Текст книги "Под цикадным деревом"

Джада улыбалась от уха до уха.

– Ну? Я молодец? Она идеально нам подходит! Знаю, у нас не будет отдельных комнат, но она просторная. Рядом с университетом. И даже цену можно обсудить. Изумительно!

Она исполнила несколько движений из карибского танца.

– Джада.

– Что?

– Это дыра.

– Ну что ты выдумываешь?

– «Просторная однокомнатная квартира на мансарде в историческом здании в центре города» означает, что дому сто лет в обед. Соседи там сумасшедшие, если до сих пор не съехали!

– Ты пессимистка.

– Нет. К тому же, если они обсуждают арендную плату, значит, дела у них плохи. «Класс энергопотребления C» означает, что зимой там холод собачий, а летом адская жара и…

– Все-то ты знаешь. Хватит.

Джада сложила брошюру и убрала ее обратно в сумку.

– Не понимаю, зачем я все еще пытаюсь.

Она направилась к двери.

– Джада. Ну ты чего. Подожди…

Она обернулась. Кофе сварился, я разлила его по чашечкам.

– Знаешь что, Чечилия? Я думала, твоя заветная мечта – съехать от семьи в собственное жилье.

– В наше жилье. Мы с тобой много лет это планировали.

Джада вернулась к стойке, но не притронулась к чашечке.

– Именно. Только я начинаю думать, что, со мной или без меня, ты никогда не съедешь из дома.

Я молчала.

– Ты понапрасну тратишь жизнь, Чечилия.

– Ты преувеличиваешь.

Она снова посмотрела на меня. Я перевела взгляд на дверцу шкафа. Может, оттуда вылезет бутылка джина. Было бы мило с ее стороны.

Джада пошла к выходу, но на миг остановилась у двери.

– Что должно случиться, чтобы…

У меня из рук выскользнула сахарница, но я вовремя ее подхватила: сахара просыпалось совсем немного, и я собрала его.

Когда я снова подняла взгляд, Джады и след простыл.

Дверной колокольчик звенел еще секунду, две, потом затих.

Рабочий день подходил к концу, когда колокольчик снова ожил. Я вышла из кладовки в задней части магазина и увидела перед собой тетю Мельпомену. На ней была теплая куртка, перчатки и берет набекрень, словно на дворе стояла зима.

– Опять, тетя…

Она сбежала. Иногда с ней такое бывает. Непостижимо: она понятия не имеет, где прожила последние двадцать пять лет (я про наш дом в Вероне), но помнит дорогу к магазину.

Более того, она считает, что магазин находится в Брешии, ее родном городе. Именно там все тетушки просят их похоронить.

Я надела куртку и закрыла магазин. Все равно уже поздно.

– Тетя, давай снимем его, а? – Я осторожно забрала берет, потому что знала, как она бережет прическу. Посмотрим, удастся ли снять с нее перчатки.

– Ты с ума сошла, девонька? Холодрыга такая, нас немцы окружили!

– Нет никаких немцев, Мельпомена. Уже почти май. Идем, я отведу тебя домой.

На улице тетя взяла меня под руку. Она смотрела на дома, мимо которых мы шли, и на глаза у нее навернулись слезы, похожие на утреннюю росу, на которую слетаются бабочки. Мне тяжело было видеть ее жалобное выражение лица.

– Тетя, откуда у тебя привычка слоняться по улице?

Она посмотрела на меня, как ребенок, который потерялся на пляже и не может сказать спасателю, под зонтиком какого цвета остались его родители.

– Что?

– Ты собираешься и уходишь бродить по улице. Зачем ты так? Мы же волнуемся.

Она улыбнулась. Прелесть.

– Я не брожу. Я бегаю.

Ах, бегает она. Я не могла собраться с духом и начать спор. Какую-то часть пути мы прошли молча. Тетя загадочно улыбалась, подстегивая мое любопытство. Она вздохнула.

– В школе, бывало, я лётывала быстрее ветра. Во дворе, когда мы играли в ляпки, никто не мог меня догнать. Я возвращалась домой мокрая до нитки, мама тогда надсаживалась.

