Текст книги "По зову Илиады. Поэма в прозе"

По зову Илиады
Поэма в прозе
Павел Агеев

Дизайнер обложки Павел Агеев

© Павел Агеев, 2023

© Павел Агеев, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0055-0500-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

По сюжету фильма «Троя», документального фильма «Тайные знаки – Троянская диадема. Месть обманутых богов» и закадровой мифологии.

Мечта – она как женщина! Желает казаться недосягаемой, по-своему капризна и любит тех, кто добивается с ней свидания!

 
Жаром объята пустыня,
Солнце раскаляет песок;
Золотые волнистые линии
Искусно перекатывает ветерок.
 
 
Это родина миражей
И затерявшегося эха,
Где оазисом зацвёл сюжет,
И вскрикнул восторг успеха.
 
 
Ветерок покачивал палатку
И вскользь гладил её,
А в ней золото в беспорядке
Блестело алчным огнём.
 
 
Мужчина нервно его разбрасывал,
Не церемонясь с ценными артефактами;
Ему Гомер Илиадой путь указывал,
И мрак сомнения «освещал факелом».
 
 
Женщину, что его сопровождала,
Такая волна эмоций смутила.
Наблюдая, ту грань она искала,
Что на надежду и гнев его разделила.
 
 
Он среди сотни своих находок
Мистическую драгоценность искал, —
Не трофей и не самородок —
О какой Гомер в Илиаде слагал.
 
 
И вот его лицо озарила
Долгожданной победы улыбка:
Явь мечту ему подарила,
Он не мог сдержать радость крика.
 
 
Среди золота великой Трои
Нашёл он сказочную диадему,
Что, согласно легенде, или истории,
Венчала голову самой Елены.
 
 
Этот искатель, наш герой, —
Археолог-самоучка Генрих Шлиман.
Он с детства шёл за своей мечтой,
Находя верный путь по книге.
 
 
Лишь тот мечты своей достоин,
Кто реальностью её рисует,
Ведь легендарную Трою
Учёные считали абсурдом.
 
 
И что попытки Генриха тщетны,
Археологу руки напрасно они опускали;
Им таинственные ответы
Лишь больше вопросов задавали.
 
 
Она – как мифическая Атлантида,
Что загадкой погребла эра.
Считали, что никто её не видел,
Что это плод воображения Гомера
 
 
Но искатель был из тех,
Кто не останавливался перед целью.
Он в насмешках не слышал смех,
И в очаг мечты бросался ветром.
 
 
В раннем детстве маленький Генрих,
Едва только научившись читать,
Не замечая времени в освещениях бледных,
Мог вечерами страницы листать.
 
 
Ночь колыбельную ему пела,
И часы пролетали птичьим клином,
Когда великую «Илиаду» Гомера,
Щурясь, читал он перед камином.
 
 
Он был полностью погружён
В ту далёкую эпоху,
Он явь воздвигал миражом
И эмоции выражал вздохом.
 
 
Однажды, увлечённый чтением,
Не услышал, как его зовёт отец.
У того закончилось терпение,
И он закрыл сыну сиявший ларец.
 
 
В тот тихий поздний вечер
Был Шлиман – старший раздражён.
Гнев в душе оставлял увечье,
И словом он был вооружён.
 
 
Отец служил Пастером
В небольшой местной церкви,
Он был будто в рабстве,
Для него краски меркли.
 
 
Невзирая на духовный сан,
Он постоянно был слегка опьянён,
Он не восклицал алкоголю осанну,
Но и против него не был он.
 
 
Подошёл к читающему сыну
И небрежно вырвал книгу,
Злость порождала силу,
Ведь малыш пренебрегал религией.
 
 
Голос эхом пронзил душу,
Якобы, эти строки не правы:
«Я изгоню эту ересь и чушь,
Что съедает твой ум, словно отрава!»
 
 
С этим ужасающим криком
Он кинул книгу в камина пламя.
Видом пожирающих бликов
Мальчик был в сердце ранен.
 
 
Генрих, как завороженный, с болью
Смотрел на пылающий огонь
И видел, как в нём горела Троя
И тот обманный подаренный конь.
 
 
Слёзы сдержать было трудно,
Как и стон души во вздохе.
В мимолётные секунды
Пламя возродило сюжет эпохи:
 
 
Много времени тому назад,
Там, где судьбы короткой линией,
Древние мифы гласят,
Что красоте Елены все завидовали.
 
 
Прекрасна она во взоре
И безумно красива душой,
Вместо следов лепестки розы
Она оставляла за собой
 
 
В её манящих глазах
Все мужчины мечтали утонуть,
На её пряных устах
Сладостно хотели окончить путь.
 
 
Кто лишь единожды узрел её очи
С длинными ресницами,
Тот жил с её ликом, к сердцу приколоченным.
В неё невозможно не влюбиться!
 
 
Ей посвящали кровавые победы
Самые лучшие воины в боях.
Поэты, что о красоте её ведали,
Не могли её выразить в стихах.
 
 
Буквы цветами распускались,
Когда выводилось её имя,
И ноты на крыльях к небу поднимались,
Поднебесье украшено было ими.
 
 
Локоны её благоухающих волос —
Словно переплёт солнечных лучей.
Восторг, объятый восхищением, превознёс
Бриз, в лагуне отражая танец свечей.
 
 
О её прекраснейшем лике
Слагали стихи и баллады,
Раздавались влюблённых душ крики,
О ней мечты звались усладой.
 
 
Её эротично манящая фигура
Описанию не поддаётся словам
Не в силах выразить и Амуру
То, что было на зависть Богам.
 
 
Но красивые снежинки
Обычно в грязи тают,
И, сдерживая слезинки,
Она вышла замуж за Менелая.
 
 
Он был царём Спарты
И прославленным воином,
Но жизнь тогда тасовала карты,
И козырь доставался достойным.
 
 
Зависть богини Афродиты
К прекрасной земной Елене
Была волной о скалы разбита,
Ведь она не рождена из морской пены.
 
 
Лишь богиня может быть совершенством,
И не должно быть её лика прелестней,
Но Афродиту терзала и ревность —
Она к Елене ревновала Гефеста,
 
 
И месть свою устроила так:
Менелай уехал в военный поход,
А в Спарту прибыл прежний враг,
Чтоб миром над ними сиял небосвод.
 
 
Гостями были два царевича
Из великой и могучей Трои,
Один сказал: «Воевать нам незачем!
И так уже пролили много крови!»
 
 
Это произнёс Гектор могучий,
Старший сын царя Приама.
Он боям на мечах и словах был обучен,
И всегда говорил прямо.
 
 
Он – лучший воин Трои,
Но в душе его звучала лира;
Не тот герой, кто в крови чужой тонет,
А тот, кто силён и желает мира.
 
 
Предложение всем по нраву,
И началось пиршество и веселье.
За столом Елена, жена Менелая,
От влюблённых глаз была в смущении.
 
 
Младший царевич Парис
Не мог свой взор отвлечь,
Душа его ринулась ввысь,
А плоть потеряла дар речи.
 
 
Он слышал те баллады
О её божественной красоте,
Но никогда ещё от взгляда
Он не был на такой высоте.
 
 
Она – вершина вдохновения,
Откуда гипноз совершенства виден,
В памяти неистребимое мгновение,
Её лик источал флюиды.
 
 
Удары его плененного сердца
До кипения разгоняли кровь,
Он не мог насмотреться
На, ту чьё имя – любовь.
 
 
В её поведении и лике
Зеркально взаимность отразилась;
Под шумные пляски и крики
Парис и Елена уединились.
 
 
Их влюблённые взгляды
Друг в друге тонули,
Они небесное блаженство познали,
Предвкушая пряность поцелуев.
 
 
Её нежнейший поцелуй —
Это свежесть оазиса
В душе пустыни так цветут,
Как даже в мираже не покажется.
 
 
Гелиотропом благоухает
Каждый локон её волос,
Восторг желание пробуждает
Лепестками нежнейших роз.
 
 
Выделяя фигуру дивную,
Шафрановый пеплос пылает;
Красоту олимпийской богини
Елена собой затмевает.
 
 
Скромно-милая улыбка,
Что до этого дня была скованна,
И ямочки её блаженного лика
Были им расцелованы.
 
 
Вспыхнуло страстное пламя
И они поддались искушению.
Одарил Париса прекрасными дарами
Пеплос лёгким скольжением:
 
 
Она перед ним предстала
Обворожительная, полностью нагая.
Она бы и слепца очаровала,
Луна светила, с восторгом на неё взирая.
 
 
Порыв ветра отбросил тяжёлую занавесь
И ворвался в открытое окно,
Он Парису выражал свою зависть,
А Елене открыл взор на небесное полотно.
 
 
В мрачной ночной пасти,
В глубине незримой темноты,
Звёзды ликовали контрастом.
Отражая свет нежнейшей луны.
 
 
Их отблеск бликами сиял,
Из всей гаммы выделяя её лицо,
Ветер крылья расправлял
И осыпал её звёздной пыльцой.
 
 
Парис поднял её на руки
И положил на царское ложе,
Ночь окутали приятные звуки,
Они были ни на что не похожи.
 
 
По взмаху пером поэта
Ноты волнами соединились
И в поднебесье где-то
Вокруг струн лиры они обвились.
 
 
Ночь лирикой объята,
Облака – как сливки взбитые,
Вдохновением Эрато
И улыбкой Афродиты.
 
 
Все плавные изгибы
Грациозного движения
Луна тенью откинула,
Зеркальным отражением.
 
 
Не под своей уже властью
Дыхание до стонов возрастает,
У искушения в рабстве
Они сладостно прибывают.
 
 
Шелка воздушной постели
Она в кулачках сжала
Когда над пламенем они летели,
Где страсть их пыл раскаляла.
 
 
По ступеням экстаза
Они шли путём млечной дороги
К звёздам в небесной вазе,
Где наслаждение сплелось с восторгом.
 
 
Бурная ночь их с ума свела
Страстно-эротичной усладой.
Обездвижено-усталые тела
Были в ожидании душ возврата.
 
 
С сиянием небесного сапфира
Солнышко утро озарило,
С птицами ноты лиры
Нежно влюблённых пробудили.
 
 
Парису нужно было как можно скорей
Покинуть Елены покои,
Но он был готов сгореть
От чувств, что зовётся любовью.
 
 
И тогда он ей предложил
Уплыть вместе с ними:
– Дай мне руку, и бежим
Туда, где двое станут единым!
 
 
Я не смогу без тебя!
Уж лучше здесь я умру!
Не проживу я и дня,
Не узрев твою красоту!
 
 
Но промолвили её уста
Дрожащим шёпотом:
– Здесь я – пламя у костра,
И душа моя в дыму и копоти.
 
 
Я жена по принуждению,
И меня растаптывает страдание.
Свету не быть в затмении,
Даже по огромному желанию.
 
 
Я ещё никого не любила
И не готова была к любви,
Слушала пустое эхо в груди я,
И не было огня в крови.
 
 
Но при первой же встрече
Наших с тобой взоров
Я подумала о вечном…
Любовь, не поддаётся законам.
 
 
В моих глазах тонули муки,
Последнюю надежду разрушив,
Я почувствовала, как взялись за руки
Наши, уже влюблённые, души.
 
 
– Я безумно полюбил тебя, —
Парис Елене сказал.
– Люблю безумно тебя и я, —
Её голосок прошептал.
 
 
И снова сладостно слились
Их губы в поцелуе,
Поднимая души ввысь,
Туда, где ветер свободой дует.
 
 
Они мыслями блуждают
Там, где грёзы в мире снов,
Ничего вокруг не замечают;
Любовь сильнее всех разумных умов.
 
 
Парис с родным братом,
Чьё имя Непобедимый Гектор,
Держат путь обратно,
Им дует попутный ветер.
 
 
Команда на борту
В работе дружно и синхронно
Умываются в поту,
Но от мозолей их рукам не больно.
 
 
Богровым бархатом распускает
Сакуру в поднебесье закат,
Собой лагуну он ласкает
И бризом вдыхает её аромат.
 
 
Отныне всё должно быть хорошо,
Гектор про себя подумал,
Мир в Спарту и Трою пришёл,
И никто от мечей не умер.
 
 
Но его настороженно подозвал Парис:
– Ты можешь меня возненавидеть,
Нам нужно спуститься вниз,
Ты должен это увидеть!
 
 
По просьбе своего брата
Гектор вниз спустился,
И тут же попятился назад он
И удивлённо возмутился.
 
 
Он увидел ту Елену,
Спартанскую супругу Менелая
– Неужели она пленна,
И твоя любовь её украла?
 
 
Ты что ж натворил?
И что теперь будет?
Я едва войну предотвратил,
Как вновь ветра её раздуют!
 
 
Гектор дал суровый указ
Повернуть судно обратно,
Не видя у влюблённых глаз
Скрытые слёзы брата.
 
 
Парис Елену держал за руку,
Как за последний жизни волосок.
– Пред тобой, брат, на колени я рухну!
Не отнимай мой воздуха глоток!
 
 
Неужели ты не слышишь
Как душа моя кричит?
Ты ведь супругой своей дышишь,
И эхо ударов сердца к ней мчит!
 
 
Обожаемая Андромаха
Тебя с любовью ждёт,
Но руки твоей один взмах
Мою судьбу надвое рвёт.
 
 
Одумайся, тебя прошу,
Не иди у гордости на поводу!
Никуда её я не пущу,
Или с ней вместе я уйду!
 
 
Пусть ожидает там нас смерть,
И мы на встречу к ней пойдём.
В глаза друг другу будем мы смотреть
И в объятиях умрём.
 
 
Пусть кромсают плоть мечи,
И всё омоет нашей кровью,
Но эхо никогда не замолчит
Крика, брошенного любовью!
 
 
Прошу пойми ты, брат,
Войне быть суждено!
Даже листая страницы назад,
Видно когда начало её рождено.
 
 
Не так важна Менелаю Елена,
Как его брату Агамемнону.
Поставить Трою на колени
Его желание неизменно
 
 
Пойми, не любит она его
И никогда не любила.
Ей в душу он плюёт,
И свет любви он ей затмил.
 
 
Признаю, он без ума
От её божественной красоты,
Но её душевная струна
Поднимает ноты не для его высоты!
 
 
Гектор, выслушав его,
Сказал прекраснейшей Елене:
– Свет лика твоего
Сделал Париса пленным.
 
 
Любовь ли всё это?
Любишь ли его ты?
Шёпот строками поэта
Долетает ли до твоей высоты?
 
 
Чем ты это можешь доказать,
И зачем вам это всё?
– Любовь словами не передать,
Она глубокий смысл несёт.
 
 
Я люблю его так же,
Как любит меня и он,
И мне вовсе не важно,
Он нищий или занимает трон!
 
 
За весь тот диалог
Они, не разжимая рук
И не слушаясь ног,
Стоят под единый сердечный стук.
 
 
Пошла ли она навстречу любви,
Или была принуждена Афродитой,
Но уже отплывали корабли
И не изменить ход событий.
 
 
И тогда Гектор решил,
Нет смысла спорить с любовью —
Над ней суд Богов вершил,
И они путь держали в Трою.
 
 
Подплыв к её причалу,
Елена искренне удивилась,
Узрев те стены величавые,
Какими Троя гордилась.
 
 
Встреча царевичей
Была демонстративной,
Слетелись все птицы певчие
Под свежесть прошедших ливней.
 
 
Первым Гектор подошёл
К царю и отцу Приаму,
Тот на встречу с трона сошёл,
Промолвив: «Мы сами себе роем яму.
 
 
Сын, кто это с вами?
Неужели та самая Елена,
Что красотой одарена богами,
У какой любовь бежит по венам?
 
 
Прошу, объясните мне,
Как всё это понимать!
Мы раскаляем гнев
В тех, кто жаждет воевать.
 
 
Вы были посланы туда
Во благо долгожданному миру,
Дабы не грянула война
И чтоб не навлечь ту силу.
 
 
А вы приблизили Ареса пробуждение,
Сурового Бога войны,
Он жаждет нашего падения
И кровью стены омыть.
 
 
Перед царём пал на колени
Младший его сын Парис:
– Отец, я люблю Елену!
Прошу, ты с этим смирись,
 
 
Войны нам не избежать,
И причина тому – золото!
Ты нас учил мечом побеждать
Там, где дипломатия растоптана.
 
 
Я готов погибнуть за Трою
И во имя большой любви!
Ведь я сейчас живу любовью,
О которой Богов молил.
 
 
Холодом пронзало моей жизни нить,
И только сейчас я смог согреться.
Как царь, ты можешь меня казнить,
Но пойми меня, как мужчина, ты!
 
 
Приам велел подняться сыну,
И глубоко задумался он,
Его взор владения окинул,
И величием воссиял трон.
 
 
Он смотрел на тех людей,
Кого окружают могучие стены,
И увидел облака в форме двух лебедей,
А в них узрел Париса с Еленой.
 
 
И тут он промолвил:
– Быть войне во имя любви!
Пусть в будущем украсит история,
Как высшее чувство топит в крови.
 
 
Пусть уста двух влюблённых
Насытятся пряностью поцелуев,
Пусть каждый вдох будет окрылён
Чувством, что Эрато лирично рифмует!
 
 
Согласна ли будешь ты,
Не по указу царскому,
Но по зову своей души
Стать Еленой Троянской?
 
 
Друзья превратятся во врагов,
И пусть зверем одичает
Каждый, кто будет против того,
Что вас сама любовь обвенчает.
 
 
Елена счастливо улыбнулась,
Озарив блаженством Трою,
Париса взором коснулась,
Сердца заполнив любовью.
 
 
– Я плыла сюда для того,
Чтобы здесь остаться,
В объятиях Париса моего,
И стать Еленой Троянской!
 
 
Вся Троя радостью ликовала.
Венчание на следующий день назначили,
Так как с дороги они устали
И хотели банальное превратить в иначе…
 
 
Закат небо бархатом укрыл,
На глазах темнея.
Лунный свет к земле плыл
В отблесках звёздной аллеи.
 
 
Поцелуи в нектарной сласти
Нежно и плавно утопали,
Ночь в жажде страсти
Дурманом от земли их поднимала.
 
 
Царевича роскошное ложе —
Это пышность облаков,
На нём появлялись лепестки розы
Подарком от влюблённых Богов.
 
 
Благоухание сливается со стонами
И погружается в глубину души
И оттуда с феромонами
Растворяется в ночной тиши.
 
 
Влюблённых душ невидимый творец
Направляет ритм, ликуя;
Сливается единое биение сердец
С нежными поцелуями.
 
 
Эхо на крыльях порхает,
Со стонами в ладонях,
Дню небо ночь дарит,
Вздохами утопая в благовоньях.
 
 
Страсть в порыве жажды
Растворяет страх и холод,
Она повторяет дважды
Те шаги, что в поднебесье уходят.
 
 
От поцелуев и объятий,
В переплёте ласкающих рук,
Стонами вился над кроватью
Наслаждения блаженный звук.
 
 
Но даже блуждающая вечность
Иногда проходит над обрывом,
Чтоб её совершенность
Новой волной омыло.
 
 
Собой она вдохновляет
Тем, что невидимы её титры,
Вновь круговорот вращает,
На часах не замечая цифры.
 
 
Вечность, равно как птица,
Прекрасно – грациозен её полёт;
Нескончаемое вновь повторится
И уже никогда не умрёт.
 
 
Сквозь пелену долгой ночи
Пробивается первый луч,
Темноту разрывая в клочья,
И рассвет озаряет танец туч.
 
 
Готовится к венчанию Троя;
Радости новой жизни нет предела.
А по другую сторону моря
Спарта по-иному на ситуацию смотрела
 
 
За честь царя Менелая
Вступился его брат, Агамемнон,
Две огромные армии объединяя.
Но не каждый воин им был предан.
 
 
Была у Спарты гордость,
В лице мощи и грации воина,
Азартная его молодость
Была всех подвигов достойна.
 
 
Он силой Зевса был одарён
Молниеносными ударами с небес
И был балладами восхвалён
Как непобедимый Ахиллес.
 
 
Он редко подчинялся приказам,
И для него не существовало царей,
Война не пугала кровавым оскалом,
И взгляд смерти его делал смелей.
 
 
Пока цари Спарты
Собирали воинов в поход,
Ахиллес был в споре с азартом
Но штиль не остановит шум бурлящих вод.
 
 
Ему не нужна пролитая кровь,
Приносящая смерть и горе,
И это не был призыв Богов,
Он жаждал оставить след в истории.
 
 
Он прекрасно знал,
Что его слава рядом где-то,
И к ней его призвал
Троянский царевич Гектор.
 
 
Его великие подвиги в боях
Восхваляли все от мала до велика,
Его сила измерялась в морях,
Его за руку вела сама Ника.
 
 
Ахиллесу только об одном мечталось:
Нанести поражение Гектору,
Чтоб история Ахилла восхваляла
И имя его обессмертила.
 
 
И не по приказу царей,
А во имя собственной славы,
Чтоб солнцем выйти из теней,
И крылья Ника над ним расправила.
 
 
Он пришёл туда, где был сбор.
Цари не малый флот собрали,
Но в погоде был затор —
Со штилем волны засыпали.
 
 
Агамемнону нужна война
И победа любой ценой,
А Менелаю нужна та одна,
Кто нарушала сердечный покой.
 
 
И пусть не любим он ею был,
И вдвойне не люб сейчас,
Никак не угаснет его пыл,
Даже когда нить оборвалась.
 
 
В нём кипела кровь,
И два лика он мог отразить:
На одном цветёт любовь,
Другой яростной местью грозит.
 
 
Глаза Агамемнона алчностью искрились,
И жадность подлая его звала.
И два брата договорились,
Сделка была такова:
 
 
Золото за Троянскими стенами,
Всё себе он забирает,
А предательница Елена
Достанется Менелаю.
 
 
Чтоб локти не кусать,
В бой рвались два брата,
Но спущенные паруса
Были штилем объяты.
 
 
Агамемнон обратился к Калхасу,
И прорицатель увидел ужасное,
Промолвив такие фразы:
«Над нами Боги властны!
 
 
Это Артемида, богиня охоты,
И покровительница зверей,
Причина в гавани стоявшего флота,
Что утопает во мраке теней.
 
 
Она разгневана тем,
Что ты убил её священную лань,
Ты должен пожертвовать всем,
Чтоб разгладить небесную ткань.
 
 
Чтоб штиль моря покинул
И вновь ветра запели,
Ты должен умилостивить богиню,
Принеся в жертву дочь Ифигению.»
 
 
Ошеломлённый Агамемнон,
Уступил требованиям войска;
Царь у свирепства был пленным
И самого себя он был в поиске.
 
 
Отступать значит сдаться,
А это жалкая трусость,
Но больно в глаза горю улыбаться,
Осознавая масштабную глупость.
 
 
Его изнутри разрывает
Любовь к единственной дочке,
Душа истерично рыдает,
Из бутона не появиться цветочку.
 
 
Солнце светит тьмою,
Им невозможно согреться,
Облик оживает за пеленою
Мимолётным детством.
 
 
Молитвами было вымолено
Долгожданное её рождение,
Перед выбором красивого имени
Душа предвкушено пала на колени.
 
 
Пробудила дремлющая память
То, о чем счастье может плакать.
Он в омуте восторга плавал,
Когда впервые назвала его папой.
 
 
Тогда тонкий голосок пронзил
Его бесчувственно-каменное сердце,
И он совсем по-иному зажил,
Для отцовской любви найдя место.
 
 
За каждую её счастливую улыбку
Он хвалу Олимпу восклицал,
Таяли в душе его льдинки,
Когда лик её милейший созерцал.
 
 
Сверкая молниеносными бликами,
Книгой листались былые года,
Сердце разрывало ужасными криками,
И солью поглощалась вода.
 
 
Безвыходность терзает изнутри,
В глаза смотрит любящая дочка;
За спиной ждут ветра корабли,
И где-то нужно ставить точку.
 
 
Войска рвутся в кровавый бой
И жаждут Агамемнона решений.
Распорядившийся судьбой,
Он тишину создал в мгновение.
 
 
Те вопросы, что встают ребром,
Не всегда находят ответы.
Каждый задумался о своём,
У кого есть семья и дети.
 
 
Даже те, кто войнами живёт,
Проливая реки чужой крови,
Каждый из них осознаёт,
Что нет острее душевной боли.
 
 
Агамемнон подозвал пятилетнюю дочку
И играючи с ней уединился.
Поцеловав её румяные щёчки,
Взмахом меча обряд совершился.
 
 
Он вышел оттуда иной,
И был в себе потерян.
И вот, как по взмаху рукой,
Проснулся дремлющий ветер.
 
 
– Папа, тебя я люблю! —
Не услышит он слов этих милых;
Ифигения приняла судьбу
Из патриотических мотивов.
 
 
Морскую и небесную гладь
Возмутил разгневанный ветер,
Он в клочья готов разорвать
Из туч небесные сети.
 
 
Злой волчицей завыв,
Он дул ещё сильней.
Его могучий порыв
Гнал не одну сотню кораблей.
 
