Текст книги "Мой год отдыха и релакса"

Отесса Мошфег
Мой год отдыха и релакса

© Гилярова И., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящаю Люку.

Моему единственному.

 
Если ты хитер, или богат, или удачлив,
Ты можешь нарушать установленные людьми законы.
Но сокровенные законы души
И всем известные законы природы
Не может нарушить ни один человек,
Нет, не может ни один…
 

Джони Митчелл. Волк, который живет в Линдси

Глава первая

Когда бы я ни просыпалась, среди ночи или днем, то, шаркая, проходила через светлый мраморный холл своего дома, шлепала один квартал по улице, сворачивала за угол и заходила в бакалейную лавку, которая никогда не закрывалась. Брала два больших кофе со сливками и с шестью порциями сахара, проглатывала первый стакан кофе в лифте, поднимаясь к себе в квартиру, а второй пила не спеша – смотрела фильмы, грызла мелкое печенье в виде фигурок зверушек и принимала тразодон, и амбиен, и нембутал, пока не засыпала снова. Так я утратила представление о времени. Шли дни. Недели. Минуло несколько месяцев. Иногда, впрочем, я заказывала что-нибудь из тайского ресторана, находившегося на противоположной стороне улицы, или салат с тунцом из гастронома на Первой авеню. Я пробуждалась и обнаруживала в сотовом голосовые сообщения из парикмахерских или спа-салонов, подтверждавших время моего визита. Видимо, я записывалась к ним в полусне. Я добросовестно звонила и все отменяла; я ненавидела это делать, поскольку ненавидела разговаривать с людьми.

В самом начале этой фазы я меняла постельное белье раз в неделю и отправляла в стирку грязное. Меня успокаивало шуршание рваных пластиковых мешков на сквозняке в гостиной. Я любила вдыхать запах свежих простыней, когда засыпала на софе. Но через какое-то время мне показалось слишком хлопотным собирать грязное белье, одежду и запихивать в бельевой мешок. Урчание же моей собственной стиральной машины тревожило сон. Тогда я стала просто выбрасывать свои грязные трусики. Все мое старое нижнее белье почему-то напоминало мне о Треворе. Одно время меня доставала назойливая сеть «Виктория сикрет» – оттуда в прозрачном пластике присылали сексуальные тонги цвета фуксии или лайма и ночные рубашки в стиле тедди или беби-долл. Я запихивала эти маленькие упаковки в шкаф и ходила без нижнего белья. Случайная доставка (я не помнила, чтобы делала заказ) от «Барни» или «Сакса» обеспечила меня мужскими пижамами и многим другим: кашемировыми носками, футболками с графическим узором и дизайнерскими джинсами.

Я принимала душ от силы раз в неделю. Я перестала выщипывать брови, осветлять волосы, перестала делать эпиляцию воском, перестала причесываться. Никаких увлажняющих кремов и скрабов. Никакого бритья. Я нечасто выползала из квартиры. Я подключила автоплатеж для всех своих счетов. Я заранее перевела годовой налог на недвижимость за свою квартиру и за старый дом моих умерших родителей. Деньги от арендаторов этого дома каждый месяц поступали на мой текущий расчетный счет. Я числилась безработной, каждую неделю звонила в специальную роботизированную службу и нажимала цифру 1, что означало ответ «да» на стандартный вопрос, действительно ли я пыталась найти работу. Пособия хватало на покрытие требующейся от меня суммы на оплату всех лекарств и на кофе из бакалейной лавки. Плюс к этому еще существовали инвестиционные средства. Финансовый консультант моего покойного отца следил за ними и присылал ежеквартальные отчеты, которые я никогда не читала. У меня также была куча денег на сберегательном счету – достаточно, чтобы прожить несколько лет, пока я не предприму что-нибудь кардинальное. Помимо всего, я могла воспользоваться внушительным кредитом по карте «Виза». Так что причин беспокоиться о деньгах не было.

