Текст книги "Критика теории Маркса"

IV. Ошибка в системе Маркса; ее происхождение и развитие

Доказательство того, что писатель сам себе противоречит, может явиться необходимым этапом, но никогда не может быть конечной целью действительной и плодотворной критики. Знание того, что в известной системе имеется погрешность, которая может быть мыслима также и как просто случайная и связанная с личностью автора погрешность, представляет собой сравнительно низшую степень критического познания. Действительное преодоление прочно построенной системы возможно лишь в том случае, если удастся точно указать тот пункт, в котором ошибка проникла в систему, а также и те пути, по которым она распространилась и разветвилась. Скорее следует как можно лучше понять – и я мог бы почти сказать с таким же сочувствием, как это может сделать противник, – исходный пункт, развитие и крушение этого заблуждения, высшей точки которого оно достигает в само-противоречии, чем, напротив, стараться понять общую связь той системы, которой намерены отдаться.

Совершенно своеобразную остроту вопроса создает то положение, что в данном случае с Марксом вопрос о само-противоречии получает значительно большее значение, чем это обычно бывает, соответственно с этим я и посвятил этому вопросу много места. Именно по отношению к столь значительному и влиятельному мыслителю, мы тем менее могли бы уклониться от второй части критики, в данном случае, как я думаю, являющейся по существу еще более плодотворной и поучительной.

Начнем с вопроса, который нас сразу вводит в суть дела: каким путем Маркс пришел к основному теоретическому положению своего учения, а именно к положению, что всякая стоимость основана единственно и исключительно на овеществленном количестве труда?

Что это положение не является само собой разумеющейся аксиомой, совсем не нуждающейся поэтому в доказательстве, – это стоит вне всякого сомнения. Стоимость и усилие, как я уже однажды обосновал это в другом месте, вовсе не являются столь тесно связанными понятиями, чтобы с первого взгляда можно было понять, что усилие есть основа стоимости[87]87
  Как видит читатель, Бём-Баверк подменяет здесь вполне определенное понятие «труд» (Arbeit) более расплывчатым понятием «усилие» (Muhe). – Прим. ред.
  ¹Böhm-Bawerk. Geschichte und Kritik der Kapitalzinstheorien. S. 375 (см. наст. изд., с. 212).


[Закрыть]. То, что я над какой-нибудь вещью помучился, это одно дело, но что вещь оценивается мучением – это совершенно другое дело, что оба факта не всегда идут рука об руку, столь хорошо подтверждается опытом, что в этом не может быть никакого сомнения. На это указывает любое из многочисленных безрезультатных усилий, которые ежедневно, в силу технической ли неопытности, или ошибочного расчета, или просто в силу несчастного случая, приводят к ничего не стоящему результату. Не в меньшей мере на это указывает также и любой из бесчисленных случаев, когда небольшое усилие оплачивается большой стоимостью¹, [88]88
  В последней цитате Бём-Баверк говорит уже о «мучении» (Plage) вместо «труда». Эта терминологическая мелочь в то же время весьма характерна для австрийцев с их подходом со стороны потребности и полезности. – Прим. ред.


[Закрыть].

Поэтому если утверждается необходимое и закономерное соответствие обеих величин для какой-нибудь области, то нужно и себе, и своим читателям дать отчет о тех основаниях, которые могли бы подкрепить подобного рода утверждение.

В своей системе Маркс также дает такое обоснование. Я полагаю, однако, что могу доказать, что избранный им способ обоснования с самого начала является неестественным и не соответствующим свойствам проблемы, далее, что обоснование, даваемое в системе, явно не то, с помощью которого сам Маркс пришел к своим выводам, но что оно было придумано после в качестве искусно пригнанной опоры для предвзятого мнения, почерпнутого из совсем других впечатлений, и что, наконец, – и это является решающим, – ход доказательств состоит из большого числа самых явных логических и методологических ошибок, которые лишают его всякой силы доказательства.

Приглядимся внимательней.

