Текст книги "Смерть раненого зверя с тонкой кожей"

Ричард протянул руку и ладонью нежно погладил ей шею. В ответ она наклонила голову, поймав его теплую, сухую, нежную руку губами.

* * *

Самое лучшее в вокзале Ватерлоо – это то, что он никогда не меняется. И всегда остается таким же, каким его построили: большим, гулким и грязным. Там всегда играет одна и та же музыка военного времени, старые марши для духовых оркестров, во всяком случае, так показалось Ричарду Эбботу, когда он пришел туда, чтобы оставить кейс в камере хранения.

Сначала он собирался положить его в шкафчик в подземке, но обнаружил, что все они заперты, а ключей нет, вероятно, чтобы террористы не закладывали в них бомбы. Он подумал, что полицейские могли заодно закрыть и камеру хранения. Но волноваться не следовало. Она работала и, более того оставалась все в том же самом углу, напротив платформ один и два, между рядом телефонных будок и мужским туалетом с самыми лучшими граффити в Лондоне.

Ричард внимательно наблюдал за работой камеры хранения, но не заметил попыток служащих проверить содержимое сдаваемого багажа.

Возле стойки стоял, опершись на метлу, седой пожилой носильщик с седыми усами и мрачно смотрел в никуда. Эббот разговорился с ним и ненавязчиво перевел разговор на тему недавних угроз заложенных на вокзале бомб.

– Бобби тут не очень-то заботятся о проверке багажа.

– Большую часть времени они слишком заняты. Если бы полицейские открывали каждую сумку, тут бы была вопящая толпа, само собой.

Эббот согласился, что само собой, была бы давка, и встал в очередь к стойке. Озабоченный служитель бросил взгляд на кейс и уже через пару минут Эббот шагал прочь с талончиком в руке.

Это было три дня назад. Теперь сержант Клиффорд с кошачьим терпением ждал его возвращения за раздвижными дверьми офиса. Он был надежно скрыт от всех посетителей, но при желании мог мгновенно очутиться в главном вестибюле вокзала.

Сержант взял с собой свою личную кобуру, свой личный, сделанный под особый заказ пистолет, Ремингтон ХР-100, похожий больше на миниатюрную винтовку, со скользящим затвором центрального боя и стволом длиной почти тридцать сантиметров. С такими техническими характеристиками и длиной ствола это оружие, скорее всего, предназначалось для стрельбы по мишеням, но не исключено, что тот, кто его конструировал, думал и об убийцах, которые смогут его использовать в своих целях, поскольку оно было сделано под бутылочной формы патроны калибра 221 "файрбол", обладающие самой высокой в мире начальной скоростью.

Это был однозарядный пистолет для тренировки снайперов и спортсменов, но Клиффорду никогда не приходилось стрелять во что-либо больше одного раза, особенно, если это что-то двигалось. Скорость и точность его стрельбы по движущейся мишени были феноменальны и находились чуть ли не за пределами возможного. Он жил этим.

Возле входа в офис камеры хранения, подпирая стену, стояли двое молодых хиппи. Па одном были надеты широкополая шляпа, пиджак с бахромой и множество бус, другой, с длинными, до плеч, волосами, был одет в цветастую рубашку, заправленную в рваные джинсы. Они выглядели грязными и явно скучали, им абсолютно нечего делать, кроме как подпирать стену и лениво курить. Это были двое агентов Особого отдела, о которых говорил сержант Клиффорд.

Третий – высокий, тощий, туберкулезного вида Эшби, стоял, облокотившись на спинку одной из деревянных скамеек напротив стойки камеры хранения. На нем был грязный черный костюм и тонкий черный галстук, он щурился в карманную Библию. Он был похож на одного из этих ревностных протестантов с юга, которые одной рукой спасают души, а другой – ввергают женщин в бездну соблазна.

Электрик установил под стойкой звонок, который служителю следовало нажать ногой. Это был сигнал к действию для Клиффорда и остальных.