Я вошла в «спящий режим» в середине июня 2000 года. Мне было двадцать шесть лет. Сквозь сломанную планку жалюзи я видела, как умирало лето и наползала холодная и серая осень. Мои мышцы усыхали. Простыни на постели пожелтели, хотя обычно я засыпала перед телевизором на софе с обивкой в сине-белую полоску. Когда-то я купила эту софу в высококлассном салоне «Потери барн», а теперь она стала продавленной, и ее покрывали пятна пота и кофе.

В часы бодрствования я почти ничего не делала, только смотрела фильмы. Я не могла смотреть обычные телепрограммы. Особенно в самом начале. Телик слишком будоражил меня, я, словно маньячка, хватала пульт, щелкала кнопки каналов, хмурилась и злилась. И ничего не могла с собой поделать. Единственные новости, которые я была в состоянии читать, – это сенсационные заголовки в местных газетах, валявшихся в бакалейной лавке. Я быстро просматривала их, пока платила за кофе. Буш против Гора в президентской гонке, умер кто-то важный, похищен ребенок, сенатор стырил деньги, известный спортсмен бросил беременную жену. В Нью-Йорке что-то происходило – там всегда что-то происходит, – но это никак не касалось меня. Для меня существовало лишь блаженство спячки, а реальность отступала на задний план и затрагивала мое сознание так же мимолетно, как фильм или случайное сновидение. Ведь очень легко игнорировать то, что тебя не заботит. Бастовали служащие подземки. Налетел и выдохся ураган. Мне все равно. Город могли захватить инопланетяне или тучи саранчи, и я заметила бы это, но меня подобное совершенно не тронуло бы.

Если мне требовались новые пилюли, я выбиралась в аптеку «Райт эйд», что в трех кварталах от дома. Болезненное мероприятие. Я шла по Первой авеню, и все во мне сжималось. Я была словно новорожденный ребенок – мне причиняли боль свет и воздух, весь мир казался враждебным, все резало глаза. Я полагалась на алкоголь только в дни таких вылазок – стаканчик водки перед выходом, потом я шла мимо маленьких бистро, кафешек и лавок, куда заглядывала прежде, когда еще делала вид, будто веду нормальную жизнь. Во всех прочих ситуациях я старалась ограничивать свои передвижения радиусом одного квартала от моей квартиры.

В бакалейной лавочке работали молодые египтяне. Помимо моего психиатра доктора Таттл, подруги Ривы и консьержей в моем доме, египтяне были единственными, кого я регулярно видела. Все они были в какой-то степени красивыми, а некоторые даже очень: квадратные подбородки, черные брови-гусеницы, орлиный взор. Их было с полдюжины – скорее всего, родные братья или кузены. Их стиль жизни меня отталкивал. Они носили футболки, короткие кожаные куртки, кресты на золотых цепях и слушали поп-музыку по радио Z100. И у них не наблюдалось абсолютно никакого чувства юмора. После моего переезда в этот квартал они поначалу заигрывали со мной, причем весьма навязчиво. Но когда я начала появляться с непромытыми глазами и корками на губах в уголках губ, они перестали мной интересоваться.

– У тебя тут что-то прилипло, – сообщил мне однажды утром один из этих египтян, стоявший за прилавком, и длинными коричневыми пальцами указал на свой подбородок. Я только отмахнулась. Позже я обнаружила, что на моем лице коркой запеклась зубная паста.

Несколько месяцев египтяне вяло, полусонно опекали меня, а потом стали звать меня «босс» и с готовностью принимали мои пятьдесят центов, когда я просила продать одну сигарету, что делала довольно часто. Я могла бы ходить за кофе в другие места, выбор велик, но мне нравилась эта лавка. Она находилась близко, кофе там был довольно плохой, но мне не хотелось сталкиваться с людьми, заказывающими бриоши или латте без пены. Здесь не было никаких сопливых детишек или шведских гувернанток. Никаких стерильных профессионалов, никаких влюбленных парочек. Кофе в этой лавке предназначался для рабочего класса: консьержей и разносчиков, водителей автобусов и экономок. Воздух там был тяжелым от запаха дешевых чистящих средств и сырости. Я могла облокачиваться на запотевшие морозильные камеры с мороженым, леденцами на палочке и пластиковыми стаканчиками со льдом. Над прилавком, за дверцами из прозрачного плексигласа, хранилась жвачка и сладости. Тут не менялось ничего: аккуратные ряды сигарет, рулоны скретч-карт, двадцать брендов бутилированной воды, пиво, хлеб для сэндвичей, отделение с мясными продуктами и сыром, которые никогда никто не покупал, лоток с черствыми португальскими роллами, корзинка с упакованными в пластик фруктами, целая стена журналов, которых я избегала. Я не хотела ничего читать, кроме газетных заголовков. Я шарахалась от всего, что могло затронуть мой интеллект либо вызвать у меня зависть и волнение. Я жила, зарыв голову в песок.

