Текст книги "Физиогномика и выражение чувств"

Ребенок, дитя, молодой человек и старик могут испытывать одно и то же страдание или одинаковое нравственное огорчение, но какая разница между их выражениями!

Мимика ребенка отличается преимущественно чрезмерною напряженностью и бедностью форм. Мозговые полушария еще слабы; рефлекторные движения проявляются в выразительных мышцах внезапными сокращениями, которые не умеряются и не сдерживаются ни самолюбием, ни рассудком, ни какими-либо иными высшими психическими энергиями, берущими свое начало из серого вещества передних долей головного мозга. И смех, и плач тут одинаково порывисты, а потому детская мимика сходна с мимикою обезьяны или негра. Ни малейших оттенков, никаких особенностей – ничего ровно здесь нет, кроме нестройного сокращения и расслабления мышц. Распределение психической работы, которое в этом возрасте находится еще в зародыше, играет в мимике столь же важную роль, как и во всех других случаях.

Крайняя скудость детской мимики главным образом обнаруживается малочисленностью жестов руки и кисти руки, сопровождающих и дополняющих выражение лица. Посмотрите, каким ничтожным числом жестов сопровождается речь ребенка в возрасте трех или четырех лет, и вы увидите перед собою портрет дикаря, который плохо подчеркивает главные части своей речи и слабо оттеняет различные степени своего волнения. У детей очень умных раннее появление сложного жеста обыкновенно вполне совпадает с большим развитием энергии мышления.

Таблица 6

^{Различные выражения: а – кокетство, б – смелость, в – страх, г – сострадание, д – внимание, ж – неустрашимость, з – висельник.}

Между тем, сила воли сказывается уже в самом раннем возрасте в форме сильной напряженности выражения. В возрасте, занимающем середину между ранним детством и юностью, мало помалу развивается деятельность мозговых полушарий и начинает обособляться и вырабатываться работа мышц лица и конечностей. В этом возрасте у ребенка замечаются даже полутона иронии, недоверия, подозрения, и его мимические мышцы, уже привыкшие подчиняться головному мозгу, лучше повинуются воле и усмиряются психическим влияниям высшего порядка.

У людей низшей расы, а в расах высших – у тупых личностей эта переходная мимика в таком виде и остается навсегда. Вообще, впрочем, у юноши впечатления еще весьма сильны и весьма бедны оттенками, а под влиянием сильных волнений у него часто еще выступают беспорядочные порывы животного, которое живо чувствует, но мало рассуждает.

Молодой человек достигает уже полного равновесия между силою и богатством выражения. Его мимика уже представляет нам самые красивые и самые полные выражения, соответствующие его сильным душевным волнениям и повышенной восприимчивости, и в то же время энергетически обуздываемые волею.

Биолог и художник должны ревностно собирать материалы для мимических картин из этого именно возраста, так как мимика выступает здесь в полной своей силе и в то же время очень богата формами и красками.

Мало-помалу преобладающее развитие передних долей головного мозга берет верх и обуздывает рефлекторные движения; разум и воля укрепляются за счет чувствительности. У взрослого человека выражения становятся слабее, упрощеннее и беднее оттенками, и в старости, наконец, мы снова делаемся похожими на малых детей. Старики легче плачут и смеются, чем люди в молодом и зрелом возрасте; мышечная сила у них уменьшена, и ослабление умирающей деятельности головного мозга сопровождается неверностью мышечных сокращений, которые ограничиваются весьма тесной мимической территорией.

Мне кажется, что в выражении стариков я подметил одну детскую черту, на которую мало или вовсе не обращалось внимания. Это именно настойчивое повторение какого-нибудь одного жеста, или одного и того же мимического движения. Таким повторением они стараются, по-видимому, пополнить недостаток интенсивности выражения. В то время как молодой человек или взрослый мужчина выражают одно и то же волнение целым рядом различных мимических движений, имеющих сходство с вариациями на известную музыкальную тему, – старик бьет и забивает все один и тот же гвоздь. Риторическую фигуру повторения я всегда считал слабее других, и вот при исследовании мимики мне удалось найти новое подтверждение этого взгляда.

Я охотно резюмировал бы сравнительную физиологию мимики различных возрастов в такой общей формуле: у ребенка мимика сильна и бедна оттенками, потом становится сильнее и богаче частностями; уже у молодого человека она отличается силою, богатством содержания и в особенности экспансивностью; у возмужалого мимика лучше уравновешена, скорее богата подробностями, чем силою выражения и постепенно становится все менее и менее экспансивною; наконец, у старика она слаба, неопределенна и очень концентрична.