Основное положение, в которое Маркс предлагает верить своим читателям, заключается в том, что меновая стоимость товаров – так как его анализ направлен только на нее, а не на потребительную стоимость – находит свое основание и меру в количествах труда, овеществленных в товарах.

Но как раз меновые стоимости, соответственно цене товаров, так же как и количества труда, которые необходимы для их воспроизводства, представляют собой выступающие наружу величины, которые в общем и целом вполне поддаются опытному определению. Казалось бы, Марксу необходимо было для доказательства положения, правильность или неправильность которого должна была обнаружиться из фактов опыта, прежде всего апеллировать к опыту, другими словами – предпринять чисто эмпирическое доказательство для своего положения, доступного такому чисто эмпирическому доказательству. Но этого Маркс и не делает. При этом нельзя сказать, чтобы он прошел мимо этого возможного и, конечно, вполне подходящего источника познания и доказательства. Как показывают рассуждения его третьего тома, ему хорошо известно, как обстоит дело с эмпирическими фактами, известно также, что они против его положения. Он знает, что цены товаров устанавливаются не в отношении овеществленного в них количества труда, но в соответствии с совокупной величиной издержек производства, включающих в себя еще и другие элементы. Поэтому от этой самой естественной проверки своего положения он уклонился, и, конечно, не случайно, а с полным сознанием, что на этом пути нельзя будет достигнуть благоприятных результатов для его тезиса.

Но для обоснования подобного рода положений имеется еще второй такой же вполне естественный вид доказательства, именно – психологический. А именно можно было путем соединения индукции и дедукции, весьма употребительного приема в нашей науке, исследовать те мотивы, которые управляют людьми, с одной стороны, при заключении меновых сделок и при установлении меновых цен, а с другой стороны – те мотивы, которые руководят ими при их совместной деятельности в производстве, и из характера этих мотивов можно было бы вывести заключение о типичном способе действия людей, причем, может быть, стала бы ясной взаимная связь между ценами, которые постоянно запрашиваются и даются, с количеством труда, необходимым для производства товаров. Этот метод как раз в подобных вопросах применяется часто и с наилучшим результатом на нем основаны, например, обычное обоснование закона спроса и предложения, закона издержек производства, учение о земельной ренте, – и сам Маркс весьма нередко пользовался им, хотя и в грубом виде. Только в обосновании своего основного положения он как раз сходит с этого пути. Хотя очевидно, что полное свое понимание утверждаемая внешняя связь между меновыми стоимостями и количествами труда могла бы найти только посредством раскрытия промежуточного психологического звена, которое связывает оба эти явления, однако он отказывается от прослеживания этой внутренней зависимости; в одном месте при случае он даже замечает, что считает «более глубокий анализ» обеих общественных движущих сил – «спроса и предложения», который привел бы как раз к указанной внутренней зависимости, «здесь неуместным»[89]89
  Marx. Das Kapital. Bd. III. S. 169.


[Закрыть]. Хотя это «здесь» относится прежде всего к экскурсу о влиянии спроса и предложения на установление цен, но практически и фактически, поскольку встает вопрос о действительно «глубоком» и основательном анализе, это относится ко всей системе Маркса, и в особенности к обоснованию его важного основного положения.

Но и здесь можно опять заметить нечто своеобразное. Маркс, собственно говоря, не только с наивным невниманием проходит мимо этого второго возможного и естественного метода исследования. Он, скорее, опять уклоняется от него преднамеренно, вполне сознавая, к какому выводу он приведет, а также и то, что этот вывод был бы неблагоприятным для его положения. В третьем томе он фактически признает эти действующие в производстве и обмене побуждения под грубым собирательным именем «конкуренции», от «глубокого анализа» которых он как здесь, так и вообще отказался; там он сознает и доказывает, что эти силы в действительности приводят цены не в соответствие с количеством труда, воплощенным в товарах, но, наоборот, они отклоняют цены от этого масштаба и приближают к тому среднему уровню, который соответствует совместному действию, по крайней мере, второго координированного фактора. Но «конкуренция» и является тем обстоятельством, которое, по Марксу, приводит к образованию знаменитой средней нормы прибыли и к «превращению» чистых трудовых стоимостей в отклоняющиеся от них и включающие в себя часть средней прибыли «цены производства».

