Текст книги "Красная глобализация. Политическая экономия холодной войны от Сталина до Хрущева"

В 1950-е годы советская внешняя и экономическая политики, кажется, претерпели радикальные изменения. Это десятилетие также ознаменовалось сменой кремлевского руководства. Легко сложить эти два события и прийти к простому выводу: личность имеет значение, но в автократичном Советском Союзе личность – это все. Ученым было несколько сложнее сделать виновником идеологию, поскольку идеологические предпосылки Советского Союза не изменились по своей сути, равно как и, если уж на то пошло, в общем и целом, личности, занимавшиеся советскими делами. Но, безусловно, дискурс оставался марксистским и мессианским, поэтому для историков холодной войны идеология оставалась важной категорией исследования этого периода[155]155
  Такой подход не совсем убедителен, так как идеологией объясняются все наблюдаемые явления, как бы далеки они от нее ни были, и, следовательно, ни одно. Здесь необходимо вспомнить печально известную «революционноимперскую парадигму» Зубока, которую последний трактовал как устойчивую систему представлений («коммунистическое мировоззрение»), определяющую советский внешнеполитический курс от Сталина до Л. И. Брежнева.


[Закрыть]. Если СССР является автаркией, а его руководство заинтересовано в сохранении статус-кво, изменения внутри этой страны могут быть либо инициированы ее лидерами, либо вызваны какой-то внутренней системной причиной. Но, как мы увидели, советское руководство не отказывалось от участия в том, что оно называло «международным разделением труда», и ни в малейшей степени не было заинтересовано в автаркии. В отличие от почти всех стран аналогичного уровня развития, СССР никогда не объявлял дефолт по долгу – за исключением дефолта по царским обязательствам, – и, как мы увидели, во время Великой депрессии советская внешняя торговля была относительно экспансионистской. Советское руководство неустанно следило за международными политическими и социально-экономическими тенденциями, остро ощущало место Советского Союза в этом мире и, безусловно, понимало ситуацию лучше, чем Государственный департамент США. Другими словами, личности и идеология были не ограниченными и неизменными, но явственно, как это было в межвоенное время, реагирующими на происходящее в мире. Трансформации советской политики были не просто сменой караула в стенах Кремля. Неожиданный триумф американской международной либеральной системы в течение следующего десятилетия подорвал почти все возникшие в 1945 году аспекты мировой политики и экономики. Опасения относительно новой депрессии и системного краха ушли навсегда, а вместе с ними исчез и фундамент, на котором Сталин возвел свою крепость. То, что его план 1930-х годов оказался неактуален, означало, что его преемникам снова придется импровизировать, но на этот раз уже с большим институциональным бременем, чем тот, что был унаследован вождем в конце 1920-х годов[156]156
  Излагаемые идеи отчасти взяты из раздела статьи Коткина «Хитрость истории», в котором автор указывает на то, что «вдобавок ко всему, после Второй мировой войны изменился геополитический контекст» [Коткин 2001:283–286].


[Закрыть]. Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, даже в марксистском граде на холме.

Вскоре после смерти Сталина стало ясно, что его руководство было реальным препятствием для проведения новой политики, над которой другие советские должностные лица и лидеры размышляли в течение многих лет [Хлевнюк, Горлицкий 2011: 224–226]. Одним из них был Хрущев, которого, как оказалось, переполняли идеи относительно дальнейшего развития быстро индустриализующегося предприятия, каким был Советский Союз. На сентябрьском пленуме ЦК КПСС 1953 года Хрущев, которого изберут там же первым секретарем, определил некоторые новые направления политики, которые должны были способствовать развитию сельского хозяйства и советской экономики в целом. Это привело к переходу от ориентации на тяжелую промышленность к ориентации на рост производства потребительских товаров [Whitney 1963:79-149]. С этого момента правительством будут предприниматься попытки – долгое время откладываемые Сталиным – ослабить жесткое подавление потребления в советской экономике. Как утверждал Хрущев, в сталинское время «у нас не было средств для быстрого, одновременного развития тяжелой промышленности, сельского хозяйства и легкой промышленности… Сейчас все предпосылки есть» [Whitney 1963: 83]. На протяжении всего своего правления Хрущев постоянно подчеркивал этот момент на партийных заседаниях, пребывая в поиске способов рационализации управления экономикой и увеличения производства потребительских товаров.

