Текст книги "Расследования Берковича 12 (сборник)"

Собаке – собачья смерть

– Борис, – смущенно произнес инспектор Хутиэли, войдя в кабинет к коллеге, – ты мог бы оказать мне услугу?

– Конечно! – воскликнул инспектор Беркович, с удовольствием отвлекаясь от чтения протокола задержания Мошика Брука, торговца наркотиками из Шхунат А-тиква. – А в чем дело?

– Деликатное дело, понимаешь ли, – продолжал Хутиэли. – А поскольку произошло все это в среде новых репатриантов, которые плохо говорят на иврите, то я и подумал, что ты быстрее разберешься в деталях. Тем более, что…

– Тем более – что? – переспросил Беркович инспектора минуту спустя, потому что тот неожиданно погрузился в глубокое молчание и думал, казалось, о чем-то постороннем.

– На прошлой неделе, – вздохнув, начал рассказ Хутиэли, – умер старик-репатриант, было ему восемьдесят…

– Почтенный возраст, – заметил Беркович.

– Почтенный, – согласился Хутиэли. – Но уже после того, как Меира Гриншпуна похоронили, в полицию подала заявление некая Лора Бирман. Она утверждает, что Меир, которому незадолго до того исполнилось восемьдесят, не сам умер, а ему помогли. Причем – не поверишь – сделала это родная дочь и ее муж, с которым она, кстати, состоит в гражданском браке.

– Серьезное заявление, – нахмурился Беркович. – Какие у этой Лоры основания для такого утверждения?

– Основания… В этом вся проблема, Борис. По-русски я понимаю одиннадцать слов, а эти люди плохо понимают и еще хуже говорят на иврите.

– На каком же языке написала заявление госпожа Бирман?

– На русском, Борис. Арик Шехтман из канцелярии мне его перевел… Вот погляди.

Хутиэли вытянул из принесенной с собой папочки два листа бумаги и положил перед Берковичем. В заявлении, собственноручно подписанном некоей Лорой Бирман, проживающей по такому-то адресу, год рождения тридцать первый («Да она сама уже в возрасте», – отметил про себя Беркович), говорилось о том, что Меир Гриншпун был мужчиной здоровым, несмотря на возраст, жил с дочерью и ее мужем в одной квартире, и они – дочь с мужем – третировали старика, потому что хотели, чтобы он скорее умер. А поскольку умирать он, похоже, не собирался, то они – дочь с мужем – помогли ему отойти в иной мир с помощью отравления. Вечером Меир был жив и здоров, а утром вдруг оказался мертвым. С чего бы это?

– У меня мама так умерла, – заметил Беркович, дочитав до этого места. – Вечером легла спать, а утром не проснулась. Что говорят врачи?

Хутиэли положил на стол бланк эпикриза, и Беркович прочитал о том, что Меир Гриншпун скончался от острой сердечной недостаточности.

– Как ты знаешь, – сказал Хутиэли, – сейчас в аптеках даже в свободной продаже можно найти препараты, которые при сильной передозировке вызывают острую сердечную недостаточность. И могут привести к летальному исходу.

– Да зачем им это нужно было? – с досадой воскликнул Беркович. – Старику восемьдесят, сам бы ушел вот-вот…

– Деньги, – заявил Хутиэли.

– Деньги, – кивнул Беркович, найдя соответствующее место в заявлении Лоры Бирман. – У старика было полсотни тысяч на счету, дочери он эти деньги не отдавал, а она хотела купить квартиру, вот и… Но откуда госпожа Бирман знала, сколько денег на счету у Гриншпуна?

– Похоже, она сама на эти деньги претендовала, – хмыкнул Хутиэли. – Этот Меир был действительно человеком здоровым – пока не умер, конечно, – и непрочь жениться. Его жена умерла вскоре после репатриации, а с дочерью старик жил, как кошка с собакой… В общем, Гриншпун сделал Бирман предложение, все было, как говорят, на мази, и тут такой облом.

