Текст книги "Матадор"

8

Заключенный курит крэк, празднуя победу.

Победитель конкурса на лучшую антинаркотическую рекламу, проводившуюся в тюрьме предварительного заключения, Морейра Агиар получил в качестве приза триста пачек сигарет и празднует свою победу, куря крэк в течение целой недели.

Телевизор был включен на полную громкость, новости было слышно даже в ванной. Голоса тоже. Крэк, Эрика до хрипоты хохотала над этим репортажем, я мылился, потом стоял под душем, как под дождем, мне нужно было успокоиться перед разговором с Кледир. Промазать четыре раза! Я был очень зол, все пошло псу под хвост, дурацкая ошибка, Эзекиел мог бы умереть достойно, даже не поняв, что произошло. Сама смерть не страшна. Страшно, когда она заставляет тебя считать: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, от боли нет спасения, турбина в самолете заглохла, четыре, три, два, ты падаешь, падаешь, падаешь, пока не рухнешь в море и не взорвешься – вот что я заставил этого парня пережить. Я промахнулся, я всю жизнь промахивался, бросал начатое на полпути, делал кое-как. Никогда не мог осилить математику. И химию. Я не понимал того, что написано в учебнике. На обложках моих тетрадей то и дело появлялись нарисованные ослиные уши, когда я выходил из класса на перемене и смотрел, как другие уплетают печенье «Мирабель».

Эрика постучала в дверь, ты уже полчаса сидишь в ванной.

Когда я вышел, Кледир сказала, что нам надо поговорить. Только не здесь, попросила она.

Напротив моего дома стоял припаркованный «Комби», я присел на капот и стал ждать, пока Кледир заговорит. Я очень хотел, чтобы Кледир меня простила, и она простила, хотя день для этого был самый неподходящий. Я плохо вытер голову, вода капала у меня с затылка и намочила воротник рубашки. Я хочу тебе сказать две вещи. Во-первых, я тебя люблю. А во-вторых, ты самый настоящий сукин сын. Я беременна, Майкел, беременна. Ты идиот, ты кретин, вот ты кто. Я хотела стать твоей женой, хотела заниматься с тобой любовью, хотела говорить тебе, что люблю, мы могли бы построить нашу жизнь вместе, работать, растить детей, купить дом, проводить отпуск в Сантусе, собираться всей семьей по воскресеньям за обеденным столом и жить нормальной жизнью, как живут все, но тебе обязательно нужно было все испортить. Причинить мне боль, швырнуть меня на пол и изнасиловать, не отнекивайся, это было самое настоящее изнасилование, насильственный половой акт. Я всю жизнь верила, что все у меня будет, как надо. Я была девушкой. Я собиралась выйти замуж за Одаира. Одаир работает в банке «Кайша Экономика». Одаир купил домик, у Одаира есть машина, Одаир любит меня, и тоже любит жаренное на углях мясо, Одаир хозяйственный, у Одаира есть Ридер, Одаир хочет детей, Одаир верит в Бога, Одаир был бы хорошим мужем. Одаир, Одаир, Одаир… И угораздило же тебя прийти в Маппин покупать одежду и сказать мне между делом, что жизнь без любви грустная штука. Ты взял и все испортил, и теперь у меня проблем выше крыши. Я беременна, ты что, не понял? Ребенок твой, что будем делать? Будешь стоять и молчать? Скажи уже что-нибудь.

Я только что убил человека, а тут еще беременная Кледир; скажи что-нибудь, не молчи ради Бога, умоляла она. Давай поженимся, выдавил я. Она перестала плакать. Ты хочешь этого?

Эрика, танцуя, приоткрыла дверь и выставила мусор за порог, музыка играла на всю громкость, она улыбнулась нам. Я сделал ей знак, чтобы она вернулась в дом, она подняла руки, выставив напоказ полоску кожи на животе, между футболкой и юбкой, сверкнула пупком, извиваясь в танце и развлекая нас. Я улыбнулся, Кледир осклабилась; Эрика исчезла, но мы еще продолжали слышать ее голос. Я познакомлюсь с твоей мамой, сказал я, мы обязательно поженимся; мы строили самые разнообразные планы, хотя я понимал, что внутри меня уже оборвалась какая-то очень важная жилка.

