Текст книги "Физиогномика и выражение чувств"

Из артистов, изучавших физиономию, упоминают еще итальянца Рубенса, дворянина из Удины, который издал в Париже в 1809 г. книгу о портретах и о наилучшем способе схватывать выражение лица[14]14
  G. Battista de Rubeis, De' ritratti ossia trattato per cogliere le fisonomie. Paris. 1809. Напечатано на итальянском и на французском языке.


[Закрыть]. Это наблюдатель проницательный, и его сочинение заслуживает большего внимания, чем каким оно пользуется теперь.

Настоящая наука начинается с Кампера. По имени этого великого анатома назван тот личной угол, который до настоящего времени служил критерием и мерою для определения места, какое должны занимать лицо человека и морда животных в морфологическом ряду. Топинар[15]15
  Topinard, Etude sur Pierre Camper et sur Tangle facial dit de Camper, Revue d'anthropologie, t. II, Paris, 1871. – Des diverses espèces de prognathisme, ibidem, t. I et t. IV. – Mantegazza, Dei. caracteri gerarchici del cranio umano. Archives d'anthropologie et d'ethnologic. Florence, 1876, t. V, p. 32.


[Закрыть] и я писали критические статьи о значении этого критерия, но все-таки личной угол Кампера[16]16
  Camper, Discours sur le moyen de représenter les diverses passions, etc. – Dissertation physique sur les différences réelles que présentent les traits du visage. Utrecht, 1791. Посмертные издания.


[Закрыть] останется гениальнейшим открытием в ряду исследований этого рода.

Кампер в своих исследованиях начал изучение лица человека у различных рас и наметил главнейшие черты развития форм, разбирая критически, в очень сжатой форме, блестящие, но поверхностные суждения Бюффона. В третьей главе второго из цитированных сочинений он излагает физические наблюдения разницы в чертах лиц рассматриваемых в профиль голов обезьян, орангутангов, негров и других народов, восходя до античных голов. «Всякий удивится, – говорит он, – видя на первых таблицах две головы обезьян, потом голову негра и голову верблюда». При этом он отвергает взгляд некоторых ученых, допускавших, что негры произошли, может быть, от связи белых женщин с обезьянами. По его мнению, тут не место доказывать нелепость такого предположения; тем не менее, сам он сравнивает обезьян, негров и античные статуи. Считая такое сопоставление весьма смелым, он все-таки делает его, и богословские предрассудки не мешают ему начертить первые схемы развития форм человека.

Чарльз Белль, замечательный физиолог, издал в 1806 г. первым изданием свою книгу об анатомии и философии выражения[17]17
  Crarles Bell, Anatomy and philosophy of expression. 1806 r.


[Закрыть] – сочинение, составляющее эпоху в истории мимики. Лемуан[18]18
  Albert Lemoine, De la physionomie et de la parole. Paris, 1865, стр. 101.


[Закрыть] имел основание сказать, что «книгу Ч. Белля должен был бы изучать всякий, кто желает заставить говорить лицо человеческое, – как философ, так и художник». В конце прошлого столетия немец Энгель издал хорошую книгу (Письма о мимике), переведенную Разори на итальянский язык; в ней различные движения лица и тела изучены тщательно и изложены интересно.

В 1839 г., доктор Бургес[19]19
  Burgess, The Physiology or mechanism of blushing, 1839.


[Закрыть] изучал причины краснения лица под влиянием различных чувств. В 1862 г. вышли два издания трактата Дюшенна[20]20
  Duchenne, Mecanisme de la physionomie humaine on analyse électro-physiolocjiqiie de I'expression des passions. Paris, 1876.


[Закрыть] о механизме лица, но мне кажется, что Дарвин[21]21
  Darwin, The expression of the emotions in man and animals. London, 1872, p. 5.


[Закрыть] несколько преувеличивает значение наблюдений и теорий Дюшенна. Своей книгой «Физиология боли» я старался умерить пылкость физиологов.