– Что она делала? – спросила я, едва сдерживая смех. Я догадалась, что ляпки – то же самое, что салочки, но вот последнее слово… Диалект, на котором говорят тетушки, экспрессивностью сравним с французским, а иногда только он может выразить то, что у них на душе. Понять диалект способны только те, кто рос с ними в одно время, а может, даже в одном районе, Карриоле; кто слышал, как они произносили первые слова – разумеется, на диалекте.

– Кричала на меня. Все одно, больше я там не бываю.

– Дома?

– В школе. Знаешь, девонька, мне говорили, чтобы по-настоящему бегать, участвовать в соревнованиях, знаешь, в таких, где на спину вешают номер и надевают специальную обувь, не нужно заканчивать даже пяти классов. Я училась в шестом, представь себе! Думала, когда вырасту, поеду на Олимпийские игры. Я точно знала, что немцев спровадят, потом состряпают Олимпийские игры, и я буду одной из первых итальянских… как их там… ат… ат… атлеток, вот.

Но Олимпийские игры возобновили после победы над Германией. Тетя права: в те годы их отменили из-за войны. Мне хотелось расспросить ее, но нужно было сосредоточиться на дороге.

– Тетя, почему ты не стала спортсменкой?

Ее иссиня-черные девичьи ресницы порхали, как бабочки. Она моргнула раз, другой.

– Наша Урания хотела магазин. Она спала и видела свою лавку.

– Магазин свежей пасты?

– Да, да… – раздраженно согласилась она.

– Но это была ее мечта. Не твоя.

– Я не могла иначе. Не могла, и ежу понятно.

– Тебя вынудили? Кто?

Тетя покачала седой кудрявой головой.

– Никто. Кровь не водичка. У Урании золотые руки, у нашей малютки… Я не могла ее оставить. Никогда бы не смогла.

Теперь вздохнула я. Семья есть семья. Я сама оказалась в такой же ситуации и прекрасно понимала тетю. Наша женская община настолько целостна, что мне совестно от одной мысли о том, чтобы съехать из дома.

– Ты сильная женщина, тетушка.

– Некузявая.

Недостаточно сильная, значит. Последние слова, которые тетя произнесла, прежде чем мы остановились у ворот, поразили меня. Она говорила таким тоном, словно была совершенно здорова. Словно прекрасно знала, сколько ей лет, где она находится, как прожила жизнь. И о возможностях, которые упустила.

Я нашла в интернете статью об отмене Олимпийских игр. Их не проводили как во время Первой, так и во время Второй мировых войн. Затем, в 1948 году, проигравшие страны не были допущены к участию. Исключением стала Италия, которая искупила вину, присоединившись к борьбе против Германии после перемирия.

Тете Мельпомене всего-то нужно было дождаться 1948 года, чтобы принять участие в Играх. Если бы она тренировалась, если бы ей выпал шанс… Если бы.

Тишина, которая наступала вечером после того, как мы с мамой укладывали тетушек спать, была оглушительной.

Меня тишина не тяготила. Маме она не нравилась, я видела это – она стучала ногой по ножке стула, чистила вареное яйцо, ударяя по скорлупе ложкой. Неужели ей не надоедают яйца?

Тюк.

Тюк.

Тюк.

Даже звук падающих на тарелку скорлупок мелодичен, когда мама чистит яйца мягкими, слегка загорелыми, нежными руками. Раз в неделю она сама делает себе маникюр: должно быть, так повелось с юности, когда денег не хватало. Видя, с каким достоинством мама ухаживает за собой и как она красива, я тут же начинаю критиковать себя. Не могу удержаться и не выгрызть заусенец у ногтя на большом пальце правой руки.

– Придется сократить часы работы Джады, – сказала мама, пряча руки между коленями. Она напоминала взволнованную девчонку.

Вилка в моих руках застыла на полпути ко рту.

– Но Джада заботится о тетушках… Она следит за тем, чтобы они принимали лекарства. Она гуляет с ними. Мы не можем уволить ее!

Мама предложила Джаде работать сиделкой после того, как мы с ней окончили школу. Джада заботилась о тетях с понедельника по пятницу, с девяти до четырех и только в августе уезжала в Бразилию навестить оставшихся там родных.

– Мы не станем ее увольнять. Но я не могу больше платить ей за целый рабочий день.

