Текст книги "Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 1"

Глава 5
«Эолиан»

Дни тянулись один за другим. Я работал в фактной, пока пальцы не немели, а потом читал в архивах, пока буквы перед глазами не начинали расплываться.

На пятый день экзаменов я наконец доделал свои трюмные лампы и сдал их в хранилище, надеясь, что их быстро удастся продать. Я хотел было взяться за вторую пару, но понял, что не сумею их закончить до того, как придет время платить за учебу.

Поэтому я принялся добывать деньги другими способами. Я отыграл у Анкера лишний вечер, заработал себе бесплатную выпивку и горсть мелочи от благодарных слушателей. Я работал в фактной, изготавливая всякую необходимую мелочовку вроде латунных шестеренок или стекла удвоенной прочности. Такой товар приобретала сама мастерская, платили за него немного, но хоть что-то.

Потом, поскольку мелочи мне не хватало, я изготовил два набора желтых излучателей. Симпатическая лампа с такими излучателями дает приятный желтый свет, очень близкий к солнечному. Они и стоили вдвое дороже, потому что их изготовление требовало использования опасных материалов.

Тяжелые металлы и летучие кислоты – это еще цветочки. По-настоящему опасными были редкие алхимические соединения – транспортирующие средства, которые проникают сквозь кожу, не оставляя ни малейших следов, а потом потихоньку выедают кальций из костей. Или другие вещества, которые просто бродят в крови, месяцами ничем не выдавая своего присутствия, а потом у тебя вдруг начинают кровоточить десны и выпадать волосы. Короче, в алхимическом комплексе изготовляли такое, что по сравнению с этим мышьяк – все равно что сахарок, который вы кладете в чай.

Я был крайне осторожен, но во время работы над вторым набором излучателей мое тентеново стекло лопнуло и крошечные капельки транспортирующего средства забрызгали стеклянный колпак вытяжки, под которой я работал. На кожу мне не попало, но одна капля упала мне на рубашку, выше раструба рабочих кожаных перчаток.

Я осторожно взял лежавший под рукой кронциркуль, защипнул им ткань рубашки и оттянул ее подальше от тела. Потом неуклюже вырезал кусок рукава, чтобы опасное вещество не имело ни малейшего шанса коснуться моей кожи. Под конец я весь вспотел и трясся. Я пришел к выводу, что есть и лучшие способы зарабатывать деньги.

Я за йоту подменял своих товарищей на дежурстве в медике и помог купцу разгрузить три телеги извести, по полпенни за каждую. В тот же вечер я познакомился с компанией игроков-головорезов, которые усадили меня играть с ними в воздуха. За пару часов я ухитрился просадить восемнадцать пенни и еще немного железной мелочи. И хотя мне смертельно хотелось отыграться, я заставил себя встать и уйти, пока дело не зашло слишком далеко.

В результате всех предпринятых усилий в кошельке у меня оказалось меньше, чем было изначально.

По счастью, у меня в запасе был еще один способ.

* * *

Я шагал по широкой мощеной дороге, направляясь в Имре.

Со мной были Симмон и Вилем. Вил в конце концов продал свой поздний жребий какому-то отчаявшемуся скрибу, выручив на этом кругленькую сумму, так что они оба уже покончили с экзаменами и были беззаботны, как котята. Вилу назначили плату в шесть талантов восемь йот. Сим до сих пор упивался тем, что с него потребовали всего пять талантов и две йоты.

У меня в кошельке был один талант и три йоты. Ничего хорошего это не сулило.

Четвертым в нашей компании был Манет. Его растрепанная седая шевелюра и мятая, как всегда, одежда придавали ему несколько очумелый вид, словно он только что вскочил с постели и не может понять, где находится. Мы взяли его с собой отчасти потому, что нам нужен был четвертый для уголков, отчасти же потому, что считали своей обязанностью хоть изредка вытаскивать бедолагу из университета.

Мы миновали высокую арку Каменного моста, перешли реку Омети и вступили в Имре. Осень была на исходе, и я кутался в плащ, чтобы не простыть. Лютню я удобно пристроил у себя за спиной.

