Текст книги "Паспорт: культурная история от древности до наших дней"

Несколькими годами позже вышел роман Грэма Грина «Доверенное лицо» (1939), где автор размышляет о роли паспорта, играющего ключевую роль в самоопределении – он стал фиксировать личность человека в официальных терминах – и даже в тайной сфере шпионажа накануне Второй мировой войны. При попытке сойти на берег после переправы третьим классом через Ла-Манш герой Грина (называемый автором просто Д.) попадает под стражу. Полицейские Дувра задерживают Д., потому что его лицо не похоже на фото в паспорте. Годы в бушующей Испании, в которые он пережил тюремное заключение, убийство жены и чуть не погиб во время авианалета, сделали лицо Д. почти не узнаваемым даже для него самого: «Он посмотрел на снимок. Давно ему не доводилось заглядывать в собственный паспорт – годы наверное. Он увидел лицо незнакомца, человека более молодого и явно более счастливого, чем он»[3]3
  Цитируется в пер. З. Юрьева и М. Виленского.


[Закрыть]{10}10
  Graham Greene, The Confidential Agent (London: Heinemann, 1939), 13.


[Закрыть]. Когда его увели для допроса и предложили взглянуть на себя в единственной доступной отражающей поверхности – стекле, защищающем «фотографию короля Эдуарда VII на церемонии присвоения скоростному поезду названия „Александра“», – он вынужден был признать, что сомнения детектива небезосновательны{11}11
  Greene, Confidential Agent, 14.


[Закрыть]. У фотографии в паспорте в итоге больше прав, чем у того практически анонимного человека, которого она изображает. Более того, как отмечает английский литературовед Лео Меллор, Д. также вынужден сравнивать себя с символами Британской империи на картине за стеклом – ее королевской властью и ее технологиями – и расписаться в несостоятельности.

Внезапно оказавшись перед всеми этими изображениями, он вдруг обнаруживает, что больше не контролирует свою личность и теперь полностью зависит от документа: «Этот предмет превращает его в вещь»{12}12
  Leo Mellor, «Early Graham Greene», in The Oxford Handbooks Online (Oxford: Oxford University Press, 2018), n. p.


[Закрыть]. Требование пройти проверку, предъявив самого себя, сравнение с непохожей фотографией и стандартным описанием, вопросы о месте пребывания и цели визита – все это создает у человека ощущение, что он находится во власти безымянных чиновников и могущественных правительств.

Рушди пишет о том, как, скрываясь от фетвы, он читал «Доверенное лицо» и удивлялся, насколько точный эффект достигнут автором с помощью такого простого приема: «Человек не похож на свое фото в паспорте, и Грину этого достаточно, чтобы показать неопределенный, даже зловещий мир». Сцена в «Обезьяньих проделках» противоречивым, бунтарским образом обращает наше внимание на значимость паспорта в вопросе удостоверения личности его владельца. Чтобы безопасно пересечь международные границы, путешественникам приходится доказывать не столько подлинность своих документов, сколько свое соответствие им – процесс, которого не могут избежать своими неуемными стараниями даже братья Маркс с их переодеваниями и клоунадой. Действительно, их буйство можно рассматривать как истерическую реакцию на чувство тревоги и отчуждения, порождаемое ритуалом паспортного контроля, который создает вокруг нас тот самый «неопределенный, даже зловещий, мир»{13}13
  Rushdie, Joseph Anton, 122.


[Закрыть] – хотя бы на тот миг, когда мы отдаем документы, осторожно улыбаемся сотруднику миграционной службы и надеемся на лучшее.

