Текст книги "На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала"

3

Воскресенье, 5 декабря 1993 г.

Мы остановились выпить кофе.

– Жизнь многому тебя научила, – сказала я, пытаясь поддержать разговор.

– Прежде всего тому, что мы способны к постижению и обладаем даром изменения, – ответил он. – Даже если это и кажется невозможным.

На том наша беседа и кончилась. До этого в течение почти двух часов пути, пока не остановились у придорожного бара, мы почти не разговаривали.

Поначалу я пыталась вспоминать наше с ним детство, но он не проявил к этому интереса и явно отвечал только из вежливости. Он даже не очень-то и слушал меня и спрашивал о том, о чем я уже рассказала.

Что-то с самого начала пошло не так. Может быть, время или расстояние непоправимо отдалили его от моего мира. «Он говорит о волшебных мгновеньях, – подумала я. – А в чем разница между теми дорогами, которыми шли Кармен, святой Иаков или Мария?» Да, он живет теперь в другом мире, Сория превратилась в воспоминание – размытое временем, застрявшее в прошлом: его друзья детства так в детстве и остались, а старики, если еще живы, заняты тем же, чем и двадцать девять лет назад.

Я уже раскаивалась, что согласилась поехать с ним. Когда же в этом баре он вновь оборвал разговор, я решила не возобновлять его.

Те два часа, что оставалось ехать до Бильбао, были для меня сущей пыткой. Он смотрел на дорогу, я глядела в окно, и никто из нас даже не пытался скрыть дурное настроение. В автомобиле, взятом напрокат, не было радио, и нечем было заглушить гнетущее молчание.

– Давай спросим, где здесь автобусная станция, – сказала я, когда мы съехали со скоростной магистрали. – Отсюда в Сарагосу регулярно ходят экспрессы.

Было время сиесты, и на улицах людей встречалось мало. Мы проехали мимо какого-то мужчины, мимо юной парочки, но он не притормозил, не спросил.

– Ты что – знаешь, где это? – не выдержала я.

– Что «это»?

Он по-прежнему не слушал и не слышал меня.

И внезапно я поняла, что означает это молчание. О чем ему говорить с женщиной, так и не отважившейся выйти в мир? Что за удовольствие – шагать рядом с человеком, обуянным страхом перед неизведанным и неведомым, с человеком, всему на свете предпочитающим хорошую службу и удачное замужество? А я – о, горе мне! – пыталась говорить с ним о прежних друзьях, о покрывшихся пылью воспоминаниях, о захолустном городишке. А о чем еще я могла бы говорить?

– Вот здесь ты меня и высадишь, – сказала я, когда мы, судя по всему, добрались до центра. Я изо всех сил старалась, чтобы голос мой звучал непринужденно, но на самом деле чувствовала себя глупой, инфантильной, докучной.

Он не остановил машину.

– Мне надо найти автобусную станцию и вернуться в Сарагосу, – упорствовала я.

– Я никогда не бывал здесь. Я не знаю, где находится мой отель. Не знаю, где будет лекция. И где автобусная станция – тоже не знаю.

– Найду, не беспокойся.

Он сбросил скорость, но не притормозил.

– Мне бы хотелось…

Дважды он начинал, но так и не сумел закончить фразу. Я могла лишь догадываться о том, чего бы ему хотелось – поблагодарить, что я составила ему компанию, передать привет общим знакомым и – таким вот способом – отделаться от неприятных ощущений.

– Мне бы хотелось, чтобы ты сегодня вечером пошла со мной на лекцию, – наконец выговорил он.

Я растерялась. Быть может, он всего лишь пытается выиграть время, чтобы нарушить принужденное молчание, царившее в машине во все время пути?

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты пошла со мной, – повторил он.

Да, конечно, я – провинциальная девчонка, конечно, в моей жизни не случалось ничего такого захватывающе интересного, о чем стоило бы рассказать, конечно, я лишена блеска и шарма, свойственных столичным женщинам. Но жизнь в провинции, хоть и не придает женщине элегантности или опыта, учит ее, как надо вслушиваться в голос сердца – как внимать ему и повиноваться.

И к моему удивлению, голос сердца шепнул мне, что мой спутник – искренен.

Я перевела дух. Разумеется, ни на какую лекцию я не пойду, но отрадно уже и то, что мой друг вроде бы возвращается ко мне, зовет меня в свои приключения, делит со мной и страхи, и радость побед.

