Текст книги "Жизнь подскажет. Как разобраться в себе и обрести новые смыслы"

Белый мужчина, принадлежащий к среднему классу, – не самый подходящий кандидат на работу, связанную с общественной жизнью. Такие, как я, воспитаны жить автономно, без взаимозависимости. Меня учили соревноваться и побеждать, и я люблю получать награды. Но что-то во мне жаждало общения, а не соперничества, и это что-то, возможно, никогда бы не проявилось, если бы выгорание не заставило меня отправиться на поиски другого пути. А потому я взял годовой творческий отпуск и уехал из Вашингтона в место под названием Пендл-Хилл недалеко от Филадельфии. Пендл-Хилл – это квакерское сообщество, основанное в 1930 году, где живут примерно семьдесят человек, чья миссия – рассказывать людям о том, что такое путешествие внутрь себя и ненасильственные социальные изменения, и объяснять связи между ними. Это своего рода эксперимент в реальном времени в рамках веры и практики движения квакеров, в ходе которого члены сообщества каждый день проводят все вместе: по утрам молятся в тишине, три раза вместе едят, учатся, выполняют физическую работу, совместно принимают решения и организуют социальную жизнь. Это коммуна, ашрам, монастырь, дзендо, кибуц – как бы это ни называлось, жизнь в Пендл-Хилле не напоминала ничего, с чем я был знаком[13]13
  See Howard H. Brinton, The Pendle Hill Idea: A Quaker Experiment in Work, Worship, Study (Wallingford, Pa.: Pendle Hill, 1950), and Eleanor Price Mather, Pendle Hill: A Quaker Experiment in Education and Community (Wallingford, Pa.: Pendle Hill, 1980).


[Закрыть].

Это было как переезд на Марс: все чуждо, но глубоко притягательно. Я думал, что останусь здесь всего на год, а затем вернусь в Вашингтон и возобновлю свою работу. Но прежде чем мой творческий отпуск закончился, меня пригласили стать деканом в образовательном учреждении в Пендл-Хилле. И я остался еще на десять лет продолжать эксперимент с альтернативными моделями образования.

В этот период я действительно сильно изменился профессионально и духовно. Оглядываясь, я понимаю, насколько беден был бы без этой трансформации. Но в самом начале у меня появлялись сильные и болезненные сомнения относительно траектории моего призвания. Я чувствовал, что хочу остаться, но боялся, что вышел за границы известного мира и рискую исчезнуть в профессиональном плане.

Со школы все ждали, что из меня получится крупный руководитель. Когда мне было двадцать девять, ко мне в Беркли приехал президент престижного колледжа и предложил стать членом их попечительского совета. Он шутил, что делает это, потому что остальным членам совета не меньше шестидесяти, а тридцатилетних нет вообще. Что еще хуже, ни у одного из них не имелось бороды, и моя была как бы частью униформы Беркли. Затем он добавил: «Но вообще я делаю это потому, что уверен: когда-нибудь ты станешь президентом колледжа, так что работа в качестве члена совета будет частью подготовки». Я принял приглашение, потому что был уверен, что он прав.

Итак, что же шесть лет спустя я делал в Пендл-Хилле, не особенно известной коммуне, управляемой необычной религиозной общиной, знакомой большинству исключительно благодаря овсяной каше[14]14
  Речь об овсяных хлопьях Quaker производства Quaker Oats Company, одного из лидеров мирового рынка по производству хлопьев.


[Закрыть], которую, спешу заметить, делают не квакеры?

Я расскажу вам, что я делал: я изготавливал в мастерской кружки, весившие больше и выглядевшие хуже, чем глиняные пепельницы, которые я лепил в начальной школе, и отправлял эти чудовища в качестве подарков своей семье. Мой отец, упокой Господи его душу, занимался производством изящного фарфора, а я посылал ему кружки такие тяжелые, что их можно было наполнить кофе и не чувствовать никакой разницы в весе!

Семья и друзья спрашивали меня – да и сам я спрашивал себя: «Зачем тебе нужна была докторская степень, если ты собираешься заниматься вот этим? Неужели ты не понимаешь, что просто разбазариваешь свои возможности и таланты?» Под таким пристальным вниманием мое профессиональное решение казалось нелепым расточительством. Более того, оно пугало мое эго, у которого совсем не было желания исчезать, зато было желание добиться успеха и стать известным.