* * *

Наверное, не стоит удивляться, что пересечение границ и паспортный контроль стали чем-то вроде неотъемлемого элемента голливудских фильмов, а зачастую даже ложатся в основу самых драматических сюжетов. Особенно ярко это проявляется в картинах об американских гражданах, пытающихся убежать от потенциальных ужасов правящих зарубежных режимов. Нигде это не показано так убедительно, как в фильме 1978 года «Полуночный экспресс», «правдивой» истории американского студента Билли Хейза (в исполнении Брэда Дэвиса), который пытался провезти несколько килограммов гашиша через стамбульский аэропорт в 1970 году. Безрассудный молодой человек прибывает на паспортный контроль в едва скрываемой панике, обильно потея, мы слышим только звуки учащенного биения его сердца; суровый таможенник медленно затягивается сигаретой, проверяет паспорт, оценивает Хейза косым взглядом. Юноша проходит пункт контроля, но уже через несколько минут его задерживают, когда он пытается сесть в самолет. События оставшейся части фильма лишь подчеркивают важность этого паспортного ритуала, пока Хейз в турецкой тюрьме подвергается аду (по большей части вымышленному) физических страданий и лишений.

Легкое неудобство превращается в ночной кошмар. Похожий сценарий разыгрывается в фильме Бена Аффлека «Операция „Арго“» (2012), основанном на истории так называемой «Канадской хитрости» – тайной операции по спасению шестерых сотрудников посольства США из Тегерана в 1979 году, после пика иранской революции. Однако на этот раз тревожная сцена с паспортом перенесена в конец фильма: дипломаты пытаются выдать себя за канадских кинематографистов (предъявляя поддельные канадские паспорта), прибывших в Иран выбирать локации для съемок фантастического фильма в духе «Звездных войн». Звучит напряженная музыка, один за другим следуют крупные планы встревоженных лиц американцев, приближающихся к контрольно-пропускному пункту аэропорта. Несмотря на то что сотрудники паспортного контроля все же останавливают их и уводят в комнату для допроса, дипломатам удается попасть на борт самолета, используя для подтверждения своей личности фотографии из журнала Variety и раскадровки из вымышленного фильма. В типичном для Голливуда стиле кульминацией «Операции „Арго“» становится момент, когда сотрудники погранслужбы обнаруживают свою ошибку и пытаются догнать рулящий самолет, прежде чем он унесет американцев в безопасное место. И хоть мы с облегчением смотрим на их успешный побег, этот эпизод напоминает нам, с каким риском может быть сопряжен ритуал проверки паспорта.

В этих фильмах граница ассоциируется не столько с возможностью путешествия и передвижения, сколько со стрессом и слежкой (а также с ксенофобией в отношении американцев за рубежом), где люди подвергаются усиленным полицейским методам, а защитой служат только драгоценные проездные документы. Пусть на Голливуд нельзя полагаться в плане культурной чуткости или исторической достоверности, но «Полуночный экспресс» и «Операция „Арго“» все же довольно точно транслируют надежды и страхи, связанные с этими документами. Хотя проблемы с паспортом не всегда приводят путешественника в мрачную тюремную камеру, где его ожидают проверенные веками изощренные пытки, они все равно грозят попаданием в своего рода современное чистилище, из которого нет выхода. В этом смысле аэропорт как граница становится своеобразной промежуточной зоной, где путешественника передают из-под правовой защиты собственного государства в руки иностранного правительства (а потом, спустя некоторое время, обратно), но только в случае соблюдения условий сделки. Фильм Стивена Спилберга «Терминал» (2004) показывает, что может случиться в случае неудачи, предлагая нам новую разновидность страшного сна владельца паспорта. Фильм частично основан на реальной истории Мехрана Карими Нассери, иранского беженца, прожившего более восемнадцати лет в первом терминале аэропорта Шарль де Голль после того, как в 1988 году у него украли паспорт. В «Терминале» Том Хэнкс играет персонажа по имени Виктор Наворски, выходца из придуманной восточноевропейской страны Кракожии, застрявшего в аэропорту Кеннеди, потому что его паспорт стал недействительным из-за правительственного переворота на родине. Таким образом, он превращается в типичного «иностранца», ожидающего теплого приема на границе.

И пусть выбор Хэнкса, типичного «американского папаши», на роль Виктора Наворски с вымышленной родиной несколько приглушает политические аспекты фильма, сам «Терминал» – это попытка сделать общее, пусть и сентиментальное, высказывание о судьбе нежеланного гостя в современном мировом порядке. Фильм начинается кадрами кинологического патруля, следующего через зону выдачи багажа, в то время как сотрудники в форме передвигают метки дорожек паспортного контроля и занимают свои рабочие места. Эти сцены из жизни служб национальной безопасности в аэропорту, которые стали типичными после 11 сентября, сменяются общими планами с толпами путешественников, недавно сошедших с самолета, шумно пробирающихся через зону выдачи багажа к очередям на паспортный контроль.

