Текст книги "Брида"

– Ты говорила о Таро.

– Раньше, раскладывая карты по столу, ты неизменно помнила о том, что должно произойти. И не позволяла картам рассказать свою собственную историю, а всегда хотела лишь, чтобы они подтверждали то, что ты, как тебе казалось, знала сама. И когда мы начали говорить по телефону, я почувствовала это. И это, и то, что телефон – мой союзник. Начала какой-то занудный разговор, а между делом попросила тебя взглянуть на карты. И ты вошла в транс, вызванный телефоном, и карты проводили тебя в твой магический мир.

Уикка напоследок посоветовала ей всегда смотреть в глаза людям, когда они говорят по телефону. В них можно заметить много интересного.

* * *

– Хочу спросить тебя еще вот о чем, – сказала Брида, когда они пили чай на ультрасовременной кухне Уикки. – Скажи, почему ты не дала мне свернуть с моего пути?

«Потому что хочу понять, что еще разглядел в тебе Маг, кроме твоего Дара», – подумала Уикка, а вслух сказала:

– Потому что ты наделена Даром.

– Откуда ты это знаешь?

– Это очень просто. По ушам.

«По ушам… Какое разочарование, – подумала Брида. – А я – то думала, она видит мою ауру».

– У всех есть Дар. Но у иных он развит с рождения, тогда как другие – я, например, – должны очень сильно постараться, чтобы он не пропал втуне. У тех, кто наделен Даром с рождения, мочки – маленькие и плотно прижатые.

Брида машинально ощупала свои уши. Так и есть!

– Ты водишь машину?

Брида покачала головой.

– Тогда приготовься истратить немалые деньги на такси, – сказала Уикка, вставая. – Настала пора сделать следующий шаг.

«Как стремительно все разворачивается», – подумала Брида и тоже поднялась. Жизнь понеслась так же быстро, как облака, которые видела она, когда впала в транс.

* * *

Во второй половине дня они добрались до подножия гор, находившихся километрах в тридцати к югу от Дублина. «Преспокойно могли бы и на автобусе доехать», – мысленно посетовала Брида, расплачиваясь с водителем такси. Уикка взяла с собой дорожную сумку.

– Если хотите, могу подождать, – сказал водитель. – Здесь такси трудно будет найти.

– Не беспокойтесь, – к вящему облегчению Бриды ответила Уикка. – Мы всегда находим то, что нам требуется.

Таксист взглянул на них с недоумением и, резко развернувшись, уехал. Женщины оказались перед эвкалиптовой рощей, тянувшейся до подножия ближайшей горы.

– Перед тем как войти, спроси позволения, – сказала Уикка. – Ду´хи леса любят учтивость.

Брида повиновалась. И лесок, прежде казавшийся точно таким же, как всякий другой, вдруг ожил, стал одушевленным.

– Всегда иди по мосту между видимым и незримым, – наставляла ее Уикка, покуда они шли между деревьями. – Все во Вселенной наделено Жизнью, так что старайся никогда не терять контакта с Нею. Она понимает твой язык. И мир приобретает для тебя иное значение.

Бриду поразило, как легко и проворно двигалась ее спутница – она, казалось, не шла, а парила над землей, так что шаги ее были бесшумны.

Они выбрались на прогалину, остановились возле огромного камня. Брида, пытаясь сообразить, каким образом он попал сюда, заметила посреди полянки кострище.

Здесь было хорошо. До вечера было еще далеко, и солнце сияло, как бывает только на склоне летнего дня, пели птицы, легкий ветер пробегал по листве. Роща стояла на небольшом возвышении, и потому Брида могла видеть внизу линию горизонта.

Уикка достала из сумки нечто подобное арабскому бурнусу, набросила его поверх своей одежды. Потом отнесла сумку под деревья – так, чтобы ее не видно было с прогалины.

– Сядь, – услышала Брида ее голос.

Уикка переменилась – то ли от непривычной одежды, то ли под воздействием пейзажа, и Брида испытывала к ней какое-то странное почтение.

