Текст книги "Эмма и граф"

Паола Маршалл
Эмма и граф

Глава первая

– Черт бы тебя побрал! – воскликнул мистер Генри Гардинер, отшатываясь и чуть не падая с площадки черной лестницы своего лондонского дома, затем наклонился и стал массировать пострадавшую ступню. – Ты сломала мне ногу, дрянь.

Гувернантка двух его юных дочерей мисс Эмма Лоуренс, с растрепанными волосами и съехавшим набок воротничком, однако не потерявшая самообладания, холодно следила за ним, как за актером на сцене «Друри-Лейна». Только что, с неразборчивым бормотанием, он накинулся на нее и принялся тискать и целовать. Слуги предупреждали Эмму о его отвратительных привычках, но до этого он довольствовался тем, что наблюдал за нею издали похотливыми глазами.

Эмма сначала пыталась отказать ему без лишнего шума, отворачиваясь и увещевая:

– Нет, я прошу вас, не надо. Вспомните, кто вы и кто я.

Тщетно. Он бормотал, что ее красота заставила его потерять голову и какое значение имеет один дружеский поцелуи, одновременно удваивая свои усилия. Поэтому оставалось лишь ударить его каблуком по ноге, и если кость сломана, тут уж ничего не поделаешь. Все-таки ему пришлось отпустить ее, а его проклятия гораздо приятнее его поцелуев.

Однако работе в его доме пришел конец, подумала Эмма, спускаясь по лестнице, и он подтвердил это, крикнув ей вслед:

– Мерзкая мегера. Я выкину тебя отсюда до конца недели и без рекомендаций.

Эмма развернулась и, поднявшись на площадку, холодно сказала:

– Я так не думаю. Вы можете уволить меня, и я буду счастлива оставить дом, где со мной обращаются как с проституткой, но на вашем месте я бы позволила мне уйти без скандала. Не думаю, что вашей жене понравится рассказ о том, как вы вели себя со мной.

Эмма не знала, как точно это предположение соответствует действительности, но, судя по недавним словам миссис Гардинер, именно ее деньги позволяют семейству вести безбедную жизнь. Следовательно, она вполне могла бы забрать детей вместе с записанными на них и на себя деньгами и оставить мистера Гардинера с его личным ничтожным доходом. Хозяйка, выражаясь, как обычно, туманно и несвязно, намекнула, что устала от распутства мистера Гардинера, от его блудливых глаз и рук! Тем более что все это происходит в доме – он не пропустит ни одной служанки. Миссис Гардинер находила такую ситуацию унизительной.

Раз уж приходится уходить, необходимо сохранить возможность получить новое место.

– Стерва, – огрызнулся через плечо мистер Гардинер, ковыляя по направлению к своей комнате. Уж он-то точно знал, насколько Эмма близка к истине. Жена не раз упрекала его за распутное поведение с прислугой и за бесстыдство, поскольку обычно он даже не пытался ничего скрывать.

Но он избавится от мисс Лоуренс, хотя, к сожалению, не сможет лишить ее рекомендаций. Он не оставит живого напоминания о своем сокрушительном поражении. Ее предшественнице, например, очень льстило его внимание, правда, именно поэтому она и была уволена.

Когда миссис Гардинер в тот же день послала за Эммой, не приходилось сомневаться в причине вызова в красивый будуар хозяйки.

Миссис Гардинер начала разговор, как обычно, издалека:

– Мне так жаль расставаться с вами, дорогая мисс Лоуренс, но увы. Как вы знаете, мой муж получил назначение в британское посольство в Париже. У него есть во Франции бедная кузина, которой он хотел бы помочь. И она сказала, что будет счастлива воспитывать наших дорогих Джорджину и Селину… Мистер Гардинер так настаивает, ни о чем другом и слышать не хочет. Я уверена, что вы понимаете мое положение.

О да, Эмма прекрасно понимала положение хозяйки. А миссис Гардинер прекрасно знала привычки мужа, хотя ни одна из собеседниц не высказала бы свои мысли вслух.

Эмма промолчала и, как полагается воспитанной даме, скромно сложила руки, смиренно склонила голову и ждала продолжения.