При такой слишком широкой формулировке конечно неизбежно стушевывается множество тонких оттенков, так что до настоящей истины можно дойти не иначе, как по возможности сузив круг наблюдаемых явлений; но интеллигентный читатель сумеет сам отнести к синтезу то, что принадлежит ему, и на основании собственных наблюдений исправит излишнюю, быть может, схематичность моего очерка. Естественно, что всякое душевное волнение претерпевает различные видоизменения под влиянием возраста, и что мимика достигает своего совершенства и наибольшего разнообразия в том периоде жизни, когда душевные волнения отличаются наибольшей силой и устойчивостью.

Поэтому, в юношеском возрасте мы встречаем самые эстетические и самые возвышенные выражения любви, между тем как в возмужалом возрасте, когда мысль и слово достигают высшей степени своего развития, работа мысли сопровождается жестами самыми богатыми и самыми разнообразными. Никакому художнику не придет в голову изучать на стариках живую мимику мышечной игры или у ребенка – выражение спокойной меланхолии воспоминаний о прошлом.

Мимика женщины очень сильна, бедна оттенками для интеллектуальных выражений, но богата ими для выражений трогательных и скорбных, и причины этого факта мы достаточно выяснили в своей «Физиологии страдания»[85]85
  Mantegazza, Fisiologia del dolore, Firenze 1880, p. 309.


[Закрыть].

Мимику женщины можно охарактеризовать в нескольких словах, сказав именно, что она похожа на мимику ребенка.

Другие же второстепенные особенности ее зависят от слабости мускулатуры женщины и от преобладающей потребности последней – нравиться и пленять собою. Сильные движения ее утомляют и отчасти лишают ее грации; ведь гримасы безобразят лицо и подготавливают на нем преждевременные морщины; а из всего этого следует, что лицо женщины редко будет представлять энергичную мимику, и что она будет стараться делать по возможности меньше гримас.

Каждый пол совершенствует в себе известные группы присущих ему выражений; так, мужчина лучше всего усваивает себе мимику настойчивости, повелевания, энергии, а женщина доводит до высшего совершенства непобедимую грацию улыбки и убийственную гибкость стана. Сравните слезы маленькой девочки, плачущей оттого, что ее не берут в театр, и слезы женщины, желающей восторжествовать над малочувствительным или неблагодарным, неверным или слишком скупым любовником. Ведь обе они плачут и притом вследствие аналогичного повода, но какая разница в способах и средствах выражения! Какое однообразие с одной стороны, и какое богатство с другой! Опыт, развитие ума, воспитание уже открыли женщине всю важность подразделения мимической работы; и вот, когда девочка только и знает, что орет во все горло, ворочает глазами, искривляет рот, нос и вообще все лицо, обезображивая его до последней возможности, – красивая дама ласкает вас улыбкою, полною слез; каждая улыбка ее сулит вам блаженство, каждая слеза является побуждением к жалости, каждое содрогание ее мышц, каждая ласка ее пальцев, каждый изгиб ее стана, – словом, все эти волшебные чары, которые раскрываются перед вами с каждым ее движением, постепенно вас опутывают тонкой сетью, и вот вы падаете к ее ногам, побежденный и скованный: вы сделались ее пленником и рабом. Сколько предательства в этих взрывах смеха, плавающих, утопающих и вновь всплывающих в целом море слез! Какое сладострастие скрывается за кажущейся стыдливостью, с которой она спешит привести в порядок то, что расстроилось под влиянием огорчения! Сколько стрел выбрасывает каждая точка ее кожи, каждое движение ее глаз! Какой могучий гений мимики исходит из этого маленького, гибкого и грациозного создания, чтобы размягчить и парализовать грубое тело бородатого мужчины, который осмеливается провозглашать себя богом вселенной и который в этот момент оказывается невольником женской мимики!

В сотнях книг уже повторялось то, что нервные люди имеют мимику очень выразительную, а лимфатики – вялую. Таким образом составились своего рода жанровые картинки, представляющие лишь карикатуру истины. Но, по-видимому, иначе и быть не может, так как в этом случае истина слишком сложна, чтобы ее можно было втиснуть в рамки наших определений. Впрочем, в моих «Элементах гигиены» и в других более популярных работах я уже не раз высказывал относительно темпераментов ту мысль, что хотя они и существуют в природе, но таким жалким рыболовам, как мы, не попадаются в сети.