От этой политики больше всего выиграли чрезмерно эксплуатируемые крестьяне, которые в конце концов увидели, что условия торговли между городом и деревней изменились в их пользу. Но на реформировании сельского хозяйства Хрущев не остановился. Наряду с тем, что первый секретарь способствовал развитию почти с нуля химической промышленности, которая, в свою очередь, должна была дать импульс развитию сельского хозяйства и текстильной промышленности, он также инициировал реформирование внутренней торговли и содействовал строительному буму, призванному раз и навсегда покончить с печально известной коммунальной квартирой – визитной карточкой сталинского правления [Harris 2005: 583–614][157]157
  Хотя в этом «странном повороте событий», в официально одобренном восстановлении материальных стимулов новизны меньше, чем предполагает Харрис. См. также РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 31. Л. 25–67 – о перестройке инфраструктуры для внутренней торговли, который Микоян представил Хрущеву в августе 1953 года.


[Закрыть]. Как писала экономист М. Миллер, Хрущев управлял процессом формирования советского потребителя. После того как его заменили на посту первого секретаря, ни один лидер никогда не осмеливался посадить потребителя на цепь, как это часто делал Сталин[158]158
  Это справедливо не только в отношении тех, кто сменил Хрущева, Брежнева и А. Н. Косыгина, но и, что интересно, Г. М. Маленкова, чье недолгое пребывание на посту главы государства также было отмечено аналогичной пропотребительской политикой. Эта тема разбирается в [Miller 1965]. Интерес представляет то, что большая часть работы Миллера, основанной на анализе статей «Правды», не потеряла своей актуальности и в период открытого доступа к архивам. Когда речь идет об экономическом управлении, архивы предоставляют только многочисленные цифры, в то время как пресса, освещающая дебаты вокруг того, что Ф. Хэнсон назвал «беговой дорожкой реформ», позволяет сформировать общее представление о проводимой политике.


[Закрыть]. На последнем этапе существования Советского Союза как политического образования умиротворение потребителя с помощью государственных субсидий на потребительские товары сыграло в экономическом положении страны по меньшей мере такую же негативную роль, что и сильно раздутый ВПК до этого, – хотя бы потому, что первое имело более катастрофические последствия, чем второе (произошел распад СССР!)[159]159
  Развивая тему скрытой инфляции, Пен-Йон Ким подсчитал, что советское правительство, пытаясь стабилизировать розничные цены на потребительские товары, перешло от расходования на это субсидирование 4 % бюджетных средств в 1965 году к 20 %, или 12 % ВВП Советского Союза в конце 1980-х. См. в [Byung-Yeon Kim 2002: 105–127].


[Закрыть].

Новый акцент Хрущева на «создании изобилия потребительских товаров в нашей стране» [Whitney 1963: 79] свидетельствовал о принятии принципа «мирного сосуществования» в качестве основы внешнеполитического курса СССР. Хрущев верил в превосходство советской системы над рынком и представлял себе модель мировой экономической и политической конкуренции, которая бы смогла доказать его правоту. Союзником Хрущева в этом идеологическом предприятии был маршал Г. К. Жуков, вероятно столь же почитаемый – даже спустя десятилетие после Великой Отечественной войны – человек в Советском Союзе. Борясь за власть с Маленковым и Молотовым, первый секретарь назначил Жукова министром обороны и вскоре использовал его для ослабления внешнеполитических позиций министра иностранных дел, продолжившего сталинский курс. Первомайская речь Жукова 1955 года ознаменовала закат внешнеполитического авторитета Молотова. «Внешняя политика Советского Союза, – сказал он, – исходит из мудрого совета великого Ленина о возможности мирного сосуществования и экономического соперничества государств, независимо от их общественного или государственного устройства» [Фурсенко, Нафтли 2018: 26][160]160
  Далее авторы подробно описывают суть идеологических разногласий между Молотовым и Жуковым. Конфликт достиг апогея 19 мая 1955 года, на заседании Президиума, когда министр иностранных дел назвал министра обороны «антиленинистом». На выпад Молотова Булганин и Микоян ответили защитной речью в пользу Жукова и косвенно – политики мирного сосуществования. См. [Там же: 28].


[Закрыть]. При этом обращение к авторитету Ленина, являясь общепринятым в советской ораторской практике, не было лишено смысла. В конце концов, наследием Ленина был не сталинизм, а НЭП, не автаркия, а золотой стандарт. Вскоре Хрущев и его внешнеполитическая команда существенно изменили курс Сталина и Молотова, добившись сближения с югославским лидером И. Б. Тито и, наконец, подписав мирный договор с Австрией. Цель этого договора заключалась в ослаблении давления Запада на советскую политическую и экономическую системы. Но в конечном счете именно эффективное экономическое и политическое взаимодействие Советского Союза с миром за пределами коммунистического блока спустя примерно три десятилетия после провала 1920-х годов придало смысл, актуальность и легитимность дискурсу о мирном сосуществовании.