– Ваше обращение с девочками, ваша забота и руководство были образцовыми. У вас просто дар воспитания детей. Какая жалость, что вам вряд ли придется воспитывать своих собственных. О Боже…

Миссис Гардинер, подверженная подобным оговоркам, вдруг осознала, что нетактично напоминать бедной, одинокой и наверняка потерявшей все надежды (ведь скоро тридцать!) гувернантке, что у нее нет шансов на замужество.

Слегка покраснев, миссис Гардинер продолжала идти напролом. Выражение лица мисс Лоуренс не изменилось, так что, возможно, она и не совсем поняла услышанное.

– К счастью, дорогая, леди Хэмптон, жена моего кузена, просила меня подыскать гувернантку для маленькой дочери ее брата. У девочки нет матери, а последняя гувернантка оказалась очень неудачной. Я сказала, что вы покидаете нас не по вашей вине и что я могу рекомендовать вас с чистым сердцем.

Миссис Гардинер умолкла, чтобы перевести дух, и это позволило Эмме задать вопрос:

– А кто этот брат, мадам? И где он живет?

Взволнованная – а она жила в постоянном волнении, что неудивительно при таком бесстыдном муже, – миссис Гардинер рассеянно произнесла:

– О, разве я не сказала вам? Брат леди Хэмптон – граф Чард, и он живет в Лаудво-тере в Нортумбрии. Женился на Изабелле Бомэнс, из тех Бомэнсов, богатых, как Ми-дас… или Крез? Я всегда их путаю… Что было очень полезно для Чарда, до женитьбы бедного как церковная мышь. Предыдущий граф, его дальний родственник, разорил поместье мотовством и азартными играми… так что Чард, женившись на деньгах и унаследовав Лаудвотер, смог вдохнуть в него новую жизнь…

Миссис Гардинер умолкла, и вовремя, поскольку при имени графа Чарда Эмма перестала слушать и оцепенела. От жуткой реальности остался лишь далекий монотонный голос хозяйки.

Чард! До неожиданного получения титула – Доминик Хастингс! Стать гувернанткой ребенка Доминика! О нет, судьба не может быть так жестока. Эмма ни в коем случае не может ехать в его дом. Нельзя так много требовать от нее.

Но, если не принять любезное предложение миссис Гардинер, куда ей идти? Какой выбор у девушки с единственной бедной подругой, без дома, без родни (то есть с родней, не желавшей признавать ее), без денег? Остается невозможное. Иначе голодная смерть. Да и вряд ли Доминик Хастингс узнает ее через десять лет – с новым именем и совершенно изменившимися внешностью и положением в обществе.

– Мисс Лоуренс! Мисс Лоуренс! – Это звала миссис Гардинер, и выглядела она очень озабоченной. – С вами все в порядке, мисс Лоуренс? Мне показалось, что вы вот-вот упадете в обморок.

– Н-ничего, все в порядке, – заикаясь, выдавила Эмма, затем спросила, как можно безразличнее: – А сам граф живет в Лаудвотере?

– Я так поняла. С тех пор как умерла его жена, леди Хэмптон помогает ему нанимать и увольнять слуг, и какая-то бедная родственница играет роль хозяйки Лаудвотера. Вместо жены, как вы понимаете; и она же с няней заботится о ребенке. Но мне кажется, вы не должны беспокоиться о возможной встрече с графом Чардом, если именно это вас беспокоит. Вовсе нет. Кажется, прежде он был повесой, но все в прошлом. Правда, у него появились довольно эксцентричные интересы, как говорит мистер Гардинер, но это не касается женщин. По словам леди Хэмптон, он мало общается с соседями и совершенно не посещает лондонский бомонд.

Все это было совсем не похоже на Доминика Хастингса, которого когда-то знала Эмма. Тот Доминик Хастингс любил общество. Мысли Эммы бешено кружились, она не знала, что и думать: безумием было принимать предложение, однако равным безумием было не принимать его!