– Госпожа Бирман лишилась денег, поскольку не успела выйти замуж, и потому накаркала на дочь своего жениха, так, что ли?

– Если говорить о том, почему Бирман написала заявление, то, видимо, так дело и обстояло, – согласился Хутиэли. – Но, с другой стороны, а если она права? И к тому же – есть заявление, нужно реагировать… В общем, если бы ты этим занялся…

– Хорошо, – кивнул Беркович, хотя никакого восторга по поводу просьбы своего бывшего шефа не испытывал. Ох уж эти семейные разборки, да еще в репатриантской среде…

Сначала он поехал к Лоре Бирман и внимательно выслушал ее взволнованный рассказ. Даже по словам убитой горем женщины выходило, что человеком умерший Меир был, мягко говоря, сложным: себялюбие как-то уживалось в нем с бескорыстием, нежелание считаться с чужим мнением уживалось с качествами прекрасного собеседника. Странный получался потрет, да и сам разговор был странным – у Берковича сложилось впечатление, что женщина чего-то недоговаривала. Подумав, он решил, что понял причину ее беспокойства, и спросил прямо:

– Деньги свои Меир собирался завещать вам?

– А почему нет? – вскинулась Бирман. – Он хотел на мне жениться!

– Понятно, – пробормотал Беркович. Он действительно понял теперь, почему эта женщина обратилась в полицию – деньги могли достаться ей, умри Меир после регистрации брака, а так все осталось дочери, которая родного папу терпеть не могла.

А кстати, почему?

Этот вопрос Беркович собирался задать Тине Гриншпун, дочери умершего Меира. Тина оказалась молодой женщиной, ей не исполнилось еще и сорока, муж ее был гораздо старше, разница в возрасте между этими людьми составляла, как показалось Берковичу, лет двадцать. Если внешне. Но внутренне это были люди одного возраста, определить который инспектор оказался не в состоянии. Одно он понял, однако, очень быстро: это были люди, прикипевшие друг к другу душой. Достаточно было увидеть, как они невзначай касались друга, как смотрели друг на друга, как взглядами друг с другом советовались. «Господи, – подумал Беркович, – если они способны на преступление, то, значит, мир перевернулся». Вслух он этого не сказал, продолжал задавать вопросы и получал ясные ответы, ни в одном из которых у инспектора не было оснований усомниться.

В глубокой задумчивости покинул он квартиру новых репатриантов и направился в ближайший к дому садик, где сидели на скамейках «русские» старики – вся та компания, к которой наверняка принадлежал и умерший то ли своей, то ли не своей смертью Меир Гриншпун. Хутиэли уже говорил с этими людьми, но их языки развязались куда охотнее, когда выяснилось, что новый полицейский инспектор прекрасно говорит по-русски и вообще – «свой человек».

Когда Беркович встал наконец с горячей скамейки, голова у него гудела, как колокол, а в желудке возникла тянущая боль, вовсе не связанная с чувством голода. Тем не менее, инспектор заказал в соседнем кафе сосиски с чипсами и долго сидел, подперев голову, в глубокой задумчивости. В кабинет Хутиэли Беркович вошел, когда до конца рабочего дня оставалось всего десять минут.

– Ну что, кто там кого отравил? – бодро спросил Хутиэли.

– Долгая история, – покачал головой Беркович, – а вы, я вижу, домой собрались…

– Не уйду, пока не выслушаю твой доклад, – заявил инспектор.

– Удивительная история, – начал Беркович. – История, в которой все оказалось переставлено с ног на голову. Во-первых, Тина – не дочь Меира.

– О! – воскликнул Хутиэли. – Как в мексиканском сериале!

– Нет, – покачал головой Беркович. – Это скорее типично советская история. Меир был политработником в армии и по натуре человеком вздорным, себялюбивым – впрочем, полностью все его отрицательные качества проявились, когда его браку с Сосей насчитывалось лет десять или больше. Детей у них не было. Меира это вполне устраивало – для счастья ему было достаточно самого себя. А Сося очень хотела ребенка, девочку, дочь. Страстно желала.