Время от времени у меня в квартире появлялась Рива с бутылкой вина и заявляла, что хочет составить мне компанию. Ее мать умирала от рака. Это было одной из причин, почему мне не хотелось ее видеть.

– Ты забыла, что я приеду? – вопрошала Рива, протискиваясь мимо меня в гостиную, и включала свет. – Ведь мы договорились вчера, неужели не помнишь?

Мне нравилось звонить Риве, когда начинал действовать амбиен, либо солфотон, либо что-нибудь еще. По ее словам, я хотела говорить с ней о Харрисоне Форде или Вупи Голдберг, которая ей тоже нравилась.

– Вчера вечером ты рассказала целиком сюжет «Неукротимого». Ты изобразила сцену, где они едут в авто, ну, с кокаином. Никак не могла остановиться.

– Эмманюэль Сенье там потрясающая.

– Вчера ты мне именно это и говорила.

При появлении Ривы я испытывала облегчение и раздражение одновременно. Вероятно, так чувствует себя человек, когда кто-то приходит к нему, когда он уже почти совершил самоубийство. Нет, о самоубийстве я не помышляла. На самом деле мое поведение было актом самосохранения. Так я надеялась спасти себе жизнь.

– Немедленно марш под душ, – говорила Рива, направляясь на кухню. – А я выброшу мусор.

Я любила Риву, но она мне больше не нравилась. Мы с ней дружили с колледжа, достаточно, чтобы у нас имелась общая история, сложный электрический контур из неприязни, воспоминаний, ревности, отказов и нескольких платьев, которые я дала ей поносить и которые она обещала отдать в чистку и вернуть, но так никогда и не вернула. Рива работала старшим помощником в страховой брокерской фирме в Мидтауне. На ее шее сидело красное родимое пятно в форме Флориды. Она была единственным ребенком в семье, увлекалась фитнесом, жевала жвачку, что обеспечивало ей дисфункцию челюсти и дыхание, пахнущее корицей и зеленым яблоком. Она любила заваливаться ко мне, расчищать себе место на кресле, отпускать комментарии насчет состояния квартиры, утверждать, что я еще больше похудела, и жаловаться на свою работу, все время подливая себе вино.

– Никто не понимает, как мне тяжело, – говорила она. – Все считают само собой разумеющимся, что я всегда должна быть жизнерадостной. Между тем эти задницы думают, что могут обращаться как с грязью со всеми, кто стоит ниже них на служебной лестнице. А я должна хихикать, быть милой и рассылать их факсы? Да хрен с ними, чтоб они сдохли! Гореть им в аду!

Рива крутила любовь с ее боссом, мужчиной среднего возраста, с женой и ребенком. Она не утаивала, что страшно втрескалась в него, но старалась скрыть их связь. Как-то раз она показала мне его фото в брошюре их фирмы – высокий, широкоплечий, белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, синий галстук, а лицо такое невыразительное, такое скучное, словно у пластикового пупса. У Ривы была слабость к мужикам старше нее, как, впрочем, и у меня. Наши ровесники, утверждала Рива, слишком банальные, слишком эмоциональные, слишком ревнивые. Я могла бы понять ее пренебрежительное отношение к ровесникам, но сама никогда не встречала такого парня. Все мои мужчины, молодые и не очень, были равнодушными и неприветливыми.

– Ты сама холодная, как рыба, вот в чем причина, – объясняла Рива. – Подобное притягивает подобное.