Когда Наворски предстает перед инспектором на пункте паспортного контроля, границы гостеприимства быстро становятся очевидными. После краткого «Добро пожаловать» ему задают стандартный вопрос: «Цель вашей поездки? Бизнес, туризм?» Но когда Наворски что-то невнятно бормочет в ответ (на выдуманном наречии на основе болгарского), становится очевидно, что гость-иностранец не понимает языка, на котором к нему обращаются. Дальше – больше: когда офицер сканирует его паспорт, компьютерная программа выдает, что документ отмечен в Межведомственной системе пограничного контроля, которая предоставляет правоохранительным органам США информацию о криминальном прошлом, связях с террористами и других факторах безопасности. Тут же появляются сотрудники таможенной и пограничной служб и сопровождают Наворски в одну из служебных комнат, где ничего не понимающего кракожца подвергают дальнейшему допросу: «Зачем конкретно вы приехали в США, мистер Наворски? У вас есть знакомые в Нью-Йорке?»{14}14
  The Terminal, dir. Steven Spielberg (Amblin Entertainment, 2004).


[Закрыть].

Виктор Наворски – не такой проницательный человек, как герой фильма «Превосходство Борна» (2004). Джейсон Борн, бывший убийца из ЦРУ, провоцирует сбой в компьютерной системе, используя паспорт с нужной отметкой, чтобы проникнуть в служебные комнаты международного аэропорта Неаполя: там он молча сопротивляется допросу, затем нападает на американского консульского агента и копирует данные SIM-карты из его мобильного телефона, чтобы прослушивать переговоры ЦРУ. Эта инверсия обычного сценария пограничного контроля (своего рода боевик по мотивам «Обезьяньих выходок») воплощает фантазию об одиноком человеке, который сопротивляется государственной власти, обращая паспортный режим против самого себя. Но это – всего лишь фантазия, причем чисто американская, несмотря на то, что такой индивидуализм вроде как даже представляет собой помеху в «войне с террором».

Единый паспортный реестр, который Фасселл называет частью «паспортного неудобства», превратился в сеть баз данных национальной безопасности – в ближайшем будущем она вполне может достичь заявленной цели создания единого цифрового архива всех паспортов, позволяющего в реальном времени отслеживать их перемещение по всему миру. Паспорт больше не является самодостаточным объектом, на страницах которого четко прописана вся жизненно важная информация; вместо этого он все активнее превращается в сетевой объект, связанный с базами данных с помощью микрочипов и передатчиков, – со всеми вытекающими отсюда проблемами, такими как неприкосновенность частной жизни, информационная безопасность и кража личных данных. Тем временем методы каталогизации облика путешественника также становятся все более изощренными – от субъективных описаний и нерегулярных фотографий до электронного сканирования отпечатков пальцев и сетчатки глаза, распознавания лиц и сбора других биометрических данных. Большое беспокойство вызывают антиутопические последствия этих новых протоколов приграничного контроля, которые значительно расширили инструменты государственной власти, используемые для наблюдения за отдельными путешественниками. Итальянский философ Джорджио Агамбен считает эти протоколы признаком того, что после 11 сентября мы вступили в «новую биополитическую эру» государственного контроля и управления людьми, которые теперь все чаще становятся жертвами внесудебной силы: новая парадигма безопасности, возникшая как следствие чрезвычайного положения, стала обычным методом надзора. В 2004 году, когда как раз вышли фильмы «Терминал» и «Превосходство Борна», Агамбен выразил протест против того, что он называет «биополитической татуировкой» (требований, согласно которым въезжающие в США по визе должны иметь при себе отпечатки пальцев и фотографии), отказавшись от должности в Нью-Йоркском университете, чтобы не подчиняться новым мерам{15}15
  Giorgio Agamben, «No to Biopolitical Tattooing», Communication and Critical/Cultural Studies 5, no. 2 (June 2008): 201.