Великий французский анатом Грасиоле[22]22
  Gratiolet, De la physionomie et des mouvements d'expression, 1865.


[Закрыть] читал в Сорбонне публичный курс о выражении лица, напечатанный после смерти автора в 1865 году.

Свои выводы о мимике он резюмирует так:

Из всех приведенных мною данных следует, что ощущение, воображение и даже самая мысль, как бы ни была она возвышенна или отвлеченна, не действуют без того, чтобы не вызывать соответствующего чувства, и это чувство отражается непосредственно, симпатически, символически или метафизически, во всех сферах внешних органов, которые и выражают его так или иначе, смотря по свойству их собственной деятельности, как будто бы каждый из них был возбужден непосредственно.

В этом учении кроется зерно глубокой истины, но её едва возможно рассмотреть за туманом метафизических выражений. Я надеюсь, что в моей книге, в главе о мимической азбуке, читатель найдет лучшее освещение предмета.

Пидерит[23]23
  Piderit, Wissenschaftliches System der Mimik und Physiognomonik, 1867.


[Закрыть] издал в 1859 г. опыт изучения выражений лица, а в 1867 г. научный трактат о мимике и физиогномике. Бэн, Герберт Спенсер и некоторые другие психологи позитивной школы собрали ценные наблюдения над некоторыми выражениями лица человека.

Но только Дарвину принадлежит честь первого применения нового метода изучения мимики человека и открыт для широкого поля сравнений, путем исследования простейших форм мимики у животных, наиболее сходных с нами.

До него великие анатомы и физиологи касались только одной стороны проблемы: они занимались выражением лица только в его отношении к эстетике и искусству. Он же, при своем широком и проницательном уме, наметил общие законы, управляющие выражением чувств во всем царстве животных. Его книга «О выражении волнений у человека и животных» – один из самых блистательных монументов, воздвигнутых его гением, и можно без преувеличения сказать, что учение о мимике, как специальный отдел сравнительной биологии, поставлено им в положение новой науки в этой изданной лишь в 1872 г. в книге, к которой мы еще не раз будем обращаться впоследствии.

Дарвин изучал мимику главнейших чувств у животных, у детей и взрослых. Он разослал длинный ряд вопросов путешественникам, миссионерам и всем своим корреспондентам во всех пяти частях света. Он собрал таким образом необычайное множество новых фактов, затем рассматривал их как бы чрез лупу, подводя под теорию эволюции, для того чтобы открыть их соотношения, найти связь причин и действий. Можно не соглашаться с ним в некоторых частностях, можно отвергать некоторые из его объяснений, как слишком смелые, но при всем том нельзя не удивляться той широте горизонта, какая открылась перед нами с появлением его книги.

Прошло не более 2 столетий со времени появления сочинений Де Лапорты и до появления книги Дарвина, а между тем какая бездна разделяет методы этих двух исследователей! Точно читаешь две книги, написанные на разных языках. С одной стороны – гадания, каббалистика и несколько скудных мыслишек, выплывающих из океана рискованных утверждений и случайных сближений. С другой – мало утверждений и много сомнений; но какая верность метода, какие виды открыты для будущего! Там перед нами был мир фантастически, где ничего нельзя было схватить, – все только туман и видения; здесь же мы становимся ногами на твердую почву природы и вступаем на путь настоящего научного исследования.

Придется идти этим путем, может быть, много веков, но зато не придется нам уже возвращаться назад или переменять направление.

Однако же, новейшая физиогномика не могла удовлетворить толпу, которую так долго угощали забавными глупостями и красивыми сказочками. И потому еще в текущем столетии продолжалось издание книг, которые, при всей их кажущейся серьезности, с претензией на научность, сильно отзывались духом астрологии или, по крайней мере, сентиментальной физиогномики.

Как на образец такого рода произведений, я укажу на «Полный трактат о физиогномике» Лепеллетье де ла Сарта (Traité complet de la physiognomonie), где напыщенность формы изложения соперничает с пустотой содержания. А между тем автор был врач.

