Текст книги "Оззи. Автобиография без цензуры"

А потом они запели «Give Peace a Chance».

В это время мы просто стояли на сцене под шум в колонках. Я посмотрел на Тони, а Тони на меня.

– Адово безумие– сказал я ему, усиленно артикулируя.

Он только пожал плечами, подкрутил ручку горомкости на усилителе и начал играть «We Wish You a Merry Christmas».

В январе 1970 года это наконец-то свершилось.

Мы заключили контракт со звукозаписывающей компанией.

Несколько месяцев Джим Симпсон пытался продать нас большим важным дядькам из Лондона, приглашая их на наши концерты. Но никто нами не интересовался. А затем в один прекрасный вечер парень из компании «Philips» приехал в Бирмингем на наш концерт в «Henry’s Blues House» и решил сделать на нас ставку. Думаю, название Black Sabbath сыграло свою роль. В то время книги писателя-оккультиста по имени Деннис Уитли были в списках всех бестселлеров, в кино с большим успехом шли фильмы ужасов киностудии «Hammer Film», а по телевизору только и говорили об убийствах Мэнсона. Всё «темное» пользовалось большим спросом. Не поймите меня неправильно – уверен, сила была именно в нашей музыке. Но иногда, когда речь идет о подписании контракта, в нужное время все эти маленькие детали складываются воедино.

Ну и немного удачи не помешает.

Еще одним моментом, сыгравшим нам на руку, было то, что как раз в это время мы искали себе название. Компания Philips основала «андеграундный» лейбл «Vertigo», для которого мы подошли идеально. Забавным было то, что лейбл «Vertigo» еще даже не открылся, и наш первый сингл «Evil Woman» – под лейблом «Fontana». А через несколько недель компания «Philips» перевыпустила его уже под лейблом «Vertigo».

Не то чтобы это вообще имело значение: оба раза песня провалилась, как бетонное дерьмо. Но это нас не волновало, потому что нашу песню поставили в эфире «BBC Radio 1».

Один раз.

В шесть часов утра.

Я так нервничал, что встал в пять и выпил примерно восемь чашек чая. «Они ее не поставят, – говорил я себе, – они ее не поставят…»

А потом:

БАМ… БАМ…

Ду-ду-у…

БАМ…

Ду-ду-д-д-ду, ду-у-у-у-у…

Д-д-д-д-д-д-д…

ДУ-ДА!

ДУ-ДУ-У-ДУ…

ДУ-ДА!

Ду-ду-у-ду…

Невозможно описать, каково это – впервые услышать себя по «Radio 1». Это было волшебство в квадрате. Я бегал по дому и кричал: «Я на радио! Я на гребаном радио!» – пока мама не протопала вниз в своей ночнушке и не велела мне заткнуться. «Evil woman, – спел я ей громко, – Don’t you play your games with me!». А потом выбежал в дверь и, распевая песню, понесся по Лодж-роуд.

Но если попасть на «Radio 1» было здорово, то это ничто по сравнению с авансом, который мы получили от «Philips»: по 105 фунтов на нос!

У меня даже собственной десятки никогда не было, чего уж говорить о сотке фунтов. Чтобы заработать такие деньги, мне пришлось бы целый год настраивать автомобильные клаксоны на заводе «Lucas». Всю неделю я считал себя неотразимым красавчиком. Первым делом купил себе банку лосьона «Brut» после бритья, чтобы лучше пахнуть. Потом купил новые ботинки, потому что старую пару уничтожил еще в Дании. Остальное я отдал маме, чтобы она оплатила счета. Правда, потом выпрашивал у нее мелочь обратно, чтобы обмывать успех в пабе.

А потом настала пора снова браться за работу.

Насколько я помню, мы не обсуждали ни демо-версию, ни запись альбома. В один прекрасный день Джим сказал, что нас ангажировали на неделю концертов в Цюрихе, а по пути туда мы остановимся в студии «Regent Sound» в Сохо и запишем несколько песен с продюсером Роджером Бейном и звукорежиссером Томом Алломом. Так мы и поступили. Как и в прошлый раз, просто настроили инструменты и сыграли свои песни вживую, без зрителей. Когда мы закончили, то еще пару часов записывали гитарную и вокальную партии. И всё. Готово. Мы даже успели зарулить в паб до закрытия, чтобы сделать последний заказ. В общей сложности мы уложились в двенадцать часов.