Голодать или не голодать – вот в чем вопрос, в смятении перефразировала она знаменитую реплику Гамлета. А я не хочу голодать. В конце концов, та заикающаяся семнадцатилетняя толстушка Эмилия Линкольн канула в прошлое, десять лет – большой срок…

– Очевидно, леди Хэмптон пожелает увидеть меня, – сдержанно сказала Эмма. – Да, я воспользуюсь ее любезным предложением.

– Я рада, дорогая. Прямо гора с плеч, – бестактно заметила миссис Гардинер, доброта которой вполне могла сравниться с ее глупостью.

Слава Богу, все улажено. Генри прихро-мал утром к завтраку, требуя, чтобы мисс Лоуренс выставили из дома как можно скорее. Его слова «не могу больше выносить ее унылую физиономию» слегка расстроили миссис Гардинер. Редко попадается такая образованная и надежная прислуга. Однако, понимая истинную причину желания мужа избавиться от гувернантки, миссис Гардинер была рада помочь бедняжке как можно скорее найти новое место.

Ночью Эмма не могла уснуть. Ее мучили сомнения, стоит ли наниматься гувернанткой к леди Летиции Хастингс. В ночной тьме события десятилетней давности, которые она считала стертыми временем, проступили так ясно, как будто произошли только вчера.

Всего несколько дней назад она говорила себе, что та часть ее жизни прошла, забыта и не сможет больше причинить ей боль, однако одно лишь слово «Чард» или, скорее, два – «Доминик Хастингс» – доказали обратное.

Просидев в постели без сна всю ночь, Эмма почти решила не идти к леди Хэмптон, которая могла вспомнить ее, но холодный свет зари нашел Эмму в другом расположении духа. Она встретится с леди Хэмптон, выслушает ее и тогда примет решение. Или леди Хэмптон примет решение за нее, если вдруг вспомнит далекое прошлое, в котором встречала Эмму, и узнает ее. В таком случае Эмма окажется самой нежелательной претенденткой на работу в доме Доминика Хастингса, пятого графа Чарда!

С подобными мыслями Эмме едва удавалось сохранять обычный невозмутимый вид, ожидая приема в передней дома Хэмптонов на Пиккадилли.

Наконец вежливая служанка открыла двойные двери в библиотеку и сказала, что леди Хэмптон готова принять Эмму.

Хозяйка дома, в платье скорее удобном, чем модном, сидела за столом у окна, выходящего в большой сад. Эмма сразу узнала ее, хотя та, судя по поведению и речи, не узнала Эмму, на что девушка надеялась, однако едва осмеливалась ожидать.

Леди Хэмптон, властная и красивая, лет на десять старше своего брата Чарда, то есть лет сорока пяти, повернулась и проницательно посмотрела на молодую женщину с отличными рекомендациями.

Мисс Лоуренс казалась скромной девушкой. Ее одежда была опрятной и неброской: полотняный воротничок с тонкой кружевной полоской слегка оживлял простое серое платье. Никаких украшений, никаких драгоценностей, только маленькие серебряные часики на черной муаровой ленте свисали с пояса. Волосы темные, вьющиеся, аккуратно стянутые на затылке. Здоровый цвет лица и большие выразительные глаза.

Вряд ли такая девушка превратится в русалку, способную привлечь внимание Чарда. Не то чтобы у него была привычка соблазнять невзрачных гувернанток, но никогда не знаешь, на что способен мужчина, лишенный общества более привлекательных женщин!

Если все сложится удачно, эта скромная молодая женщина, возможно, разрешит проблему Чарда.

– У вас прекрасные рекомендации, мисс Лоуренс. Садитесь, пожалуйста.

Эмма осталась стоять, сложив руки и слегка наклонив голову, как будто собираясь ловить каждое слово, которым леди Хэмптон соблаговолит удостоить ее. Эта поза, очаровательно смиренная, не имела никакого отношения к истинной Эмме Лоуренс, чье мнение о ее нанимателях очень удивило бы их, если бы они смогли узнать его.

Ну, во всяком случае, леди Хэмптон была гораздо вежливее мистера Генри Гардинера и намного практичнее его жены. Она вела беседу быстро и деловито, не оставляя у Эммы никаких сомнений: эта дама прекрасно знает, что ей нужно.