Не подлежит сомнению, что высокой степени чувствительности (составляющей наиболее выдающуюся особенность людей нервных) почти всегда соответствует и высокая степень возбудимости; но это ни что иное, как малая часть всех особенностей индивидуальной конституции. Если взять сотню людей нервных, или столько же лимфатиков, то, наверное, между ними можно будет найти массу различий.

Характер представляет в психической жизни то же самое, что темперамент и конституция в жизни органической, и без сомнения, он видоизменяет мимику гораздо больше, чем темперамент.

Идти далее этого мне представляется поистине страшным, ибо мне кажется, будто я намереваюсь вычерпать целый океан горстью руки. Достаточно известного роста, высокого или низкого, чтобы значительно видоизменить мимику; достаточно тучности или худобы, чтобы придать одному и тому же волнению различное выражение. Длина рук сама по себе уже делает некрасивыми некоторые движения, кажущиеся грациозными у человека с пропорциональным телосложением. Вообще я заметил, что у людей очень маленького роста мимика бывает живее и экспансивнее; недостаточность размеров своего тела им приходится вознаграждать быстротою движений. Напротив, очень высокие или очень тучные люди имеют мимику менее экспансивную или более концентрическую, что в сущности одно и то же.

Каждый старается приурочить к мимике, в качестве главного органа, самую красивую часть тела, и наоборот – скрыть части несовершенные. Кто имеет красиво сформированный рот, тот делает его центром выражения, даже для таких чувств, которые обыкновенно лучше передаются глазами. Напротив, тот, у кого очень красивые глаза, отдает им предпочтение перед ртом, в смысле органа мимики.

То же можно сказать относительно руки, шеи, туловища и т. п.

То же самое происходит, без нашего ведома, и с наиболее деятельными энергиями головного мозга. Они задают тон мимике и налагают на нее своеобразный отпечаток, который удерживается выражением в самых различных случаях. Человек, склонный к сатире, привыкший со злорадством отыскивать слабые или смешные стороны во всем божеском и человеческом, будет иронически улыбаться даже в минуты сладострастия или в минуты меланхолического настроения. Это – сардинская полынь, которая какими-то судьбами примешивается к пчелиному меду, или керосин, попадающий в мороженое. Точно также чревоугодник склонен придавать сластолюбивый характер даже мимике страдания, гнева и тому подобных волнений. У гордеца какая-то особая надменная манера смеяться или плакать, ласкать или бить; злой человек подделывает все свои выражения и сообщает своей мимике отталкивающий характер неопределенности и коварства. Все это такие факты, которые можно констатировать даже при самом поверхностном наблюдении. Нам следует их тщательно собирать с тем, чтобы пользоваться этим материалом для нравственной диагностики, в которой мы ежедневно чувствуем потребность, как в сфере мелочных, так и в области крупных житейских дел. Лгать гораздо легче губами или пером, нежели жестами; мне часто удавалось угадать характер мужчины или женщины, жестикулировавших на балконе так далеко от меня, что я не мог слышать их голоса.

Если на основании характера человека часто трудно бывает установить диагноз и избежать ошибочных выводов, то совсем иное следует сказать о той диагностике, которая опирается на воспитание. Здесь почти всегда можно высказаться с полною уверенностью, если усвоена хоть в незначительной мере привычка наблюдать факты.

Прежде чем человек заговорит, по его манерам мы уже приблизительно можем судить о его воспитании. А ведь манеры – ни что иное, как те же жесты или мимика, т. е. известная походка, характер приветствия, способ выражения радости, печали и т. п.

По мимике мы судим не только о количестве, но и о качестве воспитания. Часто мы высказываем, напр., следующее предположение: такой-то, вероятно, воспитывался в духовной семинарии, в кадетском корпусе и т. п.