С учетом господствовавших ранее представлений о «капиталистическом окружении» и неизбежности вооруженного конфликта это стало важным идеологическим сдвигом. Сталин был убежден, что капиталистические противоречия вновь ввергнут мир, а вместе с ним Советский Союз в войну. В 1930-е годы его убеждения воплотились наяву; в послевоенный период он думал только о восстановлении своей крепости. И все же, как и в 1930-е годы, это не означало автаркии – Сталин был заинтересован в развитии экономических отношений, особенно с богатыми странами, но он не хотел платить за это цену, которую требовали США: отказ от политического контроля над Восточной Европой и принятие неизвестного количества, вероятно, неприемлемых условий, связанных со столь необходимыми кредитами на восстановление.

Спустя десять лет структура международных отношений в значительной степени изменилась. После своего изначально зависящего от Америки экономического восстановления Европа и Япония все меньше позволяли США определять формат их взаимоотношений с коммунистическим блоком. Кроме того, медленное разрушение имперских связей привело к ситуации, когда европейские державы должны были искать новых поставщиков сырья, а колонии приобрели право выбирать для целей собственного развития индустриальных партнеров. В контексте распадающихся двусторонних схем экономического взаимодействия: Европа / Япония – США и колония – метрополия – значение Советского Союза для всех стран, кроме Соединенных Штатов, повысилось. Сделавшаяся популярной стратегия экономической триангуляции привела к интеграции Советского Союза в мировую экономику.

Определенную роль в изменении курса сыграла чувствительность Хрущева к меняющемуся контексту. Однако было бы не совсем корректно объяснять поворот к «мирному сосуществованию» исключительно персональными качествами первого секретаря и его приходом к власти[161]161
  Это одна из главных тем книги Фурсенко и Нафтли [Фурсенко, Нафтли 2018], которая открывается громким заявлением: «Бывают времена, когда по степени влияния на международные события личность одного человека может соперничать с идеологиями, социальными институтами или общественными движениями» [Фурсенко, Нафтли 2018: 5]. Неудивительно, что основой их исследования являются документальные материалы с заседаний Президиума; кроме того, авторы предпочитают фокусировать исследование на многочисленных кризисах холодной войны, игнорируя будничные, повседневные решения и усилия, которые предпринимались в области международных отношений и через которые можно различить контекст и предположения, исходя из которых люди действовали.


[Закрыть]. Как известно, такого развития событий не ожидал никто, что принято отмечать во всех историографических источниках по этому вопросу, и, вероятно, бессмысленно рассуждать о том, имел ли такой неосталинист, как Молотов, какой-либо разумный шанс захватить бразды правления в тот конкретный момент советской истории. Примечательно, что большая часть крупных игроков в советском руководстве были готовы в какой-то степени демилитаризовать как внутреннюю, так и внешнюю политическую экономику Советского Союза – после периода позднесталинских заморозков наступил период постсталинского консенсуса[162]162
  Используя выражение Д. У. Бреслауэра из [Breslauer 1982: 31].


[Закрыть].

Относительно – по советским меркам – благопристойная борьба за власть между Маленковым и Хрущевым в годы коллективного руководства велась не из-за принципиальных разногласий по поводу того, в каком направлении вести советскую экономику, а из-за вопроса о роли в управлении этой экономикой Коммунистической партии [Gorlizki 1995: 1-22]. Хрущев, как и Сталин до него, использовал для политического маневрирования конфронтационный и алармистский язык, отстаивая вместе с тем широко разделяемые центристские позиции[163]163
  Политика Сталина середины 1920-х годов уже разбиралась в первой главе. Курс Хрущева рассматривается Бреслауэром в [Breslauer 1982: 34–38].


[Закрыть]. Что касается общей направленности экономических реформ и международной политики, то можно констатировать наличие широкого (с некоторыми различиями в его деталях) консенсуса относительно реформирования сельскохозяйственного сектора, демилитаризации и общего смещения акцента с тяжелой промышленности на стимулирование роста в легкой промышленности[164]164
  См. заключение книги Горлицкого и Хлевнюка [Горлицкий, Хлевнюк 2011]. Тема близости позиций Маленкова, Хрущева и даже Л. П. Берии по ядерным вопросам разбирается в [Холловей 1997]. Гипотеза о планируемом еще во времена Сталина переносе акцента с тяжелой промышленности на легкую обсуждается в [Dunmore 1984].