Вместо того чтобы обосновывать свое положение эмпирически или психологически, исходя из опыта или из действующих мотивов, Маркс предпочитает третий путь доказательства, притом в данном случае довольно странный, а именно – путь чисто логического доказательства, диалектической дедукции из сущности обмена.

Маркс находит еще у древнего Аристотеля мысль, что «обмен не может быть без равенства, равенство же не может быть без соизмеримости»[90]90
  Marx. Das Kapital. Bd. I. S. 35.


[Закрыть]. К этой мысли он присоединяется. Он представляет себе обмен двух товаров в виде равенства, делает отсюда вывод, что в двух обмениваемых и посему приравниваемых вещах должно существовать «нечто общее одинаковой величины», и переходит затем к отысканию того общего, к которому должны быть «сведены» вещи, приравниваемые в качестве меновых стоимостей[91]91
  Ibid. S. 11.


[Закрыть].

Я мог бы попутно заметить, что уже первое предположение, что в обмене двух вещей должно обнаружиться их «равенство», представляется мне не только чрезвычайно не новым, – что, впрочем, не играет большой роли, – но и весьма нереальным, или, выражаясь проще, неверным. Где господствует равенство и полное равновесие, там не может произойти никакой перемены в существующем до сих пор состоянии покоя. Если поэтому в случае обмена дело кончается тем, что товары меняют своих владельцев, то это скорее знак того, что имеет место какое-то неравенство или перевес, под влиянием которого и была вызвана перемена – подобно тому, как между составными частями сближенных друг с другом тел происходят новые химические соединения, если «химическое сродство» между составными частями сближенных различных тел не равно, но сильнее, чем сродство между составными частями прежних соединений. И на самом деле современная политическая экономия также единодушна в том, что старое схоластически-теологическое воззрение об «эквивалентности» обмениваемых стоимостей несостоятельно. Но я не намерен придавать этому пункту какого-либо более широкого значения и перехожу к критическому исследованию тех логических и методических операций, с помощью которых Маркс отцеживает труд как искомое «общее».

Эти операции, как я уже выше упоминал, представляются мне самым уязвимым местом в теории Маркса. Они обнаруживают почти столько же теоретических ошибок, сколько и звеньев мысли – а их совсем не мало, – и они несут явные следы того, что они придуманы и искусно составлены задним числом, чтобы представить предвзятое мнение в виде естественного результата действительного исследования.

При поисках этого «общего», характеризующего меновую стоимость, Маркс применяет следующий прием. Он рассматривает различные свойства, которыми вообще обладают приравненные в обмене объекты, отделяет по методу исключения все те свойства, которые не выдерживают испытания, пока, наконец, не остается только одно свойство. Это свойство – быть продуктом труда – и должно быть искомым общим свойством.

Данный прием несколько странен, но сам по себе не является непригодным. Конечно, странно, когда к убеждению, что как раз данное свойство и является искомым свойством, приходят исключительно отрицательным путем, исходя из того, что все остальные свойства не являются этим искомым, одно же из них должно им быть, – вместо того чтобы намеченное характерное свойство подвергнуть положительной проверке, которая, конечно, и привела бы к одному из двух вышеупомянутых методов, преднамеренно избегаемых Марксом. Все же и этот метод также может вести к желанной цели, если только его употребляют с необходимой осторожностью и полнотой, т. е. если с тщательной заботливостью следят за тем, чтобы все сюда относящееся было действительно пропущено через сито логики и чтобы при этом не была допущена ошибка даже по отношению к какому-либо единственному члену, исключаемому путем такого просеивания. А как поступает Маркс?