– Прежде всего хочу объяснить тебе свои намерения. Мне нужно понять, как проявляется в тебе Дар. Научить тебя чему-либо я смогу лишь после того, как осознаю его природу.

Она попросила Бриду расслабиться, всем своим существом воспринять красоту этой рощи, попытаться войти в то же состояние, что владело ею, когда она разложила карты Таро и вошла в транс.

– В какой-то из твоих прошлых жизней ты уже вступала на пути магии. Я поняла это по тем картинам, о которых ты мне рассказала.

Брида закрыла глаза, но Уикка велела держать их открытыми:

– Магические места очень красивы и заслуживают того, чтобы их созерцали. Это – водопады, горы, леса, где духи Земли играют, смеются, разговаривают с людьми. Сейчас ты находишься в одном из таких священных мест, и оно показывает тебе птиц и ветер. Возблагодари за это Бога – за ветер, за птиц, за духов, обитающих здесь. Не сходи с моста, соединяющего зримое и невидимое.

Голос Уикки погружал Бриду в какое-то сладостное оцепенение и одновременно вызывал почти священный восторг перед этим местом.

– Помнишь, когда-то я рассказывала тебе об одной из величайших тайн магии – об Иной Части. Вся земная жизнь человека сводится в конечном счете к этому – к поискам Иной Части себя. Это так, что бы ни говорил он – даже если твердит, что ищет мудрости, могущества или денег. Чего бы ни достиг он, все будет неполным и несовершенным, если одновременно ему не удастся обрести свою Иную Часть.

За исключением очень и очень немногих людей, которые ведут свое происхождение от ангелов, а потому для встречи с Богом нуждаются в одиночестве, весь род человеческий сможет слиться с Богом лишь в том случае, если в то или иное мгновение своей жизни ему удастся приобщиться к Иной Части.

Брида ощутила в воздухе странное напряжение, и на миг глаза ее наполнились слезами – а почему, она и сама не могла бы объяснить.

– Во Тьме Времен, когда мы были еще разъединены, одна часть была предназначена хранить знание. Ею стал мужчина. Постепенно он постиг науку земледелия, законы природы, ход небесных светил. Знание было властью, позволявшей удерживать Мироздание на месте, а звездам – вращаться по своим орбитам. В этом – в сохранении знания и постижения – полагал мужчина свою славу. И это помогло роду человеческому выжить.

А мы, женщины, предались делу гораздо более тонкому, деликатному, без которого, однако, всякое постижение лишилось бы малейшего смысла. Нам поручено было преображение. Мужчины оставляли почву бесплодной, мы засевали ее, и пустыня прорастала травами и деревьями.

Почва нуждается в семени, а семя – в почве. Одно без другого существовать не может. То же происходит и с людьми. Когда постижение мужчины соединяется с преображением женщины, рождается великий магический союз, называющийся Мудростью.

Обладать Мудростью – значит постигать и преображать.

Брида почувствовала, что дуновение ветра усилилось, а от голоса Уикки она снова впадает в транс. Духи леса были живы и очень внимательны.

– Ложись, – приказала Уикка.

Брида откинулась на спину, вытянула ноги. В вышине блестело и переливалось бездонное синее небо без единого облачка.

– Отправляйся на поиски своего Дара. Сегодня я не могу сопровождать тебя, но ты ступай и ничего не бойся. Чем больше ты узнаешь о себе, тем лучше постигнешь мир.

И тем ближе окажешься к Иной Части себя.

* * *

Подавшись вперед, Уикка смотрела на девушку. «Когда-то и я была точно такой же, – подумала она с нежностью. – И я отыскивала во всем сущем смысл, и я способна была смотреть на мир, как женщины древности, которые были одновременно и сильны, и доверчивы, и без труда правили своими сообществами».

Однако в ту эпоху и Бог был женщиной. Уикка наклонилась над Бридой, расстегнула пряжку на поясе, потянула вниз язычок молнии на ее джинсах. Но мышцы девушки по-прежнему были напряжены.

– Не беспокойся, – ласково проговорила Уикка.

Она чуть приподняла ей свитер, обнажив живот. Потом извлекла из кармана своего одеяния хрустальный флакон и поставила его на пупок Бриды.