– Это тебе сама Тина рассказала? – перебил Хутиэли.

– Тина… Она скупа на слова, инспектор. По профессии Тина художник, живет больше духовной жизнью, внутренней скорее, чем внешней. Она не сказала о Меире ни одного худого слова, но по выражению лица… А о деталях мне рассказали старики на скамейке. Я только отсек факты от эмоций… Так я продолжу?

– Да-да, – сказал Хутиэли, – извини, я больше не буду тебя прерывать.

– В конце пятидесятых Сося настояла на том, чтобы взять девочку из дома младенца. Маленькую, несколько месяцев от роду. Это была Тина. Сося всю жизнь отдала этой девочке, инспектор. Всю жизнь без остатка, как могут поступать только еврейские матери. Меир же дочь невзлюбил… Нет, невзлюбил – не то слово. Он заботился о ребенке, как положено отцу, но все это было формально – раз так хотела Сося. Меир жил для себя, Сося должна была жить для него, а тут – ребенок… Когда они переехали в Израиль, Тина была уже взрослой женщиной со своей дочерью-школьницей, с мужем развелась еще там, на «доисторической». И вот здесь, через год после приезда, произошла катастрофа…

– Катастрофа? – поднял брови Хутиэли.

– Я так это понимаю, – кивнул Беркович. – От воспаления легких умерла Сося. Меир и Тина с дочерью остались одни. Чужие по сути люди. Дочь Меиру никогда не была нужна, Сося цементировала этот союз, а когда ее не стало… Инспектор, видели бы вы, как говорила Тина о матери! Я… у меня перехватывало дух. Тина боготворила мать, а отца… если Меира можно было назвать отцом… Нет, отца она не ненавидела, это тоже не то слово, в этой истории вообще трудно подобрать слова, потому что все они оказываются приблизительными. Тина лучше, чем кто бы то ни было, понимала суть Меира. И страшилась этой сути. Матерый эгоист, человек, который умел жить только для себя, теперь, после смерти жены, хотел власти над Тиной. Конечно, это было невозможно. Тина думала, что со смертью матери закончилась и ее жизнь, но, к счастью, это оказалось не так. По профессии ее новый муж писатель, у него есть книги, но жил он, конечно, не на гонорары, подрабатывал то тут, то там. Эти люди подошли друг другу, как… Ну, не знаю… Как два дополнительных цвета, которые, соединяясь, дают яркую белизну.

– Они стали жить вместе, – продолжал Беркович, – и можете себе представить, что началось в квартире… Впрочем, нет, не можете, для этого нужно знать характер Меира.

– А ты уже знаешь? – недоверчиво произнес Хутиэли.

– Да не так это и трудно, – усмехнулся Беркович. – Нужно просто переставить на ноги то, что было поставлено на голову. Соседи слышали, как вопил Меир, как проклинал дочь, но поскольку сам Меир на скамейке по вечерам рассказывал с болью в голосе, как дочь и ее «хавер» над ним издеваются, то вопли старика казались всем вполне естественными. При том, заметьте, что никто из тех же стариков не обманывался относительно того, что из себя представлял Меир. Понимаете, инспектор, он не мог допустить, чтобы в доме, где он всю жизнь был хозяином, появился мужчина. Кстати, по некоторым намекам я понял, что и первого мужа Тины Меир выжил самолично… Скажите, ваша дочь, инспектор, молча слушала бы, как вы называете ее проституткой, дрянью, гадиной…

– Я? – поразился Хутиэли. – Чтобы моя Ронит… И чтобы я назвал ее…

– Да я это как пример, – махнул рукой Беркович. – Просто, чтобы вы поставили себя на место Тины, ее мужа и девочки-подростка.