Вообще воспитание действует на мимику постоянно в одинаковом направлении: оно сдерживает чрезмерность выражений; оно уменьшает его чисто-рефлекторную, животную сторону; оно укрепляет или поддерживает влияние умеряющих центров. Таким образом, нам удается скрывать грубые или злобные волнения и обнаруживать только прекрасные и добрые. Человек простой сразу выражает все, что он чувствует, а благовоспитанный делает это с известной осторожностью; он не хочет нарушать спокойствия близких, и в особенности желает показать, что он действительно держит в руках своих коней. Впрочем, это влияние воспитания на мимику не безусловно благотворно; наш век в значительной степени обязан ему тем характером лицемерия, которым он по преимуществу отличается. Но, с другой стороны, было бы еще менее заманчиво находиться в обществе таких людей, которые оглушают вас своими рыданиями всякий раз, когда они испытывают огорчение, или же посредством толчка кулаком или локтем делают вас участником своей радости или своего удивления. Тот, кто привык вращаться между людьми культурными, попадая вдруг и наперекор своему желанию в среду людей, не получивших никакого мимического воспитания, чувствует себя в этом обществе так же дурно, как если бы он очутился в зараженной и удушливой атмосфере. Конечно, это стеснение вызывается не одной только распущенностью мимики, но, между прочим, и она играет в подобных случаях видную роль.

Влияние воспитания сводится главным образом к тому, что оно делает мимику более тонкой и сообщает ей весьма разнообразные эстетические черты. Это усовершенствование мимики сказывается прежде всего в том, что с помощью маленьких движений достигаются большего эффекта. Мимика в этом отношении похожа на все те механизмы, которые, по мере своего усовершенствования, производят с меньшею тратою сил большее количество полезной работы. Можно выразить красивой женщине самое пламенное поклонение одним только взглядом или улыбкою, между тем как грубый крестьянин свидетельствуем о своей любви молодой девушки щипками или толчком кулака. В обоих случаях чувство, может быть, и одинаково, но какое различие в способе его выражения! Равным образом, мы выражаем простою улыбкою самое глубокое презрение, тогда как мужик при этом плюнет на землю, или примет такой вид, словно его позывает на рвоту.

С эстетической точки зрения есть мимика красивая и мимика уродливая. Выражение может быть миловидным, грациозным, чарующим, или же – грубым, неуклюжим и отталкивающим. Все эти выражения различного стиля изучаются драматическим актером, который, выходя на сцену, умеет придать себе как утонченные, аристократические, так и грубые, плебейские манеры.

Раса есть выражение очень широкое, обнимающее собою множество различных явлений, как напр., известное проявление чувствований, известную степень умственного развития, известную силу душевных волнений; все это влияет на выражение и видоизменяет его. Это один из самых темных вопросов в учении о мимике, и мы посвятим ему особую главу.

Глава XVIII. Мимика рас и профессий

Так как в течение десяти лет я посвятил большую часть моего времени и труда изучению антропологии и этнологии, то в целой книге эта глава должна была бы менее всего страдать неполнотою. К сожалению, материалы, собранные путешественниками, еще довольно скудны, а главное, до такой степени разбросаны в сотнях и тысячах книг, что на одно только собирание и приведение их в порядок потребовалась бы целая жизнь трудолюбивого и неутомимого человека.

Сам Дарвин, который занимался этническою мимикою более чем кто-либо другой, и формулировал свои вопросные пункты для собирания сведений относительно характера выражения волнений у различных народов, мог поместить в своем сочинении только неполные материалы. К этому я прибавлю то немногое, что мне самому удалось собрать во время моих путешествий в Америке и в Африке, и затем оставлю вопрос открытым для будущих исследований.

В исследованиях этого рода подвигаться вперед следует благоразумно и не спеша, как бы со свинцовыми подметками, и в особенности необходимо воздерживаться от выведения общего закона из недостаточного числа наблюдений. Кому из нас не случалось читать и перечитывать сотни раз заметки о различных способах выражения волнений у Европейских народов и потом строить на этом красивые обобщения и изящные теории о влиянии климатов? И что же, в конце концов, масса неудачных гипотез, ложных законов, неосновательных синтезов! Вот пример: говорят, что скандинавы молчаливы и умеренны в движениях; в них мало живости, одним словом – мимика их полна сдержанности и, следовательно, концентрична.

Но поезжайте в Берген, один из самых больших городов Норвегии. Там, наоборот, вы увидите людей веселых, шумных, с эксцентрической и изобильной мимикой. Что же что значит? Ведь холодно и в Бергене! Отчего же здесь не такая мимика, как в Дрантгейме и в Христиании? А это оттого, что несколько веков тому назад в Берген было привезено значительное количество ирландских невольников, и, стало быть, вместе с кельтийской кровью сюда одновременно проникли быстрота жестов и живость мимики. Таким образом, вы сравниваете обитателей Норвегии, происходящих из различных рас. Да и кто может решиться говорить, напр., об общей итальянской мимике, когда она так различна в Неаполе и Милане, в Кальяри и Турине?