Хотел ли я поехать в Пендл-Хилл, провести там время и остаться? Я не могу ответить «да». Но могу с уверенностью сказать, что Пендл-Хилл был тем, чего я не мог не сделать. Призвание на глубинном уровне – это не «О боже, как я хочу поехать в это странное место, где меня научат жить по-другому и где никто, включая меня, не поймет, чем я занимаюсь». Призвание на самом глубоком уровне означает: «Это то, чего я не могу не делать по причинам, которые не могу объяснить никому и не до конца понимаю сам, но тем не менее нахожу их убедительными».

Но даже при таком уровне мотивации мои сомнения множились. Однажды я шел от Пендл-Хилла через лес к близлежащему кампусу колледжа, просто прогуляться, прихватив с собой свои тревоги. По какой-то прихоти я вошел в главное административное здание колледжа. В фойе висело несколько строгих портретов прошлых президентов этого учреждения. Одним из них был тот самый человек, который, будучи президентом другого учебного заведения, приехал в Беркли, чтобы завербовать меня в свой попечительский совет. Теперь он в моем воображении смотрел на меня сверху вниз с выражением глубокого неодобрения на лице: «Что ты задумал? Зачем тратишь свое время впустую? Немедленно возвращайся, пока не поздно!»

Я выбежал из здания обратно в лес и долго плакал. Возможно, этот момент ускорил погружение во тьму, которое стало столь важным в моем путешествии к призванию, погружение, при котором я достиг дна в период борьбы с клинической депрессией, о чем скажу чуть позже. В любом случае этот момент должен был многому меня научить, и научиться я мог, только погрузившись во тьму.

В тот момент фальшивая бравада относительно того, почему я оставил академическую жизнь, испарилась, и у меня не осталось ничего, кроме моего собственного реального страха. Я доказывал себе и другим, что хочу уйти из университета, потому что он непригоден для людей, потому что это царство коррупции, полное высокомерных интеллектуалов, уклоняющихся от своих социальных обязанностей и все же заявляющих о собственном превосходстве над обычными гражданами, которые в отсутствие власти и привилегий брали на себя ответственность, сохраняя наше общество в первозданном виде.

Эти жалобы звучат неоригинально, но так оно и есть. Это были общепринятые добродетели Беркли в шестидесятые годы, которые – по причинам, теперь мне понятным, – я с радостью счел своими. Какую бы полуправду об университете ни содержали мои жалобы, они служили в первую очередь объяснением (корыстным и вводящим в заблуждение) моего бегства из академической жизни.

А я бежал, потому что боялся. Боялся, что не добьюсь успеха как ученый, боялся, что не смогу соответствовать университетским стандартам в отношении исследований и публикаций. И я был прав, хотя прошло много лет, прежде чем я смог признаться в этом самому себе. Как бы я ни старался, у меня никогда не имелось таланта, благодаря которому я стал бы хорошим ученым. И остаться в университете было бы глупым отрицанием этого факта.

Ученый должен опираться на знания, которые собрали другие, корректировать их, подтверждать, расширять. А я всегда хотел думать о чем-то своем, не подвергаясь чрезмерному влиянию того, что думали другие до меня. Если вы застанете меня за чтением книги, это, скорее всего, будет роман, какая-нибудь поэзия, детектив или очерк – что-то, не связанное напрямую с тем, над чем я работаю.

Я считаю, есть что-то правильное в таком подходе. Он помогает сохранять свежесть мысли и дает возможность посмотреть на мир с разных точек зрения. Есть, конечно, и кое-что неправильное: это и лень, и своего рода непринятие, возможно даже отсутствие должного уважения к тем, кто работал в этих областях.

Но будь то достоинства или недостатки, это просто факты о моей природе, о моих пределах и моих способностях. Я менее склонен опираться на открытия других людей, чем возиться в собственном гараже; я не способен медленно погружаться в тему, я скорее прыгну сразу на глубину, чтобы проверить, умею ли плавать; я вряд ли буду прописывать план или черновик, я сразу поставлю своего персонажа в тупик и буду искать выход из ситуации; у меня нет дара выстраивать стройную логическую цепочку, я перескакиваю с одного образа на другой!