– Тогда урежь немного зарплату. Она все равно останется. Ты забыла, как прекрасно Джада помогала тете Эвтерпе, когда она в конце концов переехала к нам? Смешила ее, надевала ей носки, покупала журналы о кино. Ты знаешь, насколько важно это было тете, ведь она уже плохо двигалась… Раньше она ходила в кино минимум раз в неделю! Джада все знала и приносила ей журналы про актеров… Она делала все, что… что…

Что должна была делать я? Я Джаде в подметки не гожусь, а ведь речь о моей семье. Ее увольнение скажется на всех нас.

– Чечилия, я прекрасно знаю, как ты дорожишь Джадой. Я не собираюсь ее увольнять, просто поменяю график работы. Я уверена, она поймет.

– Не неси чушь.

– Чечилия, перестань…

Я отодвинулась от стола, потянув за собой салфетку и нож.

– …и не говори со мной таким тоном.

Тюк.

Тюк.

Тюк.

Я пристально посмотрела на маму. Она снова чистила яйцо.

Наконец она закончила и положила белое блестящее яйцо на ложку.

– Почему ты обсуждаешь со мной ее увольнение? Я имею в виду на самом деле. В чем настоящая причина?

Мама жалобно посмотрела на меня снизу вверх.

– Присядь, ну же. Ты всегда полагалась на нее, а теперь…

– Я поняла. Дело в моей глухоте. Сначала ты позаботилась о том, чтобы она осталась со мной рядом после школы, потому что боялась, что я буду одинока…

– Все не так, – попыталась прервать меня мама.

– Потому что у меня не было друзей. А теперь ни с того ни с сего я должна стать самостоятельной! Тебе невыносимо видеть двадцатидвухлетнюю дочь, которой не светит карьера, – так, что ли? «У нас крепкая семья. Мы всегда обходились без чьей-либо помощи, женской или мужской…»

Мне только и оставалось, что плеваться желчью. Не умею выяснять отношения. Мне никогда не давали шанса научиться. Именно поэтому во время ссоры я могу припомнить серьезную обиду, которая болезненно гложет меня, и слово за слово атмосфера накаляется.

А если разбить тарелку, чтобы стало ясно – я говорю серьезно? Я положила руки на стол, надеясь взять подходящую по форме и размеру тарелку. Остановилась на маленькой. Даже изрядный запас злости не придал мне смелости.

– Чечилия, мне неприятно тебе это говорить, но ты ведешь себя как ребенок.

– Так я и есть ребенок! Девонька, вы же так меня называете. Полюбуйтесь на плоды ваших трудов. Двадцатидвухлетняя простофиля, девчонка. Тетя Эвтерпа была права. А теперь ты собираешься уволить Джаду. Уволишь ее с места сиделки или моей подруги? Давай, выкладывай!

– Я не буду ее увольнять, Чечилия! Мне шестьдесят два года, и то недолгое время, что мне отпущено прожить в здравом уме, я намерена посвятить своим сестрам, понимаешь ты или нет?

Да, я прекрасно понимаю, но спокойнее мне не становится.

– Я хочу отписать тебе магазин пасты, когда окончишь институт.

Повисла напряженная тишина.

Работать в магазине… Там мне спокойно. Я родилась в окружении свежей пасты. Согласись я на мамино предложение, следующие сорок лет проведу, торгуя пастой.

Если я возьмусь управлять магазином, время для меня остановится. Я спрячусь там, как когда-то пряталась под столом, в моем лучшем убежище.

Через несколько лет за покупками начнут приходить дети нынешних клиентов, а синьора, которая заказывает анолини с шалфеем и сливочным маслом, не придет. Она живет одна, большая банка соуса в холодильнике у нее портится…

При этой мысли я вскочила на ноги и отступила к кухонной двери.

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Я хочу сказать, что мне надо подумать. Насчет магазина. Мне еще нужно написать диссертацию.

– Спешить некуда. Документы подготовим позже.

Мне было необходимо выйти отсюда. Необходимо уйти подальше от маленькой комнатки, в которой остро ощущалась утрата, в первую очередь тети Эвтерпы. Рано или поздно я потеряю всех тетушек. Завтра мы будем читать завещание Эвтерпы, и, по крайней мере, тети с мамой отвлекутся от заботы обо мне и попыток наладить мою жизнь. От завтрашнего дня я ничего не жду. Я в принципе никогда ничего не жду.