– Спасибо за приглашение, – ответила я. – Но у меня нет денег на гостиницу, и потом, я должна быть на занятиях.

– Деньги у меня есть. Переночуешь у меня. Попросим номер с двумя кроватями.

Я заметила, что он весь в испарине, несмотря на холодный день. Сердце мое стало подавать сигналы тревоги, а распознать причины ее мне было не под силу. Радость, несколько минут назад захлестнувшая меня, сменилась полной растерянностью.

Он вдруг резко остановил машину и поглядел мне прямо в глаза.

А когда тебе глядят в глаза, нельзя солгать, нельзя ничего утаить.

И любая женщина, если чувства в ней не вконец омертвели, по глазам мужчины поймет, что он охвачен страстью, – поймет, какой бы нелепостью ни казалось это, каким бы несвоевременным и неуместным ни было проявление ее. В тот же миг припомнились мне слова, произнесенные рыжеволосой девушкой.

Это было невозможно. Но это было так.

Никогда, никогда в жизни не подумала бы я, что он – спустя столько лет – еще помнит. Мы были детьми, мы вместе росли, мы, взявшись за руки, постигали мир. Я любила его – если, конечно, ребенку дано понять, что такое любовь. Но все это было так давно, осталось в какой-то другой, прежней жизни, когда сердце в невинности своей открывалось всему самому лучшему, что есть на свете.

А теперь мы повзрослели и научились отвечать за свои поступки. А то, что было в детстве, в детстве и осталось.

Я снова взглянула ему в глаза. Я не хотела или не могла поверить.

– Мне осталось прочесть только одну лекцию, а потом начнутся праздники в честь Пречистой Девы Непорочно Зачавшей. Мне надо съездить в горы, – продолжал он. – Мне надо кое-что показать тебе.

Этот блестящий человек, говоривший о волшебных мгновениях, стоял передо мной – и все делал не так, как надо: был и неуместно напорист, и вместе с тем недостаточно уверен в себе, и слишком торопил события, и делал какие-то путаные предложения. Мне было тяжко видеть его таким.

Я открыла дверцу, вышла, оперлась о капот. Долго смотрела на почти пустынный проспект. Закурила, попыталась не думать. Я могла бы притвориться, сделать вид, что ничего не понимаю, – попытаться убедить самое себя, будто речь идет о вещах невинных, будто и вправду друг детства предложил такое своей подружке. Может быть, он слишком много странствовал по свету и стал воспринимать действительность иначе.

Может быть, я все преувеличиваю.

Он выскочил из машины, присел со мною рядом.

– Мне бы хотелось, чтобы вечером ты пошла со мной на лекцию, – повторил он. – А не сможешь – ничего страшного, я не обижусь.

Готово! Мир совершил полный оборот и вернулся в исходную точку. Я все восприняла неправильно – вот он уже и не настаивает, вот он уже готов отпустить меня. Объятые страстью мужчины так себя не ведут.

Я чувствовала себя очень глупо и одновременно ощутила облегчение. Да, я могла бы остаться – хоть на день. Мы поужинали бы вместе и, быть может, даже выпили бы и охмелели немного, чего с нами никогда не случалось в детстве. Представлялся прекрасный случай забыть все те глупости, о которых я думала за несколько минут до этого, выпадала отличная возможность разбить ту ледяную корку, которая сковывала нас с самого Мадрида.

Один день погоды не делает. По крайней мере, будет что рассказать подругам.

– Номер с двумя кроватями, – сказала я словно бы в шутку. – И за ужин платишь ты, потому что я – бедная, хоть и не слишком юная студентка. Денег у меня нет.

Мы занесли чемоданы в номер, спустились и двинулись туда, где должна была состояться лекция. До начала ее еще оставалось время, и мы зашли в кафе.

– Я хочу тебе кое-что отдать, – и с этими словами он протянул мне маленький красный мешочек.

Я сейчас же открыла его. Внутри оказалась старая, заржавленная ладанка: с одной стороны – изображение Пресвятой Девы, с другой – Сердца Иисусова.

– Твоя, – сказал он, заметив мое удивление.

И сердце мое вновь охватила тревога.

– Однажды – дело было осенью, погода стояла такая же, как сейчас, и нам с тобой было, наверное, лет по десять – мы сидели на берегу, там, где растет большой дуб. Я хотел сказать тебе слова, которые, готовясь к этому разговору, твердил про себя много недель кряду. Но только начал, ты перебила меня, воскликнув, что потеряла свою ладанку, и попросила пойти поискать ее.