Как мне кажется, только так и стоит записывать альбомы. Мне плевать, что вы создаете очередной «Bridge Over Troubled Water». Записываете новый альбом десять-пятнадцать лет, как Guns N’ Roses. Это просто смешно, и точка. За это время ваша карьера успевает умереть, воскреснуть и снова умереть.

К тому же в нашем случае мы не могли позволить себе роскошь никуда не спешить. Такого варианта просто не было. Поэтому мы пошли в студию и записались. А на следующий день поехали в Цюрих на «Транзите», где нас ждала работа и ночлег в заведении под названием «Hirschen Club». Уезжая из Сохо, мы даже не слышали сведенные записи, которые сделали Роджер и Том, не говоря уже об обложке альбома. Так в то время работала музыкальная индустрия. Группа влияла на то, что с ней происходит, меньше, чем уборщик сортира в кабинете директора звукозаписывающей компании.

Помню, что в «Транзите» дорога в Швейцарию казалась бесконечной. Чтобы убить время, мы курили травку и выдули ее до хрена. Когда мы наконец добрались до Цюриха, то были так чертовски голодны, что нашли одну роскошную швейцарскую закусочную и соревновались на время, кто съест больше банановых сплитов. Я умудрился затолкать себе в глотку двадцать пять этих мерзавцев, а потом владелец нас выкинул. К этому времени у меня вся физиономия была в сливках. И я мог бы съесть еще парочку.

Нам пришлось идти искать «Hirschen Club», и он оказался еще обшарпаннее, чем «Star Club». Там была крошечная сцена, бар всего в нескольких шагах от нее, темно и всюду сновали проститутки. Мы вчетвером жили в одной отстойной комнатке наверху, так что на повестке дня стояла задача подцепить девчонку со своим жильем.

Как-то вечером нас с Гизером пригласили к себе две девушки в чулках-сеточках. Очевидно было, что они проститутки, но меня устраивало что угодно, лишь бы опять не спать на одной кровати с Биллом, который всё время только и жаловался на мои вонючие ноги. Поэтому, когда девушки подсластили пилюлю, сказав нам, что у них есть травка, я сказал: «Черт с ним, пойдем». Но Гизер не был так уверен. «Это же шлюхи, Оззи, – повторял он. – Подхватишь какую-нибудь дрянь. Давай найдем других девчонок».

– Я не собираюсь с ними трахаться, – ответил я. – Я просто хочу выбраться из этой конуры.

– Поверю, если увижу своими глазами, – сказал Гизер. – Брюнетка вроде неплоха. После нескольких порций пива и пары затяжек волшебной травой она полезет ко мне.

– Послушай, – сказал я. – Если она полезет к тебе, я пну ее под зад, и мы уходим, ладно?

– Обещаешь?

– Одно движение к твоей ширинке, Гизер, я ее оттащу, и мы свалим.

– Хорошо.

И вот, приходим мы к ним домой. Там тусклый свет, Гизер сидит в одной части комнаты с брюнеткой, а я в другой части со страшненькой. Мы курим траву и слушаем альбом Blind Faith – «супергруппы» Эрика Клэптона, Джинджера Бэйкера, Стива Уинвуда и Рика Греча. Какое-то время всё спокойно, мы в дурмане – играет музыка, все целуются и лапают друг друга. А потом внезапно над дымкой кумара поднимается глубокий бирмингемский голос.

– Эй, Оззи, – говорит Гизер. – Пора пускать в дело твой ботинок.

Я смотрю, а проститутка уже уселась верхом на Гизера, который лежит с закрытыми глазами и вселенской болью на лице. Если честно, тогда я подумал, что это самое смешное, что я видел в своей жизни.

Даже не знаю, трахнул он ее всё-таки или нет. Помню только, что смеялся так, что потом заплакал от хохота.

Джим Симпсон пригласил нас к себе домой, как только мы вернулись из Швейцарии. «Я должен вам что-то показать», – произнес он зловещим голосом.