Показатели племенной мимики заключаются, однако же, и в других моментах, которые мы уже рассматривали, а именно в различиях умственного развития, культуры, характера. Если к этому присоединить еще исторические традиции, которые, в силу подражательности, кладут общую печать на всех жителей известной страны, то получится почти полный анализ тех видоизменяющих мимику влияний, которые мы разумеем под словом раса.

Подвижность черт лица донельзя разнообразна у различных племен и навсегда соответствует ступени, занимаемой ими в умственной иерархии. Так, если вести речь только о народах виденных мною, то вообще у негров я находил очень подвижную физиономию, хотя у них, вследствие недостаточного разделения труда между лицевыми мышцами, сокращаются и расслабляются сразу целые группы мимических мускулов. Но если негры проделывают много гримас, то итальянцы тоже ведь имеют очень подвижное лицо, а между тем последние стоят на гораздо более высоком уровне развития. Напротив, покоренные племена Аргентинских пампас (тегвельхи, пегуэльхи, ранквельцы и проч.) имеют самые неподвижные лица, какие только приходилось мне видеть.

У народов высшей расы употребление некоторых пищевых веществ, возбуждающих нервную систему, оказывает сильное влияние на подвижность лица. Так, привычное употребление кофе, чая, гуараны возбуждает чувствительность и делает мимику живее; между тем как привычка к табаку, опию, коке и к другим наркотическим веществам уменьшает подвижность лицевых мышц, вследствие чего физиономия приобретает крайне апатичное выражение.

В племенах близких одно к другому, те народы, которые занимаются скотоводством и земледелием имеют мимику менее экспансивную, тогда как у наций воинственных или занимающихся мореходством и торговлей, мышцы лица более подвижны и более выразительны, потому что жизнь их значительно сложнее и менее созерцательна. Всему миру известно спокойное выражение лица у восточных народов, которые всего ожидают от Бога и совершенно не знакомы, с лихорадочной деятельностью европейцев.

Если бы требовалось составить классификацию, хотя и довольно грубую, самых выдающихся этнических выражений лица, то я установил бы следующие группы:

Выражение свирепое: тобасы, пампасы, маоритяне, жители островов Вити.

Выражение ласковое: киригуанцы и большая часть гуаранцев.

Выражение апатическое: патагонцы, квикуанцы, эмаранцы, малайцы, китайцы, японцы, лапландцы.

Выражение смешное или обезьянье: негры вообще и негритосы.

Выражение тупоумное: готтентоты, бушмены, австралийцы.

Выражение интеллигентное: европейцы.

Прошу извинения за такую смелую попытку, которая обнаруживает только скудость наших знаний по этому предмету. С большой вольностью и с меньшими колебаниями мы можем развить некоторые подробности.

В главнейших чертах между выражениями всех народов земного шара замечается согласие: всюду смеются и плачут, всюду ласкают для выражения любви; всюду показывают кулак или высовывают язык, чтобы засвидетельствовать ненависть и презрение. Ла-Биллардьер видел маоритов, которые в знак радости хохотали во все горло, потирая руки; но так же смеялся Бальзак, так смеется и наш Фогт.

Различия появляются только в подробностях. Мы рассмотрим их вкратце.

Один король Новой Зеландии выл, как дитя, оттого, что наши матросы испачкали мукою его праздничное платье.

Дарвин видел фиджийца, который по случаю смерти своего брата издавал раздирающие крики скорби, и потом вдруг начинал смеяться по поводу самой ничтожной безделицы, которая казалась ему забавной. Англичане плачут, пожалуй, менее всех прочих европейцев: они стыдятся проливать слезы. Одна дама англичанка, очень образованная, упрекала меня за то, что в своем сочинении «День в Мадере» я заставил плакать Вильяма.

Уатт Джилль видел одну молодую австралийку, которая, оплакивая потерю своего отца, жестоко колотила себя сжатыми кулаками по груди и по щекам[86]86
  Wyatt Gill, Life in the southern, isles, London.


[Закрыть].

В моей «Физиологии страдания»[87]87
  Mantegazza, Fisiologia del dolore, p. 316.