 
Вдаль взволнованно смотря,
Плывёт с великим Ахиллесом,
Расправив два крыла,
Патрокл, его друг детства.
 
 
Он словно к солнцу тянулся,
Ахиллесу во всём подражая,
И, чтоб к свету тому прикоснуться,
В себе он смелость пробуждает.
 
 
Флот стрелой из лука
Направлялся к своей цели,
А в Трое мечи расслабили руки,
К венчанию птицы прилетели.
 
 
Влюблённый царевич Парис
К ногам прекрасной Елены
Душой пал и молился
Её красоте совершенной.
 
 
Он слугам велел подать
Всё золото Трои
Оно должно на той сиять,
Кто всего высшего достоин.
 
 
Елена под покровом тайны
Уединилась и примеряла,
Выбирая самое шикарное
Украшение из щедрого дара.
 
 
Её внимание привлекла
Диадема из чистого золота,
Ею решила украшать она
Прекраснейшую из смертных голову.
 
 
Диадему с волнением надела,
Себе добавив блеском красоты;
Зеркало едва посмело
Отразить прелесть сквозь мрак пустоты
 
 
Дивной фигуры каждую грань
Подчеркивал белоснежный пеплос,
Будто к небесам прикасалась ткань,
Воспевая неземную совершенность.
 
 
Невеста вышла в шикарном наряде,
Разорвав судьбы невидимую ленту,
Утопая в его восторженном взгляде,
Парис вечность ждал того момента.
 
 
Они друг друга взглядом нашли,
А их души навстречу бежали,
Они к алтарю ещё не подошли,
А души уже за руки держались.
 
 
«Это истинная любовь! —
Воскликнул Приам, —
Она спустилась из снов,
Её восторг неподвластен словам!»
 
 
Прошёл обряд венчания:
Теперь они муж и жена,
Они одной нотой зазвучали,
Словно небесной лиры струна.
 
 
Гекуба, мудрая царица,
Большой любви им пожелала.
– Я мать царевича Париса,
Теперь и твоя, Елена, я мама!
 
 
К поздравлениям присоединились
Гектор с супругой Андромахой:
– Желаем, чтоб сердца в одном ритме бились,
И чтоб крылья парили единым взмахом!
 
 
Речь произнесла и Брисеида,
Сестра Гектора и Париса:
– Пусть с высоты будет мир вам виден,
И пёстрый путь укажет птица!
 
 
Волнением промолвили уста
Великого царя Приама:
– Жизнь начать с чистого листа
Желаю я от души вам!
 
 
Пусть ваш путь освещает солнце,
И звёзды украсят ваши ночи,
Пусть счастье и любовь преклонятся
Перед вами, сын мой и дочь!
 
 
Молодожён манящие губы
В сладком поцелуе слились,
И их любви сосуды
Через края лились.
 
 
Народ Трои пел и ликовал,
Радости не было предела.
Вином любви был наполнен бокал,
И все от него захмелели.
 
 
Под шум и пляски
Елена в объятиях Париса
Дорогой в яркую сказку
Предпочли уединиться.
 
 
Он подхватил её на руки,
Она, как снежинка, легка,
Амур выпустил стрелы из лука,
Любовью воссияв на века.
 
 
Он опустил её на ложе
В царском апартаменте,
На небеса всё было похоже,
Будто тучки взбивал лёгкий ветер.
 
 
Поцелуи казались не в силах
Накал желаний насытить,
Страсть их собой поглотила,
Искушение они жаждут до дна выпить.
 
 
На фоне её красоты и грации
Тускнеет животная похоть,
Но тот зверь, что порой вырывается,
Неподвластен разуму и плоти.
 
 
В незаметном шаге времени
И ослепительного мига
Отстающий повтор тени
Обнажил скрытые страницы книги.
 
 
Заполонили пустоту тишины
Несдерживаемые стоны,
Страстным пламенем сожжены
Те вскрики, что в эхе тонут.
 
 
Даже на серых скалах
В те блаженные минуты
Нежные цветы распускались
Вопреки природной смуте.
 
 
Зацвели северные льдины,
Из пустоты возрождая блаженство;
Слились в одно единое
Стать и совершенство
 
 
И вновь огни пылают
Вспышкой желанного жара,
Влюблённые вкушают
Пряности пожара.
 
 
Ночь сворачивает плед
И тушит яркие звёзды;
Лучи солнышка озаряют рассвет
Виноградными гроздьями,
 
 
И отблесками тепла
Они играют с зеркалом,
Как по взмаху пера,
На стенах тени меркнут.
 
 
Влюблённые в объятиях,
Не ощущая усталости,
Во снах приятных
Продолжают пребывать в сладости.
 
 
Не долгий тот сон
Бодрость утра пробудила.
Отбросив занавесь окон,
Бриз влетел, расправив крылья.
 
 
Он сливался свежестью морей
С их бурлящими феромонами,
Дню не скрыть тайны ночей,
Где эхо продолжает жить стонами.
 
 
Белокурые локоны её волос
Укрывали грудь Париса,
На глазах таял свечей воск,
Их огонёк танцевал с бризом.
 
 
В шуме бегущих волн
Лирикой поэты шептали,
Они молвили о том,
Что влюблённые без конца повторяли.
 
 
Обнимая песчаный пляж,
Их шёпот с ветрами пел
Про тот красоты мираж,
На какой Амур с восторгом смотрел.
 
 
Влюблённые проснулись
И вышли из апартаментов,
В небесах тучи качнулись
Качелями лёгкого ветра.
 
 
Праздник ещё ликовал
В неугомонной Трое.
А вдали ветер флот подгонял,
Разрезая гладь моря.
 
 
Сотрясая тропы небесные,
Мчали сотни кораблей,
С ними сила и мощь Ахиллеса,
Любовь и месть царей.
 
 
Помогают поднять паруса
Ветер, что в скорости лидер,
Маленькой Ифигении сомкнутые глаза
И власть умилоственной Артемиды.
 
 
Держат в Трою они скорый путь,
И долгими кажутся сутки,
Агамемнон едва смеет веки сомкнуть
И сну отдаться в руки,
 
 
Как вновь там лицезреет
Свою маленькую дочку,
Она ароматом жизни веет,
В букет собирая цветочки.
 
 
Она вприпрыжку бежит
И шепчет впопыхах:
«Папочка, я хочу жить!»
И боль слышна в её словах.
 
 
А он слёзы проливает
И не может слова подобрать для ответа,
Почему так бывает,
И почему променял её он на ветер.
 
 
Он рухнул на колени
И, как ребёнок, рыдал:
«Не выйти мне из той тени,
Какой на себя я сам пал.»
 
 
Её маленькие ручки согревает
И целует её щёчки
И без конца повторяет:
«Прости меня, родная дочка!»
 
 
Он к себе её прижал,
Почувствовав, как кровоточит её рана,
И, подобно миражам,
Вместо Ифигении стояла лама.
 
 
Вновь с испуганным вскриком
Он очнулся ото сна,
В груди с львиным рыком
Проклинал он сам себя.
 
 
Вновь тот же ему снился сон,
Но слёзы лились наяву,
Подавлен мыслью был он,
Что с этой болью жить ему.
 
 
Ненависть к Трое возросла,
И месть жаждет расправы,
Злостью налились глаза,
И в них отразились пожары.
 
 
За подлость царевича,
За предательство Елены,
Жаждал он встречи,
Чтоб поставить Трою на колени.
 
 
Кровожадная месть
Гордостью вела его за руку,
Он из стальных нервов был весь
Как стрела в натянутом луке.
 
 
Зло пробуждает алчность,
И он уже подсчитывает золото,
В нём ликует жадность
И она трясёт его за ворот.
 
 
А Менелай сидел, как тень,
И в душе боролся сам с собой,
Вспоминая тот день,
Когда он встретился с судьбой.
 
 
Впервые созерцая Елену,
Во взоре распустились цветы,
Любовь побежала по венам,
А душа не побоялась высоты.
 
 
Она из бедной семьи,
Одета была в лохмотья,
Но жар мгновенной любви
Был сильнее его плоти.
 
 
Он к ней с осторожностью подошёл,
Но все же был властен,
Словом был вооружён
И действиями опасен.
 
 
Он почувствовал невесомый полёт,
Как ноги от земли отрываются,
И тогда спросил у неё:
– Как зовут тебя красавица?
 
 
Всем сердцем ответа ждал,
Она робко голову опустила
И чуть слышно прошептала:
– Елена моё имя.
 
 
Он не мог на неё насмотреться,
Словно в землю вросший, стоял,
Не в силах сдвинуться с места,
Потому что душой он летал.
 
 
Он увидел, как звёзды средь белого дня
На небосводе просыпаются,
И как нежно и любя
Небо земли касается.
 
 
Он взглянул в её глаза,
Что напоминали гладь океана
И увидел, в них таилась слеза
За ветвями цветущего сада.
 
 
И тогда подумал он,
Что она – как цветочек,
Неземной красоты эталон,
Огромного солнца кусочек.
 
 
Она – блик света, несущего
Тепло с небесной высоты,
Она достойна лучшего,
А не убогой бедноты.
 
 
И он сразу ей предложил
Стать его женой,
Мол, напрасно он жил
В глазах с серой пеленой,
 
 
Открыла она ему взор
И в сердце его вошла,
А ведь там с давних пор
Царили мрак и тишина.
 
 
Она в ответ улыбнулась
И громко вскрикнула: «Нет!»
Его сердце содрогнулось,
И померк во взгляде свет.
 
 
Она была слишком красива,
Чтобы просто её упускать,
И, к тому же, слишком спесива
И посмела царю отказать.
 
 
Себя укоряя с ненавистью,
Он всё это вспоминал,
Как, не интересуясь взаимностью,
С собой он её обвенчал.
 
 
Он к её ногам бросил золото
И сердце, где бурлит его кровь,
А она заявила гордо:
– Не купить тебе любовь!
 
 
Для неё он был чудовищем,
Но ей некуда было деться,
Осыпанная сокровищами,
Золотой клетки пленница.
 
 
Он искренне ею жил
И её присутствием наслаждался,
Он действительно любил
И только ей он улыбался.
 
 
А она, стиснув зубы, терпела
И плакала ночами,
Его жизнь радостно пела,
А жена пожимала плечами.
 
 
Но то, чего он боялся, произошло,
Когда небеса звёзды зажгли
И всем препятствиям назло
Две любви друг друга нашли.
 
 
Елена предательски сбежала,
А Парис подло её увёз,
Царская корона едва сдержала
Яростный накат слёз.
 
 
Он резко открыл глаза,
Очнувшись от воспоминаний,
И сквозь зубы прошептал:
«Они ответят за все страдания!»
 
 
Корабли уже подходили
К цветущим берегам Трои,
Ветра над ними выли,
Неспокойствием будоража море.
 
 
Но всех стрелой опередил
Корабль с чёрным парусом,
Он волны мечом рубил
С оскалом злейшего хаоса.
 
 
Адреналин порождает эмоции,
Затмевая нарастающий стресс, —
Это были Мирмидонцы
Под началом непобедимого Ахиллеса.
 
 
Жажда громкой победы
Злостью наливает глаза,
Им боль и страх неведомы,
Их в бой ведёт азарт.
 
 
Им покровительствует предок Ахиллеса:
Мирмидонцы – они же муравьи,
Которых громовержец Зевс
Когда-то в жизнь воплотил.
 
 
А дед Ахилла звался Эак,
Сын Зевса и Эгины, —
Божественный злак,
Людям данный на погибель.
 
 
В одну мрачную и тихую ночь
Земли коснулись громовержца стопы,
Зевс, похитил прекрасную дочь
Речного Бога Асопа.
 
 
Он унес её на остров Ойнопию,
Где даже для богов были незримы
Те их чувства глубокие,
Какие Зевс испытывал к Эгине.
 
 
Через девять месяцев
На свет появился Эак,
С небес спустилась лестница,
И яркий свет развеял мрак.
 
 
Плакал Божественный младенец,
Не призывая на поклон,
Он видел, как ковёр цветов стелиться,
И как они обвивают его трон.
 
 
Время таяло льдиной,
Был остров переименован божеством,
И Зевс нарёк его Эгиной,
А Эак провозглашен царём.
 
 
Никто не мог сравниться с ним
По всей огромной Греции,
Он всеми был любим
И всем был интересен.
 
 
Взаимная любовь к правде
Была превыше всего,
Когда справедливость встречала преграду,
То избирали его судьёй
 
 
Лишь великая Богиня Гера
Искренне ненавидела Эака.
Она наслала великое бедствие
На его величайшее царство.
 
 
Остров окутал густой туман,
И четыре месяца держался
Он взоры беспощадно пеленал,
Народ с трудом передвигался.
 
 
А когда южный ветер
Его разогнал своим дыханием,
Разразился мор великой смерти —
То был шёпот Геры проклинания.
 
 
Нанесло тлетворным туманом
Неисчислимое множество змей,
Впрыскивая яд в прокусанные раны,
Они истребили почти всех людей.
 
 
Они были непобедимы,
Не умирали даже от копья,
Остались целы и невредимы
Только Эак и его сыновья.
 
 
Воздев руки к синеве небес,
Царь громко воскликнул:
«Великий, эгидодержавный Зевс,
Явись ко мне божественным ликом!
 
 
Если ты был супругом Эгины,
Если ты действительно мой отец,
То почему же меня ты покинул,
И оставил пустым дворец?
 
 
Коль не стыдишься своего потомства,
То верни мне мой народ!
Пусть, как прежде, светит солнце,
И сияет синевой небосвод!
 
 
Жажду жизни я былой,
И вернуть тех, кто рядом были,
Или же и меня ты скрой
Во мраке гнусной могилы.
 
 
Ни к чему быть мне здесь,
Перелом в моей судьбе!»
Дал знамение Эаку Зевс,
Что он внял его мольбе.
 
 
Многоречивым безмолвием,
Властным Божьим тоном,
Сверкнула юркая молния
И раскатился удар грома.
 
 
В безоблачном небе
Прозвучали сердца ритмы,
Синеву делая бледной,
Была услышана его молитва.
 
 
Там, где молился он отцу Зевсу,
Посвящённый громовержцу дуб стоял
И, словно по зову сердца,
Туда Эак свой взор направлял.
 
 
А у подножия того дуба
Муравьями кишел муравейник,
И дружно в ряд, как зубы,
Каждый был вольный пленник.
 
 
Они строили свой дом
И запасались пищей,
Они в ногу шли с трудом,
Они – те, кого работа ищет.
 
 
Эак душой воскликнул Зевсу:
«Пошли мне трудолюбивых людей,
О, милостивый мой отец!
Пусть человеком станет каждый муравей!»
 
 
Лишь только промолвил это Эак
Как дуб при полном безветрии,
Сопровождая сердечный такт
Зашелестел могучими вéтвями.
 
 
Это ещё одно знамение
Послал своему сыну Зевс:
Ночь настигла день затменьем
И звёзды улыбались с небес.
 
 
Эак не видел сна чудней,
С восторгом смотря на священное древо
И видя, как каждый муравей,
Падая, превращался в юнца или деву.
 
 
Эака помиловали Боги,
Муравьи становились все больше и больше,
Выпрямляясь, поднимаясь на ноги,
Их чёрный покров превращался в кожу.
 
 
Но как только он проснулся,
Не поверил вещему сну,
Вновь пустоты душой коснулся
И, сетуя, обратился к отцу:
 
 
«Почему же не шлёшь ты подмоги?
Неужели я обречён
На земле быть сыном Бога?
И Богами же заклеймён!»
 
 
Вдруг послышался странный шум —
Звук людских голосов смешался с шагами, —
И пришла мысль ему на ум:
Не сном было то волшебство с муравьями.
 
 
Вдруг вбегает сын его Теламон,
С волнением радостным говорит:
«Услышали Боги твой сердца стон,
Остров наш опять начал жить!
 
 
Выйди же скорее, отец!
Ты увидишь великое чудо!
Солнце ярче светит с небес,
А под ним ходят живые люди!»
 
 
Вышел Эак из своих покоев
И увидел живыми тех,
Кто во сне воплощался из роя,
Наяву он увидел их всех.
 
 
Остров вновь возрождён
И каждый знает своё место,
Чудом был Эак поражён
И молитву вознёс он Зевсу:
 
 
«Благодарю тебя, отец,
За столь щедрые дары!
Я слышу биение тысяч сердец
Тех, кто с ветром упал со священной коры.
 
 
Мой остров станет их домом,
Их род пустит здесь корни!»
По небесам промчал раскат грома
И сверкнули юркие молнии.
 
 
Как один, сказали люди,
Доселе бывшие муравьями,
Что царём у них он будет,
И каждому слову его внимали,
 
 
Их взгляды были теплее солнца,
А сердца были преданностью полны;
Имя народу дано «мирмидонцы»,
Что означает – муравьи.
 
 
Он вновь возродил былую честность,
Для него это было главным,
И в старости приобрёл он вечность,
На земле оставив правду.
 
 
После смерти оставив шёпот шагов,
Подобно Миноса и Радаманта власти,
По воле олимпийских Богов
Он стал судьёй в подземном царстве.
 
 
Откуда солнышко лучи спускает,
Из синевы святых небес,
За людьми, придавая сил, наблюдает
Великий предок Ахиллеса.
 
 
С чёрным парусом корабль
Средь флота выделяет солнце,
Развевается непобедимое знамя,
Под которым плывут мирмидонцы.
 
 
На смерть идут достойно
Те, чьи предки – муравьи,
Они сильные и смелые воины,
И рвутся в бой, как львы.
 
 
Ахиллес подошёл к Патроколу
И полушёпотом сказал,
Чтоб меч пока не трогал он
Чтобы он не воевал.
 
 
Патрокл разгневался и изумился:
– Для чего тогда я здесь?
Для чего мечом владеть учился?
Меня влечёт победа, а не месть!
 
 
Ахиллес не хотел сдаваться:
– Покажешь ещё свою ты силу,
Я не могу одновременно драться
И следить, чтоб тебя не убили.
 
 
Пообещай, что не бросишься в бой,
Что угомонишь ты молодости пыл,
Много пролитой крови за моей спиной,
И шрам былой битвы ещё не зажил.
 
 
Посмотри в глаза ты этим воинам!
В их глубине ликует гнев,
В них нет жалости и боли
Там смерть терзает плоть, как лев!
 
 
Ты ещё молод, пойми.
Будет ещё не один военный поход,
А пока ярость ты устрани,
И дождись отстающий от нас флот.
 
 
Патрокл со злостью бросил меч
И с обидой уединился.
Он выйти хотел из-за Ахилловых плеч,
И вновь тенью за солнцем скрылся.
 
 
Их корабль уже подходил
К берегам великой Трои.
Во взглядах гнев застыл,
И все рвались в объятие боя.
 
 
А в те минуты Троянцы
Готовились к Спартанскому удару,
Они готовы обороняться
И души небу воздать разом.
 
 
Натянул тетиву у лука,
За стенами охраняя людей и трон,
С небес спустивший руки
Скульптурный Бог Аполлон.
 
 
Он для того и был воздвигнут
На пороге своего храма,
Чтоб в накалённо-горячие миги
Не дать образоваться ранам.
 
 
Приам пристально смотрел
На почерневшее от кораблей море,
Лик смерти не бледнел
Сама жизнь воскликнула: «За Трою!»
 
 
Возле высоких и могучих стен
Построилось конное войско,
Лучники целились, стоя с колен,
Стрелам в тетиве было скользко.
 
 
Разрезая синюю гладь небес,
Со свистом заполнив её тьмою,
Стрел со скоростью летящий лес
Жаждал спартанской крови.
 
 
Воины сошли с корабля
На сушу, прогретую солнцем.
Поймав блеск копья,
Ахиллес крикнул: «Вперёд, мирмидонцы!»
 
 
Завывая, ветер трауром запел;
Они из клетки бросились львами
Под дождь острия стрел,
Прикрывшись силой духа и щитами.
 
 
Небеса пронзают болью
Тех, кто под стрелами уязвим,
Кто песок своей первой кровью,
Окропил, а потом залил.
 
 
Раздавались крики бодрости
И возгласы пронзающей боли,
Смелость не уступала гордости;
Свои крылья расправило горе.
 
 
Звонким треском яркой молнии
Скрестились вражеские мечи,
Смерть жадно насыщается агонией,
И кровь пускает алые ручьи.
 
 
Слышны хрусты рваных ран
И костей, что глядят наружу,
Руки и ноги лежат по сторонам,
И небо заполняют души.
 
 
Мирмидонцы скромной армией
Трое наносят серьёзный ущерб,
От злости скрипя зубами,
Под развивающийся на ветру герб.
 
 
Будто танец лёгкого бриза
И мурашек морской глади,
Ахиллес вкушал пряность каприза,
Грациозно жизни мечом отнимая.
 
 
Пока мирмидонцы теряли людей,
Без войск Агамемнона и Менелая,
Ветер пригнал тысячи кораблей,
Чьи воины бросились волчьей стаей.
 
 
Топот Троянских лошадей
Поднял пыль дремлющих песков,
Жизнь чьих-то отцов и мужей
Смерть лишала волосков.
 
 
Мирмидонцы добрались до храма,
Воздвигнутому Аполлону,
Оставляя за спиной раны;
Ахиллесом была речь промолвлена:
 
 
«Мы – враги Троянцев
И их возвышенных Богов!
В поклонах и танцах
Не хватает кулаков!»
 
 
Остриё меча его блеснуло,
Резким взмахом руки
Нечтимость к святому прикоснулась
Протестам жрецов вопреки.
 
 
Статуя натягивала тетиву,
Ей, как идолу, молились.
В защиту не выпустив стрелу,
Голова по ступеням скатилась.
 
 
Мирмидонцев отразили лица
Гнев ополчённого небосвода,
По нему промчалась колесница
С раскатом сурового грома.
 
 
Спустился сильнейший ливень,
Каплями, словно кнутом, хлыстал.
Ахиллес необдуманно осквернил имя
В храме святого Божества.
 
 
Ветер беспрерывно трауром выл,
А дождь не переставал лить,
Но раскалённой битвы пыл
Им не в силах было остудить.
 
 
Троянский царевич Гектор
Всё это сквозь битву узрел,
И он понял, что это не некто
А Ахилл безжалостно мечом владел.
 
 
В Гектора вселился яростный лев,
Он к храму пошёл напролом, один,
В меч свой направив пыл и гнев,
Спартанцев разил одного за другим
 
 
В глаза с отсутствием жалости
Смерть смотрела с сарказмом и лестью;
Не чувствуя боли и усталости,
В сердце, вырываясь, бьётся местью.
 
 
На ветер, что воем плачет,
Ахиллес с насмешкой плюёт,
И, будто с Гектором играючи,
Небрежно кидает в него копьё.
 
 
Этим царевича он раздразнил
И тенью скрылся в храме,
Гектор по теченью крови плыл
И молитву шептал устами.
 
 
Мгновенно идеальная тишина
Угомонила яростный дождь,
Ветер прекратил тучи выжимать
И от воя нагонять дрожь.
 
 
Не пожимая от страха плечами,
Гектор и четверо его воинов
С окровавленными мечами
Вошли в священный храм Аполлона.
 
 
Туда едва проникает свет,
Лучам там негде приютиться,
И мирмидонцев там нет…
Не могли же они тенью раствориться!
 
 
Наяву оглядываясь сном,
Приготовив к битве мечи,
Крадясь, они идут впятером
В непредсказуемо-кромешной ночи.
 
 
Страх накаляет обстановку
И вдвое утяжеляет дыхание,
Искусство теряет сноровку,
Но инстинкт борется за выживание.
 
 
Страхом кулак мужества не разжать,
Как бы испуганно сердце ни билось.
Внезапно нарушилась тишина:
Мирмидонцы из пустоты появились.
 
 
Они будто из-под земли росли,
И вновь в людей их воплощал дым,
И налётом вихря головы снесли
Они всем сразу четверым.
 
 
Троянцы в объятия смерти пали,
Остался лишь Гектор в живых.
Мирмидонцы, на него мечи наставляя,
Рассеивали дымку вокруг себя иных.
 
 
Но смелость бесстрашного царевича —
Как Феникс, из пекла восставший,
И в желанной с ними встрече
Он жаждал отомстить за павших.
 
 
Но попытки его тщетны,
И шансы навязали тугих узлов,
Против сотни один Гектор
Бился на чаше колеблющихся весов.
 
 
Искрой юркой молнии
Из ниоткуда вырвался клич
Мрак светом наполнил он,
Воссиявший своим величием:
 
 
– Пусть каждый из вас опустит меч,
На них кипит страждущая кровь!
Те головы, что пали с плеч,
К боли призывают любовь!
 
 
Пробудите дремлющую жалость
И не будьте покорны смерти!
Она давно уже не видела старость,
Молодость отнимая порывом ветра.
 
 
– Ничтожно мал у душ наших вес,
Но слишком велика их потеря! —
Смело и мудро промолвил Ахиллес,
Остановив битву в мгновение.
 