Возможно, этот подход должен научить меня тому, что в поисках своего призвания мы должны смириться со сложностями, с тем, что мы поступаем правильно по неправильной причине. Для меня было правильным уйти из университета. Но мне пришлось это сделать по неправильной причине («университет коррумпирован»), при этом правильная причина («мне не хватает таланта стать ученым») слишком пугала меня в тот момент.

Мой страх потерпеть неудачу в роли ученого дал мне энергию, необходимую, чтобы сбежать из академии и стать свободным для другой образовательной миссии. Но из-за того, что я не мог признать свой страх, мне пришлось замаскировать эту энергию, надев белое пальто здравомыслия и самоуверенности. Это неловко принять, но это правда: и как только я признал эту истину и понял ее роль в моей жизни, я обнаружил, что она меня больше не смущает.

В конце концов я смог снять белое пальто и спокойно посмотреть на себя и свои обязательства. Это был шаг в темноту, которой я пытался избежать; темноту, в которой я смотрел на себя не кривя душой, честнее, чем мне хотелось. Но я благодарен за этот подарок, потому что в белом пальто я не дошел бы туда, где нахожусь сегодня: преподаю с любовью то, от чего бежал в страхе и с отвращением.

Сегодня я служу образованию за пределами учебного заведения. Здесь с меньшей вероятностью меня что-либо заденет так сильно, как в стенах учебного заведения, где я тратил силы на гнев, вместо того чтобы направить их в русло надежды. У меня ушли годы, чтобы осознать: я настолько не принимаю то, как люди используют власть в учреждениях, что трачу на это больше времени, чем на свою реальную работу.

Как только я понял, что проблема была не только «там», но и «здесь», решение показалось ясным: мне нужно работать независимо, вне учреждений, подальше от раздражителей, от которых у меня волосы встают дыбом. После того как я ушел из классического образования, то есть уже более десяти лет, это меня больше не беспокоит: мне некого винить, кроме самого себя, в чем бы ни заключалась проблема, и я вынужден пустить свою энергию на работу, которую призван выполнять!

Есть еще один ключевой момент на пути к истинному «я» и призванию: необходимо перестать делать негативные прогнозы в отношении людей и ситуаций, которые главным образом маскируют наши страхи по поводу самих себя. Нужно признать и принять собственные обязательства и ограничения.

Как только я смирился со своими страхами, я смог оглянуться и проследить схему, которой неосознанно следовал. На протяжении многих лет я переходил из больших учреждений, таких как Беркли и Джорджтаун, в небольшие, такие как Пендл-Хилл, менее статусные и менее заметные на карте социальной реальности. Но я двигался как краб, боком; я был слишком напуган, чтобы смотреть в глаза факту: я постоянно перемещался из центра формальных институтов на периферию и в конечном счете оказался там, где нахожусь до сих пор, – за их пределами.

Свои перемещения я обосновывал идеей, что небольшие институты более нравственны, чем крупные. Однако это неправда, причем как в отношении того, что меня вдохновляло на эти поступки, так и в отношении институтов. На самом деле я следовал за сердцем, за истинным «я», которое знало меня лучше, чем мое эго, знало, что мне нельзя сковывать себя ограничениями организаций, нужно выйти за пределы того, что происходит внутри них.

Я ни в коем случае не обвиняю институты; я говорю о своих ограничениях. Среди моих уважаемых друзей есть люди, талант которых позволяет им добросовестно работать в подобных учреждениях и таким образом служить на благо мирового сообщества. Но это их талант, не мой, как я узнал, побывав между молотом и наковальней. И в этом нельзя меня обвинить. Это просто правда о том, какой я есть и как я, по существу, связан с миром; настоящая правда, благодаря которой можно найти свое истинное призвание.

САМОСТЬ, СООБЩЕСТВО И СЛУЖЕНИЕ

Пережив периоды сомнений и депрессии на пути к истинному призванию, я понял по крайней мере одну вещь: заботу о себе никогда нельзя считать проявлением эгоизма, это попросту разумное использование единственного моего дара, который я могу предложить другим. Каждый раз, когда мы следуем зову истинного «я» и проявляем необходимую заботу о нем, мы делаем это не только для себя, но и для других, с кем соприкасаемся по жизни.