Я легла в постель, не раздеваясь, рывком стащила съемную часть слухового аппарата и погрузилась в тишину. В голове навязчиво крутилась мысль, что мне никогда не вытащить аппарат, ту внутреннюю часть, которая позволяет мне по-настоящему слышать; ту, что мне вживили под кожу и что стала частью меня – частью, от которой мне никогда избавиться.

– Начнем, синьор и синьоры?

Нотариус склонился над кожаным портфелем и достал из него синюю папку. Он открыл ее перед присутствующими – мной, мамой, тетей Талией, тетей Мельпоменой, тетей Терпсихорой, дедушкой – и показал тонкую пачку бумаг. Кай спросил, хочу ли я, чтобы он остался со мной и поддержал, но остальные возразили.

– Только папе можно быть с нами! – воскликнула Талия, озвучивая какое-то семейное правило, согласно которому в определенных ситуациях никто из мужчин, кроме отца, присутствовать не мог.

– Эвтерпа Флавиани пришла ко мне восемь лет назад в здравом уме и трезвой памяти и с тех пор не переписывала завещание. Я засвидетельствовал подлинность ее подписи 19 апреля 1997 года.

19 апреля 1997 года. Ровно через год после того, как ей поставили диагноз – болезнь Альцгеймера. В то время тетушка была еще совершенно здорова и поэтому прекрасно отдавала себе отчет, какая жизнь ей предстоит.

Несколько месяцев спустя у тетушек Талии и Мельпомены проявились первые симптомы. Терпсихору болезнь затянула окончательно полтора года назад.

Тети строго оделись и сидели перед нотариусом, но я сомневалась, что они осознавали происходящее и понимали, что мы собрались из-за смерти их сестры.

– Веспасиан, Тит, Домициан, – перечисляла я про себя. Мне нужно было успокоиться.

– Я собираюсь дословно зачитать документ, который синьора составила с моей помощью. Когда я закончу читать его, буду готов ответить на любые вопросы и замечания. «Я, Эвтерпа Флавиани, родившаяся в Брешии 10 декабря 1929 года, передаю все свое имущество детскому приюту при монастыре в Брешии, которым руководят служанки милосердия святой Марии Крочефиссы Ди Розы. В коробке, которую откроет моя племянница Чечилия Флавиани, – нотариус поднял и показал обувную коробку, – лежат некоторые принадлежавшие мне вещи: я хочу оставить вам то, что, как мне кажется, лучше всего меня характеризовало. Что касается ключа, который лежит в конверте, – нотариус достал из папки почтовый конверт, положил его на стол и опустил на него руку. – Это единственное ценное наследство, которое я завещаю Чечилии».

Прокопий Узурпатор… Грациан… Валентиниан Второй… Нет, кто же был между Грацианом и Валентинианом Вторым? Боже… Прокопий Узурпатор… Грациан… Грациан…

«При одном условии: прежде чем вступить в наследство, Чечилия должна выяснить, что случилось с моим младшим братом Лоренцо, ее дядей. Я доверяю поиски своей племяннице, которой сейчас четырнадцать лет, по нескольким причинам. Одна из них – растущий интерес к истории, который я заметила у Чечилии. Возможно, в будущем она выберет другую стезю, но яблоко от яблони недалеко падает: всем нам нравилось оберегать прошлое, пусть даже жизненные перипетии часто толкали нас в противоположную сторону. Вот почему мне нужен историк, а этим и занимаются историки – ищут правду, причины, по которым жизнь не всегда хороша, и последствия произошедшего.

Удачи, Чечилия. Получи удовольствие, распутывая клубок тайны, которая мучила меня больше пятидесяти лет. Я уверена, что забуду обо всем, но, когда ты найдешь Лоренцо, скажи ему, что я всегда помнила о нем».

Мама взяла конверт, который протянул ей нотариус.

По щекам у нее текли слезы. Она оторвала край конверта и вытряхнула содержимое себе на ладонь. Ее сестры наклонились вперед, чтобы получше все разглядеть, а вот дедушка Беньямино заснул стоя, прислонившись к дверному косяку.