Я проводил мою будущую супругу и вернулся домой бегом, Эрика должна была узнать о моих новостях как можно раньше. Я не хотел, чтобы она почувствовала себя брошенной, все останется по-прежнему, мне, по крайней мере, верилось, что так и будет. Кледир придется согласиться. В нашем доме будет отдельная комната для Эрики, я сам обставлю эту комнату, там будет удобная кровать и куча подушек. Эрика сможет учиться, если захочет. Разве она сама не повторяет изо дня в день, что хотела бы узнать больше о том, как устроен мир, почему на нашей планете происходят те или иные вещи, почему идет дождь, случаются ураганы и землетрясения. Ну так в чем же дело? Все это не имело никакого отношения к моей свадьбе, но таким образом я мог бы заставить Эрику почувствовать себя счастливой.

Решено: я ей все расскажу. Но была одна загвоздка. Когда Эрике было грустно, когда она была напугана или подавлена, когда все у нее налилось из рук или, напротив, когда ее охватывала безумная радость, из ее груди вырывался на свободу этакий паровоз; он гнался за тобой, настигал, безжалостно проезжал через тебя, превратив тебя самого в кровавое месиво. Я хотел рассказать о моей свадьбе, о моем ребенке, который должен был родиться, но на меня уже летел этот поезд, свистя и набирая скорость, грозя размазать по рельсам, гремя всеми своими мисочками, крем-красками, лопаточками и папильотками, давай займемся твоими волосами, у корней уже пора подкрасить, заявила она. Я был совершенно не расположен заниматься этим, мне было тоскливо, очень тоскливо, но выбора у меня не было, я чувствовал себя пассажиром ее бешено мчащегося поезда. Дай-ка сюда, подержи, возьми расческу, оставь так, не мешай мне, возьми расческу, возьми расческу, возьми расческу…

Через час кожа у меня на голове уже горела. Мы пошли в ванную, я разделся до трусов, Эрика принялась намыливать мне волосы. Ее нога касалась моей, грудью она прижималась к моему плечу, я чувствовал ее дыхание, запах ее волос; бури, громы и ураганы бушевали вокруг и внутри меня.

Я остался доволен, взглянув на себя в зеркало, – мои волосы стали еще светлее, чем раньше. Тебе нравится? Очень, ответил я. Тогда так и скажи: бла-го-ле-пи-е, медленно и по слогам. Этот прикол все знают. Это значит: круто, классно, отпад. Бла-го-ле-пи-е, повторил я. Мы стояли почти касаясь друг друга, я почувствовал желание поцеловать ее, ты мне нравишься, сказала она, особенно сейчас.

Майкел, – позвал меня кто-то с улицы.

Мы вышли. Робинсон и Маркан сидели в «Додж Дарте» цвета коричневый металлик и жевали жвачку. Да ты чокнулся, парень, тебя же все ждут, хотят обнять тебя. Поехали отпразднуем. Отпразднуем что? – поинтересовалась Эрика. Я не хотел брать Эрику с собой, не хотел ей рассказывать, что я убил человека, еще одного человека, но она села в машину Марка-на, не дожидаясь приглашения. Это что, «Додж Дарт»? Эрика обожала машины, она вообще была способна восхищаться чем угодно. «Додж Дарт», ну ничего себе! Робинсон предложил ей кокаин, я был против, Эрике всего пятнадцать лет, но, прежде чем я сказал «нет», она уже успела ширануться, обожаю кокаин, обожаю марихуану, обожаю крэк, говорила она, все больше и больше возбуждаясь.

Я тоже ширанулся, но на этот раз все было по-другому: внутри меня словно что-то взорвалось, и этот взрыв я ощутил почти физически. Я чувствовал, как моя кровь прокачивается через сердце, как воздух проходит через мои легкие, я напрочь забыл о том, что убил козлоногого сатира, забыл о том, что мне на роду написано все время ошибаться, забыл о том, что Кледир беременна, забыл обо всем, я думал лишь, как бы мне поразвлечься.