Он заранее кладет в сито только те обмениваемые вещи, которые обладают как раз тем свойством, которое он хочет в конце концов отсеять в качестве «общего» свойства, а все вещи иного рода он оставляет в стороне. Он поступает подобно человеку, сильно желающему, чтобы из урны был вытащен белый шар, и который предусмотрительно способствует этому результату тем, что кладет в урну только белые шары. А именно – пределы своих поисков субстанции меновой стоимости он заранее ограничивает «товарами», причем это понятие, не определяя его точно, он употребляет во всяком случае в более узком смысле, чем понятие «благо» и, в противоположность дарам природы, ограничивает его продуктами труда. В самом деле: если обмен действительно означает уравнение, которое предполагает наличие чего-то «общего равной величины», то это общее нужно искать, и оно должно быть найдено для всех видов благ, вступающих в обмен не только у продуктов труда, но и у даров природы, каковы земля, лес на корню, сила воды, залежи угля, каменоломни, нефтяные поля, минеральные воды, золотые россыпи и т. п.[92]92
  Удачно возражает Марксу Карл Книс: «В изложении Маркса абсолютно не видно никакого основания, почему рядом с уравнением: 1 квартер пшеницы = а центнерам добытых в лесу дров, не может быть столь же хорошо выставлено и другое: 1 квартер пшеницы = а центнерам дикорастущего леса = b моргенов девственной почвы = с моргенов пастбища на естественных лугах».


[Закрыть]

При поисках общего, лежащего в основе меновой стоимости, исключать блага, обладающие меновой стоимостью и не являющиеся продуктами труда при данных условиях, это означает совершить смертный методологический грех.

Это все равно, как если бы физик, желая отыскать основу какого-либо общего всем телам свойства, например тяжести, путем просеивания свойств одной отдельной группы тел, например прозрачных тел, стал бы пересматривать все общие прозрачным телам свойства и, продемонстрировав на примере всех прочих их свойств, что они не могут быть основой тяжести, в конце концов на этом основании прокламировал бы, что прозрачность и должна быть причиной тяжести.

Исключение даров природы (которое Аристотелю, отцу мысли об уравнении в обмене наверное не пришло бы в голову) тем менее может быть оправдано тем, что некоторые дары природы, как земля, являются важнейшими объектами имущества и обращения, и нельзя утверждать, будто меновые стоимости даров природы всегда устанавливаются только совершенно случайно и произвольно. С одной стороны, и у продуктов труда бывают случайные цены, а с другой стороны – цены даров природы обнаруживают часто самую ясную связь с твердыми опорными точками или определяющими условиями. Например, покупная цена участков земли представляет собой кратное поземельной ренты, полученное походя из уровня обычного для данной страны процента, и это очень хорошо известно, как верно и то, что лес на корню или уголь в шахте различного количества или при различном местоположении имеют, и не только в силу простого случая, различные цены.

Маркс остерегается также дать ясный отчет, почему он заранее исключил из исследования часть благ, имеющих меновую стоимость. Он и здесь, как это он делает часто, обходит в своем рассуждении с диалектической ловкостью щекотливые места, скользя, как угорь. Прежде всего он избегает привлечь внимание читателя к тому, что его понятие «товар» уже, чем понятие блага вообще, обладающего меновой стоимостью. Для дальнейшего ограничения исследования товарами он чрезвычайно искусно подготавливает естественную исходную точку в виде, на первый взгляд, совсем невинной общей фразы, поставленной в начале его книги, что «богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, представляется в виде огромного скопления товаров». Это положение совершенно ложно, если выражение «товар» понимать в том смысле, какой впоследствии вкладывает туда Маркс, а именно – в смысле продуктов труда. Ибо дары природы, включая сюда землю, представляют собой весьма значительную и ни в малейшей степени не безразличную часть национального богатства. Но неискушенный читатель легко проходит милю этой неточности, потому что он еще не знает, что Маркс позже придает этому выражению «товар» значительно более узкий смысл.