 
Но царевич Гектор ему возразил
– Ты же сам кровожадней смерти!
И твой тщеславно-жаждущий пыл
Душами расправляет крылья ветру.
 
 
Для тебя чужая гибель —
Это глоток свежей воды,
Темнейший мрак – твоя обитель,
И реки кровью наполнил ты!
 
 
Сынов отнимаешь у матерей,
Из счастливых жён делаешь вдов,
В рабство отдаёшь дочерей
И заносчиво не почитаешь Богов!
 
 
Ахилл резко ответил Гектору:
– Ты оскверняешь моё доблестное имя!
Да, расправляю крылья ветру
Душами тех, кого в бою сразил я.
 
 
Но не клевещи про то рабство,
Невинных жён и их дочерей!
Лучи славы – моё богатство,
А остальное – то власть царей.
 
 
Не тебе ли, царевич, это не знать,
Что я – великий воин?
И не ради богатства иду воевать,
А за тобой пришёл я в Трою!
 
 
Могу я и сейчас тебя убить,
Но не узреют это цари и Боги.
Хочу свой след я сохранить
На все дальнейшие эпохи!
 
 
Не пришёл ещё тот час
Для скрещения двух сильнейших мечей,
Но он пробьёт для нас,
И поражённая голова падёт с плечей.
 
 
А сейчас тебя мы отпускаем,
Ступай к жене и младенцу-сыну.
Танатос, что плоть на куски разрывает,
Не отдаст твоих воинов души Аиду.
 
 
Гектор, отпущенный живым,
Добрался до своих воинов,
Ведь он тоже не победим
И лавр смерти примерит достойно.
 
 
Хаос бесконечного кровопролития,
Две воюющие стороны,
Превращая секунды в событие,
Решили битву приостановить.
 
 
Закатом скрывалось солнце
За ветреной ночи вуалью;
Ахиллес отозвал мирмидонцев,
А Гектор с войском отступали.
 
 
Кроваво-смертельным танцем
Всё шрифтом ложилось в историю
Побережье заняли Спартанцы
И шатры на песке распростёрли.
 
 
С одной стороны их защищают волны,
Что бурно гоняет ураган,
А с другой – заточенные брёвна,
Остриём направленные к врагам.
 
 
Ночь пронеслась, словно миг,
И заря содрогнулась под звёздами
Воины, что остались в живых,
Совершали обряд над мёртвыми.
 
 
Облака взмолились ветру,
Чтоб их души вечно не блуждали.
На глаза павшим клали монеты,
Чтоб те оплатили Харону переправу.
 
 
Гермес, сопровождавший умерших,
Вёл их в недра подземного царства.
Тартар ждал всех грешных,
А Элизиум – тех, кто добродетельным остался.
 
 
Гермес подводил к реке Стикс,
Следя, чтобы не потерялись монеты.
Он из картины возрождался в эскиз
И растворялся в объятиях ветра.
 
 
Со скрипом лодка подплывала,
И закутанный в черный саван скелет,
Повернув к ним голову, поймал
Пустыми глазницами блеск монет —
 
 
Это плата паромщику Харону
За провоз в царство мёртвых,
Его лодка скрипит со стоном
И слёзы выжимает из гордых.
 
 
Он переправляет их на другой берег
Великой и ужасной реки Стикс,
И каждый умерший не верит,
Что оплакивает его тот скрипучий визг.
 
 
Тысяча пудовые врата откроются,
Запах смерти за собою неся,
Оттуда с ужасом доносится
Лай Цербера, трёхголового пса.
 
 
Никто от него ещё не убегал,
Все попытки ничтожно тщетны;
На вопросы, что ушедшая жизнь задавала,
Душа сполна получит ответы.
 
 
Суд над мертвыми без слёз вершат
Сыны громовержца-Зевса:
Эак, Миноси Радамант,
Кто при жизни мудры были с детства.
 
 
Чтоб не оставить хищникам на съедение,
В бою всех павших воинов
Обрядом придали сожжению,
Ведь они того вполне достойны.
 
 
Ахиллес устало вошёл в свой шатёр
И удивился тому, что увидел —
Меткий Амур ему объятия распростёр, —
Но слабость не проявил лидер.
 
 
В углу к столбику привязана
Скромная и напуганная пленница,
Будто Богами было сказано:
«Ты всю жизнь к ней поднимался по лестнице!»
 
 
Любовь с первого взгляда
Льва делает мягким и покорным:
Трофей превзошел судьбы награду,
И впервые гордость сошла с трона.
 
 
– Кто ты? – с волнением спросил он её, —
И почему связанны твои руки?
Кто в жизнь твою плюёт?
И почему твой взгляд полон муки?
 
 
А она многоречиво молчит,
В жажде запить сухую обиду,
Но он слышит, как душа её кричит,
Не показывая никому вида.
 
 
Он освободил ей связанные руки
И её имя еще раз спросил.
– Мой разговор – не пустые звуки!
Я не применю против женщины силу.
 
 
И тихим скромным шёпотом,
Едва слышно, промолвила она:
– Ты небеса осквернил копотью,
И солнце поработила луна
 
 
Твоя мечта высоко взлетала,
Но ты совсем в иное поверил,
Теперь крови всего мира мало
Чтоб насытить в тебе жаждущего зверя!
 
 
– По благоуханному запаху волос
И нежности бархатной кожи
Я сам ответил на свой вопрос:
Ты на царскую дочь похожа!
 
 
– Да, я та самая Брисеида,
Дочь великого царя Приама,
Но не выдаю я царского вида,
И власть во мне видеть не надо!
 
 
Мне не нужны жемчуга и злато,
И я не в погоне за троном,
Я чистой душой богата
Я целомудренная жрица Аполлона.
 
 
А ты с сарказмом осквернил
Того, кто с добром обнимает людей.
Моему Богу голову с плеч срубил,
И теперь я сама – твой трофей!
 
 
– Брисеида, меня ты не бойся!
Проливает мой меч кровь
Тех, кто войне готов оставить кости,
Но не женщин, детей и жрецов!
 
 
Возможно, меня накажет твой Бог,
И моя голова слетит с плеч…
Неожиданно прервав диалог,
Воин вошел и произнес речь:
 
 
– Ахиллес, тебя ждёт Агамемнон,
Он уже всю свою свиту собрал.
Что делать нам с пленной?
Зачем-то ты руки ей развязал…
 
 
– Если она прольёт слезинку,
И с её головы упадет волосок,
Возродив пламя из искринки,
Я устрою кровавый поток!
 
 
Указав вполне понятным жестом,
Воин скрылся из их взора
– Клянусь, не сойти мне с этого места,
Что и тут не будешь ты покорна!
 
 
Прошу, поверь и жди меня здесь,
Попытки сбежать твои тщетны.
Пусть подтвердит слова мои Зевс,
Перед тобой я искренен и честен!
 
 
Брисеида посмотрела доверчивым взглядом,
Солнышком согревая скалу:
– С тобой не страшно быть рядом,
И тебе открыться я вполне могу.
 
 
За твердью серого камня
Я слышу шёпот сердцебиения.
Вижу, как душа твоя взлетает,
Озаряя былое чёрное затмение.
 
 
Он будто второй раз в Стикс окунулся,
Лицезрея красоту пленную,
Льдом растаяв, улыбнулся
И пошёл к царю Агамемнону.
 
 
Едва вошёл он в царский шатёр,
Как увидел празднующих победу,
Их пыл олицетворяет костёр,
И небытие играет с недрами.
 
 
– Не рано ли празднуешь?
Ведь могучая Троя ещё не пала.
Или ты этого ещё не знаешь,
Что не осуществились твои планы?
 
 
– Как ты смеешь перечить царю?
Я завоевал эту песочную даль!
– Весь песок тебе я с радостью дарю
И, кстати, ты мне не царь.
 
 
Стены Трои ещё не взяты,
Не смотря на их большие потери.
Своим царём тебя считают вряд ли,
Ты рано в свои мечты поверил.
 
 
– Завтра я окончательно покончу
С тем долголетним началом.
Кто добровольно сдаться не захочет,
Завоюем стрелами и мечами!
 
 
Ахиллес, ты храбро сегодня бился,
Но победу воспевают не воинам,
И то, к чему ты так стремился,
С гордостью не вспомнит история.
 
 
Всеми эпохами войны покорены
Великими и могучими царями,
Лишь только одна сторона луны
Лучами славы воссияет.
 
 
– Да, те, у кого высокий трон,
На происходящее закрывают глаза,
И напрасно битву двух сторон
Сопровождает пылкая гроза.
 
 
Подвиги твои не сочтут интересными,
И тобой не будут восхищаться.
Цари не чествуют Ахиллеса,
И твои старания напрасны!
 
 
Не затмить тебе лучами славы
Того, кто сияет гораздо ярче!
Вместо горы, быть тебе в яме,
И никак уже не будет иначе!
 
 
Агамемнон велел войти воинам
Со связанной Брисеидой.
Удерживая слёзы со стонами
Она пыталась быть сильной.
 
 
– Ну что, великий и могучий Ахиллес,
Будь же ты самого себя смелей?
Видишь, какой у меня дар небес!
Сегодня ублажит меня этот трофей!
 
 
А потом, как тиграм на съедение,
Её я брошу изголодавшимся воинам:
В своем жаждущем исступлении
Её растерзают беспощадными воронами.
 
 
Глаза Ахиллеса налились кровью
И за мечом потянулась рука,
Сердце сковано злостью и болью,
Полюбив на бесконечные века.
 
 
Яростно скрипя зубами,
Из него наружу вырывается лев,
Душа разрывает плоть когтями,
Пробуждая неуправляемый гнев.
 
 
– Оставьте Брисеиду в покое,
Либо я за себя не ручаюсь!
Вам нужна неприступная Троя,
Ведь за ней сюда вы мчались?
 
 
Коль не отпустите вы царевну,
Мои воины сложат мечи и луки! —
Это вскрикнул Ахиллес нервно,
Но Агамемнону это было на руку:
 
 
Откажись мирмидонцы воевать,
Спартанцев тоже не мало,
Ветер будет их флаг ласкать.
Царю придёт бессмертная слава,
 
 
Его глаза золотом блестели
И алчно затряслись руки,
Слова безжалостно леденели,
Речью пробуждая чьи-то муки.
 
 
Сквозь ком слёзных стонов
В диалог вмешалась Брисеида:
– Вечно из-за власти тронов
Страдают слабые и невинные!
 
 
Достаточно уже пролитой крови,
Ведь золото того не стоит.
Эта война окутана любовью
И вряд ли правде глаза откроет.
 
 
Ахиллес поклялся Агамемнону,
Что жестоко ему отомстит.
Трудно быть у любви пленному
Тому, кому за смерти благодарен Аид.
 
 
Ахиллес не хотел показывать слабость,
И уж тем более любви покорность,
В глазах измученную сладость
За солью отражала его гордость.
 
 
Он ушёл в свой мирмидонский шатёр,
Не показывая никому вида,
Как подкидывает ветви в костёр,
Безвыходная горечь обиды,
 
 
Хотя он прекрасно понимал,
Что Брисеиду никто не тронет,
Агамемнон просто с ним играл,
Дабы отошёл он от славы в сторону.
 
 
А в то время за Троянскими стенами
Собралась вся царская свита,
Потерпев наибольшее поражение,
Они почтили память всех убитых
 
 
И разрабатывали стратегии.
Старейшины тому были голова
И те мысли, что возрождает мгновение,
Веками подбирают слова
 
 
Приам угрюмо, но уверенно сказал
– Сегодня мы потерпели поражение,
Аид восхищённо смертями ликовал,
Но львов не напугать сражением!
 
 
Сотнями храбро пали воины,
И сотни попали в спартанский плен.
Едва вражеской силой затронуты,
Но не взяты великие Троянские стены!
 
 
Советники и вся царская свита
Сидели со сжатыми кулаками,
Завтра вновь будет кровавая битва,
О которой будут помнить веками.
 
 
Но внезапно речь властного царя
Перебил младший сын Парис:
– Эту войну подло начал я,
Ведь я в чужую жену влюбился
 
 
Во мне мудро смелость говорит,
И я внимательно прислушался к ней,
Больше не будит пировать Аид,
Завтра придёт конец войне!
 
 
Для всех эта война чужая,
И вы в ней невинно пострадавшие гости.
Я на битву вызову Менелая,
И перепишу исход этой повести!
 
 
Не хочу, чтоб властные Спартанцы
Победой переступили через стены,
И не желаю останавливать тот танец,
В каком любовью к душе прижал Елену!
 
 
В нём гиена со львом боролись
И надвое разрывалась душа,
Любовь затмевала спящую совесть,
И гордость ожоги остужала.
 
 
Все присутствующие удивились
Его твёрдым, как кремень, словам.
Глаза Приама слезами налились,
Ведь это его сына промолвили уста.
 
 
Никто не стал переспрашивать
То уверенное для всех мнение,
Но Гектор, его брат старший,
Был против их неравного сражения:
 
 
– Пойми, мой вспыльчивый брат,
Ты не ведаешь, на что идёшь!
Ты едва умеешь меч держать,
А он самому страху нагоняет дрожь.
 
 
Он сильный и опытный воин,
Он в руках с мечом рождён,
И подло раненный любовью
И до сих пор безумно он влюблён!
 
 
– Пойми и ты, меня родной мой брат!
Сколько воинов не доживут до морщин,
И скольких сыновей потеряет мать
Из-за двух конфликтующих мужчин!
 
 
Как только луч солнца проникнет в окно,
Мы вдвоём остановим эту войну!
Всё это твёрдо обдуманно и решено,
Двум волкам не выть на одну луну!
 
 
После этих громоподобных речей
Парис, молча развернувшись, ушёл,
С грохотом упал груз с плечей,
Ведь он самого себя в себе нашёл.
 
 
Он в цветущем саду уединился,
Его кровь пульсирует ключом,
Воздух движением ветра пробудился,
Парис усердно учится владеть мечом.
 
 
Перед собой он видит Менелая
И как плоть его объедает гриф,
Ветерок он надвое разрезает,
Пронзая уязвимый его порыв.
 
 
К нему незаметно подошёл Приам.
– В былом мальчике созерцая мужчину,
Ты идёшь по Гекторовым стопам,
И моя гордость восхваляет сына.
 
 
– Как ты здесь нашёл меня, отец?
Это место знаю только я.
– От любящего пастуха своих овец
Ягнёнка в лесах волки не утаят.
 
 
Я вижу цветочки на каждом дереве,
И знаю, когда возродится плод,
Я по шёрстке глажу каждого зверя,
И знаю, сколько у пчёлок сот.
 
 
Оглянись ты, сынок, вокруг
И узри красоту нашего владенья,
Для объятий не хватит рук
И для слов не хватит вдохновения!
 
 
Каждый положенный здесь камень
Согрет ласковым солнца лучом.
Троя должна процветать веками
И избранных баловать своим теплом.
 
 
Я много пережил кровопролитных воин
И много раз избегал с Аидом встреч,
Былые раны бессонными ночами ноют —
На мне следы оставил вражеский меч.
 
 
Много воин было без причин,
Трон всегда порождает алчность,
Хотелось больше земных равнин
И мы к жалости спиной поворачивались.
 
 
Власть, напившись крови сполна,
Вновь породила кровожадные дни,
Но впервые в жизни будет такая война,
Война во имя настоящей любви!
 
 
Приам достал из ножен блестевший меч:
– Узрей, сын, ты гордость Трои несокрушимой!
Он много голов срубил с вражеских плеч,
И теперь наполнит тебя непобедимой силой.
 
 
Его самыми жгучими лучами солнца
Наточил сам великий Бог Аполлон,
Если до его острия дотронуться,
То тут же пустит алую кровь он.
 
 
Душой дарю тебе его, мой сын!
Да прибудет с ним великая сила!
Покажи уплывающим облакам седым,
На что готов ради своей любимой!
 
 
Желаю над страхом тебе я власти,
И силы над беспечностью,
И пусть в ладонях вашего счастья
Любовь благоухает вечностью!
 
 
Парис принял бесценный отцовский дар
И, взмахнув крылом над мрачной ночью,
Готовился Менелаю нанести удар.
Чёрную пелену разрывая на клочья,
 
 
Приам оставил своего сына
Наедине с мыслями и самим собой,
Мужчиной станет он отныне,
И конфликт разрешится его рукой.
 
 
Душа прогибается под тяжестью гнёта,
Но видит, как эта ночь чиста,
Походкой плавно-лебединого полёта
Елена сладко нарушила его одиночество.
 
 
Она тот единственный тёплый лучик,
Что солнышко оставляет для ночей,
Чтоб даже сквозь хмурые тучи
Его мог согреть блеск её очей.
 
 
Она подошла к уставшему Парису,
Заключила его в тёплые объятия,
Нежнейшими крыльями бриза
Укрыв от какого-либо проклятия.
 
 
Целует его мужественное лицо,
Оно словно покрылась сталью,
Но нежной цветочной пыльцой
Его губы сладостно шептали:
 
 
– Любимая, укрась эту ночь
Лучами неземной красоты!
Хочу оставить я дочь
После жизненной пустоты.
 
 
И пусть очи наполнит восторгом
Созерцание твоего подобия,
Я ввысь поднимусь гордо
По ступеням, ведущим из топи.
 
 
Наречёшь именем её красивым,
Как прошепчут нам сегодня небеса,
И пусть режет она дымом
Злые и завистливые глаза!
 
 
Стук его пылающего сердца
Эхом кричал о большем
В жажде пылом Елены согреться,
И её сердце кричало о том же.
 
 
Губы утопают в поцелуях,
Вкушая усладу небосвода,
Нежность лилиями ликует
И с любовью кружит хороводом
 
 
В танце высшего полёта,
Где часы подвластны мгновению.
Страсть в объятия распростёртые
Ждёт кровь бурлящим кипением.
 
 
Минуты секундами сомкнули веки,
И то близкое ликует далью,
Будто их ослепило светом,
И они очутились в опочивальне.
 
 
Одежда на пол осыпалась,
Озарив наготой темноту,
Страсть, что сладко просыпалась,
Активно набирает высоту.
 
 
Руки ласками скользят
По грациозным изгибам фигур,
Души тела благодарят
За воплощение скульптур.
 
 
Молниеносным разрывом мрака
Стоны вырываются наружу,
Украшая лепестками мака
Кромешной тьмы лужу.
 
 
Объятия сплетают любовь,
Поцелуи рисуют картину,
Страстью закипает кровь
И ноготки царапают спину.
 
 
Тени то плавно повторяют
На стене отраженные движения,
То едва они успевают
За взором предвкушения.
 
 
Одна мимолётная секунда
Будто унесла несколько недель,
И поверить было трудно,
Что это выдержит постель.
 
 
А в то время по побережью Трои
Шёл уже не тот, что прежде, Ахиллес.
Любовью к Брисеиде ум наполнен,
Но взаимный был погашен интерес.
 
 
Опустив раздумчиво голову,
На ходу рассматривая песчинки,
Не смотрел он в те стороны,
Где солнце не топит льдинки.
 
 
И вдруг крики разорвали тишину,
Кто-то к помощи призывал Аполлона:
– Помогите, кто-нибудь, прошу!
Прокляты будут те, кто меня тронет!
 
 
Ахиллес тут же помчался на зов,
Он был подхвачен ветряной силой
Туда, где витки удушающих узлов
Пытались затянуть Брисеиду.
 
 
Вспыхнул жарким пламенем гнев,
Его меч сразил сразу пятерых,
Страх пронзил моментально всех,
И он предупредил остальных:
 
 
– Клянусь, разрублю на части каждого,
Кто хоть на шаг приблизится к ней!
Вы ведь знаете, меня не разжалобить,
Пополню Тартар десятком смертей!
 
 
Он подал мужественную руку
До ужаса напуганной Брисеиде,
И по пульсирующему звуку
Любовь затмила былую обиду.
 
 
Воины кто куда разбежались
И побросали свои мечи
Кулаки Ахиллеса разжались
И он сказал, о чём душа кричит:
 
 
– Я иду по лезвию смерти,
Жадно взирая в глаза жизни.
Душа свободна ветром,
И в разуме отсутствуют мысли.
 
 
Награждён я лавром силы —
Победитель в любом я бою.
Обессмертил своё я имя,
Но не завоевать мне любовь твою.
 
 
О твоей неземной красоте
Шепчет морской бриз,
И на небесной высоте
Звёзды выводят твой эскиз.
 
 
Брисеида, не хочу миром я обладать,
Нет во мне жадности царей,
Но я горсть жизни готов отдать
За одну щепотку любви твоей!
 
 
После услышанных фраз
Слёзы по её щекам потекли,
И в усталой пустоте глаз
Блеснули искорки любви.
 
 
Подсознание скрипит зубами
И говорит, что он – враг,
А душа разводит руками,
Полетом делая встречный шаг.
 
 
Её милые и нежнейшие губки
Познали пряность поцелуя,
Секунды замедлили сутки,
Закатом на рассвете рисуя.
 
 
Сердцебиение набирает темп,
А душа парит в небесах,
Это самый сладостный момент —
Будто явь ликует во снах.
 
 
Ахиллеса расправляются крылья,
И нежность затмевает гнев,
Чужая смерть радостью выла,
А теперь ласково мурлычет лев.
 
 
Страсть раздувает дремлющие костры,
Пламя пылко ласкает небосвод,
Возрождаясь из душевной пустоты,
Вдохновение о любви поёт.
 
 
Прикосновением шёлковой ткани
В ночи вились кудри её,
Ласки были уже за гранью
Неприкосновенного целомудрия.
 
 
Тело сдерживало желание
Объятиями кричащего сердцебиения,
А душа держалась на расстоянии
От соблазнительного стремления.
 
 
Но не долго колебались чаши
В себе блуждающих весов,
Души отчаянно падших
Сладостным экстазом ввысь понесло.
 
 
Ахиллес занёс её в шатёр,
Словно нежно распускающиеся цветы,
И уже не давала тот отпор
Душа в предвкушении высоты.
 
 
Любовь орхидеей в них цветёт,
Поцелуями вкушается пыльца,
И само солнце вьёт
Гнёздышко сердцам.
 
 
Два несовместимых эго
Псами делят кость —
Ком холодного снега
Огнём наполняет горсть.
 
 
Орёл с кипящей кровью
Поедает в себе кролика —
Непобедимый воин
И нежный любовник.
 
 
Сплошная мышечная сталь
Эротично оголяет торс,
С небес падает миндаль
Лепестками белых роз.
 
 
И по её желанно манящему телу
Вниз плавно скользит пеплос,
Кровь разгоняя по венам,
Взор открывая на совершенность
 
 
Проникающий лунный свет
Восторгом обвёл очертания,
Познав тайной красоты секрет,
И растворился в очаровании.
 
 
Страсть сотрясает звёзды
И из туч лепит фигуры,
Пряностью виноградной грозди
Воплощает скульптуры.
 
 
Над гладью небосвода
Ночь сияет золотой короной,
И музыку ночной природой
Затмевают сладостные стоны.
 
 
Ветра крылья расправили
И взбурлили морскую гладь,
Ночи, что затмением лукавили,
Не дают солнышку вставать.
 
 
Мимолётными мгновениями
Постепенно овладевает вечность,
Воинственность со стёсанными коленями
Восхваляет красоту и нежность.
 
 
Словно восторг взрывает овации,
На бис повторяя ещё дважды,
Губы не могут нацеловаться,
Будто в оазисе утоляя жажду.
 
 
Страсть раскаляет Ахиллеса
А любовь из него куёт,
Он шагает по поднебесью,
Предвкушая душевный полёт.
 
 
Будто воды в бурлящем кипении
Пульсирующим столбом испаряются,
В нежно-лунном освещении
Две тени страстно извиваются.
 
 
Солнце уже стояло на пороге
И придерживало утренние лучи,
Влюблённых встретили итоги,
От экстаза подарив ключи.
 
 
Стоны тишину пронзили,
И прижали крепко объятия,
Дыханием венки свили,
Что благоухают над кроватью.
 
 
Души медленно спускаются
По небесным ступеням,
В усталые тела возвращаются
В жажде эротичного похмелья.
 
 
А в то же самое время
Рассвет застал врасплох
За Троянскими стенами
Тяжёлый и задумчивый вздох.
 
 
Бесстрашный царевич Гектор
Обдумывал бессонной ночью
Мысли пылали в сонном пекле,
Но обжигали воочию.
 
 
Андромаха, увидев его мучения,
И как сильного мужа жена,
Сказала, что со дня обручения
Она верой его вооружена.
 
 
Что истинная сталь духа
Плоть бесстрашьем наградит
И что, будучи глухим, ухо
Слышит речи своей любви.
 
 
– Пойми меня, любимая,
Мой брат на смерть идёт!
Не переживу его я гибели,
Тело душа на куски разорвёт.
 
 
Он едва держит меч
И не умеет им владеть,
Пламя невозможно разжечь
Когда с головой в воде!
 