На пересечении Санту-Амару и проспекта Жуселину Кубичека два парня возились около какой-то старой красной колымаги, меняя колесо. Я высунулся из машины: эй ты, олень, фиг тебе на воротник! Получилось очень смешно, Эрике шутка понравилась, и мы стали цепляться ко всем подряд: шибздик, козел однорогий, шлюхино отродье, эй, девка, возьми поглубже, сделай мне приятно. Маркан тоже вошел во вкус и поддал газу, наплевав на светофоры, он подрезал другие машины, распугивал пешеходов; здорово все-таки ехать вот так, всем вместе, это был один из тех волшебных моментов в жизни, когда ты сидишь в «Додж Дарте», а весь мир проносится за окном мимо тебя. Вдруг какой-то идиот, алкаш несчастный, выскочил прямо перед машиной и, описав в воздухе дугу, плюхнулся на мостовую. Этот сукин сын все испортил. Мы вышли, Робинсон нагнулся над ним пощупать пульс, пульса не было. Он умер, завопил Робинсон. Вашу мать, мы же убили его, мы убили парня, в какое же дерьмо мы вляпались! Его голос срывался на крик, он чуть не плакал, бегая в истерике вокруг этого пьянчуги. Маркан тоже раскис, давайте отвезем его в больницу. Мы никого никуда не повезем, сказал я, он умер, ты что, не понял? Эрика смотрела на нас из машины. Мы не виноваты, это несчастный случай. Парень напился и поплелся через улицу, черт возьми, мы-то здесь при чем? Я огляделся – никого. Заводи машину, Маркан, поехали отсюда. Машина рванула со свистом, никто из нас ни разу не обернулся.

Все молчали, Маркан без остановки щелкал пузырями из жвачки, как он обычно делал, когда нервничал. Робинсона трясло. Куда мы едем, спросила Эрика. Эрика, я убил человека. Одного насильника. Мы собираемся это отметить. Я даже не повернулся к ней, меня ее мнение не интересовало. Я убил парня, задавил пьяного, вот такой я человек, у меня пломба в зубе, и меня не интересует мнение Эрики. Если ее это устраивает, хорошо, если нет, пусть собирает чемоданы и катится, куда хочет. Сделай погромче, Робинсон. Робинсон прибавил звук, и я пропел всю дорогу, пока мы не приехали к бару Гонзаги. Я даже не знаю, ответила ли мне Эрика что-нибудь.

Праздник был устроен специально в мою честь. Гонзага выставил всем пива за счет заведения, Мануэл из мясной лавки принес шашлык, давайте его порежем и поджарим на углях. Поздравляем, поздравляем, кричали все в один голос. Робинсон и Маркан, пока алкоголь еще не начал действовать, сидели с такими лицами, как будто увидали привидение. Когда стали передавать криминальную сводку, Гонзага сделал звук погромче: На наших улицах стало меньше криминала. Насильник с Санту-Амару был до смерти забит палками! Молодец, Майкел, поздравляю! Собаке собачья смерть. Всем было весело, ко мне выстроилась целая очередь, и мне это больше не напоминало сцену из восточного кино. Один парень сказал, что он проходил мимо, когда я убил Эзекиела, я все видел, я расскажу, как это было. Всем понравилась сцена, когда я лупил Эзекиела по голове, а потом выколол ему глаза. Матери дочерей были просто в восторге, и мне показалось это нормальным. Подарки были лучше, чем те, что я получил за убийство Суэла: бинокли, пять килограммов риса, кусок сала, колода карт, солнечные очки, футболки и еще целая куча всякой ерунды.

Мы то и дело бегали в туалет нюхнуть кокаина. У Эрики голова шла кругом, Зе Онофре увивался вокруг нее, пойдем отсюда, сказал я.

Мы дошли пешком до улицы Седьмого Апреля, вошли в кинотеатр, на экране какая-то красивая блондинка, помешанная на крэке, говорила своему дружку: вампиры счастливее нас. Они могут пить кровь других людей. А мы вынуждены пожирать друг друга.