Дойдя до центра Имре, мы миновали просторный, вымощенный булыжником двор и обогнули находящийся в центре фонтан, украшенный статуями сатиров, гоняющихся за нимфами. Фонтан журчал, ветер разносил брызги. Мы присоединились к очереди, тянущейся к дверям «Эолиана».

Когда мы подошли к дверям, я с изумлением обнаружил, что у входа стоит не Деох, а какой-то приземистый мрачный дядька с толстой шеей. Он протянул руку:

– С вас йота, юный сэр!

– Извините… – Я сдвинул в сторону ремень футляра от лютни, продемонстрировал ему серебряные дудочки, приколотые к плащу, и указал на Вила, Сима и Манета: – Эти со мной!

Он подозрительно сощурился, уставившись на дудочки.

– Что-то вы больно молоды! – сказал он, зыркнув на мое лицо.

– Да, я ужасно молод, – небрежно сказал я. – Это часть моего личного обаяния.

– Слишком молоды, чтобы носить дудочки, – уточнил он. Это прозвучало как вежливое обвинение.

Я заколебался. Я выглядел достаточно взрослым для своих лет, но это означало лишь, что я выгляжу несколько старше пятнадцати. Насколько мне было известно, я оставался самым юным музыкантом в «Эолиане». Как правило, это работало на меня, я был здесь чем-то вроде диковинки. Но теперь…

Не успел я придумать, что ответить, как из очереди позади нас сказали:

– Дудочки настоящие, Кетт.

Высокая женщина со скрипичным футляром кивнула мне.

– Он их заработал, пока тебя не было. Он серьезный музыкант.

– Спасибо, Мари, – сказал я.

Привратник пустил нас внутрь.

Мы нашли себе столик у дальней стены, с хорошим видом на сцену. Я окинул взглядом лица соседей и подавил привычный укол разочарования: Денны нигде видно не было.

– А что это там такое в дверях творится? – спросил Манет, озираясь по сторонам, разглядывая сцену и высокий сводчатый потолок. – Неужто люди платят деньги за то, чтобы войти сюда?

Я уставился на него.

– Ты пробыл в университете тридцать лет и ни разу не бывал в «Эолиане»?!

– Ну, знаешь, – он неопределенно развел руками, – все как-то не до того было. Я на этом берегу не так уж часто бываю.

Сим расхохотался и сел за стол.

– Манет, разреши, я объясню в доступных тебе терминах. Если бы существовал музыкальный университет, вот это бы он и был, а Квоут был бы полноправным арканистом.

– Неудачная аналогия, – возразил Вил. – Это скорее двор музыкального королевства, а Квоут – один из местной знати. Мы попали сюда в качестве его свиты. Собственно, ради этого мы и терпим его присутствие так долго.

– Что, целую йоту только за то, чтобы сюда войти? – спросил Манет.

Я кивнул.

Манет уклончиво хмыкнул, озираясь по сторонам и глядя на разодетых дворян, толпящихся на балконе.

– Ну что ж, – сказал он, – век живи – век учись.

* * *

«Эолиан» только начинал наполняться, так что мы убивали время, играя в уголки. Игра шла по маленькой, по драбу за сдачу, по два за подставу, но при моем тощем кошельке любые ставки были высоки. По счастью, Манет играл с точностью часового механизма: никаких потерянных взяток, никаких безумных заявок, никаких ходов наудачу.

Симмон угощал всех первым, Манет – вторым. К тому времени, как огни в «Эолиане» начали тускнеть, мы с Манетом обошли их на десять сдач, в основном благодаря тому, что Симмон имел склонность зарываться и перезаказывать. Я с мрачным удовлетворением опустил в карман лишнюю медную йоту. «Один и четыре».

На сцену поднялся немолодой мужчина. Станхион коротко представил его, и он заиграл на мандолине немыслимо прелестную версию «Поздних дней Таэтне». Пальцы у него были легкие и проворные и уверенно бегали по струнам. Но голос…

С возрастом многое портится. Костенеют руки и спины. Тускнеет взгляд. Грубеет кожа, и красота увядает. Единственное исключение – это голос. Если о нем заботиться должным образом, по прошествии лет и при постоянной практике голос становится только слаще. Его голос был как сладкое медовое вино. Он закончил песню под громкие аплодисменты. Секунду спустя снова вспыхнул свет, и зал наполнился гулом бесед.