– Леди Летиция Хастингс – единственный ребенок моего брата Чарда, – сказала леди Хэмптон, откладывая письмо миссис Гардинер, которое перечитала, когда ей доложили о приходе Эммы. – Восьмилетнее провинциальное дитя, чья мать умерла в родах. Мой брат хочет обеспечить ей нормальную, спокойную жизнь, хотя, как я полагаю, не собирается снова жениться. К сожалению, прежние гувернантки по самым разным причинам оказывались неудачными, что, как вы понимаете, не способствовало спокойной жизни бедного ребенка.

Теперь о вас. Не только миссис Гардинер, но и ваша предыдущая хозяйка, мадам Дю-морье из французского посольства, сообщили мне, что вы, несмотря на сравнительную молодость, удивительно уравновешенны и хорошо образованы. Молодая женщина, которую вы должны заменить, клялась, что не собирается замуж, и вдруг объявила о помолвке с помощником приходского священника! Не собираетесь ли вы замуж в ближайшем будущем? Если у вас есть такое намерение, пожалуйста, скажите сейчас, и наша беседа немедленно закончится. Я же надеюсь, что вы не собираетесь замуж и сможете решить нашу проблему. Мы хотим, чтобы вы оставались с Летицией до ее выхода в свет.

Внутренне Эмма кипела от ярости. А впрочем, что еще ожидать от Доминика Ха-стингса! Вряд ли прошедшие десять лет сильно изменили его. Он явно оставался таким же бесчувственным и эгоистичным, каким она имела несчастье его знать. Он хочет обеспечить дочери безопасную и спокойную жизнь, не так ли? Но собирается избежать единственного, что может этому способствовать, – второго брака.

Совершенно в его духе! Сердце Эммы уже рвалось к заброшенному ребенку. Если раньше у нее были сомнения, принимать или не принимать предложенную должность, бесчувственность Чарда и его сестры полностью их развеяла.

Внешне Эмма ничем не проявила свои чувства, а сказала самым невозмутимым тоном:

– У меня нет никакого желания выходить замуж. Можете не волноваться на этот счет. Мне отвратительна даже мысль о замужестве. Скорее бы я согласилась голодать, что ваше предложение исключает на ближайшие десять лет. Если я вас устрою, конечно.

Леди Хэмптон окинула Эмму проницательным взглядом. Выражение лица и смиренная осанка девушки не изменились, но какая-то новая нотка в ее голосе слегка встревожила самоуверенную даму. Она покачала головой, как бы отбрасывая нелепые предчувствия.

– Мадам Дюморье упомянула, что вы говорите по-французски как француженка, а миссис Гардинер пишет, что, кроме всего необходимого для гувернантки, вы играете на фортепиано. Мне остается лишь сообщить размер жалованья и организовать ваш отъезд в Лаудвотер. Я надеюсь, что вы отправитесь туда в ближайшем будущем.

– Я полагаю, у Гардинеров будет новая гувернантка, как только они приедут в Париж, – ответила Эмма, – а до тех пор миссис Гардинер сможет обойтись без гувернантки, так что я могу выполнить все ваши пожелания.

– Вот и договорились, мисс Лоуренс. – Леди Хэмптон взяла со стола маленький колокольчик, чтобы вызвать прислугу и показать, что аудиенция окончена, и вдруг подняла глаза на Эмму. На лице гувернантки было такое странное выражение, что леди Хэмптон на секунду замерла, колокольчик повис на полпути.

Ее снова поразило что-то неуловимо странное в скромной и безупречной на вид гувернантке. Неожиданно для самой себя леди Хэмптон сказала:

– У меня такое необъяснимое чувство, будто мы с вами прежде встречались, мисс Лоуренс. Возможно ли это?

Придется солгать. Что могло вызвать такой вопрос? Ничего не осталось в ней от девушки, которую Луиза Хэмптон видела однажды… под руку с Домиником Хастингсом. Правда, в то мгновение, когда леди Хэмптон взяла колокольчик, Эмма вспомнила их встречу и с иронией подумала, как бы отреагировала светская дама, услышав истинную причину ненависти гувернантки к замужеству. Сейчас же она произнесла как можно спокойнее:

– О, я думаю, это маловероятно, – и, склонив голову набок, задумчиво посмотрела на леди Хэмптон. – Я уверена, что запомнила бы вас, а вы как полагаете?