Впрочем, в роли подруги Рива тоже была слишком эмоциональной, банальной и ревнивой, но при этом неимоверно скрытной и властной. Она не могла или просто не пыталась понять, почему я все время хотела спать, и она всегда с чувством морального превосходства призывала меня прислушаться к ее критике нездорового образа жизни, за который я так цеплялась. В то лето, когда я впала в спячку, Рива предостерегала меня, что я «испорчу тело и не смогу носить бикини». «Курение убивает». «Тебе надо чаще выходить на свежий воздух». «Достаточно протеина в твоей диете?» И все в том же духе.

– Я не маленькая, Рива.

– Просто я беспокоюсь за тебя. Потому что мне не все равно. Потому что я люблю тебя, – говорила она.

Мы с Ривой познакомились в первый год учебы, и за все это время она ни разу не призналась мне в каком-то своем желании, хотя бы отчасти грубоватом, негламурном, хотя была далека от совершенства. «Она не отличается чистотой лилии», как сказала бы моя мать. Мне давно было известно, что у Ривы склонность к булимии. Я знала, что она мастурбировала электрическим массажером для шеи, потому слишком смущалась и не могла зайти в секс-шоп и купить вибратор. Я знала, что она сидела по уши в долгах еще с колледжа, много лет превышала кредитные лимиты и крала тестеры из отдела косметики в магазине здоровой пищи в Верхнем Вест-Сайде, рядом с ее домом. Я видела наклейки тестеров на разных флакончиках и упаковках в ее огромной косметичке, которую она вечно таскала с собой, куда бы ни шла. Она была рабыней условностей и мечтала о том, что повышает статус, и для такого места, как Манхэттен, в этом нет ничего удивительного, но меня это особенно раздражало. Именно поэтому мне было трудно ценить ее ум. Буквально одержимая брендами, стремлением «соответствовать», «вписаться», Рива регулярно наведывалась в Чайна-таун, чтобы заполучить очередную дешевую подделку новой дизайнерской сумочки. Как-то раз она подарила мне на Рождество кошелек от «Дуни энд Бёрк», а потом купила нам обеим одинаковые поддельные брелоки «Коуч».

По горькой иронии, стремление Ривы быть «классной» всегда ее подводило. Когда-то я пыталась ей втолковать, что вымученное изящество – не изящество, что шарм – это не стиль прически, он либо есть, либо его нет. Чем больше ты стараешься быть стильной, тем более нелепо выглядишь. Ничто так не оскорбляло Риву, как природная красота вроде моей. Когда мы с ней смотрели однажды на видаке «Перед рассветом», она сказала:

– Ты знаешь, что Жюли Дельпи феминистка? Может, поэтому она такая костлявая. Не думаю, что ей дали бы эту роль, будь она американкой. Видишь, какие у нее руки? Здесь никто не потерпит обвислых рук. Ведь это убийственно. Все равно что целлюлит.

– Неужели ты чувствуешь себя счастливой оттого, что у Жюли Дельпи обвисшая кожа на руках? – спросила я.

– Нет, – ответила она, немного подумав. – Счастьем я бы это не назвала. Скорее это удовлетворение.

Зависть была единственным, что Рива, кажется, не считала нужным прятать от меня. С самых первых месяцев нашей дружбы, когда я сообщала ей, что случилось нечто хорошее, в ответ она настолько часто со стоном произносила «как несправедливо», что это превратилось в ее девиз, звучавший в любой ситуации. Эти слова становились мгновенной реакцией на мои высокие итоговые баллы по результатам экзаменов, на новый оттенок губной помады, последнюю подделку дизайнерской вещицы, мою дорогую стрижку. «Как несправедливо». Я в шутку скрещивала пальцы и выставляла их между мной и Ривой, словно защищаясь от ее зависти и злости. Как-то я спросила у нее, не связана ли ее зависть с тем, что она еврейка, и не думает ли она, что мне, с моим англосаксонским происхождением, легче живется.