– Между выступлениями делаются перерывы, – объяснил я Манету, – чтобы люди могли поговорить, побродить по залу, выпить. Но если ты вздумаешь болтать во время чьего-то выступления, тебя не спасет даже сам Тейлу со всеми ангелами его.

Манет обиженно фыркнул.

– Не беспокойся, я вас не опозорю! Что ж ты думаешь, я совсем уж варвар?

– Да нет, я просто предупреждаю, – сказал я. – Ты вот предупреждал меня о том, что опасно делать в артефактной. А я тебя предупреждаю о том, что опасно делать здесь.

– А у него лютня другая, – заметил Вилем. – Поменьше твоей и звучит иначе.

Я сдержал улыбку и решил не заострять на этом внимание.

– Такая разновидность лютни называется мандолиной, – объяснил я.

– Ну а ты, ты ведь будешь играть? – спросил Симмон, ерзая на стуле, точно нетерпеливый щенок. – Сыграй ту песенку, что ты сочинил про Амброза, а?

Он замурлыкал мелодию, потом принялся напевать:

 
Наш барашек хмурит лоб, у него забота:
Изучает третий год он новые ворота!
 

Манет фыркнул в кружку. Даже Вилем улыбнулся.

– Нет уж, – твердо ответил я. – С Амброзом покончено. С моей точки зрения, мы полностью квиты.

– Ну да, конечно! – с непроницаемым видом сказал Вилем.

– Нет, серьезно, – возразил я. – Мне с этого никакой пользы. Эта наша грызня только сердит магистров, и все.

– «Сердит» – это мягко сказано, – сухо заметил Манет. – Я бы выразился точнее.

– А по-моему, ты ему задолжал! – сказал Сим, гневно сверкая глазами. – И к тому же вряд ли тебя обвинят в «поведении, не подобающем члену арканума» только за то, что ты споешь какую-то песенку!

– Нет, конечно, – сказал Манет. – Просто повысят ему плату, и дело с концом.

– Как? – воскликнул Симмон. – Но они же не могут этого сделать! Плата ведь назначается по результатам экзаменационного собеседования!

Манет гулко фыркнул в кружку.

– Собеседование – всего лишь часть игры. Из тебя выдоят лишку, если ты можешь себе это позволить. И если ты доставляешь им лишние хлопоты – тоже.

Он серьезно взглянул на меня.

– И тебе на этот раз влетит сразу с двух сторон. Сколько раз ты побывал на рогах за последнюю четверть?

– Дважды, – признался я. – Но во второй раз я на самом деле был ни в чем не виноват!

– Ну да, конечно! – Манет посмотрел на меня в упор. – Именно поэтому тебя связали и высекли? Потому что ты был ни в чем не виноват?

Я неловко поерзал на стуле, чувствуя, как тянут полузажившие шрамы вдоль спины.

– Ну, почти не виноват, – поправился я.

Манет пожал плечами, отметая мое возражение в сторону.

– Дело даже не в том, виноват ты или нет. Дерево не виновато в том, что случилась гроза, но каждый дурак знает, куда ударит молния.

Вилем серьезно кивнул:

– Ну да, как у нас говорят: самый длинный гвоздь забьют первым.

Он нахмурился.

– На сиарском это звучит лучше…

Сим явно встревожился.

– Но все равно же львиная доля назначенной платы зависит от результатов экзамена?

Судя по его тону, Сим даже не задумывался о том, что в уравнение может входить личная неприязнь или политика.

– По большей части – да, – признал Манет. – Однако же каждый из магистров сам решает, какие вопросы задать, и результат зависит от каждого из них.

Он принялся загибать пальцы.

– Хемме тебя не любит, а когда речь идет о неприязни, он может унести вдвое больше собственного веса. Лоррену ты сам не угодил, и так оно с тех пор и идет. Ты вечно во что-то влипаешь. В конце прошлой четверти ты пропустил почти целый оборот занятий. Причем не предупредил заранее и не объяснился потом.

Он многозначительно взглянул на меня.

Я потупился, болезненно сознавая, что в числе пропущенных занятий была моя учеба в артефактной под руководством Манета.