Это был простой, казавшийся надежным, план. Все, что нужно было делать, это ждать, пока рыбка клюнет, и тогда рывком ее вытащить.

Рыбка клюнула на исходе дня, когда небольшая группа из семи-восьми человек столпилась возле стойки. Среди них было двое пьяных и очень шумевших здоровяков. План был рассчитан на маленькую группку усталых пассажиров, но не на пьяных бугаев.

Первые четверо людей, стоявших в очереди, держали наготове свои бумажки, но единственный талончик, который видел служащий, был тот, который держал человек, одетый как бродяга, в поношенной шляпе, натянутой на глаза, и длинном грязном плаще. Это был талон, которого он ждал весь день. Клерк надавил ногой на звонок.

Двое агентов Особого отдела по обе стороны офиса стали проталкиваться сквозь толпу. Один попытался отодвинуть более крупного из пьяных в сторону.

– Не смей толкать меня, ты, урод хиппующий, – возмутился здоровяк и сбил его с ног.

Когда второй агент схватил его, бродяга с размаху ударил его кейсом в лицо с такой силой, что сломал полицейскому нос и скулу. Тот медленно, почти комично, свалился на землю, удивленное выражение постепенно исчезало с его лица, а глаза стекленели.

Эшби и Клиффорд, находившиеся дальше, чем двое других, поспешили за ними и попытались добраться до бродяги. Но пьяный здоровяк закричал:

– Четверо на одного. Козлы. Поможем парню, – и попытался ударить подошедшего Клиффорда тыльной стороной руки, но сержант схватил его за лацканы, рванул на себя и боднул головой в лицо.

Пьяный упал, и Клиффорд переступил через него как раз в тот момент, когда бродяга вырвался из рук Эшби и припустил через вестибюль вокзала в сторону выхода к поездам, согласованным с расписанием пароходов.

Эшби погнался было за ним, но Клиффорд закричал:

– Оставь его! Оставь его!

Он нагнулся, вытащил Ремингтон, взял его обеими руками, прицелился и спустил курок одним быстрым плавным движением.

Бродяга был уже метрах в трех от выезда, пробежав мимо одиноко стоящей таблички ГОЛУБЕЙ НЕ КОРМИТЬ, когда его подняло на полметра, он перекувырнулся в воздухе, похожий на давно не тренировавшегося гимнаста, упал на спину и остался лежать, уставившись невидящим взглядом на балки крыши. "Файрбол" размозжил шестой и седьмой шейные позвонки и вышел через горло. Объект охоты лежал в необычно большой луже крови, которая все еще растекалась, когда Клиффорд добежал до него.

– О Господи, – не своим голосом произнес Клиффорд. Он убил не того человека.

* * *

Она была стройной, полногрудой и гораздо чернее, чем Киро (и чернее ночи) с типичным негроидным лицом с высокими скулами и гладкой головой, в профиль напоминающей Нефертити. Он звал ее Дженни. Это больше всего походило на ее имя, которое в оригинале следовало произносить как Йенни, да еще икнуть посредине, что наверняка неплохо бы удалось пьяному немецкому матросу.

Девушка вымыла Эббота, накормила, вычесала вшей и терпеливо выхаживала его.

Остальные обитатели трущоб решили, что он ее новый сутенер, и это немного раздражало тех, кто считал, что сутенер такой красавицы должен быть черным.

Одного из них это разозлило настолько, что он попытался пырнуть Ричарда ножом ночью в придорожном кабаке, где алкоголь тек рекой. Но когда он подошел к нему с зажатым в руке ножом, кто-то подставил ногу, тот споткнулся, а кто-то третий стукнул его по голове глиняным горшком. Затем они затащили его под стол и продолжили пить.

Время от времени кто-то поливал парня пивом, чтобы он очнулся, но он не шевелился, и Эббот решил, что он мертв. Позже, заглянув под стол, Эббот обнаружил, что там никого нет.