Но и в дальнейшем понятие товара не устанавливается точно. Напротив, в первых же абзацах первой главы идет речь то о «вещи», то о «потребительной стоимости», то о «благе» или «товаре», причем между последним и первым не проводится никакого резкого различия. «Полезность данной вещи, – говорится на с. 10, – делает ее потребительной стоимостью», «товарное тело является потребительной стоимостью или благом». На с. 11 мы читаем: «Меновая стоимость представляется как количественное соотношение, в котором потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода». Следует обратить внимание на то, что сферой действия феномена меновой стоимости считается здесь еще прямо-таки потребительная стоимость, благо. После фразы «рассмотрим дело ближе», которая, конечно, не может свидетельствовать о каком-либо скачке к другой, более узкой области исследования, Маркс продолжает: «Известный товар (Waare), например 1 квартер пшеницы, в самых различных пропорциях обменивается на другие товары (Artikeln)». И «возьмем далее два товара» и т. д. В этом же самом абзаце даже повторяется еще раз выражение «вещь», и притом как раз в существенном для проблемы месте, что «в двух различных вещах (приравненных в обмене) существует нечто общее равной величины».

На с. 12 Маркс продолжает поиски «общего», но только для «меновой стоимости товаров», ни одним словом не обращая внимания на то, что он тем самым суживает поле исследования только частью благ, обладающих меновой стоимостью[93]93
  В том же параграфе в цитате из Барбона еще раз затушевывается различие между товарами и вещами: «Один сорт товаров так же хорош, как и другой, если одинаковы их меновые стоимости. Между вещами, имеющими одинаковую меновую стоимость, не существует никакой разницы!»


[Закрыть]. И тотчас же на следующей странице, с. 13, он опять отбрасывает это ограничение, и вывод, только что полученный для более узкого круга товаров, он применяет к более широкому кругу потребительных стоимостей, или благ. «Потребительная стоимость, или благо, имеет стоимость лишь потому, что в ней овеществлен или материализован абстрактно человеческий труд». Если бы Маркс в решающем месте не ограничил исследования продуктами труда, но искал бы общее и в дарах природы, обладающих меновой стоимостью, то было бы очевидно, что труд не мог быть этим общим. Соверши он это ограничение явно и открыто, и он сам и его читатели неизбежно тогда столкнулись бы с этой грубой методической ошибкой. Они посмеялись бы над этим наивным фокусом, с помощью которого свойство быть продуктом труда удачно было извлечено как общее свойство известного круга вещей, после того как из их числа нарочно были исключены все вещи, не являющиеся продуктами труда, хотя как меновые стоимости и принадлежащие к этому кругу. Этот фокус можно было проделать незаметно только так, как Маркс его проделал с помощью диалектики, проворно и легко скользящей в деликатном пункте. Высказывая свое искреннее удивление перед тем искусством, с каким Маркс сумел столь ошибочный прием представить в качестве вполне приемлемого, я могу, естественно, только констатировать, что этот прием был совершенно ошибочным.

Но присмотримся далее. Благодаря только что продемонстрированному фокусу Маркс достиг того, что труд вообще мог вступить в соперничество. Лишь благодаря искусственному ограничению круга вещей труд стал вообще одним «общим» для этого узкого круга свойств. Но наряду с ним может ведь идти речь и о других общих свойствах. Каким же образом устраняются эти соперники?

Это совершается благодаря двум дальнейшим звеньям рассуждений, из которых каждое состоит всего из нескольких слов, но в этих словах содержится одна из грубейших логических ошибок.

В первом звене Маркс исключает все «геометрические, физические, химические или какие-либо иные природные свойства товаров». Ибо «их телесные свойства подлежат здесь рассмотрению вообще лишь постольку, поскольку от них зависит полезность товаров, т. е. поскольку они делают товары потребительными стоимостями. Очевидно, с другой стороны, что меновая стоимость товаров отвлекается от их полезности». «В пределах менового отношения товаров каждая данная потребительная стоимость играет совершенно ту же роль, как и всякая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции»[94]94
  Marx. Das Kapital. Bd. I. S. 12.


[Закрыть]<sup>[95]95
  Böhm-Bawerk. Geschichte und Kritik der Kapitalzinstheorien. S. 383 ff. (см. наст. изд., с. 224–227).