То же самое надо сказать и о двух томах знаменитой Энциклопедии Pope, излагающих учение о физиономии – «Новое руководство для физиономиста и френолога» (Le nouveau manuel du physionomiste et du pbrenologiste, Paris, 1838 г.) и «Дамский физиономист» (Le physionomiste des dames. Paris, 1843 г.). Первая из этих двух книжек даже и начинается прямо ложью, так как ее выдают за посмертное сочинение Лафатера и профессора Шоссье, а другая предлагается более скромно, как произведение любителя.

Торэ издал в Брюсселе, в 1837 г., небольшой «Словарь френологии и физиогномики» (Dictionnaire de phrénologie et de physiognoinome), материалы для которого собраны случайно и отовсюду понемногу, частью из древнейших, частью из новейших авторов; но в общем труд этот заслуживает внимания и содержит в себе несколько хороших статей. С такими компиляциями не должно смешивать некоторых работ итальянских авторов. Бедный Полли, которого мы недавно лишились, написал диссертацию – «Опыт физиогномики и патогномоники» (Милан, 1837 г., с 16 таблицами); эта книга теперь, правда, совершенно забыта и даже вовсе не была известна по ту сторону Альп, но она не заслуживает такого невнимания. Диссертация эта богата прекрасными наблюдениями, особенно в отделе о физиономии больных и изложена с юношескою пылкостью.

Филипп Кардона в своей книге «О физиономии» (Delia fisonomia, Ancona, 1863 г.) к сожалению пользуется таким торжественным стилем, что от него на версту отдает плесенью и гнилью, а это особенно неуместно в научном сочинении. Кроме того, книга дурно составлена – беспорядочно и ненаучно; в ней видна однако же здравая эрудиция автора и местами блестят искорки остроумия и юмора. Мастриани касался более или менее физиогномики в своих сочинениях: «Анатомия нравственная» (Notomia morale, Napoli, 1871 г., 2 edit.) и «Человек перед судом присяжных» (L'uomo dinami alla corte d'Assise).

В этом историческом очерке я, конечно, не мог указать всех без исключения авторов, писавших о физиономике, а хотел только главными штрихами очертить развитие этой науки, которая после долгого блуждания то по небесам, то по земле, возвратилась наконец теперь к своему исходному пункту, т. е. к чистому источнику изучения самой природы.

В настоящее время мы уже должны резко разграничивать, собственно мышечные движения, служащие для выражения чувств, от известных черт лица – его анатомии и формы. Таким образом мы получаем, с одной стороны, изучение лица человеческого в смысле анатомическом, антропологическом и по применению его к пластическим искусствам; с другой стороны, имеем дело с изучением выражения и мимики в смысле психологическом и по отношении его к сравнительной этнологии, что в практическом применении представляет также интерес для художника, скульптора и актера.

Книга моя имеет скромную цель лишь указать на то, что по праву относится к антропологии и что – к психологии, и познакомить с теми положительными данными, какие мы в настоящее время имеем относительно лица человека и его выражения. Я почту себя счастливым, если мне удастся своими наблюдениями обогатить сокровищницу фактов, уже приобретенных для науки.

Глава II. Человеческое лицо

Вскоре после рождения, когда глаза уже видят, но еще ничего не различают, первое, что представляется еще девственному зрачку, – это человеческое лицо. И когда в последние минуты жизни взор наш блуждает в томительной тоске агонии, наши глаза с жадностью ищут дружеское лицо, чтобы взглянуть на него прежде, чем закрыться навсегда. Лицо человека, на котором могут изображаться беспредельная любовь или вечная ненависть, внезапная симпатия или непреодолимое отвращение, представляет для нас самый интересный предмет в мире. Все библиотеки на свете не могли бы вместить в себе мыслей и ощущений, которое пробуждало в людях лицо человека, с тех пор как это бедное разумное двуногое утаптывает почву нашей планеты. Религия создала из человеческого лица храм предрассудков и обожания; правосудие искало на нем следы преступлений; любовь получала от него самые нежные наслаждения; наука открыла, наконец, с его помощью, происхождение племен и выражение немощей и страстей, а также нашла в нем мерило для энергии мысли.

