Текст книги "Под цикадным деревом"

– Не знаю. Мы не бывали здесь лет пятнадцать. И тетя не любила фотографии. Кажется, я помню лестницу. И запах гари.

Я показала на огромное темное пятно на стене рядом с французским окном.

– Оно всегда здесь было.

Джада подошла ближе и принюхалась к стене.

– Пожар?

– Без понятия. Мне никогда не рассказывали.

Небольшой коридор вел в комнату поменьше: мы с Джадой решили, что здесь спали тети и моя мама в детстве, потому что там стояли две двуспальные кровати и две облупленные прикроватные тумбочки.

Достаточно ли места для пяти девочек? По тем временам – да. Обстановку дополнял высокий, во всю стену шкаф. Наверное, хозяйки комнаты часто ссорились, пытаясь ужиться вместе.

Они попробовали украсить комнатку, прикрепив к обветшалым деревянным изголовьям пять желтых ленточек, которые всё еще висели на своих местах. Я не тронула их. Испугалась, что рассыплются от прикосновения.

В большой комнате не было мебели, только основание кровати, изгрызенный термитами стул, такой же, как в детской, и сервант без посуды. На бежевой стене, у которой он стоял, бледнела тень. Громадный камин, выложенный камнем внутри и снаружи, был черен, из его холодного жерла свисала почерневшая цепь.

В комнате было два окна. Одно, заколоченное выцветшими деревянными досками, выходило на улицу. Другое, французское, было закрыто большими листами фанеры. Джада с легкостью убрала их, и мы увидели то, что когда-то, наверное, звалось внутренним двором.

– Здесь, скорее всего, был туалет, – строила я догадки, выйдя наружу. Высокие многоквартирные дома теснились на месте прекрасных полей, куда Эвтерпа когда-то убегала играть на губной гармошке.

Из комнаты девочек наверх вела очень шаткая деревянная лестница, которая упиралась в квадратный люк. Я впервые увидела чердачный люк, или мне так показалось, ведь на самом деле я бывала в доме прежде. В детстве мама брала меня в гости к тете. До меня дошло, что вот уже много лет я не ездила сюда по собственному желанию. Сердце болезненно сжалось от чувства вины, которое неотступно сопровождало меня здесь.

Мы поднялись на второй этаж, опасаясь, что ветхие ступени провалятся. Казалось, мы оскверняем древний дом своими кроссовками. Мы с Джадой вместе толкнули крышку люка, и она с грохотом упала на полированный плиточный пол. Забравшись на чердак, я поняла, что именно здесь тетя и жила, в маленькой комнате с покатым потолком. Я обвела взглядом кровать, кухоньку, разбросанные повсюду стопки книг, вешалку – точь-в-точь как у меня дома, – на которой я развешивала куртки. Несколько полок пустовало, обувь Эвтерпы была аккуратно расставлена в коробках вдоль стены рядом с люком. Над идеально заправленной кроватью чердачное оконце, еще одно низенькое окно было занавешено белоснежными шторами. В крошечную ванную комнату, отгороженную гипсокартонными стенами, умудрились втиснуть все необходимое, даже стиральную машину, на которой тетя разложила расчески, свежевыстиранные полотенца, красную помаду и телесного цвета лак для ногтей.

Тетя не оставляла ни пылинки внизу; столь же осмотрительно и рачительно она следила за комнатой, в которой жила. Как она сумела убедить рабочих провести электричество и поставить сантехнику в таком ветхом доме? А как она каждый день лазила на чердак и закрывала люк? Для этого нужно столько сил…

И снова я поймала себя на мысли, насколько отличаюсь от них, от женщин своей семьи. Я никогда в жизни не держала в руках тряпку, никогда бы не взвалила на себя такую ответственность – ремонтировать ветхий дом и жить в нем. Но это был их дом.

Вслед за Джадой я поставила чемодан на пол.

– Думаю, мы можем пожить здесь некоторое время, правда?

Я открыла кран. Вода не текла. Прощай, родное журчание. Тетя что, забыла оплатить последний счет?

– Купим абонемент в бассейн, пока воду не включат, – Джада хорошо меня знала и попыталась приободрить. – А на ужин сегодня поедим пиццу!