В импровизированном меню было два вида напитков: маисовое пиво и неочищенная бесцветная жидкость, которая горела, как дезинфицирующее средство для туалетов, а на вкус напоминала креозот. Попробовав ее однажды и немедленно выплюнув, Эббот предпочитал маисовое пиво. Впрочем, и оно было достаточно крепким. Он не чувствовал, что пьян, пока не попытался встать. Сохраняя чувство собственного достоинства, он остался сидеть в ожидании, когда к его ногам вернется сила.

В плохо освещенном дымящей керосиновой лампой кабаке было тесно и жарко. Вонь стояла неописуемая, и Ричард вдруг почувствовал, что больше не может этого выносить. Снаружи была жаркая, черная и звездная ночь.

– Господи, все такое черное, – сказал он. – И ты тоже. Я едва тебя вижу.

Он стоял не двигаясь, привыкая к темноте, но даже спустя некоторое время едва мог различить горбатые силуэты лачуг в слабой дымке звездного света. Всюду лежали тени. Прохладный ночной воздух снова опьянил его, он схватил Дженни за руку и повис на ней.

Девушка вспотела, от нее нежно пахло теплом и мускусом, и он вдруг подумал о том, каково это – быть рядом с ней. Эбботу пришло в голову, что человек, который хотел его пырнуть, вполне может стоять рядом в тени с зажатым, в руке ножом. Его не впервые пытались спьяну зарезать в трущобах, где выпивка обычно приводит к насилию или безудержному веселью.

Опасность быть раненым из-за алкоголя или женщины на языке Службы была характерной особенностью данной местности, тогда как шансов быть выданным полиции не было никаких.

Это была успокаивающая мысль. Он умел управляться с ножами.

Глава 16

В течение часа после рокового и бестолкового выстрела Фрэнк Смит встретился с Шеппардом в Скотланд-Ярде, отдал пресс-службе Ярда заявление для вечерних и воскресных газет и доложил о случившемся начальнику Департамента, связавшись с его яхтой на Солент по радиотелефону, и министру, находившемуся в своей квартире в Белгравии. Оба страшно разволновались.

– Боже Всемогущий, – сказал начальник Департамента, – я что, на пять минут не могу отлучиться, чтобы что-нибудь не пошло не так?

Смит успокоил его, заметив, что это случилось бы вне зависимости от его присутствия, и зачитал ему заявление для прессы. В нем говорилось, что погибший был террористом из ИРА, который пришел в камеру хранения, чтобы забрать оставленное там в чемодане оружие, и был застрелен в целях самозащиты одним из агентов Особого отдела, который пытался его арестовать. В нем также говорилось, что в интересах национальной безопасности на данный момент детали происшествия не разглашаются.

Газеты будут пару дней гудеть и спекулировать, а потом забудут об этом. Конечно, ИРА будет отрицать, что убитый был одним из их членов, но кто поверит ИРА? В конце концов, он легко мог быть членом временной или отколовшейся группировки.

Начальник Департамента хмыкнул. "Как Смит думает: не стоит ли ему вернуться и лично возглавить следствие? Нет, Смит думает, что ему следует остаться и наслаждаться плаванием. Смит возглавит следствие сам и обо всем доложит ему в понедельник".

Таким же образом, только менее конкретно и более неопределенно, Смит успокоил министра, сказав для пущего эффекта: "Предоставьте это профессионалам и не беспокойтесь". Министр был не столько обеспокоен смертью невинного человека и тем, как это произошло, сколько возможными последствиями для себя и своей политической карьеры. В конце концов, он ведь даже не был знаком с убитым. Для него это был просто мертвый человек. Даже не избиратель его округа и даже не его житель.

Министр чувствовал, что в его карьере наступил поворотный момент (он называл его водоразделом). Левое крыло партии было недовольно Премьер-министром, и против него плелись интриги. Сам он был любимцем левых и возможным кандидатом на пост Премьера. Йоркширец также был юным любимцем главы Кабинета, в противном случае, как бы он оказался в Кабинете? Рано или поздно ему придется слезть с забора, на котором так прекрасно балансировал его большой зад, и решить, к какой группировке лучше примкнуть. Он судорожно пытался определить победителя. И пока министр решал, ему совершенно не нужен был ни скандал, ни предположение о том, что он не справляется со своей работой, включавшей полную ответственность за государственную безопасность.