После паузы Манет пожал плечами и продолжал:

– А главное, на этот раз тебя будут экзаменовать как ре-лара. Чем выше ранг, тем выше плата. Собственно, поэтому я до сих пор и хожу в э-лирах.

Он пристально взглянул на меня.

– Хочешь, угадаю? Тебе очень повезет, если тебе назначат меньше десяти талантов.

– Десять талантов! – Сим втянул воздух сквозь зубы и сочувственно покачал головой. – Хорошо еще, что у тебя есть куча денег!

– Увы, совсем не куча, – вздохнул я.

– Ну как же? – удивился Сим. – После того как Амброз разбил твою лютню, магистры оштрафовали его почти на двадцать талантов. Куда же ты девал такие деньги?

Я посмотрел вниз и бережно потрогал ногой футляр с лютней.

– На новую лютню? – в ужасе переспросил Сим. – Целых двадцать талантов? Да ты знаешь, что можно купить на двадцать талантов?

– Лютню? – предположил Вилем.

– Я даже не думал, что инструмент может стоить таких денег! – признался Симмон.

– Еще и не таких денег, – сказал Манет. – Инструменты ведь все равно что лошади.

На этом месте в разговоре произошла заминка. Вилем с Симом непонимающе уставились на Манета.

Я расхохотался.

– Да, это удачное сравнение!

Манет кивнул с умным видом.

– Понимаете, лошади бывают разные. Можно купить заезженную старую клячу меньше чем за талант. А можно – вольдера с красивым ходом за сорок.

– Ну да, как же! – хмыкнул Вил. – Чистокровный вольдер дороже стоит!

Манет улыбнулся.

– Вот именно. Сколько бы денег ни стоила самая дорогая лошадь, какую вы знаете, ровно столько же может стоить хорошая арфа или скрипка.

Симмон, похоже, был ошеломлен.

– Но мой отец как-то раз уплатил за кепсанского рысака двести пятьдесят чистыми!

Я повернулся и указал пальцем:

– Видишь вон того блондина? Так его мандолина стоит вдвое дороже.

– Но-о… – протянул Симмон. – Но у лошадей же родословная! От нее можно получить жеребенка и продать его…

– У этой мандолины тоже родословная, – возразил я. – Она работы самого Антрессора. На ней играют уже сто пятьдесят лет.

Я смотрел, как Сим переваривает информацию, обводя взглядом все инструменты в зале.

– И все равно, – сказал Сим, – двадцать талантов…

Он покачал головой:

– Ну что тебе стоило подождать до экзаменов? А потом уж ты мог бы потратить на лютню то, что останется!

– Мне нужна была лютня, чтобы играть у Анкера, – объяснил я. – У меня там комната и бесплатный стол. Если не играть, негде будет жить.

Это была правда, но не вся правда. Конечно, если бы я объяснил, в чем дело, Анкер сделал бы мне поблажку. Но если бы я стал ждать, мне бы почти два оборота пришлось прожить без лютни. Все равно что без ноги или без зуба. Все равно что прожить два оборота с зашитым ртом. Это было немыслимо.

– И потом, я не все потратил на лютню, – сказал я. – У меня были и другие расходы.

Собственно, я расплатился с гелет, у которой занимал деньги. На это ушло шесть талантов, однако, рассчитавшись с Деви, я почувствовал себя так, словно с груди у меня сняли тяжеленный груз.

Однако теперь я предчувствовал, как тот же груз вот-вот опустится на меня вновь. Если Манет прав хотя бы наполовину, дело обстоит хуже, чем я думал.

По счастью, свет вновь погас, и зал затих, избавив меня от дальнейших объяснений. Мы обернулись к сцене – Станхион вывел на нее Мари. Он немного поболтал с сидящими поблизости слушателями, пока она настраивала скрипку, потом шум в зале понемногу улегся.

Мари мне нравилась. Она была выше большинства мужчин, гордая, как кошка, и говорила минимум на четырех языках. Большинство живущих в Имре музыкантов изо всех сил старались угнаться за последней модой, надеясь сойти за знатных господ, но Мари всегда носила простую дорожную одежду. Штаны, в которых можно целый день проработать в поле, башмаки, в которых можно прошагать двадцать миль.