 
Рассвет озарил побережье,
Обнажив копья и мечи,
Троянцы шли с надеждой,
А спартанцы – как пламя свечи.
 
 
Елена, утопая в слезах,
Смотрела во след Парису,
И уже как в двух шагах
Её душа за ним мчится.
 
 
Он серьёзно настроен на бой,
Его сердце сковало льдиной,
Но его нежно греет за спиной
Тёплый взгляд любимой.
 
 
Тысячи отважных воинов,
С пульсацией адреналина в крови,
Шли на смерть достойно
Во имя чужой и страстной любви.
 
 
Мирмидонцы под властью Ахиллеса
Остались в своих шатрах.
Гордость Агамемнона в перевесе
Затмила небывалый страх.
 
 
Ведь он царь всех царей,
Занявший пьедестал побед,
Узрев в зазеркалье миражей
Для всех закрытый секрет.
 
 
К Ахиллесу пришёл Патрокл
В непонимании того, что понятно
И, как на жертву взирающий сокол,
В бездействии видел слабость отвратную.
 
 
– Что с тобой случилось, брат?
Почему сложили мы мечи?
Пусти меня ты воевать,
Во мне дикий лев рычит!
 
 
Неужто ты силу преклонил
Перед Троянской царевной?
– Да, я сильно её полюбил,
Но не её чар я пленник.
 
 
Подумай хорошо ты, брат,
За кого мы жизни отдаём!
За тех не стоит умирать,
В чьей тени мы живём!
 
 
Агамемнону нужно золото,
Менелаю месть за любовь,
Они ступают смертями воинов.
И ты им под ноги лечь готов?
 
 
Буквально несколько дней назад
Думал совсем я иначе,
Мною правил горячий азарт,
А теперь лицо он прячет.
 
 
Подпрыгивая, казался я выше
В жажде обессмертить своё имя,
Пока не почувствовал как дышит
Душа единым порывом с любимой.
 
 
Смотря на солнечный небосвод,
Свою гордость бесследно я зарыл,
И сейчас поймёт меня лишь тот,
Кто по-настоящему любил.
 
 
Ты сейчас готов броситься
На зов оголённого меча,
В пучину гордого одиночества
И услышать, как мёртвые кричат.
 
 
Те, кто мною были убиты,
Их души приходят ночами,
И, будто сосудом разбитым,
Жизнь пожимает плечами.
 
 
От них пахнет смертью
И живым они властно лгут,
Знаю что с неизбежной местью
Они меня там ждут.
 
 
Положи и ты, брат, свой меч,
Спрячь манящий блеск острия!
Отказаться кровь лить и жизнь сберечь
Указывает судьба твоя!
 
 
Но не понял его Патрокл
И любовь счёл за трусость:
– Когда-то ты был жестоким,
Любовь считал за глупость,
 
 
В пустоте безжалостных глаз
Тонули кровавые лики смерти,
Пока в любви ты не увяз,
Пропав в съедающей ум круговерти!
 
 
Патрокл в диком гневе
Покинул шатёр Ахиллеса.
В его неокрепшем теле
Сильный дух был с детства.
 
 
Он словам противостоять
Категорически не мог,
Но как в себе удержать
Разрывающий грудь вздох?
 
 
А в то время Спартанцы
Шли многотысячным строем,
Аид в предвкушении танца,
Пока оборону готовила Троя.
 
 
От сандалий солдат и конского топота
Песок поднимался пылью,
Затянуло небо и солнце копотью,
И тучи распахнули крылья.
 
 
Будто недра подземелья
Тьмой отражали небеса,
И в мрачной колыбели
Оскалом просыпаются уста.
 
 
Воздух становится кремнем,
Кружится Аид со смертью в танце,
Но вдруг увидел Агамемнон,
Что остановились Троянцы.
 
 
К ним на встречу помчалась
Со свистом ветра колесница,
И за спиной у неё осталось
Войско, что в бой стремится.
 
 
Это были братья-царевичи,
Они ехали на переговоры,
Дабы не были опрометчиво
Кровью залиты просторы.
 
 
К ним помчалась на встречу
Властно Спартанская колесница,
Чтобы победу себе обеспечить
И Троянским золотом обогатиться.
 
 
Оставив свои войска за спиной,
Что безумно жаждут крови,
Они, будто пчелиный рой,
В любой момент напасть готовы.
 
 
Цари Менелай и Агамемнон
Подъехали, подобно бризу,
И, словно кровь бежала по венам,
Подъехали Гектор с Парисом.
 
 
В мимолётно-вечном молчании
Накалом юркнула гроза,
Встреча предвкушала ожидание,
И всё друг другу сказали глаза.
 
 
Агамемнон первый заговорил
И нанёс словесные удары,
Он им мирно предложил
Вариант довольно старый:
 
 
– Осмотритесь вы, царевичи, вокруг,
Сколько жизней на волоске висят!
Сколько их стрелами отнимет лук,
И скольких тел мечи душ лишат!
 
 
Отворите вы врата за стены
И отдайте мне свои войска,
Пусть падут Троянцы на колени,
И будет слава меня ласкать!
 
 
Гектор со злобой опровергнул:
– Не ищи ты в мудрости слабость!
Ты, неужели, узрел победу,
И уже вкушаешь её пряность?
 
 
За твоей спиной войска,
Их души пропитаны агрессией,
Нас в историю внесёт строка,
И лож покроется плесенью.
 
 
Там, за спиной, моей дом,
Чувствую как теплом он пышет,
Все близкие и родные в нём
И я слышу, как души их дышат.
 
 
Троя никогда не падёт,
И сдаваться мы не станем!
И каждый достойно умрёт,
Кто львами зло терзает!
 
 
Диалог перебил Парис:
– К чему пролитие чужой крови?
Гнёт вины тянет вниз,
Но не совладал я с любовью.
 
 
Пусть взрослые доживут до морщин,
А дети мирно повзрослеют,
Это спор двух мужчин,
И он смутой над людьми веет.
 
 
Давай прекратим войну
Одним смертельным боем,
Насытим кровью мы луну
Сильнейшим волчьим воем!
 
 
Неважно кто у смерти будет пленным,
Ты, Агамемнон, войска уведёшь.
Но во имя любви Елены
Сегодня ты, Менелай, умрёшь!
 
 
Гектор был шокирован
Напором младшего брата,
Его зверь был невидимым
И он скрывался под латами.
 
 
Менелай громко засмеялся:
– О, как я ждал этой расплаты! —
Крепко за меч он взялся, —
Я запомню эту радостную дату!
 
 
Но Агамемнон брата отозвал:
– Нам не нужно примиряться!
Я всю жизнь о победе мечтал,
До какой уже почти добрался!
 
 
– Пойми и ты меня, брат,
Мне нужна публичная месть!
Обернись и посмотри назад,
Каждый знает, для чего я здесь.
 
 
Позволь убить его сейчас,
И сразу нападём на Трою!
Узреют тысячи пусть глаз,
Как позор смываю его кровью!
 
 
Агамемнон поддержал брата
И похлопал по плечу:
– Пришла его расплата!
Узреть муки его хочу!
 
 
Искренняя улыбка Менелая
Избавилась от лести
И, гневом плоть разрывая,
Предвкушала вкус мести.
 
 
И, как при смене грима,
В мгновенной скорости
Его лик непобедимо
Смотрел со злостью.
 
 
Обнажив оскаленный меч,
Блики отбрасывая остриём,
Он готов был всё сжечь,
Взмахнув пылающим костром:
 
 
– Я убью тебя, Парис!
И ты почувствуешь те муки,
Когда гнетом тянет вниз,
Связав ужасной болью руки!
 
 
За такую низкую подлость
Поплатишься своей жалкой кровью,
Клянусь, я сожру твою совесть
И сердце вырву вместе с любовью!
 
 
Парис тоже обнажил меч
И в сторону Менелая направил,
В жажде голову отсечь
И мир от войны избавить.
 
 
– Подлый – это ты!
Вспомни те истоки,
Как свежестью высоты
Сделал вдох глубокий.
 
 
Как смущённую скромность
И прелесть Божества
Ты насильно, подлостью
Лишил простого торжества.
 
 
Не по своей она воле
Стала твоей женой,
Окутав душу болью
Глаза затмил ты пеленой.
 
 
Но по своей она воле
Нотами сменила струну,
И большой любовью
Затмило былую тоску!
 
 
Правдоподобной речью
Он пробудил Цербера,
Трёхглавый расправил плечи,
И огонь источали недра.
 
 
Менелай в ужасающем гневе
Ураганом перекрыл штиль,
Факты превращая в небыль,
И в глаза пускает пыль.
 
 
Эхо возгласило крик:
– Она будет на веки моей!
Сейчас решит всё миг
Долгожданной смертью твоей!
 
 
Парис представил эту картину,
Что его прекрасная Елена,
Снова невольницей, Трою покинув,
Пред Менелаем пала на колени
 
 
Царевича нежная утончённость
Обликом воплотилась в зверя;
Отвергнув угрызения совести,
Злоба страху закрыла двери.
 
 
Их мечи скрестились
Двумя юркими молниями,
Искры солнцем отразились
Над реками крови бездонными.
 
 
Эхом разрывали в клочья
Мимолётную тишину, форсируя
Рыком и оскалами волчьими,
Впиваясь друг в друга за любимую.
 
 
Пыль поднимается ввысь,
Её окропило первой кровью,
Но, не прекращая грызть,
Азарт плюёт любовью.
 
 
От пыла и злости
Мечи в руках куются
И, подставляя горсти,
Небеса жадно смеются.
 
 
Остриё разрезает кожу,
Ловя раны в алые сети,
На цветущие розы похожие,
Благоухающие смертью.
 
 
Парис в бою намного слабее
Опытного воина Менелая,
Но от страха не бледнеет
Тот, кто из-за любви умирает.
 
 
Истекая кипящей кровью,
Но мужественно скрипя зубами,
Он властвовал над болью,
Пылом, разжигая пламя.
 
 
Менелай гордо шествовал
Над слабостью Париса,
Победа пахла совершенством
И, казалось, была так близко.
 
 
Будто сытый кот,
Который играет с мышонком
В той пустоте пустот,
Где смерть зачинает ребёнка.
 
 
Слышны громкие насмешки:
– Какой же ты царевич?
Душа тебя покидает в спешке,
А плотью ты уже тлеешь!
 
 
Парис, из последних сил
Направив в остриё меча
Весь накалённый пыл,
Со злостью удары отражал.
 
 
Он пытался свалить
С ног противника Менелая,
Чтоб двери отворить
Тому, кто умирает.
 
 
Но слабость угасает,
И результат печальный:
Парис бдительность теряет,
И сильный удар получает.
 
 
Царевич лежит на песке,
Окроплённом его кровью,
Буквами блуждая в строке,
Смерть побеждая любовью.
 
 
Меч приставлен к горлу,
И триумфально молвит Менелай:
– Ты поступил очень подло,
Взобрался на самый край!
 
 
Мне б толкнуть тебя ногой
С вершины твоего рая,
И ты взмахнёшь рукой,
Но мёртвые не летают…
 
 
Только дрогнула рука,
Чтобы перерезать горло,
Но взорвался вулкан
Инстинктом братского долга —
 
 
Молниеносным ударом
Невидимого ветра
Гектор сразил Менелая,
Мрак рассеивая светом.
 
 
Царь меч из руки не выпускал,
Смерть облегчает муки,
И он замертво упал,
Широко раскинув руки.
 
 
Агамемнон кинулся к нему:
– Живи, брат, живи, живи!
Но то, что было уже наяву,
Грёзами меркло где-то вдали.
 
 
Будто прощается солнце с закатом
И кошмары ликуют во снах,
Потеря родного брата,
Бездыханно лежащего на руках.
 
 
Увидев это, Спартанцы
Тут же бросились в бой;
Приняв оборону, Троянцы
Встали вооружённой стеной.
 
 
Кровью заалели реки
На пустынных песках,
И поднебесной опекой
Овладел темнейший крах.
 
 
Пронзающие крики боли
Эхо раскидывает ветром,
Над распахнувшейся волей
Агония куёт пленные цепи.
 
 
Скрещенными мечами
Во вражеской руке
Война скрипит зубами,
Страх сжимая в кулаке,
 
 
Лишает плоть конечностей
И утопает в крови,
Отворяя двери вечности
Во имя чужой любви.
 
 
Пыль столбится до небес
Затмевая нежность синевы,
И будто загнанных овец
Беспощадно терзают львы.
 
 
Злостью налиты глаза,
Гневом зажаты мечи,
Искры возрождает гроза
И боль безумием кричит.
 
 
Но растерянный Агамемнон
Не видел царящий хаос,
Большим горем взят в плен он,
Смерть порвала его парус.
 
 
Он крепко обнял брата,
Взирая на мёртвые уста
Ждёт, что, как когда-то,
Улыбкой наполнится пустота.
 
 
Агамемнон до конца не верит,
Что брата провожает,
Но Аид свои семена сеет
Мертвенно тёмного урожая.
 
 
Отдал Богам он дочь,
И забрали они брата,
Бросив в вечную ночь,
Не видя красот заката.
 
 
– Эти все раны и смерти
Во имя твоей, брат, любви!
С порывом знойного ветра
Их мужественные души лови!
 
 
Обещаю тебе я, брат,
Смерть Троянской свиты
И Елены твоей возврат
В Спарту с сердцем разбитым!
 
 
С высказанной речью
Он мёртвого Менелая
На колеснице к побережью
Отправил, взором обнимая.
 
 
Обнажил угрожающий меч,
Что жаждет Троянской крови,
И полетели головы с плеч,
Не ощущая предсмертной боли.
 
 
Небо мглою распахнуло
Чёрные крылья Аида,
Смерть на землю шагнула,
Возрождая свой идол,
 
 
И грациозной походкой,
Среди непроходимой суеты,
Непринуждённо и ловко
Оставляет вечностью следы.
 
 
Последняя нить терялась,
Какой надежда держала,
Гектора голос раздался,
И армия духом вставала:
 
 
«Вперёд, непобедимая Троя!
Не щадите своих врагов!
Умирать – так значит стоя,
Не разжимая кулаков!
 
 
С победой в глазах
Стрелой летим из лука,
Перешагивая через страх,
Агрессией пугая муки.
 
 
Терзая плоть на части,
Пески залейте кровью!
Руины возродят счастье,
И сердца зацветут любовью!
 
 
Освобождайте свою землю
От кровожадных врагов,
Не позволяйте тенью
Им затмевать Богов!»
 
 
Победу, словно леденец,
Войной вкушают дети,
Стук кричавших сердец
Сменяет шёпот смерти.
 
 
Эхо пустых домов
Доблестью на войну провожает,
А слёзы матерей и вдов
Тучи паром поглощают.
 
 
Зноем кровь сворачивает
Зверски убитых войной;
Цербер уста смачивает,
Брызгая пенной слюной.
 
 
Но тот, кто муки терпит
Без обиды на Богов,
Того минует Тартар
Мраком в вечности веков,
 
 
Тех течение Стикса
Не потопит своей слизью,
И по белому списку
Их впустят в Элизиум.
 
 
Смерть на пятки ступает,
Идя за самыми лучшими,
А Аид горе считает
Умершими душами.
 
 
Небо смотрит уныньем,
Тучами скрывая солнце,
Мрак расправил крылья,
Надев обручальные кольца.
 
 
Смерть и последняя агония
Свадьбой сближают узы,
И предсмертная симфония
Ликует жизненной музой.
 
 
Гневом налились глаза
У злейшего Агамемнона,
Душа пятится назад,
Туда, где вечное мгновение.
 
 
Смертью брата Менелая
Кровью выводится строка,
На луну волчья взвыла стая,
Потеряв своего вожака.
 
 
Хрусты, пронзающие жизнь
И последние её вскрики,
По ступеням бегущие ввысь,
Затмевают счастливые лики.
 
 
Месть раскаляет сталь
Острия вражеских мечей
И отодвигает ту даль,
Что за спиной миражей.
 
 
Словно листву теряет лес
И погребается зимой,
Так взорами с небес
Боги играют войной.
 
 
Ветер гуляет волей,
Подхватывая души мёртвых,
Преимущество у Трои
Ликует гордо и упёрто.
 
 
Настырные Спартанцы
Пираньями чуют кровь,
Но решительные Троянцы
Оборону отстояли вновь.
 
 
Не пасть тем на колени,
Кто внушает страх,
Вновь нетронутые стены
Развивают победный флаг.
 
 
Спартанцы отступают,
Но не прижимают хвост.
Когда же опять наступаем? —
Задают себе этот вопрос.
 
 
И вновь то же побережье,
И то же солнце светит
Но не так, как прежде,
Освежает живой ветер.
 
 
Агамемнон в диком ужасе
Метает мысли в голове,
И к шёпотам прислушивается,
Что ему молвят извне:
 
 
«Ты родного брата потерял,
Дочь воплотил в ламу
Сам трижды умирал
И поражён ты врагами!
 
 
Боги не смотрят с небес
И тебе не помогают,
Гордо отвернулся Ахиллес,
И мести он желает…»
 
 
– Горе пало в горсть
И взабралось на плечи,
Явью грызут кость
Кошмары мои вещие!
 
 
Но, не смотря на это
И на численность солдат,
Мечта целью согрета
И не отступит назад!
 
 
Со всеми почестями
Огню тело царя придали,
Окруженная одиночеством
Душа вспорхнула Менелая.
 
 
Возложенные монеты
На его сомкнутые очи
За гранью жизненного секрета
Оплатят светлые ночи.
 
 
Агамемнон, сдерживая слёзы,
Сжимая боль в кулаке,
Взирая на кровавую розу,
Что пламенеет в руке.
 
 
Напряженно сжимаются плечи,
Месть в жажде расплаты,
Про себя он шепчет:
– Я буду мстить, брат!
 
 
И каждая моя слеза,
Что никем невидима,
Смертью сомкнёт глаза
На радость злейшим обителям.
 
 
Мы в кулаке сожмём
Просторы тесного боя,
И таким же вот огнём
Ярко пылать будет Троя!
 
 
Агамемнон созвал всю свиту
В свой царский шатёр:
– Кровью бой залитый
Вновь объятие распростёр.
 
 
Впредь не будем отступать
Не будем бежать от страха,
Мы будем умирать
С гордостью, но не с крахом!
 
 
Храбро погиб Менелай,
И нарёк войну любовью,
Земля не видит край,
Наполняя небо кровью.
 
 
Завтра мы отдохнём,
Сегодня исцелим раненых,
Мёртвых охватим огнём
Над Спартанским знаменем.
 
 
А послезавтра вновь
Мы вооружимся мечами,
И пусть окропит кровь
Пески подальше от причала!
 
 
Но мудрые старейшины
Не разводят руками
– Мы окружены злейшими
И сильными врагами.
 
 
Мы – опавшая листва
Засыхающего леса,
И победа наша мертва
Без великого Ахиллеса!
 
 
Но Агамемнон возмутился
Сурово-гордым штормом,
В речах он закрутился
И раздумьем ушёл в сторону:
 
 
– Я великий царь Агамемнон!
А не простой юнец!
И я не паду на колени
Пред каким-то Ахиллесом!
 
 
И это последнее слово
Колесницей прогремело,
Ужасающим громом
И на лицах побледнело.
 
 
После обряда похорон
Едва солнце скрывалось
Ночь восходила на трон
И оскалом улыбалась.
 
 
Усталые Спартанцы
Крепко и глубоко спали,
А проворные Троянцы
Кровавый план осуществляли:
 
 
Время ближе к рассвету,
В пик самых сладких снов,
Они, подобно ветру,
Порывом сдувают врагов.
 
 
Огромные огненные шары
Стрелой мчатся покатом,
Будто яркость зари
Охватило пылающим закатом.
 
 
И вот в спартанской обители
Шатры вспыхивают свечами,
В огненной ловушке гибель
Спящих воинов заключала.
 
 
Мужественный мирмидонец Эвдор
Схватился за накалённый меч,
Лавиной, мчавшейся с гор,
Головы полетели бы с плеч,
 
 
Но у лёгкости нет веса,
Если тяжестью гнёт придавил
Ведь был приказ Ахиллеса,
И он войну прекратил.
 
 
Пусть воюет Агамемнон
Во имя своей алчности,
Пред ней пал он на колени
И молится её важности.
 
 
«А Мирмидонцы опустят меч,
И ветром поднимет паруса!»:
Это вчерашнюю его речь
Приказом промолвила гроза.
 
 
Но с вторжением врагов
Он не смог смириться,
И в тугости Аидовских узлов
Смерть вновь обогатится.
 
 
Арес из агрессии косы сплёл
И кровью окропил солнце,
Ахиллес за собой повёл
Своих верных Мирмидонцев.
 
 
Эхом звеневшие мечи
Ломали вражеские копья,
Слетались вороны и грачи,
Жадно взирая из подлобья.
 
 
Песок скрывают павшие,
В крови утопают лики,
И крыльями порхавшие
Исчезают последние крики.
 
 
Ненависть затмевает жалость,
Боль возрождает месть,
Добро за спиной осталось,
И не место ему здесь.
 
 
Роза лепестки распускает
В мрачных ладонях Аида,
Смертью округа благоухает,
Собой одурманивает её идол.
 
 
Кровь молодости струится,
Скрывая от жизни морщины,
И вечностью их лицам
Подражают выжившие мужчины.
 
 
Чтоб свой локоть кусать,
Не хватит ни жизни, ни силы,
Долгожданный скрестился взгляд
Озлобленных Гектора и Ахилла.
 
 
Молниеносной скоростью
Они друг к другу помчали,
Недра смеялись подлостью,
А небеса триумфом кричали.
 
 
Вокруг затихла битва,
И любопытством окружила
Надежда тоненькой нитью
Тех, кем жизнь дорожила.
 
 
Львом бросился в атаку
Мужественный Ахиллес,
Пыль поднимала драка
До глади синих небес.
 
 
Удар с лёгкостью отразил
Непобедимый Гектор
Остриё сталью скользит
И остужает накал ветром.
 
 
Солдаты, забыв о войне,
В поддержку кричали
Тем, кто пришли извне
И в совершенстве владели мечами.
 
 
Ахиллес рассёк плечо
Глубоко кровавой полосой,
Гектора кровь течёт,
Озарившись утренней росой.
 
 
И, будто дикой рысью,
Гектор ответный нанёс удар,
Его одурманил Дионис,
Бог веселья и вина.
 
 
С гордостью он взирает
На замертво павшего Ахиллеса,
Троянцы мечи оголяют
Острием, указывая в поднебесье.
 
 
Победным триумфом
Ликует скромность потехи,
И наземь падает духом
Гордость Спартанского успеха.
 
 
Но радость их сменилась
На шоковое состояние,
Сердца мгновением остановились
И померкло ликование.
 
 
Когда Гектор наклонился,
Шлем снимая с Ахиллеса,
Лицом он изменился,
Ополчившись на поднебесье,
 
 
Накатом пробежала волна
До самого её истока,
Гибелью обнимает война
Молоденького Патрокола,
 
 
Он захлёбывается кровью
Смыкая вечностью глаза,
Не покорил он Трою,
Но и не отступил назад.
 
 
Тропой этого юнца
Заблудились мужчины,
Увидев блеск кольца
Из Аидовской пучины.
 
 
С порванной струной
Лира зазвучала усладой,
Ему выжить не суждено
Со смертельной раной.
 
 
И вместо смерти Ахиллеса,
Дабы болевые муки сжечь,
Патроколу вонзился в сердце
Гектора острейший меч.
 
 
Накал видевших смертей
Приобрёл душевный нрав,
Но пика достигший апогей
Отразился в скованных слезах.
 
 
Уже не ликовавшие Троянцы
Почестью опустили мечи,
Трауром объятых Спартанцев
Опереньем затмевают грачи.
 
 
Кровью нарисована картина,
Её злейший автор – месть,
Журавли, летевшие клином,
Оплакивают молодую смерть.
 
 
Будто вечность пронеслась
Над мимолётной тишиной,
Недра, открывшие пасть,
Подавились небесной пустотой.
 
 
И вновь войну отложили
Вражеские стороны,
Те, кто вчера ещё жили,
Сегодня питают воронов.
 
 
За не взятые те стены
Упорно выстоявшей Трои
Опустошаются пульсирующие вены,
Песок, затопляя кровью.
 
 
Мирмидонцы подняли Патрокола
И к побережью пошли обратной тропой,
Унынье смотрело соколом,
И горе стелилось скорбной пустотой.
 
 
Троянцы за далью скрылись,
Горизонт их поглотил,
Лишь ветра кружились
Остужая оставленный пыл.
 
 
После страстной ночи
И глубоко-крепких снов
Свет разорвал на клочья
Мрак тёмных листов.
 
 
Солнышко светит с небес,
Ничто не предвещает беду,
Из шатра выходит Ахиллес,
Ещё в полусонном бреду.
 
 
И перед ним предстала
Жизненная его книга,
Она страницы вырывала
И года сминала мигом.
 