После обеда мы собрались у него в гостиной, сидели и теребили пальцы, сгорая от любопытства, что же такого он нам покажет. Он протянул руку к портфелю и достал оттуда готовую пластинку «Black Sabbath». Мы потеряли дар речи. На конверте альбома красовалась жуткая средневековая водяная мельница (позднее я узнал, что это мельница Мейплдарем в Оксфордшире на реке Темзе), вокруг нее опавшие листья, а посередине стоит болезненного вида женщина с длинными темными волосами, в темной одежде и с очень страшным взглядом. Это было потрясающе! Когда открываешь раскладной конверт, то взору открывается сплошной черный цвет и перевернутый крест, внутри которого начертан зловещий текст. Мы не участвовали в создании обложки пластинки, так что перевернутый крест – как мы потом узнали, символ сатанизма – не имел к нам никакого отношения. Но если вы услышите, как кто-то говорит, что обложка нам не понравилась, то это полная брехня. Насколько я помню, нам просто башню снесло.

Мы стояли, пялились на нее и повторяли: «Черт побери, чувак, это, на хрен, невероятно».

Потом Джим подошел к проигрывателю и поставил пластинку. Я чуть не расплакался, настолько здорово она звучала. Пока мы были в Швейцарии, Роджер и Том добавили эффекты – звуки грозы и колокола в начале заглавной песни, и звучало это как саундтрек к фильму. Общее впечатление было просто сказочное. У меня до сих пор мурашки по коже, когда я ее слышу.

В пятницу, тринадцатого февраля 1970 года, пластинка «Black Sabbath» поступила в продажу.

Я как будто заново родился. Но критики разнесли ее к чертям.

Один из плюсов дислексии в том, что, когда я говорю, что не читаю рецензии, это значит, что я не читаю рецензии. Но это не означает, что мнение прессы не заботило остальных ребят. Из всех плохих отзывов о «Black Sabbath» худшим был, пожалуй, обзор Лестера Бэнгса в журнале «Rolling Stone». Бэнгс был моим ровесником, но тогда я этого не знал. На самом деле, я о нем даже никогда не слышал, и когда мне рассказали, что он написал, я бы предпочел и дальше о нем ничего не знать. Помню, Гизер зачитывал такие определения, как «дешевый», «деревянный» и «упертый». В последней строчке было что-то типа «Они почти как Cream, только хуже», но я не понял юмора, потому что считал Cream одной из лучших групп в мире.

Бэнгс умер спустя двенадцать лет, когда ему был тридцать один год, и я слышал, люди говорили, что он был мастером слова. Но для нас он был просто очередным претенциозным идиотом. С тех пор мы так и не ладили с «Rolling Stone». Но знаете что? Быть разгромленными «Rolling Stone» довольно круто, потому что они представляли собой власть, систему. В этих музыкальных журналах работали детишки из колледжа, которые считали себя шибоко умными – и, вероятно, такими и были. Нам же дали пинка под зад, вручив школьный аттестат, когда нам было пятнадцать. И это мы работали на заводах и зарабатывали на жизнь на скотобойнях, и смогли чего-то добиться, несмотря на то, что вся система была против нас. Поэтому насколько нас могло расстраивать то, что мы не нравимся умникам?

Важно было то, что кому-то мы нравимся, потому что «Black Sabbath» занял восьмую строчку в Британии и двадцать третью в Штатах.

Разгромный материал в «Rolling Stone» подготовил нас к тому, что будет дальше. Не думаю, что мы получили хоть один хороший отзыв о своем творчестве. Именно поэтому я даже не парюсь об этом. Всякий раз, когда я слышу, как кто-то расстраивается из-за отрицательных отзывов, то говорю ему: «Слушай, критиковать – их работа. Поэтому они называются критиками». Но некоторые люди так заводятся, что их потом не остановить. Помню, однажды в Глазго мы встретили одного из таких критиков у себя в отеле. Тони подходит к нему и говорит: «Хочу с тобой поговорить, дорогуша». Тогда я этого не знал, но тот парень только что написал удачную статью про Тони, описав его как «Джейсона Кинга с руками строителя», – Джейсон Кинг был телеперсонажем-детективом с идиотскими усами и глупой прической. Но, когда Тони подошел к нему, критик просто рассмеялся, и это с его стороны было очень глупо. Тони сказал: «Давай, сынок, смейся как следует, через тридцать секунд тебе будет не до смеха…», – а потом засмеялся сам. Критик не воспринял его всерьез и продолжил гоготать. Пару секунд они стояли там и ржали вместе, потом Тони замахнулся и одним ударом отправил парня в больницу. Я никогда не читал его отзыв, но мне сказали, что он был не очень лестным.