На мамину изящную ладонь упал потускневший золотистый ключ.

– Что это, мама? – спросила я упавшим голосом.

Как же все это странно.

– Ключ от нашего дома в Брешии. Того, где мы родились и где Эвтерпа прожила до конца жизни. Она знала.

– Что, мама? Что знала тетушка Эвти?

Мама улыбнулась мне сквозь слезы.

– Что Лоренцо жив.

Глава 2

Верона, апрель 2005

Не уверена, хочу ли я знать, что внутри.

– Ну же, открывай! Охота глянуть!

Как обычно, меня окружили тетушки, которые вели себя как школьницы. Они заполонили мою комнату, не оставив свободного места, Терпси даже втиснулась под вешалку с моими винтажными жакетами. Я растерялась: не понимаю, ума не приложу, нравится ли мне их участие или оно меня душит? У меня возникло искушение выбросить коробку в окно и сорвать слуховой аппарат. Иногда я специально снимаю его, чтобы остаться наедине с собой.

Когда мама начала догадываться, что со мной что-то не так, и повела меня к врачам, те посоветовали ей родить второго ребенка. Врачи считали, что младший брат или сестра смогли бы заботиться обо мне в будущем и я не осталась бы одна. Мама не знала, как объяснить врачам, что этот вариант для нее отпадает. Я была плодом мимолетного романа, так откуда взяться брату или сестре, разве что мама когда-нибудь встретит мужчину, с которым решится на серьезные отношения. Но я была уверена, что подобная мысль ей претила.

Первое, что помню после операции на правом ухе, – звук текущей воды из крана. Мне разрешили включать и выключать ее целый день. Тети смеялись, видя мое изумление. До операции я думала, что вода льется мне на руки беззвучно. Маму восхищали мои первые реакции. А я хотела сестренку…

К реальности меня вернула изящная белая рука Талии. Кожа у нее мягкая, такая бывает у женщин только в солидном возрасте. Талия полезла в коробку. Но история жизни тетушки Эвти кроется между датами рождения и смерти; в том, что она сделала и не сделала, а не внутри дурацкой коробки.

– Тетя Талия, прекрати.

– Но я хочу посмотреть, что там внутрях!

Я глубоко вдохнула.

– Тетя Эвтерпа, твоя старшая сестра, велела, чтобы я первая открыла коробку. Понятно, тетушки?

– Тогда давай открывай. Посидеть же здесь можно хотя бы? – спросила Талия, надувшись.

– Если она останется, то я тоже! – воскликнули тетя Мельпомена и тетя Терпси, почти хором. Они даже не понимали, о чем шла речь.

Как-то в школе учительница предложила нам сделать капсулу времени. Ей нравились Соединенные Штаты (как же манит перечислить их: Алабама, Аляска, Арканзас…), и перед этим мы выполняли задание с яйцом, как в американских школах. Каждой паре учеников выдавали яйцо, помеченное особым образом, чтобы мы его не подменили. Оно изображало младенца, за которым требовалось неделю ухаживать и следить, чтобы не разбилось. Потом нужно было написать эссе о пережитом опыте.

Меня очень смущают яйца. Нарисуй на яйце лицо – и оно превратится в идеальный череп. Цвет у яйца странный, не могу вспомнить в природе ничего похожего, кроме человеческой кожи. У яиц может быть совсем разная текстура, смотря как их приготовишь. Для домашней пасты их требуется сотня. Мягкие, липкие, нежные и в то же время склонные к самоубийству. Никогда не оставляйте яйцо на столе без присмотра.

Мы с напарницей разбили «младенца» в последний день. Меня не волновала итоговая оценка, я просто старалась его не трогать, а она положила яйцо в пластиковый стаканчик и время от времени на него поглядывала.

В конце концов она его уронила. Помню ее раздраженное выражение лица.

– Учительница заставит нас мыть пол. И точно не поставит пять с плюсом.

Я даже не взглянула на желтую сопливую лужицу. Мне хватило звука, с которым яйцо разбилось. Внутри у меня что-то оборвалось. Дома я безутешно плакала, мама и тети пытались меня утешить, а бабушка Бьянка даже купила упаковку яиц, с которыми я могла обращаться как с младенцем.