Когда мы вышли на улицу, кокаиновая эйфория уже прошла, а вместе с ней кончилась и та волшебная атмосфера, в которой мы купались. Мы зашли в соседний бар, заказали водки, Эрика спросила меня: это и есть твоя профессия, убивать людей? Нет, конечно, ответил я. А тот парень, которого мы задавили? Ну? Неужели тебе не было его жалко? Было, конечно, это Маркан во всем виноват, ты же видела, как он ездит. Ты мог бы настоять на том, чтобы его отвезли в больницу. Ха-ха, рассмеялся я. А знаешь, что было бы дальше? В больнице обратили бы внимание, что мы все под кайфом, выяснили бы, что Маркан ездит на угнанной машине, и отправили бы нас в тюрьму. Ты хочешь за решетку? А что, тот «Додж Дарт» бы угнан? поинтересовалась она. Не знаю, думаю, что да, хотя Бог его знает, короче, вполне может быть, ответил я.

В баре звучала какая-то американская песенка, сплошное I love you. Эрика захотела потанцевать. Здесь? Это не дискотека, это бар, где пьют у стойки. Ну и что? Мы вышли на середину зала, какая-то женщина уставилась на нас, Эрика обозлилась, в чем дело? Давно не нарывалась? Я привлек ее к себе, перестань, сказал я. Мы прижались друг к другу, я знал, что сладкая вата сейчас окружит нас со всех сторон, так и случилось, мы погрузились в сладкую вату и стали кружиться, заматываясь в нее все больше; эта девушка, Кледир, твоя подруга? Хорошая знакомая, ответил я. А зачем она приходила? За деньгами. Ее маме предстоит операция, ей нужны деньги. Я закопался лицом в волосы Эрики, и мы продолжали медленно кружиться, люди просыпались, вставали, шли на работу, а мы все кружились и кружились.

Домой мы возвращались пешком, Эрика дурачилась, пытаясь удержать равновесие на узком бордюре. Когда она была готова вот-вот упасть, я подхватывал ее на руки, и нам было хорошо.

Дома она сразу пошла в свою комнату. Помоги мне разуться, сказала она. Я расстегнул на ней сандалии, покрыл поцелуями ее лодыжки и пятки, она запустила пальцы мне в волосы, притянула меня к себе, трахни меня, сказала она, трахни сейчас; она сжала в руках мое орудие, и в этот момент я почувствовал, как острый нож входит мне и сердце, но это было сладкое ощущение, можете мне поверить.

Я в жизни не видел более красивого тела, внутренняя поверхность икр, полоска кожи на животе, где пупок, вьющиеся волосы на самом мыске, и влажный, открытый, романтический взгляд ее глаз. Я был готов войти в нее, завоевать, разбить на куски, оставить свой след. А она была готова расколоться пополам, две Эрики вместо одной, я мог излить на нее целый океан. И тут что-то, что живет внутри меня, мой морской дьявол, мой подводный враг поднялся из глубин и заставил меня сказать: та девушка, Кледир, моя невеста, я собираюсь жениться на ней.

Эрика не оттолкнула меня, лишь сделала едва заметное движение, так что я сам скатился вниз. Она встала, оделась, можешь оставаться здесь, если хочешь. Я буду ночевать на диване, сказала она.

9

Я вылез через окно своей комнаты, чтобы не встречаться с Эрикой, и отправился в парк Агуа Бранка, это довольно красивое место. Солнце уже встало, у продавца мороженого играло радио, отличная возможность для вас попасть в Федеральный список, две тысячи новых рабочих мест для лиц с полным средним образованием Я улегся на скамейке и принялся разглядывать деревья, ни о чем не думая. Мужчины слишком много размышляют, вот в чем проблема. Мужчина не должен много думать, таково мое мнение. Он должен любить и работать, греться на солнышке и смотреть на деревья. Когда мне в голову лезут какие-нибудь мысли, я покупаю жвачку и жую, активно жую, жвачка помогает мне не думать. Иногда мысли могут застать человека врасплох, и тогда в его голове выстраивается целая башня, камень за камнем, и голова начинает трещать, но человек сильнее, чем его мысли, он умеет забывать. А если ему не удается о чем-то забыть, то он может напевать себе под нос что-нибудь из репертуара Тима Майа.

Действительность лжет, иногда я это чувствую, что-то в окружающем мире стремится обмануть меня, заморочить мне голову, и это был как раз один из таких дней, но я не придал этому значения. Я жевал жвачку, пел, а время текло мимо.