 
Он увидел Мирмидонцев,
Истерзанных войной,
В борьбе с бессонницей
Явь насыщающих пустотой.
 
 
В обезумевших глазах
Блестит Ахиллесовский меч,
Испугом пульсирует страх
И онеменьем сковывается речь.
 
 
Ахиллеса пробудила бодрость,
Гневом скрипят зубы:
– Это что за подлость?
Кто отвечать будет?
 
 
Ведь приказа не было,
А вы все-таки воевали,
Или вы на Агамемнона
Меня подло променяли?
 
 
Едва подобрав слова
Траурно молвит Эвдор
– Священного дуба кора
Оживила глобальный мор,
 
 
Души гораздо теплее солнца
И кожа из стальных слоёв,
Мы – мужественные Мирмидонцы,
Воплотившиеся из муравьёв.
 
 
Мы всегда были вместе,
Я приклоняюсь перед тобой,
Но подло Аидовской местью
Нас пронзило стрелой.
 
 
В кровопролитный бой,
Ступая по острым стёклам,
Гордо шли мы за тобой,
Но это был Патрокл!
 
 
Он в твоих доспехах
Твоим кличем призывал,
Смерть будто была потехой,
И с нею азартно он играл.
 
 
Он двигался, как ты,
Ловко владея мечом,
Он до поднебесной высоты
Огнём танцевал над свечой.
 
 
Ахиллес громко закричал:
– Патрокл, подойди ко мне!
Пылает ли твоя свеча
В азартно-смертельной игре?
 
 
Почему ты не послушал
Мой строгий приказ?
Думаешь, ты самый лучший,
И этим восхитил нас?
 
 
Где этот мальчишка,
Что за ночь повзрослел,
Что небесной вспышкой,
Якобы, всех нас согрел?
 
 
Ахиллес обозрел округу,
Всех прожигая взором,
Надежда тряслась от испуга,
Грязь смывая позором.
 
 
Ту единственную нить,
За какую он держался,
Не в силах жизнь сохранить,
И кулак надежды разжался.
 
 
В словесном запасе затор,
Речи соболезнования стёр,
Грустно промолвив, Эвдор:
– Юный Патрокл мёртв.
 
 
Пошатнулся священный дуб,
Осыпалась жизни пыльца,
Эвдор указал на труп
Принявшего смерть бойца.
 
 
Ахиллес к нему подходит,
А душа пятится назад,
Рукой по лицу проводит,
Целуя сомкнутые глаза:
 
 
– Ты не брат мне по крови,
Но ты брат по душе,
И этой братской любовью
Нож нацарапает на ноже.
 
 
Кто сомкнул его веки? —
Спросил он у Эвдора.
– Убийца – царевич Гектор,
Невольно вкусивший позора.
 
 
Из шатра вышла Брисеида,
Узрев охваченный хаос:
– Но где та Фемида,
Что равнодушна осталась?
 
 
Лживо качнулись чаши
Её подстроенных весов,
Местью гневается обвинявший,
И виновный придёт на зов.
 
 
Это случайное убийство,
И Гектор не виноват,
Это чистейшая истина,
А не потому что он – брат!
 
 
Ахиллес громко вскрикнул:
– Я убью тебя, Гектор!
Эхо кружилась ликом,
Оскалом бурного ветра.
 
 
Он злостно приказал
Всем подальше разойтись,
Скорби его слеза,
Испаряясь, летела ввысь.
 
 
Он до глубокой ночи
Сидел над телом Патрокла,
Книжные соединяя клочья,
Ища золотые строки.
 
 
– Куда тебя ведут
Позолоченные ступени?
Они пёстротой цветут
И благоухают сиренью.
 
 
Покидаешь ты меня
Характером упёртым,
Избегая пламени огня
В жутком царстве мёртвых!
 
 
А ты помнишь, братишка,
Как бежали мы по детству
Строками по книжке,
Зовом азартного сердца?
 
 
Жизнь воспоминанием машет
В освещении яркой свечи,
Как делали из деревяшек
Мы игрушечные мечи.
 
 
Я учил тебя драться,
Ты во всём мне подрожал,
Ты умел смело улыбаться,
Когда от страха дрожал.
 
 
Я помню те твои слова,
Каких мне не забыть:
«Не слетит моя голова,
Пока люблю я жить!»
 
 
Не смотря на юность
Ты был очень мудр,
Всю суетливую глупость
Превращал ты в юмор.
 
 
Свою молодую жизнь
Ты подвигу отдал,
Наточив горем ножи
И сердце болью обнял.
 
 
Ах, как мне больно
Смотреть на тебя!
Засыпали морской солью
Пламя братского огня.
 
 
Поработила скорбь
Нынешнее жизнелюбие,
Судьба нарастила горб,
И чужими стали люди мне.
 
 
Твоя потеря, брат,
Злостью каждый перст
Зажимает в кулак,
Возрождая жестокую месть.
 
 
Кроваво-траурным пламенем
Твоя плоть пылает
Под Мирмидонским знаменем,
Что ветер развивает.
 
 
Иглу нить пронизывает
И вышивает узоры,
Как вкушает в Элизиуме
Душа твоя просторы.
 
 
Дым по течению ветра
Скрылся в облаках,
Солнце сквозь недра
Озарило Патрокола прах.
 
 
А в ту мрачную ночь
Та не находила себе место,
Кем главный бой был пророчен, —
Богиней, мамой Ахиллеса.
 
 
Из морских невиданных глубин
Своего масштабного владения
Она по облакам седым
Шла к Олимпу на поклонение.
 
 
Поднималась к Богу-кузнецу
По выкованным узорами ступеням,
К Гефесту, великому творцу,
В его раскалённые владения.
 
 
Гефест вновь что-то куёт,
Возрождая паром тучи.
Он встретил радушно её,
Отложив свой молот жгучий:
 
 
– Не задавай ты, Фетида,
Мне ответами вопросы.
Мне с Олимпа всё видно,
Все твои материнские слёзы.
 
 
Ведь я перед тобой в долгу
И знаю, зачем ты здесь.
Тебе и Ахиллесу помогу,
Ведь это не просто месть.
 
 
Намечается серьёзный бой,
Гектор из сильнейших элит;
У него зонтом над головой
Аполлон держит щит.
 
 
Непробиваемые доспехи
К утру будут готовы,
Победа устрашающим смехом
Заполнит пустые просторы.
 
 
Из самого жгучего луча
Окровавленного солнца,
Взяв сплав для меча,
Что форме придаётся.
 
 
Как Тартара пылающий огонь,
Солнце сталь раскаляет,
И могущество царских корон
Ветер в остриё вдыхает.
 
 
До ослепляющего блика накаляя,
Не видя мёртвых лиц,
Гефест, металл остужая,
Окунает меч в Стикс.
 
 
Среди самых хмурых туч
И самых высоких скал
Он похожее на солнца луч
Острейшее копьё сковал.
 
 
В глубинах подводного мира,
Куда людям вход закрыт,
Из застывшего со сталью ила
Гефест сковал крепчайший щит.
 
 
В необычной прочности шлем
И остальные атрибуты
Оттуда, где страх и тлен,
Он добавил Тартарской жути.
 
 
Как Гефест и обещал,
Рассвет едва земли коснулся,
А он доспехи все сковал,
И с блеском в глазах улыбнулся.
 
 
Он в нежные женственные руки
Передал Божественное оружие,
Натянутой тетивой лука
Огнём выстрелил из стужи.
 
 
Мать храброго Ахиллеса,
Нимфа и Богиня Фетида,
Приняла дары Гефеста,
Чтоб сын был непобедимым.
 
 
Озарил землю небосвод
С накатом утренней волны,
Шёпот стелется с высот,
И слова лишь ему слышны.
 
 
Ахиллеса к морю манило,
И под гипнозом он шёл,
Волной песок накрыло
И бриз из лучей косы сплёл.
 
 
Он увидел маму Фетиду,
Подающую ему доспехи,
Будто тающие льдины,
Ликуют в солнечной потехе.
 
 
Остриё сиявшего меча
И наконечник острого копья
Готовы со смертью обвенчать
И ужасающей болью объять.
 
 
– Сын мой бесстрашный,
Прими дары Гефеста,
И пусть почувствует жажду
Боль неутихающей мести!
 
 
Победишь ты Гектора
И в крови утопишь Трою,
Расправишь крылья ветру,
И нарекут тебя героем!
 
 
Но ты останешься здесь,
Потеряв бесценную жизнь.
Знай: выбор всегда есть,
И зовом сердца дорожи.
 
 
После Гекторовой смерти
Останови свой пыл,
Не топи всех в крови из мести,
Хочу, чтоб ты остыл!
 
 
Пусть единственная любовь,
Что окутала вас флюидами,
Заменит боль и кровь
На счастье с Брисеидой.
 
 
Вы уплывёте в Спарту
И дадите начало роду,
Любовь взамен азарту,
И жизнь без кровавых походов.
 
 
Но тебя нарекут трусом,
Бежавшим с горячей войны,
И не быть месту пусто —
Агамемнону достанутся хвалы.
 
 
Тебе, мой сын, выбирать:
Жить счастливо в любви,
Или вечной славой умирать,
Невинных людей топя в крови.
 
 
Взглядом раскалывая орехи
И сердце осыпая цветами,
Ахиллес молча взял доспехи
И поцеловал руку маме.
 
 
Взволновались штормом волны,
Выражая многогамной картиной,
Как сияет на солнце корона
И возвращается в море Фетида.
 
 
Ахиллес вытирает слёзы,
Невиданные никем,
Колом впилась заноза
В бешеную пульсацию вен.
 
 
Глаза налились кровью,
И сталью покрылся весь,
Пленён сердечной болью,
Не контролируя месть.
 
 
Лишь к мести стремится,
Надев Гефеста доспехи,
И, стоя в колеснице,
К Троянским стенам поехал.
 
 
А влюблённая Брисеида
Ему в след кричала:
– Поработило обидой
То, что судьбой венчало!
 
 
Прошу, вернись назад,
Ни к чему эта кровь!
Он – мой родной брат,
А ты – моя любовь!
 
 
Я словно куколка в кононе,
И бабочкой мне не порхать.
В смерти Патрокола
Гектор не виноват!
 
 
Но настроенный Ахиллес
Злостью смотрит вперёд,
Весы колышет перевес
И часы замедляют ход.
 
 
Топот резвых лошадей
Стеной поднял пыль,
И в пламени огней
Пылом испаряет быль.
 
 
Извивающейся змеёй
Ползёт извилистая дорога,
Пыль вьётся над землей
До небесного порога.
 
 
Солнце накаляет сталь,
Зверь поработил мужчину,
Скорость поглощает даль
За горизонтальной линией.
 
 
Брисеида истерично рыдает,
Видя невидимый конец:
То ли брата она потеряет,
Либо утихнет шёпот сердец.
 
 
Качая в лодке страх
Меж двух разных берегов,
Стресс бурлит в волнах,
Кровью накрывая любовь.
 
 
Солнце прячет тени
В пышной пазухе небес,
Созерцая Троянские стены,
К каким подъехал Ахиллес.
 
 
Он смелостью поразил,
Ей пьяня сильнее вин,
Уста к смерти приложил,
Гордо приехав один.
 
 
Он смотрел на стены
И выкрикивал имя,
Эхо рассеивалась постепенно
И вновь набирало силы.
 
 
Сердце обвивало ветром,
Молнией сквозь души:
– Гектор! Гектор! Гектор! —
Троянцы со страхом слушали.
 
 
Никогда не видели люди
Ничего подобного в жизни,
Будто сошли с неба судьи
И воплотились их мысли.
 
 
Доспехи сияют на солнце,
А щит отражает картину —
Небо, земля, море, звёзды, —
Что рисуют Боги миру.
 
 
Чаши качающихся весов
В равновесии держит Фемида,
Ахиллес пришёл на зов
Как скорбящий брат и как лидер.
 
 
Этих равных воинов боя
Многие с нетерпением ждали,
Поддержкой ликовала Троя,
Но близкие Гектора рыдали.
 
 
Слёз не сдерживает Андромаха
С маленьким сыном на руках,
Крылья в порывном взмахе
Прогибаются в ветрах.
 
 
Душа просит остаться,
Но реальность жестока,
Жизнь не может извиваться
И судьбу кусать за локоть.
 
 
Гектор взял младенца
И долго на него смотрел,
И два родных сердца
Своим ритмом он согрел:
 
 
– Я очень счастливый, —
Сказал Гектор жене, —
Не смыть вековым ливням
Чувства, что живут во мне.
 
 
Не подобрать мне фраз,
Чтоб ветром разогнать дым,
Младенец Астианакс,
Мой маленький сын,
 
 
То сердечко, что стучит,
Будет добрым сердцем,
Будет Трою он любить
И любовью близких греться.
 
 
Гектор надел свои доспехи,
Взирая в глаза краху,
Вопросы скрывая в ответах,
Целует любимую Андромаху.
 
 
Он подошёл к Приаму,
Поцеловав его перст
Губы объяты жаром:
– Прости меня, отец,
 
 
Если что-то сделал не так,
И если вдруг я не вернусь,
Я скоротаю длинный шаг
И, как всегда, я улыбнусь.
 
 
Я буду свирепым львом,
Как ты меня учил,
В воде я буду льдом,
Выплыву из мрачных пучин.
 
 
Но это в порыве битвы
Любовь – обитель моего пыла,
Осколки боли разбитой
Склеят распахнутые крылья.
 
 
Приам обнял царевича:
– Я горжусь тобой, сын!
И дабы смерть не нанесла увечье,
Без огня добудь ты дым.
 
 
Гибель непобедимого Ахиллеса
Не подарит войне мира,
Но тяжесть победного веса
Ветром подхватит с пылью.
 
 
Пролитая кровь Троянцев
На его нещадных руках!
Помоги ему здесь остаться,
И пусть заберут его прах!
 
 
Его за Патрокола месть
С безумием граничит,
И ему лишь нужно здесь
Слышать, как Аида кличут,
 
 
Как кровопролитий следы
Впишут его в историю…
Избавь, сын, ты от беды
Нашу страдающую Трою!
 
 
К Гектору подошёл Парис:
– Брат, я публично опозорен!
Вновь подул лёгкий бриз
Там, где накал был зноя.
 
 
С мальчишеской трусостью
Бесславная моя судьбы
Безумно боится трудности,
С какой бороться нужно иногда.
 
 
Я не достоин этого трона,
Что мудрость и смелость венчает,
С насмешкой смотрит корона,
И жизнь пожимает плечами.
 
 
– Ты ещё юн, мой братец,
Мужество ещё сожмёт кулак,
В твоей жизни сейчас танец
Двух сердец, бьющихся в такт.
 
 
Порадуй ты наших родителей
Множеством прекрасных внуков,
И пусть добро будет обителью,
И забудутся былые муки!
 
 
Крепко обнял он Париса.
– Ты самый лучший в мире брат!
То, что в глазах моих искрится,
То любовью вашей объято.
 
 
Гектору открыли врата,
Зрители взобрались на стены,
Взором охваченная пустота
Рвала натянутые нервы.
 
 
С высокой точки обзора
Сияет блеск короны,
Надежда в борьбе с горем
Устроилась на Троне.
 
 
В пустоте синевы небесной
Тучи кланяются ветрам,
А с балкона стены отвесной
Наблюдает царь Приам.
 
 
По левую сторону села
Божественно прекрасная Елена,
О какой птичья песня пела,
Встав пред её красотой на колени.
 
 
А слева присесть не смела
Взволнованная Андромаха
И слёзы сдержать не сумела
В борьбе с парализующим страхом.
 
 
За вратами раздавался крик —
Ахиллес, неумолкая, звал Гектора.
Вечностью, поглощая миг,
И мигом вечность померкла.
 
 
Молниеносной искрой
Перекрестились их взоры,
С яростью неистовой
Отвергая поражения позор.
 
 
– Восхищен твоей отвагой, Ахиллес,
Тем, что ты приехал один!
Но в том, что погиб тогда юнец,
Была смута непрозрачной воды.
 
 
Он был в твоих доспехах,
Шлем скрывал его лик
Но с Аидовским смехом
Мой пыл, угасая, поник.
 
 
В твоём мёртвом друге
Я увидел своего брата,
Отдавая его Аиду в руки,
Горечь обвила усладу.
 
 
Ведь я дрался с тобой,
А убил юного Патрокола,
Он играл с судьбой,
А у неё правила жестокие.
 
 
– Напрасны твои оправдания,
Он умер от твоего меча!
Готовься, Гектор, заранее,
Буду со смертью тебя венчать!
 
 
Ахиллес обнажил сверкающий меч,
Пропитанный сотней смертей,
Ярость богов и смертных привлечь
Желая в оружие мести своей.
 
 
Цербер с цепи сорвался,
Вселившись в Ахиллеса,
Разум цепью скорби сковался,
И зло кровью пишет пьесу.
 
 
Разрывая воздух в клочья,
Страх пронзая звоном,
Мечи оскалом волчьим
Жаждут вцепиться в горло.
 
 
Поднятая боем пыльная дымка
Мгновенно обзор застилает собой,
Они, словно воины-невидимки,
В туманном вихре ведут зверский бой.
 
 
Песчинки пчёлами роятся
И жалят открытые глаза
Со стен наблюдая, ликуют Троянцы,
Выкрикивая победные слова.
 
 
Извиваясь проворным змеем,
Гектор ногу рассёк Ахиллесу,
Кровь полубога алеет,
Сочась из глубоких порезов.
 
 
Боль породила больший гнев,
Злость у любви отняла цветы
В бой ринулся озлобленный лев,
И зверь поглотил лик красоты.
 
 
С Олимпа смотрят Боги
На сильнейших смертных
Непредсказуемые итоги,
Блуждают в туманных ответах.
 
 
Мечи разрывают эхо
Собственных звонов
Страх в истеричном смехе
Надев смелости корону.
 
 
Песок впитывает кровь
Болью разгневанного Ахиллеса,
Но тот сдаваться не готов
И уступать лидерское место.
 
 
Клинок, рассекая ветер,
Ужасный свист создаёт,
Пламенем возрождая пепел
Что всё живое жжёт.
 
 
Воины устали, но движутся быстро,
Глаза застилают струи пота,
Скрещением мечей высекая искры,
Что вечностью предвещают копоть.
 
 
Их мощнейший размах и удары,
Оглушают окликом пучин,
Звон стали землю содрогает,
И осыпает солнышко лучи.
 
 
Словно когтями впиваясь в плоть,
Ахиллес нападал, как орёл,
Хрустнула сломанная кость,
В плечо Троянца вонзилось копьё.
 
 
В воздухе запахло смертью
Неожиданность предстала финалом,
Жизнь затягивает петли
Венцом победным из лавра.
 
 
Гектор упал на колени,
Осознавая близость смерти
Он в последнем стремлении
Надежде целовал перстень.
 
 
Он решимостью боль испепелил,
Но судьба на клочья жизнь его рвёт,
Вспоминая всё, чем так дорожил,
Из последних сил метнул в Ахилла копьё.
 
 
Оружие, как молния, летит,
Но доспехи Ахиллеса защитили:
Попав в Гефестом выкованный щит,
Копьё, как тоненькая ветка, отскочило.
 
 
Щит рисунками воссиял,
И они на мгновенье ожили
Шлемоблещущий Гектор пал,
Теряя кровь над пылью.
 
 
Взирая на зеркальную гладь
Небесного вдохновения,
Что отражением готово объять,
Его пульс замедляет биение.
 
 
Был готов смерть принять спокойно
Не молить о пощаде, не плакать,
Но душа терзается болью
О Трое, отце, Андромахе.
 
 
– Услышь меня, милая, прошу,
Как слышали множество раз
Мы многоречивую тишину,
Что молвили души за нас!
 
 
Круговорот нашей вечности
Памятью будет ликовать,
И твоей совершенностью
Многогамную жизнь рисовать.
 
 
Не видя дальнейших следов,
За непобедимую Трою
И за тебя, моя любовь,
Шёл я по ступеням боли!
 
 
Закрывается моя книга
Жизнью недописанных строк,
Излагая душевным криком,
Прости, что вернуться не смог…
 
 
Он посмотрел на высокие стены
Возлагая на них надежду и силу,
Чувствуя, как ослабли колени,
И он тяжело упал на спину.
 
 
В горсть, набрав тёплый песок,
Он с силой кулак свой сжал,
Чтоб ощутить ещё разок
Жизнь, что его покидала.
 
 
Словно пульсирующим дыханием,
Содрогнувшись, потрескалась земля,
Недра сблизили расстояние,
Откуда смертью жалит змея.
 
 
Окропив песок горячей кровью
Аид сомкнул Гектора веки,
Троя скованна душевной болью,
Но Ахилл прославился вовеки.
 
 
Он к ополчившимся небесам
Направил сияющий меч,
Бесстрашно взирая Аиду в глаза,
Пытаясь Тартар сильнее разжечь.
 
 
Глубины мёртвого царства
Сомкнулись тонкой гранью,
Аид указал на Ахилла пальцем, —
– Твой черёд не за далью…
 
 
Забрав великого Гектора душу,
Что перед судом предстанет,
Страх жизнь пронзая стужей,
Земля пылающие недра закрывает.
 
 
Ахиллес тело Гектора привязал
К своей украшенной колеснице
И вдоль стен её погнал,
С победным кличем резвился.
 
 
Видя, как раздирают камни,
Под громкое рыдание Троянцев,
Тело того, кто еще недавно
Был опорой и победным шансом.
 
 
Эту дикую и жестокую сцену
Приаму высокие стены открыли,
Как сына окровавленное тело
Волочится по песку и пыли.
 
 
Не сдерживая горьких слёз,
Царь в случившееся не верит,
Под сотрясающие раскаты гроз
Вдыхает с ужасом боль потери.
 
 
Одурманенная пустотой и горем,
Не веря в реальность кровавого краха,
Не ощущая телесной боли,
Без чувств упала Андромаха.
 
 
До крови кусая свои губы
И потеряв ощущение времени,
Мать Гектора, царица Гекуба,
Проклинала Мирмидонское племя.
 
 
Рыдая, упав на колени,
Во всём только себя обвиняет
И от шока холодеет Елена,
Чью душу изнутри разрывает.
 
 
Сердце пламенем объято
У царевича Париса,
И он за мёртвого брата
Могучему Аполлону молился.
 
 
Расправил крылья лебедь,
Душа любовью его кричит
Молитва вознеслась к небу
И легла на тёплые лучи.
 
 
Дабы защитить лицо от ушибов
И обжигающего пыльного ветра,
Аполлон прикрыл своей эгидой
Умертвлённое тело Гектора.
 
 
Ахилл продолжал местью упиваться,
Но не чувствовал радости славы,
И никто не смел вмешаться
В эту горечь блаженной услады.
 
 
Его колесница отдаляется,
Оставляя столб виляющей пыли,
Тучи мрачной стеной сгущаются,
И ветра волчицей взвыли.
 
 
Небо слёзы дождя роняет,
Смывая недавней битвы следы,
Кровь алым огнём пылает,
Напоминая про ужас беды.
 
 
Ахиллес к побережью приехал
Волоча за собой Гектора тело,
И полусумасшедший смех,
Полный яда вины, сдержать не сумел.
 
 
Из Ахиллесова шатра
Выбежала Брисеида,
С сердцем застывшим, едва дыша,
От ужасающего вида.
 
 
Она бросилась к брату,
Но было уже поздно,
Такой суровой платой
Месть пробудила слёзы.
 
 
Ахиллеса нарекли ловким,
Всё побережье ликовало,
Брисеида разрывала верёвки
И на всех истерично кричала.
 
 
Её душевное терзание
Затмевало спартанскую радость,
На Олимпе услышали рыдание,
И Боги выразили жалость:
 
 
Мимолётным мгновением
Все куда-то разошлись,
Оставив в уединении
Смерть и безвыходную жизнь.
 
 
Ахиллес вошёл в шатёр,
Не найдя Брисеиде слов,
А она вытащила копьё,
Вытирая с Гектора кровь.
 
 
Омывая горечью слёз,
Не замечая бег времени,
До сиявших на небе звёзд
Она над братом сидела.
 
 
А Ахиллес всё это время
Обезумевши душой рыдал,
Но, не приклоняя колени,
На ногах крепко стоял.
 
 
Он осознавал боль Брисеиды
И не мог её утешить.
Это гораздо глубже обиды,
Когда болью кровь повержена.
 
 
Ночь затмила землю пеленой,
Наполнена высь мерцанием звёзд,
Лира с порванной струной
Играет траур льющихся слёз.
 
 
Будто листвы лишился сад
Злополучным мигом,
У Брисеиды погиб брат
От рук её любимого.
 
 
Горе достигает апогея
И ядом в душу проникает,
Ненависть кричит: «Убей!»,
Но вера жрицы Бога отрезвляет.
 
 
В крови Гектора ладони,
Но душа чиста перед Патроклом.
Вина там напрасно тонет,
Где не кусает совесть локти.
 
 
Но Ахиллесом правил пыл,
Он предвкушено жаждал мести,
Его любовь собой затмил
Тот, кто толкнул на эти действия.
 