Нет, вы не подумайте, что она одевалась в какую-то поношенную дерюгу. Она просто не любила моды и роскоши. Ее одежда явно была пошита по мерке, плотно облегала и выгодно подчеркивала ее фигуру. Сегодня Мари была одета в вишневое с коричневым, цвета своей покровительницы, леди Джейл.

Мы уставились на сцену.

– Надо признаться, – негромко сказал Вилем, – что с Мари я бы познакомиться не отказался.

Манет негромко хохотнул.

– Мари тянет на полторы женщины, – сказал он. – А это значит, что она впятеро более женщина, чем любая, с которой вы знаете, что делать.

В другое время мы бы немедленно принялись бахвалиться, доказывая, что он не прав. Но Манет сказал это без капли ехидства, и потому мы промолчали. Тем более что он, по всей вероятности, был прав.

– Нет, она не по мне, – заметил Симмон. – У нее всегда такой вид, словно она собирается с кем-то бороться. Или коня на скаку останавливать.

– Да уж, она такая, – снова хохотнул Манет. – Живи мы в иную, лучшую эпоху, вокруг такой женщины, как она, возвели бы храм!

Мы умолкли: Мари закончила настраивать скрипку и заиграла нежное рондо, спокойное и ласковое, как весенний ветерок.

Я не успел сказать об этом Симмону, однако он был прав – как минимум наполовину. Как-то раз в «Кремне и чертополохе» Мари заехала в челюсть какому-то мужику, который обозвал ее «языкастой сучкой со скрипочкой». А когда он упал, еще и ногой добавила. Но только один раз, и ничего серьезного ему не отбила.

Мари играла все то же рондо, его спокойный, медленный темп постепенно ускорялся, и вот оно уже понеслось вскачь. Это была одна из тех мелодий, под которую берется танцевать только тот, кто на диво легконог или пьян до изумления.

А Мари все ускоряла темп, так что теперь уж никому бы и не пришло в голову танцевать под эту музыку. Мелодия летела, точно дети, несущиеся наперегонки. Я дивился тому, как ловко и проворно бегают ее пальцы, ни разу не сбившись, невзирая на бешеный темп.

Еще быстрее. Точно олень, убегающий от гончих. Я начинал нервничать, зная, что рано или поздно она непременно собьется, споткнется, сфальшивит – это лишь вопрос времени. Но она каким-то чудом продолжала играть, и каждая нота звучала все так же отточенно, звонко и нежно. Мелькающие пальцы высоко выгибались над грифом. Запястье правой руки было лениво расслаблено, невзирая на немыслимую скорость.

Еще быстрее. Ее лицо было сосредоточенным. Правая рука выглядела размытой. Еще быстрее. Все ее тело напряглось, длинные ноги уверенно попирали пол сцены, скрипка прижималась к подбородку. Каждая нота звучала чисто, как утренний птичий щебет. Еще быстрее!

Она закончила мощным, звучным аккордом, так и не сделав ни единой ошибки. Я вспотел, точно загнанная лошадь, сердце у меня отчаянно колотилось.

И не у меня одного. У Вила и Сима тоже блестели лбы от пота.

А у Манета побелели костяшки – так сильно он стискивал край стола.

– Тейлу милосердный! – выдохнул он. – Это тут каждый вечер так играют?

Я улыбнулся в ответ.

– Вечер только начался. Ты еще не слышал, как играю я!

* * *

Вилем, в свою очередь, заказал выпивку на всех, и разговор перешел на пустые университетские сплетни. Манет пробыл в университете дольше доброй половины магистров, а потому знал больше скандальных историй, чем все мы трое, вместе взятые.

Лютнист с окладистой седой бородой сыграл впечатляющую версию «Эн Фейеан Мори». Потом две очаровательные дамы, одна лет за сорок, а вторая достаточно молодая, чтобы быть ее дочерью, – спели дуэт о Ланиэль Вновь Юной, которого я никогда прежде не слышал.

Снова вызвали на сцену Мари. Она сыграла простенькую джигу, но с таким воодушевлением, что кое-кто пустился в пляс между столов. Во время последнего припева Манет тоже вскочил, и мы с удивлением обнаружили, что он отличный плясун. Мы подбадривали его, хлопая в ладоши, и когда музыка закончилась, он плюхнулся на место, раскрасневшись и запыхавшись.