[Закрыть]. Важно отметить, что этот консенсус постепенно двигался вниз по бюрократической лестнице. Многие должностные лица соответствующих министерств усердно искали для международного экономического взаимодействия новые возможности, продвигая советскую продукцию за границу и упорно работая над инфраструктурой, необходимой для сохранения стремительных темпов коммерческого роста[165]165
  В данном контексте можно вспомнить попытки Министерства внешней торговли продать низкокачественный колчедан Западной Германии, Бельгии и другим богатым странам, технологический уровень развития которых позволял им использовать этот минерал. См. РГАЭ. Ф. 413. Оп. 13. Д. 7931. Л. 100–101. Или жалобы Министерства нефтяной промышленности на неудовлетворительную работу Министерства путей сообщения по обеспечению инфраструктуры, необходимой для значительного роста экспорта нефти на Запад, – ситуация, вызывающая недовольство иностранцев. См. РГАЭ. Ф. 413. Оп. 13. Д. 7931. Л. 9-11. Наряду с последним Министерство морского флота пыталось соответствовать темпам расширения торговли. Этому ведомству часто не хватало кораблей для выполнения поставок, и должностным лицам иногда приходилось жертвовать закупками новых судов во имя импорта большего количества кранов для советских портов. Существовала проблема медленной скорости загрузки судов. См. РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 57. Д. 384. Л. 236.


[Закрыть]. Далее мы разберем тезис о готовности в 1960-е годы Хрущева и других, стоящих на более низких уровнях бюрократической иерархии должностных лиц, учиться и подражать капиталистическим практикам для того, чтобы завоевать место на иностранном рынке.

Господствующий ныне в советской международной политической и экономической деятельности принцип мирного сосуществования получил свое научное обоснование в процессе создания (или перерождения) Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) в 1956 году. Большое значение имело назначение директором этого института проверенного соратника Анастаса Микояна А. А. Арзуманяна[166]166
  Почти за десять лет до этого Арзуманян женился на младшей сестре жены Микояна, после чего между двумя армянами установилась тесная дружба. Сын Микояна станет одним из основателей института и частым автором институтского журнала.


[Закрыть]. Этот вуз был преемником Института мирового хозяйства и мировой политики Е. С. Варги (ИМХиМП), который играл ведущую консультативную роль в период сталинского правления[167]167
  Описание истории Института мирового хозяйства и мировой политики, позволяющее прояснить роль института и взаимоотношения с ним советского руководства, можно посмотреть в диссертации К. Д. Ро [Kyung Deok Roh 2010]. Арзуманян познакомился с Варгой и его коллегами в 1952 году, когда был приглашен в Экономический институт Академии наук, в котором через год стал заместителем директора.


[Закрыть]. Задачи, ставившиеся перед ИМЭМО и ИМХиМП, были, по существу, одинаковы: «обязать Институт мировой экономики и международных отношений информировать директивные органы о новых процессах в экономике и политике капиталистических стран» (из апрельского постановления 1956 года об организации ИМЭМО) [Черкасов 2004:105–106]. Примечательно, что ликвидация ИМХиМП произошла в 1947 году – через год советское руководство полностью утратит надежду на возможность примирения между двумя системами, – а его перерождение произошло в середине 1950-х годов, когда эта надежда вновь стала осуществимой[168]168
  Это не говорит о намерениях советского руководства. Причины роспуска ИМХиМП носили прежде всего политический и культурный характер, причем главным инициатором роспуска института был А. А. Жданов, а главным его защитником – Сталин. См. [Roh 2010]. Хоть институт и был ликвидирован, почти все без исключения его сотрудники были взяты под крыло Института экономики РАН, где они работали над теми же вопросами и фактически увеличили выпуск отчетов для высших должностных лиц СССР. Тем не менее можно предположить, что институциональная основа для такой работы была разрушена и восстановлена в периоды спада и подъема отношений Советского Союза с мировой экономикой соответственно.


[Закрыть].