– А теперь закрой глаза, – все так же мягко и ласково сказала она. – И представь себе цвет неба.

Достала маленький аметист, положила его между закрытыми глазами девушки.

– Отныне, с этой минуты будешь делать в точности то, что я буду говорить тебе. Ни о чем не беспокойся. Ты находишься в центре Вселенной. Вокруг себя ты видишь звезды и планеты – они горят ярче звезд. Почувствуй этот небесный пейзаж так, словно он окутывает тебя, вбирает в себя, а не висит перед глазами, как неподвижный занавес. Постарайся испытать наслаждение от того, что созерцаешь его. Ничто больше не должно заботить и тревожить тебя. Ты сосредоточена на своем удовольствии. Тебе неведомо чувство вины.

Брида увидела усыпанный звездами свод Мироздания и, не переставая слышать голос Уикки, поняла – она может войти в него. А Уикка, склоняясь над ней, просила, чтобы девушка увидела посреди этого купола исполинский храм. И Брида увидела сложенный из темного камня готический собор, который, как ни странно это было, составлял часть Мироздания, окружавшего ее.

– Иди к собору. Поднимись по ступенькам. Войди.

Брида повиновалась. Поднялась по ступеням, чувствуя под босыми ступнями холодок гладкого камня. В какой-то миг ей почудилось, что она не одна и голос Уикки исходил, казалось, из уст кого-то, кто шел следом. «Фантазия разыгралась», – подумала Брида и внезапно вспомнила: она должна ни на миг не забывать, что идет по мосту между видимым и незримым. Она не может бояться, она не имеет права отчаяться, она обязана верить.

Двери храма были уже совсем близко – огромные, окованные железом, с резьбой, изображавшей эпизоды из житий святых. И совсем не похожие на те, которые виделись ей над картами Таро.

– Открой их. Войди.

Брида почувствовала под пальцами холод металла. Дверь, казавшаяся тяжеленной, отворилась легко, без малейшего усилия. Девушка вошла под своды огромного собора.

– Внимательно всматривайся в то, что вокруг тебя, – сказала Уикка.

Брида заметила, что хоть снаружи было темно, много света проникало через исполинские витражи собора. Она смогла различить скамьи, боковые алтари, резные колонны, несколько горящих свечей. Но храм казался заброшенным – оттого, должно быть, что скамейки были покрыты пылью.

– Иди влево от себя. И скоро обнаружишь еще одну дверь – маленькую.

Брида пошла по храму, ступая босыми ногами по пыльному полу, отчего возникало неприятное чувство. Дружелюбный голос направлял ее шаги. Она знала – это голос Уикки, но знала также и то, что потеряла власть над своим воображением. Она не могла ослушаться его, хотя сознание ее работало отчетливо.

И вот она заметила дверь.

– Войди. Увидишь винтовую лестницу, ведущую вниз.

Дверь была такой низкой, что девушке пришлось нагнуться. Вделанные в стены факелы освещали ступени. Вероятно, кто-то недавно побывал здесь – зажег факелы и подмел лестницу.

– Ты идешь навстречу своим прошлым жизням. В подвале собора помещается библиотека. Иди туда. Я ожидаю тебя у подножья винтовой лестницы.

Брида сама не могла бы определить, сколько времени продолжался этот путь в подземелье. От постоянных поворотов она плохо соображала, закружилась голова. Но вот она оказалась внизу и увидела Уикку. Она почувствовала себя не такой беззащитной, и стало легче, хотя по-прежнему пребывала в трансе.

Уикка отворила еще одну дверь.

– Теперь я оставлю тебя одну. Буду ждать тебя снаружи. Выбери книгу – она покажет все, что тебе надо знать.

Брида даже не заметила, что Уикка осталась позади – она разглядывала запыленные тома. «Надо будет прийти сюда снова, вытереть их». Прошлое казалось ей грязным и безжизненным, стало жалко, что она не успела прочесть все эти книги раньше. Может быть, тогда сумела бы заново усвоить какие-то важные и теперь уже позабытые уроки.