– Дело не в моем еврействе, – помнится, ответила она. Это происходило ближе к окончанию нашей совместной учебы, когда я попала в список лучших, хоть и пропускала половину занятий, а Рива завалила завершающий тест. – Дело в том, что я жирная. – Но это было неправдой. Вообще-то она была очень хорошенькая.

– По-моему, тебе надо больше заботиться о себе, – заявила она однажды, навестив меня, когда я пребывала в полусонном состоянии. – Знаешь, я не могу это делать за тебя. Что тебе нравится в Вупи Голдберг? Ведь она даже не забавная. Тебе надо смотреть фильмы, которые повысят твое настроение. Например, с участием Остина Пауэрса. Или Джулии Робертс и Хью Гранта. Ты сейчас вдруг стала, как Вайнона Райдер в «Прерванной жизни». Но на самом деле ты похожа скорее на Анджелину Джоли. Там у нее тоже русые волосы.

Вот как она выражала свою озабоченность моим состоянием. Еще ей не нравилось то, что я сидела «на таблетках».

– Тебе вообще-то не нужно смешивать алкоголь с лекарствами, – говорила Рива, приканчивая вино. Я позволяла ей выпить всю бутылку. В колледже она называла посещение баров своей терапией. Она могла одним махом осушить коктейль из виски с лимонным соком. Между порциями выпивки она глотала адвил. Она утверждала, что это повышает ее порог терпимости. Пожалуй, Риву можно было назвать алкоголичкой. Но насчет меня она была права. Я подсела на пилюли. В день я глотала их около дюжины. Но все было под контролем, как мне казалось. Я делала это абсолютно открыто. Просто мне хотелось все время спать. У меня был план.

– Я не нарик какой-то, я не опустилась, – оправдывалась я. – Просто взяла на год тайм-аут. Для отдыха и релакса.

– Счастливая, – с завистью проговорила Рива. – Я бы тоже не прочь отдохнуть от работы и просто гулять, смотреть фильмы и дрыхнуть целыми днями, но что поделаешь. Я не могу позволить себе такую роскошь. – Опьянев, она закидывала ноги на кофейный столик, скидывала на пол мою грязную одежду и нераспечатанную почту, бубнила и бубнила про своего Кена и пересказывала мне последний эпизод их мыльной оперы под названием «Офисный роман». Она хвасталась тем, как классно собирается провести выходные, жаловалась, что нарушила диету и теперь ей придется тратить еще больше времени на фитнес, чтобы сбросить вес. Потом принималась со слезами говорить о матери:

– Я уже не могу разговаривать с ней, как раньше. Мне так грустно. Я страдаю от одиночества. Я ужасно одинокая.

– Мы все одинокие, Рива, – возражала я. И это было правдой. Я была одинока, она тоже. Больше ничем утешить ее я не могла.

– Знаю, мне надо готовиться к самому худшему. Прогноз плохой. И не думаю, что получу полную картину ее болезни. Я просто в отчаянии. Мне так хочется, чтобы рядом со мной был человек, который обнимет меня, понимаешь? Неужели это смешно?

– Ты зациклена на том, чего тебе не хватает, – говорила я. – Меня это огорчает.

– И потом Кен. У нас все так непонятно. Я просто не могу этого вынести. Лучше покончить с собой, чем остаться одной, – ныла она.

– У тебя хотя бы есть выбор.

Иногда мы заказывали салат в тайском ресторане – если у меня было настроение – и смотрели фильмы по платному каналу. Вообще-то я предпочитала смотреть мои видеокассеты, но Риве всегда хотелось увидеть что-нибудь «новенькое», и «крутое», и «говорят, хорошее». В эти месяцы для нее стало предметом гордости то, что она была в курсе новостей о жизни звезд и культурных событий, а я нет. Она знала все последние сплетни о знаменитостях и все модные тенденции. Мне же было наплевать на это. Рива штудировала «Космо» и смотрела «Секс в большом городе». Она знала все о красоте и «умении жить». Ее зависть была весьма оправданной. По сравнению со мной она считала себя обделенной привилегиями и по-своему была права. Я выглядела, как модель, у меня были деньги, которые достались мне без всякого труда, я носила настоящую дизайнерскую одежду, была в числе первых по истории искусства, а значит, «культурной и образованной». А вот Рива жила на Лонг-Айленде, была восьмой из десяти, но называла себя настоящей нью-йоркской штучкой и получала высокие оценки по экономике. Она именовала это «лидерством по азиатскому занудству».