Я вспомнила. Боже мой, я вспомнила!

– И мне удалось найти ее. Но когда я вернулся на берег, у меня уже не хватило духа произнести то, к чему я готовился так долго, – продолжал он. – И я поклялся, что отдам тебе ладанку, лишь когда смогу договорить фразу, начатую в тот день, почти двадцать лет назад. Долго, очень долго я пытался выбросить ее из головы, но не тут-то было. Но больше я жить с нею не в силах.

Он отставил чашку, закурил и устремил неподвижный взгляд в потолок. Потом повернулся ко мне и сказал:

– Фраза очень простая. Я люблю тебя.

Порою нас охватывает печаль, и справиться с ней мы не можем. Мы сознаем, что волшебное мгновенье этого дня минуло, а мы не воспользовались им. И тогда жизнь прячет от нас свою магию, свое искусство.

Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то и который еще существует где-то внутри тебя. Ему дано постижение этих волшебных мгновений. Да, мы можем унять его плач, но заглушить его голос – нет.

Этот ребенок продолжает присутствовать. Блаженны несмысленыши, ибо их есть Царствие Небесное.

И если мы не сумеем родиться заново, если не сможем взглянуть на жизнь, как глядели когда-то – с детской невинностью и воодушевлением, – то и смысла в нашем существовании не будет.

Есть много способов совершить самоубийство. Те, кто пытаются убить плоть, нарушают закон, дарованный Богом. Но и те, которые покушаются на убийство души, также преступают Его закон – хотя глазам человеческим их преступление не столь заметно.

Прислушаемся к тому, что говорит нам ребенок, которого храним мы в своей груди. Не будем стыдиться, не станем стесняться его. Не допустим, чтобы он испугался, – ибо он один, и голос его почти никогда не слышен.

Позволим ему – пусть хоть ненадолго – взять бразды нашего бытия. Этому ребенку ведомо, что один день отличен от другого.

Сделаем так, чтобы он вновь почувствовал себя любимым. Порадуем его – даже если для этого придется поступать вопреки тому, что вошло в привычку, даже если на посторонний взгляд это будет выглядеть по-дурацки.

Вспомним, что мудрость человеческая есть безумие перед Господом. Если мы прислушаемся к ребенку, живущему у нас в душе, глаза наши вновь заблестят. Если мы не утеряем связи с этим ребенком, не порвется и наша связь с жизнью.

Краски вокруг меня стали ярче; голос звучал громче, и громче звенело о стол донышко бокала.

Прямо после лекции целая компания – человек десять – отправилась ужинать. Все говорили одновременно, а я улыбалась – улыбалась потому, что этот вечер был совсем особенный. Впервые за многие годы все шло и получалось само собой, непреднамеренно и безотчетно.

Какое счастье!

Когда я решила ехать в Мадрид, все мои чувства, все поступки были под контролем. И вот – все изменилось. И вот – я здесь, в Бильбао, где никогда не бывала прежде, хоть он и находится в трех часах езды от моего родного городка. Я знаю только одного человека из тех, кто сидит со мной за столом, но все обращаются ко мне так, словно знакомы сто лет. Я сама себе удивляюсь, потому что способна разговаривать, пить и веселиться не хуже, чем они.

Я оказалась здесь потому, что жизнь – внезапно – вручила меня Жизни. Я не чувствую ни страха, ни вины, ни стыда. Едва лишь оказавшись рядом с ним и услышав его голос, я убедилась в его правоте – есть мгновения, когда просто необходимо идти на риск, совершать безумные поступки.

«Сколько дней я провела впустую, корпя над книгами и тетрадками, совершая сверхчеловеческие усилия для того, чтобы купить свое собственное рабство, – подумала я. – Зачем я лезла вон из кожи, добиваясь этой работы? Что она прибавит мне как человеку, как женщине?»

Ничего. И неужели я родилась лишь затем, чтобы провести остаток жизни за канцелярским столом, помогая судьям вести процессы?

Должно быть, подобные мысли появляются, когда слишком много выпьешь. Ведь не сегодня придумано: «Кто не работает, тот не ест».

Это сон. И сейчас он кончится.

Но почему же он все длится? И впервые я подумала о том, что стоило бы уехать с ним в горы. В конце концов, начинаются каникулы – впереди целая неделя.