Вил угостил его выпивкой, а Симмон возбужденно обернулся ко мне.

– Нет, – твердо ответил я. – Не буду я ее играть. Я же сказал.

Симмон сник. Он выглядел таким разочарованным, что я не удержался от смеха.

– Знаешь что? Прогуляюсь-ка я по залу. Если найду Трепе, попробую его подбить.

Я принялся медленно пробираться через толпу. Краем глаза я высматривал Трепе, но на самом деле разыскивал Денну. Я не видел, чтобы она входила в зал, но за музыкой, картами и разговорами я ее мог попросту прозевать.

У меня ушла четверть часа на то, чтобы методично обыскать переполненный нижний уровень, заглядывая в лицо каждому из гостей и останавливаясь по пути поболтать с некоторыми музыкантами.

Я как раз поднялся на второй ярус, и тут огни снова потухли. Я пристроился у перил и стал слушать иллийского флейтиста, который наигрывал печальную, ритмичную мелодию.

Когда снова вспыхнул свет, я обыскал второй этаж «Эолиана» – широкий балкон в форме полумесяца. Мои поиски были чем-то вроде ритуала. Искать Денну стало для меня тренировкой на тщетность, вроде молитвы о хорошей погоде.

Однако сегодняшний день стал исключением из правил. Слоняясь по второму этажу, я увидел ее идущей под руку с высоким темноволосым господином. Я слегка изменил свой маршрут между столиков, чтобы встретиться с ними как бы невзначай.

Денна заметила меня полминуты спустя. Она расплылась в широкой радостной улыбке, освободила руку из-под руки своего спутника и поманила меня к себе.

Мужчина рядом с ней был горд, как коршун, и хорош собой, с челюстью как зольный кирпич. На нем была рубашка ослепительно-белого шелка и багрово-красный замшевый камзол. Серебряное шитье. Серебряная пряжка, серебро на манжетах. Модеганский аристократ до кончиков ногтей. Одного его костюма, не считая колец на руках, хватило бы, чтобы оплатить мое обучение за целый год.

Денна играла роль его спутницы, обаятельной и привлекательной. Прежде я не раз видел ее одетой так же, как и я сам: в простую одежду, рассчитанную на долгое ношение и путешествия. Сегодня же она облачилась в длинное платье зеленого шелка. Тщательно уложенные черные волосы обрамляли лицо и ниспадали на плечи. На груди красовалась изумрудная подвеска-капелька. И цвет подвески так идеально подходил к платью, что это никак не могло быть случайностью.

Рядом с ней я почувствовал себя несколько пообносившимся. Да что там – просто оборванцем. У меня всего-то и было, что четыре рубашки, двое штанов и кой-чего по мелочи. Все это не новое, а ношеное и порядком протершееся. В тот день я надел все самое лучшее, но, думаю, вы поймете, если я скажу, что мое самое лучшее оставляло желать лучшего.

За исключением плаща, подарка Фелы. Это был чудесный теплый плащ, сшитый на меня по мерке, из зеленой и черной ткани, со множеством карманов в подкладке. Нельзя сказать, чтобы он был особенно элегантен, но это была лучшая моя вещь.

Когда я приблизился, Денна выступила вперед и протянула мне руку для поцелуя – уверенным, почти надменным жестом. Лицо ее было спокойным, улыбка – учтивой. Со стороны она выглядела благородной дамой, снизошедшей до бедного юного музыканта.

Ее выдавали лишь глаза. Глаза у нее были темные и глубокие, цвета кофе с шоколадом. И в глазах этих плясало веселье, искрился смех. Оставшийся позади аристократ чуть заметно нахмурился, когда она подала мне руку. Я не знал, что за игру затеяла Денна, однако угадать свою роль мне было нетрудно.

Так что я склонился над ее рукой в низком поклоне и слегка коснулся губами ее запястья. Придворные манеры мне прививали с малолетства, так что я знал, что делаю. Согнуться пополам всякий может, а вот поклониться как следует – это надо уметь.