Доставщик пиццы постучал в тяжелую деревянную дверь в тот момент, когда у меня зазвонил мобильник. «Мама».

– Обживаетесь там?

– Привет, мам. Да, можно и так сказать. Сейчас поужинаем и будем ложиться спать.

– Я говорила, что вам нужно взять с собой матрасы.

– У нас надувные. Как там тетушки?

Я слышала, как Талия что-то кричала, похоже, она хотела поговорить со мной, но мама приструнила ее на диалекте.

– Сядь! А то немцы придут!

– Мама, не пугай ее немцами, ну правда!

– Извини. Если я ее не припугну, она не даст мне ни секунды покоя.

Не думаю, что мама сочла мою затею сорваться в Брешию хорошей. Она бы предпочла, чтобы я сначала закончила писать диссертацию… Или еще что-нибудь в этом духе.

– Ты справляешься с магазином?

– Заглядываю туда время от времени. Я беру меньше заказов и сократила рабочие часы.

– От истории с Лоренцо слишком много проблем…

– Ты правильно сделала, что поехала, Чечилия. Возможно, ты бы здесь справилась лучше меня, но… я с тобой.

Я улыбнулась.

– Не совсем так.

– Ты знаешь, что у меня не очень хорошо получается поддерживать на словах. Я смущаюсь, и толку от меня никакого.

«А еще скрываешь проблемы или веришь, что справишься с ними». Я промолчала. Джада вернулась и поставила коробки с пиццей на крошечный обеденный стол тетушки.

– Ну ладно. Не буду отвлекать от ужина. Держи меня в курсе.

– Ты тоже. Я в мгновение ока вернусь, если понадоблюсь вам.

– Не переживай. Спокойной ночи, милая. Передавай привет Джаде.

– Да. Спокойной ночи. А, мама… Кай приедет в четверг.

– Я знаю. К несчастью.

– Будь с ним вежливой. И, мама… как пожелать спокойной ночи по-гавайски?

– Buenas noches[8]8
  Buenas noches (порт.) – спокойной ночи.


[Закрыть].

– Мама!

Она повесила трубку.

– Мама передает тебе привет, – сказала я Джаде, аккуратно разделяя разрезанную на кусочки «маргариту». Джада жевала третий кусок.

– Grascie[9]9
  Grascie (порт.) – спасибо.


[Закрыть].

– Завтра нужно будет сходить в магазин.

– Я со всем разберусь. Ты иди в районную администрацию, а я заскочу в новый торговый центр, который мы заметили из поезда, и куплю продуктов на неделю.

Мы закончили ужинать и надули матрасы. Никто не пожелал спать на кровати Эвтерпы. Взявшись за зубные щетки, мы обнаружили, что привезли с собой только упаковку газированной воды. Пришлось полоскать рот газировкой.

Наконец Джада уснула, и я смогла немного побыть одна. Стараясь не шуметь, я встала с матраса и отправилась на кухню. Мне бы хотелось сдержаться, но не вышло: я успокаиваюсь, когда пересчитываю предметы, поэтому в голову пришла мысль, что можно составить опись вещей, которые тетя Эвтерпа хранила на чердаке. Предметы обихода семидесятипятилетней синьоры обладали удивительным очарованием, и на миг я задалась вопросом, что найдут среди моих вещей лет сто спустя и что подумают о девушке, которая одевалась в старье, хранила незаконченные списки и коллекцию странных маленьких пластинок, музыкальных дисков с этнической музыкой, умолкшей до скончания веков.

Я начала с кухни, надеясь избавиться от навязчивых мыслей, и мне показалось, что я вернулась домой: в первом из медленно выдвинутых мной ящиков оказались инструменты для приготовления свежей пасты, нож для пиццы, короткая скалка и мерные ложки. Скорее всего, последними не пользовались: женщины в моей семье всегда замешивали тесто на глаз – то ли считали, что делать измерения ниже их достоинства, то ли полагались на опыт. Мука, соль… они зачерпывали их умелыми руками и не ошибались в пропорциях.

В мусорном ведре под раковиной лежали упаковки последних продуктов, купленных тетей: коробка из-под яиц, пакет из-под муки, банка из-под йогурта. В шкафах я нашла полпакета сахара, прихваченного красной бельевой прищепкой, и две нетронутые банки абрикосового джема. Тетя Эвтерпа всегда готовила поразительно вкусный джем. Уверена, даже Кай бы не устоял.