– Ты кто ему? – спросила меня красивая женщина за нашим столом.

– Мы дружили с ним в детстве, – отвечала я.

– Он и в детстве умел это?

– Что «это»?

Застольная беседа становилась все менее оживленной.

– Сама знаешь, – сказала она. – Творить чудеса.

– Он уже тогда умел хорошо говорить, – ответила я, не вполне отдавая себе отчет в том, что я сказала.

Все за столом рассмеялись – и он вместе со всеми, а я так и не поняла, что же их так развеселило. Но от выпитого вина я почувствовала себя свободней и не нуждалась в том, чтобы контролировать происходящее.

Я осмотрелась по сторонам, отпустила реплику по какому-то поводу, о чем через минуту забыла. И снова стала думать о каникулах.

Мне было хорошо сидеть здесь, мне было интересно. Мои новые знакомые вперемежку с обсуждением серьезных проблем перешучивались и острили, и мне казалось, будто все, что творится в мире, прямо касается меня. По крайней мере, хоть на один вечер жизнь представала передо мной не на экране телевизора, не на газетных страницах.

Да, мне будет что рассказать, когда вернусь в Сарагосу. А если я приму его приглашение, воспоминаний и впечатлений хватит на целый год.

«Он был совершенно прав, что не обращал внимания на мои рассказы о Сории», – подумала я, и мне стало саму себя жалко: уж сколько лет в ларчике моей памяти лежали одни и те же истории.

– Выпей еще, – и седоголовый мужчина наполнил мой стакан.

И я выпила, подумав о том, как, в сущности, мало смогу рассказать своим детям и внукам.

– Я рассчитываю на тебя, – сказал он, понизив голос так, чтобы слышала его я одна. – Поедем во Францию.

Вино развязало мне язык:

– Только в том случае, если мы выясним одну вещь.

– Что именно?

– То, о чем ты говорил перед лекцией. В кафе.

– О ладанке?

– Нет, – ответила я, глядя ему прямо в глаза и изо всех сил стараясь выглядеть трезвой. – То, что ты мне сказал тогда.

– Хорошо, мы потом поговорим об этом, – сказал он, пытаясь сменить тему.

Объяснение в любви. Мы не успели тогда поговорить, но теперь я могла бы убедить его, что дело было именно так и никак иначе.

– Если хочешь, чтобы я с тобой поехала, ты должен меня выслушать.

– Но не здесь же. Здесь мы веселимся.

– Слишком рано уехал ты из Сории, – не сдавалась я. – Я – единственная ниточка, которая связывает тебя с отчизной. Именно она дает тебе силы идти вперед.

«И все на этом. И никакой любви в помине нет».

Он слушал меня молча, не перебивая. Но тут кто-то окликнул его, и наш разговор оборвался.

«Что ж, по крайней мере, я все прояснила», – сказала я самой себе. Такая любовь бывает лишь в сказках.

Потому что в реальной жизни любовь несбывшуюся мы любовью не считаем. Любви удается выжить, только когда существует надежда – пусть далекая, – что нам удастся покорить того, кого любим.

Все прочее – фантазии.

И, словно прочитав мои мысли, он крикнул мне через стол:

– Выпьем за любовь!

Он тоже немного охмелел. Я решила воспользоваться этой возможностью:

– За мудрецов, способных понять, что любовь порой – это детские глупости.

– Мудрец потому лишь и мудр, что любит. А дурак – потому и дурак, что считает, будто способен постичь любовь, – ответил он.

Сидевшие за столом услышали его, и в следующую минуту завязался оживленный спор о любви. У каждого была своя точка зрения, каждый защищал свою правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок вина, чтобы страсти улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и хозяин собирается закрывать ресторан.

– Пять свободных дней! – крикнул кто-то с другого конца стола. – Если хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что вы ведете серьезные разговоры!

Все рассмеялись, все – кроме него.

– А где, по-твоему, следует говорить о серьезном? – спросил он у крикнувшего.

– В церкви! – ответил тот. И на этот раз весь ресторан грохнул со смеху.

Он поднялся. Я подумала, что он затеет драку – ведь мы все вернулись лет на десять назад, во времена нашей юности, когда драка – вместе с поцелуями, с нескромными ласками, с оглушительной музыкой и неистовой скоростью – входила в обязательный ассортимент вечеринки.

Но нет – он всего лишь взял меня за руку и направился к дверям.