Смит лицемерно уверил слугу народа, что проблем не возникнет, а если и возникнут, то будут незначительными, да и ответственность всегда можно переложить на кого-нибудь другого. Он не сказал этого так открыто, но, читая между строк, можно было легко догадаться, что он имел в виду. Министр неплохо читал между строк и так обрадовался, что даже решил навестить умирающую жену.

Наконец Смит приступил к расследованию.

– Так как же, ради всего святого, Клиффорду удалось так напортачить?

– Сержант ничего не сделал, – ответил Шеппард, который всегда вступался за своих людей. – Ошибки не было.

– Значит, застрелить не того человека – это ничего?

– У него не было выбора. Это было секундным решением. В конце концов, если бы это был Эббот, мы бы сейчас веселились.

– Но должен был убедился в том, что это Эббот. Подразумевалось, что он его узнает. Это было главной причиной, по которой он там находился, разве нет?

Шеппард объяснил, что Клиффорд схватил человека сзади, что у того на глаза была натянута шляпа и одет он был, как бродяга, – такую маскировку Эббот использовал всего два дня назад.

– Этого недостаточно, чтобы стрелять в человека.

– Было еще кое-что – как тот отреагировал. Если обычного человека из толпы внезапно хватают сзади, он пугается, он трясется, он застывает, он начинает протестовать. Реакция этого парня была совсем другой. Реакция? Он взорвался. Как проклятый вулкан.

Он покачал головой.

– С точки зрения Клиффорда, это должен был быть Эббот.

– Только это оказался не Эббот, – вздохнул Смит. – Думаю, это был один из этих драчливых бродяг, которые начали свару возле дома той ночью.

– Но почему он послал кого-то вместо себя? Я имею в виду, что вызвало у него подозрения?

– Пару дней назад в камере хранения Юстона была угроза заложенной бомбы.

– И что?

– Возможно, он решил, что в остальных камерах хранения могут занервничать и устроить какую-нибудь проверку. Пройдутся с металлоискателем или еще что. Так работают его мозги. Или он просто особенно осторожен... Суперзащита, так он это называет. Кажется, этот термин используется в шахматах.

Шеппард задумался.

– Тогда Эббот, скорее всего, тоже там был и все видел.

Смит кивнул.

– Готовый смотаться, если что-то пойдет не так.

– Конечно, он не предполагал, что начнется пальба, – разве что, вероятность того, что человека арестуют, а потом, когда разберутся, отпустят.

* * *

Смит и Шеппард были правы. Эббот был там, он стоял, облокотившись на автомат Нестле возле лестницы, ведущей вниз на Ватерлоо Роуд.

Когда он увидел пистолет в руке Клиффорда, он тут же вытащил свой и прицелился в него. Но девочка, ведущая под руку пожилую женщину через вестибюль вокзала, оказалась на линии огня. Затем Клиффорд выстрелил. И бегущий бродяга взлетел в воздух.

Эббот вернул пистолет в кобуру, повернулся и побежал вниз по лестнице. Вдруг он заметил, что стоящий на лестнице мужчина смотрит на него, открыв рот.

– Идете на автобус? – спросил Эббот.

– Э, да, – ответил мужчина, стараясь справиться с дрожью в голосе, – ээ, номер шестьдесят восемь.

В его лице не было ни кровинки.

– Я пойду с вами, – сказал Эббот.

Мужчина сглотнул и кивнул. Они спустились по лестнице, повернули направо, спустились по склону и вышли на Ватерлоо Роуд. Пока они шли, мужчина не произнес ни слова и ни разу не посмотрел на Эббота. Ричард чувствовал, что он весь дрожит.

– Все, что вам нужно сделать, – сказал Эббот, – это сесть на автобус и уехать отсюда.

Когда они дошли до остановки, подъехал 68-ой.