Если леди Хэмптон и сочла это заявление несколько двусмысленным, она не подала виду и позвонила в колокольчик. Аудиенция закончилась. На горе или радость леди Летиция Хастингс получила новую гувернантку, причем обещавшую остаться с нею по меньшей мере десять лет.

К тому времени старая дева Эмма Лоуренс неизбежно смирится с одиночеством, а леди Летиция так же неизбежно счастливо выйдет замуж.

Глава вторая

Пока же мисс Эмма Лоуренс ни с чем не смирилась, и спокойное лицо, обращенное к леди Хэмптон, совершенно не отражало ее истинных чувств. Посреди последовавшей бессонной ночи Эмма села в постели и попыталась прогнать воспоминания о событиях десятилетней давности.

Бесполезно, абсолютно бесполезно! Они не уходили. Все, что, как она надеялась – нет, уверила себя, – она забыла навсегда, было таким отчетливым, будто произошло вчера. Может, лучше не пытаться забыть, а, наоборот, пережить все заново, и тогда прошлое отпустит ее…

Эмма позволила воспоминаниям нахлынуть на нее… Время повернуло вспять.

Эмма снова была Эмилией Линкольн, которой еще не исполнилось восемнадцати лет, единственной дочерью и наследницей Генри Линкольна, представителя старинного рода, недавно сколотившего большое состояние. Его покойная жена, из еще более благородного семейства, была необычайной красавицей, стройной, хрупкой и белокурой. Увы, немодно темноволосая Эмилия пошла в отца. И что еще хуже, с каждым годом она становилась все полнее. Гувернантка называла это щенячьим жиром и говорила, что у девочки замедленное развитие и вскоре она станет такой же стройной и прелестной, какой была ее мать.

Но время шло, и Эмилию охватывало отчаяние. А самое страшное, страшнее, чем полнота, – с юностью началось заикание. И чем больше Эмилия старалась от него избавиться, тем сильнее оно проявлялось.

Отец нежно любил ее. Кроме нее, у него ничего от жены не осталось, и, как и гувернантка, он надеялся, что полнота и заикание пройдут с переходным возрастом. Единственным утешением был ум дочери, такой же острый, как его собственный, хотя и замаскированный заиканием.

А может, и к лучшему? В высшем обществе ум для женщины лишь помеха хорошему браку. Хотя для Эмилии и ум не стал препятствием. Будучи богатой наследницей, она не испытывала недостатка в искателях ее руки. Итак, Генри Линкольн дал дочери образование, какое дал бы сыну, которого у него никогда не могло быть, поскольку даже мысль о втором браке была для него невыносимой.

Некоторые претенденты на ее руку были богаты, некоторые бедны, у некоторых были титулы, у других их не было, и все они были членами высшего общества, дворянства, правившего Англией, и дальними родственниками друг другу. Генри Линкольн не пытался повлиять на выбор дочери.

– Выбирай кого хочешь, – говорил он ей, – только не того, про кого я точно знаю, что он негодяй или будет плохо обращаться с тобой.

Сначала Эмилия думала, что даже ради богатства вряд ли кто-то захочет жениться на заикающейся толстухе, но скоро поняла, что большинство мужчин готовы сделать предложение хоть хромой горбунье, если она богатая наследница. Самым трудным было определить, кто из претендентов хоть немного интересуется ею самой. Проницательная от природы, Эмилия быстро научилась различать фальшь и, заикаясь, отказывала и красивым юношам, и умудренным опытом мужчинам, в которых чувствовала презрение к себе. Почти никто из них даже не пытался заглянуть за неуклюжий фасад, чтобы выяснить, какова же на самом деле Эмилия Линкольн.

Эмилия не подружилась ни с одной из красивых, уверенных юных дам, конкурирующих с нею в поисках мужа в бальных залах и гостиных в ее первый и единственный сезон. Она не разделяла их интересов, и многие смотрели сверху вниз на некрасивую наследницу и презирали ее за то, что ее отец, хоть и знатного рода, нажил деньги на торговле. Эмилия прекрасно понимала, что они хихикают над ней за ее спиной.