В ванной комнате над стиральной машинкой висел шкафчик, в который мы не заглядывали. Я подумала, что в нем стоят какие-нибудь чистящие средства… Нет, «какие-нибудь» – мягко сказано. В шкафчике нашлось не меньше десятка одинаковых бутылок с кондиционером для белья и столько же упаковок лимонного «Мистера Пропера». Такое случается с людьми, чья память постепенно угасает. Они теряются в повседневности, идут в магазин, приносят покупки домой, забывают о них, и так по кругу. Тетя Эвтерпа, должно быть, тысячу раз включала эти два средства в список покупок…

Я закрыла шкаф. Невыносимо смотреть на нетронутые бутылки кондиционера с ароматом ванили, которые хранились в тишине тетушкиного дома.

Второй этаж был освещен красивой луной, доросшей до трех четвертей. Проходя по нему, я внезапно осознала, что, когда тети были маленькими, чердак, наверное, использовали как хранилище или кладовую. Я полистала книги, сложенные вдоль длинной стены. Женщины в моей семье всегда любили читать. Эвти заражала других огнем, горевшим у нее внутри: любовью к поэзии, музыке. Политика? Здесь было много книг, написанных известными деятелями истории Итальянской Республики и иностранными авторами. Кем бы ты выросла, тетя, имей ты такую комнату в детстве?

Я выглянула из низкого окошка. Улица была пустынна, ее затопило сумраком, темным, как течение ночной реки. Снаружи, на оконном отливе, который на деле оказался всего-навсего доской, приколоченной горизонтально к краю, что-то лежало: маленький ржавый ключ. Тетя Эвтерпа, зачем тебе понадобилось прятать ключ за окном на втором этаже?

Глава 3

Брешиа, май 2005

В приюте при монастыре не принимали посетителей по утрам, так что я отправилась в муниципалитет.

В автобусе все места были заняты, пришлось стоять. Жаль. После первой ночи, которую я провела на надувном матрасе, спина болела.

Много раз повторила список римских императоров, но снова забыла, кто правил между Грацианом и Валентинианом Вторым.

Я вышла за пару остановок до площади Пьяцца делла Лоджия. Прошла под арками палаццо, и в окнах районной администрации отразилась девушка в старомодных джинсах и с русыми волосами, немного взъерошенными с одной стороны.

– Ты не взяла с собой расческу, зато дурацкие старушечьи очки не забыла. Не понимаю, на что они тебе, у тебя прекрасное зрение, – раскритиковала меня утром Джада.

– Они не старушечьи, а в стиле пятидесятых годов. И мне нужны очки.

– Ты не близорукая.

Я поправила очки на носу, испугавшись, что Джада сорвет их и сломает раз и навсегда.

– Так я чувствую себя увереннее.

В приемной была небольшая очередь. Почти все ожидавшие – африканцы примерно моего возраста или чуть старше. Пара с маленькой девочкой в коляске изучала документы и обсуждала девичники и мальчишники.

Признаться, я впервые оказалась одна в районной администрации. Раньше со мной всегда ходила мама или кто-то из тетушек. К счастью, номер талончика высвечивался на большом табло красными цифрами. Свою очередь я не пропущу.

Номер сорок пять, это мой. Я подошла к прозрачному пластиковому экрану, отделявшему посетителей от сотрудников.

Белокурая женщина вводила данные в старый компьютер, постукивая по клавишам пальцами с длинными накрашенными ногтями. Она не обращала на меня внимания по меньшей мере семьдесят семь секунд.

Я дождалась, пока она заметила меня. Потребовать внимания вслух было бы не в моем духе.

– Говорите.

– Здравствуйте, надеюсь, вы поможете мне.

– Коли сумею, – ответила она на диалекте. – Говорите.

– Надеюсь, да. Мне нужны свидетельства о рождении и смерти. Точнее, два свидетельства – одно о рождении и одно о смерти.

– Родственники?

– Извините?

– Свидетельства, они ваших родственников?