[Закрыть].

Все, что хочет Виктор Наворски, – это немного посмотреть город, то есть отправиться в «тур по Большому яблоку», как он говорит об этом на ломаном языке в нескольких заученных фразах: «Бруклинский мост, Эмпайр-стейт, бродвейский шоу „Кошка“». Но непреклонный офицер полиции Турман (Барри Шабака Хенли) уже попросил Наворски сдать и обратный билет, и паспорт. Сцена поначалу разыгрывается ради смеха, но по мере ее развития становится все более пикантной (женский крик на заднем плане напоминает нам, что подсобные помещения аэропорта – опасное место) и достигает кульминации, когда офицер протягивает руку, чтобы забрать паспорт у Наворски, а тот принимает этот жест за гостеприимство и пытается пожать протянутую ладонь. Когда Турман поправляет его и указывает на документ – «Нет, нет. Мистер Наворски. Вот это. Паспорт», – путешественник нехотя протягивает его офицеру, который с силой вырывает драгоценную книжечку из рук своего визави{16}16
  The Terminal.


[Закрыть]. И тут же мы видим крупным планом, как Турман засовывает бордовый кракожский паспорт в пластиковый конверт для хранения властями своего государства. Наворски теперь считается «нежелательным» – он «гражданин ниоткуда», как ему сообщают позже, у которого «нет права на политическое убежище, на временное пребывание в стране, на гуманитарную помощь, на получение дипломатический визы, на статус беженца», хотя при этом он все еще не понимает ни одного сказанного ему слова. Не имея ни действительного паспорта, ни признанного статуса, ни национального государства, к которому можно было бы обратиться за помощью, он так и останется на границе – в ничейной стране, откуда нет выхода.

Виктор Наворски (Том Хэнкс) неуверенно передает свой паспорт. Кадр из фильма «Терминал» (2004) (Amblin Entertainment)

؂

* * *

Большая часть произведений Рушди посвящена прелестям и недостаткам мобильности, преобразующему влиянию путешествий и переездов, опыту столкновений с открытым гостеприимством и защитной враждебностью на границе. Несомненно, самый причудливый пример перехода через границу в его художественных книгах можно увидеть на первых страницах «Сатанинских стихов»: мы встречаем его главных героев Джабраила Фаришту и Саладина Чамчу, падающих с огромной высоты прямо в Ла-Манш после того, как их угнанный лайнер взорвался на подлете к лондонскому Хитроу.

Это современный миф о пересечении границ. Пока они кувыркаются в атмосфере, словно «свертки, выпавшие из небрежно разинутых аистиных клювов»[4]4
  Цитируется в пер. Анны Н. Оуэн.


[Закрыть], каждый из героев переживает чудесное перерождение: Джабраил, яркая и эпатажная звезда Болливуда, направляющийся к своей возлюбленной в Лондон, превращается в своего тезку-архангела, а Саладин, британский актер озвучивания, возвращающийся с халтурки в Бомбее, становится дьяволом с рогами и копытами{17}17
  Salman Rushdie, The Satanic Verses (New York: Viking, 1989), 4.


[Закрыть]. Не менее чудесным образом, когда Саладин цепляется за Джабраила, тот начинает петь и махать руками, словно ангельскими крыльями, замедляя их падение и приводя к мягкой посадке на Ла-Манш. В конце концов их прибивает к берегу на заснеженном английском пляже, и они оказываются единственными выжившими пассажирами злополучного рейса.

Конечно, это не вся история. Действие романа происходит на фоне ксенофобии эпохи Тэтчер, вскоре после принятия Закона о британском гражданстве 1981 года, согласно которому право на проживание в стране имели только граждане Великобритании, что ставило под угрозу судьбу жителей бывших британских колоний. Поэтому нет ничего удивительного в том, что группа полицейских и представителей миграционной службы вскоре задерживает Саладина и требует паспорт, при этом насмешливо выслушивая его сомнительный рассказ о спасении в катастрофе. Благодаря чудесному пересечению границы Саладин избежал паспортного ритуала в Хитроу, но даже в таких фантастических обстоятельствах неприятности с паспортом, превращаясь в кошмар, остаются частью повествования.