А затем в середине сезона 1804 года она встретила Доминика Хастингса. С первого взгляда он ослепил ее. Это случилось на балу, который давала леди Мельбурн. Сама хозяйка и подвела его к Эмилии, сидевшей рядом с мисс Дакр, ее бывшей гувернанткой, а теперь дуэньей. Мисс Дакр, дочери рано умершего священника из обедневшей знатной семьи, с ранней юности пришлось зарабатывать на жизнь.

– Моя дорогая мисс Линкольн, – обратилась к Эмилии леди Мельбурн, не растерявшая с годами красоту и самоуверенность. – Позвольте представить вам моего юного родственника Доминика Хастингса. Он только что приехал в Лондон, но давно мечтает познакомиться с вами.

Леди Мельбурн обожала покровительствовать молодым аристократам и считала, что юный Хастингс, а ему только что исполнилось двадцать четыре года, заслужил шанс завоевать состояние Линкольнов.

Можно сказать, что Эмилия была завоевана сразу. Она обратила внимание на прекрасного юношу чуть раньше, когда он только вошел в зал, и подумала, что он – реальное воплощение образов всех принцев из сказок ее детства и всех героев сентиментальных романов, издаваемых типографией «Минерва Пресс», которые она читала сейчас!

Доминик Хастингс был высоким и белокурым, широкоплечим и длинноногим. Лицо его было таким же прекрасным, как у статуи Аполлона Бельведерского, копия которой стояла в вестибюле дома Эмилии на Пикка-дилли. Одет он был по самой последней моде: черный шелковый фрак, черный с серебром полосатый жилет. А белоснежный галстук, завязанный элегантнейшим бантом! Эмма позже узнала, что завязывать галстук его научил сам Красавчик Браммел, высший арбитр моды.( Джордж Брайан Браммел (1778-1840) – знаменитый франт, родоначальник дендизма. – Здесь и далее прим, перев.) А его ласковый голос!

Более опытная женщина различила бы легкий налет тщеславия, порожденный всеобщим восхищением, как женским, так и мужским, но Эмма видела одно совершенство.

Доминик Хастингс был известным спортсменом, боксировал с Джентльменом Джексоном, прекрасно играл в теннис, скакал на коне и стрелял наравне с лучшими. И именно этот молодой человек низко склонился над ее рукой, выпрямляясь, заглянул в глаза и уверил, что счастлив познакомиться с ней.

Отвечая на его комплимент, Эмилия заикалась еще сильнее обычного. Усевшись рядом с ней, он искренне поинтересовался, нравится ли ей ее первый сезон, и от волнения ее неуклюжесть стала еще более явной. Однако он будто не замечал ее неловкости, тактично расспрашивал, где она успела побывать, что увидеть, и Эмилия потихоньку успокаивалась, хотя заикание не проходило.

Доминика это как будто не тревожило. Склонив к Эмилии красивую голову, он серьезно выслушал ее заикающиеся ответы, затем пригласил на кадриль. Он танцевал как ангел, едва касаясь ногами пола, а Эмилия, спотыкаясь и ошибаясь в танцевальных па, все сильнее чувствовала свою неуклюжесть.

Каково же было ее удивление, когда после кадрили он повернулся к ней и, подводя к мисс Дакр, сказал все с той же очаровательной серьезностью – видимо, его отличительной чертой:

– Надеюсь, вы окажете мне честь и позволите пригласить вас на менуэт, мисс Линкольн.

Мисс Дакр дрожала от возбуждения.

– Как тебе повезло, Эмилия! Его считают самым красивым юношей в высшем свете, и, хотя он беден как церковная мышь, между ним и титулом графа Чард всего одна жизнь. Он хотел записаться в армию, но его вдовая мать – она умерла всего около года назад – категорически запретила это. Кроме него, у нее никого не осталось, и он не должен бросать ее, сказала она, а во время своей последней болезни взяла с него клятву никогда не вступать в армию. Хотя теперь это вряд ли возможно. Он просто не может себе это позволить.