– Понятно, – кивнул Хутиэли. – И потому они отравили старика, который отравил им жизнь?

– О чем вы, инспектор? Отравить Меира скорее была способна его несостоявшаяся жена Лора. И я вам скажу, что если уж работать в этом направлении… Вот, послушайте. Во-первых, за неделю до смерти Меир сказал ей, что уже написал завещание, и все его деньги теперь отойдут Лоре.

– Это с ее слов? – заинтересовался Хутиэли.

– Нет, конечно, она не такая дура, чтобы давать против себя серьезную улику. Меир болтал о завещании на скамейке – все слышали. Правда, Лора при этом не присутствовала и потому воображала, должно быть, что, кроме нее, о завещании никто не знает.

– Так-так, – пробормотал Хутиэли.

– Слушайте дальше. Вечером Меир был у Лоры, она его угощала, потом, вернувшись домой, он, должно быть, почувствовал себя плохо. По словам Тины, он бродил по квартире, потом лег, но ворочался, бормотал, что дочь его сволочь, потому что ей дела нет до его мучений… Но он говорил это достаточно часто, и Тина решила, что, как обычно, Меир просто вызывает ее на очередной скандал. А ему действительно становилось все хуже. Потом Меир затих, и Тина решила, что он заснул. Утром она обнаружила, что старик мертв. Возможно, если бы она вызвала «скорую» вовремя, Меира удалось бы спасти. Но… Вы знаете историю про пастушка и волка?

– Нет, – покачал головой Хутиэли.

– Один пастушок все время разыгрывал людей в деревне, кричал «Волк! Волк!» К этому привыкли и перестали обращать внимание. А потом действительно появился волк, но на вопли пастушка не прибежал никто. И волк задрал все стадо – пастушок тоже, кстати, не избежал гибели…

– Я понял, – кивнул Хутиэли. – Ты хочешь сказать, что мотив был у Лоры Бирман?

– Конечно. Она считала, что деньги у нее в руках, и решила поторопить события. Возможно, решила. А возможно, нет. В конце концов, ни о каком отравлении в эпикризе и слова не сказано.

– Почему же она сама заявила в полицию?

– Разве непонятно? Всем известно, как Тина относилась к Меиру. На кого подумали бы в первую очередь? И ведь подумали! Лора считала, что о завещании никто не знает. На следствии сделала бы вид, что и она не знала ничего. Значит, у нее мотива нет – скорее наоборот, до свадьбы она должна охранять жизнь Меира, как зеницу ока… Но вы будете смеяться, инспектор, на самом деле не существует никакого завещания!

– Как? – поразился Хутиэли. – Чего ж тогда?…

– Господи, нужно было знать Меира! Он хвастал перед всеми, что у него много денег. Он называл суммы. Он говорил об этом Лоре. Он сказал, что отписал деньги ей, чтобы она его еще больше зауважала. Да при его характере он бы ни за что никому ничего не отдал! Вы встречали в своей практике матерого эгоиста, который завещал бы по сути посторонней женщине десятки тысяч шекелей?

– Я – нет, – сказал Хутиэли, – но…

– Деньги, кстати, были те, что Меир и Сося нажили совместно, – заметил Беркович. – Сося хотела, чтобы у дочери не было финансовых проблем. Если бы она была жива… Впрочем, если бы она была жива, Меир о Тине и слова не посмел бы сказать худого!

– Погоди, – прервал Берковича Хутиэли. – Отравила Лора Меира или нет, в конце-то концов? Где факты, где улики?

– Ах, – махнул рукой Беркович. – Все разговоры. Чтобы получить доказательства, нужно эксгумировать тело, провести экспертизу… Думаете, прокурор разрешит это сделать на основании имеющегося материала?

– Нет, – подумав, сказал Хутиэли.

– Вот и я так считаю.

