Текст книги "Утро понедельника"

Павел Банников
Утро понедельника

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

5/1

«был ч-к некий…»

 
был ч-к некий
что построил дом и оградой его обнёс
непроницаемой взгляду и звуку
забыл, что если сказано было однажды
заутра услыши глас мой, заутра предстану Ти, и узриши мя
то и отвечено будет однажды
заутра услыши глас мой, заутра предстану ти, и узриши мя
 

 
яко начатки дня нашъ
насадителю предрассветных видений
мир приносит Ти молитвы
и хуления, и всяческое рассветное
бормотание бранное и прочие инвективы
 

 
се – дворник —
хозяин сна моего
ночного
сторож беспокойства моего
дневного
непредсказуемый укротитель
осенних листьев
 

«четвёртый день поста: водка только в чистом виде…»

 
четвёртый день поста: водка только в чистом виде
сыр и вино неуместны и тут же оказываются
“за бортом”
 
 
он говорит: у нас контракт хороший
говорит: контракт надолго – спасибо небу и продюсеру
ребята рады – говорит
 
 
(он говорит и ему тяжело
называть её юлией —
не женой)
 
 
справа ветер щекочет вязы
и холодит мокрое
пятно на рубашке
 

«имена стираются…»

 
имена стираются
остаются лица…
точнее
гипсовые маски-выражения
эмоций
и чувств:
немое огорчение
немое порицание
в плотности чужих губ стыд мой
<…>
когда-нибудь сын
думая о матери не вспомнит имени
лишь выражение благодарности и покоя
последнего
 
 
прощания
прощения
 

«мама я болен…»

 
мама я болен
сегодня у меня выросли погоны —
такие грубые наросты с пробивающимися бородавками
и кажется
я – кажется – даже точно помню
и могу воссоздать ощущения —
без них мне было довольно неплохо:
– мне было комфортно
– мне было уютно
– даже к свисающим вдоль этого тела рукам: правой и левой – я относился с одинаковым
безразличием
welcome to the club hunny
welcome to the club
я болен
мама – но что
делать что делать мама
когда попросят выбрать форму?
 

4/2

Маленькое яблоко (письмо)

 
…и будто бы это Нью-Йорк, сморщившийся от ветра и сжатый горами,
подхваченный волной, втиснутый в центр континента —
нарушение пространства и времени. Моё Маленькое Яблоко —
средоточие Азии, европейски тошнотно терпимое
к религиям, бездомным, попрошайкам и поэтам.
Будто Маленький Гарлем, теснимый стеклянными колоннами замка
доктора Зло – сияющими ракетами над Манхэттеном. Осень —
здесь – пахнет морем. Тельняшки (драные), радость (пьяная).
За обшарпанным домом [престарелых] рядом с галереей искусств
играет джаз, и панки блюют смесью портвейна и яблок.
Жители Восточной и Западной стороны, сокрушённые необходимостью
прошедшего времени, – гордо – приезжим: «Кандиль, апорт… О-о-о, апорт…»
Жители Маленького Бродвея рассказывают, как обманчив ландшафт.
Обитатели Маленького Бронкса чинят прохудившиеся крыши, на чердаке
хрипит магнитофон: «Жизнь в полицейском государстве».
 
 
Пока экспаты выгуливают соотечественников в горном парке:
Маленькое Яблоко – на ладони, покрытое дымной плесенью.
С крыши города не видно, как я прогуливаюсь
по скверу, как на меня смотрит бронзовый Махатма —
задрав подол сари, переступает невидимый ручей…
 

Цусима

 
старший лейтенант 18 отряда миноносцев третьей эскадры
Японского соединённого флота
Хироши Миямура провожает майский морской закат
 
 
кажется: майский морской закат ещё никогда не был таким
думает: возможно – уже не будет
 
 
вспоминает 1896 год: поход в кино – впервые
он увидел людей на простыне (ещё не познав простыней)
людей, выходящих с завода братьев Люмьер: в их лицах
читалась нынешняя война, читалась
кровь, что будет пролита в столице противника, читалась
кровь, что прольётся ещё
бессилие, бессмысленность и бесстрашие
 
 
послезавтра, когда Миямура
выживет – возможно – вернётся героем
 
 
в душном кинозале он будет
смотреть в лицо последнего рабочего, покинувшего завод —
того, что испортил композицию, что вышел
без пиджака, велосипеда и – самое главное – без шляпы
как —
как он посмел?
 

