским обменным курсом 1938 года: 5,3 рубля за доллар. См. [Baykov 1946: 78–79]. Больший интерес представляют цифры, полученные самим советским руководством, которое, чтобы учесть сумму помощи по ленд-лизу в национальных счетах, прибавляла к сумме импортируемой продукции сумму таможенных пошлин, ставка которых на определенные группы товаров доходила до 160 %. Позже суммы были представлены в таблице с 20 %-й надбавкой. Такое ведение счетов было произвольным, но оно, по-видимому, указывает на то, в какой степени Советское государство считало свою валюту переоцененной, а следовательно, и на то, в какой степени западные товары были недооценены. См. [Harrison 1996: 135–137].


[Закрыть]. И ее значение для советской материальной базы не следует преуменьшать. В рамках программы ленд-лиза поставлялись самолеты, танки и автомобили, если мы говорим о транспортной отрасли; радиоприемники, если мы говорим о сфере коммуникаций; промышленные материалы, в особенности железо, цветные металлы, топливо, резина, продукты питания. Благодаря ей солдаты Советского Союза могли действовать последние два года войны более стремительно, скоординировано, не падая в голодные обмороки. Поскольку советская экономика находилась на грани краха, система расчетов в рамках программы ленд-лиза позволила советскому руководству инвестировать крайне скудные ресурсы с целью смягчения последствий голода и амортизации основного фонда. Она также способствовала восстановлению производственных мощностей и инфраструктуры после войны, позволила, если использовать экономическую лексику, избежать больших потерь трудового капитала[102]102
  Но были и проблемы. Британское снаряжение и танки, например, имели в Советской армии очень плохую репутацию, а неспособность советской экономики военного времени использовать всю поставляемую продукцию приводила к тому, что часть западной техники простаивала.


[Закрыть]. Кроме того, поскольку основную часть помощи Советскому Союзу составляли передовые технологии, их заимствование и использование в отечественном производстве повысили уровень производительности труда [Hanson 2003: 24]. Только в конце 1950-х годов, во времена инициированных Хрущевым проектов «под ключ» и активизации экономического взаимодействия с Западом, Советский Союз снова получил доступ к западным технологиям.

Война обрушила платежный баланс Советского Союза и других европейских стран. К 1945 году СССР импортировал в десять раз больше товаров, чем экспортировал [Nove 1992:296][103]103
  Объем экспорта составил 1 433 млн рублей, а объем импорта – 14 805 млн рублей.


[Закрыть]. Как и после Первой мировой войны, советское руководство активно тратило золотые резервы и продолжало использовать золото для расчетов в течение нескольких лет[104]104
  См., например, запрос Микояна от 26 апреля 1945 года на 10 тонн золота для погашения долгов перед Великобританией и импорта газовых труб из Соединенных Штатов, в РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 28. Л. 3. Полтора года спустя Микоян запрашивает 35 тонн золота для погашения задолженности перед британцами и закупки импортных товаров: РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 29. Л. 103–104.


[Закрыть]. Поэтому неудивительно, что оно не только одобряло американские кредиты, но и добивалось их; Сталин и Молотов ожидали получить эти кредиты с того момента, когда победа в Сталинграде развеяла страхи первого относительно возможной разрядки между англосаксонскими державами и Гитлером[105]105
  Затишье по поводу поставок в рамках ленд-лиза в конце 1941 года вместе с кажущейся бесконечной отсрочкой Второго фронта укрепляли уверенность Сталина в том, что Черчилль и Рузвельт планируют договориться с Гитлером. См. [Roberts 2006:140–142]. Согласно Робертсу, его уверенность в союзниках и в их полной готовности поддерживать его после войны вернулась после победы под Сталинградом.


[Закрыть]. Погоня за западными кредитами во многом соответствовала довоенному внешнеэкономическому курсу. Принятие СССР на себя основного удара немецкой военной машины и большей части бремени войны против нацистов, чрезмерная, с советской точки зрения, задержка открытия Второго фронта – все это придало ожиданию большого кредита нравственный аспект.

Как позже вспоминал Микоян, достижение договоренностей по предоставлению послевоенных кредитов на восстановление было одной из его приоритетных задач на последних этапах войны. Администрация Рузвельта уполномочила посла США У А. Гарримана обсудить послевоенные займы еще в феврале 1944 года[106]106
  Письмо Халла Гарриману от 2 февраля 1944 года [FRUS 1944, 4: 1042–1043].