– Но если совершено преступление…

– А в чем преступление и кто преступник? Меир прожил пустую жизнь, никому от него не было радости, а это уже преступление. Или преступница Тина, потому что не подошла к Меиру, когда ему действительно стало плохо? Но я уже сказал о пастушке и волке. А может, преступница Лора – она ведь уж точно польстилась на деньги Меира, даже если не отравила его? Как хотите, инспектор, но после того, что я услышал в саду, мне кажется, что истинный преступник все-таки Меир…

– Услышал в саду? – поднял голову Хутиэли. – Что еще ты услышал?

– Да так… Общественное мнение. Я уже уходил, когда за спиной кто-то внятно произнес: «Эк унгуэ канис». И секундой позже: «Эт канис морс кани».

– Канис, канис… – буркнул Хутиэли. – Что за абракадабра?

– Неважно, – усмехнулся Беркович. – Не такие уж необразованные у нас старики. Кое-кто даже латынь знает.

– И что же он сказал?

– Достаточно, чтобы у меня пропало желание заниматься этим делом.

– Сможешь написать ответ на жалобу госпожи Бирман? – спросил Хутиэли.

– Не собираюсь я писать ответа, – буркнул Беркович. – Я этой госпоже сказал пару слов… Она поняла. Завтра она свою жалобу заберет.

– Тем лучше, – облегченно вздохнул Хутиэли. – Лишняя бумага – лишние хлопоты.

– Знаете, инспектор, – сказал Беркович, поднявшись, – из этой истории следует один вывод, который лично я запишу в своей памяти золотыми буквами.

Хутиэли поднял голову и смотрел на Берковича, ожидая продолжения.

– Жить нужно так, – произнес Беркович, – чтобы после смерти о тебе никто и никогда не сказал «эт канис морс кани».

– Канис, канис, – пробормотал Хутиэли, – вечно эти русские придумывают слова. Нет бы говорить на иврите!

Точка на карте

– Боря, – сказала Наташа, – ты помнишь Фиру?

Инспектор Беркович, читавший, лежа на диване, детектив Акунина, неохотно оторвался от книги и, с трудом вспомнив, о ком идет речь, сказал неохотно:

– Помню. Толстая дама неопределенного возраста. Почему, кстати, ее давно не видно? Одно время вы активно общались…

– Она много времени проводит в России, – объяснила Наташа. – У ее мужа оказалась идея.

Поскольку Наташа неожиданно замолчала, пристально рассматривая одну из курточек Арика, Берковичу пришлось задать вопрос:

– Какая идея? – спросил он нетерпеливо. – Решил обогатиться?

– Естественно, – сказала Наташа. – Послушай, Боря, это ты вчера гулял с ребенком? Погляди, как вы измазали хорошую вещь! Неужели в песочнице вам удалось обнаружить залежи нефти?

– А, – Беркович бросил взгляд на зеленое пятно, – Арик искал клад, а там лежала старая тряпка, и он решил, что…

– Могу себе представить, что решил двухлетний ребенок, – раздраженно сказала Наташа, – но не понимаю, куда смотрел его великовозрастный родитель! Это же не отстирается, ты понимаешь?

– Ну? – удивился Беркович. – Если верить телевизионной рекламе, отстирать можно все.

– Оставь, пожалуйста, – гневно сказала Наташа, бросая куртку в угол салона. – Будешь выносить мусор, это тоже на помойку.

– Сто шекелей, – вздохнул Беркович. – И я все равно не понял, для чего ты мне напомнила о Фире, вернувшейся в Россию. Ей там не понравилось, и она решила совершить вторую репатриацию?

– Фира? – вздохнула Наташа. – Я бы на ее месте так и сделала, но у нее совершенно нет собственного мнения. Куда муж, туда и она.

– Достойное качество для женщины, – одобрил Беркович.

– Но не в этом случае, – отрезала Наташа. – Если муж – псих…

– Псих? Хотя, конечно… Чтобы сейчас иметь какое-то дела в России, нужно, наверное, действительно быть психом.