Эмме пришла в голову единственная здравая мысль за все время знакомства с Домиником Хастингсом: судя по его одежде, лошадям и парному двухколесному экипажу, вряд ли он так уж беден. Но эта крохотная капля цинизма растворилась в его внимании, не угасшем даже после катастрофы, случившейся во время менуэта. Она от волнения подвернула ногу, и ему пришлось вывести ее из круга танцующих.

Однако и это происшествие обернулось ей на пользу, так как Доминик отказывался танцевать с другими до конца вечера, предпочитая, как он сказал, «сидеть рядом с вами и развлекать вас».

Что он и делал, рассказывая забавные истории о присутствующих, и познакомил ее с Джорджем Браммелом, когда сей джентльмен появился и по-дружески поздоровался с ним. Мистер Браммел также не был в Лондоне в начале сезона.

– А кто эта очаровательная леди, отвлекшая вас от танцев, Хастингс? – спросил мистер Браммел, кланяясь Эмилии. – Пожалуйста, представьте меня.

Очаровательная! В восторженном тумане ее заикание становилось все сильнее и сильнее, а пухлые щеки – все румянее и румянее. Но джентльмены как будто ничего не замечали, а вскоре Доминик – он запретил ей называть его мистером Хастингсом – отправился за лимонадом и бисквитами. «Чтобы вылечить вашу лодыжку», как он сказал, изливая на нее свое обаяние.

Когда Доминик ушел, мистер Браммел задумчиво посмотрел на раскрасневшуюся Эмилию.

– Как я понимаю, это ваш первый сезон, мисс Линкольн? Вы давно знаете Хастингса?

– Да; и нет… хотя этот сезон длится как будто вечность, как многое, что переживаешь впервые, – ответила Эмилия, мозги которой вновь заработали, как только удалилась причина ее волнения – Доминик.

Оставшись наедине с мистером Брамме-лом, казавшимся приятным, кротким джентльменом, несмотря на его репутацию щеголя, отпугивающую дураков, Эмилия даже перестала заикаться. И мистер Браммел мысленно отметил этот факт.

– Ах, а я решил, что вы старые друзья.

– Мистер Хастингс уже кажется старым другом, хотя леди Мельбурн представила его мне только сегодня вечером. Он очень добр ко мне, не танцует, хотя пришел танцевать, и развлекает меня, поскольку я имела несчастье подвернуть ногу во время менуэта.

Если мистер Браммел и подумал, что доброта юного Доминика Хастингса не такая уж большая заслуга, учитывая его бедность и поставленное на карту огромное богатство наследницы Линкольна, он промолчал.

Они немного поболтали, и проницательный мистер Браммел скоро сказал себе, что за непривлекательной внешностью мисс Линкольн скрывается недюжинный ум. Его интуиция и жизненный опыт также подсказали ему, что у мисс Линкольн, как думала и ее гувернантка, запоздалое развитие и вряд ли она навсегда останется толстой и некрасивой. Он не сомневался, однако, что претенденты на наследство, увивающиеся вокруг нее (один-два подходили к ней и во время их разговора), думают не о ней или ее внешности, а исключительно о ее деньгах. Оставалось только надеяться, что юный Хастингс будет добр к ней, если ему повезет. Интуиция подсказывала мистеру Браммелу, что мисс Линкольн очень легко обидеть.

Но мисс Линкольн не думала о том, что ее могут обидеть. Когда Доминик, серьезный и заботливый, вернулся с лимонадом и бисквитами, Эмилия улыбнулась ему самой ослепительной улыбкой, на мгновение преобразившей ее лицо. Однако от волнения и застенчивости она так жадно набросилась на бисквиты, что мистер Браммел подумал, не стоит ли посоветовать мисс Линкольн ограничить себя в еде, но вовремя решил, что для подобного совета еще не слишком хорошо с ней знаком.

В общем, этот вечер оказался самым счастливым для Эмилии с начала сезона, о чем она и поведала мисс Дакр в экипаже по дороге домой, а затем начала расписывать обаяние и доброту Доминика Хастингса. Мисс Дакр счастливо поддакивала. Как удачно, что ее подопечная наконец встретила молодого человека – красивого, милого и достаточно разумного, чтобы оценить добродетели девочки, скрытые от других. Мисс Дакр и Эмилия оценили Доминика по внешности, а внешность его была прекрасна.