Снова взглянула на полки с книгами. «Сколько же я уже прожила», – подумала она. Наверно, она уже древняя старуха, значит, надо быть более умудренной. Ей хотелось бы перечитать все эти книги, но времени уже не было и потому приходилось доверять своей интуиции. Да и потом, теперь, когда она знает дорогу, сюда можно будет вернуться в любую минуту.

Какое-то время она стояла в растерянности, не зная, на что решиться. Внезапно, словно по наитию, не раздумывая, сняла с полки книгу. Она оказалась не очень объемистой. Брида села на пол, положила книгу на колени. Но ей было страшно: страшно, что она откроет ее – и ничего не произойдет.

«Надо уметь рисковать. Надо уметь одолевать страх поражения», – подумала она и – открыла книгу. И едва лишь взглянула на первую страницу, как ей вновь стало дурно. Голова закружилась.

«Сейчас потеряю сознание», – еще успела подумать она, прежде чем все вокруг померкло.

* * *

Она пришла в себя от того, что ей брызгали в лицо водой. В забытьи Бриде виделись очень странные картины, и она не понимала, что могли бы означать парящие в воздухе исполинские соборы или уставленные книгами библиотеки. Она ни разу в жизни не бывала в библиотеке.

– Лони, тебе нехорошо?

Да, ей было очень даже нехорошо. Она не чувствовала правую ногу и помнила, что это – скверный симптом. И совсем не хотелось разговаривать, потому что она боялась позабыть свой сон.

– Лони, очнись.

Должно быть, у нее жар и все это примерещилось ей, но так живо и ясно. Хотелось, чтобы ее оставили в покое – сон или видение меркли и исчезали, а она так и не смогла распознать их смысл.

Небо было затянуто тучами, почти касавшимися верхушки самой высокой башни замка. Брида глядела на эти тучи. «Звезд не видно – ну и ладно, – подумала она, – священники говорят, что даже и они не вполне хороши».

Дождь прекратился вскоре после того, как она открыла глаза. Лони была довольна: это означало, что цистерна во дворе замка доверху наполнится водой. Она медленно отвела глаза от грузных туч и снова увидела башню, костры во дворе и скопище растерянно слоняющихся людей.

– Тальбо, – тихонько произнесла она.

Он обнял ее, и она почувствовала холодное прикосновение стальных доспехов, запах сажи, исходящий от его волос.

– Сколько времени прошло? Какой сегодня день?

– Ты трое суток была без памяти, – ответил Тальбо.

Она окинула его взглядом и пожалела: похудел, осунулся, тусклая кожа, грязь на щеках… Но все это не имело никакого значения – она любит его.

– Мне хочется пить, Тальбо.

– Воды нет. Французы обнаружили и перерезали тайную тропу, по которой нам доставляли припасы.

Снова услышала она Голоса, раздававшиеся у нее в голове. Когда-то она ненавидела их: ее муж был рыцарем-наемником, большую часть года проводил в походах и битвах, и она боялась, что Голоса скажут ей: «Он пал в бою». И она придумала, как сделать так, чтобы не слышать их – достаточно лишь сосредоточить все внимание на старом дереве, росшем под ее окном. Когда ей удавалось это, Голоса тотчас затихали.

Но сейчас она была слишком слаба, и вот Голоса стали раздаваться вновь.

«Ты умрешь, – предрекали они, – но он останется цел и невредим».

– Но ведь был дождь, Тальбо… – настаивала она. – Мне так хочется пить…

– Чуть-чуть поморосил и прошел. Ничего не удалось собрать.

Лони снова перевела взгляд на тучи. Они висели над замком всю неделю, но толку от них не было никакого – лишь прятали солнце, делая зиму еще более лютой, а замок – еще более угрюмым. Быть может, католики-французы правы и Господь в самом деле сражается на их стороне?

Повсюду горели костры, и Лони представилось, что она попала в преисподнюю. Кое-кто из наемников подошел в тот угол двора, где они находились, и сказал:

– Священники собирают всех, начальник.

– Мы нанимались воевать, а не умирать, – добавил другой.

– Французы предложили сдаться, – ответил Тальбо. – Обещают отпустить с миром всех, кто снова примет католическую веру.