Когда я увидела яйца, меня стошнило прямо в постели.

А потом мы собирали с учительницей капсулу времени.

Учительница добыла серебристого цвета капсулу, похожую на те, в которые кладут лекарства, только большую. Она раскрывалась пополам, а когда закрывалась, то по форме напоминала… яйцо.

Мы сложили в капсулу несколько предметов, которые нашли в классе: коробку мелков, фенечку, сплетенную с учителем на уроке труда, несколько рисунков, письмо для учеников начальной школы из будущего, которое мы писали все вместе. Я всего лишь поставила свою подпись, но письмо писали от лица всех. Потом учительница опустила яйцо в яму на школьном дворе и закопала его.

В этот раз меня не рвало, я ощутила только неминуемость смерти.

Теперь пришла пора открыть еще одну капсулу времени. Мне стало нехорошо, совсем нехорошо. Тонкий слой картона отделял меня от прекрасного создания, в котором еще несколько дней назад теплилась жизнь, которое шевелилось, удивлялось самому своему существованию и в то же время прекрасно чувствовало каждое перышко, выросшее из его кожи. Эдакий новорожденный птенец.

– Может, откроем? – Джада зашла ко мне в комнату. Одна из ее тугих крашеных кудряшек раскачивалась у меня перед носом. Мне не оставалось ничего другого, кроме как довериться ей, приехавшей с другого конца света, чтобы стать моей опорой.

Я поставила коробку на постель между нами. Должно быть, она уложила тетушек спать.

– Твоя мама мне все рассказала. У тебя теперь есть дом.

– У нас есть дом, – поправила ее я.

У Джады на глаза навернулись слезы, но она продолжала мыслить ясно. Иногда она напоминает старуху, запертую в молодом теле.

– Подожди. Сначала тебе нужно найти Лоренцо.

Я улыбнулась.

– Нам нужно найти Лоренцо.

Джада вскочила на ноги и закружилась в карибском танце.

– Muito legal![5]5
  Muito legal (порт.) – прекрасно.


[Закрыть] Почему ты сразу не сказала, что тебе нужна помощь?

– Мне казалось это само собой разумеющимся.

Она замерла.

– Большая ошибка, querida[6]6
  Querida (порт.) – дорогуша.


[Закрыть]. А теперь давай все-таки откроем коробку.

– Не уверена, правильно ли я поступаю, открывая в первую очередь ее.

– Что ты имеешь в виду?

Джада снова уселась на кровать.

– Мне кажется, с точки зрения историка нужно опираться на последние достоверные документы, которые у меня есть.

– А какие у нас последние достоверные документы?

Я помолчала пару секунд.

– Завещание тетушки Эвтерпы.

Джада встала и подтянула джинсы.

– Которое, если я не ошибаюсь, ведет нас прямо в Брешию, к монахиням, так?

– Да.

Я взяла копию завещания и прочитала: «Детский приют при монастыре служанок милосердия святой Марии Крочефиссы Ди Розы».

Джада хлопнула в ладоши – один-единственный раз.

– Прекрасно. Тогда вперед, начинай собирать вещи. Мы едем в Брешию.

Мне не хватило духу поднять на нее глаза.

– А как же твоя работа?

– Carinha[7]7
  Carinha (порт.) – малышка.


[Закрыть], – ласково ответила она, – ты историк, предавайся размышлениям, об остальном позабочусь я.

Прежде чем бросить маму дома одну, я включила компьютер и начала искать в интернете Лоренцо Флавиани.

Незадолго до этого я поговорила с мамой.

– Ты знала, что у тебя есть брат?

Новость о моем отъезде расстроила ее, она раздраженно протирала столовые приборы и стаканы.

– Я не это имела в виду, когда говорила, что тебе нужно стать более самостоятельной. Переехать в другой дом, вот так, ни с того ни с сего… для тебя это чересчур, – сказала она, не оборачиваясь. – Но да, я знала, что у меня был брат. Когда он родился, я была совсем маленькой, мне было два, может, два с половиной года… Я была уверена, что он умер во время или сразу же после родов.

– Почему ты никогда не рассказывала мне о нем?