Как мы здесь оказались? Как мир пришел к этому универсальному требованию и каковы последствия способов, которыми мы преодолеваем географические и культурные границы? Какое влияние оказали паспорта на чувства и фантазии тех, кто их использует и, зачастую неохотно, определяется ими? Как эти документы повлияли на наше отношение к дому и отъезду, путешествиям и переездам, принадлежности и перемещениям, гражданству и отчуждению, национальным конфликтам и международному сотрудничеству? Что может рассказать нам паспорт о непростом пересечении личного и политического на протяжении всего своего существования? Эти драгоценные книжечки, которые мы, такие уязвимые, прижимаем к себе, пересекая границы, несут в себе наши личные истории, указывающие при этом на наше место в гораздо более масштабных повествованиях. Они рассказывают о стремлениях, неопределенности и движении по спирали тех людей, которые уже давно ушли на покой; они придают материальную форму правам и привилегиям, ограничениям и давлениям, которые направляли это движение. Но даже если архив наших паспортов и их различных предшественников позволяет увидеть, откуда мы пришли, он также дает представление о том, куда мы идем, поскольку темпы международных путешествий и глобальной миграции продолжают ускоряться, заставляя задуматься о нашем месте в современном мире. Исследовать культурную историю паспорта – значит задуматься о важнейших аспектах мобильности, ожиданиях, чувствах по этому поводу и инструментах государственной власти, которые, возможно сильнее, чем когда-либо, влияют на нас сегодня. Так давайте же отправимся в путешествие и пересечем границу.

Часть первая
Предыстория паспорта

Глава 1
Древние люди, древние граждане

Вечером 26 сентября 1976 года французский военно-транспортный самолет, перевозивший египетского правителя, приземлился в аэропорту Ле-Бурже под Парижем после пятичасового перелета из Каира. В знак уважения к его королевскому статусу пассажира встречала Алис Сонье-Сеите, государственный секретарь Франции по вопросам образования. Воинские почести ему оказывали отряд ВВС и Республиканская гвардия, одетые в парадную форму, в кавалерийских касках с алым плюмажем и в белых лосинах. Египетский правитель прибыл во Францию, чтобы несколько месяцев провести в стерильном боксе на территории Музея человека, где ему предстояло пройти ряд обследований и передовых процедур, направленных на замедление разложения трупа. Это был Рамсес II, фараон Девятнадцатой династии, чья душа отбыла в загробный мир примерно за три тысячелетия до его визита во Францию. Рамсес II, взойдя на престол еще подростком, царствовал шестьдесят с лишним лет и запомнился как один из самых могущественных правителей в истории Египта, не в последнюю очередь благодаря ряду военных кампаний в Сирии, Нубии, Ливии и соседних областях, вследствие чего его влияние распространилось на весь регион. Но, несмотря на славную историю Рамсеса II, многие рассказы о его посмертном путешествии во Францию сосредоточены на детали, которая кажется совершенно несоответствующей ни его царскому положению, ни его мумифицированному состоянию: в тот осенний день 1976 года давно умерший фараон якобы прибыл на французскую землю с недавно выданным египетским паспортом.

Несомненно, прибытие египетского правителя было деликатным вопросом международных отношений. Президент Франции Валери Жискар д’Эстен предложил перенести мумифицированные останки фараона во время государственного визита в Египет в декабре 1975 года, когда стремился договориться с египетским президентом Анваром Садатом по вопросам международной торговли оружием и вхождения французской промышленности в египетскую экономику. Вслед за недавним Синайским временным соглашением между Египтом и Израилем, которое обязывало страны разрешить свои конфликты мирными средствами, французский визит также должен был заложить основу для успешного диалога между богатыми нефтью арабскими странами и их западноевропейскими коллегами на конференции, которая должна была состояться в Париже в конце декабря. Первоначально д’Эстен предлагал перевезти мумию Рамсеса II в Париж для проведения выставки, посвященной его правлению, в музее Гран-Пале, но, «заботясь о чувствах египтян», впоследствии отказался от этой идеи в пользу археологических исследований по сохранению «славного прошлого Египта». Он знал, что французские египтологи уже сотрудничали с египетскими специалистами в Каире, которые обнаружили поразительное ухудшение состояния мумии, извлеченной на свет почти столетие назад. Возможно, проявляя некоторую снисходительность, французский президент предположил, что было бы «очень полезно», если бы мумию «восстанавливали в стерильной среде» в лабораториях Музея человека, где специалисты «прошли тщательную подготовку по применению таких методов сохранения»{18}18
  «La momie de Ramsès II ne sera pas exposée à Paris», Le Monde, May 10, 1976, www.lemonde.fr/archives/article/1976/05/10/la-momie-de-ramses-ii-nesera-pas-exposee-a-paris_2942690_1819218.html; translation by author.