Словари наших языков собрали все плоды наших стремлений, знаний, наших поверхностных и глубоких исследований. Искусство изобразило человеческое лицо в бесконечном разнообразии и изменчивости его выражений. Первый художник, попробовавший с помощью острого кремня провести линию на кости или роге оленя, прежде всего изобразил грубое начертание человеческого лица с помощью круга и трех или четырех точек.

Этот всеобщий культ человеческой наружности находит себе полное оправдание: лицо человека, занимающее столь небольшое пространство, представляет одну из самых выразительных картин человеческой природы, совмещая в себе, кроме пяти органов чувств, множество деликатных нервов и подвижных мускулов. Поэтому, лицо наше без слов выражает радость и скорбь, любовь и ненависть, презрение и обожание, жестокость и сострадание, бред и вдохновение, надежду и боязнь, сладострастие и стыдливость – словом все желания, все страхи, все разнообразие жизненных проявлений, исходящих ежеминутно из высшего центрального органа – головного мозга.

Много веков тому назад, когда наука не собрала еще материалов наших наблюдений, нужды общественной жизни заставляли изучать человеческое лицо с тем, чтобы читать на нем мысли разума и чувства сердца. Отсюда ведет свое начало эмпирическое искусство, обходившееся без правил и систем, переходя по наследству от отца к сыну, как достояние грубого опыта.

Несколько анекдотов, собранных Лафатером, могут дать понятие об этом физиогномическом искусстве, которым обладают, в различной степени, все люди на свете.

Отец одного добродетельного юноши, который собирался в отдаленное путешествие, сказал ему при прощании: «Только об одном прошу тебя, мой сын, возвратись ко мне с прежним лицом!»

«Во сколько вы оцените мое лицо?» – спросил незнакомец физиономиста. Последний, разумеется, отвечал, что весьма трудно определить цену наружности. «Оно стоит 1,500 талеров, – возразил первый, – так как эту сумму мне пришлось получить в займы от одной незнакомой особы, доверившейся только моей физиономии».

Однажды к графу Т., живущему в В., зашел его приятель, старавшийся придать своему лицу веселое и спокойное выражение. Окончив дело, по которому он являлся, этот господин уже хотел было удалиться.

 – Я не позволю вам уйти! – сказал граф.

 – Что за странная мысль, – отвечал его друг, – мне нужно уже уходить от вас!

 – Но вы не выйдете из моей комнаты, – возразил граф, запирая дверь на ключ.

 – Ради Бога, скажите, почему вы так поступаете со мною?

 – Потому что по вашему лицу я вижу, что вы замышляете преступление.

 – Кто? Я? как можете вы считать меня способным на это?

– Вы замышляете убийство, или я ровным счетом ничего тут не понимаю!

Приятель побледнел и сознался, что граф был прав, при этом вручил ему спрятанный пистолет и рассказал свою прискорбную историю. Граф был великодушен настолько, что выручил своего друга из обстоятельств, которые влекли его к преступлению.

Тем не менее, все, что известно большинству относительно человеческого лица, ограничивается путаницей неопределенных понятий, с трудом передаваемых языком.

Попробуйте описать кому-нибудь анатомические или мимические свойства хорошо знакомого вам лица, или даже своего собственного, – и вы увидите, как трудна эта задача. Между тем, достаточно мельком увидеть человека, чтобы научиться отличать его от миллионов других людей, населяющих земной шар. Следовательно, видеть и отдавать себе отчет в виденном – две вещи совершенно различные. Взглянув на лицо, мы быстро отмечаем, как бы посредством внутренней стенографии, самые выразительные и самый характерные его черты. Наша память хранит этот стенографический образ, благодаря которому мы распознаем друг друга, – и для обыденных потребностей жизни этого достаточно. Иногда мы замечаем только одну, самую выдающуюся черту и единственно на основании этой черты составляем кличку или название. Белые зовут чернокожими все народы Африки и Меланезии, потому что внимание первых, прежде всего, поражается окраской последних, резко отличающейся от цвета их собственной кожи. Также точно мы окрещиваем людей эпитетами: кривой, длинноносый, толстогубый; говорим о лицах глупых, похотливых, красивых или безобразных, хотя, кроме этих типических признаков, подобные лица обладают и многими другими чертами, дополняющими их индивидуальность.