Мама повесила кухонное полотенце на ручку двери и тщательно разгладила на нем складки.

– Не знаю. Может, потому, что не слишком приятно представлять себе мертвого младшего брата, жизнь, которую он мог бы прожить… А может, потому, что его словно никогда и не существовало, по крайней мере для меня, ведь я была маленькой.

– Тетушки никогда не рассказывали о нем?

– Иногда я слышала, как они говорили о Лоренцо. Правда, не очень часто. Эвтерпа в основном отмалчивалась, а когда разговор заходил о нем, она замыкалась, не шла на диалог. Ты знаешь, какой она была.

У мамы на глаза навернулись слезы: она впервые упомянула сестру в прошедшем времени. Впервые осознала, что Эвтерпа отжила отпущенный ей на земле срок.

– Мама, – настаивала я с привычным хладнокровием, – почему тетя не переехала жить к нам со всеми остальными?

Мама легко улыбнулась и ответила, что теперь сомневаться не приходится: Эвтерпа не переехала, потому что ждала возвращения Лоренцо.

Если мамин брат родился через несколько лет после нее, ему должно быть под шестьдесят или около того. Не исключено, что у него есть или была работа, например семейное дело, для которого требовался сайт. Может, дети или внуки Лоренцо создали какую-нибудь страничку.

Нашлась только одна ссылка. Я перешла по ней и обнаружила исследование римского врача-дерматолога лет за сорок. Я написала ему письмо.

«Здравствуйте, я ищу родственника по имени Лоренцо Флавиани; не было ли в Вашей семье человека, в честь которого Вас могли так назвать? Заранее благодарю Вас».

И сразу же получила автоматический ответ: специалист ответит как можно скорее.

Хорошо. Подожду, хотя я не уверена, что ребенок, которого давно считали мертвым, мог вырасти под именем Лоренцо Флавиани.

Онлайн-исследования – прекрасное решение для тех, кто, как и я, сторонится публичных мест, например муниципальных учреждений. Но как историк я знала, что нет ничего лучше расследования на месте происшествия. Так что я продолжила собирать вещи.

На первомайских выходных мы перевезли вещи в дом тети Эвтерпы, то есть в дом бабушки и дедушки.

У Джады мурашки побежали по коже, когда я открыла тяжелую деревянную дверь, ведущую в большую комнату на первом этаже.

Она перекрестилась.

– В этом доме духи водятся, carinha. У них здесь остались незавершенные дела.

Я почти поверила подруге. Казалось, комнату на первом этаже не трогали со времен Второй мировой войны. Я не видела никаких следов присутствия тети. А ведь она жила здесь до прошлой недели. Похоже, что за шумом и болтовней, которыми тетушки наполняли наши дни, скрывались безмолвие и тщательно охраняемые тайны. Теперь они поднимались, как тесто для пиццы, которое мама оставляла в машине летом – отчасти чтобы удивить меня за ужином, отчасти чтобы все ингредиенты лучше раскрылись в тепле старого коричневого «Фиата Уно», раскаленного за день.

Дом стоял на отшибе, и нам потребовалось добрых полчаса, чтобы добраться от вокзала до нужного адреса. Мы волокли за собой чемоданы и наконец оказались в миниатюрном городке, где всё еще работали булочные, мясные лавки, цветочные магазины.

– Какое-то время мы ездили в торговый центр, – рассказал нам владелец небольшого бара на площади, коренастый, красный, почти лысый мужчина в очках с линзами толщиной в два пальца. – Теперь все возвращаются. Молодняк приезжает сюда жить, потому что здесь дешевле. Заглядывает много иногородних студентов.

Во мне будто дернулась стрелка компаса, когда я услышала диалект, на котором говорили в моей семье. Я спрятала улыбку за распущенными волосами и очками. Мы с Джадой тоже представились студентками, забравшимися далеко от дома. Мы решили пока не раскрывать подробностей наших поисков.

– Раз так, – сказал бармен, представившийся как Роберто, – я официально открываю вам счет в моем баре. Студентов обслуживаю в долг. Я знаю, что они не могут платить регулярно, но считаю, что имеют право выпить бокал пива вечером. А еще они привлекают клиентов. В пустой бар прохожие не пойдут.