Рива жила на другом краю города, в доме без лифта, на четвертом этаже. В ее квартире пахло пропитавшейся потом спортивной одеждой, картофельными чипсами, лизолом и духами «Томми гёрл» с цветочным ароматом. Хоть она и дала мне второй комплект ключей, когда поселилась там, я была в ее квартире всего раза два за пять лет. Рива предпочитала приезжать ко мне. Подозреваю, ей очень нравилось, что ее узнавал мой консьерж, нравилось входить в шикарный лифт с золотыми кнопками и смотреть, как я превращаю в хлев мою престижную квартиру. Не знаю, что было у нее на душе. Я не могла избавиться от нее. Она обожала меня и в то же время ненавидела. Мою борьбу с депрессией она считала жестокой пародией на ее собственные неудачи. Я добровольно выбрала одиночество и бесцельное существование, а Рива, несмотря на все усилия, просто не могла добиться того, чего хотела, – у нее не было ни мужа, ни детей, ни успешной карьеры. Так что, когда я впала в спячку, думаю, Рива испытывала некоторое удовлетворение, с надеждой наблюдая, как я превращалась в безвольного слизня. Мне было неинтересно состязаться с ней, но она раздражала меня, поэтому мы спорили. Вероятно, так бывает, когда у тебя есть сестра, человек, который любит тебя настолько, что тычет носом во все твои недостатки. Даже в выходные, если засиживалась допоздна, она отказывалась остаться ночевать. Впрочем, я и сама этого не хотела, но она всегда устраивала из этого спектакль и намекала, что на ней лежит ответственность, хоть мне этого никогда не понять.

Как-то вечером я сняла ее «Полароидом» и сунула снимок за раму зеркала в гостиной. Рива увидела в этом проявление любви, а на самом деле фото напоминало мне, как мало радости приносит мне ее общество, когда у меня возникало желание позвать ее к себе после просмотра очередного фильма.

– Я дам тебе на время мой набор CD, повышающих уверенность в себе, – обещала она, если меня охватывала тревога.

У Ривы была слабость к книгам в духе «помоги себе сам» и курсам, где новейшие диеты обычно сочетались с советами по профессиональному совершенствованию и напутствиями в налаживании романтических отношений, чтобы научить молодых женщин, «как полностью раскрыть свой потенциал». Через каждые несколько недель у Ривы кардинально обновлялась жизненная парадигма, и мне приходилось выслушивать новые откровения.

– Старайся понять, когда ты устала, – посоветовала она мне однажды. – Многие женщины часто растрачивают себя в такие дни до последней капли.

Среди жизненно важных наставлений в брошюре «Используйте как можно полнее ваш день, леди» был совет планировать в воскресенье, что ты станешь носить на работу в течение недели.

– Благодаря этому тебе не придется ломать голову по утрам.

Честное слово, я терпеть не могла, когда она говорила такое.

– И пойдем со мной в «Сейнтс». Сегодня вечер для леди. Девушки бесплатно пьют до одиннадцати. Там ты почувствуешь себя гораздо лучше. – Она любила давать патентованные советы, разрешающие напиться до потери пульса.

– Я никуда не хочу идти, Рива.

Она опустила взгляд на свои руки, покрутила кольца, почесала шею и уставилась себе под ноги.

– Мне скучно без тебя, – сказала она, и ее голос чуть дрогнул. Может, она рассчитывала этими словами тронуть мое сердце. Но я весь день принимала нембутал.

– Пожалуй, нам не нужно больше дружить. – Я потянулась на софе. – Я долго думала об этом и не вижу смысла продолжать все это.

Рива села рядом, сложив руки на коленях. Помолчав пару минут, она подняла на меня взгляд и потерла пальцем под носом – она делала так, когда была близка к слезам. Она словно увидела перед собой Адольфа Гитлера. Я натянула через голову свитер и скрипнула зубами, стараясь не рассмеяться, пока она скулила, хныкала и пыталась взять себя в руки.