[Закрыть]. Согласно Микояну, именно этот посол впервые предложил Советскому Союзу кредит на сумму один миллиард долларов незадолго до Ялтинской конференции [Микоян 1999:493–494][107]107
  Кредит предлагался на вполне приемлемых условиях: под 3 % годовых и на 30 лет. Микоян вспоминал, как председатель Госплана Вознесенский удивил его и Сталина, выступив против этого предложения, утверждая, что оно невыгодно, так как советское правительство в итоге заплатит вдвое больше, чем ему будет предоставлено. Я разделяю удивление Сталина и Микояна и подозреваю, что вмешательство Вознесенского могло быть несколько более изощренным, чем представляется Микояну.


[Закрыть]. Если бы это предложение было максимально быстро принято, возможно, Советский Союз действительно бы получил американский заем. Однако Сталин настоял на шестимиллиардном кредите, и сделка не состоялась. Микоян, отстаивающий необходимость двухмиллиардного, был удивлен позицией Сталина и пытался убедить его, что попытка получить столь внушительную сумму обречена на провал. Он не знал, что Госдепартамент был готов предоставить в то время «несколько миллиардов»[108]108
  Меморандум начальника отдела финансовых и валютных вопросов от 4 января 1945 года [FRUS 1945, 5: 938–939].


[Закрыть]. Министр финансов Г. Моргентау обратился к президенту Рузвельту с просьбой о выделении СССР 10 млрд[109]109
  Меморандум Моргентау от 10 января [FRUS 1945, 5: 948–949].


[Закрыть]. Сомнения по поводу одобрения Конгрессом столь значительной суммы, однако, не позволили реализовать план. Тем не менее важность кредитов была ясна всем, и Микоян не прекращал предпринимать попыток получить их до тех пор, пока обе стороны продолжали диалог. «Занимаясь вопросами экономики и хорошо зная наши потребности внутри страны, – писал он позже, – я понимал, что послевоенных экспортных ресурсов у нас будет крайне мало ввиду разорения хозяйства и огромных потребностей внутри страны, поэтому без больших кредитов развивать внешнюю торговлю и иметь большой импорт, так необходимый нам, нельзя» [Микоян 1999: 494].

Во время Тегеранской (1943 г.) и Ялтинской конференций (1944 г.) Сталин описывал преимущества, которые откроются американским фирмам на советских рынках, в радужных тонах – многообещающая перспектива для руководства США[110]110
  См., например, описание диалога между Сталиным и Рузвельтом в первый день Тегеранской конференции, когда последний отметил, что сырьевые материалы, которые может поставлять СССР, будут представлять интерес для США [Roberts 2006: 181].


[Закрыть]. В конце концов, именно сокращение мирового экономического обмена, а не сознательная политика советского руководства ограничила советский спрос на импорт в 1930-е годы. Хотя экспортный потенциал СССР, как можно было ожидать, останется в ближайшем будущем ограниченным, немецкие репарации ускорили бы восстановление советской экономики, в то время как американские кредиты позволили бы восстановить ее внешнеторговый сектор[111]111
  Крупные репарации с Германии – порядка 20 млрд долларов, половина которых уйдет в СССР, – были полностью поддержаны госсекретарем США Э. Стеттиниусом, который зашел так далеко, что предложил привлечь миллионы немецких рабочих к восстановлению советской экономики в течение следующих пяти-шести лет. См. [Микоян 1999: 494]. Безусловно к счастью для миллионов немцев, на Ялтинской конференции Сталин не решился попросить союзников привлечь немецкую рабочую силу. Он не распознал реального намерения Рузвельта – уступить в знак доброй воли [Plokhy2010: ПО].


[Закрыть]. Очевидно, обе стороны смотрели в одном направлении. В ходе проходивших в последний год войны в Госдепартаменте дискуссий, посвященных этому вопросу, единственным, помимо одобрения Конгрессом, сдерживающим фактором при принятии решения о сумме был советский экспортный потенциал и, следовательно, способность СССР погасить кредит. Администрация Рузвельта рассчитывала поставить огромные запасы советских сырьевых ресурсов на службу мировой экономике и, возможно, получить в придачу некоторые политические уступки.