«Совершенные не пойдут на это», – зашептали Голоса. Она и сама знала это. Знала и Совершенных – это из-за них она находилась здесь, а не у себя дома, где обычно поджидала, когда Тальбо вернется с очередной войны. Совершенные вот уже четыре месяца сидели в этом осажденном замке, а женщины, зная тайную тропу, ведшую за крепостные стены, все это время доставляли в замок припасы, одежду, порох, все это время могли видеться со своими мужьями, и только благодаря этому замок еще держался. Но противник обнаружил эту дорогу, так что назад пути не было. Ни ей, ни другим женщинам.

Она попыталась приподняться. Нога больше не болела. Голоса шепнули, что это – еще более скверный признак.

– Здешний Бог нас не касается, – сказал второй наемник. – Мы не собираемся из-за него пропадать.

Из замка донесся удар гонга. Тальбо встал.

– Возьми меня с собой, пожалуйста, – взмолилась она.

Тальбо взглянул на своих солдат, потом на дрожащую женщину у своих ног. Он не знал, какое решение принять: его солдаты привыкли воевать – и знали, что влюбленные воины обычно прячутся во время битвы.

– Я умру, Тальбо. Возьми меня с собой.

Один из наемников посмотрел на него.

– Нехорошо оставлять ее здесь одну, – сказал он. – Французы могут пойти на приступ.

Тальбо сделал вид, что этот довод убедил его. Он-то знал, что французы не сделают этого, потому что объявлено перемирие и начались переговоры о капитуляции Монсегюра. Однако наемник понимал, что происходит в сердце его командира, – должно быть, и он когда-то знавал страсть.

«Он знает, что ты умрешь», – сказали Голоса, пока Тальбо нежно брал ее на руки. Лони не хотелось слышать их: она вспоминала, как однажды летним вечером он так же нес ее через пшеничное поле. И в тот вечер ей тоже хотелось пить, и они утоляли жажду из ручья, бравшего исток где-то высоко в горах.

* * *

Огромная толпа собралась у подножия скалы, с которой смыкалась западная стена крепости Монсегюр. Здесь были солдаты и горожане – мужчины, женщины, дети. В воздухе висела напряженная тишина, и Лони знала – люди молчат не из почтения к священникам, а потому, что боятся того, что может случиться.

Священнослужители в черных одеяниях с вышитыми на груди огромными желтыми крестами вошли и расселись на уступах скалы, на внешних ступенях, иные – прямо на земле у башни. Тот, кто появился последним – у него были длинные, совершенно седые волосы, – поднялся на вершину скалы. Ветер раздувал полы длинной черной мантии, пламя костров освещало его силуэт.

Когда он взошел на вершину, почти все опустились на колени, вытянули руки, трижды ударились лбами о землю. Тальбо со своими людьми оставался на ногах, ибо их подрядили только сражаться.

– Нам предложили сдаться, – сказал священник. – Каждый, кто хочет, волен уйти.

Вздох облегчения вырвался из груди собравшихся на площади.

– Души, принадлежащие Чужестранному Богу, пребудут в царстве мира сего. Души, вверившие себя Богу Истинному, прибегнут к его бесконечному милосердию. Война возобновится, но ведь она не может продолжаться вечно. Ибо Чужестранный Бог в конце концов будет побежден, хотя и успеет прельстить и развратить часть ангелов. Будет побежден, говорю я, но не уничтожен и до скончания времен останется в преисподней вместе с душами тех, кого сумел соблазнить.

Люди снизу вверх смотрели на него. И они уже не были так уверены в том, что хотят спастись сейчас, ибо из-за этого им предстоит мучиться до скончания времен в аду.

– Церковь катаров есть Истинная Церковь, – продолжал священник. – Благодаря Иисусу Христу и Духу Святому мы смогли приобщиться к Господу. И перевоплощаться нам впредь не придется. Не придется и снова возвращаться в царство Чужестранного Бога.

Лони заметила, как трое священников выступили вперед, стали перед толпой и раскрыли Библии.