Издаваемый ИМЭМО журнал «Мировая экономика и международные отношения», первый выпуск которого вышел летом 1957 года, быстро подвел под программу правительства в сфере международной торговли и политики теоретический фундамент. Идеологически нагруженные передовицы и статьи журнала вторили утверждениям Жукова о ленинском характере парадигмы мирного сосуществования и придавали им больший теоретический вес[169]169
  Некоторые из этих пропагандистских передовиц и статей можно посмотреть в статье: Ленинская политика мирного общества // Мировая экономика и международные отношения. 1957. № 1. С. 3–12; или в: Фитуни Л. Экономические и политические основы мирного сосуществования // Мировая экономика и международные отношения. 1957. № 1. С. 12–26. Еще одной важной темой после выступления Хрущева на XX съезде партии стала разработка более творческого и менее догматического подхода к анализу капиталистического мирового хозяйства – следование путем Варги, а не Жданова. См.: За творческую разработку проблемы мировой экономики // Мировая экономика и международные отношения. 1957. № 3. С. 3–11.


[Закрыть]. В дополнение к этому Микоян, также озабоченный проблемой поднятия авторитета института и его журнала, развивал на страницах последнего свои идеи относительно значения мирного сосуществования для внешнеэкономических связей Советского Союза. При помощи журнала он пытался передать то же самое сообщение, которое передавал представителям деловых кругов всякий раз, когда встречался с ними. Микоян писал:

На Западе часто можно услышать, что социалистические страны, вступив в Совет экономической взаимопомощи, якобы создали свой «торговый блок», отгородились от остального мира, хотят построить самодостаточную экономику и даже не хотят развивать торговлю с другими странами. Это, конечно, далеко от истины[170]170
  Микоян А. О некоторых вопросах международной торговли // Мировая экономика и международные отношения. 1960. № 6. С. 9.


[Закрыть].

Все это могло звучать как чистая пропаганда, но статистические данные говорили сами за себя, и Микоян часто подчеркивал этот факт.

Но самым важным фактором, предопределившим коммерческие успехи Советского Союза, был глобальный экономический контекст 1950-х годов и мириады возможностей, которые открылись благодаря ему. Вот как стандартный текст по международной экономике описывает ситуацию начала 1950-х годов:

К началу 1950-х годов первый этап послевоенного восстановления мировой экономики был в значительной степени завершен. Существенная часть перемещенных лиц в мире была репатриирована или переселена в другие, готовые принять их страны. Европейские экономики были восстановлены, и большая их часть вернулась к уровню довоенного производства. Инфляция уступила место ценовой стабильности, а завышенный курс валют был исправлен в 1949 году повсеместной девальвацией. Оживление экономической деятельности Европы благоприятствовало увеличению мирового спроса на сырьевые товары, сильно раздутому требованиями корейской войны, которое привело к всплеску роста в слаборазвитых регионах мира. Эти признаки повсеместного экономического улучшения подготовили почву для беспрецедентного уровня экономического процветания, который поставил, по крайней мере перед высокоразвитыми странами, новую экономическую проблему – проблему изобилия [Kenwood, Lougheed 1992: 245].

Примечательно, что, в отличие от международной политической ситуации 1930-х годов, механизмы поддержания глобальной безопасности не были нарушены. Если неуверенность 1930-х годов была одним из основных факторов, определивших форму и содержание сталинских стратегий индустриализации, то Рах Americana 1950-х годов был столь же значим для решения советского руководства в пользу стратегии большего участия. Степень частоты упоминания в исторических источниках склонности Хрущева к урезанию военного бюджета в пользу развития гражданской экономики соответствует лишь степени неприемлемости этой стратегии для Сталина во время индустриализации[171]171
  Этот паттерн поведения Хрущева отмечается в [Таубман 2008]. Наиболее показателен эпизод, произошедший к концу его правления, когда он спросил министра обороны Р. Я. Малиновского, какой смысл тратить больше денег на обычное вооружение в то время, когда у них уже есть ядерное средство устрашения. «Чрезмерные расходы истощают гражданскую экономику, и их следует сократить, – предложил он. – <…> Иначе… из-за вас мы все без штанов останемся» [Таубман 2008: 667].


[Закрыть].

Таким образом, позитивное видение будущего одной из сторон усиливалось позитивным видением другой стороны, что позволило аналитически и идеологически разработать стратегию мирного сосуществования. В советскую дверь стучались капиталисты, более чем когда-либо желавшие извлечь из сотрудничества с Советским Союзом выгоду. Советская бюрократия, в ряды которой входили представители новой технократической элиты, больше не была парализована страхом и поэтому, когда дело доходило до выполнения правительственного обещания настоящего потребительского изобилия, оказывалась более гибкой. Действовало гражданское руководство – Хрущев, утверждающий вслед за Микояном, что легитимность можно искать в экономическом превосходстве, а не в военной безопасности. И наконец, бурно развивалась мировая экономика, являющаяся квинтэссенцией «гегемонистской стабильности» – состояния, при котором одна доминирующая держава обеспечивает всеобщие общественные блага в виде международной безопасности и глобальной макроэкономической стабильности, а также формирует и поддерживает интернациональные режимы управления торговлей и денежными средствами[172]172
  Понятие было разработано политэкономами. Термин «теория гегемонистской стабильности» был введен Р. Кеохейном в сборнике О. Р. Холсти, Р. М. Сиверсона и А. Л. Джорджа [Holsti, Siverson, George 1980].