Моего старика тоже не впечатлил наш первый альбом. Никогда не забуду тот день, когда я принес запись домой и сказал: «Смотри, пап! Мой голос на пластинке!»

Вижу, как сейчас, как он возился с очками, а потом поднес к глазам конверт и произносит: «Хм-м». Затем спрашивает: «Ты уверен, что они ничего не напутали, сынок?»

– Что ты имеешь в виду?

– Тут крест перевернут.

– Так и задумано.

– А… Ну, не стой там. Ставь пластинку. Давай немного подпоем, да?

Я подошел к радиоле, поднял тяжелую деревянную крышку, поставил пластинку – надеясь, что дурацкая колонка, которую я когда-то подменил, заработает, – и сделал погромче.

С первым ударом грома папа вздрогнул. Я нервно улыбнулся ему.

Потом: Бом! Бом! Бом!

Папа кашлянул.

Бом! Бом! Бом!

Снова кашлянул.

Бом! Бом! Бом!

– Сынок, когда…

БЛАМ! Ду! Ду-у-у-у-у-у-у!!! Ду-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!!!

Мой бедный старик весь побелел. Думаю, он ждал чего-то в стиле «Knees up Mother Brown». Но я не стал выключать. Наконец, после того, как Тони и Гизер шесть минут и восемнадцать секунд молотили по своим гитарам, Билл выбивал дерьмо из барабанов, а я завывал о человеке в черном, который пришел забрать меня на огненное озеро, папа протер глаза, встряхнул головой и уставился в пол.

Молчание.

– Что думаешь, пап?

– Джон, – сказал он. – Ты точно уверен, что лишь изредка пил пиво?

Я густо покраснел и промямлил что-то вроде: «А, да, ага, пап, конечно».

Благослови его Бог, он вообще не понимал эту музыку.

Но у меня сердце разбилось, понимаете? Я всегда чувствовал, что разочаровал своего отца. Не из-за того, что он когда-либо мне говорил. Не потому, что я вылетел из школы, не умел нормально читать и писать, отсидел в тюрьме, вылетел со всех работ. Но теперь, в группе Black Sabbath, я наконец-то занимался тем, в чем я хорош, что мне нравилось и над чем я готов был усердно трудиться. Думаю, я просто очень хотел, чтобы мой старик гордился мной. Но это не его вина – он был таким, каким был. Таким было его поколение. И думаю, в глубине души он гордился мной, но по-своему.

Могу честно сказать, что черную магию мы никогда не воспринимали всерьез. Нам просто нравилась ее театральность. Даже отец в конце концов решил нам подыграть: в обеденный перерыв на заводе он сделал мне классный металлический крест. Когда я пришел в нем на репетицию, ребята тоже захотели такой, так что я попросил папу сделать еще три.

Я поверить не мог, когда узнал, что люди реально «практикуют оккультизм». Всякие уроды с белым макияжем и в черных мантиях подходили к нам после концертов и приглашали на черные мессы на кладбище Хайгейт в Лондоне. Я им отвечал: «Послушай, чувак, единственные злые духи, которые меня интересуют, – это виски, водка и джин». Как-то раз группа сатанистов пригласила нас сыграть в Стоунхендже. Мы велели им отвалить, а они ответили, что проклянут нас. Сколько же мы наслушались всякой херни. В Британии в то время даже был «главный колдун» по имени Алекс Сандерс. Никогда с ним не встречался. И никогда не хотел. Зато мы однажды купили спиритическую доску, устроили небольшой сеанс и напугали друг друга до смерти.

В ту ночь, бог знает в котором часу, Билл позвонил мне и закричал: «Оззи, думаю, у меня в доме привидение!»

– Ну так продавай билеты, – ответил я ему и повесил трубку.

Плюсом всего этого сатанизма было то, что из-за него о нас бесконечно говорили. Люди не могли успокоиться. В первый день релиза было продано пять тысяч экземпляров пластинки «Black Sabbath», а к концу года продажи приближались к отметке в миллион экземпляров по всему миру.