– Тем, кто пожелает умереть вместе с нами, будет сейчас даровано consolamentum[4]4
  Единственное таинство, практикуемое катарами и называемое ими «святым крещением Иисуса Христа». Речь шла о духовном крещении (в противоположность «водному крещению» Иоанна), которое осуществлялось наложением рук, согласно обряду, схожему с раннехристианским (без материальных составляющих вроде воды и елея).


[Закрыть]. Там, внизу, нас ждет костер. Мы умрем ужасной, мучительной смертью. И умирать будем долго, и когда пламя начнет пожирать нашу плоть, испытаем боль и страдания, каких не знавали прежде за всю жизнь. Тем не менее высокой чести этой удостоятся не все, но лишь истинные катары. Все прочие осуждены на жизнь.

Две женщины робко приблизились к священникам, державшим перед собою открытые Библии. Подросток высвободился из рук матери, пытавшейся удержать его, и тоже подошел к ним. А четверо наемников обратились к Тальбо:

– Мы тоже хотим получить причастие. Хотим, чтобы нас окрестили.

«Вот как поддерживается Традиция», – сказали Голоса. – Когда люди согласны отдать жизнь во имя идеи».

Лони ожидала решения Тальбо. Наемники всю свою жизнь сражались ради денег – и вот неожиданно обнаружили, что есть люди, способные делать это исключительно ради того, что считали верным и правильным.

Наконец он кивнул в знак согласия, хоть и знал, что лишается нескольких своих лучших бойцов.

– Уйдем отсюда! – сказала Лони. – Пойдем на стены. Ведь священники же сказали, что каждый, кто хочет, волен уйти.

– Нам лучше отдохнуть, Лони.

«Ты умрешь», – снова зашептали Голоса.

– Я хочу увидеть Пиренеи, Тальбо. Хочу еще хоть раз взглянуть на долину. Ты ведь знаешь – я скоро умру.

Да, он знал. Как человек, прошедший через множество битв, он знал, какие раны окажутся для его солдат смертельными. А рана Лони открылась три дня назад и отравляла ей кровь.

Люди, чьи раны не зарубцовываются, могут прожить от двух дней до двух недель – и никому еще не удавалось протянуть больший срок.

А Лони была близка к смерти. Мучивший ее жар унялся, и Тальбо понимал, что и это – скверный признак. Покуда болит нога и горячка треплет человека, его плоть сопротивляется. Теперь же сопротивление сломлено и началось ожидание.

«Ты не чувствуешь страха», – шептали Голоса. Нет, Лони не было страшно. С раннего детства она знала, что смерть – это еще не конец, а начало. В ту пору Голоса были ее задушевными товарищами и обладали ей одной видимыми лицами, телами, манерой двигаться. Эти существа являлись к ней из других миров, разговаривали с ней и никогда не оставляли одну. Детство ее было счастливым, и мать благодарила судьбу за то, что они живут в краю катаров, часто повторяя: «Католики давно бы уж сожгли тебя заживо». Катары же не придавали значения тому, что девочка разговаривает со своими невидимыми друзьями, ибо считали: хорошие люди хороши, злые – злы, и нет во Вселенной такой силы, которая могла бы изменить это.

Однако пришли французы и заявили, что у катаров нет своей страны. И с восьмилетнего возраста Лони видела вокруг себя только войну и резню.

Но разве не война подарила ей счастье встречи с мужем, которого где-то в дальних краях наняли катарские священники, никогда в жизни не державшие в руках оружия? А вместе с тем что, как не война, вселило в нее страх быть сожженной заживо, ибо католики были все ближе к ее деревне? Она стала бояться своих невидимых друзей, и вот мало-помалу они начали уходить из ее жизни. Оставались только их Голоса. Они по-прежнему предсказывали, что должно произойти, и объясняли, как она должна вести себя. Но она не хотела дружить с ними, потому что они знали слишком много; ведь это Голос однажды обучил ее приему со священным деревом. И вот с тех пор, как начался последний крестовый поход против катаров и французы-католики стали выигрывать одно сражение за другим, она больше не слышала Голосов.