– Вот и славно, – сказал Эббот. – А вы везунчик, правда? Вам на ипподром нужно, делать ставки.

Торопясь войти в автобус, мужчина даже споткнулся. Эббот наблюдал за отъезжавшим автобусом. Мужчина, казалось, примерз к сиденью.

– Оплачиваем проезд, пожалуйста, – сказал кондуктор.

Мужчина смотрел сквозь него.

– Оплачиваем проезд, пожалуйста, – повторил кондуктор, наклонившись к нему.

– Этот человек там, на остановке. У него был пистолет, – его глаза наконец сфокусировались. – У него был пистолет, говорю вам. И пристальный взгляд.

– Послушай, приятель, я занят, – мягко сказал кондуктор. – Куда тебе нужно, а?

– Я не знаю, – ответил мужчина, все еще находясь под впечатлением от только что произошедшего уникального в его жизни события. В его голове продолжали роиться героические фантазии, и он не был готов вернуться на землю. Позже он пойдет в полицию и расскажет свою неточную и сомнительную историю в деталях, которые поразят даже видавших виды полицейских.

Эббот тоже не знал, куда идти. Он не хотел возвращаться в квартиру, хотелось отвлечься. Ему хотелось, чтобы в его голове запустили очищающую программу, как поступают с перегруженными компьютерами.

Он взял такси и доехал до Эрл Корт. Там должна была быть выставка. Это было то, что нужно. Но, добравшись до места, Ричард обнаружил, что дверь закрыта, окна заколочены, все заперто и загорожено – одним словом, мертво, причем уже давно.

Он побрел по Олд Бромптон Роуд, затем по Лили Роуд и вышел к отелю "Вест Сентер", большому, современному зданию, выглядевшему на фоне викторианского квартала немного устрашающе. Там он нашел отличный способ отвлечься от всего, идеальную очищающую программу: конгресс шахматистов.

В шахматы в Англии обычно играют в почти нищенских условиях. Это не джентльменский вид спорта. Здесь условия были почти роскошные. Шахматистам были отданы три огромных зала. В одном проводился турнир гроссмейстеров, в другом – открытый турнир. В третьем были установлены демонстрационные доски, на которых отмечался ход партий гроссмейстеров с объяснениями и комментариями шахматных мастеров или ведущих игроков. В эту-то комнату и забрел Эббот. Он сел в кресло и вскоре был уже целиком поглощен созерцанием отсталых пешек, слабых квадратов, бесстрашия слона и других лабиринтов игры, которую Чэндлер называл вторым после рекламы способом выбрасывания на помойку человеческого интеллекта.

* * *

Благодаря странному стечению обстоятельств, министр в этот день тоже оказался на съезде шахматистов. Сентиментальный порыв навестить умирающую жену быстро иссяк, как только он ее увидел. Через пару минут он уже пытался найти предлог, чтобы вырваться из комнаты с белыми стенами и больничным запахом цветов и смерти.

Он знал, что у чернокожей девушки дневное представление в пять часов, но, если успеть попасть в ее квартиру хотя бы без пятнадцати четыре или даже ровно в четыре, у них хватит времени... Даже если в полпятого... Она появляется только во втором акте; ей не имеет смысла приходить раньше пяти... Он вдруг заметил, что жена с ним разговаривает.

– Останься со мной, – сказала она, беря его руку. Ее голос был слабым, рука – влажной.

– Не бросай меня.

– Конечно, я тебя не брошу, – сказал он. – Конечно, нет. Просто мне нужно заглянуть на шахматный турнир. Ты знаешь, тот, что я открывал в Фулхэме на прошлой неделе.

– Не уходи.

– Но я обещал. И потом, это мой избирательный округ. Я вот что сделаю. Я схожу туда на полчаса и вернусь.

– Пожалуйста, не уходи.