[Закрыть]. Из обычного источника, посвященного истории холодной войны, вы не смогли бы узнать, что за более чем три десятилетия советской истории международные политические и экономические перспективы никогда не были такими позитивными, поэтому советские лидеры, вооруженные теперь предпосылкой мирного сосуществования, быстро воспользовались представившейся им возможностью.

Часть II
Целеполагание

Глава 3
Реставрация: возобновление отношений с капитализмом

Хрущев окончательно пришел к власти к концу периода самого большого экономического роста в семидесятилетней истории Советского Союза. Рост ВВП СССР в 1950-е годы лишь незначительно уступал росту ВВП в Японии, был выше, чем в ФРГ начального периода немецкого «экономического чуда», и намного превосходил темпы экономического роста в Великобритании и США [Ханин 2002: 75–79]. Новый советский лидер вскоре внес свой вклад в сдерживание экономического развития, начав кампанию по децентрализации, суть которой заключалась в передаче полномочий на принятие экономических решений специальным экономическим советам (совнархозам) и катастрофические последствия которой станут очевидны только в следующем десятилетии. В 1950-е годы, однако, Хрущеву можно было простить его реформаторский энтузиазм: попутный ветер дул уже продолжительное время[173]173
  Можно проследить параллель с концом американской экспансии 1990-х годов, когда немало энтузиастов-экономистов были заняты написанием некролога делового цикла, или с первым десятилетием этого столетия, когда казалось правдоподобным говорить о «Доу-36000». Ч. П. Киндлбергер проанализировал циклическую природу этих взглядов в мире «свободного рынка», начиная с Нидерландов XVII века, в своей блестящей книге [Киндлбергер, Алибер 2010]. Неудивительно, что в последнее время экономисты извлекают уроков из истории мало; со временем, как выяснил Киндлбергер, финансовые капризы и сопутствующие им эйфории становятся все более явными.


[Закрыть]. Более того, в результате революционных потрясений империи западных держав разрушались. СССР казался и фактически был страной, двигающейся по восходящей траектории; Запад, обладающий столь явным превосходством, мог только двигаться по нисходящей. Теперь, когда мир был свободен в выборе своей политической и экономической судьбы и тон задавала советская экономика, было трудно сопротивляться. Энергичный, маниакально-депрессивный Хрущев этим воспользовался. Советское руководство отбросило осторожность, поддерживаемую неусыпным надзором Сталина, и вступило на открывшуюся мировую экономическую арену с развязностью и уверенностью. Показатели внешней торговли отражали общую ситуацию.

Темпы роста советской экономики в 1950-е годы впечатляли, составив 8-10 %, но внешняя торговля росла еще быстрее: в среднем более чем на 13 % в год на протяжении того же периода[174]174
  Рассчитано по [Holzman 1974: 40–41]. Более высокие темпы роста мировой торговли по сравнению с темпами роста ВВП обычно свидетельствуют о повышении значимости торговли для этой конкретной экономики.


[Закрыть]. Внешнеторговый оборот СССР увеличился в первой половине 1950-х годов на 87 %, в то время как мировой товарооборот вырос только на 38 %, что с гордостью отмечалось в докладе ЦК 1955 года[175]175
  РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 113. Л. 71. Показатель мировой торговли соответствует показателю, рассчитанному Всемирной торговой организацией (ВТО), который можно найти в документе: ВТО, статистика международной торговли 2008:173. Более подробную статистику можно найти по ссылке: http:// www.wto.org/english/res_e/statis_e/its2008_e/its08_appendix_e.htm (дата обращения: 15.03.2021).


[Закрыть]. В течение 1960-х годов рост внешней торговли замедлился примерно до 8–9 %, но все еще был значительно выше роста советского валового внутреннего продукта (ВВП) и соответствовал мировым коммерческим тенденциям. Кроме того, торговля расширилась по всем направлениям. Мир глобализировался, а вместе с ним глобализировался и СССР (см. рис. 9).