 
Патрокл был больше, чем друг,
И любимей, чем брат,
Но тетиву натянул лук,
И выстрелил молодой азарт.
 
 
Он зверем рвался воевать
И смеялся в глаза Аиду,
Но он не умеет прощать
Смертью, оплачивая обиду.
 
 
Небеса преобразились холстом,
На каком рисовались картины
Про то, что бы было потом,
Не случись убийства ныне.
 
 
Многоцветной палитрой
Наносят ветряные кисти
То, что смертью не забыто
После ярко-красочной жизни.
 
 
Каждый миг был дорог,
И они слёзно вспоминаются,
Ахиллес услышал шорох:
Кто-то в шатёр пробирается.
 
 
Он увидел проникающую тень,
Что вот-вот его накроет,
Будто рыба, покидающая мель,
Утаиваясь в глуби моря.
 
 
Неустрашимый Ахиллес спросил:
– Думаешь тебя не видно?
Тьмой ты облик не укрыл!
Зачем крадёшься, как ехидна?
 
 
Раздался мужественный голос:
– Я к тебе пришёл, Ахиллес,
Переступив через царскую гордость,
Нашёл тебя среди знакомых мест.
 
 
Я мог бы использовать власть,
Никогда бы не пал так низко
Как это делаю я сейчас,
Целую перста сына убийцы.
 
 
Верни мне его мёртвое тело,
Позволь придать его огню,
На церемонии погребенья
Соберу я Трою и семью.
 
 
Приаму промолвил Ахиллес:
– Ты очень смелый, царь,
И ты любящий отец,
Видящий невиданную даль…
 
 
Можно там воды испить,
Где смерть кишит врагами,
Ведь я могу тебя убить,
А тебя это не испугало.
 
 
– Пойми меня ты, Ахиллес,
Тобой убит мой сын,
Меня болью карает Зевс,
И душа блуждает среди руин.
 
 
Иду по той я тропе,
Где сковал шаги мои лёд,
Смех слышится извне,
Ведь при жизни я мёртв.
 
 
Прошу тебя как человека,
Растопи вражескую льдину,
Позволь возложить на веки
Монеты моему павшему сыну.
 
 
– Приам, у тебя иной флаг,
И перемирием борьбу не унять…
– Ахилл, ты и сейчас мне враг,
Но и врага можно уважать…
 
 
Небо бликами раскинуло пазлы
Вечность замерло в мгновении,
И строками возрождаются рассказы
Из ярко сиявшего созвездия.
 
 
Решение ищет мудрость
Многотысячными мыслями,
Дабы поспешная глупость
Не сцепилась с хитростью.
 
 
Тяжестью упал камень
Во мглу отуманенной мести,
Ахиллес попросил Приама
Подождать его действий.
 
 
Искринки отбросили блики
Пылающего костра,
Чтоб избавиться от душевного крика,
Ахилл вышел из шатра.
 
 
Собственных шагов, не видя
Отошёл на несколько метров,
Туда, где рыдает Брисеида
Над телом мёртвого Гектора.
 
 
Найдя утешающие речи,
Он волнением промолвил их:
– Жаль, наша жизнь не вечна,
Ускользает её каждый миг.
 
 
Тяжело быть виноватым,
И не быть мне прощённым
За смерть твоего брата,
Но я любовью пленённый.
 
 
Судьба волчицей скалится,
А жизнь даёт пощёчину,
И та смерть приближается,
Что давно была пророчена.
 
 
Я люблю тебя, Брисеида,
Как Боги любят молитвы.
Наши источающие флюиды
Сердца возрождают ритмы.
 
 
Нехотя тебя я отпускаю,
Ведь этот душевный груз
Плоть змеем обвивает,
Чтоб до локтя достал укус.
 
 
Но тщетны мои попытки,
В любящей крови мои ладони,
Не вернуть мне убитых
И не наслаждаться нам любовью.
 
 
Он обратно в шатёр вернулся
И к Гектору привёл Приама.
Царь после змеиного укуса
Удивлённо развёл руками.
 
 
Он шокировано смотрел
На пропавшую Брисеиду,
Тот костер, что едва тлел
Вновь вспыхнул между ними.
 
 
Судьбы и счастья продавец
Сломал из жалости замочек,
Дочь обнял плачущий отец,
Держа в объятиях цветочек.
 
 
Брисеида беспрерывно рыдает
От счастья и горя,
Два чувства её разрывают,
В слёзы подсыпая соли.
 
 
Ахиллес помог положить Гектора
На просторную колесницу
Кони, резвее свободного ветра,
Пытаются с ветром воссоединиться.
 
 
Он отпустил царя Приама
И возлюбленную Брисеиду,
Будто все былые раны
Боль вернули на руины.
 
 
Вопреки поднятой пыли
Над исчезающей далью
Влюблённых взгляды застыли,
Друг на друга взирая.
 
 
Сам Бог солнца Аполлон
Солнцем ночь озарил,
И под звёздный перезвон
Троянцем путь он осветил.
 
 
И так до самого утра
Ахилл, как вкопанный, стоял,
Вокруг шептали ветра,
И он за эхом повторял:
 
 
– Люблю безумно я тебя
И твой облик я целую!
У любви есть два крыла,
И на одном к тебе парю я.
 
 
Услышав эхо крика сердца,
Брисеиды душа встрепенулась,
И, зарыдавши младенцем,
В своём горе она замкнулась.
 
 
Колесница подъехала к Трое
Приаму открыли ворота,
Встречая павшего героя,
Скорбь затягивала в болото.
 
 
Трудно удержать слёзы,
Когда суровая реальность
Осуществляет злодея грёзы,
Что кровью омывались.
 
 
Гектора готовят к погребению,
Омыв и одев царевича.
Поднимаясь по небесным ступеням,
Он наблюдает из вечности,
 
 
Видит страдание душ
И как плач раздаётся надрывом,
Он был самым любящим мужем
И лучшим в мире сыном.
 
 
Горестно повелел Приам
Приготовить погребальный костер,
И взмолился он Богам,
Чтоб Элизиум объятия распростёр.
 
 
Пламя ласкает поднебесье,
Танцуя со свободой ветра,
Смерть в обличии невесты
За руку уводит Гектора.
 
 
Терзая в клочья жизнь
И судьбу свою оплакав,
Целуя исчезающие миражи,
С мужем прощается Андромаха.
 
 
Крепко с волнением сжал в руке
Парис руку плачущей Елены,
Они утопают в бурлящей реке,
Где горем воду мутит гиена.
 
 
Войнам положить конец,
Заставив смолкнуть вопли боли,
Мечту лелеял царь-отец,
Но явь омыла грёзы кровью.
 
 
Мужские слёзы от всех тая,
Не скрыть отцовскую потерю
Будто шторм охватил моря,
И остудило кровь метелью.
 
 
Пыль подло поглощает росу,
Ведь как это несправедливо —
В серебре седины отцу
Хоронить молодого сына.
 
 
И как это ужасно и трудно
При жизни увидеть ту грань,
Через какую смотрит Гекуба,
Как сына её поглощает даль.
 
 
Её от пылающего огня
С трудом отрывают,
В себе теряет она себя
И при жизни умирает.
 
 
Пламенем поедает героя
С треском горящих дров,
В слезах утопает Троя
И рыдающих криках без слов.
 
 
За движением жизни
С трудом успевает время,
И те тучи, что нависли,
Уносят вечное мгновение.
 
 
Небо впитало слёзы
И дым оплаканного костра,
Закатом вянут розы
В жажде единого глотка.
 
 
После погребального обряда
Собрали прах в золотую урну
И под закатным взглядом
Обернули в пеплос пурпурный.
 
 
Урну поставили в могилу
И закрыли каменными плитами,
Вся Троя Богов молилась
Искренними молитвами.
 
 
Приам устроил пышный пир
В честь великого сына,
Рвутся натянутые струны лир,
И ноты падают на могилу.
 
 
Ужасом кружат ветра,
Сотрясая непреступные стены,
Ночь рыдала до утра,
Обманывая ускользающее время.
 
 
После великого Гектора смерти
Тяжелое время настало для Трои,
За стенами кружился с ветром
Страх, несущий потерю крови.
 
 
Могучего защитника не стало,
И не смели Троянцы выйти за стены.
Слабость кулак разжала,
Но гордость не рухнула на колени.
 
 
Надежда волчицей воет,
Казалось, сочтены дни мира
Ведь в Трое нет того героя,
Который мог сразить Ахилла.
 
 
И вновь рассвет алеет,
Кровью омывая жизнь,
Вновь война смерть сеет
И пожинает плоды лжи.
 
 
Слёзы угрюмо топят лики
Плачем жён и матерей,
Что заглушают победные крики
Потерей мужей и сыновей.
 
 
Война длилась десять лет,
И павших не успевали хоронить.
Чума, затмевавшая свет,
Спустилась крови и горя испить.
 
 
С ног безжалостно валяет
Запах гниющей плоти,
Стервятники птенцов питают
Теми, кто дичью стал на охоте.
 
 
Чума стрелою поражает
Тех, на кого Цербер рычит.
Её неутолимый голод пожирает
И истерично она кричит.
 
 
Распахнув рыжие крылья,
Она ликует в хаосе,
Питаясь горем и уныньем,
И не чувствуя усталости.
 
 
Многотысячные потери
Оплакивают обе стороны.
Чума беспощадно смерть сеет,
И война ликует кровью,
 
 
Агамемнон жаждет победы,
И он готов по трупам идти
С целью Трою обратить в пепел
И лишь только золото спасти.
 
 
Но есть и другая сторона войны:
Ахилл Брисеиду увидеть хочет,
Чтобы спасти их храм любви,
Но Агамемнон мечи мести точит.
 
 
Ахиллес уже не жаждет славы,
Ведь уже он достиг её апогея,
Он Богами награждён лавром
Но любовью его путь не усеян.
 
 
Его пыл раскалил бы Тартар
И он разрабатывает планы,
Как миновать напрасные смерти
И не углублять любовные раны.
 
 
Поставить Трою на колени
И Аида к ним приблизить _
Лишь об этом мечтал Агамемнон,
Но это смерть значило Брисеиде.
 
 
Стены Трои непреступны,
Но Агамемнон не сдастся,
Свою дорогу выстлав трупам,
Чумы ему не испугаться.
 
 
Но вот привлекла внимание Ахилла
Деревянная игрушка Эвдора,
Что мигом в план воплотилась
И мечтой затмила горе.
 
 
Эвдор в руках перебирает
Фигурку маленького деревянного коня
Которая его оберегает,
Отцом подаренная у походного огня.
 
 
С небес план действия сошёл,
Что отворит им Троянские стены,
Ахиллес хитроумно выход нашёл
И направился к алчному Агамемнону.
 
 
Царю пришлось по душе
То, что Ахилл ему поведал,
И он в яви видел уже
Искромётный триумф победы.
 
 
Слабость обронила свой посох,
И хитростью обвила его змея,
Спартанцы из выбранных досок
Построили огромного коня.
 
 
Не оповещая действиями врагов,
С восходом утреннего солнца,
Вооружившись до зубов,
Внутрь коня забрались мирмидонцы
 
 
Война сулила вечность,
Но вдруг скрыла её за туманом:
Неожиданно и поспешно
Корабли отходят от причала.
 
 
Узрев эту радость, Троянцы,
После десятилетней войны
Научившись в горе улыбаться,
Наконец-то увидели просвет тьмы.
 
 
Радость окончанию войны
Затмило терзающее любопытство,
Над гребнем самой высокой волны
Необычно кружат птицы.
 
 
А там, где гуляет ветер,
За собою свободу маня,
Вопросы порождают ответы,
Взирая на огромного коня.
 
 
Троянцы начали гадать,
Для чего он здесь построен,
Но чтоб ответы отыскать,
Нужно мыслям дать свободу.
 
 
Они любопытством его окружили,
И каждый предлагал свою версию:
– Спартанцы Богам его соорудили,
Чтоб избежать Аполлоновой мести…
 
 
Или дар этот для Нептуна,
Чтоб взамен он море успокоил
Чтоб волны натянул, как струны
И в гладь обратил рифовые колья,
 
 
Но и желая при всём этом,
Чтоб прогибались паруса
От крыльев могучего ветра,
Богом дарованные чудеса…
 
 
Но прозвучала и иная версия
Великого царя Приама:
– Это смягчённая агрессия
За то, что Троя не пала.
 
 
Агамемнон угомонился,
А Ахиллес насытился кровью,
И каждый, кто о мире молился,
Был услышан их шёпот боли.
 
 
Беспощадная и злая чума
Дикими псами кости глодает,
Ведь она больше, чем война,
Всех, даже бесстрашных, пугает,
 
 
И они решили вернуться домой,
А коня подарили нам,
Чтоб выразить гордой красотой
Глубокое уважение к врагам.
 
 
Конь действительно прекрасен,
Он огромен, как гора,
Казалось, он пышет своей властью,
И к нему магнитится хвала.
 
 
По решению и приказу Приама
Коня доставить внутрь Трои
Чтоб война о себе напоминала,
И что победа окрылена любовью.
 
 
Троянцы старинным способом
Подложили под коня брёвна,
Сверху верёвки набросили,
Таща трудолюбиво и упорно.
 
 
Очень медленным ходом
Передвигаясь по пескам,
Сотня истощённого народа
Идут по кровавым следам.
 
 
Небо усеяли чёрные вороны,
Которые с тяжестью летят,
Жадно кружа над просторами,
Где трупы павших солдат.
 
 
Объевшись вольной пищи,
С трудом они взлетают,
С высоты свежую жертву ищут,
И лениво смерть терзают.
 
 
Песок не всю кровь впитал,
Он потерял былой свой цвет,
И уже иную Трою озарял
Алеющей кровью рассвет.
 
 
Дорогой ступая по боли,
Прошло уже полдня
Внутрь непокорённой Трои
Народ доставил коня.
 
 
Не видя в нём волчьей пасти,
И кровавых Аидовских крыльев
Все ликовавшие счастьем
Поспешно коня окружили.
 
 
Закатили победный пир,
Доставая лучшие запасы,
Тосты криками оглушают мир,
И розы распускаются в вазах.
 
 
Крадясь на корточках
Сквозь мимолётный день,
Небо зажигает звёздочки,
А ночь сетями накинула тень
 
 
В паутину влетает моль,
И ветер плетью гоняет тучи,
Над людьми властвует алкоголь,
И ноги их уже не слушают.
 
 
Захмелевшие троянцы дремлют,
Уснула и бдительная охрана,
И, пользуясь злополучным моментом,
Спартанцы действуют по плану.
 
 
Хитрость и сила обвенчались,
И ночь поклонилась ветрам,
Спартанцы вернули корабли к причалу
И бегут к непокорённым стенам.
 
 
А изнутри огромного коня,
По команде непобедимого Ахиллеса,
Мирмидонцев поочерёдно выводя,
Чтоб тише ночи из него они слезли.
 
 
Смерть вечно жаждет мести,
А жизнь – в борьбе за мир,
Момент организовывает действие
Под музыку зловещих лир.
 
 
Одни убивают спящую охрану,
Другие ворота открывают,
Троянцев пробуждают раны
И крики, что о войне оповещают.
 
 
Спартанцы шершнями на соты
Одурманено дремлющих пчёл
Рекой бегут в открытые ворота
И беззащитные жизни отнимают мечом
 
 
Пылающие смертью факелы
В разбитые окна влетают,
И ту жизнь, что не плакала,
Адским пламенем обрывают.
 
 
Трою за ворот трепет хаос,
Панику поглощает огонь,
Юность, не узревшая старость,
Смерти разжимает ладонь.
 
 
Настали часы беспредела:
Убийство воинов и детей,
Девушек для потех и плена
Забирают с собой, как трофей.
 
 
Крики о помощи взывают,
Разбивая шёпот молитв,
Вера осколки собирает
В сосуд надежды, что не разбит.
 
 
Смерть насыщает ненасытность,
В бурлящей крови утопают крики,
Неистовость сразила хитрость
И беззащитно поглощает великих.
 
 
Среди облизывающих языков пламени
Раздаётся истерично-радостный смех —
Агамемнон, властвуя над врагами,
Будто раскалывает аппетитный орех.
 
 
– Сожгите Трою вы дотла!
Пусть её огонь пожирает,
И пламя раздуют те ветра,
Что Цербер лаем насылает!
 
 
Пусть пылают те врата,
Что когда-то были преградой
И с плеч слетевшая Троянца голова
Будет нам за упорство наградой!
 
 
В то время, пока Агамемнон ликует,
Андромаха вспомнила пророчество.
Гектор предвидел что будет
В их неразделимом одиночестве.
 
 
Он показал ей потайной выход,
Через какой можно будет сбежать
Она душой его шёпот слышит,
Ведь любви не суждено умирать.
 
 
«Возьми ты нашего сына
И всех самых родных найди!
Падёт то, что непобедимо,
Но ты родную кровь спаси!»
 
 
Затмив войны агонию,
Её души нежнейшую ручку
Обвил Гектор любовью
В облике солнечного лучика.
 
 
Бежит, держа сына за руку,
Окруженная смертью и хаосом,
Любовью победившая разлуку
Под штилем распахнутого паруса.
 
 
Языки пламени пожирают стены,
Троянцы словно в клетке птицы.
Андромаха встретила Елену
В сопровождении Париса.
 
 
Она поведала им пророчество
И про безопасное убежище,
То начало, что закончится,
И его торопить незачем…
 
 
Парис тоже про выход знал,
К какому вёл женщин и детей,
Тот путь загадкою вилял,
Воплощая реальность из идей.
 
 
Бежали они по идущему времени,
Освещая пылающим факелом путь,
Замедляя и ускоряя мгновение,
Не видя, как шаги следы на клочья рвут.
 
 
Молитвы, стоя на коленях,
Вымаливающие жизнь верой,
Взор обратили на спасение,
Приближая потайные двери.
 
 
Парис на выход указал
С речью: «Бегите! Спасайтесь скорее!»
Его дух металл раскалял,
Потому как кровь его кипела.
 
 
И он повернул бежать обратно,
Дабы спасти других Троянцев,
Но Елена бросилась в объятия:
– Прошу тебя, Парис, останься!
 
 
Пойдём с нами вместе,
Не оставляй меня одну!
Жизнь полна обманной лести,
И смерть обыграет судьбу.
 
 
Неужели весь наш путь
Изначально был напрасным,
Ведь мы познали ту глубь,
Где любовь кипит страстью!
 
 
– Пойми и ты меня, любимая,
В том поединке с Менелаем
Троя слабость мою увидела,
Как душа с поля боя бежала.
 
 
А теперь не боюсь я боли,
И не страшен мне сам страх,
Ведь я держу меч Трои
Теперь в мужественных руках.
 
 
Не простят мою трусость воины,
Если с вами сейчас убегу.
Да и сам собой буду проклятым
И жить спокойно не смогу.
 
 
Знай, любовь наша вечная!
Если смертью сомкнуться глаза,
Осветят путём млечным
Наши влюблённые души небеса
 
 
Храни на губах своих
Мой вечный поцелуй любви,
В сердце храни каждый миг,
Что освещают памяти огни!
 
 
Все, одним дыханием дыша,
Троянцы и Елена, побежали
Куда за руку Гектора душа
Любимую Андромаху сопровождала.
 
 
Война, что завязана любовью,
Объятия разрывает мгновением,
Парис бросился в пекло Трои,
Елене указав путь к спасению.
 
 
Над пустыней взвыла вьюга,
Непрерывным трауром она дует,
Влюбленные, отдаляясь друг от друга,
Оставили души в вечном поцелуе.
 
 
Парис обнажил меч Трои,
И замертво падают враги.
Он окрылён той любовью
О какой Богов искренне молил.
 
 
И, конечно, им правит злость
За смерть каждого Троянца,
И он, как дикий пес на кость,
Бросается на Спартанцев.
 
 
А в то время Ахиллес,
Не чувствуя ожогов пламени,
В едином стуке двух сердец,
Раскалывает в себе камень.
 
 
Обнажив Богом кованный меч
Он не нападает на врагов,
Чтоб вновь Аида не привлечь
И чтоб найти свою любовь.
 
 
На два разных течения
Судьба реку раскинула,
Вопреки мрачному освещению
Во тьме ищет он Брисеиду.
 
 
Со скрипом за его спиной
Обгорелые брёвна падают,
И затаившейся слезой
Лживые эмоции радуют.
 
 
Тот путь, что долго вёл,
Не смел пятиться назад,
Как вдруг сюжет расцвёл
Строками любовных баллад.
 
 
Как при первой встрече,
Эмоций противоречивых всплеск
И унынье расправило плечи,
Когда Брисеиду узрел Ахиллес.
 
 
Она смотрела на него,
Её сны покинул кошмар,
И красивой яви рывок
Любовью затмил пожар.
 
 
Бег по обугленной тропе
Не чувствует той боли,
Если бежишь ты к ней,
Кого сердце нарекло любовью.
 
 
И вот та пёстрая встреча,
Что вдохновением окрыляет,
Когда полёты уносят навечно,
Небесные она двери открывает.
 
 
В округе пышет пламя,
И хаос землю тормошит.
Но чувство даровано Богами,
И судьба жаждет жить.
 
 
Тепло пышущих эмоций
На часы растянули миг,
Под нежной улыбкой солнца
Лучик вновь с любовью проник
 
 
Словно жизни сор собрался в кучки
И вдаль унёсся ветром
В его ладонях Брисеиды ручки,
Позабыв о реальном сюжете.
 
 
Счастье на горе сладость посыпало,
И будто бы утихла буря,
И пряность их насытила
Самым сладким поцелуем.
 
 
Без этой любви с усталостью
Сердце впитывает слёзы,
И молниеносной реальностью
Разрывает вдохновлённые грёзы.
 
 
Душа душу жаждет обнять
И насладиться встречей,
Но война заставляет бежать
И вновь сутулить плечи.
 
 
Она увидела иного Ахиллеса —
Былой кровожадный воин
Идёт вслед за шёпотом сердца
И живёт единой любовью.
 
 
Они избегают встречи врагов,
Дабы не лишить их жизни,
Но в ужас поверг даже Богов
Ущерб, насыщенный капризом.
 
 
Двух летевших голубей
Парис по-иному увидел:
Будто хищной цепкостью когтей
Схвачена голубка – Брисеида.
 
 
Дабы спасти свою сестру
И вырвать из когтей тьмы,
Парис нацелил стрелу
И отпустил упругость тетивы.
 
 
Воздух режет свист
И стрела пронзает пяту,
Срывается осенний лист
И кружится на ветру.
 
 
Ахиллес наземь падает,
Смертью выкрикивая слова:
– То, что тебя возрадует,
То и есть жизни хвала!
 
 
Конец судьбы не виден,
Если всегда смотришь ввысь.
Я люблю тебя, Брисеида!
Парис, сохрани ей жизнь!
 
 
Горе улыбнулось беде
И сомкнулись веки того,
Кто нашёл себя в себе,
И чьё имя бессмертный герой.
 
 
Истерика громкого плача
Гнётом давит на сердца,
Становиться ужасно и мрачно
Там где свет надежды мерцал.
 
 
Парис понял, в чём дело
Осознал, что он натворил,
Но Ахилла могучее тело
Лежит у ног той, кого любил.
 
 
В слезах и алой крови
Тонет рыдающая Троя,
Смерть тёплой любви
Сковывает пышущая агония.
 
 
Выстрелив ещё из лука,
Чтоб от сестры врагов отвести,
Парис поднял Брисеиду на руки,
Дабы жизнь ей спасти.
 
 
Он бежит, не чувствуя ног,
Оставляя кровью следы,
Перешагивая через итог
Чьей-то короткой судьбы.
 
 
Охвачена скорбью и безутешностью,
Брисеида неумолкая рыдает;
Лик любимого, пленённый вечностью,
За дымовой далью исчезает.
 
 
Чтобы среди смерти жить
И живыми оставаться,
Парис к выходу бежит
И указывает путь Троянцам.
 
 
А к мёртвому Ахиллесу
С небес спустилась Фетида,
И там, где остывшее сердце,
Эхом кружит Брисеида.
 
 
Смерть в поисках жизни,
А жизнь в предвкушении смерти,
Былого счастья брызги
Испарило сухим ветром.
 
 
Душа сильнейшего воина
И сердцем любимого сына
Покидает тело достойно,
И её встречает Фетида.
 
 
Удушьем обвивает дым,
И два имени друг друга кличут:
– Здравствуй, мой сын,
Теперь ты в другом обличии!
 
 
Чувствуешь ли ту лёгкость,
Что жизнью неощутима?
И эта обширная тонкость
В дыхании свободы воплотима.
 
 
– Мама, прошу, верни меня обратно!
Не пойду с тобой, прости!
Оставляя следы на пути обратно,
Я должен Брисеиду спасти!
 
 
Смотри, как она рыдает,
И прислушайся ко мне:
То сердце, что остывает,
Любовью шепчет о ней.
 