[Закрыть]</sup>.

Да будет мне позволено для иллюстрации этого аргумента воспользоваться теми же самыми словами, которые я 12 лет тому назад написал в своей «Истории и критике теорий процента на капитал»[95]95
  Böhm-Bawerk. Geschichte und Kritik der Kapitalzinstheorien. S. 383 ff. (см. наст. изд., с. 224–227).


[Закрыть]: «Что сказал бы Маркс по поводу следующей аргументации? На одной оперной сцене три знаменитых певца – тенор, бас и баритон – получают каждый жалованье по 20 000 флоринов. Спрашивается, какова та общая причина, благодаря которой они приравнены по своему жалованью? Я отвечаю: в вопросе о жалованье один хороший голос имеет ровно столько же значения, сколько и всякий другой; хороший тенор столько же, сколько и хороший бас или баритон, если только они имеются в надлежащей пропорции. Следовательно, в вопросе о жалованье «очевидно» отвлекаются от хорошего голоса, и, таким образом, хороший голос не может быть общей причиной высокого жалованья. Ясно, что эта аргументация ложна. Но так же ясно, что и умозаключение Маркса, с которого она в точности скопирована, ни на волос не лучше. Оба умозаключения страдают одним и тем же недостатком. Они смешивают отвлечение от одного какого-либо обстоятельства вообще с отвлечением от специальных форм, в которых данное обстоятельство выступает. В нашем примере по вопросу о жалованье является безразличной, очевидно, только та специальная форма, под которой выступает хороший голос, будет ли это тенор, бас или баритон, но вовсе не хороший голос вообще. Совершенно так же обстоит дело с меновыми отношениями товаров: отвлекаются от специальной формы, в которой может выступать потребительная ценность товаров, т. е. от того, служит ли товар для пропитания, жилища, одежды и т. д., но никак не от потребительной ценности вообще. Непосредственно от этой последней отвлекаться нельзя – об этом Маркс мог заключить уже из того, что ведь немыслимо существование меновой ценности, если нет ценности потребительной, – факт, который несколько раз должен был признать сам Маркс[96]96
  Например, т. I, с. 15 в конце: «Наконец, вещь не может быть стоимостью, не будучи предметом потребления. Если она бесполезна, то и затраченный на нее труд бесполезен, не считается за труд (Sic!) и потому не образует никакой стоимости». На указанную в тексте логическую ошибку уже обратил внимание Книс (Knies. Das Geld. Berlin, 1873. S. 123 ff.). Странное непонимание моего аргумента обнаружил Адлер (Adler. Grundlagen der Karl Marxschen Kritik. Tübingen, 1887. S. 211 ff.) в своем возражении, что хорошие голоса не представляют собой товары в марксовом смысле. У меня речь шла вовсе не о том, можно ли «хорошие голоса» подводить под закон стоимости Маркса или нет, но исключительно о том, чтобы представить пример логического заключения, которое содержало ту же самую ошибку, что и заключение Маркса. Я с таким же успехом мог бы выбрать пример, который не имеет ни малейшего отношения к области хозяйства. Я мог бы, например, с таким же успехом продемонстрировать, что, по логике Маркса, общее пестрых тел заключается бог знает в чем, но не в смешении различных красок. Одно смешение красок, например белой, синей, желтой, черной, фиолетовой, имеет для пестроты такое же значение, как всякое другое, например смешение зеленой, красной, оранжевой, лазурно-синей и др., если только оно имеется «в надлежащей пропорции»: следовательно, очевидно, что происходит отвлечение от красок и их смешения!