– Да… Родственников, моих бабушки и дедушки, Бьянки Берга и Беньямино Флавиани. Она родилась в 1912 году и…

– Слишком давно, – перебила меня сотрудница, тут же протянув руку к кнопке, чтобы вызвать следующего посетителя.

– Что значит «слишком давно»?

– Здесь хранятся свидетельства тех, кто родился после 1950 года.

– А остальные?

– Остальные хранятся в бумажном виде. Вам нужно подняться на последний этаж, в государственный архив. Дверь рядом с земельным кадастром. Номер сорок шесть, проходите.

В архиве работал юноша, сразу же засуетившийся при виде меня. Он оказался приветливее женщины из администрации, даже предложил мне кофе. Я согласилась, хотя и почувствовала себя неловко. Мой страх показаться невежливой способен пересилить даже мое беспокойство. Скажем так, эти два чувства питают друг друга, поэтому я всегда на грани панической атаки.

– Значит, ты восстанавливаешь свое генеалогическое древо. Здорово, – похвалил меня юноша, садясь за стол. – Посмотрим, что удастся найти. Повтори, пожалуйста, фамилии.

– Берга и Флавиани.

Лука – его имя я прочитала на бейдже – выудил из огромного, тяжелого на вид ящика папку высотой сантиметров двадцать. Он поставил свой кофе рядом с папкой. Мне это не очень понравилось, но он, похоже, разбирался в своей работе, и мне не хватило смелости сказать хоть слово против.

Я смотрела, как он перелистывал пачку свидетельств крупными ловкими руками. Он нашел разделы с буквами «Б» и «Ф» и на несколько минут исчез в комнате за его рабочим местом. Он плохо ходил, раскачивался туда-сюда при каждом шаге. Что же с ним случилось?

Юноша вернулся с несколькими пожелтевшими листами бумаги, заполненными от руки.

– Ну вот. Бьянка Берга, 12 декабря 1912 года. Четвертый ребенок Инес Станьеллини и Ламберто Берга. Свидетельства о смерти нет.

– Оно хранится в нашем муниципалитете. Она скончалась в 2003 году.

– Долгожительница. Беньямино Флавиани родился 30 марта 1912 года. Они были ровесниками. Его свидетельства о смерти мне тоже не удалось найти.

– Он тоже долгожитель. Но меня больше интересуют свидетельства о рождении их детей.

– Конечно. Вот они: Эвтерпа Флавиани, 1929 год… первый ребенок. У твоих бабушки и дедушки дети родились рано, ты знала?

– Честно говоря, никогда не задумывалась.

– В тридцать втором году родилась Талия Флавиани, – Лука складывал на стол разнообразные свидетельства, которые вытаскивал из архивных папок, – а затем, в тридцать пятом году, малышка Мель… Мельпо…

– Мельпомена.

– Она самая. Какие странные имена.

– Это имена муз, богинь искусств в Древней Греции.

– Интересно, – Лука улыбнулся из-под легких очков.

У меня глаза разбежались. Я повертела свидетельства в руках.

Не хватало нескольких документов.

– Да, вот свидетельство о рождении Терпсихоры Флавиани, 1939 год, и Урании Флавиани, 1943 год.

– Она моя мама, – уточнила я. И зачем я это сказала?

– А, она ровесница моего отца. Кажется, ты гораздо моложе меня…

– Мне двадцать два.

– Так и есть. Мне двадцать девять…

Стало до смерти неловко. Хотя для первого раза в таком месте я неплохо справлялась.

– Должно быть еще свидетельство о рождении Лоренцо Флавиани, – пробормотала я.

– У них был еще один ребенок?

– Да, шестой.

– Твой дядя.

Никто прежде не называл его так.

– Посмотрим, что с ним случилось…

– Думаю, они назвали его Лоренцо, но не уверена, что его успели крестить. Не знаю, важно ли это.

– По тем временам важно. Я проверю, но, если ничего не найду, тебе придется сходить в приходской архив.

Лука снова исчез. Он был одет в красивые брюки защитного цвета, совершенно не подходившие к его серой рубашке. Он выглядел так, будто попал сюда прямиком из девяностых, что мне понравилось, а это странно.

Но сейчас не время для подобных мыслей.