– Да нет у Аркадия там никаких дел! Он клад ищет, ты понимаешь?

– Клад? – поразился Беркович и уронил книгу на пол. – Какой еще клад? Залежи нефти под улицами родного Саранска?

– Если ты не будешь перебивать, я тебе расскажу. Антон Маркович, дед Аркадия, мужа Фиры, долгое время работал в органах.

– Пытал честных диссидентов, что ли? – с подозрением осведомился Беркович.

– Боря! – воскликнула Наташа.

– Все, молчу, – вздохнул Беркович. – Продолжай.

– Несколько месяцев назад он умер. В почтенном возрасте, кстати, – ему было девяносто два. Аркадий поехал в Россию на похороны, а потом разбирал большой дедовский архив. Чего там только не было – письма, обрывки мемуаров, какие-то фотографии людей, которых Аркадий не знал… В общем, хлам. И в одном из ящиков Аркадий нашел записку, из которой следовало, что где-то у деда припрятано огромное богатство – несколько сотен золотых монет старой еще, царской чеканки.

Беркович высоко поднял брови, хмыкнул, но ничего не сказал.

– Ты, конечно, спросишь, откуда у деда оказались эти монеты. Аркадия это тоже интересовало, и он решил, что монеты достались деду еще в молодости, когда он работал в НКВД и занимался врагами народа. Антон Маркович пришел в органы сразу после войны. Впрочем, может, все было иначе, теперь уже не узнать.

– Почему же дед не продал монеты и не зажил, как человек? – не выдержал Беркович.

– О чем ты, Боря? – удивилась Наташа. – Как бы он объяснил появление денег? Это же СССР был…

– Тайна подпольного миллионера! – воскликнул Беркович. – Еще один Корейко прячет миллион под своей кроватью!

– Боря, – поморщилась Наташа. – Я с тобой серьезно…

– Хорошо-хорошо… Слушаю.

– Ящичек с монетами дед спрятал в надежном месте. В записке, которую нашел Аркадий в ящике стола, это место было точно указано. Квартира, номер дома, название улицы, а в квартире – место кирпича в стене одной из комнат, за которым дед положил ящичек…

– И все это открытым текстом? – недоверчиво сказал Беркович. – Фантастика!

– Конечно, текст был зашифрован, – пожала плечами Наташа. – Насколько я понимаю, сам Аркадий ничего не понял, возился над расшифровкой несколько дней, а потом нужно было уезжать в Тель-Авив, и он вспомнил о приятеле-компьютерщике, большом любителе всяких криптограмм. Его Аркадий и попросил поработать над шифром. Думал взять в долю, если получится – то есть, если приятель догадается, о чем идет речь, и начнет претендовать.

– И приятель, конечно, оказался большим знатоком криптографии, нежели Эдгар По, – язвительно сказал Беркович.

– По! Сейчас такие методы, которые По и не снились! Шифр был раскрыт за пару часов – что такое мог придумать бывший энкаведешник? В общем, узнали они все, кроме самого главного. В каком городе находится эта улица, этот дом и эта квартира!

– Хитер дед! – воскликнул Беркович. – Самое главное держал в уме!

– В уме? Нет, конечно. Там была вторая записка – тоже шифрованная, и Аркадий убежден, что в ней-то и скрыто название города. Но вторую записку они не смогли расшифровать, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Беркович. – И с тех пор у Аркадия пропал аппетит. Он стал ездить по российским городам от А до Я и в каждом искать улицу… Какую улицу, кстати?

– Литвинова. Нет, он не ездит по городам, он еще не совсем рехнулся. Но искать пытается.

– Любопытно, – сказал Беркович. – А почему Фира рассказала все это тебе, а ты – мне? Неужели вы думаете, что я смогу расшифровать то, что не удалось лучшему программисту России?

– Во-первых, – сказала Наташа, – приятель Аркадия – вовсе не лучший программист России. Во-вторых, у тебя наверняка есть связи в вашем отделе, где занимаются криптографией…

– В полиции нет такого отдела, – покачал головой Беркович.