– Я твоя лучшая подруга, – плаксиво проговорила она. – Ты не должна выбрасывать меня из своей жизни. Это саморазрушение.

Я поправила свитер и затянулась сигаретой. Она помахала рукой перед лицом и демонстративно закашлялась. Потом повернулась ко мне. Она пыталась набраться храбрости и посмотреть в глаза противнику. Я заметила страх в ее глазах, словно она видела перед собой черную дыру и боялась в нее упасть.

– По крайней мере, я пытаюсь что-то изменить и чего-то добиться, – произнесла она. – Помимо сна, чего ты вообще хочешь от жизни?

Я предпочла не заметить ее сарказм.

– Я хотела стать художником, но у меня нет таланта, – ответила я.

– Тебе действительно нужен талант?

Пожалуй, это было самым разумным, что Рива когда-либо говорила мне.

– Да, – кивнула я.

Она встала, прошла на мысочках через гостиную и осторожно закрыла за собой дверь. Я проглотила несколько таблеток ксанакса, сжевала пару крекеров и уставилась на смятое сиденье пустого кресла. Затем встала, поставила «Жестяной кубок» и стала смотреть вполглаза, задремывая на софе.

Рива позвонила через полчаса и оставила голосовое сообщение, сказав, что она уже простила мне нанесенную ей обиду, что беспокоится о моем здоровье, любит меня и не бросит «несмотря ни на что». Я слушала ее голос, и у меня свело челюсти, словно я несколько дней скрипела зубами. Может, так и было. Потом я представила, как она шныряла по супермаркету, выбирая продукты, которые проглотит и тут же извергнет из себя. Ее верность была абсурдной. Но благодаря ей мы и держались вместе.

– У тебя все будет хорошо, – успокаивала я Риву, когда она сообщила, что ее мать начинает третий курс химиотерапии.

– Не глупи, – говорила я, когда у матери Ривы метастазы проникли в мозг.

Я не могу вспомнить конкретно какое-нибудь событие или происшествие, напрямую повлиявшее на мое решение залечь в спячку. Поначалу мне просто хотелось приглушить успокоительными таблетками собственные мысли и суждения, поскольку из-за постоянного раздражения я невольно ненавидела всех и вся. Я надеялась, что жизнь станет более сносной, если мой мозг будет медленнее оценивать окружающий мир. В январе 2000 года я начала посещать доктора Таттл. Началось все совершенно невинно: я чувствовала себя несчастной, меня раздирали тревоги, и мне было необходимо сбежать из тюрьмы собственного рассудка и тела. Доктор Таттл подтвердила, что в этом нет ничего необычного. Нельзя сказать, что она была хорошим доктором. Ее фамилию я нашла в телефонной книге.

– Вы поймали меня в подходящий момент, – сообщила она, когда я позвонила ей в первый раз. – Я как раз закончила ополаскивать посуду. Откуда у вас мой номер?

– Из справочника «Желтые страницы».

Мне нравилось думать, что я нашла доктора Таттл случайно, что нас свела судьба, может, даже божественное провидение, хотя на самом деле она была единственным психиатром, ответившим на мой звонок в одиннадцать вечера. В тот вторник я отправила поздно вечером дюжину сообщений на автоответчики. Но только доктор Таттл сняла трубку.

– Самая большая угроза для мозга в наши дни – все эти микроволновые печи, – объяснила мне в тот вечер по телефону доктор Таттл. – Микроволны, радиоволны. Еще вышки сотовой связи, пронизывающие нас неизвестно какими частотами. Впрочем, это не моя область знаний. Я лечу психические заболевания. Вы работаете в полиции? – поинтересовалась она.

– Нет, я работаю у арт-дилера в Челси, в одной галерее.

– Вы из ФБР?

– Нет.

– Из ЦРУ?

– Нет, а что?