Не все части лица одинаково важны для отличения людей друг от друга. Де-Рубеис с полною очевидностью доказал это немногими словами в своем сочинении о воспроизведении физиономий (Traité de la reproduction des physionomies), на которое мы уже ссылались в первой главе[24]24
  G. Battista de Rubeis, op. cit. p. 10.


[Закрыть]:

Физиономия обладает двумя отличительными признаками, из которых один главный, другой – второстепенный. Следующие гипотезы дадут возможность понять, в чем именно заключается первый признак.

(№ 1, рис. 1). Пусть ваш приятель, которого вы часто видите и как нельзя лучше знаете, пусть он закроет свою голову повязкой, окружив ею лицо и спрятав нижнюю губу, лоб и половину щек. Остальное, т. е. глаза, нос, верхняя губа, пусть остается открытым. Хотя большая часть лица будет при этом спрятана, тем не менее, вы тотчас же узнаете физиономию, потому что отличительные признаки ее видимы.

Наоборот, предположим, что этот приятель снял свою повязку, так что голова его будет убрана, как обыкновенно; но если теперь он приложит только к передней части лица черную маску, идущую от средины лба до средины носа и закрывающую небольшое пространство, занимаемое глазными орбитами, – в таком случае друзья его не узнают, особенно если при этом он изменит форму или цвет своей обычной одежды.

Таким образом, та часть лица, которая простирается от носовых костей до середины лба и которая расположена между двумя висками, составляет отличительный признак физиономии… между тем как область, заключающая в себе выпуклости щек и нижнюю часть носа, составляет признак второстепенный.

Ошибка заурядного наблюдения заключается не только в том, что две или три характерных черты берутся как стенографический знак для всех человеческих лиц, но также в смешивании признаков формальных или анатомических с явлениями совершенно другой категории—движением или выражением. Эта вторая очень важная ошибка вкралась и во все трактаты по физиономике. Только очень недавно анатомию стали отделять от мимики и каждую из них изучать порознь. В этом предлагаемом сочинении мы будем строго придерживаться этого основного различия.

У одного человека – маленькие близорукие глаза, длинный изогнутый нос, большой косой рот; у другого – большие прекрасные глаза, греческий нос, очаровательный рот; но, несмотря на это, может, однако, случиться, что оба они будут одинаково смеяться и сходным образом выражать любовь и ненависть, так как их лица, хотя и отличаются одно от другого анатомически, но зато сходны между собою по физиологии или мимике. Мы не намерены представлять здесь анатомический или эстетический трактат о человеческом лице, и в этом отношении сообщим здесь только то, с чем читателю необходимо познакомиться прежде, чем мы приступим к учению о выражении, составляющему самую важную и оригинальную часть нашего труда.

Если мы разложим посредством анализа все элементы, встречающиеся в живом человеческом лице, не прибегая для этого к тем аналитическим приемам, которые производятся с помощью скальпеля, то получим следующий ряд:

Анатомические и мимические элементы человеческого лица

Величина лица и черепа и их взаимные соотношения

Длина и ширина лица и их относительная соответственность.

Расположение различных частей лица.

Общая форма.

Цвет.

Лоб.

Глаза, брови, веки и ресницы.

Нос.

Рот.

Подбородок.

Уши.

Зубы.

Волосы и борода.

Пятна.

Морщины.

Различные движения или мимика.

Каждая из этих основ человеческого лица распадается, в свою очередь, на другие второстепенные, как это мы увидим в следующих главах.