– Все равно, отдела нет, но есть любители загадок…

– Я сам любитель загадок, – сказал Беркович. – Неужели Фира дала тебе копию записки?

– Да, она уговорила-таки мужа… Вот, погляди.

Беркович протянул руку и поднес к глазам лист бумаги, на котором корявым почерком Фиры было написано: «Архангельск, Молотов, Свердловск, Челябинск, Омск, Сургут. Рано Ирочке говорить Елене Лейбовне».

– Элементарно, – с отвращением сказал Беркович. – Тут всего шесть городов. В каждом наверяка есть или была при советской власти улица Литвинова. Надо…

– Боря, – осуждающе сказала Наташа. – Неужели ты думаешь, что Аркадий такой дурак? Конечно, первое, что он сделал – съездил в каждый из этих городов. Чем, по-твоему, он занимался, когда был в России? Он же все, что здесь зарабатывал, спускал там! Можешь себе представить, что переживает Фира…

– Так, – отмел Беркович мысли о Фире, – значит, города отпадают. Кто такие Ирочка и Елена Лейбовна?

– Ирина Давидовна – мать Аркадия и, естественно, дочь его деда. А Елена Лейбовна – жена деда, бабушка Аркадия, она умерла относительно молодой.

– Понятно, – протянул Беркович. – Их уже не спросишь… Нет, не понимаю. Извини, Наташа, этот ребус не для моих мозгов.

– А я-то думала, – протянула Наташа со значением и, подняв с пола грязную курточку Арика, вышла в кухню.

Беркович вздохнул и еще раз посмотрел на лист бумаги. Для чего дед-конспиратор написал этот список из шести городов? Первая мысль, естественно, – один из городов тот, что нужен. Но Аркадий эту идею проверил. Собственно, если подумать, ясно, что и проверять не стоило. Нужно быть полным идиотом, чтобы так примитивно зашифровать искомое название. А тут еще Ирочка с Леночкой – они-то при чем? Может, Ирочка должна была сказать Елене Лейбовне правильное название? Когда дед написал записку? Если тогда же, когда спрятал монеты – то есть в сороковых годах, – то Ирочка была еще ребенком, неужели дед доверил ей такую тайну?

Нет, нужно придумать что-то другое. Молотов… Ясно, что это тоже город, как Свердловск. Свердловск переименовали в Екатеринбург, каким он был при царе. А Молотов… Наверняка переименовали и Молотов, причем давно, Беркович уже и не знал такого названия.

Вставать с дивана не хотелось, но инспектор сделал над собой усилие и подошел к книжным полкам. «Атлас мира» – последнее издание, там Молотова наверняка нет. Где же его найти?…

Беркович снял с полки Энциклопедический словарь и принялся листать страницы. Молотов… Ага. Партийный деятель, это мы знаем… Вот! «Именем М. был назван в 1940 г. гор. Пермь, в 1957 г. возвращено прежнее название». Пермь, значит. Ну и что нам это дает?

Беркович захлопнул энциклопедию и несколько минут сидел, тупо глядя на лист бумаги. Идей не было. Мыслей тоже.

«Мне это надо? – спросил он себя и честно ответил: – Нет. Что я буду делать с царскими монетами, даже если Аркадий возьмет меня в долю? Впрочем, если золото хорошей пробы… Несколько тысяч шекелей не помешали бы. Или несколько десятков тысяч? А кстати, где эта Пермь вообще находится? То ли на Урале, то ли в Сибири… Новосибирск знаю, Свердловск, Архангельск тоже могу на карте показать. А Пермь…»

Беркович потянулся за «Атласом мира», раскрыл его на развороте «Россия» и принялся водить пальцем по линиям рек. Пермь оказалась недалеко от Свердловска – во всяком случае, на такой мелкомасштабной карте. А где остальные города? Беркович нашел их довольно быстро и неожиданно ощутил слабый укол в сердце. Что-то ему показалось… Мысль ускользнула, и Беркович с досадой хлопнул ладонью по странице. Впрочем, что тут могло показаться? Он еще раз поискал глазами города, перечисленные в записке. Два действительно в Сибири, три на Урале, один – в Европейской части России.