Советское руководство укрепилось в вере в то, что долгосрочные кредитные соглашения нормализуют торговые и, следовательно, политические отношения. В 1946 году под влиянием нарастающей напряженности Сталин пересмотрел сумму запрашиваемого кредита —1 млрд долларов – и поставил этот вопрос в переговорах с американцами на первое место. О чем бы ни шла речь – о гражданской авиации, свободном и открытом судоходстве по имеющим международное значение рекам, жалобах американских граждан на советское правительство, международных законах об авторском праве или каком-либо сотрудничестве между двумя державами по вопросу экономической помощи европейцам – ни один из этих пунктов, предложенных Госдепартаментом, не должен был продвигаться вперед без резолюции по американским кредитам[112]112
  О чем свидетельствуют директивы по переговорам с Госдепартаментом США от 23 мая 1946 года в РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 28. Л. 68–70.


[Закрыть]. В то же время советское руководство было озабочено получением займов от других европейских стран. Наибольшего успеха оно добилось со Швецией, которая в середине 1946 года предложила для оплаты шведских поставок в СССР долгосрочную кредитную линию в 200 млн шведских крон (около 55 млн долларов)[113]113
  РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 29. Л. 1-16.


[Закрыть].

С точки зрения советского руководства, основным препятствием к достижению соглашения были все более радикальные планы Америки по трансформации послевоенного порядка. Советское руководство вскоре осознало, что получение кредита будет связано с принятием множества сдерживающих условий[114]114
  РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 29. Л. 61–63. Как отметил Микоян в своем докладе от 9 июля 1946 года, за год ситуация поменялась и без соблюдения дополнительных условий кредиты больше не выдавались.


[Закрыть]. Оно могло бы избавиться от ложных ожиданий, если бы только обратило внимание на британский пример: уже в 1941 году для того, чтобы получить помощь по ленд-лизу от американцев, англичанам приходилось идти на компромисс, затрагивающий имперские преференции и тарифные соглашения. По мере того как американские планы по восстановлению Европы и мировой экономики постепенно становились все более амбициозными, СССР все чаще стал рассматриваться как угроза, а не как партнер, с которым можно воплотить эти планы в жизнь.

Согласно часто приводимым статистическим данным, в конце Второй мировой войны производство США составляло около половины мирового экономического производства. Скорость, с которой эта страна превратилась в экономического гиганта, для истории человечества беспрецедентна. Экономика США, доминировавшая в 1939 году и составлявшая примерно половину экономик Европы, Японии и Советского Союза вместе взятых, превосходила их совокупный размер уже через семь лет. Например, к 1946 году объем производства стали в США превышал объемы Германии, Великобритании и Советского Союза вместе взятых более чем в два раза, тогда как в 1939 году объем первых составлял 85 % совокупного объема вторых [Frieden 2006: 262]. Великая депрессия, последовавшая за ней война и в первую очередь явное экономическое превосходство Соединенных Штатов в сфере торговли и финансов укрепили уверенность американских лидеров в том, что именно их страна больше всего потеряет от возвращения к мировой автаркии и политике «разори соседа». Чем очевиднее становилась экономическая слабость других держав, тем решительнее Соединенные Штаты брали на себя бремя руководства мировой экономикой.

В результате Бреттон-Вудской конференции, проходившей в штате Нью-Гэмпшир, были учреждены финансовые и коммерческие институты, призванные контролировать процесс постепенного снижения барьеров для торговли и капитала, необходимых для бесперебойного функционирования международной либеральной экономики. Путь к реализации Бреттон-Вудского соглашения был тернист, не в последнюю очередь из-за нежелания европейцев расставаться с дискредитированной системой имперских преференций. Но, отчаянно нуждаясь в американском кредите, европейские державы уступили американскому давлению в этом и других вопросах (например, в вопросе европейской экономической интеграции). Послевоенное восстановление не было гладким: европейский долларовый дефицит препятствовал требующемуся импорту продукции Соединенных Штатов; вместе с тем Восточная Европа с ее рынками и ресурсами медленно выходила из сферы экономического влияния Западной Европы. План Маршалла, проводимая в 1949 году девальвация европейских валют по отношению к доллару, корейская война и использование ресурсов колоний европейскими державами постепенно изменили ситуацию. Бреттон-Вудская система заработает в полную силу только с конца 1950-х годов, когда основные мировые валюты наконец станут конвертируемыми[115]115
  См. 16 и 17 главы в [Kenwood, Lougheed 1992]. Об использовании европейских колоний и их товаров, приносящих доход в долларах, для восстановления экономики Европы можно прочитать в статье Р. Э. Вуда из сборника [Leffler and Painter 1994].


[Закрыть].