Мой поклон был изящен и подобострастен, а касаясь губами ее кисти, я еще легким взмахом запястья откинул в сторону полу плаща. Последнее особенно сложно, у меня ушло несколько часов тщательных репетиций перед зеркалом в ванной на то, чтобы движение выглядело достаточно небрежным.

Денна сделала реверанс, грациозный, как падающий лист, отступила назад и встала рядом с аристократом.

– Квоут, перед вами лорд Келлин Вантенье. Келлин, это Квоут.

Келлин смерил меня взглядом, составив обо мне исчерпывающее мнение быстрее, чем вы бы успели перевести дух. На лице его отразилось пренебрежение, он кивнул. Не то чтобы я прежде не встречался с презрением – я и сам удивился, как меня это задело.

– К вашим услугам, милорд!

Я отвесил вежливый поклон и слегка повел плечом, так чтобы плащ сполз, выставив напоказ мои талантовые дудочки.

Он уже хотел было отвернуться с отработанным равнодушием, как вдруг его взгляд упал на серебряную брошь. С точки зрения ювелирного мастерства она не представляла собой ничего особенного, но здесь она значила много. Вилем был прав: в «Эолиане» я был аристократом.

И Келлин это знал. Мгновение поразмыслив, он поклонился в ответ. Ну, не столько поклонился, сколько кивнул. Достаточно низко, чтобы не показаться неучтивым.

– Вашим и вашего семейства, – ответил он на безупречном атуранском. Голос у него был ниже, чем мой, теплый бас с легким модеганским акцентом, который делал его слегка певучим.

Денна склонила голову в его сторону.

– Келлин учит меня игре на арфе.

– Я пришел сюда, чтобы получить дудочки, – сказал он. В его низком голосе не было ни капли сомнения.

Когда он заговорил, дамы за соседними столиками развернулись и уставились на него голодными глазами из-под полуопущенных век. На меня его голос произвел противоположное действие. Мало того что этот негодяй богат и хорош собой! Но иметь при этом еще и голос, как мед, намазанный на теплый хлеб, – это уж совершенно непростительно. При звуке этого голоса я почувствовал себя как кот, которого схватили за хвост и гладят мокрой рукой против шерсти.

Я огляделся.

– А где же ваша арфа?

– Я ее с собой не ношу, – сухо отвечал он. – Ведь я играю на пенденхайле, королеве инструментов.

Я набрал было воздуху для ответа, потом передумал и закрыл рот. Большая модеганская арфа была королевой инструментов пять сотен лет тому назад. В наше время это не более чем устаревшая диковинка. Но я не стал ввязываться в спор, ради Денны.

– Вы хотите попытать удачи нынче вечером? – спросил я.

Келлин слегка прищурился.

– Когда играю я, об удаче речь не идет. Но нет. Нынче я наслаждаюсь обществом леди Динель.

Он поднес руку Денны к своим губам и рассеянно ее поцеловал, потом окинул шумную толпу властным взглядом, так, будто все здесь принадлежало ему.

– Полагаю, здесь я буду в достойном обществе.

Я взглянул на Денну, но она избегала встречаться со мной глазами. Она склонила голову набок и теребила серьгу, которая до сих пор скрывалась у нее в волосах: маленькую изумрудную капельку того же цвета, что подвеска у нее на шее.

Келлин еще раз окинул взглядом меня. Одежду не по росту и не по размеру. Волосы, слишком короткие, чтобы сойти за модную прическу, и слишком длинные, чтобы не выглядеть растрепанными.

– А вы, я полагаю, играете… на дудке?

Самый дешевый инструмент.

– На флейте, – ненавязчиво поправил я. – Но нет. Я предпочитаю лютню.

Он вскинул брови.

– Вы играете на придворной лютне?!

Моя улыбка сделалась несколько напряженной, невзирая на все мои усилия.

– Нет. На дорожной.

– А-а! – воскликнул он, рассмеявшись, как будто ему вдруг все стало ясно. – Народная музыка!

Я и это ему спустил, хотя не так легко, как прежде.

– У вас уже есть места? – радушно спросил я. – Мы с друзьями заняли внизу столик с хорошим видом на сцену. Не изволите ли к нам присоединиться?