Остаток сезона промчался как во сне. Эмилию везде видели с Домиником, и она отказывала в среднем двум претендентам на свою руку в неделю. Однажды отец послал за нею и ласково спросил:

– Моя дорогая, ты отклонила столько подходящих кандидатур, включая герцога. Очевидно, ты надеешься на предложение молодого Хастингса?

Эмма покраснела и, заикаясь, сказала:

– Д-д-да, папа. Ты возражаешь?

– Вовсе нет, дорогая. Он такой же пустоголовый, как большинство молодых людей, но я не считаю его порочным или злым. У него нет денег, но он очень близок к титулу, и, если сделает тебе предложение, я не стану возражать. Тем более, в отличие от всех других претендентов, он не намного старше тебя.

Пустоголовый! Ее Доминик – ибо именно так она начала думать о нем, – как мог отец так отозваться о нем? Ее заикание исчезло, и она заговорила с отцом ясно и отчетливо, как всегда разговаривала с мистером Браммелом, но никогда – с Домиником Хастингсом.

– О, нет, папа, я не думаю, что он пустоголовый. Ты не прав.

Позже она уныло вспоминала, насколько верно оценила такого легкомысленного на вид юношу. Да, он не был пустоголовым. Сопровождая повсюду юную наследницу, Доминик Хастингс точно знал, что делает. Более того, не сделав ей предложение сразу, он отверг все подозрения в том, что охотится за приданым. Мисс Дакр и Линкольны сочли его скромность признаком влюбленности.

Незадолго до конца сезона Эмилия и мисс Дакр отправились в экипаже в Гайд-Парк, надеясь увидеть Доминика, с редкой ловкостью скачущего на огромном вороном жеребце.

Он был там! И направлялся к ним! Сердце Эмилии бешено забилось – как всегда, когда она смотрела на него. Он выглядел таким прекрасным в костюме для верховой езды и высоких начищенных сапогах с золотыми кисточками. Он всегда был безупречен, что заставляло бедную Эмилию чувствовать себя еще более неэлегантной. Она чуть не теряла сознание от мысли, что, возможно, скоро станет его женой, ибо была уверена, что он сделает предложение до конца сезона. Ей стало жарко, сердце забилось еще сильнее.

Эмилия поглупела от влюбленности, и ей ни разу не пришло в голову, что за все время знакомства Доминик никогда не разговаривал на серьезные темы, а обращался с нею как с очаровательным, но умственно отсталым ребенком. Та Эмилия Линкольн, какой она была до знакомства с ним, с возмущением отвергла бы подобную снисходительность, но влюбленная Эмилия настолько ослепла от его красоты и своей удачи, что ни разу не поставила под сомнение причину столь прилежного ухаживания. Она принимала его видимое восхищение как должное.

Десять лет спустя повзрослевшая Эмилия краснела от стыда, вспоминая поведение того наивного ребенка. Тогда же она с обожанием следила за приближавшимся к ее экипажу Домиником. Он наклонился поговорить с дамами. Ах, его манеры были так же прекрасны, как он сам!

– Счастлив видеть вас обеих. Моя дорогая мисс Линкольн, мне необходимо поговорить с вами наедине. Не здесь, как вы понимаете. Могу ли я надеяться, что вы позволите нанести вам визит завтра? А затем будет ли мне оказана честь поговорить с вашим отцом? Я осознаю, что это не совсем привычный порядок, но полагаю, что мы понимаем друг друга.

Сердце Эмилии забилось так громко, что она подумала, не слышит ли Доминик. Некрасивый румянец окрасил ее щеки, а заикание стало таким сильным, что она с трудом выдавила ответ:

– К-к-к-конечно, м-мистер Хастингс. Я б-б-буду рада видеть вас.

Какой же дурой она, наверное, выглядит! Но нет, ласковые синие глаза, так гармонирующие с белокурыми кудрями, нежно смотрят на нее.