Она вдруг ощутила внезапное предчувствие близкой смерти. Что-то было в комнате, она знала, что это было рядом. Она чувствовала присутствие смерти, хотя и не могла ее видеть, но знала, что уже скоро. Смерть пряталась за занавеской, и когда та двигалась, это было движение смерти. Конечно, она ее никогда не увидит, та себя никогда не покажет. Смерть будет ждать за занавеской, пока она уснет, и тогда выйдет и тихо унесет ее на крыльях темноты.

Но если она не будет спать, а будет держать руку мужа, разговаривать с ним, смерть не сможет выйти и забрать ее. Пока она не спит, смерть будет вынуждена прятаться за занавеской. Ей хотелось спать, но она цеплялась за сознание, удерживая за руку сидящего рядом супруга.

– Я быстро, обещаю.

– Она не может выйти, пока ты здесь.

– Кто не может выйти?

– Когда шторы шевелятся, это значит, она нервничает.

Ее мысли снова поплыли. Министр ободряюще похлопал ее по руке.

– Я вернусь сегодня же, – сказал он, осторожно вынимая свою руку из ее ладони.

По щекам умирающей женщины потекли слезы. Она была очень слаба, поэтому часто и легко плакала, и он не придал этому большого значения.

– Не уходи, – просяще повторила она. – Пожалуйста.

* * *

Министр гнал по дороге на Фулхэм Роуд и приехал в квартиру около половины пятого. Он позвонил в звонок, потом постучал в дверь. Никто не ответил. Политик вздохнул. В общем-то, он и не думал застать свою пассию, но сейчас не знал, что делать. Ему следовало бы вернуться в больницу, но он не мог. Оправдав свой уход тем, что собирался посетить конгресс шахматистов, он решил, что отправится туда. Его не интересовали шахматы, он едва знал, как ходят фигуры, но это лучше, чем ехать в больницу.

Министр припарковался на подземной парковке отеля, затем пошел на конгресс, где его встретили организаторы и повели осматривать помещение. Он несколько минут понаблюдал за турниром гроссмейстеров, затем прошел в демонстрационный зал и послушал комментарии экспертов, не понимая ни слова.

– Великолепно, – пафосно сказал организаторам. – Очень впечатляюще.

Эббот тоже был в этом зале, но не видел министра, а слуга парода не видел полевого агента. Да и вряд ли они могли друг друга узнать.

Затем министра пригласили в офис директора конгресса на бокал шампанского. По дороге он благодушно улыбнулся нескольким людям, которых, насколько он помнил, никогда раньше не встречал, и потрепал по голове лилипута, приняв его за ребенка.

В офисе директора политик был уже весел, свободно и умело болтал ни о чем и выпил два огромных бокала очень сухого и хорошего шампанского, которое существенно подняло его настроение. После приличествующей паузы и невнятного, сделанного из вежливости, протеста он согласился на третий и четвертый бокал.

Он бодро доехал до больницы. Если повезет, его жена, находясь под действием успокоительных, будет спать, и ему не придется снова сидеть в этой ужасной палате. Но ему не повезло (или, наоборот, повезло). Она не спала, она была мертва.

Это был шок. Он ждал, что это случится, вот уже несколько недель, но все равно смерть жены стало для него шоком. Большим шоком, чем он мог вообразить. Он почувствовал слабость и дрожь. Доктор предложил ему успокоительное, но он отказался (зная, что не стоит смешивать успокоительное с алкоголем) и поехал домой.

Квартира казалась пустой. Кроме него и ежедневно приходящей прислуги, там не было никого с тех пор, как его жена легла в больницу пять недель назад. Но теперь, когда он знал, что она уже никогда не вернется, пустота приобрела новое измерение. И, что странно, в квартире появилось эхо. Это было невозможно, нереально, иррационально. Везде лежали толстые ковры, а тяжелые шторы были задернуты. И, тем не менее, в его ушах звучало эхо.

Что ж, теперь он свободный человек, спустя двадцать лет. Министр посмотрел на свое отражение в настенном зеркале.

– Теперь ты свободный человек.

Но он не чувствовал себя свободным. Ему как-то странно не хватало ее присутствия. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если у вас в течение двадцати лет была собака, то вам в любом случае будет ее не хватать. И он любил ее так, как мог любить кого угодно другого, отличного от него самого. На один смутный момент он даже пожалел, что был ей недостаточно хорошим мужем.