– Какой странный тип, – заметила Джада, воюя с желтым чемоданом. – Никогда не встречала настолько щедрого бармена.

– Мне стыдно, что мы наврали ему с порога.

– Слишком хороший у него был кофе, чтобы отказываться. На днях вернемся и расспросим его подробнее. А когда все закончится, придем и расскажем правду.

Когда мы пересекали площадь, вымощенную таким светлым камнем, что в солнечном свете его белизна резала глаза, я огляделась. Похожая на хлебную муку пыль вилась в нескольких сантиметрах над землей, в ней терялись контуры площади, на которую выходили магазины и несколько заброшенных зданий.

Мне дома показались красивыми. Интересно, что бы они рассказали, умей говорить? Окна с рваными занавесками как прикрытые глаза, штукатурка на лице облупилась – свидетельство тяжелого прошлого или мяча, который бросал в стену ребенок лет десять назад. А то и все пятьдесят.

На другой стороне площади я заметила пристройку, соединявшую ветхий жилой дом с заброшенной портновской лавкой; на витрине все еще висела табличка.

– Подожди, – попросила я Джаду и, оставив ее с чемоданами, подошла ко входу.

Я вытащила носовой платок, окунула его в фонтан в центре площади, протерла руки и лоб. Разве может стоять такая жара в мае? Синьор Роберто вышел из бара и помахал нам. Цикады хором сливающихся воедино голосов отсчитывали секунды.

Я вспомнила одну из немногочисленных историй, которую рассказывала мне тетя Терпсихора ночами, когда мне не удавалось заснуть, и которая стала одной из моих любимых, – историю о цикадах.

Тетя Терпсихора, тетя Мельпомена и мама в тишине делали уроки за большим деревянным столом со следами сучков. Сестрам нравилось учиться, они не хотели бросать школу. Я никак не могла понять, почему все они очень рано перестали в нее ходить.

Эвтерпа и Талия первыми вышли на работу. В воскресенье днем они помогали бабушке Инес убираться, а потом убегали из дома: Талия гуляла с подругами, Эвтерпа уходила в поля за домом и брала с собой губную гармошку.

Только и всего. Нескольких звуков хватало, чтобы отвлечь сестер от уроков, – даже Терпсихору, которая обожала писать, даже Талию, которая отрывалась от зеркала и выходила во двор, не закончив прихорашиваться. Гармошка Эвтерпы была волшебной. Негромкая мелодия смешивалась со стрекотом цикад, растворялась в сумерках. Она была такой светлой, что у сестер мурашки бежали по коже, рассказывала тетя Терпси. Ей самой хотелось медленно танцевать под нее.

Девочки находили башмаки Эвтерпы у корней яблони. Они слушали сестру. Кто-то сидел в высокой траве, кто-то бродил вокруг дерева, собирая одуванчики, Терпси танцевала. Цикады подыгрывали Эвтерпе.

В пристройку вела темная, сливающаяся со зданием деревянная дверь, которая слегка выпирала наружу. Она была похожа на буфет или длинное заколоченное окно. В центре двери виднелись очертания закрытой квадратной задвижки, сантиметров тридцать в ширину и высоту.

Я протянула руку, мне хотелось коснуться необычного здания на площади, где тишину нарушали только ранние цикады. Но в последний момент испугалась, как пугаюсь, когда меня обнимают. И не стала ее трогать.

Звук, с которым дверь заскребла по полу, эхом прокатился по комнате на первом этаже. Мы стояли с чемоданами на пороге, вдыхали запах пыли и гари. Нас обдало волной прохлады, прокатившейся по ногам и рассеявшейся до того, как она добралась до улицы.

Мы вошли внутрь, ступая с несвойственной нам осторожностью на яркий прямоугольник солнечного света, падающего на пол из открытой двери. Через заколоченное несколькими досками окно слева от входа тоже проникали лучи, исчезающие в тишине комнаты. Джада перекрестилась.

На противоположной стене угадывались очертания французского окна, но вместо стекол были вставлены крупные листы фанеры.

– Неужели ты совсем ничего не помнишь про дом? – спросила Джада. – Я имею в виду, может, ты помнишь, как вы приезжали сюда, когда ты была маленькая, или видела какие-нибудь фотографии?..