– Нет, у нас с моей спутницей, – Келлин кивнул в сторону Денны, – свой столик на третьем ярусе. Я предпочитаю то общество, что собирается повыше.

Денна, стоявшая позади него, выразительно закатила глаза.

Я с каменным лицом отвесил ему учтивый поклон – немногим более чем кивок.

– Что ж, не стану вас задерживать.

И обернулся к Денне:

– До свидания, госпожа моя. Могу ли я как-нибудь вас навестить?

Она вздохнула, ни дать ни взять светская дама, не чающая, как избавиться от докучливого собеседника, и лишь глаза ее по-прежнему смеялись над всем этим нелепым и напыщенным разговором.

– Не поймите меня неправильно, Квоут. В ближайшие несколько дней я занята донельзя. Впрочем, вы можете нанести мне визит ближе к концу оборота. Я остановилась в «Седом человеке».

– Вы так добры! – ответил я и поклонился ей, куда искреннее, чем Келлину. На этот раз она закатила глаза, глядя на меня.

Келлин взял ее под руку, развернувшись при этом ко мне плечом, и оба направились прочь. Глядя, как они небрежно продвигаются сквозь толчею, нетрудно было поверить, что это заведение принадлежит им или они как минимум подумывают приобрести его вместо летнего домика. Да, только прирожденные аристократы умеют двигаться с такой ленивой небрежностью, будучи уверены в глубине души, что весь мир существует лишь затем, чтобы им было удобно. Денна изумительно это имитировала, ну а для лорда Келлина Морда Кирпичом это было естественно, как дыхание.

Я провожал их взглядом до середины лестницы, ведущей на третий этаж. Тут Денна остановилась и вскинула руку к голове. Потом принялась что-то искать у себя под ногами. Лицо у нее сделалось встревоженным. Они перекинулись парой фраз, и Денна указала наверх. Келлин кивнул и скрылся наверху.

Осененный догадкой, я посмотрел на пол и увидел блеск серебра у перил там, где стояла Денна. Я подошел и встал над этим местом, вынудив пару сильдийских купцов обогнуть меня.

Я делал вид, что глазею на толпу внизу, до тех пор, пока Денна не подошла и не похлопала меня по плечу.

– Квоут, – озабоченно сказала она, – извини, что я тебя беспокою, но я, кажется, потеряла сережку. Будь так добр, помоги ее отыскать, а? Она буквально только что была при мне.

Я кивнул, и мгновение спустя мы уже сидели на корточках голова к голове, деловито разглядывая доски пола. По счастью, платье Денны было пошито на модеганский манер: с широкой, развевающейся юбкой. Если бы на нем, по нынешней моде Содружества, были разрезы по бокам, зрелище вышло бы скандальное!

– Тело Господне, – пробормотал я, – где же ты его такого взяла-то?

Денна приглушенно хмыкнула.

– Потише, ты! Не ты ли советовал мне поучиться играть на арфе? Келлин, между прочим, неплохой наставник!

– Да ведь модеганская педальная арфа весит впятеро больше тебя самой! – возразил я. – Это инструмент для гостиных. Ее невозможно брать с собой в дорогу.

Она перестала делать вид, будто ищет сережку, и пристально взглянула на меня.

– А кто говорит, что у меня никогда не будет гостиной, где можно играть на арфе?

Я опустил взгляд в пол и пожал плечами.

– Ну, учиться-то на ней можно, я полагаю. Тебе самой-то нравится на ней играть?

– Она куда лучше лиры, – сказала Денна. – Я уже это понимаю. Но пока что могу сыграть разве что «Белочку на крыше», и то с трудом.

– Ну а он как тебе? – я лукаво улыбнулся. – Чему еще он тебя научил?

Денна слегка покраснела, и на миг мне показалось, что она вот-вот меня ударит. Однако она вовремя вспомнила о приличиях, только сердито сощурила глаза.

– Гадкий ты, – сказала она. – Келлин ведет себя как благородный человек.

– Ох, спаси нас Тейлу от благородных, – сказал я.

Она покачала головой:

– Да нет, серьезно. Он ведь никогда прежде не бывал за пределами Модега. Он все равно что котенок в корзинке!

– Так ты у нас, значит, теперь Динель? – спросил я.