– Я просто обязана задать эти вопросы. Вы из наркоконтроля? Из Управления по контролю за продуктами и лекарствами? Из Бюро страховых преступлений? Из Национальной организации по борьбе с мошенничеством в сфере здравоохранения? Вы частный детектив, нанятый частным лицом или властью? Вы работаете на медицинскую страховую компанию? Вы наркодилер? Наркозависимая? Вы врач? Вы студентка медицинского колледжа? Хотите достать таблетки и накормить ими агрессивного бойфренда или босса? Вы из НАСА?

– По-моему, у меня бессонница. Вот моя основная проблема.

– И к тому же у тебя зависимость от кофеина? Я угадала?

– Не знаю.

– Вот и продолжай пить кофе. Так будет лучше всего. Если ты сейчас бросишь, то просто слетишь с катушек. У людей с настоящим расстройством сна бывают галлюцинации, они теряют представление о времени, и обычно у них плохая память. Это сильно портит им жизнь. У тебя похожая картина?

– Иногда я чувствую себя мертвой, – сказала я ей, – и ненавижу весь мир. Это идет в зачет?

– О да, идет. Определенно. Я уверена, что смогу тебе помочь. Но я всегда прошу моих новых пациентов прийти ко мне на пятнадцатиминутную консультацию. Мне необходимо убедиться, что мы подходим друг другу. Это бесплатно. Еще я рекомендую тебе взять в привычку вести записи, чтобы не забывать о моих назначениях. Если захочешь отменить визит, ты должна это сделать за двадцать четыре часа. Пользуешься стикерами? Такими клейкими бумажками для заметок? Купи себе стикеры. Еще мне надо получить твою подпись под кое-какими договорами и соглашениями. Прямо сейчас запиши это.

Доктор Таттл велела мне явиться к ней на следующий день в девять утра.

Ее кабинет находился в жилой многоэтажке на Тринадцатой улице, недалеко от метро «Юнион-сквер». Это была мрачноватая гостиная, облицованная деревянными панелями, с фальшивой викторианской мебелью, плюшевыми котиками, лиловыми свечами, веночками из мертвых лиловых цветов, горшочками с ароматической смесью и стопками старых журналов «Нэшнл джиографик». Ванная комната была увита искусственными растениями и утыкана павлиньими перьями. На умывальнике, рядом с куском потрескавшегося сиреневого мыла, на раковине морского моллюска стояла деревянная плошка с арахисом. Помнится, меня это поразило. Свои личные туалетные принадлежности доктор прятала в тумбе под умывальником – в большой плетеной корзинке лежали несколько видов противогрибковых присыпок, рецептурный стероидный крем, шампунь, мыло и лосьоны с запахом лаванды и фиалки, зубная паста с фенхелем. Жидкость для полоскания рта тоже рецептурная. На вкус она оказалась похожей на морскую воду.

В тот первый раз, когда я познакомилась с доктором Таттл, на ней был шейный ортез из поролона – после «неприятности с такси», и она держала на руках жирного полосатого кота, «ее старичка», как она его представила. Она показала мне на крошечные желтые конвертики в приемной.

– Когда будешь приходить, пиши на конверте свое имя и вкладывай в него чек. Платежи идут туда. – Она постучала по деревянному ящичку на ее письменном столе. В такие ящички в храмах собирают пожертвования на свечи. Медицинская кушетка в кабинете была вся в кошачьей шерсти, а в изножье валялись маленькие куклы «под старину» с облупленными фарфоровыми лицами. На столе соседствовали обгрызенные плитки гранолы и пластиковые контейнеры с виноградом и кусками дыни, древний, как мамонт, компьютер и все те же географические журналы.

– Что привело тебя сюда? – спросила доктор. – Депрессия? – Она уже вытащила из ящика блокнот с бланками рецептов.

Мой план был прост – врать напропалую. Я все тщательно продумала. Сказала ей, что у меня уже полгода проблемы со сном, пожаловалась на нервозность и приступы отчаяния при общении с окружающими. Но как только я стала декламировать заученный заранее монолог, то сразу поняла, что во многом все так и есть. Я не страдала бессонницей, но была несчастна. Когда я пожаловалась доктору Таттл, то, странное дело, это принесло мне облегчение.