[Закрыть]. Но еще хуже обстоит дело с ближайшим звеном хода доказательств. «Если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, – продолжает дословно Маркс, – то у них остается лишь одно свойство, а именно то, что они – продукты труда». Действительно ли только одно свойство? – спрошу я и теперь, как спрашивал 12 лет тому назад. Не остается ли у благ, обладающих меновой стоимостью, например, также то общее свойство, что они редки по отношению к потребности? Или то, что они являются предметом спроса и предложения? Или то, что они являются объектами собственности? Или что они представляют собой «продукты природы»? Ведь то, что они в одинаковой мере продукты природы как и продукты труда, никто не говорит яснее самого Маркса, когда он в одном месте заявляет: «Товарные тела представляют собой сочетание двух элементов, вещества природы и труда». Или не является ли у меновых стоимостей общим также то свойство, что они являются причиной издержек для их производителей, – свойство, о котором Маркс так кстати вспоминает в третьем томе.

Почему же, спрошу я снова теперь, принцип стоимости не может так же хорошо заключаться в одном из этих общих свойств, а не в том свойстве, что они – продукты труда? Ведь в пользу последнего у Маркса не имеется даже следа положительного обоснования; он обосновывает это исключительно путем отрицания, а именно, что удачно подвергнутая отвлечению потребительная стоимость не является принципом меновой стоимости. Но разве это отрицательное обоснование не подходит в той же самой мере ко всем другим, Марксом не замеченным общим свойствам?

Более того. На той же самой странице, на которой Маркс отвлекается от влияния потребительной стоимости на меновую стоимость при помощи мотивировки, что одна потребительная стоимость имеет такое же значение, как и любая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции, на той же самой странице Маркс говорит о продуктах труда следующее: «Однако и самый продукт труда приобретает у нас совершенно новый вид. В самом деле, раз мы отвлеклись от его потребительной стоимости, мы вместе с тем отвлеклись также от тех его материальных составных частей и форм, которые делают его потребительной стоимостью. Теперь это уже не стол, или дом, или пряжа, или какая-либо другая полезная вещь. Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нем. Равным образом, теперь это уже не продукт работы столяра, или плотника, или прядильщика, или вообще какого-либо иного определенного производительного труда. Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нем работ, исчезают, следовательно, различные конкретные, определенные формы этих работ, последние не различаются более между собой, а сводятся все к одинаковому человеческому труду, «к абстрактно человеческому труду».

Можно ли сказать ясней и отчетливей, что для менового отношения не только потребительная стоимость, но и один род труда и один род продуктов труда «имеет такое же значение, как и всякий другой, если только они имеются в надлежащей пропорции»? Другими словами, то же самое положение дела, на основании которого Маркс вынес свой приговор об исключении по адресу потребительной стоимости, имеет место и по отношению к труду. Труд и потребительная стоимость имеют количественную и качественную стороны. Подобно тому, как потребительная стоимость, в виде стола, дома или пряжи, представляет собой качественные различия, точно так же качественно различен и труд, как труд столяра, плотника или прядильщика. И подобно тому, как можно количественно сравнивать различного рода работы, подобно этому потребительные стоимости различного рода могут быть сравниваемы по величине потребительной стоимости. Абсолютно непонятно, почему одни и те же обстоятельства одного соревнователя должны привести к исключению, а другого – к увенчанию наградой. Если бы Маркс случайно перепутал порядок исследования, то он смог бы путем того же самого умозаключения, при помощи которого он исключал потребительную стоимость, исключить труд, а затем снова посредством того же самого умозаключения, которым он увенчал труд, объявить потребительную стоимость единственно оставшимся и, следовательно, искомым общим свойством, а стоимость представить как «застывшую потребительную стоимость». Я убежден, что можно утверждать, и притом с полной серьезностью, а не в шутку, что в обоих абзацах с. 12, из которых в первом происходит отвлечение от влияния потребительной стоимости, а во втором труд представлен как искомое общее, подлежащие могут взаимно меняться местами без какой бы то ни было перемены во внешней логической правильности. Не изменяя строения фразы, можно подставить в первом абзаце всюду вместо потребительной стоимости – труд и продукты труда, во втором – всюду потребительную стоимость вместо труда!