Но сегодня у нее не было больше сил думать о священном дереве. И Голоса зазвучали вновь, на этот раз, впрочем, не внушая ей тревоги и беспокойства. Напротив – она нуждалась в них: кто, как не они, укажут ей, когда она умрет, верный путь?

– Не тревожься за меня, Тальбо. Я не боюсь умереть.

* * *

Они поднялись на стену. Дул, ни на миг не стихая, ледяной ветер, и Тальбо пытался укрыть ее своим плащом. Однако Лони не чувствовала холода. Она глядела на мерцавшие на горизонте огни какого-то города и на видневшиеся по всей равнине, насколько хватал глаз, костры – это стало лагерем войско католиков. Французские солдаты ожидали, какое решение примут осажденные.

Откуда-то снизу донесся звук флейты. Несколько голосов завели песню.

– Солдаты, – сказал Тальбо. – Знают, что могут погибнуть в любую минуту, и потому стремятся, чтобы жизнь была непрекращающимся празднеством.

Лони почувствовала, как ее охватывает неимоверная злоба – злоба на эту самую жизнь. Голоса рассказывали ей: Тальбо повстречает еще многих женщин, у него будут дети; добыча, полученная в разграбленных городах, сделает его богатым человеком. «Но никогда никого не станет он любить так, как тебя, потому что ты навечно останешься частью его», – говорили Голоса.

Обнявшись, Лони и Тальбо смотрели вниз, слушали, как поют внизу, под стеной, солдаты. Лони чувствовала – у этой горы бушевали другие войны, и было это в прошлом – столь отдаленном, что даже Голоса уже не помнили его.

– Мы с тобой – вечны, Тальбо. Голоса сказали мне об этом в те времена, когда я еще могла различать их тела и лица.

Тальбо знал, каким Даром наделена его жена, но она давно уже не обнаруживала его, не заговаривала об этом. Быть может, сейчас она бредит в жару?

– Но несмотря на это, ни одна жизнь не бывает такой же, как другая. И вполне вероятно, что в иных воплощениях мы с тобой никогда больше не встретимся. И мне нужно, чтобы ты знал – я любила тебя всю свою жизнь. Любила еще до того, как увидела. Ты – часть меня.

Я умру. А поскольку завтрашний день годится для смерти ничуть не хуже любого другого, мне хотелось бы умереть вместе со священниками. Я никогда не могла понять, что они думают о мире, а вот они меня понимали. И я хочу сопровождать их в другую жизнь. Думаю, что смогу послужить им хорошим проводником, потому что раньше уже бывала в иных жизнях, в других мирах.

Она произносила эти слова, а сама думала о том, как насмешлива бывает судьба – когда-то она опасалась, что Голоса рано или поздно приведут ее на костер. И что же – костер, пусть и по иной причине, скоро будет ждать ее.

Тальбо смотрел на жену. Глаза ее утратили былой блеск, но она еще сохраняла свое очарование – прежнее, тех времен, когда он впервые увидел ее. Кое о чем он никогда не рассказывал ей – никогда, например, не упоминал тех женщин, что доставались ему как добыча после выигранной битвы или штурмом взятого города, и тех, кого встречал, странствуя по свету, и кто, должно быть, ждал, что в один прекрасный день он вернется. Не рассказывал он этого потому, что был уверен: она и так все знает, знает, но прощает, ибо он – ее великая Любовь, а великая Любовь превыше всего на этом свете.

Но не рассказывал он ей и другого – чего она сама не узнала бы никогда. Не рассказывал, что только благодаря ей, ее нежности, ее веселому нраву в изрядной степени обязан он тем, что вновь обрел смысл жизни. И что ради любви к ней оказывался он не раз на краю света, на краю гибели – ибо и воевал-то, чтобы разбогатеть, купить землю и жить с Лони в довольстве и покое до конца своих дней. Одно лишь огромное доверие к этой хрупкой женщине с гаснущей сейчас душой заставляло его сражаться честно, ибо он знал: после боя он сможет избыть у нее на груди все ужасы войны. Только у нее на груди, сколько бы ни было в мире женщин. Только у нее на груди сможет он смежить глаза и уснуть как невинное дитя.