– Увы, других документов нет. Попробуй обратиться в приход, там может храниться свидетельство о браке твоих бабушки и дедушки, если оно тебя интересует. Или свидетельство о составе семьи.

– Конечно. Спасибо. Разве не здесь должны храниться свидетельства о браке?

– Обычно здесь они и хранятся, но не в твоем случае. Когда твои бабушка и дедушка поженились?

– Точно не знаю.

– Скорее всего, они венчались до рождения первой дочери, правда? Но в двадцать девятом году они были несовершеннолетними, поэтому для вступления в брак им требовалось согласие родителей и священника. Может быть, поэтому свидетельство хранится в приходе.

– Хм, логично. Спасибо.

Лука откопировал мне свидетельства. Я взяла их и поспешила выйти из кабинета.

– Послушай…

– Да?

Лука нагнал меня в дверях.

– Не хочу показаться навязчивым, но мне стало любопытно, часто ли ты бываешь в баре «Безмолвный»?

– «Безмолвный»?

Он дотронулся до своего уха и объяснил, что так называется бар для глухих.

– Он здесь, в Брешии, в районе Карриоле. Я просто подумал…

Черт. Вот почему он так жестикулировал, когда я поднялась на этаж с земельным кадастром. Он заметил слуховой аппарат. А я решила, что понравилась ему, наивная.

Бар «Безмолвный». Даже бар для глухих здесь есть. Он, наверное, решил, что я калека. Мы с Джадой живем в районе Карриоле, в доме бабушки и дедушки. Почему я не заметила этого бара? На вывеске бара Роберто ничего такого не написано. Честно говоря, и вывески-то не припомню.

Я раздраженно шагала к приходу. Почему все ведут себя со мной иначе? Беспокоятся, что я не услышу, не пойму. Никто не видит, что нет ничего хуже излишне внимательного отношения.

Я добралась до церковного двора и позвонила. Низенькая синьора в темном платье и гольфах впустила меня и проводила к приходскому священнику.

Он оказался высоким мужчиной около пятидесяти пяти. Я попросила у него свидетельство о венчании бабушки и дедушки, Бьянки Берга и Беньямино Флавиани. Лучше начать с малого, а потом при необходимости уточнить, что бабушка была несовершеннолетней, когда родилась тетя Эвтерпа.

– Мне понадобится ваше удостоверение личности, – сухо сказал священник.

Бюрократия в церкви была почище, чем в районной администрации. Я показала ему свои документы.

– Чечилия Флавиани. Ищете родственников по отцовской линии?

– Нет, по материнской.

Приходской священник разглядывал меня, обмахиваясь моими документами.

Похоже, ему не понравилось, что я ношу фамилию мамы. Но в конце концов он встал и позвал дона Армандо, священника на пару лет старше меня. Он попросил его подняться наверх, где, как я предположила, находился архив, и поискать свидетельство о венчании.

– Еще мне понадобится свидетельство о рождении и смерти Лоренцо Флавиани, шестого и последнего ребенка Бьянки Берга, – уточнила я. Мне не хотелось гонять дона Армандо дважды.

– Синьорина Флавиани, – сказал приходской священник, усаживаясь напротив меня, – не знаю, зачем вам нужны свидетельства…

Я и ему поведала полуправдивую историю о семейном древе. Добавила, что учусь на историка. Может, он будет обо мне лучшего мнения.

– Я понял. В таком случае попробуйте посвятить себя чему-то другому. Существуют интересные темы для исследования, которые таят в себе меньше… сюрпризов, чем те, что касаются происхождения. Просто советую…

Молодой священник вернулся в кабинет прежде, чем я успела ответить что-нибудь колкое. Хотя все равно бы ничего не придумала. Знаю себя.

– Я ничего не нашел, – сообщил нам дон Армандо. – Ни свидетельства о браке, ни свидетельства Лоренцо Флавиани. Вы уверены, что ваши родственники жили здесь?

Я не знала, что и думать. Приходской священник и дон Армандо строили предположения: пожар в приходе в 1976 году, небрежность архивариуса, война…

– Касательно свидетельства о браке, есть и другой вариант, – с заметной неприязнью сказал приходской священник. – В то время венчание могло не состояться, потому что приходской священник не дал согласия. Сколько детей, вы сказали, у них было? У синьора и синьоры Флавиани?