Мы не могли в это поверить.

В это не мог поверить даже Джим Симпсон – бедный парень, в итоге оказавшйся абсолютно перегруженным делами. Его офис был в Бирмингеме, во многих километрах от эпицентра событий в Лондоне, ему надо было присматривать за другими группами, а сотрудников не было, к тому же еще надо было управлять «Henry’s Blues House». Так что очень скоро он начал нас раздражать. Начнем с того, что мы не получали денег. Джим нас не грабил – он один из самых честных людей в музыкальной индустрии, каких я только знаю, – но «Philips», казалось, целую вечность будут готовиться изрыгнуть наш авторский гонорар, а Джим не подходил на роль парня, который пойдет и заставит их заплатить. А еще перед нами стоял вопрос поездки в Америку: мы хотели попасть туда как можно скорее. Но нужно было сделать всё правильно, а значит – полегче с сатанинскими штуками, потому что мы не хотели выглядеть поклонниками семейки Мэнсонов.

Если бы так получилось, нас бы попросту подвесили за яйца.

Так как Джим не справлялся, то очень скоро лондонские акулы почуяли в воде свежую кровь. И один за другим стали плавать вокруг нас кругами. Они смотрели на нас, а видели большие светящиеся денежные знаки. Наш первый альбом обошелся в пятьсот фунтов, так что прибыль с него была астрономическая.

Первым нам позвонил Дон Арден. Мы о нем почти ничего не знали, кроме его прозвища – Мистер Биг. А еще слышали о нем разные истории. Например, о том, что он вывешивал людей из окна своего офиса на четвертом этаже на Карнаби-стрит, тушил сигары о чей-то лоб и требовал, чтобы по всем контрактам ему платили наличными, которые вручную доставляли в коричневых бумажных пакетах. Так что, когда мы в первый раз отправились в Лондон к нему на встречу, то чуть в штаны не наделали от страха. Когда мы вышли из поезда на Юстонском вокзале, нас уже ждал его синий «Роллс-Ройс». Я впервые в жизни оказался в «Роллс-Ройсе», расселся на заднем сиденье как король Англии и думал о том, что три года назад чистил желудки на скотобойне, а до этого раздавал баланду педофилам в Уинсон Грин. И где я оказался теперь!

У Дона была репутация парня, который сделает тебя знаменитым на весь мир, но при этом обдерет до нитки. Он не проворачивал никаких сложных финансовых схем, как Берни Мейдофф. Он просто, черт побери, не платил. Вот и всё. Разговор обычно был примерно такой: «Дон, ты должен мне миллион фунтов, можно мне получить деньги, пожалуйста?» – а он: «Нет, нельзя». Конец разговора. А если лично прийти к нему в офис и попросить денег, то велика вероятность уехать оттуда на «Скорой».

Но с нами всё было по-другому: нам не нужен был человек, который прославит нас на весь мир, ведь мы уже были на полпути к славе. Тем не менее мы сидели в офисе Дона и слушали его речь. Он был низкорослым парнем, с фигурой и характером злого ротвейлера, а еще у него был невероятный крикливый голос. Он брал трубку и так громко кричал в нее своему администратору, что сотрясалась вся планета.

Когда встреча закончилась, мы все встали и сказали, как нам приятно с ним познакомиться и бла-бла-бла, хотя больше не хотели иметь с ним никаких дел. А потом, когда мы выходили из офиса, он представил нас девушке, на которую орал в трубку половину встречи.

«Это Шерон, моя дочь, – рявкнул он. – Шерон, проводи этих ребят до машины, хорошо?» Я улыбнулся ей, а она посмотрела на меня с опаской. Наверное, подумала, что я сумасшедший, потому что стоял там в своей пижаме, босиком и с краном от горячей воды вместо кулона.

Но потом, когда Дон вернулся в офис и закрыл за собой дверь, я отмочил шутку, и она улыбнулась. Я чуть не упал. Это была самая красивая улыбка, виденная мной в жизни. А потом она засмеялась. Мне стало так хорошо, когда я услышал ее смех. Я хотел смешить ее снова, и снова, и снова.