– Сходи за священником, Тальбо, – услышал он. – Я хочу принять крещение.

* * *

Тальбо немного помедлил, ибо знал, что только воины могут выбрать, как им умереть. Но стоявшая перед ним женщина отдавала свою жизнь за любовь – так, может быть, для нее любовь была неведомым ему видом битвы?

Он стал спускаться по ступеням, ведшим со стены. Лони попыталась было сосредоточиться на доносившейся снизу музыке, которая, наверно, делала смерть более легкой. Но Голоса без умолку говорили с ней.

«Каждой женщине дано воспользоваться Четырьмя Кольцами Откровения. Ты покуда воспользовалась лишь одним, и выбор твой оказался неверен», – шептали Голоса.

Лони взглянула на свои пальцы – израненные, с грязными ногтями. Ни на одном из них не было кольца. Она услышала, как Голоса смеются.

«Ты ведь знаешь, что мы имели в виду, – говорили они. – Кольцо девственницы, кольцо праведницы, кольцо мученицы, кольцо ведьмы».

Да, она знала это. Но не могла вспомнить. Она усвоила это давным-давно, в те незапамятные времена, когда люди по-другому одевались и иначе различали мир вокруг себя. И она сама в те времена носила иное имя и говорила на другом языке.

«Это четыре способа, которыми женщина способна получить причастие от Вселенной, – сказали Голоса так, словно ей было очень важно вспомнить такую седую старину. – Дева обладает силой мужчины и женщины. Она обречена на Одиночество, но Одиночество открывает ей свои тайны. Дева платит такую цену – она ни в ком не нуждается, она изнуряет себя любовью ко всем и через Одиночество постигает всю мудрость мира».

Лони по-прежнему глядела на огни бивака внизу. Да, она знала это.

«А мученица наделена могуществом тех, которым страдания и боль не могут причинить вреда. Она предается им, она страдает и через Жертвоприношение постигает всю мудрость мира».

Лони снова взглянула на свои руки. Да, один из пальцев осеняло невидимым сиянием кольцо мученицы.

«Ты могла бы избрать себе откровение Святой, хоть это и не твое кольцо, – продолжали Голоса. – Святой дарована отвага тех, для кого отдавать – это единственный способ получать. Она и такие, как она, подобны неиссякаемым кладезям, откуда можно черпать и черпать. А если все же иссякнет вода, Святая отдаст свою кровь, лишь бы только люди не переставали пить. И, отдавая всю себя другим, постигает Святая всю мудрость мира».

Голоса смолкли. Лони слышала шаги Тальбо по каменным ступеням. Она знала теперь, какое из четырех колец уготовано в этой жизни ей – знала, потому что в прежних своих жизнях, когда звалась другими именами, говорила на других языках и одевалась в другое платье, носила именно его. Носящий же его открывал всю Мудрость Мира через Наслаждение.

Но вспоминать об этом она не хотела. Ибо на пальце у нее незримо блистало кольцо Мученицы.

* * *

Тальбо подошел вплотную. И Лони, вскинув на него глаза, внезапно заметила, что ночь озарена магическим светом, как будто на дворе – белый день.

«Проснись», – сказали Голоса.

Но звучали они как-то по-иному, и раньше ей такого слышать не приходилось. Она почувствовала, как кто-то растирает ее левое запястье.

– Вставай, Брида, пойдем.

Она подняла веки и от ударившего в глаза слепящего солнечного света тотчас зажмурилась. Какая-то странная Смерть пришла за ней.

– Открой глаза! – повелительно сказала Уикка.

Но Бриде хотелось вернуться в замок. Человек, которого она любила, пошел за священником. Она не могла уйти вот так, не попрощавшись. Он останется один, он будет нуждаться в ней.

– Расскажи мне о своем Даре.

Уикка не давала ей времени собраться с мыслями. Она знала, что участвует сейчас в чем-то необыкновенном, не виданном прежде, в том, что несравненно сильнее ее опыта с картами Таро. И все равно – не давала ей времени. Она знать не знала и не уважала ее чувств – она хотела только открыть ее Дар.

– Расскажи мне о своем Даре, – настойчиво повторила она.