Речь идет о чем-то беспрецедентном в сорокалетней тогда истории Советского Союза. Послевоенный сталинский рост был в основном обусловлен торговлей с новыми «дружественными» режимами Восточной Европы (и их грабежом). Для широкомасштабного расширения торговли требовалось наличие двух факторов. Первым из них была деколонизация, в результате которой советское руководство приобрело новых партнеров и получило прямой доступ к ресурсам, ранее приобретаемым только через западных имперских посредников. Вторым фактором было решение проблемы долларового дефицита, которое придало Европе и Японии большую коммерческую маневренность и ограничило степень американского влияния на их отношения с Советским Союзом с помощью запретительных списков, разработанных Координационным комитетом по многостороннему экспортному контролю (КоКом)[176]176
  КоКом был создан в 1949 году, но разногласия между европейскими и американскими лидерами по поводу задач и сути эмбарго с самого начала создавали напряженность. Теме сопротивления европейских стран, в особенности Великобритании, торговому эмбарго против Советского Союза, особенно во второй половине 1950-х годов, посвящена работа Й. Джексона [Jackson 2001].


[Закрыть].

Но один из этих факторов оказался более важным, чем другой, о чем свидетельствуют постоянные изменения в структуре торговли Советского Союза. В 1955 году почти 80 % советской торговли приходилось на коммунистические страны, 16 % – на промышленно развитые, всего 4 % – на развивающиеся[177]177
  Рассчитано по [Министерство внешней торговли 1958: 7-10]. Полученные показатели не являются бесспорными. Необходимо учитывать, что приводятся суммы в рублях. Когда речь идет о торговле с Западом, цены и стоимость просто переводились в рубли по официальному обменному курсу, и поэтому цены отражали рыночную стоимость. Однако при бартерной торговле с Восточной Европой или бартерных сделках с развивающимися странами цены не устанавливались рынком, и, хотя Советский Союз, как правило, следовал его требованиям при установлении своих собственных цен, последние, по существу, не являются показателем стоимости. Преимущественно низкое качество товаров, которыми обменивались страны Восточной Европы, скорее свидетельствует о том, что цены на них были завышены. В 1980-х годах ЦРУ, приняв во внимание вышесказанное, скорректировало свою статистику, сократив стоимостный объем этой торговли вдвое. За этим сокращением, видимо, стояло предположение, что фактический объем был меньше официального в два раза. См. [Hewett, Gaddy 1992: 11]. Никто, насколько я знаю, не делал схожие расчеты объема за 1960-е годы, но в любом случае это не более чем обоснованные предположения, и, учитывая, что скрытая инфляция не была такой большой проблемой, как в 1980-е годы, следование методологии ЦРУ, вероятно, привело бы к значительному пересмотру объемов в сторону понижения.


[Закрыть]. Декоионизация быстро увеличила долю развивающихся стран в советской торговле, так что к 1963 году она достигла 10 %. Во многом этот рост, конечно, был обусловлен перенаправлением старых каналов поставки стратегического сырья из новых независимых стран напрямую, в обход метрополий. Так, каучук стран Юго-Восточный Азии СССР до деколонизации покупал на голландском и английском рынках. После того как процесс деколонизации был завершен – и дополнен реальным ростом торговых отношений, – доля развивающихся стран значительно не менялась, колеблясь в диапазоне от 10 до 13 % на протяжении всей оставшейся истории Советского Союза[178]178
  Рассчитано по [Министерство внешней торговли 1965: 8]. Рост был обеспечен главным образом поставками в эти страны промышленного оборудования и товаров в обмен на те дефицитные ресурсы, которые СССР ранее приобретал за свои сырьевые товары у европейских стран.


[Закрыть]. Отражало ли это какой-то естественный предел или повлекло за собой определенное разочарование в результатах торговли с бедными странами мира?