В шесть часов я пошел к Кледир, мы договорились, что я должен встретиться с ее мамой. Кледир открыла дверь и поцеловала меня в губы, хороший поцелуй, приятно все-таки целоваться. Посмотри, как он вырос, сказала Кледир, кладя мою руку себе на живот, я никакого живота не почувствовал, но сказал, что он действительно вырос. Моя мама сейчас выйдет, она прихорашивается. Сначала мы скажем ей о нашей свадьбе, а потом о моей беременности. Я не возражал. Мы сели на диван, держась за руки, она спросила, волнуюсь ли я, я ответил, что нет. Потом она потащила меня к холодильнику показать пиво и шоколадный торт, это моя мама купила, чтобы отпраздновать помолвку.

Когда мы вернулись в гостиную, дона Ирене уже была там, мы пожали друг другу руки, сели, Кледир подготовила почву, мне осталось только выехать на своем тракторе. Однако трактор у меня, похоже, заклинило, я не мог заставить себя рта раскрыть, обе они молча уставились на меня. Девушка, которая сидела напротив, была создана для любви, она могла составить счастье всей моей жизни, а я тот самый парень, везунчик. Так в чем же дело, приятель? Сделай наконец то, что нужно сделать, проносилось у меня в голове. Я хотел попросить руки Кледир, но мой взгляд блуждал по картине, висевшей рядом с окном, Христос на космическом кресте падал в море, морем была наша планета, Земля. Мне вспомнилось кино, которое мы смотрели с Эрикой, какой-то полицейский, накурившись крэка, смотрит на Иисуса Христа и спрашивает, что уставился, парень? Хочешь сказать что-нибудь? Две очаровательные женщины глядели на меня, взявшись за руки, в доме чувствовался запах воска, на мебели не было пыли, кровати аккуратно застелены, шоколадный торт, пиво, чистые кастрюли, шкафы отполированы до блеска, я расплакался прямо там, у них на глазах.

Кледир вытащила меня на улицу. Что происходит? Все это не имело никакого отношения ни к Кледир, ни к Эрике, ни к ребенку, который должен был родиться, ни к нашей свадьбе, все это имело отношение только ко мне и к моим тараканам. Я не гожусь Кледир в мужья. Мы стояли, облокотившись о косяк двери, на Кледир лица не было, я закурил, сглотнул и задумался, в голову мне приходили самые разные мысли. Когда я погасил сигарету, я знал, что мне делать.

Кледир, я не могу на тебе жениться. Ты можешь сделать аборт, тысячи женщин проделывают это. Если ты решишь оставить ребенка, я буду помогать тебе деньгами, но со свадьбой ничего не получится. Просто я не хочу. Не жди от меня объяснений, я не буду ничего объяснять. Это бесполезно.

Вот что я собирался сказать, но, прежде чем я открыл рот, мы услышали звон разбившегося стекла, мы бегом вернулись в дом и увидели, что мама Кледир упала и опрокинула стол, стоявший посередине комнаты.

Когда мы добрались до пункта скорой помощи, она уже была мертва. Дежурный врач сказал нам, что у нее случился сердечный приступ. У Кледир подкосились ноги, она прижалась ко мне и заплакала. Нет, я все-таки женюсь на ней. Я оплачу гроб, просижу ночь в бдениях над покойницей, буду присутствовать на похоронах, короче, сделаю все, что полагается делать мужчине в такой ситуации. И я сделал все, что было нужно. Я отправился в морг и помог облачить тело, купил цветы, съездил на кладбище, поговорил с могильщиками, выбрал гроб, сообщил друзьям, прочитал «Отче наш» и вытер слезу Кледир.

На следующий день после похорон мы обсудили наши планы. Мы поженимся в субботу, шумного праздника не будет, поскольку у нас траур, просто тортик для свидетелей и всё. Жить будем у нее, Эрику я возьму с собой, Кледир не возражала.

Она боялась ночевать одна и просила меня остаться. Но я уже два дня не был дома, а самое главное, у меня была назначена важная встреча на этот вечер, и пропустить ее я не мог.

В доме доктора Карвалью было много красного дерева, атласа, китайских вееров, лака, красочных султанчиков, поставленных в огромные вазы, и настенные ковры до пола; подобного рода обстановку мне довелось увидеть еще раз несколько месяцев спустя в роскошных отелях Сан-Паулу, когда я начал зарабатывать по-настоящему.