[Закрыть]. После того как один из конкурирующих египтологов из США заявил, что ухудшение состояния мумии было просто предлогом для того, чтобы отправить почитаемую реликвию за границу, «Нью-Йорк таймс» написала, что мумия страдала не более чем от «приступа „дипломатита“»{19}19
  Boyce Rensberger, «Ramses’ Illness Was Fabricated, Scientists Allege», New York Times, November 8, 1976, 7, www.nytimes.com/1976/11/08/archives/ramses-illness-was-fabricated-scientists-allege.html.


[Закрыть]. Тем не менее по прибытии во Францию давно умерший египетский государь подвергся многочисленным обследованиям, а затем прошел интенсивную обработку, направленную на уничтожение насекомых, грибков и бактерий, что, по мнению газеты «Монд», должно было дать ему «новую жизнь»{20}20
  Yvonne Rebeyrol, «La cure de ‘rajeunissement’ de Ramsès II pour une nouvelle éternité», Le Monde, November 22, 1976, www.lemonde.fr/archives/article/1976/11/22/la-cure-de-rajeunissement-de-ramses-ii-pour-une-nouvelleeternite_3121881_1819218.html; translation by author.


[Закрыть]. В этих условиях тем более любопытно, что мумифицированным останкам Рамсеса II потребовался паспорт для международных поездок.

Сегодня истории о «мумии с паспортом» можно найти в любом уголке Всемирной паутины, независимо от языка поискового запроса – английского, французского или арабского. Как и следовало ожидать, подобный материал публикуется на сайтах, посвященных паранормальным явлениям и «странным, но правдивым» историям, хотя их повторяют и более надежные или, по крайней мере, более авторитетные сайты, такие как history.com и nationalgeographic.com. Они также широко распространяются в соцсетях. При этом предполагаемые причины требования паспорта в источниках существенно различаются: нам говорят, что международное право не позволяет перевозить человеческие останки без надлежащей идентификации, что французские законы требуют, чтобы любой въезжающий в страну, живой или мертвый, имел при себе паспорт, что по египетским законам даже умершие люди должны иметь надлежащие документы для выезда за границу, что египетские чиновники считали, будто документы обеспечат фараону юридическую защиту за рубежом, гарантируя его безопасное возвращение домой в свое время. То есть даже тело умершего правителя нуждалось в защите, которую обеспечивал действительный паспорт. Учитывая долгую историю разграбления региона европейцами, восходящую к наполеоновскому вторжению и «открытию» древнего Египта фараонов в конце XVIII века, это последнее обоснование не является ни провокационным, ни безосновательным: разумеется, колониальная инфраструктура способствовала вывозу бесчисленных археологических сокровищ французской службой древностей и музеями Европы и Северной Америки на протяжении XIX века.