– Шестеро, – ответила я, глядя ему в глаза, и залилась краской. Ему не удастся меня унизить.

Я была разочарована и расстроена. Мне не нравился его вариант. Могло ли так произойти, что бабушка и дедушка родили тетушек и маму вне брака, между 1929 и 1945 годами? И почему им разрешили пожениться?

– Вы можете хотя бы показать, где могила Лоренцо?

– Был ли он крещен? – спросил приходской священник.

– Что? – переспросила я, облокотившись на стол и слегка повернув голову в его сторону.

– Крещение. Он был крещен или не был? – повторил тот на диалекте.

Окей, дружище. Теряешь терпение, ясно…

– Я так не думаю, нет.

Он устало вздохнул.

– Значит, и могилы нет. Может быть, его похоронили около дома ваших бабушки и дедушки, в саду… Поищите там.

Боже мой. Я никогда не думала, что могу найти тело моего маленького дяди на заднем дворе. Рядом с туалетом. Не может быть. Бабушка Бьянка не допустила бы подобного.

Я снова вышла на улицу и успела отойти метров на десять от прихода, когда услышала, что меня окликнули.

– Синьорина, подождите!

Я обернулась. Дон Армандо бежал за мной, его черная ряса развевалась, в руке он держал пожелтевший лист.

– Вы забыли про свидетельство о составе семьи. Лоренцо, шестой ребенок, в нем не указан. Позвольте дать вам совет: сходите в полицию и спросите о своем дяде. Если информации о нем нет ни здесь, ни в администрации, значит, с ребенком что-то случилось и вмешалась полиция.

Я ошарашенно поблагодарила его.

– Не за что, – ответил он, поворачивая назад. – Я сам учился на историка. И не стал бы останавливаться из-за страха обнаружить нечто неожиданное. – Он задержался на пороге прихода и помахал мне. – Напротив. Именно поэтому я бы продолжил поиски.

Попасть в участок можно было только по предварительной записи.

Я записалась на следующую неделю.

Когда я вернулась домой, время подошло к обеду. Джада раскладывала пасту, сваренную в негазированной бутилированной воде. Она со всем разобралась, купила кофе, зубную пасту, салат, бумажные полотенца…

– Ну что? Узнала что-нибудь? – спросила она из клубов пара от горячей пасты.

– Вроде того. Похоже, бабушка и дедушка не были женаты.

– Ну разумеется. В вашей семье никто не вступал в брак.

Я села за маленький раскладной столик.

– Да, но для того времени это было нетипично. А потом я встретила одного сотрудника в администрации…

Джада протянула мне пластиковую вилку. Мы обе избегали пользоваться вещами тети Эвтерпы.

– Он симпатичный?

– Откуда мне знать? Он просто рассказал, что в нашем районе есть бар для глухих. «Безмолвный».

– Это парня так зовут? Muito legal[10]10
  Muito legal (порт.) – очень мило.


[Закрыть].

– Нет, зовут его Лука. Я про бар.

– Он пригласил тебя?

– Вот и нет. Он понял, что я глухая, и указал на мое место.

– Сходим.

– Куда?

– В бар «Безмолвный».

– И не подумаю.

– Занимайся своими поисками. Об остальном…

Приют при монастыре находился на одной из улиц, по которой можно дойти к площади с баром Роберто.

Я прошлась перед ним: вывеска в самом деле была, но без названия, просто «бар». Зато на витрине разобрала мелкую и незатейливую надпись – «Безмолвный». Еще рано, в это время на площади были только мы с цикадами. Хотя за витриной кто-то возился. Роберто, наверное, отдыхает. В баре расставляла столы брюнетка с волосами до пояса. Руки ее были сплошь покрыты татуировками. Она шустро лавировала между стульями, собирая со столов чашки и салфетки. Я смотрела, как она загружала маленькую посудомоечную машину и подавала пар в кофеварку. Какая она рукастая. Я в самом деле так считала. Сама я не смогла бы работать бариста. Точно не бок о бок с такой умелицей. Она не стала бы дружить со мной.