Из общей совокупности этих элементов можно составить суждения относительно последовательных эпох жизни или случайных проявлений ее у человека в отношении:

Пол.

Возраст.

Здоровье или немощь.

Различных изменений травматических или патологических, перенесенных в течение жизни.

Раса и родство.

Различного рода красота.

Нравственных свойств.

Место в умственной иерархии.

Если бы мы пожелали, путем более точного и научного обобщения, по возможности сократить число критериев, применимых к оценке лица, то могли бы установить пять следующих: физиологический, этнический, эстетический, нравственный и умственный.

Суждения этническое и эстетическое опираются почти исключительно на анатомические особенности, и по поводу их мы еще скажем кое-что в пятой главе первой части; наоборот, в основе физиологической, нравственной и умственной оценки скорее лежит мимика, чем анатомические признаки, а потому эти виды оценки будут разобраны во второй части нашего труда.

В теории живописи существует несколько правил, с помощью которых можно приблизительно определить средние пропорциональные размеры частей красивого или, по крайней мере, правильного человеческого лица. Древние заимствовали эти правила у Витрувия, писатели новых времен – у Альберта Дюрера. После Дюрера стали изучать произведения классической древности, и с помощью их старались объяснить эстетические законы человеческой морфологии. Многие художники, приготовив холст для портрета, прежде всего, рисуют овал и вписывают в него крест; затем они делят высоту на четыре части, из которых каждая равна длине носа; ширина же делится на пять частей, при чем каждая из них отвечает ширине глаза. Однако же, по совершенно справедливому замечанию Кампера, означенные размеры до бесконечности разнообразны у каждого из людей, но именно эти незначительные различия и создают индивидуальность.

Так как в предлагаемом сочинении речь идет не об искусстве, а об антропологии и психологии, то относительно общей формы физиономии достаточно будет сказать лишь несколько слов.

Одна из самых важных особенностей человеческого лица заключается в том: имеет ли оно или не имеет выдающиеся челюсти, толстые губы и подавшийся назад лоб. В первом случае лицо называют прогнатическим; тип этот встречается у негров, австралийцев и у некоторых папуасов. Во втором случае лицо называется ортогнатическим и составляет принадлежность высших племен. Исидор Жофруа Сент-Илер установил еще третий тип – эвригнатическое лицо, которое характеризуется и весьма выдающимися скулами и принадлежит китайцам, японцам и различным народам монгольского и туранского племени. Эта классификация составляет скорее интеллектуальную, чем эстетическую характеристику, так как в основе ее лежит по преимуществу относительное развитие головного мозга и лица.

Рассматривая только среднюю часть лица, нужно отличать еще две главных формы: 1) когда лицо развито в переднезаднем диаметре и выдается на срединной линии; 2) когда оно развито в поперечном направлении, причем боковые части его выдаются, а середина представляется сплюснутой. Первая форма встречается у европейцев, вторая – у негров, а еще более – у монголов.

Бывают лица длинные и короткие; первые чаще наблюдаются у арийцев и семитов, вторые – у монголов. На наш взгляд, безукоризненное лицо должно быть красивой овальной формы. Дальнейшие частности относительно размеров лица будут изложены в следующей главе, где мы займемся разбором отдельных его частей.

Цвет кожи есть одна из самых выдающихся и главных черт, бросающихся нам в глаза при взгляде на человеческое лицо; с помощью этой черты мы составляем суждения о племени, поле, возрасте и здоровье. Цвет кожи зависит от содержащегося в ней пигмента, от способа распределения в ней крови, от известных свойств эпителия и более глубоких тканей, обусловливающих своеобразный блеск кожи.

Брока в своих Instructions antropologiques, изданных антропологическим обществом в Париже, пробовал подвести всевозможные окрашивания кожи к наименьшему числу основных цветов, которые обозначаются у него различными номерами; та же таблица служит и для определения цвета волос. Но все, желавшие воспользоваться этой цветной шкалой для определения окраски человеческой кожи, встречали большие затруднения.