Однако, несмотря на свою известность, паспорт Рамсеса II не обнаружился ни в одном архиве. В отчетах о передаче мумии в 1976 году паспорт не упоминается, нет его и в архивах Египетского музея в Каире или Музея человека в Париже. Коллективная воля интернет-пользователей удовлетворилась несколькими широко распространенными «монтажными» версиями документа, которые объединяют стоковую фотографию уродливого мумифицированного лица Рамсеса, взятую из музейного каталога, со стоковым изображением страницы личных данных из недавнего египетского паспорта, заполненной соответственно: «Дата рождения: -/-/1303 г. до н. э. …; Национальность: Египтянин; Пол: М; Дата выдачи: 09/03/1974; Действителен до: 09/03/1981; Профессия: Царь (умер)»{21}21
  «Ramesses II: The First (and Probably the Last) Mummy to Receive a Passport!», Random Times, February 5, 2020, https://random-times.com/2020/02/05/ramesses-ii-the-first-and-probably-the-last-mummy-to-receivea-passport.


[Закрыть]. Но авторы этих макетов упустили возможность создать более «аутентичную» подделку, поскольку экспертизы, проведенные в Париже, позволили установить ряд физиологических данных фараона: рост около 170 см, светлая кожа и (к изумлению многих) рыжие волосы – черты, которые ассоциировали бы его с божеством Сетом в древнеегипетской религии. История о «мумии с паспортом» если и не является откровенной мистификацией, то как минимум стала примером коллективной ложной памяти или того, что в других уголках интернета назвали эффектом массового расхождения памяти, так называемым эффектом Манделы[5]5
  Эффект Манделы – совпадение у нескольких людей воспоминаний, противоречащих реальным фактам.


[Закрыть]. Фантомного паспорта Рамсеса II, может, и нет в официальном архиве, но тем не менее его наличие подразумевается, что вызывает сомнение в достоверности исторического архива как хранилища памяти, которое может генерировать альтернативные нарративы.

Таким образом, случай с паспортом для мумии дает нам ключ к разгадке тайны того, как коллективные эмоции привязываются к этим маленьким книжечкам и вызывают массовый интерес к проездным документам для мертвых. Фальшивый паспорт древнего фараона может быть использован для демонстрации абсурдности национальных бюрократий или международного права или, более тонко, тревоги, порожденной сохраняющимся неравенством в международных отношениях и жестокой историей колониальной эксплуатации. По-своему шуточный паспорт также вызывает воспоминания об амулетах, которые надевали на мумии или заворачивали в бинты, чтобы защитить умерших во время путешествия в Дуат, царство мертвых. С другой стороны, современный паспорт и его многочисленные предшественники являются важнейшими компонентами исторического архива, обещая приблизить нас к мертвым и тем самым разжигая желание историка «вернуть их к жизни». Однако эти неуловимые документы также свидетельствуют о хрупкости воспоминаний, которые мы стремимся уберечь от забвения, от угрозы самой смерти. Их собирают и интерпретируют, их теряют и сохраняют, их сортируют и оберегают, на них размещают информацию, и да, они подвержены фальсификации и подделке. Они помогают рассказать истории о бывших владельцах, а также о международных отношениях, засвидетельствованных в этих документах, или даже, как в этой странной фантазии о паспорте мумии, о теле давно умершего государя и его причастности к затянувшейся загробной жизни, полной политических интриг.

«Художественная версия» паспорта Рамсеса II, 2020 год. (HeritageDaily)

؂

* * *

Большинство историй паспорта – будь то научные труды по мировому праву или журналистские материалы, написанные для беглого просмотра в интернете, – обнаруживают самые ранние упоминания о проездных документах – протопаспортах в основополагающем тексте западной традиции, Библии. В желании определить место происхождения, рассказчики указывают на Ветхий Завет, Книгу Неемии, главу 2:7–9 (датируется примерно 445 годом до н. э.), где царский виночерпий Неемия просит у персидского царя Артаксеркса I «письма к заречным областеначальникам»[6]6
  Цитируется в синодальном пер.


[Закрыть], чтобы он мог отправиться в Иудею и помочь в восстановлении стен Иерусалима.