Девушка заметила меня. Она подняла ко рту кулак, вытянула большой палец и мизинец, словно показывая гавайский жест «шака». Жестом она спрашивала, не хочу ли я выпить. Я бы не отказалась, но взгляд незнакомого человека заставил мое сердце забиться как сумасшедшее. Я покачала головой и отошла от витрины.

На первом этаже приюта не было окон, только большая солидная дверь, старинная, с резьбой: здание всем своим видом давало понять, что произошедшее в его стенах навечно здесь и останется. Не допытывайся так усердно, здесь тебе ничего не расскажут, здесь секреты хранят в тишине…

Монахиня, открывшая дверь, наверное, была той самой, с которой я разговаривала по телефону, записываясь на прием. Я узнала ее по слегка визгливому голосу. Пожилая монахиня, проходя мимо, зашипела на меня, чтобы я говорила тише.

– Я думала, вы монахини-отшельницы, – сказала я. Быт монахинь всегда привлекал меня, в нем было особое очарование, но себе такой жизни я не хотела. Монашество идеально для человека с некоторыми… скажем так, проблемами в общении с людьми. Я почувствовала запах затхлости и поношенных вещей. Они невыносимы даже для того, кто изучает историю.

– Мы не отшельницы. А шепотом говорим, потому что матери-настоятельнице нездоровится. Ей почти восемьдесят лет, не стоит ее беспокоить, – сдержанно ответила монахиня.

Она провела меня мимо пустой столовой. Я ступала в армейских ботинках по полу, выложенному плиткой цвета яичной скорлупы, и мои шаги гулко отдавались в комнате. Мне стало неловко, и я попыталась идти тише. Монахиня шла почти бесшумно.

Мы уселись в низкие кресла с деревянными подлокотниками. Мне не предложили даже стакана воды. Монахиня оставила дверь из матового стекла открытой. Другие сестры скользили мимо, как призраки, только одна африканская монахиня шагала немного тяжелее; она улыбнулась мне.

– Итак, вы синьора Флавиани, верно? Я сестра Клаудия. Отвечаю за связи с общественностью. Чем я могу вам помочь?

Кресло было неудобное, я сползала вглубь. Пришлось сесть на самый краешек, чтобы показать ей завещание тети Эвтерпы.

– Что ж, недавно я похоронила свою старшую тетю, Эвтерпу Флавиани…

– Мир ее праху.

– Эм, да, спасибо. Я говорила вам, что тетя оставила все свое имущество… вам, вот, видите, что здесь написано?

Сестра Клаудия даже не взглянула на завещание.

– Синьора Флавиани, люди часто отписывают нам свое имущество, прежде чем воссоединиться с Господом. Вы пришли обжаловать завещание? Если синьора понимала, что делала, и завещание заверил нотариус, ничего нельзя исправить.

– Нет, нет! Я пришла не оспаривать завещание!

Монахиня, кажется, успокоилась.

– Я просто пытаюсь понять, почему тетя выбрала именно вас. Она никогда не была религиоз…

Монахиня снова напряглась. Она вздохнула.

– Ее имя ни о чем вам не говорит? Может, она проводила здесь время, помогала…

– Как, вы сказали, звали вашу тетю?

– Эвтерпа.

– Необычное имя. Я бы запомнила, если бы она была среди помощников. Вы же понимаете, я поддерживаю связи с общественностью.

– Да, понимаю. Вы не знаете, что еще могло связывать тетю с приютом? Нет ли у вас каких-нибудь документов, чтобы проверить… Может, моя тетя хотела стать монахиней еще в детстве и никому не говорила.

При этих словах я чуть не рассмеялась. Я не сдержалась, и губы растянулись в улыбке. Тетя Эвтерпа – монахиня… Ну вот, теперь сестра Клаудия смотрит на меня с явным неодобрением.

– Вряд ли. Как бы то ни было, у нас не хранятся записи о мирянах. Только о послушницах. Если бы ваша тетя в какой-то период своей жизни была послушницей, вы бы знали об этом, не так ли? Разве что…

– Что? Прошу вас, скажите.

Монахиня разгладила юбку своего одеяния, словно черными птичьими крыльями окутавшего кресло, на котором она сидела.

– Вам известно, что наш монастырь принимал брошенных детей. Возможно, ваша тетя попала сюда младенцем, а потом ее удочерили.