Я был рад, что меня пригласили, но вместе с тем я был очень возбужден, кофе, анфетамины, я, видимо, выпил слишком много кофе, я все делал очень быстро, нервно, хотел, чтобы ужин поскорее кончился, хотел вернуться домой, такой уж я человек, есть минуты, которые мне неприятно переживать, пока они длятся, мне нравится смаковать их потом, нравится вспоминать.

Все это мне напоминает корову, жующую старую куртку, сказал какой-то толстяк, сидевший на противоположном конце стола. Если ты потянешь куртку на себя, порвешь. Если оставишь, корова сжует ее всю. Совершенно верно, откликнулся доктор Карвалью, ситуация именно такова. Как-то на днях я прочитал в газете одну заметку, которая наглядно иллюстрирует нашу беседу: есть специальный магазин в Майами, где продаются всевозможные приспособления для бассейна, типично американские штучки. Так вот, они изобрели специальные капсулы, они продаются в магазине с соответствующей рекламной акцией, все как положено, вы даете такую капсулу вашему гостю, и, если он помочится у вас в бассейне, его моча сразу станет синей. Вы скажете: «Прекрасно, американцы решили одну проблему, больше в бассейне никто не писается». Но вся штука в том, что в этом же магазине продается другая американская штуковина, таблетка, которая нейтрализует действие первой пилюли. Подумайте только, до чего может додуматься человек, ведь всего лишь достаточно выпить нейтрализующую таблетку, прежде чем вас угостят злосчастной капсулой, и всё, вы можете мочиться в любом бассейне, никто ничего не увидит, вам, конечно, смешно, но я прочитал об этом в газете. Короче говоря, человек всегда найдет для себя лазейку.

Все хохотали, мне тоже это показалось забавным, я не знал, что богатые любят пописать в бассейне, когда они в гостях. Мы смеемся, а на самом деле плакать надо, сказал толстяк, его звали Сильвиу, Сильвиу Дантас. Человек – ничтожество, и это очень грустно, сказал Сильвиу, г-н Сильвиу, он смотрел в мою сторону гораздо чаще, чем на любого другого, сидящего за столом. С человеком можно говорить только на одном языке, продолжал он. Только на одном, и все знают, на каком именно. Г-н Сильвиу поднял бокал с вином и улыбнулся мне, я уже начинал узнавать эту улыбку, охранники, соседи, бизнесмены, домохозяйки, г-н Сильвиу и доктор Карвалью – все они улыбались одинаково. Так же, как я. Мы рассмеялись.

Подали абакаши по-тропически, причем внутри каждого ананасика был особый соус из майонеза, я никогда не видел ничего подобного, это еще что такое? спросил доктор Карвалью у своей супруги. Хороший мужик этот доктор Карвалью. Приятный и простой, он весь вечер подливал мне вина, пей, не стесняйся, говорил он мне, абакаши по-тропически, моя жена обязательно что-нибудь такое придумает. Пей, пей. Я знал, что доктор Карвалью остался очень доволен моей работой. Ешь. Я тоже был доволен своими запломбированными зубами, ты отлично справился, сказал он мне, едва я вошел. Хотите сигарету? Жена его держалась более сдержанно, но тоже поблагодарила меня. Попробуйте, это настоящие американские сигареты. Я заметил, что она обратила внимание на мои чертовы ботинки. Американские сигареты лучшие в мире. Других таких вы нигде больше не найдете. На ней были сандалии медного цвета, я попытался замаскировать свои ноги, садясь на диван, я намеренно уронил газету себе на ботинки, дайте, пожалуйста, газету, сказала она, после детей всегда такой кавардак. На мои ботинки было противно смотреть.

Крышка обеденного стола у доктора Карвалью была стеклянная, скатерть у них была не традиционная, а американская – это же гораздо практичнее. Я не отрывая глаз рассматривал ноги в ботинках, делал вид, что смотрю в свою тарелку, а на самом деле смотрел под стол, в пол, ботинки доктора Карвалью были с кожаными вставками, у г-на Сильвиу ботинки были прочные на толстой резиновой подошве, у его жены были лайковые туфельки, все это было начищено и сверкало, а мои ботинки выглядели так, словно я их выловил из нужника, корабль мой дал течь, и я пошел ко дну.