Следуя тому же ностальгическому порыву, мы можем определить еще одну потенциальную точку отсчета в мире Рамсеса II, даже за несколько поколений до правления великого фараона, ведь в архиве египетской культуры хранятся, пожалуй, самые древние дошедшие до наших дней документы о международных отношениях, датируемые серединой XIV века до нашей эры. Так называемые Амарнские таблички (Амарнский архив) были впервые обнаружены в 1887 году одной египтянкой на месте древнего дворца фараона Эхнатона. Вскоре на место находки прибыли западные археологи, в том числе английский египтолог-первопроходец Флиндерс Питри, который в течение последующего десятилетия раскопал еще множество табличек. На 382 табличках высотой от 12,5 до 20 сантиметров и шириной от 7,5 до 10 сантиметров тростниковым стилусом были нанесены клинописные символы, и эти послания хранились более трех тысячелетий. Среди табличек – большое количество дипломатических сообщений, написанных на аккадском языке, региональном лингва-франка[7]7
  Лингва франка (lingua franca, «франкский язык») – диалект или наречие, используемое для общения людьми, чьи родные языки отличаются от языка региона, в котором они находятся.


[Закрыть] того периода, и отправленных фараону Эхнатону правителями других государств, расположенных в восточном бассейне Средиземного моря. В письмах обсуждаются торговые сделки и обмен подарками, стратегические вопросы и создание союзов, а также династические дела и дипломатические процедуры, в частности – договоры о браках между представителями знати различных царств.

Хотя письма имеют большое значение для библеистики, позволяя понять культуру ханаанского народа до его появления в Ветхом Завете, они лишь недавно стали представлять интерес для исследований, посвященных возникновению первых «государств» как административно упорядоченных сообществ, а также ранних международных (или, правильнее сказать, межгосударственных) отношений. Все вместе эти таблички, настоящая сокровищница, спровоцировали то, что Жак Деррида называет «архивной лихорадкой», – жгучее желание сохранить воспоминания, собрать и каталогизировать все остатки человеческого опыта, а также постоянную потребность вернуться к предполагаемым или мнимым истокам. И все же в большинстве работ по истории международных отношений до сих пор не упоминается – и уж тем более не предлагается для подробного обсуждения – древний Ближний Восток.

Одна из глиняных табличек с клинописью, обнаруженных в Амарне. (Metropolitan Museum)

Это, пожалуй, еще более удивительно, если учесть, что письма из Амарны включают документ (каталогизированный как EA30), который может быть идентифицирован как самый ранний из сохранившихся пропусков для безопасного путешествия – предшественник современного паспорта, который обеспечивал предъявителю беспрепятственный транзит через земли выдавшего его государя, а иногда и выезд за их пределы. Письмо имеет форму приказа митаннийского царя Тушратты:

Послание ко всем царям Ханаана, подданным моего брата {царя Египта}. Так {говорит} царь {Митанни}: Я отправляю так моего посланника Акию к царю Египта, моему брату, со срочным поручением, {быстрого в пути}, как демона. Никто не должен его задерживать. Доставьте его в Египет в целости и сохранности! {Там} пусть отведут его к египетскому пограничному чиновнику. И никто ни за что пусть не смеет поднять на него руку{22}22
  A. Leo Oppenheim, Letters from Mesopotamia (Chicago: University of Chicago Press, 1967), 134.


[Закрыть].

Королевские посланники, такие как Акия, были жизненно важным средством организации сложных политических союзов и экономических дел, которые велись в восточном Средиземноморье в позднем бронзовом веке. Поддержание этих отношений зависело от возможности посланников свободно путешествовать не только в дипломатических целях, но и для перевозки товаров, заключения сделок, сопровождения царских невест, а также в качестве информаторов и даже шпионов. Разумеется, эта была трудная, а иногда и опасная профессия. Сухопутные путешествия таких посыльных – обычно в одиночку, но иногда в составе караванов – были крайне медленными в амарнский период, особенно в жестокую жару летних месяцев, поскольку подарки и товары везли на мулах. Заморские путешествия были ненамного быстрее и зависели от капризов ветра и опасностей, связанных со штормами и пиратами. В книге «Поучение Хети», написанной во времена египетского Среднего царства, несколькими сотнями лет ранее, тяготы профессии описываются в мрачно-фаталистической манере: «Посланник отправляется в чужую страну, передав сперва свое имущество детям, в страхе перед львами и азиатами»{23}23
  Цитируется по: Mario Liverani, International Relations in the Ancient Near East (London: Palgrave, 2001), 73.


[Закрыть].