Беркович взял со стола оставленный Ариком фломастер и пометил города жирными красными точками. Если ехать от одного города к другому… Может, искомый пункт находится по дороге? По железной дороге – вряд ли дед в конце сороковых летал между этими городами на самолетах. Может, он как-то назвал своей дочери название станции или полустанка, а она… Почему эта нелепая идея возвращается опять и опять?

Ирочка и Елена Леонидовна. Рано говорить… Что говорить, черт побери? Почему эта фраза оказалась рядом со списком городов? Прямой связи здесь наверняка нет и быть не может. Предложение об Ирочке и Елене Леонидовне, возможно, имеет некий служебный смысл… Какой?

Взгляд возвращался к началу строки, перемещался к концу, и Беркович неожиданно понял, что видит еще одно слово. Слово, которого не было. Галлюцинация? Чушь… Но он действительно только что прочитал слово, которое видно только если…

Ну конечно! Беркович подчеркнул фломастером первые буквы слов и произнес вслух: «Ригел». Ригел? Бессмыслица. Нет такого слова – ригел. На иврите есть «регель» – нога. А по-русски… Погоди-ка… Регель… Ригель…

Беркович был, мягко говоря, не большим знатоком астрономии, но знал, тем не менее, что какая-то звезда на небе действительно называется Ригель. Ну и что? Даже если это так, какое отношение имеет звезда Ригель к ящичку с…

Стоп, – сказал себе Беркович и принялся листать энциклопедию в поисках статьи «Звездное небо». Несколько минут спустя он с удовлетворением рассматривал картинку, а потом, вооружившись циркулем и линейкой, долго вымерял взаимные углы и расстояния. Прошло полчаса, прежде чем Беркович удовлетворенно вздохнул и записал на отдельном листке название города.

– Наташа! – позвал он и, когда жена выглянула из кухни, сказал: – Передай Фире, что бывшую улицу Литвинова нужно искать в Рязани.

– Где? – удивилась Наташа. – Почему в Рязани? О Рязани в записке вообще ни слова…

– Видишь ли, – улыбнулся Беркович, – Антон Маркович был разносторонне образованным человеком. Астрономию уважал… Понимаешь, Наташа, если посмотреть на карту, то города, помеченные в записке, расположением очень похожи на созвездие Ориона. Но… без одной звезды. А если прочитать первые буквы слов в предложении «Рано Ирочке говорить Елене Леонидовне», получится…

– Ригел! – воскликнула Наташа. – Почему «ригел»?

– Ригель – звезда в Орионе, – пояснил Беркович. – То место в созвездии, где она находится, соответствует на карте расположению города, который имел в виду дед Аркадия. Поняла?

– Ну-ну… – пробормотала Наташа. – Ты хочешь сказать, что высчитал…

– А что тут считать? – махнул рукой Беркович. – Рязань это. Вот циркуль, вот линейка, можешь проверить.

– Рязань, – сказала Наташа. – Ты уверен?

– Вот когда твой Аркадий найдет на бывшей улице Литвинова клад царских монет, я буду уверен на все сто. А пока… Ну, процентов девяносто могу дать. Достаточно?

– Боря! – воскликнула Наташа. – Ты самый умный!

И побежала звонить Фире.

Беркович поставил книги на место и повалился на диван. Томик Акунина так и лежал на полу. Беркович поднял его, раскрыл и прочитал: «Фандорин удовлетворенно улыбнулся и вышел из комнаты».

«Интересно, – подумал Беркович, – мог ли Фандорин отличить Орион от Большой Медведицы?»

Он сильно в этом сомневался.