Такова логика и таков метод, с помощью которых Маркс вводит в свою систему основное положение о труде как единственной основе стоимости. Я считаю совершенно исключенным, чтобы этот диалектический фокус-покус был и для самого Маркса основанием и источником его убеждения. Для мыслителя ранга Маркса – а по силе мысли я его считаю первоклассной величиной – если бы дело шло о выработке своего собственного убеждения и об исследовании исключительно со свободной непартийной точки зрения фактической связи вещей, – для такого мыслителя было бы совершенно невозможно с самого начала вступить на подобный ложный и неестественный путь. Благодаря простой несчастной случайности он не мог бы впасть во все изображенные логические и методические ошибки, и в качестве естественного результата такого хода исследования, а не предвзятого, преднамеренного вывода он не вывел бы положения о труде как о единственном источнике стоимости.

Я думаю, действительное положение дела было иное. Я вовсе не сомневаюсь в том, что Маркс действительно и честно был убежден в этом своем положении. Но основы его убеждения не те, которые он изложил в своей системе. Вообще, скорее это были впечатления, чем основы.

Прежде всего это были влияния авторитета. Великие авторитеты Смит и Рикардо учили тому же самому положению – по крайней мере тогда так думали. Конечно, они его столь же мало обосновывали, как и Маркс, и только постулировали, исходя из известных, общих, расплывчатых впечатлений. Напротив, там, где они правильно смотрели на вещи, и в тех областях, где нельзя было избежать этого верного подхода, они явным образом вступали с ним в противоречие. Для эмпирически развитого народного хозяйства Смит, точно так же как это делает и Маркс в своем третьем томе, учил о тяготении стоимостей и цен к уровню издержек, которые включают кроме труда еще и среднюю прибыль на капитал; Рикардо в знаменитом IV разделе «О стоимости» равным образом со всей ясностью и выразительностью указал, что наряду с непосредственным и посредственным[97]97
  * То есть прошлым трудом. – Прим. ред.


[Закрыть] трудом определяющее влияние на стоимость благ оказывают также величина капитала и продолжительность его вложения. А для того чтобы без явного противоречия иметь возможность предаваться излюбленной философской мечте о труде как об «истинном» источнике стоимости, они вынуждены были удалиться с ним в сказочную страну и в сказочные времена, где нет ни капиталистов, ни землевладельцев. Здесь можно было бы утверждать это без всяких возражений, так как никакая проверка невозможна. Эта проверка была невозможна опытным путем, так как для этого отсутствовал опыт, она была невозможна и с помощью научно-психологического анализа, так как они от такого анализа – подобно Марксу – уклонялись: они не обосновывали, они постулировали в качестве «естественного» состояния идиллию трудовой стоимости[98]98
  Позицию, которую занимали Смит и Рикардо по отношению к учению о трудовой стоимости, я подробно разобрал в: моей Geschichte und Kritik der Kapitalzinstheorien (см. наст. изд., с. 211 и сл.), где, в частности, мной было доказано, что у классиков нет и следов обоснования этого положения. Ср. также: Knies. Der Kredit. II Hafte. S. 60 ff.


[Закрыть].

Маркс выступил наследником подобных настроений и воззрений, которые благодаря авторитету Смита и Рикардо приобрели огромное, хотя, конечно, и не бесспорное, значение. И как ярый социалист, он охотно этому верил. Поэтому неудивительно, что к той идее, которая так великолепно подтверждала его экономическое мировоззрение, он не отнесся с большим скептицизмом по сравнению с Рикардо, которому она должна была в значительной степени встать поперек дороги. Неудивительно также, что противоречивые высказывания классиков не возбудили в нем критических сомнений относительно тезиса о трудовой стоимости; эти противоречия он объявлял лишь попыткой классиков избавиться обходным путем от нежелательных выводов из неудобной истины. Словом, неудивительно, что он на основе того же самого материала, который привел классиков к их односторонним, наполовину расплывчатым, наполовину противоречивым и совершенно необоснованным высказываниям, он сам лично уверовал в это положение твердо, безусловно и с горячей убежденностью. Для себя самого он не нуждался в его дальнейшем обосновании. Но в интересах системы оно требовало формального обоснования.