 
Моя сердечная рана
Жаждет её взаимной любви,
И посмотри ты, мама,
Покуда руки мои в крови,
 
 
Скольких я беспощадно убил,
Дабы насытить жажду славы,
Скольких я к Аиду явил,
Предвкушая горечь услады!
 
 
Верни меня обратно,
Я хочу всё исправить
И те блески злата
Хочу в любовь переплавить!
 
 
– Всё тебе отдала бы, Ахилл,
Но тут я полностью бессильна!
Боюсь, не придадут мне сил
Боги, что управляют жизнью!
 
 
Когда ты был младенцем,
В тебе увидела я воина,
Нарекла тебя Ахиллесом
Дабы ты властвовал над болью.
 
 
Не быть у смерти в рабстве,
Ведь у тебя смешанная кровь
Земного Мирмидонского царства
И двух властных Богов.
 
 
Растревожив былую рану
Волнами в полное безветрие,
Открою тебе я тайну
Твоего чудесного бессмертия.
 
 
Скромность – не твоя преемница,
И лидер ликовал в тебе,
Когда ты был ещё младенец
И жил ты на земле.
 
 
Даже ночь Олимпу молилась,
Дабы зло затмить добром,
Я и во сне с тобой находилась,
Чтобы явь насытить теплом.
 
 
Шагая по небесным ступеням,
Держа тебя на руках,
Под божественное пение
Мы исчезали в облаках.
 
 
Потом длинною тропой
Несла тебя я в подземелье,
Туда, где царит покой
И смерть подобна умилению.
 
 
Там, где спящая долина
Ликовала бодростью своей,
Осуждала справедливо
И свет выводила из теней.
 
 
Там, где перевозчик Харон
Разрезает гладь Стикса,
Эхом разбрасывает стоны
Тех, кто к жизни не возвратится.
 
 
И в той самой реке
Тебя я аккуратно искупала,
Держала в одной руке,
Чтобы тебя смерть расцеловала.
 
 
Красный плащ Аида
Пропитан кровью жрецов,
Но скрывая трофеи пира,
Он благоухал ароматом цветов.
 
 
Ты погружён был в вечность
И была видима высота,
Но одним уязвимым местом
У тебя осталась пята,
 
 
За какую тебя держала,
Дабы ты не утонул,
Но тогда я и не знала,
Что Аид в неё смерть вдохнул.
 
 
В тебе дремал страх,
Бесстрашным львом ты бросался,
И во всех серьёзных боях
Всегда смерти в глаза смеялся.
 
 
Но когда высота тянет вниз,
Значит, так хитрая тьма
Предвкушает судьбы каприз,
Испивая триумф до дна.
 
 
За седой занавесью дыма
Из блеска возникают ступени,
И по ним мама с сыном
Поднимаются в успокоении.
 
 
А в то время Гекуба и Приам
У алтаря Зевса ищут спасение,
Их души кланяются Богам,
Во тьме не видя просветления.
 
 
Молятся о детях и внуках
И за те многие жизни Троянцев,
Чтоб великий город не рухнул,
Чтоб отразил врага, словно панцирь.
 
 
Но подлый удар из-за спины
В молитвенные минуты
Оборвал две звучащие струны,
Что единой песнью окутаны.
 
 
Некий Неоптолем убил Приама,
А затем и Гекубу,
Даже оскаленное пламя
От боли стиснуло зубы.
 
 
Замертво пали те,
Кого любовь держала за руки,
И счастье улыбнулось беде,
Умирая в объятиях друг друга.
 
 
Последний шёпот жизни,
Последнее на века «Люблю!».
Насытив смерть капризами,
Они любовью в вечности поют.
 
 
А в то грустью разорванное время,
Что шквалом жизни сдувает,
Ликует беспощадный Агамемнон,
Триумф победы предвкушая.
 
 
Он сражает Троянцев мечом,
Умывая землю их кровью,
И ведёт смертельный отсчёт
Слезами и Менелая любовью.
 
 
Слава, золото и победа,
Апогей парит на высоте,
Но душа рыдает трагедией,
Пребывая в забвении и пустоте.
 
 
Убийство любимой дочки
И потеря родного брата,
Все бессонные ночи
И уходы без возврата…
 
 
Стоят ли этой победы
Столь тяжкие жертвы?
Или алчности неведомы
Скромного счастья секреты?
 
 
Всё поглощает едкий дым
Пирующего смертью пламени,
И путь там для троянцев один:
Встать под Спартанским знаменем.
 
 
Но те, кто знают о другом,
О том, где выход к спасению,
Жуть и страх свои сжав кулаком,
Поторапливают мгновение.
 
 
Родные Парис и Брисеида
Выводят Троянцев за стены,
Оставляя за спиной руины,
По следам Андромахи и Елены.
 
 
Пламя, обжигая спину,
Казалось, бежит по пятам.
Ключ к загадке закрытой
Принадлежит Богам.
 
 
Смерть ликует гордо
Там, где жизнь равна нулю.
Крики умирающего города
В глаза смотрят огню…
 
 
Вот откуда-то из глубин
Вырвались пламени языки,
В комнате горевший камин
Мгновением эпоху отразил.
 
 
Найдя место уязвимое
В сердце разрасталась рана,
Так маленький Генрих Шлиман
Смотрел, как горит Илиада.
 
 
Его отец небрежно бросил
Книгу в объятие огня,
Добро насытив злостью,
Возродив лживого коня.
 
 
Малыш сидел и рыдал,
Оплакивая каждую смерть,
Горе в кулачок сжимал,
Не желая на реальность смотреть.
 
 
И вдруг чудо случилось мигом:
К его ногам вылетел листок —
Единственная страница книги,
Что пощадил огненный рывок.
 
 
На ней была прекрасная Елена,
Чью голову венчала диадема
Кровь пульсом разгонялась по венам,
Душа кружила под блаженное пение.
 
 
Шлиману обгоревшая картинка
Стала путеводной звездой,
И маленькая искринка
Огонь прокладывала тропой.
 
 
Это был знак свыше,
И он должен был сделать всё,
Найти то, что сердцем слышит
И что на пьедестале его ждёт.
 
 
На пути к ней он прошёл
Через недоверие и неудачи,
Но не опуская рук он шёл,
И каждый шанс был им схвачен.
 
 
Ещё в детстве Генрих обладал
Необыкновенными способностями —
Он ответами вопросы задавал,
Отсекая простое от сложности.
 
 
Чудом славилось его чутьё,
Он мог с лёгкостью указать,
Где золото сияет под землёй
И где именно нужно искать.
 
 
Алчность не поставила на колени
Перед собой свободу ветра,
Ведь тогда были его трофеями
Лишь золотые монеты.
 
 
Где Генрихом с мальчишками
Были отрыты вблизи развалин
И словно солнечными вспышками
Находки вновь оживали.
 
 
Так порой баловало его детство,
Он возрождал забытое прошлое,
Но неумолкающий зов сердца
Манил Шлимана к большему.
 
 
В его внутреннем кармане
Лежала обгоревшая картинка —
Страница сгоревшей Илиады
С прекраснейшей блондинкой.
 
 
Он слушал её нежный шёпот,
Смело шагая через года.
Реки там не сохнут,
Где солнце топит холода.
 
 
Пробиваясь через тугость
И оставляя за собой тропу,
Детство приветствовала юность,
Мечтой шагая через пустоту.
 
 
В очень маленьком городе,
Где жил он с семьёй,
Ощущая вкус душевного голода,
К реальности повернувшись спиной.
 
 
Был мечтой он пленный,
Той, что была в кармане,
И чтоб найти ту диадему,
Он шёл по зову Илиады.
 
 
Словно на помощь тонущей,
Он ринулся на крыльях ветра,
Чтоб найти вожделенное сокровище,
Отправился странствовать по свету
 
 
Свободой дуя из Германии,
Мечта парусу подобна,
Умчала Генриха в Голландию,
Затем в Париж и Лондон.
 
 
Будто вкушая шоколадку
Из сладко блуждающих лет,
Он сменил, как перчатки,
Несколько рабочих мест.
 
 
И будто росла из почвы
Под солнышком его зарплата,
И он из наёмного рабочего
Стал преуспевающим коммерсантом.
 
 
Куда б ни бросала его судьба
На ладонях фортуны,
Чтобы он ни предпринимал,
Никогда не рвались его струны.
 
 
На руках отсутствовали мозоли,
И усталость не выделяла пот,
Актёр бизнесменской ролью
Всё воплощал в огромный доход.
 
 
Его завистники и конкуренты
Между собой поговаривали,
Пытаясь оклеветать успеха секреты,
Что он в сговоре с Дьяволом,
 
 
И не смотрит он в поднебесье,
Что со злом заключил сделку,
Поэтому все деликатесы
Ложатся в его золотую тарелку.
 
 
Ведь он ставил те цели,
Какие никто ни мог вообразить.
Во что тогда никто не верил,
То он искренно умел любить.
 
 
Он не из тех, кто в мечтах видел муки
И кто на надежду плюёт,
Он просто протягивал руку,
И золото сыпалось в неё.
 
 
Не был низок его полёт,
Но все же мешали тучи
Он настолько вник в деловой подход,
Что ему там стало скучно.
 
 
Стрелки, пробегая кросс
Многократно, по кругу, часами,
Заставляли его задавать вопрос:
Почему жизнь сгорает днями?
 
 
Почему отстаёт её бег,
И всё вокруг меняется,
Но однообразно из века в век
Наш механизм вращается?
 
 
Шло по прежнему кругу время,
Стрелки смотрели только вперёд,
Меняя индустрию и идеи,
И тех, кто в ногу с ними идёт.
 
 
Разрывая замкнутый круг,
Жизнь расправила крылья,
Шлиман переехал в Петербург,
Ища душевную идиллию.
 
 
Года, подобно хворосту,
Пылали огненной мечтой,
Он принял Русское подданство
И обзавелся счастливой семьёй.
 
 
Любовь достигла апогея,
Расправив их незримые крылья,
Он смотрел с детским умилением,
На ту, что музой сошла с картины.
 
 
Летело быстро время,
На крыльях любви порхало,
И судьба, рисуя мелом,
Будто отдаляясь от дали.
 
 
Всё то, чего он желал,
Всё было объято любовью,
Но ни на день он не забывал
О своей мечте, о Трое.
 
 
Всё было очень прекрасно,
Но вдруг любовь дала трещину,
Ведь во лжи уже напрасно
Искать то, что было обещано.
 
 
На осколки сердце разбилось,
Будто камень влетел в окно,
Море под волною накрыло,
И любовная лодка спустилась на дно.
 
 
Те слёзы из заплаканных глаз
Уже иные выражали взгляды,
Катерина не желала в сотый раз
Выслушивать стихи из «Илиады».
 
 
Ей совсем было ненужно
Изучать Древнегреческие корни
И внимать рассуждениям мужа
Об античной истории.
 
 
Любовь несла их на руках
И объятиями встречало счастье,
Но, как в кошмарных снах,
Жизнь оскалилась волчьей пастью.
 
 
Они обещали друг другу
Всегда идти одной тропой,
Но Екатерина разжала руку
И не пошла за Генриха мечтой.
 
 
А он не сдержал своё слово,
Что будет всегда рядом,
И то, что было для них опорой,
Сгорело от грозового разряда.
 
 
Судьба, смирившись, пожала плечами,
Любви не сжать двух рук,
Близок итог был от начала,
И Шлиман покинул Петербург.
 
 
Оставив хорошее содержание,
Бывшей уже жене и детям,
Не услышав на прощание
Всех вопросов ответы.
 
 
Лишь тот умеет правильно жить,
Кто не идёт у судьбы на поводу
И делает всё, чтобы осуществить
Свою самую главную мечту.
 
 
Шлиман в Грецию уехал,
В путь врата отворил,
Сложности колются, как орехи,
И он фортуну не упустил.
 
 
По великим следам ступать
В надежде, что на родине Гомера
Обнаружит подсказку, где искать
Трою и ту самую диадему.
 
 
Ведь не суждено быть в земле тому,
Что является от счастья ключом,
Что венчало Божественную красоту,
Её манящим зовом он окрылён.
 
 
Под тёплым солнечным бризом,
Вдохнув ароматы цветущего сада,
Шлиман услаждал свой каприз,
Гуляя по древнему граду Эллады.
 
 
И вдруг почувствовал чей-то взгляд
Средь людской кишащей суеты,
Собой он был не в силах совладать,
Увидев девушку неземной красоты.
 
 
Будто раб отрёкся от повелителя
И почувствовал вкус пряной воли,
Она подобна скульптуре Праксителя,
Душа вновь вдохнула любовью.
 
 
Он был поражён идеальному сходству
И едва не вскрикнул от изумления,
Поклоняясь её превосходству,
Имя той самой Троянской Елены.
 
 
Прошло столько много эпох
С тех пор, как ножки ступали
Той, чьей красе завидовали Боги,
Из-за кого смертные умирали.
 
 
И вновь небо смиловалось,
Подарив земле подобие Афродиты,
Либо это Елена возвратилась,
Чтоб вновь стать надежды нитью.
 
 
Ступая по осколкам сердец,
Загадкою держит она путь.
Скроет ли её облик мрачный лес?
Или полюбит она кого-нибудь?
 
 
Генрих не в силах был удержать
Стоявшей души на коленях,
Что в страхе надежду не оправдать,
Неутихающий зов: «Елена!»
 
 
Казалось, что эхо небеса задело
И гладь вот-вот могла прорваться,
Но девушка удивлённо смотрела
На причудливого иностранца.
 
 
Жизнь стала неизвестной игрой,
Судьба не полностью ладонь разжала,
Девушка покачала головой,
Улыбнулась и в спешке убежала.
 
 
Из-за занавеси тайны
Падал батистовый платок,
И его блаженное благоухание
Навеял тёплый ветерок.
 
 
Сражённый Генрих его поднял,
К губам с нежностью приложил
И глубиной чувства прошептал:
«Боже, как я раньше без неё жил?»
 
 
Девушка скрылась в толпе людей,
Оставив за собой нить надежды,
Шлиман побежал бы за ней
Но, окаменев, был любовью повержен.
 
 
Его душу омывала росса,
Солнышка тепло в ней сохраняя,
Вскрикнув, поднял руки к небесам:
«О Боже, благодарю тебя я!
 
 
Там где недавно было пусто,
И сердце билось старой болью,
Она озарила мои чувства
Гораздо больше чем любовью!»
 
 
Солнце не скрыть за тенью
И ветру свечи не задуть,
Шагами не ощущая эту землю
И вопреки всему окрылёно идут.
 
 
К той вспыхнувшей любви
Не спугнул бы кровавый маршрут,
И где освещают мечту огни,
Там любовь и счастье ждут.
 
 
На светлом пути звёзды меркли,
Но Генрих девушку отыскал
С помощью пастыря местной церкви
И аромата её платка.
 
 
Постучал в её дома дверь,
Она с осторожностью открыла,
В душе Генриха весенняя капель
Волнением вьюжным завыла.
 
 
– Я пришёл сказать тебе спасибо
За то, что блеск твоей красоты
Не оставил меня незримым,
И что не смотришь ты с высоты.
 
 
Хотя мне не страшно ослепнуть
Ведь вряд ли мне взор откроет занавесь,
Чтобы я мог вновь сгореть до пепла
От красоты, какой сейчас кланяюсь.
 
 
Не суждено простым смертным
Судить о божественном превосходстве,
И лишь только тёплому ветру
Позволено до тебя дотронуться.
 
 
Воплотилась ли ты из морской пены,
Как сама богиня Афродита?
Или твою голову венчала диадема
Из кладбища сердец разбитых?
 
 
Чувства переполняют края
Твоей внешностью я покорён,
И радостью малого дитя
К небу взлетает эхо: «Влюблён!»
 
 
Из глаз девушки потекли слёзы,
Отразив исток неведанного счастья
Улыбка распустилась розой,
Их взгляды утопали в любовной власти.
 
 
Будто родниковая вода в графине,
Распустились в вазе фиалки,
Красоту неземную звали София,
Она урождённая Гречанка.
 
 
Любила так же «Илиаду» Гомера,
Хорошо знала земель своих историю
Он предложил ей выйти замуж непременно
И отправиться с ним на поиски Трои.
 
 
София бросилась в его объятия,
Не могли судьбе они перечить:
Надела самое красивое платье,
Женившись, уехали в счастливую вечность
 
 
Теперь седьмое небо – их дом,
Маршрут – попутный ветер,
Не пугает солнышко гром
И не страшны тропы-петли.
 
 
Ночь не скалится звёздной пастью
Их не душит неизвестностью змея,
А в головокружительном счастье
Незаметно крутиться земля.
 
 
Генрих тогда был единственным,
Кто загадочную Трою искал,
«Илиада» для него была истиной,
И Гомер его строками направлял.
 
 
Отрекшись от науки,
Что глаза застилала пылью,
Шлимана вели за руку
Вера и высшие силы.
 
 
Идти всегда на призывающий голос
И интуиции верить привык,
А строки – это точнейший компас,
И они указали на холм Гиссарлык.
 
 
Под ритм единого пульса,
В объятиях со взаимной любовью,
Они отправились в Турцию,
Где когда-то была великая Троя.
 
 
Там труд затребовал уйму усилий,
Утопая в спешке бегущих дней,
Генрих с возлюбленной Софией
Наняли очень много людей.
 
 
Подкидывая лучи в топку
Под испепеляющим солнцем
Через три года раскопок
Шлиман смог до мечты дотронуться.
 
 
Надежда единственного волоска
Сплела косу призывающих дорог,
Слои дремлющего песка
Открывали занавесь эпох.
 
 
Там, где земля окропилась кровью
И было охвачено огнём,
Теперь песок скрипит болью,
Пронзая души остриём.
 
 
Там, где высокие чувства
Сражались с упрямой злостью,
Теперь всё окутано грустью,
О которой поведали кости.
 
 
Но любовь и страсти кипят,
Накаляя мёртвые песчинки,
И по ним ступают вспять
Шаги, возрождающие искринки.
 
 
Сколько загубленных жизней,
Чью плоть болью терзали,
Пожирающие огни их грызли
И судьбы на осколки разбивали.
 
 
Пролитая кровь стала тушью
С отблеском золотого клада,
Она аккуратно сложила души
В вечные строки Илиады.
 
 
Жаром объята пустыня,
Солнце раскаляет песок;
Золотые волнистые линии
Искусно перекатывает ветерок.
 
 
Это родина миражей
И затерявшегося эха,
Но вот оазисом зацвёл сюжет,
И вскрикнул восторг успеха.
 
 
Ветерок покачивал палатку
И вскользь гладил её,
А в ней золото в беспорядке
Блестело алчным огнём.
 
 
Генрих нервно его разбрасывал,
Не церемонясь с ценными артефактами;
Ему Гомер «Илиадой» путь указывал,
И мрак сомнения освещал факелами.
 
 
Софию, что его сопровождала,
Такая волна эмоций смутила.
Наблюдая, ту грань она искала,
Что на надежду и гнев его разделила.
 
 
Он среди сотни своих находок
Мистическую драгоценность искал, —
Не трофей и не самородок —
О какой Гомер в Илиаде слагал.
 
 
И вот его лицо озарила
Долгожданной победы улыбка:
Явь мечту ему подарила,
Он не мог сдержать радость крика.
 
 
Среди золота великой Трои
Нашёл он сказочную диадему,
Что, согласно легенде, или истории,
Венчала голову самой Елены.
 
 
И вот, мечте целуя ручки,
Стойкостью крепкого духа
Усилие археолога-самоучки
Увенчались триумфом.
 
 
Подвески, браслеты и диадему
Он в предвкушении надел на Софию,
И тут же узрел он ту Елену,
Что Богами была подарена миру.
 
 
Будто облик сошёл с картинки,
Что призывала его всю жизнь,
На глазах выступили слезинки,
И их явью вытирали миражи.
 
 
Положив ладонь на сердце,
Чувствуя тепло обгорелой страницы,
В душе зазвучала песня
Неведанной людьми птицы.
 
 
Сделав несколько снимков,
Дабы запечатлеть мгновение,
Когда собралась по крупинкам
Воплотившаяся мечта в нетерпении.
 
 
В золотом беспорядке
Девушка кокетливо позировала,
Затем вышли они из палатки,
Где солнышко светило игриво.
 
 
Но как только диадемы
Пышущего солнца лучи коснулись,
Она вспыхнула мгновенно,
Мистическим пламенем обернулась
 
 
Шлиман вдруг растерялся,
Его будто что-то остановило,
Душой спасать её он рвался,
Но тело замертво застыло.
 
 
София чудом успела скинуть
Загадкой пылающую диадему,
Пламя в отсутствии дыма
Горело в ярких оттенках.
 
 
Былые все фантазии
Затмили реальные факты,
Диадема в некоем экстазе
Проявила свой характер.
 
 
Шлиман не на шутку испугался,
Восприняв как дурное предсказание,
И ни на минуту не сомневался,
Что произошедшее не случайно.
 
 
Излишки не нужны для идиллий,
И гордостью глупо гордиться,
Археолог с напуганной Софией
Решили сворачивать экспедицию.
 
 
Тем более, они уже нашли
То, что так усердно искали,
К чему с надеждой и верою шли,
По строкам «Илиады» ступая.
 
 
Будто на дно уходят лодки,
Отсутствуют трубки и маски,
Но там, где велись раскопки,
Оставаться было очень опасно.
 
 
С османской империей чтоб не делиться
Найденными в земле сокровищами,
Нужно было лететь птицами,
Ища под солнышком тёплым помощи.
 
 
Археологи тайно вывозят клад
В призывающую их Грецию,
Но птицам свободой не порхать
Там, где солнцу негде согреться.
 
 
Каким-то образом Турки узнали
О великих находках экспедиции
И, морские просторы разрезая,
В погоню бросились, как львицы.
 
 
Генрих увидел на рассвете,
Что их преследовал корабль,
И как предательский ветер
Помогал турецкой охране.
 
 
Вскоре яхта будет окружена
И клад придётся отдать султану.
Значит, прощай, слава и мечта!
Боль терзает сердца рану
 
 
Шлиман падает на колени,
И нервно трясётся его рука,
Когда он достаёт диадему
Из потайного сундука.
 
 
Чтоб ещё раз полюбоваться,
Как она прекрасна при свете,
Но чуду суждено сбываться,
Когда вопрос таит ответы.
 
 
Небеса будто зашевелились,
И ветер с морем начал бороться,
Облака по волшебству расплылись,
Пробудив жаркий луч солнца.
 
 
Диадема его собой отразила
И прожгла лежащий кабель,
В мгновение Генриха осенило,
Её он направил на Турецкий корабль.
 
 
Солнце в кулак собрало смелость
И занавесь небес прожгло,
Судно тут же загорелось
И, полыхая, ко дну пошло.
 
 
Ускользнув от погони тенью,
Вопросы сжали петлю ещё туже:
Что было прекрасным украшением
И почему оно стало оружием?
 
 
Это его не могло не встревожить,
Её положил он обратно в сундук,
От страха мурашки бежал по коже,
Не ощущая ожогов рук.
 
 
Генрих крепко обнял Софию,
Успокоив её удивлённый стресс:
– Найдём мы место в этом мире
Для наших влюблённых сердец!
 
 
Найдём загадочные ответы,
Что удушают мистическим змеем,
И с первым же рассветом
Отдадим сокровище музею.
 
 
София с доверием смотрела
В опустошённые глаза Генриха,
А в них Троянское пламя горело,
Что исчезало далёким берегом.
 
 
Идя по зову «Илиады»,
Слушая призывающее сердце,
Будто с течением водопада,
Влюблённые прибыли в Грецию.
 
 
Шлиман приложил все усилия,
Чтоб узнать историю диадемы,
И как обуздать её тёмную силу:
Он вновь обратился к строкам Гомера.
 
 
Дабы обрести ответ,
В каком вопросы тонут,
Ища в мраке просвет,
Как диадема попала в Трою.
 
 
Но строки давали лишь подробности,
Очертания её превосходства,
Ответы вновь заполнялись вопросами
В затерянных красотах господства.
 
 
В поисках не нарисованной картины
Напрасно страницы листались,
И наука, и поэзия были бессильны,
Ответы безмолвно пустовали.
 
 
Цена любопытности – гроши,
Но её искажает нехватка отваги,
И тогда Генрих твёрдо решил
Довериться тёмной магии.
 
 
Он отвёз мистическую диадему
К великому провидцу,
Которому запертые двери
Могут в прошлое отвориться.
 
 
Шлиман положил перед старцем
Шкатулку с загадочным сокровищем,
Из которого иногда вырывается
Страшное, неведанное чудовище.
 
 
Старик закрыл её правой рукой
И зашептал некое заклинание,
Его взгляд полупустой
Утопал, теряя сознание.
 
 
Что-то иное в него вторглось,
И вместе с белым дымом
Комнату наполнил мрачный голос,
Пробуждая тысячелетние глубины:
 
 
«Давным-давно в большой город,
На другом берегу моря,
Истязавший жуткий голод
Гремел истеричным смехом горя.
 