На фоне сокращения западных поставок экспортных товаров колоний в Советский Союз товарообмен между СССР и Западом неуклонно возрастал. Экономист Хэнсон утверждал, что торговлю СССР с Западом можно привести в качестве, вероятно, единственного примера торговли, оправдывающей прогнозы классической экономической теории о повышении производительности. В этом случае действительно речь шла о чистом притоке технологий. Спрос на западные технологии в Советском Союзе, кажется, подтверждает это: импорт во второй половине 1960-х годов вырос на 11,2 %, опережая темп роста внешней торговли в целом [Hanson 2003: 120]. Эти импортируемые технологии обменивались в основном на такие сырьевые товары, как нефть и древесина, – классический рикардианский обмен, основанный на принципе сравнительных преимуществ, который преобладает в торговой практике России и по сей день. К 1970 году, в еще более благоприятных условиях, почти четверть товарооборота Советского Союза приходилась на развитый Запад[179]179
  Рассчитано по [Министерство внешней торговли 1971:10]. Стоит повторить, что если бы все внешнеторговые цены были установлены рынком, то процентная доля торговли с Западом была бы выше, так как ее реальный стоймостный объем по отношению к объему торговли с Восточной Европой мог бы повлиять на цены. Тремль обнаружил, что внутренние цены превышали внешнеторговые цены на импортные товары с Запада более чем в два раза, что свидетельствовало о том, что по официальному обменному курсу рубль был сильно переоценен. См. [Neuberger, Tyson 1980: 186–191].


[Закрыть].

Табл. 1. Объем внешней торговли СССР (в млрд руб.), 1938–1970 годы

Источник: [Внешняя торговля за 1970: 8].

В этом контексте, несмотря на создание в 1949 году Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), коммунистические союзники Советского Союза находились в менее выгодной позиции. Следует отметить, что торговля внутри СЭВ также росла, но не так быстро, как торговля за его пределами. Причины этого были изложены в блестящей монографии Стоуна «Сателлиты и комиссары». Обращаясь к советским архивным данным и проведя десятки интервью с правительственными чиновниками, участвовавшими в переговорах как в России, так и в Восточной Европе, Стоун продемонстрировал принципы, которыми руководствовались в ходе своей работы участники переговоров, и институциональные слабости, которые мешали Советскому Союзу вести переговоры или даже использовать во имя общего блага свою силу. В борьбе за товарную структуру коммунистической торговли, которая вытекала из логики ее искусственного ценообразования, жители Восточной Европы постоянно обходили советское руководство, обменивая свое относительно переоцененное оборудование на относительно недооцененные советские сырьевые товары. Как следствие, сателлиты «в своей внешнеэкономической деятельности ориентировались на максимизацию советских субсидий, а не на эффективное использование выгод специализации или сравнительных преимуществ» [Stone 1996:239][180]180
  В контексте искусственных цен в любом случае было бы трудно выяснить сравнительные преимущества.


[Закрыть]. Более того, советское руководство неоднократно пыталось повысить качество восточноевропейских экспортируемых товаров. Эти попытки, наряду с усилиями по улучшению подотчетности и продвижению общих целей, были эффективно нейтрализованы сателлитами[181]181
  Так происходило не потому, что жители Восточной Европы хотели минимизировать зависимость от советской экономики, как утверждали 3. Бжезинский и другие. Наоборот, сателлиты всегда стремились к расширению торговли, но их интересовала максимизация торгового субсидирования за счет увеличения импорта сырья и экспорта промышленных товаров. Когда Советский Союз не был готов к этому, они сопротивлялись. См. разбор трех примеров в [Stone 1996: 89-112]. Важно также отметить, что Стоун не отстаивает, как другие, тезис о существовании крупного политического соглашения, согласно которому восточноевропейские страны согласились бы на советскую гегемонию в обмен на это скрытое субсидирование их экономики. Нет ни одного доказательства, свидетельствующего в пользу этого тезиса, и, вероятно, никогда не будет. В действительности советское руководство было полностью осведомлено о скрытом субсидировании, и в своей книге Стоун подробно описывает его многочисленные попытки если не покончить с ним, то, по крайней мере, уменьшить его объем. К сожалению, большая часть современной литературы все еще отражает эту раннюю, ошибочную оценку. См., например, книгу Эйхенгрина [Eichengreen 2007: 160].


[Закрыть]. Далее мы покажем, что системные проблемы такого рода, усугубляемые изначально слабой позицией в международной политике Советского Союза, также использовались другими предполагаемыми союзниками в третьем мире.

Но прежде чем мы пойдем дальше, давайте обратим свой взор на Запад. Торговые отношения с ним были самыми продолжительными, во многом потому, что они максимально соответствовали интересам каждой из сторон, представляли собой комплементарный обмен. Их отголоски можно обнаружить в событиях современной России – подъем российских олигархов в 1990-е годы и выстраивание путинской вертикали власти в XXI веке. Истоки этой продолжительной геополитической и экономической реальности лежали в 1950-х и 1960-х годах, и эта история в значительной степени была затемнена более спорной историей – историей холодной войны. Пришло время восстановить ее.