– Нам пора, – сказал он. – Поздно уже.

Дождь в Бильбао, и во всем мире дождь. Тот, кто любит, должен владеть искусством терять и находить. Он научился соблюдать равновесие между тем и другим. Он весел и по дороге в отель напевает.

У меня еще немного шумит в голове, еще не выцвели, не потускнели краски мира, но и я постепенно обретаю равновесие. Я должна, как говорится, контролировать ситуацию, потому что хочу поехать с ним.

И мне нетрудно контролировать ситуацию, ведь я уже не влюблена до беспамятства. Тому, кто способен укротить свое сердце, покорится весь мир.

«Мне хотелось бы не обуздывать свое сердце», – думаю я. Если бы я смогла отдать ему мое сердце – пусть хоть на один уик-энд, – у дождевых капель, падающих на мои щеки, был бы сейчас другой вкус. Если бы любить было просто, он обнял бы меня и в такт мелодии, которую напевает, рассказал бы другую историю, и она была бы нашей с ним историей. Если бы там, вдалеке, за праздниками, не маячило возвращение в Сарагосу, я бы хотела, чтобы хмель не выветрился никогда, чтобы мне хватило свободы целовать его, ласкать его, шептать и слушать слова, принадлежащие только влюбленным.

Но нет. Не могу.

Не хочу.

А он еще не знает, что на его предложение я скажу «да». Зачем мне нужен этот риск? Потому что в эту минуту хмель одурманил меня, потому что я устала от дней, неотличимо похожих один на другой.

Но эта усталость пройдет. И мне сейчас же захочется вернуться в Сарагосу – в город, в котором живу по собственной воле, по своему выбору. Меня ждут занятия, меня ждет конкурс. Меня ждет муж, которого еще предстоит встретить, а это будет непросто.

Меня ждет жизнь упорядоченная и тихая, с детьми и внуками, с гарантированной пенсией, с ежегодными отпусками. Мне неведомо, какие страхи томят его, но зато отлично известны мои собственные. И вполне хватает тех, что уже есть, – новых не надо.

Я бы не смогла – никогда бы не смогла – влюбиться в кого-нибудь, как влюбился он. Слишком хорошо я его знаю, мы ведь долго прожили рядом: я знаю все его слабости и страхи. Я не смогу восхищаться им, как другие.

И еще я знаю, что любовь – сродни плотине: если оставить хоть крохотную дырочку, куда может проникнуть тоненькая струйка воды, то вскоре под ее напором рухнут стены, и придет мгновение, когда уже никому не под силу будет сдержать поток.

Если же рухнут стены, любовь завладеет всем и надо всем возобладает: ей безразлично, что возможно, а что – нет, ей нет дела до того, в силах ли мы удержать любимого рядом, любовь – неуправляема.

Нет, я не могу оставить брешь в стене – даже самую маленькую.

– Минутку!

Он сейчас же замолчал. По влажной мостовой зазвучали чьи-то поспешные шаги.

– Пойдем, – сказал он, беря меня за руку.

– Постойте! Одну минутку! – кричал прохожий. – Мне надо поговорить с вами!

Но он только прибавил шагу.

– Это не к нам, – сказал он. – Пойдем в отель.

Тем не менее относилось это именно к нам – больше на улице никого не было. Сердце мое дрогнуло, я мигом протрезвела. Я вспомнила, что Бильбао – столица страны басков и здесь то и дело происходят террористические акты. Шаги приближались.

– Идем, – сказал он и пошел еще быстрей.

Но было уже поздно. Между нами, как из-под земли, выросла фигура мужчины, вымокшего с головы до ног.

– Постойте! – повторил этот человек. – Одну минутку! Ради бога!

В страхе я хотела кинуться прочь, взмолилась, чтобы каким-то чудом рядом с нами взвизгнули тормоза патрульной машины. Бессознательно я вцепилась в него, но он отвел мои руки.

– Умоляю вас, – проговорил незнакомец. – Я узнал, что вы здесь. Помогите мне, ради бога! Речь идет о моем сыне!

Он заплакал и упал на колени, повторяя:

– Умоляю вас! Умоляю!

Мой друг глубоко вздохнул, опустил голову, закрыл глаза. В наступившей тишине слышно было, как стучат дождевые капли да рыдает человек, стоявший посреди мостовой на коленях.

– Иди в отель, Пилар, – произнес наконец мой друг. – Ложись спать. Я вернусь только под утро.