 
Пришли измученные путники
В изношенных одеждах,
Будто два надломленных прутика,
В глазах с пылающей надеждой.
 
 
Те девушка и юноша
С трудом держались на ногах
Едва жизнью ликующей
От смерти в нескольких шагах.
 
 
Кожа обтягивала кости
И жизнь обгладывала судьбу,
Путники жадно набросились
На предложенную еду.
 
 
Будто звёзды с небес осыпались
И тяжесть с плеч смахнули,
Гости вдоволь насытились
И немного отдохнули.
 
 
Тени мрачных зрителей
Рассеялись вместе с былым голодом,
Юноша просил правителя
Позволить остаться им в городе.
 
 
Чужеземцы далеко не богаты,
Но чудо обычно озаряет бедных,
И они в качестве платы
Предложили золотую диадему.
 
 
Властитель взял украшение,
Чтобы рассмотреть его на свету,
Но солнечный луч в отражении
Ослепили царя и его жену.
 
 
Будто небо к земле прислонилось
И гневом оскалились Боги,
А диадема так раскалилась,
Что оставила на руках ожоги.
 
 
Раздались крики младенцев,
И тишина была хаосом порвана,
Царь приказал изгнать чужеземцев
Из Троянского города.
 
 
Сокровище надёжно спрятали
В скрытой от всех сокровищнице,
И многие века утаивали
В красоте дремлющее чудовище.
 
 
В следующий раз диадема
Узрела солнце с любовью,
Когда Парис к ногам Елены
Возложил всё золото Трои…»
 
 
В комнате дым клубился,
Из других эпох выманенный,
Мрачные слова провидица
Поразили любопытство Шлимана.
 
 
Ведь то, что сказал старец,
Генрих видел своими глазами,
Как солнечные лучи вгрызались
В мир пылающими зубами.
 
 
Оракул был всё ещё в трансе,
А учёный жаждал объяснения,
Чтоб старик продолжал углубляться
К истоку её изготовления.
 
 
Комнату окутал едкий дым,
Пропитанный жутью и страхом,
Будто у луны родился сын
И волчьим воем плакал.
 
 
Словно всё горе и муки
Одним мгновением восстали
У старика затряслись руки,
Будто кнутом по ним хлыстали.
 
 
Обряд, погружающий в прошлое,
Не все двери открывает,
Невиданной силою в сторону брошенный
Прорицатель загадочно умирает.
 
 
Всевидящие очи навеки закрыл
И ужас увиденного унёс с собой,
Испуганный Генрих диадему схватил
И в спешке удалился домой.
 
 
Пророчество разрушения и краха,
Тайна, что спала веками,
Но любопытство сильнее страха,
А ответы заперты ключами.
 
 
Вряд ли кто-то ещё поверит,
Что в сокровище заточен Демон
И всё же Генрих решил проверить
Насколько опасна диадема.
 
 
Едва от страха избавился,
Ведь смелым всё по зубам,
Он её взял и отправился
К крестным холмам.
 
 
Дабы характер понять
И раскрыть страшный секрет,
Вот уже третий день подряд
Проводил собственный эксперимент.
 
 
Ещё до рассвета он клал диадему
На самый высокий камень в округе
И ждал, когда сквозь небесные стены
Солнышко спустит лучи в её руки.
 
 
Эксперимент казался опасным,
Страх с развлечением сражался,
Предыдущие дни были пасмурными,
И Шлиман от опыта отказался.
 
 
Погода настроением портилась,
И солнце за тучами было незримо,
Как вдруг внезапно распогодилось
И жара стала невыносимой.
 
 
Будто тишина поглотила шторм
Вопреки порывам ветра,
Шлиман поднялся на холм,
Но не прошёл и десятка метров,
 
 
Как от драгоценности к небесам
Взметнулся луч до самого солнца,
Генрих вновь не поверил глазам,
Словно видению сквозь бессонницу.
 
 
Потрясённый таким результатом
Шлиман поспешно вернулся в Афины
И диадему тщательно спрятал,
От алчных глаз властью одержимых.
 
 
Да, был он немного авантюристом,
Хотя идеи его были стоящими,
Но никак не грабителем и убийцей,
А скорее пленником сокровища.
 
 
Мечтал, чтобы весь мир признал
Его заслуги перед наукой,
Но вынужденно артефакт скрывал,
К какому всю жизнь тянулись руки.
 
 
Главное доказательство – диадема, —
Что он нашёл великую Трою,
Однако словам никто не верил,
А письмам и газетам тем более.
 
 
Остальные найденные сокровище
В его правоте не убеждали,
И, словно зубом ноющим,
Болью душу поражало.
 
 
Та пресса, что ещё вчера
Прославляла великого Шлимана,
Сегодня готова оставлять
Без всякой надежды и стимула.
 
 
Его называли авантюристом,
И чаши весов качались,
Все, начиная от журналистов,
В нём разочаровались.
 
 
Чёрная зависть пожирала сообщество:
Не может быть, чтобы самоучку
Зов собственного пророчества
К открытию тайны привёл за ручку!
 
 
Гаммой фортуна легла на полотно,
Желая в лучах софитов сиять,
И с лёгкостью открыл он то,
О чём не осмеливались рассуждать.
 
 
Абсолютно никто ему не верил,
Кроме Софии, она ведь всё знала.
Остальные сходились во мнении
О подделке бесценных оригиналов.
 
 
Как бы судьба не кусалась
И как глубоко зубы ни впивала,
Жизнь всё-таки продолжалась,
И влюблённые не унывали.
 
 
В Греции Шлиман построил дворец —
Точную копию дворца Приама.
Слышал единый стук двух сердец,
Любимая всегда была рядом.
 
 
Словно соколом к небу взлетая,
Не обращая на высь внимания,
Для полного счастья ему не хватало
Всеобщего признания.
 
 
Генрих привык побеждать
И в идеях искал он помощи,
Как вдруг решил продать,
Или подарить, всё сокровище,
 
 
И даже ту самую диадему,
Что мистикой освящала историю,
Готов был отдать любому музею,
Но с исполнением одного условия:
 
 
Чтоб коллекция во всём величии
Была отдельно выставлена
И, как подаренная им лично,
Была названа его именем.
 
 
Но отказы шли со всех сторон,
Считали, это очередная афера,
Никто не слышал души его стон,
Наука смеётся над сказкой Гомера.
 
 
Вновь говорили, что это бред,
Что его гипотеза на смех курам,
Пока на пороге не появился эксперт
По древнейшей истории из Лувра.
 
 
Беседа длилась часами,
Француженка была поражена,
Как легенды заговорили словами
О том, как Троя была сожжена.
 
 
Генрих привёл её в тайную комнату
Где хранился клад Приама,
Будто жизнь дали мёртвому городу
И он чудом ожил заново.
 
 
У изумлённой мадам Флирмон
При виде реликвий разбегались глаза,
И в тугой петле времён
Она едва ли могла дышать.
 
 
Сколько древности затаилось!
Здесь восторг достиг апогея,
Никогда столько видеть не приходилось
Даже эксперту мирового музея.
 
 
Шлиман протянул Флирмон диадему,
Освещённую тускло свечами,
Утопая в полумрачной тени,
Восторг с любопытством обвенчало.
 
 
Флирмон хотела рассмотреть
То, что тьмой зажато в кулак,
И, чтобы жаждущее узреть,
Предложила рассеять полумрак.
 
 
Направившись с диадемой к окну,
Чтоб открыть задёрнутые шторы,
Но будто оборвал струну
Звучавшей лиры ворон.
 
 
Генрих сокровище отобрал,
Чтоб не коснулось его солнце,
С опасением не совладал,
Что иглами ужаса колется.
 
 
Не дав хорошо рассмотреть
Золото при солнечном свете,
Фактам пришлось фиаско терпеть,
Догадками обвивая ответы.
 
 
В предотвращении риска
Мечта затянулась тугим узлом,
Флирмон назвала его авантюристом
И в спешке покинула его дом.
 
 
Глаза слезами налиты,
И Генрих вновь в поисках ответа,
Изучая манускрипты,
Часами сидел в кабинете.
 
 
Будто судьба нож точит
И жизнь надвое расколота,
Не понимает, что от него хочет
Смертоносное золото.
 
 
Как долго этот крест нести,
Сколько от бессилия падать,
И почему не даёт обрести
Судьба долгожданную славу?
 
 
София не выдержала напряжения,
Давно царящего в доме.
Года сократились до мгновения,
И вечность сжалась комом.
 
 
Переступив через собственный страх,
Как по смертям ступают палачи,
Решившись на отчаянный шаг,
Она выкрала от тайника ключи.
 
 
Крадущейся поступью,
Словно шёпот в огненном аду,
Унесла диадему к родственникам
И закопала её в саду.
 
 
Но София и не подозревала,
Так просто от клада не избавиться,
Ведь диадема дважды познала
Тот свет, какой ей нравится.
 
 
Но Шлиман обнаружил пропажу,
София сразу же призналась,
Что она устроила кражу,
Но её нахождение указать отказалась.
 
 
Генрих сначала расстроился
И возмутился с огорчением,
Но на удивление потом успокоился,
Даже вздохнул с облегчением.
 
 
Преобразился удушающий змей
В просьбу, объятую любовью,
Отдать, если какой-то музей
Согласиться принять золото Трои.
 
 
Жизнь вздохнула по-иному,
И судьба приоткрыла двери,
Солнышко вопреки грому
Улыбнулось насмешкам и недоверию.
 
 
Любовь нежно пробудила
Крепко дремлющую страсть,
Влюблённые Генрих и София
Вновь вкусили былую сласть.
 
 
Озаряя светлой надеждой
Полосу наитемнейшей масти,
Крепчает семейный стержень,
Но жизнь всё же времени подвластна.
 
 
И чуть ли не спотыкаясь
О мимолётные дни и часы,
Месяца неделями отражались
В острие финальной косы.
 
 
Не найдя главного ответа,
На какой потрачены жизни годы,
За несколько лет до смерти,
Генрих провёл переговоры.
 
 
Связался с Берлинским музеем,
Чтобы прославить родную нацию.
Германия походила на империю
Ей нужны ценности древней цивилизации.
 
 
Петлю мистически загадочного плена
Не смог ослабить везунчик Шлиман,
Оставив завещание, золото и диадему,
Отдав надежду и веру Берлину.
 
 
Жизнь Генриха ступала на грабли,
Но не позволяла себе сутулиться.
Он скоропостижно скончался в Неаполе,
Потеряв сознание, гуляя по улице.
 
 
Не ощущая земли под ногами,
Сердце влюблённой Софии
Омылось кровью и слезами,
Похоронив любимого в Афинах.
 
 
Сквозь вечное расстояние
Растопила в душе своей стужу,
Выполнив клятвенное обещание,
Данное при жизни мужу.
 
 
Сокровище, отправляясь в Берлин,
Покидало Элладу глубокой ночью,
Чтобы не пробудить из глубин
Дремлющие во тьме мощи.
 
 
Лучи месяца-обманщика
Злом небыли пробудимы,
Золото в заколоченных ящиках —
И это были условия Шлимана.
 
 
По прибытии в Берлин тенью
Сокровища сразу же направились
В огромное хранилище музея,
Где от солнца защищала занавесь.
 
 
Но даже скрытая от дневного света
Диадема не принесла процветания,
И её славой не была согрета
Наивная и молодая Германия.
 
 
Не замедляя бешеного темпа,
Мимолётно бежали года,
Неуклюже и так нелепо,
Как не бегали ещё никогда.
 
 
И как вдруг отголоски Трои
Вырвались сквозь далёкие эпохи,
И брызги живой ещё крови
Волнами топили последние вздохи.
 
 
Хаос приобрёл иное лицо
И его сила – индустрия,
Смерть забирала бойцов
С земли разорванной взрывами.
 
 
Ведь не всё то сладко дремлет,
Что явью рисует кошмарные сны,
Проявилась смертельная мощь диадемы
В годы Второй мировой войны.
 
 
Сокровище было защищено
От проникновения дневного света,
И пробраться к нему не суждено
До долгожданного момента.
 
 
Диадема не проявляла злобную силу,
Не предвещалось ей нового приключения,
Но война внесла свои коррективы,
И вновь вечность промелькнула мгновением.
 
 
Во время кровопролитной войны
Засекречено золото великой Трои,
Не в качестве ювелирной красоты,
А как артефакт древнейшей истории.
 
 
Для Германии было очень важным
Сохранить Шлимана подарки,
Немцы спрятали в зенитной башне
Сокровище у Берлинского зоопарка.
 
 
Во время очередных бомбёжек
Все здания были вокруг разрушены,
Будто иглами нашпигованный ёжик
Подан ненасытной войне на ужин.
 
 
Её гнев разрушал всё повсюду
И она с земли небрезгливо ела,
Лишь та башня каким-то чудом
Оставалась невредимой и целой.
 
 
Перед падением Берлина
Дух Гитлера прогорел порохом
И указал, что необходимо
Эвакуировать Троянское золото,
 
 
В западную Германию,
Подальше от советских войск,
Иначе среди разваленных зданий
Оно растопится как воск.
 
 
Директор Берлинского музея
Древнейшей и древней истории
Смотрел, как на умиление,
Вглубь дремлющей Трои.
 
 
Сердце билось в такт,
Разрываясь в груди гранатой,
Вильгельм Унферцагт
Начал упаковывать экспонаты.
 
 
Он, будто под гнётом, сутулится,
Казалось, вокруг сгущается воздух,
А на стене тенью рисуется
Сюжет из древней эпохи.
 
 
Ассистентка описывала артефакты,
А Вильгельм украдкой любовался
Как на лире играла муза Эрато,
И вдохновением портрет возрождался.
 
 
Девушка склонила голову,
В руках золотую держа диадему.
Будто в муках неведанного голода
Сокровище сдавливали серые стены.
 
 
Необычно переливающийся узор
Из сна в явь хотел что-то вынести.
Наверняка, свадебный головной убор,
Символ чистоты и невинности.
 
 
Будто ветра порыв шепнул
И побудил открыть яркость взору,
Вильгельм, спеша, подошёл к окну,
Чтоб отодвинуть преградную штору.
 
 
Луч солнца проник в помещение
И в тот же миг девушка вскрикнула,
Остолбенев от боли и удивления,
Она диадему от себя откинула.
 
 
Вильгельм с ужасом смотрел
На обожженные руки немки,
Её милый лик заметно бледнел,
По щекам слёз бежали реки.
 
 
Будто над волей весеннего поля
Хаос пронесся безжалостным вихрем
Вильгельм, как мог, девушку успокоил,
И, наконец, плач и стоны утихли.
 
 
Словно огнедышащий ящер
Докрасна, раскалил диадему,
Вильгельм спрятал её в чёрный ящик
И решил исследовать непременно.
 
 
Обратился в институт Аненербе,
Созданный специально Гитлером;
Центр изучал наследие предков,
В раскрытии мистики был лидером.
 
 
Ища чёрную крупинку в саже,
Нашли один ответ в лаборатории:
Диадема на тысячу лет старше
Гомером описанной истории.
 
 
Ученые не могли и мечтать
О такой величайшей находке,
И не суждено в земле лежать
Легенде с величавой походкой.
 
 
В неоживлённом предмете
Чья-то жизнь закована,
И в ожидании момента
Ей не нужно иного повода,
 
 
Только в ладони упавших лучей
Ложиться зеркальным излучением,
Источать свет тысячи свечей
И вопросы задавать с изумлением.
 
 
Вильгельм не находил себе места
В желании раскрыть тайну ответа
На вопрос, для какой невесты
Диадема из солнечного света.
 
 
Занавесь уплывающих туч
Затмевало вечерним плащом,
И каждый солнечный луч
Был сломлен ночным щитом.
 
 
Мысли и безумная усталость
Погружали Вильгельма в сон,
Грёзные врата открывались,
А за ними воссиял трон,
 
 
На нём сидевший облик
Без лица и отброшенной тени,
Он молвил голосом загробным
О тайне древней диадемы.
 
 
Как только глас тот зазвучал,
Мгновением померкло всё вокруг,
И жар раскалённого луча
Следом ломали сотни вьюг.
 
 
Наблюдая, как солнце может плакать
Там, где мёртвые лучи его раскинуты,
Вильгельму приснился тот оракул,
Что не досказал видение Шлиману.
 
 
Он заглядывал в сверкающий шар,
Открывая в прошлое двери,
И будто миллионы кар
Пробуждали дремлющего зверя.
 
 
От неведомого взрыва
На осколки разлетелись зеркала,
Облик оракула стал незримым
Но речь возрождали его слова:
 
 
«В очень далёкие временна,
В глубине былой эпохи,
Когда вера была одна,
Но каждый молился своему Богу,
 
 
Когда Египтом правил фараон,
Царь песков и Нила,
Кто звался Великий Эхнатон,
И его стальная сила.
 
 
Он был властью во власти
И своеволия не скрывал он гордо,
Эпоха его царствования
Была религиозной реформой.
 
 
Она потрясала все устои
Древнеегипетской культуры,
Один в поле – великий воин,
Коль власть и дерзость в его натуре.
 
 
Эхнатон призвал всех к единой вере,
Чтоб не было воин из-за разных религий,
За его словом следовало дело,
И приказы дней исполнялись в миги.
 
 
Он выступил против жречества
И культа самого Амона-ра,
Пытался прельстить он вечностью
Другого Божества.
 
 
Его выдвигал он в противовес
Фиванскому Богу Амону,
Пытаясь пробудить интерес
К солнечному диску Атону.
 
 
И так Эхнатон в честь него
В Фивах построил огромный храм,
Такой архитектурный декор
Ещё никто не воздвигал Богам.
 
 
Атон на стенах изображался,
У храма того не было крыши,
Чтоб каждый, кто к нему обращался
Лицезрел, как солнцем он светит свыше.
 
 
Божество без близости и дали,
С властью, но без трона,
И все верующие уповали
На его освещающую икону.
 
 
В определённый день проводился обряд,
Что требовал жертвоприношения,
Богу подносили маат
И кричат его имя проникновенно.
 
 
Поклонялись бликам золотым
И были верны, как родному отцу,
А сожженной жертвы дым
Был жестокой данью Богу-творцу.
 
 
Но в очередное полнолуние,
Когда Божество поглощала ночь,
Эхнатон решил пойти на безумие
И принести в жертву родную дочь.
 
 
Хотел её Богу в жёны отдать,
И таким безумным путём
Кулак решимости того не разжать,
Кто жизнь в руки смерти отдаёт.
 
 
Судьба надвое расколота,
Ведь люди это не приемлют,
Но солнца свет, переплавленный в золото,
Уже превратился в диадему.
 
 
Величайшие и тайные кузнецы,
Что взяли с небес огненные лучи,
Сковали из переплетённой косы
К великой загадке ключи.
 
 
Эхнатон приказал надеть диадему
На голову целомудренной дочери,
И, пока солнце дремлет,
Ей колыбельную тьма пела ночью.
 
 
Подготовив невесту к обряду,
На жертвенник её положили,
Никого ни оставив рядом,
И двери в храм прочно закрыли.
 
 
Эхнатон был в предвкушении
Того, что скоро произойдёт:
С первым солнечным освещением
Бог Атон с небес за ней сойдёт,
 
 
Лучи непорочную невесту
Искромётным мгновением испепелят,
Душа предстанет в поднебесье
И вторым солнышком будет сиять.
 
 
Закрыв глаза на жестокость,
Эхнатон уверовал в иное,
Видя в грани прозрачную тонкость,
Где всё оживает, ранее живое.
 
 
Но не суждено было осуществиться
Безумному свадебному обряду,
В храм влетел окрылённой птицей
Тот, кто всегда был с нею рядом.
 
 
К невесте мистически явился
Безумно любящий её юноша,
И ещё сильнее он влюбился
В ту, ради кого готов отдать душу.
 
 
Успокоив от ужасной истерики,
Плечом впитав все слёзы,
Два невольно разделённых берега
Вновь расцвели единой розой.
 
 
Ярко-огненный закат заалел
В очертании небесного эскиза,
Юноша с любовью птицей взлетел
И полёт этот не был низок.
 
 
Перелетев через стены храма,
Вновь обратились в тех, кем были,
И незримо исчезали
Любовью дарованные крылья.
 
 
Обманув царя Эхнатона,
Отреклась от него дочь,
И, прервав обряд Атона,
Обрекла себя на вечную ночь.
 
 
В невидимую за тьмой дорогу
Отправились, взяв с собой диадему,
Месть обманутого Бога
В смертоносном солнечном плене.
 
 
Прошло несколько дней
С тех пор как влюблённые беглецы,
Среди спрятанных теней,
Скрывались от солнечной пыльцы.
 
 
И наконец, прибыли в большой город
На другом берегу моря,
Истязавший их жуткий голод
Раздавался желчным смехом горя.
 
 
Пришли измученные путники
В изношенных одеждах,
Будто два надломленных прутика,
В глазах с пылающей надеждой.
 
 
Те девушка и юноша
С трудом держались на ногах
Едва жизнью ликующей
От смерти в нескольких шагах.
 
 
Кожа обтягивала кости
И жизнь обгладывала судьбу,
Путники жадно набросились
На предложенную еду.
 
 
Будто звёзды с небес осыпались
И тяжесть с плеч смахнули,
Гости вдоволь насытились
И немного отдохнули.
 
 
Тени мрачных зрителей
Рассеялись вместе с былым голодом,
Юноша просил правителя
Позволить остаться им в городе.
 
 
Чужеземцы далеко не богаты,
Но чудо обычно озаряет бедных,
И они в качестве платы
Предложили золотую диадему.
 
 
Властитель взял украшение,
Чтобы рассмотреть его на свету,
Но солнечный луч в отражении
Ослепили царя и его жену.
 
 
Будто небо к земле прислонилось
И гневом оскалились Боги,
А диадема так раскалилась,
Что оставила на руках ожоги.
 
 
Раздались крики младенцев,
И тишина была хаосом порвана,
Царь приказал изгнать чужеземцев
Из Троянского города.
 
 
Сокровище надёжно спрятали
В скрытой от всех сокровищнице,
И многие века утаивали
В красоте дремлющее чудовище.
 
 
В следующий раз диадема
Узрела солнце с любовью,
Когда Парис к ногам Елены
Возложил всё золото Трои…»
 
 
Туман окутал взор,
И голос стал утихать,
Будто эхо спускалось с гор,
Едва научившись летать.
 
 
Каждый осколок разбитого зеркала
Вновь обрёл своё прежнее место,
А в отражении тускло меркли
Оракула потусторонние вести.
 
 
Вильгельм очнулся ото сна
И был в холодном поту,
Будто солнечная весна
Утопила капель в снегу.
 
 
Оракул придал стимула
Мистической золотой короне,
Величайшая находка Шлимана
Возродила дремлющую историю.
 
 
Но реальная война не утихла,
И Германия стала тиром,
Многие артефакты погибли
В осаждённом Берлине.
 
 
Диадема загадочно пропала
В агонии ожесточённого боя,
И сорок лет наука гадала,
Где находиться золото Трои.
 
 
Кровь запекается в ранах,
Пока сердце верою стучит,
Тайна всегда становиться явной,
И все загадки имеют ключи.
 
 
Жестокий хаос не видел предела,
Украдкой советские солдаты
Брали всё то, что блестело,
И выглядело очень богато.
 
 
Кровь лилась в неравной силе,
Но победа достигла вершин апогея,
Ликует непобедимая Россия
Славой и бесценными трофеями.
 
 
Обряд неудачных жертвоприношений
В кровавых слезах был утоплен,
И стало сокровище пленным
И Атоном сотню раз проклято.
 
 
Обнимает удушьем солнечный змей,
Ища освобождающий просвет,
Диадема, хранясь в Московском музее,
Закрыла на замок временной секрет.
 
 
Смерть своим венчанием
Руки с жизнью не раз сплетала,
Но вопреки горю и отчаянью
Озноб войны любовь согревала.
 
 
Мистический путь к находке Шлимана
И писание великого Гомера
Наукой почитаемы и гонимы,
Но поглощены бессмертной верой.
 
 
Ступая по строкам «Илиады»,
Душа с искренней любовью,
В далёкой дремлющей Элладе,
Воссияла сокровищем Трои.
 
 
Следы той жизни остаются,
Какая идёт по острию ножа,
Чьи шаги назад не сдаются
И ступают, едва дыша.
 
 
То, что крепко спит
Под тёплым одеялом эпох,
Вновь жаждет жить
И ослабить петлю дорог.
 
 
Обретёт ли покой сокровище
Или вырвется вновь из плена —
Так взывает о помощи
Сжигающим проклятием диадема.
 
 
Венчает ли она ещё одну свадьбу,
Иль возродит пожар и войну?
Ведь успокоится она вряд ли
И не обретёт во тьме тюрьму.
 
 
Огнём в ответ злу скалит пасть,
Стремится ли она к трону?
Иль безразлична ей алчная власть,
И это любовное проклятье Атона?..