Я внимательно изучаю все новинки в системах безопасности, какие только есть на рынке, сказал доктор Карвалью. Читаю специальные статьи, интересуюсь оборудованием, так что я знаю, о чем говорю; кому-нибудь налить вина? Электронные замки, там, где надо набрать код, – самые надежные и самые современные. Дорогая, куда делся штопор? Двери. Самые лучшие – это стальные, типа тех, что используются в сейфах. Это недешево. Но я всегда говорил: цена не имеет значения, жизнь дороже. Дорогая, по-моему, Майкел не отказался бы еще от одного кусочка курицы. Сигнализации и прочие электронные устройства. Какая разница, сколько они стоят. Уже появились целые системы экстренного оповещения. Сигнализация для тех, кто привык уезжать на выходные в Гуаружа. Сигнализация на тот случай, если на хозяина дома напали вооруженные бандиты. Говоря техническим языком, это сигнализация на случай проникновения и на случай вторжения. Кроме того, я слышал, что существуют целые системы, которые самостоятельно принимают решение. Например, блокируют входную дверь или поднимают стальную перегородку, изолируя преступника в определенной точке дома. Электроника, одним словом. Вы спросите, насколько это эффективно. Вспомните историю про пилюли и антипилюли. Это одно и то же. Подобное оборудование может облегчить вашу жизнь, может оказаться полезным в конкретной ситуации. Но если преступник решил проникнуть в ваш дом, можете смело забыть обо всей этой ерунде. Он войдет. Войдет и заберет ваше золото, ваши доллары, ваш музыкальный центр, вашу машину, а если ваша дочь окажется рядом, то, уверяю вас, ее он тоже заберет с собой. Так как же быть? Купить домой пару гусей? Зря смеетесь. Многие так и делают. Гусь – опасная птица, он поднимает ужасный шум и нападает на любого чужака. Я одобряю любые методы. Стены, собаки, решетки, битое стекло, ношение оружия. Я обеими руками «за». Дает это что-нибудь? Ничего не дает. Ничего и никогда Есть только одно решение. Доктор Карвалью посмотрел на меня, думая, что я скажу что-нибудь. Но мне нечего было сказать, я разглядывал чужие ботинки и слушал болтовню женщин: это все замороженное, Глейс приходит раз в месяц, я закупаю продукты – говядину, кур, фарш, – и Глейс готовит еду на целый месяц, блинчики, тефтели, тушеное мясо, она отлично готовит, если хотите, я дам вам ее телефон. Я никогда не ела раньше замороженные блюда, кстати, очень неплохо, вкус тот же самый. Дорогая, принеси нам кофе в мой кабинет.

Мужчины, и я вместе с ними, отправились за доктором Карвалью. Женщины – на кухню. Мои ботинки на ковре кремового цвета смотрелись еще похабнее, мягкий ворс ковра подчеркивал убожество моей обуви. Я постарался спрятать ноги под столом, стоявшим в центре, не вышло, мы мешали друг другу, мне не оставалось ничего другого, как выставить их напоказ; время от времени доктор Карвалью и г-н Сильвиу поглядывали на мои ботинки, но что я мог поделать? Ничего это не дает. Единственное решение, возобновил разговор доктор Карвалью, сделать то, что необходимо сделать. Так что же, спрошу я вас, может решить проблему?

В кабинет вошла дочь доктора Карвалью. Она выглядела совсем не так, как я ее себе представлял, белые сапожки, блузка, завязанная узлом на поясе, она казалась старше своих пятнадцати лет. Привет, кивнула она мне. Габриэла, у нас взрослый разговор, вернись, пожалуйста, в свою комнату, сказал доктор Карвалью. Я представлял ее себе маленькой хрупкой девочкой, моя дочь – это нежный цветочек, говорил мне доктор Карвалью при первой нашей встрече. Это был не цветочек, это было дерево. Цветочком была Эрика Кледир тоже была как дерево. Каучуковое дерево.