В своих послевоенных планах советское руководство не смогло предположить, насколько настойчиво Соединенные Штаты возьмут бразды правления в свои руки и изменят мировой экономический ландшафт. Советская система появилась в контексте угасания предыдущего либерального порядка, основанного на золотом стандарте. Победа в войне не только обеспечила выживание советской системы, но и узаконила ее структуру. Идея значимой роли государства в экономической жизни страны господствовала не только в Советском Союзе: государственный контроль над социальными и экономическими делами стал определяющей чертой послевоенной политической экономии как в Европе, так и в Северной Америке[116]116
  Превосходное обсуждение темы планирования как институционального наследия войны можно посмотреть в работе Джадта [Judt 2005: 66–68]. Этот автор выделяет множество оттенков идеи планирования в Европе, ни один из которых не вызывает ассоциации с СССР. Джадт развивает эту тему в [Judt, Snyder 2012: 333–354]. История европейского планирования также кратко реконструируется в [Berend 2006: 223–226]. Превосходная книга Р. Лэйтема [Latham 1997] показывает, что благодаря массе усилий 1945 год стал восприниматься как год торжества либерализма: настолько, что легко забыть, до какой степени либеральный мировой порядок был в 1945 году дискредитирован. Потребовалось почти четыре десятилетия, чтобы эта идея снова восторжествовала во всем мире.


[Закрыть]. Однако для США этого было недостаточно: американские политики представляли себе мировую экономику, регулируемую посредством институтов кооперативного управления, которое позволило бы избежать ошибок межвоенного периода. Интеграция в эту глобальную архитектуру Советского Союза повлекла бы за собой полную реорганизацию его системы: упразднение монополии государства на внешнюю торговлю и возврат к провальной финансовой политике 1920-х годов, в результате которой рубль стал конвертируемой валютой лишь на несколько лет. По этой причине полная интеграция была неудачной идеей, и советское руководство проявило мало интереса к переговорам, проходившим в Бреттон-Вудсе, штат Нью-Гэмпшир. Тем не менее оно надеялось воспользоваться оживлением мировой экономики и открытием мировых финансовых рынков.

Сталин рассчитывал на сохранение хороших отношений с военными союзниками. Апокалиптическое имперское соперничество не уничтожило надежду. Убеждения Сталина были подкреплены некоторыми ранними аналитическими докладами группы Молотова, в которых рассматривались способы, как пережить грядущие бури и как наилучшим образом обезопасить Советский Союз и завоевания революции от экономической борьбы будущего. В этих отчетах, написанных в последние месяцы войны, благорасположение Запада рассматривалось как нечто само собой разумеющееся. В самом деле, советское руководство ожидало, что соперничающие державы будут добиваться его поддержки [Pechatnov 1995][117]117
  Особый интерес представляет неизменный акцент всех докладов на сотрудничестве с Западом, которое представлялось авторами в качестве единственно эффективного средства защиты советских интересов. Этой же линии, как оказалось, придерживались советские должностные лица в публикациях и выступлениях.


[Закрыть]. Более того, оно полагало, что экономическое возрождение в Европейском регионе и экономическое процветание Америки зависят от советских сырья и рынка, жаждущего западных продуктов и технологий[118]118
  Эта тема подробно рассмотрена в [Roberts 2006]. Этот ход мысли, на данный момент подтвержденный архивными материалами, в некоторой степени опирается на опыт стран Восточной Европы. Там, где некоторые ученые видят ранний план советизации Восточной Европы, Робертс видит множество предпринятых в Восточной Европе шагов, которые означали советскую готовность к компромиссу, тем самым заново изобретая колесо со времен книги Джойса и Колко [Joyce, Kolko 1972]. Для того чтобы окончательно отказаться от этого компромисса после долгой политической игры, Сталин воспользовался экономическими нюансами плана Маршалла. Тезис о советском генеральном плане повторяется в [Soutou 2001; Applebaum 2012].


[Закрыть].

В течение двух лет, до тех пор пока политические споры относительно Восточной Европы и Германии не зашли в тупик, Сталин разделял эту точку зрения. Поэтому неудивительно, что, несмотря на то что в течение этих двух лет позиции обеих сторон укрепились, Сталин и Молотов ответили на объявленный в июне 1947 года план Маршалла попытками докопаться до сути американского предложения. В том же месяце на встрече со своими британскими и французскими коллегами на набережной Орсе в Париже Молотов пытался выяснить, располагают ли они большим объемом информации, чем тот, что содержался в речи Маршалла [Мее 1984: 130]. В сопровождении делегации из 100 человек советский министр иностранных дел прибыл в Париж для переговоров по поводу условий включения СССР если не в либеральный мировой порядок, то по крайней мере в систему европейского экономического обмена, обеспеченную американским капиталом.