В десять он должен был забрать черную девушку из театра. Конечно, ему нужно быть осторожным. Если начнут болтать... Люди никогда не смогут понять его увлечение.

* * *

Главу русской торговой делегации Николая Николаевича Нежметдинова Нжала приветствовал с распростертыми объятиями и бутылкой водки, категорически отказавшись в первые полчаса обсуждать что-либо, кроме женщин и выпивки: двух, насколько он знал, самых близких сердцу Николая Николаевича предметов. Чего он не знал, так это того, что Николай Николаевич воспринимал эти две вещи как компенсацию за чрезмерную мировую скорбь в духе нелепых мыслителей типа Достоевского, и в то же время как часть этой самой скорби. Даже Нжала со своей проницательностью не мог понять эту очень русскую мысль.

Итак, Николай Николаевич улыбался, слушал и издавал соответствующие игривому настроению звуки, одновременно недоумевая, когда же Нжала перейдет к делу. Нежметдинов хотя и был официально главой торговой делегации, о торговле знал немного, зато отлично разбирался в вооружении. А Нжала необходимо было именно оружие, которое он не мог достать больше нигде, например, новейшие ракеты "земля-воздух" и определенные виды тактического ядерного оружия.

Нжала как раз был в разгаре пограничного конфликта с одним из соседних государств, которое собирался нахально захватить. Его долгосрочный план заключался в том, чтобы поэтапно сожрать все сопредельные государства и сформировать Федерацию Государств Западной Африки с собой во главе. Это было частью еще более долговременного и амбициозного плана, согласно которому он собирался подчинить себе сначала центральную, а потом и южную Африку, пока, наконец, он не стал бы править всем континентом. И если бы русские существенно помогли ему с вооружением и специалистами, они получили бы не только плацдарм, но целый перманентно развивающийся базис в Африке, о которой всегда мечтали в своих самых смелых империалистических мечтах.

В дополнение к этому, влияние Китая в Танзании и где бы то ни было еще будет существенно подорвано. Другими словами, вся объединенная Африка будет неразрывно связана с Россией, и это, вкупе с ее влиянием на Ближнем Востоке, – Средиземное море уже фактически превратилось в Русское озеро, – сделает СССР самым влиятельным государством в мире.

Николай Николаевич, который все это уже слышал раньше, улыбнулся одной из своих печальных русских улыбок и заметил, что на пути к полному контролю над Ближним Востоком все еще есть преграды, одной из которых является Израиль.

Израиль. Жестом презрения Нжала отмел Израиль в сторону, потому что был уверен, что в один прекрасный день он будет благополучно сметен в море совместными силами объединенной Африки и Объединенной Арабской Республики.

Проблема, как справедливо заметил Николай Николаевич, была в том, что Объединенная Арабская Республика была от объединения еще очень далека, а черная Африка – еще дальше.

– Согласен, – ответил Нжала, – но помогите мне сейчас, и я положу этому начало. И через два-три года, посредством переговоров и приложения силы, я создам Западно-Африканскую Федерацию.

– Или будете мертвы.

Нжала пожал плечами.

– На этот риск вынуждены идти многие африканские демократические лидеры. Но в чем я нуждаюсь больше всего, кроме того, чтобы остаться живым, а это более чем вероятно, – это ваша помощь.

– И вы ее – получите в разумных количествах, пока не докажете, что способны претворить в жизнь все свои планы и сдержать свое слово. Последнее крайне важно.

– Конечно, я сдержу слово. В противном случае, вы разрушите мои планы. Мы зависим друг от друга, разве вы этого не понимаете?

– О, разумеется, мы это понимаем. Но понимаете ли это вы? – он грустно улыбнулся. – Или вы воображаете, что можете использовать нас до того момента, как вы крепко возьмете в свои руки власть, или, скажем, влияние над некой африканской федерацией, а затем бросить?