Так вот что я хотел сказать: самое главное – не надо надеяться на полицию. Мой желудок начал кувыркаться, курица, мне вспомнились автоматы для гриля, где курицу крутят на вертеле, в моем животе, похоже, начиналась подобная карусель. Мы должны защищаться сами, сказал доктор Карвалью. Они крадут наши музыкальные центры, наши электронные часы, наши видеомагнитофоны, наши проигрыватели. Угоняют наши машины, наши мотоциклы. Крадут наши бумажники, наши обручальные кольца и украшения. И мы покупаем новый музыкальный центр, новые часы, новую машину и новый мотоцикл, но мы знаем – их тоже украдут. Мой желудок стал напоминать крутящийся контейнер мусоровоза, вонь была соответствующая. Меня начало тошнить. Доктор Карвалью вопросительно смотрел то на меня, то на г-на Сильвиу. Мы что, уже не имеем права постоять за себя? Да? Скажите мне, так или нет? Вот, значит, до чего мы докатились?

Я уже собирался отпроситься в туалет, когда г-н Сильвиу положил руку мне на плечо: я хозяин завода по переработке бумажных отходов, Майкел. Охранник, работавший на моем предприятии, был застрелен какими-то подонками. Знаете, сколько раз на меня нападали за последний месяц? Шесть раз, даже не верится. А потом эти святоши-попики, которым только и остается, что овец трахать, начинают разглагольствовать о правах человека. Постоянная Комиссия по правам человека. Международный суд по правам человека. Наших детей убивают, вопят они. А я отвечаю: наши дети думают, как взрослые, и поступают, как взрослые. Наши дети – давно не дети. Что белые, что черные. Воры они.

Мой живот! Меня сейчас вырвет! Я встал. Вороны.

Майкел, сказал г-н Сильвиу, Майкел, у меня есть к тебе одно предложение. Карвалью рассказал мне о твоей работе, сказал, что тебе можно доверять. Я и сам вижу, тебе можно доверять. Вот что, Майкел, послушай, видишь ли, какое дело, Майкел: один парень очень сильно мешает нормальной работе моего предприятия. Я даже готов был заплатить ему, чтобы он перестал меня обворовывать, но этот гаденыш только рассмеялся, когда я предложил ему деньги, воровать выгоднее, заявил он мне. Вы все равно не дадите мне столько, сколько я смогу украсть. Уберите ваши деньги, уберите, потому что я украду их. Ты знаешь, Майкел, до этого разговора с ним мне казалась абсурдной сама мысль об убийстве. А теперь я хочу только одного, чтобы этот подонок отправился к праотцам. Если бы Санта-Клаус спросил меня, что я хочу на Рождество, я бы ответил: чтобы эта скотина оказалась на том свете. Честное слово. Пусть этот ублюдок сдохнет, больше мне ничего не надо. Сколько ты хочешь за то, чтобы убрать этого черномазого?

Я не мог больше терпеть ни одной минуты; доктор Карвалью, где у вас туалет? Едва я закрыл за собой дверь, как меня вырвало. В унитаз полетела курица в молочном соусе, картошка, выпитое вино, абакаши по-тропически, короче, всё. Желудок мой опустел. Пока меня рвало, я думал о деньгах, которые получу, если убью чернокожего. Я был без работы. Ботинки-боты. У меня не было ни гроша, эти деньги мне бы очень пригодились. Чернокожий. Меня рвало, и я представлял, что смогу купить на эти деньги. Туфли. Я исторг из себя все. До самого мяса. Умылся, они сидят в кабинете и ждут моего ответа. «Да» или «Нет». Еда. Машина. Часы. Покрывало. Я сел на унитаз и стал думать. Я вспомнил, как отец Робинсона устроил скандал моей тете по поводу обеда. Я не кухаркой родилась, ответила она. Я тоже родился не для того, чтобы всю жизнь продавать поп-корн, возразил он. Я родился, чтобы стать президентом Бразилии. Но пока этого не произошло, я изо всех сил стараюсь продавать свой поп-корн. Продавать свой поп-корн, пронеслось у меня в голове. Или продавать корм для животных. Или продавать подержанные машины. Или работать консьержем в каком-нибудь жилом доме. Или работать на стройке. Варианты были такие, и я должен был выбрать. «Да» или «Нет».