– Нет. В ее свидетельстве о рождении не указано, что она осиротела, или что ее родители неизвестны, или что ее удочерили.

– Все так. Но если у вашей тети обычное свидетельство о рождении… – В комнате повисло тяжелое осознание, сгустившееся над моей головой. Я оглянулась по сторонам, сестра Клаудия ожидала, когда я закончу задавать вопросы, – очевидно, ее терпение было уже на исходе.

Комната, в которой мы сидели, была совсем маленькой, всего несколько квадратных метров, но тот, кто ее спроектировал, оставил место для небольшого камина. За монахиней виднелась темная дверь. У другой стены стоял изогнутый деревянный комод… Где-то я уже видела нечто подобное.

– Вы смотрите на колесо подкидышей. Встречали когда-нибудь такое раньше? Это одно из старейших в Италии, оно перестало работать одним из последних.

– Колесо подкидышей? Что это?

Монахиня указала на странный комод.

– Скажем так, колесо – это механизм, через который в приют попадали брошенные дети. Семьи, которые желали отказаться от младенцев, открывали дверку и клали их внутрь, видите? Затем звонили в колокольчик, чтобы сестры знали, что принесли подкидыша.

– Подкидыша?

– Да, младенца, от которого отказались. Зачастую их приносили ночью, поэтому монахиням нужно было как можно скорее забрать ребенка из колеса, иначе он бы умер от холода. Послушница, которая принимала детей, приходила сюда, крутила колесо и забирала малыша.

– А мать?

– Мать уходила, оставаясь неизвестной.

– И как долго ребенок жил у вас?

– Когда я родилась, приют существовал уже много лет, так что я мало знаю о том, как велись дела в то время. Сестра Роза могла бы рассказать, как протекала жизнь в приюте, когда колесо подкидышей работало.

– Могу я с ней поговорить?

– Сестра Роза – наша мать-настоятельница. Как я уже говорила, ей сейчас нездоровится. Кроме того, я не понимаю, зачем вам информация о брошенных детях. Мне кажется, что с вашей тетей дело обстоит иначе…

Я встала с кресла, одновременно взволнованная и окрыленная.

– Пожалуйста, разрешите мне поговорить с сестрой Розой.

– Синьора Флавиани…

– Я ищу своего дядю Лоренцо. Считалось, что он умер, но что, если его подкинули в монастырь? В это колесо подкидышей приносили детей из района Карриоле, так?

– Да, но…

– Я живу здесь. Я приехала на некоторое время в дом бабушки и дедушки, родителей Эвтерпы, а дом находится недалеко отсюда, наверное, метров триста-четыреста… Кто-то мог похитить Лоренцо – ну да, его похитили и подкинули!

Сестра Клаудия вскочила на ноги.

– Синьора Флавиани, говорите тише!

– В чем дело, Клаудия?

Из коридора, откуда мы пришли, медленными, выверенными шагами к нам направлялась полная бледная монахиня с лихорадочно блестящими глазами.

– Мать-настоятельница, зачем вы встали? Вам не следует покидать свою келью. Ох, Господи, дай мне сил…

– Поминаешь Его всуе? Не тревожь Господа из-за старухи, которую нужно уложить в постель.

Мать-настоятельница махнула темно-красной, почти черной клюкой перед сестрой Клаудией, которая взяла ее под руку и повела, а точнее потянула, в коридор. Но сестра Роза успела заметить меня. Ее глаза, полные печали, вспыхнули так же лихорадочно, как минуту назад, и она пригвоздила меня к креслу изумленным взглядом.

– Эвтерпа!

Я подскочила к матери-настоятельнице, едва дыша, и попыталась заговорить с ней через плечо Клаудии.

– Я ее племянница! Вы знали ее?

– Эвтерпа! Эвтерпа! Подруга моя…

Сестра Роза только и делала, что звала тетушку по имени; я шла за ней и повторяла свой вопрос.

– Вы знали ее? Вы ее знали?

Сестра Клаудия оттолкнула меня, на помощь ей пришла другая монахиня, и Розу практически уволокли прочь. Она продолжала звать Эвтерпу.

– До свидания, синьора Флавиани, – холодно попрощалась сестра Клаудия. – Вы знаете, где выход.