– Вы меня недооцениваете. Это было бы дешево и глупо. Мои долгосрочные интересы связаны с Советским Союзом. Это только некоторые арабские силы думают, что могут использовать Советский Союз временно – все взять, а в обмен дать чуть-чуть или вообще ничего.

Он сделал паузу, наклонился вперед и впился глазами в Николая Николаевича.

– Я же, напротив, полагаю, что наши интересы связаны неразрывно. Я верю, что вы можете мне помочь стать верховным правителем свободной демократической Африки. Я верю, что вы можете помочь мне удержать власть. Я верю в то, что не могу без вас обойтись. Я также верю в то, что и вам без меня не обойтись – разумеется, в том случае, если вы хотите включить Африку в сферу вашего влияния.

Николай Николаевич кивнул.

– Я внимательно слушал то, о чем вы говорили, мне нравится то, что вы говорите, но я не совсем уверен, что, вместе с тем, верю тому, что вы говорите.

Он поднял руку.

– Пожалуйста, не подумайте, что я хочу вам нагрубить. Иногда люди говорят что-то, во что на тот момент действительно верят. Однако позже, когда обстоятельства меняются, у них на уме уже совсем другое.

– Конечно, никто не может предугадать изменений, которые произойдут в будущем. Мы можем исходить исключительно из фактов, которые имеем на сегодняшний день. А эти факты указывают на союз интересов. Кроме того, от союза с вами я могу получить все, что мне нужно.

– На данный момент у вас, кажется, союз с Британией.

– Временный прием. Я просто продаю им нефть, пока мне это выгодно.

– Не говоря уже об уране.

– К сожалению, это было частью сделки. Однако наш договор заключен на три года. После этого они уже будут добывать свою нефть в море и не будут нуждаться в нашей. В любом случае, они ее не получат. Так же, как и наш уран.

Он улыбнулся, демонстрируя ряд больших белых зубов.

– И тогда мы полностью будем в вашем распоряжении.

Николай Николаевич понимал силу аргументов, но все еще сомневался. Русские всегда сомневаются, даже в самих себе. Они страдают от коллективной паранойи, которая делает их исключительными шахматистами, но в международной дипломатии ведет к чересчур завышенной осторожности и неадекватным реакциям.

Вместе с тем, у них была причина быть сверхосторожными с Нжала, который был не менее скользким, чем промасленный поросенок во влажных джунглях. У них не было сомнений, что он использует Советы, чтобы заполучить власть, а потом, оставаясь с ними вполне дружелюбным, попытается постепенно уменьшить их влияние. Нжала не нужны кандалы на ногах, когда он наконец добьется наивысшей власти. В эту игру русские уже неоднократно играли и в большинстве случаев выигрывали, но на этот раз у них был тяжелый соперник, который был экспертом по игре в разнообразные игры, преимущественно грязные.

Николай Николаевич сказал, что он отчитается перед Политбюро, и если все пройдет гладко, то команда русских военных специалистов навестит Нжала, когда тот вернется в Африку, чтобы обсудить его нужды и дать ему несколько советов.

После еще нескольких рюмок водки, фарисейских клятв в вечной дружбе, братской любви и полном доверии, русский уехал, а Нжала и Артур спустились в холл отеля на ужин, второй раз за все время пребывания в отеле. Их сопровождало с полдюжины агентов Особого отдела, которые расселись за соседними столами. Еще двое сели у двери.

У Нжала был с собой дешевый кожаный портфель, вроде тех, с какими ходят большинство начинающих бизнесменов.

Трое молодых людей с оливкового цвета кожей – они могли быть испанцами, кубинцами или арабами или даже итальянцами – вошли в отель, улыбаясь и разговаривая. Они были похожи на студентов. У каждого под мышкой были книги. У одного был портфель, точно такой же, как у Президента. Агенты Особого отдела попросили его открыть кейс. В нем был конверт, надписанный по-арабски. В конверте лежал браслет в форме цепочки из сцепленных рук, искусно сделанный из тяжелого золота.