Что касается лично меня, то я пытался применить эту таблицу к изучению лапландцев, но должен был от этого совершенно отказаться. Главная причина непригодности означенной шкалы заключается в том, что кожа гораздо прозрачнее бумаги, на которой Брока наносил свои цветные оттенки. Нельзя сравнивать два окрашивания, из которых одно исключительно происходит путем отражения, а другое отчасти передается проходящим, отчасти отраженным светом. Ко всему этому следует прибавить субъективные ошибки, которые весьма значительны при определении цветов.

Таблица антропологического общества в Париже, по-видимому, отличается научностью и точностью, в действительности же она так же не точна, как и старинное классическое подразделение на белых, краснокожих, желтых и черных людей, при чем подразумевалось, что белые населяют Европу, краснокожие – Америку, желтые – Азию, а черные – Африку. Такого рода шаблоны, пожалуй, и рассекают гордиев узел, подобно Александру Македонскому, но не развязывают его. Мне кажется, что мы очень близко подойдем к истине, если признаем, что человеческая кожа бывает трех цветов: белого, черного и цвета сухого боба.

Белый цвет кожи встречается почти у всех арийцев, семитов и у многих полинезийцев, не принадлежащих ни к малайскому, ни к папуасскому племенам и, по всей вероятности, имеющих с нами общее происхождение. Негры, папуасы, австралийцы, некоторые племена Индии и негритосы имеют черную кожу. У всех остальных народов земного шара кожа имеет цвет сухого боба. Если собрать бобы разных видов и различных степеней сухости, то можно получить все оттенки кожи племен, прозванных желтыми и красными и представляющих то цвет сырой глины, то – жженой, то цвет кофе с молоком, то, наконец, различные оттенки шоколада.

На первый взгляд, сравнение цвета человеческой кожи с окраской плода или пищи, может показаться слишком грубым эмпиризмом; но на самом деле, так как в данном случае речь идет о понятиях субъективных, то, сравнивая окраску кожи с цветом сухих бобов, можно получить гораздо более точное представление о цвете, нежели определяя её словами: смуглая, темно-земляная или черновато-желтая. Сверх того, пусть читатель заметит, что этимологическое построение всех слов основано на сравнении определяемых понятий с предметами хорошо всем известными.

Впрочем, я хочу придать своему утверждению более конкретную очевидность. Многие путешественники сообщали о цвете кожи негритосов, и, между прочим, профессор Семпер и д-р Кравфурд; первый из них говорит, что они имеют темную буро-медную окраску; по словам второго, цвет их походит на сильно пережженный кофе (over-burned coffee).

Кто знает кофе, тот составит гораздо более ясное понятие о цвете кожи негроидов по второму определению, чем по первому. В окраске человеческой кожи есть нечто такое, на что этнологи до сих пор не обращали должного внимания. Ни одно самое точное и удачно выбранное прилагательное не может верно охарактеризовать этот колорит, потому что он происходит от накладывания двух красок одна на другую, и чаще всего получается такое впечатление, как если бы слой черной или очень темной пыли осел на поверхность сухого боба. Я изучал этот вид кожи у тобасов, моковитов и матакосов, обитающих в Южной Америке; но судя по тому, что мне довелось узнать из уст путешественников, я думаю, что к этим племенам можно прибавить еще и многие другие, у которых цвет кожи колеблется между белым и черным, не будучи, строго говоря, ни тем, ни другим[25]25
  Мы думаем, что для полной последовательности автору следовало отвергнуть и название «белый» и «черный» цвет кожи, из которых особенно первое совершенно неточно: белого цвета кожи не существует ни у кого, а бывает розовый, желто-розовый, желто-серый и т. д. Одно из двух: или и эти цвета должно определять также по аналогии с растениями и другими предметами, или оставить везде прежние символические и неточные обозначения красок. Впрочем, наука могла бы придумать и совершенно новые специальные термины для обозначения цветов кожи живых людей, на основании этнографического критерия. – Пер.


[Закрыть].