[Закрыть] можно найти множество и других этнических выражений скорби.

По-видимому, не подлежит сомнению, что смеются все обитатели земного шара, а когда смех доходит до крайности, то выступают слезы. Это констатировано у индусов, китайцев, малайцев, дайяков о-ва Борнео, у австралийцев, кафров, абиссинцев и у северо-американских индейцев.

Радость, не сопровождаемая смехом, также повсюду выражается одинаковым образом. По крайней мере, наблюдалось, что в подобных случаях расширяются и блестят глаза у австралийцев, индусов, маорисов и дайяков. У некоторых низших народов мимика удовольствия заимствуется из области гастрономических ощущений. Так негры верхнего Нила потирают себе живот при виде красивых стеклянных безделушек, а австралийцы делают жевательные движения, когда увидят лошадей, быков или собак. Гренландцы, говоря о чем-либо для них приятном, втягивают в себя воздух с особенным шумом, как будто проглатывая вкусный кусок. Да и мы, люди высшей расы, подсмеивающиеся над такой мимикой низшего разряда, не можем, однако, отрицать, что, увидев красивую женщину, мы делаем иногда такую мину, как будто хотим отведать нечто очень вкусное.

Австралийцы Ла-Биллардьера выражали свою радость смехом, поднятием рук к голове и топаньем ног.

Туземцы островов Дружбы, в знак выражения приятного удивления, кричат – eho! eho! Островитяне Амбоины, в беседе с Ла-Биллардьером, замечательно воодушевлялись, когда речь шла о молодой женщине (paranpouang mouda), и делали ужасные гримасы, коверкающие все лицо, когда говорили о старухе (paranpouang tuna).

Дарвин уверяет, что поцелуй вовсе не известен у фиджийцев, маорисов, таитян, папуасов, австралийцев, сомалисов Африки и у эскимосов; но Уатт Джилль видел в Порт-Моресби, как папуасы, в знак выражения своей привязанности, целовались, обнимались и царапались ногтями.

Ла-Биллардьер подал руку одному австралийцу; тот также протянул ему свою, улыбаясь и наклоняясь; в тоже время он поднимал левую ногу и заносил ее назад, по мере того как наклонялось туловище[88]88
  Li Billardière. Relation du voyage à la recherche de La-Pérouse etc., t. Il, année VIII, Paris, p. 29.


[Закрыть].

Тот же Ла-Биллардьер видел, что туземцы островов Дружбы целуются концами носов; без сомнения, от этого, прибавляет он, кончик носа у них представляется раздавленным (?). Их женщины выпрашивали подарки с грациозною улыбкою, наклоняя голову и прикладывая руку к груди. Те же самые женщины низко кланялись царице Тинэ, подставляя свою голову под ее правую ногу и прикасаясь к ее подошве правою рукою.

В Полинезии приветствия всегда весьма учтивы и сопровождаются поэтическими излияниями. Так, в Таити и Раротонге говорят: «Живите с Богом!» У Мангеа в разговор вставляется эпитет – брат; у Самоа и на острове Дикарей слова: «Да придет к вам любовь». При прощании на Самоа говорят: «Желаем вам хорошего сна», в какой бы час дня это ни было, потому что сон для этих людей – идеал блаженства.

Целованье носом встречается почти у всех малайцев; аннамиты, кажется, присоединяют к этому еще особый род ржания.

В стране Миттосов, когда путешественник Швейнфурт входил в хижину (seribe), ему тотчас приносили освежающее яство (хлеб из сорго с холодною водою) и обмывали его ноги водою; затем являлись посетители, приносившие с собою масло, молоко, мед, мелиссу и проч.

Ниам-Ниамцы здороваются вообще вежливо, а когда желают придать своим приветствиям больше сердечности, они говорят: «Badya, badya, muia (мой друг, мой дорогой друг, иди сюда)». Они протягивают друг другу правую руку и соединяют их так, чтобы встретились между собою средние пальцы; и когда обе руки приводятся в движение, то это сопровождается такими странными жестами, которые у нас были бы сочтены знаками отвращения. С женщинами в обществе никто не здоровается, кроме самых коротких знакомых.

Когда негритос о-ва Люсона находится в лесу и хочет есть, он не может приняться за свой обед до тех пор, пока громко и несколько раз не пригласит принять участие в его обеде всех, кто только услышит его голос. Не исполнившего этого обычая строго наказывают, иногда даже убивают.