Вскоре его ждало разочарование. Еще 23 мая 1947 года Кеннан, директор Отдела планирования политики, написал заместителю госсекретаря Д. Ачесону, что любой план экономического восстановления Европы должен быть составлен таким образом, чтобы «страны – сателлиты России либо отказались от участия из-за нежелания принять предложенные условия, либо согласились пересмотреть исключительную ориентацию своих экономик»[119]119
  Письмо Кеннана Ачесону от 23 мая 1947 года [FRUS 1972, 3: 228]. 3. С. 228.


[Закрыть]. Что касается Великобритании и Франции, то еще 18 июня американский посол во Франции Джефферсон Каффери сообщил госсекретарю Маршаллу о том, что «англичане считают, что участие России значительно осложнило бы ситуацию и что, возможно, будет лучше, если русские откажутся от приглашения. Они говорят мне, что французы [кажется] с ними полностью солидарны»[120]120
  Письмо Каффери государственному секретарю от 18 июня 1947 года [FRUS 1972:258].


[Закрыть]. За этим сообщением последовало сильное заявление:

[Министр иностранных дел Великобритании Эрнест] Бевин и [министр иностранных дел Франции Жорж] Бидо обсуждали этот вопрос со мной тет-а-тет, они высказали надежду, что советское руководство откажется сотрудничать, и уверили в том, что готовы «идти вперед полным ходом, даже если оно будет сопротивляться»[121]121
  Письмо Каффери государственному секретарю от 18 июня 1947 года [FRUS 1972:260].


[Закрыть].

После нескольких дней переговоров, во время которых Молотов просил о сохранении конфиденциальности и был, по мнению Каффери, более сговорчив, чем обычно, стало ясно, что западные должностные лица намерены исключить Советский Союз из переговорного процесса, если последний не захочет полностью отказаться от контроля над Восточной Европой[122]122
  Каффери считал, что «Советское руководство готово заплатить любую цену, только чтобы не дать французам или британцам действующий текст, чтобы порвать с ними». См. письмо Каффери государственному секретарю от 18 июня 1947 года [FRUS 1972: 300].


[Закрыть]. Находясь в Париже, Молотов писал Сталину:

Как Англия, так и Франция находятся в весьма затруднительном положении и не имеют в своих руках серьезных средств для преодоления своих экономических затруднений. Единственная их надежда на Соединенные Штаты, которые требуют от Англии и Франции создания какого-либо общеевропейского органа для облегчения вмешательства Соединенных Штатов как в экономические, так и политические дела европейских стран[123]123
  Шифрованная телеграмма датирована 1 июля 1947 года. Цитата приведена в статье М. М. Наринского [Narinsky 1994: 43].


[Закрыть].

Несмотря на различия в идеологических взглядах, обе стороны понимали ситуацию одинаково. Ближайший помощник Маршалла Ч. Болен позднее писал:

Мы не верили в то, что Советский Союз согласится на американскую проверку расходования товаров и средств. Кроме того, мы скептически относились к возможности Советского Союза сохранить контроль над Восточной Европой в том случае, если эти страны смогут участвовать в коллективном предприятии [Bohlen 1973: 264–265].

В последующие годы Соединенные Штаты действительно добились больших успехов в разрушении имперских преференций и стимулировании европейской интеграции. Это была именно та цена, которую Советский Союз, как бы он ни жаждал получить американские кредиты, не желал платить[124]124
  Трактовка плана Маршалла как водораздела, который заставил Сталина отказаться от варианта сотрудничества, также представлена в [Сох, Kennedy-Pipe 2005: 97-134].


[Закрыть].

Вместо этого советское руководство решило получить необходимые ресурсы путем массового разграбления побежденных стран и некоторых стран-союзников[125]125
  Многие заводы были вывезены из Маньчжурии как военные трофеи: см. [Nove 1992: 296]. То же самое ждало дружественную Чехословакию. Заводы демонтировались и вывозились под предлогом того, что они были собственностью немецких компаний. В конечном счете наибольшую сумму репараций выплатили немцы, за ними следом шли Румыния и Венгрия. См. [Stone 1996: 27].