Есть минимум два способа понять связь между самостью и служением. Один еще в XIII веке предложил персидский поэт Руми, удивительно точно отметив: «Если ты нечестен рядом с нами, ты причиняешь огромный вред»[15]15
  Rumi, “Forget Your Life,” in The Enlightened Heart, ed. Stephen Mitchell (New York: HarperCollins, 1989), p. 56.


[Закрыть]. Если мы неверны истинному «я», другим придется заплатить высокую цену. Мы будем давать обещания, которые не сможем сдержать, строить непрочные дома, мы будем сниться людям в кошмарных снах. Другим придется страдать, и все потому, что мы изменили истинному «я». Позже я еще напишу о такого рода неверности и ее последствиях.

Но более интересный способ понять связь между самостью и служением – изучить жизнь людей, которые были честны, живя среди нас. Посмотрите, например, на великие освободительные движения, которые принесли столько пользы человечеству, – в Восточной Европе, Латинской Америке и Южной Африке, среди женщин, афроамериканцев и так далее. Мы часто игнорируем очевидное: движения, преобразующие нас, наши отношения и наш мир, возникают из жизни людей, которые заботятся о своей подлинной самости.

Социальные системы, в которых этим людям приходится выживать, часто пытаются заставить их жить, не соответствуя тому, кто они есть. Бедный должен с благодарностью принять полбуханки или меньше; чернокожий терпит расизм; гей скрывает свою ориентацию. Мы с вами, вероятно, не знаем, но по крайней мере можем представить себе, что удобнее скрывать правду в ситуациях такого рода, когда грозит наказание со стороны системы.

Но, несмотря на эту угрозу или же из-за нее, люди, стоящие во главе подобных движений, принимают важное решение: жить в единстве с собой. С этого момента они стремятся не противоречить своей истине, скрытой внутри. Они проявляют подлинную самость и действуют в соответствии с ней. Теперь их решения направлены на преобразование общества, в котором они живут, служа истинной самости миллионов других.

Я называю это «решением Розы Паркс». Эта замечательная женщина как никто символизирует понятие цельной жизни. Большинство из нас знают ее историю. Это история афроамериканки, которая работала швеей. На момент принятия важного решения ей было чуть за сорок. Первого декабря 1955 года в Монтгомери Роза Паркс сделала то, что ей не полагалось: она заняла сиденье в передней части автобуса, предназначенное для белых. Это был опасный, дерзкий и провокационный поступок в расистском обществе.

Легенда гласит, что много лет спустя к Розе Паркс подошел студент и спросил: «Почему в тот день вы сели на переднее место?» Роза Паркс не сказала, что она села ради того, чтобы начать движение. У нее были куда более примитивные мотивы. Она ответила: «Я села, потому что устала». Но она говорила совсем не про усталые ноги. Она имела в виду, что ее душа устала, ее сердце устало, все ее существо устало играть по расистским правилам, отрицать то, к чему тянулось ее истинное «я»[16]16
  Rosa Parks, Rosa Parks: My Story (New York: Dial Books, 1992), p. 116.


[Закрыть].

Конечно, решению Розы Паркс способствовало многое. Она изучала теорию и тактику ненасилия в научно-образовательном центре «Горец»[17]17
  Во времена Розы Паркс и Мартина Лютера Кинга он назывался Highlander Folk School.


[Закрыть], где учился и Мартин Лютер Кинг – младший. Она была секретарем отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения в Монтгомери, члены которой обсуждали гражданское неповиновение.

Но в тот декабрьский день, когда она села на переднее место, не было никакой гарантии, что теория ненасилия сработает или что сообщество поддержит ее. Это был момент экзистенциальной истины, демонстрации подлинной самости, торжество дара, данного от рождения. В этот момент Роза Паркс запустила процесс, который изменил и мир, и закон страны.

Женщина села в автобусе, потому что она достигла той точки, когда стало важно принять свое истинное призвание, но не как человека, который изменит общество, а как того, кто будет жить полной жизнью в этом мире. Она решила: «Я больше не буду действовать так, как того требуют внешние законы, поскольку это противоречит истине, хранящейся у меня глубоко внутри. Я больше не буду вести себя так, как будто я меньше того человека, что живет внутри меня».