Мимика, которою пользуются мужчины и женщины для выражения друг другу своих любовных чувств, таит весьма космополитический характер; следовательно, ни тот, ни другой пол никогда не может быть лишен наслаждения любви в силу невозможности понять выражение взаимности. Нимфа у латинского поэта убегала под ивы; молодые новокаледонянки, по словам Ла-Биллардьера, сняв с себя единственное свое покрывало, откровенно показывались французским морякам. Правда, что эти две формы мимики сильно отличаются друг от друга: одна исполнена стыдливости и кокетства, другая – бесстыдна и откровенна: но обе они ведут к одной и той же цели.

Ненависть, гнев, презрение выражается почти одинаково во всех странах света. Дарвин доказывает это многими примерами относительно самых различных племен. Так, напр., туземцы Адмиральских островов выражают гнев, поднимая верхнюю губу так, чтобы показать стиснутые зубы, сморщивая брови, опуская голову вниз и поворачивая се к предмету, вызывающему гнев. У другого туземца того же острова все мышцы лица, и в особенности глазные, приходили в конвульсивное движение. Но ведь та же самая картина может подойти и к нам.

Монбюттоносы, выражая удивление, непомерно раскрывают рот и закрывают его ладонью. Кажется, что и туземцы Северной Америки точно так же выражают свое удивление.

Если от этих очень далеких племен мы перейдем к европейским народам, более нам известным, мы также найдем между ними заметную разницу в способах выражения одного и того же волнения. В этом отношении можно встретить даже у древних писателей первые попытки к установлению этнической физиономики; но все они постоянно смешивали черты лица с мимикою, анатомические, неподвижные формы с изменяющимися движениями, т. е. с выражением. Мы приведем из них несколько примеров, в которых содержится также множество признаков чисто психических.

Последнюю главу своего сочинения, уже цитированного нами, Гирарделли посвящает общему исследованию различных наций и провинций. Вот несколько отрывков из четырех небольших страниц, которые он уделяет столь важному предмету[89]89
  Казалось бы невозможным, чтобы итальянец мог написать такую ересь.


[Закрыть]:

На сколь различны земли и страны, настолько же не сходны между собою и нравы их обитателей. Египтяне хитры, покорны, легкомысленны, скупы и склонны к наслаждениям любви. Народы Фракии – несправедливы, ленивы и вероломны. Народы Скифии (по сообщению Матернуса) жестоки. Нации трансальпийской Галлии упрямы, отважны и горды. Итальянцы похваляются и славятся своим происхождением от римлян. Французы и греки легкомысленны, сирийцы скупы, азиатские народы преданы Венере и постоянно отдаются наслаждениям. Сицилийцы очень находчивы, вавилоняне – благоразумны.

…

В Лузитании (называемой Португалией) люди родятся меланхоликами, сангвиниками и с крепким телосложением, но умственное развитие их идет медленно и туго.

Сицилийцы – раздражительны и меланхоличны, хорошо сложены, отважны; часто упражняются в борьбе, скачут и танцуют очень оживленно и приобретают большую ловкость.

Италия по большей части производит людей слабых, хотя некоторые из них (в виде исключения) оказываются крепкими; они отличаются более подражательностью, нежели изобретательностью, все они среднего роста и довольно худощавы.

Немцы флегматичны и холеричны, дородны, тупоумны(?!) и мало способны к трудным предприятиям, хотя очень искусны в механической работе. Французы имеют темперамент флегматический и холерический: по большей части слабы, а если и найдутся между ними мужественные (!!) и сильные, то такие дурно пользуются своим мужеством и силою.

…

По свойству небесных знаков можно разгадать темперамент людей, находящихся под их влиянием. Так, нарбонская Галлия находится как раз под знаками Овна и Марса, и обитатели ее обыкновенно суровы, дерзки и жестоки. А Италия, Апулия, Ломбардия, Сицилия находятся под знаками Льва и Солнца, и потому народы, населяющие их, склонны к почестям, к величию, великодушию и к дружбе. Тосканцы, трансальпийские галлы и испанцы находятся под знаками Стрельца и Юпитера, и потому они друзья свободы, справедливости и вежливости.

Все это только грубая психология и астрология, а не сравнительная мимика. Заключение из этих нелепых разглагольствований вполне достойно посылок.