[Закрыть]. Оно осуществлялось тремя способами: самым грубым среди них была перевозка целых заводов на территорию Советского Союза; СССР также принудил страны к продаже ресурсов по очень низким ценам; контроль над многими крупными фирмами Восточной Европы перешел к советскому руководству. Трудно измерить выгоду Советского Союза от такого взаимодействия. Польша, как известно, поставляла Советскому Союзу уголь по ценам значительно ниже мировых, но СССР отвечал тем же. В коммунистическом блоке это была широко распространенная практика; произвольное ценообразование было одним из отличительных признаков внутриблоковой торговли. Можно назвать по крайней мере двух наказанных за слишком жесткие переговоры с Советским Союзом министров внешней торговли – министров Болгарии и Чехословакии. Справедливо будет сказать, что послевоенные репарации принесли СССР существенные выгоды.

Однако разграбление вскоре прекратилось. Еще до успешной реализации плана Маршалла Советский Союз приступил к нормализации торговых отношений с Восточной Европой – в той мере, в какой они была возможна в условиях советской военной оккупации. Уже в начале 1947 года советское руководство обсуждало способы облегчения «чрезмерного налогового обложения» акционерных обществ Восточной Европы[126]126
  РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 30. Л. 14–19. Письмо Микояна датируется 23 января 1947 года. Было предложено снизить налоги и вместе с тем увеличить количество закупок продукции предприятий по сниженным ценам.


[Закрыть]. С 1947 по 1948 год оно заключило кредитные соглашения с Болгарией и Чехословакией и сократило в два раза румынские и венгерские репарации. В 1950 году советское руководство сделало то же самое для Восточной Германии [Nove 1992: 322–323]. В 1949 году был учрежден Совет экономической взаимопомощи (СЭВ). Эта организация должна была координировать производство и способствовать интеграции экономик стран Восточного блока, однако она так и не смогла преодолеть двустороннюю систему внутриблоковой торговли. Хотя штаб-квартира СЭВ находилась в Москве и сама организация следовала выбранному здесь же курсу, Советский Союз, в отличие от Соединенных Штатов, так и не смог убедить своих союзников принять свое коммерческое лидерство. Причина этого проста: согласно политологу Р. Стоуну, «торговая политика в советском блоке вращалась вокруг возможностей, создаваемых искаженными ценами, установленными Советом экономической взаимопомощи» [Stone 1996: 5]. Хотя цены СЭВ имели мало отношения к ценам на мировых рынках, они в значительной степени играли на руку восточноевропейским странам и создавали извращенные стимулы для уклонения от международных обязательств, которые, возможно, были выгодны всем в целом, – все это, в сочетании с институциональной дезорганизацией в Советском Союзе, позволяло меньшим по размерам сателлитам последовательно противостоять попыткам СССР установить более справедливые условия торговли. Сателлиты субсидировались страной, которая была, по сути, менее развита, чем многие из них.

Советское руководство преуспело в одном: оно увеличило товарооборот со странами Восточной Европы. Предвосхищая ситуацию второй половины 1950-х годов – период расширения географии торговых обменов Советского Союза, – объем товарооборота СССР со странами Восточной Европы увеличивался с поразительной скоростью – хотя, как и в случае более позднего расширения, изначальный уровень был незначителен. С 1946 по 1950 год внешнеторговый оборот увеличился более чем вдвое: с 1,3 млрд до 2,9 млрд рублей [Министерство внешней торговли 1971: 8]. В последующие пять лет он почти удвоился. Рост, особенно к 1950 году, происходил почти исключительно за счет расширения торговли с Восточной Европой и Китаем.

На вопрос о том, когда послевоенная эксплуатация Восточной Европы превратилась в субсидирование, ответить нелегко. Чехословацкие плановики, опрошенные Стоуном, утверждали, что условия торговли были приемлемыми для Чехословакии еще до создания СЭВ. Они могли продавать СССР почти любую промышленную продукцию, которую хотели. Восточную Германию – другой экономически развитый регион блока, – вероятно, также устраивали условия торговли после того, как в 1954 году были отменены репарации [Stone 1996: 31][127]127
  Стоун рассматривает восстание 1953 года в Восточной Германии в качестве катализатора перемен.


[Закрыть]. Как бы то ни было, послевоенная Восточная Европа стала для СССР первым регионом, с которым можно было торговать без существенных экономических или политических трудностей. Показательно, что они воспользовались представившейся возможностью – это предвещало грядущий взрыв (см. рис. 7).