По сей день я жалею о том, что произошло с Джимом Симпсоном. Думаю, ему просто с нами не повезло. Мне кажется, глядя в прошлое, легко сказать, что ему надо и не надо было делать, но если бы он признался себе, что мы были для него слишком масштабным проектом, то мог бы продать нас другой менеджерской компании или подрядить более крупную компанию заниматься нашими делами. Но ему не хватило на это сил. А мы так отчаянно хотели попасть в Америку и совершить свой большой прорыв, что нам не хватило терпения ждать, когда он разберется в себе. В итоге за нас взялся парень по имени Патрик Мехен. Он был всего на пару лет старше нас и попал в менеджмент через отца, который работал каскадером в телешоу. Сам Патрик работал на Дона Ардена, сначала водителем, потом мальчиком на побегушках. Занимался группами Small Faces и Animals. С ним работал еще один бывший подчиненный Дона Ардена – Уилф Пайн. Мне очень нравился Уилф. Он был похож на злодея из мультика: низкорослый, с фигурой, как бетонная плита, и с крупным, сочным, вкрутую сваренным лицом. Если честно, думаю, его повседневный суровый образ был отчасти наигранным, но никто никогда не сомневался, что он может нанести серьезный урон, если окажется не в настроении. Довольно долго он был личным телохранителем Дона, и, когда мы с ним общались, он часто ездил в тюрьму Брикстон навестить близнецов Крэй, которых недавно посадили. Он был славный малый, этот Уилф. Мы с ним много прикалывались. «Ты сумасшедший, ты это знаешь?» – говорил он мне.

Патрик был вообще не похож ни на Дона, ни на Уилфа, ни на своего собственного отца, если уж на то пошло. Он был ловкий, красивый, складно говорил, был очень крутой, резкий, и у него никогда не было проблем с женщинами. Он был длинноволосым, носил костюмы и водил «Роллс-Ройс». А еще он был первым парнем, на котором я увидел бриллиантовые кольца. Очевидно, Мехен многому научился, работая у Дона Ардена. Патрик перепробовал с нами все средства: лимузин с водителем ужин с шампанским, бесконечные комплименты и якобы искреннее удивление тем, что мы до сих пор не мультимиллионеры. Он объяснял нам, что, если мы подпишем с ним контракт, у нас будет всё, что захотим, – машины, дома, девушки – всё на свете. Нам будет достаточно позвонить ему и попросить. Он рассказывал нам сказки, а нам хотелось в них верить. И в том, что он говорил, по крайней мере, кое-что было правдой… Музыкальный бизнес такой же, как и любой другой, понимаете? Когда продажи идут хорошо, всё чертовски здорово. Но как только что-то идет не так, всюду кровь и судебные иски.

Точно не помню, как и когда мы расстались с Джимом, – мы его не увольняли, хотя, кажется, это не имеет значения, – но к сентябрю 1970 года компания «Big Bear Management» осталась позади, и мы подписали контракт с компанией Мехена «Worldwide Artists».

Через три с половиной секунды Джим подал на нас иск в суд. Повестка пришла, когда мы стояли за кулисами на концерте на Женевском озере и ждали своего выхода. И это случилось не в последний раз. Джим подал в суд на Мехена за то, что тот нас «переманил». Суды заняли несколько лет. Думаю, что мы обошлись с Джимом несправедливо. Это же он привел нас в компанию «Philips» и добился контракта на звукозапись. И даже если он и отсудил немного денег, то ему пришлось годами платить адвокатам. В итоге он ничего не выиграл. С адвокатами всегда так – мы поняли это потом на собственном горьком опыте. Самое смешное, что я всё еще то и дело сталкиваюсь с Джимом. Мы теперь как друзья, которые давно не виделись. Он сделал очень многое для музыки в Бирмингеме, этот Джим Симпсон. И до сих пор этим занимается. Я желаю ему всего самого наилучшего, вот честно!

Однако в то время нам казалось, что избавиться от Джима – лучшее решение за всю жизнь. Мы словно только что выиграли в лотерею: деньги стали просто падать с неба. Каждый день я загадывал какое-нибудь новое желание: «Э… здравствуйте, это офис Патрика Мехена? Это Оззи Осборн. Я бы хотел заказать кабриолет «Триумф Геральд». Можете прислать мне зеленый? Спасибо». Щелк. И – та-дам! – на следующее утро чертова машина стоит у моего дома, под дворником – конверт, в котором куча бумажек, которые я должен подписать и вернуть. Казалось, Мехен держит свое слово: что бы мы ни попросили, мы это получали. И дело не только в крупных покупках: нам выдавали жалованье, и мы покупали на него пиво, сигареты, сапоги на платформе, кожаные куртки. И жили мы теперь в отелях, а не в фургоне у Тони.