Откуда взять смелость «сесть на переднее место в автобусе» в обществе, которое наказывает любого, кто решает жить в единстве с собой? В конце концов, с общепринятой точки зрения жизнь по законам общества безопаснее и разумнее: «Не открывай душу нараспашку»; «Не делай из мухи слона»; «Не выноси сор из избы». Все это – шаблонные способы сказать друг другу, что личную правду нужно держать отдельно от общественной жизни, чтобы не ставить себя под удар в суровой и хаотичной реальности.

Откуда люди возьмут в себе мужество жить в соответствии со своей истиной, если они знают, что будут наказаны за это? Ответ, который я видел на примере жизни таких людей, как Роза Паркс, прост: эти люди по-другому понимают идею наказания. Они осознали, что никакое наказание, которое им может присудить кто-то другой, не сравнится с тем, как они сами себя наказывают, смиряясь с необходимостью умалять себя.

В истории с Розой Паркс такое понимание наказания проявилось чудесным образом. После того как она некоторое время посидела на переднем месте, в автобус вошли полицейские и сказали: «Знаете ли вы, что если не уйдете с этого места, нам придется отправить вас в тюрьму?» И Роза Паркс ответила: «Вы можете это сделать…» – что, по сути, было вежливым способом сказать: «Что может значить для меня ваша тюрьма из камня и стали по сравнению с добровольным заключением, в котором я провела сорок лет, тюрьмой, из которой я только что вышла, отказавшись отныне потакать расистской системе?»

Наказание, налагаемое на нас за то, что мы проявляем свое истинное «я», не может быть хуже наказания, которое мы налагаем на себя, не проявляя его. Верно и обратное: никакая награда, которую мы получаем от других, не может быть больше, чем жизнь в своем собственном, лучшем проявлении.

Возможно, нам с вами не придется бороться так же, как пришлось Розе Паркс, противостоявшей институту расизма. Универсальный элемент в ее истории – это не суть борьбы, но самость, созвучно с которой она жила, когда вела эту борьбу. Ведь каждый из нас однажды подвергнется испытанию, где должен будет заявить о себе, проявить свое истинное «я».

Но если история Розы Паркс должна помочь нам понять наше собственное призвание, нам нужно видеть в ней обычного человека, которым она и была. Это трудно сделать, потому что мы превратили ее в суперженщину, и мы сделали это, чтобы защитить себя. Если мы сохраним Розу Паркс в музее как неприкосновенную икону истины, мы вознесем ее на пьедестал, будем восхвалять во веки веков и никогда не задумаемся о ее поступках.

Поскольку вероятность того, что моя жизнь окажется в музее, равна нулю, я хочу вкратце рассказать историю, которую знаю лучше всего, то есть свою. В отличие от Розы Паркс, я никогда не предпринимал резких движений, способных запустить трансформацию в небезразличных для меня местах и ситуациях. Я, наоборот, попытался уйти оттуда по-крабьи, бочком, в чем не хотел признаваться даже самому себе.

Но на пути к моему призванию произошла забавная вещь.

Сегодня, через двадцать пять лет после того, как я в гневе и страхе ушел из классического образования, моя работа сильно связана с обновлением образовательной системы. Я уверен, что это возможно только по одной причине: мое истинное «я» тащило меня, несмотря на то что я кричал и брыкался, заставляло меня уважать свою природу и потребности, искать свое законное место в экосистеме жизни, найти правильное отношение к организациям, к которым у меня пожизненно два чувства – любовь и ненависть. Если бы я отрекся от своего истинного «я», оставшись на своем посту, парализованный страхом, я бы почти наверняка сейчас пребывал в глубочайшей депрессии, а не служил любимому делу.

Роза Паркс осознанно и мужественно заняла свою позицию. Я же свою – по ошибке и по умолчанию. Одни люди идут прямо, другие – окольными путями. Для одних это путь героя, для других – страшные и запутанные тропы. Но любое осознанно предпринятое путешествие приведет нас к тому месту, где наше собственное истинное счастье живет в согласии с глубинными потребностями мира.

Как говорит нам Мэй Сартон, паломничество к истинному «я» пройдет через множество зим, лет и мест. Миру нужны терпеливые и преданные люди, готовые совершить это паломничество не только ради себя, но и как социальный и политический акт. Мир все еще ждет правды, которая сделает нас свободными. Это моя правда, твоя и наша правда, которая была посеяна на земле, когда каждый из нас прибыл сюда, созданный по образу и подобию Божьему. И я верю, что призвание каждого человека – взрастить эту истину.