А тем временем продажи пластинок уверенно росли. Совсем недавно мы плелись в самом конце списка бирмингемских рок-групп, и вот за мгновение обошли их все. Чего мы не знали, так это того, что Мехен почти все деньги забирал себе. Даже те вещи, которые Патрик нам «давал», на самом деле нам не принадлежали. Он по-тихому выжимал из нас все соки. Но знаете что? Я много думал об этом за все эти годы и не считаю, что стоит жаловаться. Мы родом из Астона, у нас не было ни гроша за душой, а уже в двадцать с небольшим зажили как короли. Больше не нужно было таскать инструменты и аппарат, готовить еду – нам чуть ли не шнурки завязывали. Мы просто просили о чем-нибудь – и тут же получали все это на блюдечке с голубой каемочкой.

Чего только стоила коллекция «Ламборджини», которую собрал Тони! Даже у Билла появился свой «Роллс-Ройс» с водителем. Деньги мы делили на четверых. Тони придумывал риффы, Гизер слова, я мелодии, а Билл свою дикую барабанную партию. Вклад каждого был в равной степени важен, поэтому и получать все должны были поровну. Думаю, именно поэтому мы и продержались вместе так долго. Во-первых, мы никогда не ссорились из-за того, что кто-то сделал больше других. Во-вторых, если кто-то хотел сделать что-то другое – не вопрос, Билл хотел спеть, а я – написать слова, – то и это было здорово. Никто не сидел с калькулятором и не высчитывал свою долю авторского гонорара.

Мы сами контролировали свою музыку, поэтому могли заниматься тем, чем хотим. Black Sabbath создал не какой-нибудь там звукозаписывающий магнат, поэтому ни один звукозаписывающий магнат и не мог указывать Black Sabbath, что им делать. Некоторые из них пытались, но мы ставили их на место.

Не многие группы сейчас могут себе это позволить.

Единственное, о чем я жалею, – что не отдавал больше денег своим предкам. Потому что, если бы мой старик не купил в кредит ту акустическую систему с усилителем, то у меня не было бы возможности изменить свою жизнь. Скорей всего, я бы вернулся к воровству. Может, сейчас до сих пор сидел бы в тюрьме. Но почему-то о родителях я в это время не думал. Я был молод, вечно пьян, а мое эго стало раздуваться до вселенских масштабов. Кроме того, я вроде был богат, но наличных у меня не водилось. Я просто звонил в офис Патрика Мехена и озвучивал свои запросы, а это не то же самое, что самому разбрасываться деньгами направо и налево. На самом деле, в первый раз я увидел настоящие деньги, когда понял, что могу просто продать то, что мне предоставила компания, и поступил с «Роллс-Ройсом» именно так. Другие тоже скоро научились этой хитрости. Но как мне объяснить это своим предкам, которые видят, как я хожу и воображаю из себя невесть что? Не то чтобы я ничего им не давал, но теперь я знаю, что всегда давал недостаточно. Это можно было понять по настроению, которое царило в доме номер 14 на Лодж-роуд каждый раз, когда я там появлялся. Я спрашивал у мамы: «Что не так?» – а она отвечала: «Ой, ничего».

– Ну, я же вижу, что что-то не так. Просто скажи.

Она не говорила, но ответ так и висел в воздухе: деньги, деньги, деньги. Ничего, кроме денег. Нет чтобы сказать: «Я горжусь тобой, сынок. Молодец, у тебя наконец получилось, ты так старался. Выпей чашечку чая. Я люблю тебя». Только деньги. Через какое-то время там стало просто невыносимо. Мне не хотелось находиться дома, настолько было в нем неуютно. Думаю, у родителей никогда не было своих денег, поэтому они хотели получить мои. Что было довольно справедливо. Я должен был отдать их.

Но я этого не сделал.

Наконец я встретил девушку, переехал.