Заговор против дулевейля (черновик революционной песни)

 
ой-ли так-ли дуй-ли вей-ли
а не всё ли равно ли?
век бросается на цели
а цели уходящие
а цели молятся
богородица уведи нас от борева
господи спаси нас от курева
отжени от нас ленина сталина путина
сотвори чудо чудное – покажи диво дивное
 
 
ой-ли бай-ли – не Абай ли
там – из тьмы первопечальной
и в тоске первопричинной
слова пыльные мёртвым веком
низложены рукой живой отринуты
господи проведи нас до чистого
а не до чистого так до памяти
до чистой и светлой памяти
до чужой и чистой и светлой памяти
 
 
ой-ли так-ли – не дурак ли?
да
дурак
а как по другому
никак ангел мой по другому
 

Китайская демократия

 
мы все ещё помним помним свободу
выражение свободы на лицах
ожидание свободы в глазах
тогда ещё не наших
странное греческое слово демократия
странная новая страна
в которой нет песен для нового быта
 
 
пятнадцать лет
Аксель
пятнадцать лет
сколько за эти пятнадцать лет выпито дурного бухла в забегаловках спальных районов
сколько выпето твоих песен в заблёванных портовых караоке
если бы ты подсчитал ты был бы горд собой
 
 
мы постепенно становится меньше
остаётся я и ты и он и она
ожидание свободы в глазах
уже в наших
выражение несвободы на лицах
уже не наших
смешные греческие корни
смешное казахское слово демократия
смешная новая страна
смешные новые песни для нового быта
 
 
пятнадцать лет
Аксель
пятнадцать лет
когда мне было пятнадцать лет
твои песни раздавались из всех динамиков
даже на радио маяк
(трёхканальный приёмник весна с электронными часами)
между wind of change и я хочу быть с тобой
наш переходный возраст заполнял эфир
 
 
мы постепенно становится меньше
мы почти исчезает
и когда кажется что ничего не остаётся
ни от свободы
ни от корней
ни от быта
ни от музыки
ни от демократии – это неправда
 
 
остаётся я
остаётся
моя далёкая французская свобода
мои далёкие русские корни
мой близкий казахский быт
моя приторная американская попса
моё атональное корейское караоке
 
 
моя смешная китайская демократия
 

Радио “Дюна”

 
представь себе сломанное радио
где-то в средней полосе Америки:
старый пьяный негр сбивается и его замещает
какой-то кислотный белый молодчик с гитарой
а в паузах – Голос – но столь далёкий
что ни травы ни твари не обращают внимания
и не склоняются долу
это место ещё не чисто
ты знаешь
и знаешь
что делать
Господи Иисусе поймёт
и простит
ты знаешь
 

 
Шамиль чист и светел, и даже как-то неловко
что именно он выполняет миссию по доставке
небольшого количества афганской травы через весь город
спрятав, должно быть, в трусах
 
 
наконец, звонок, я встречаю его робкого
и пунцового от приключения
он целомудренно достает бумажный сверток из длинных плавок
(я видел их на нём у Чёрного моря, подарок жены, со вшитым кармашком
на редкий случай дальних поездок)
 
 
мы виновато улыбаемся, я высыпаю слегка пересушенную траву на стол
и пока Али забивает косяк
рассматриваю упаковку —
бумага – явно – “Снегурочка” 80 г/см2, распечатка на струйном принтере:
 
 
…доподлинно известно, что в коттедже Б.Тлеухана,
который в мкр. Шубары, г.Астана, многократно проводили
и проводят проповеди известные ваххабиты Халиль, Ибрахим,
Ринат, Дарын, Дидар… В подвале коттеджа
устроена мечеть с полами с подогревом…
 
 
дальше – молча, Али – забивает
мы курим
Али забивает
мы – курим
молчим
мы читаем стихи, и от этого становится легче
потом все уходят, а я пишу
 
 
мне страшно
я пишу, и мне страшно
я боюсь слов
я боюсь чистого листа
 

 
Степь, немного пыльный закат. Едыге
поправляет спутниковую тарелку, сегодня вечером обещали
показать “Харлей Дэвидсон и Ковбой Мальборо”.
Едыге смотрит в закат, вспоминает, что забыл про закят, думает:
“В воскресенье возьму двух баранов, поеду в город, имам поймёт. Красивый
сегодня закат, надо позвать Алию, красота, дарованная Всевышним, очищает. Алия,
что-то уныла в последнее время. А даже у христиан это грех, помню, так говорил
в том фильме тот парень, похожий на ангела. Хороший закат, хороший…”
 

3/3

Пастернак

 
ты говоришь:
мы стоим как Владимир и Пастернак
отвечаю:
давай дождёмся Додо
 

Небо

 
что тут у нас есть?
:
хронический алкоголизм
сезонные обострения
невроз (по умолчанию)
 

 
немного ещё осталось
прогулок по постепенно редеющим аллеям
возле ещё не снесённых одноподъездных
однокоридорных
 

 
вроде бы у нас есть ещё? и – да – ещё – вроде же:
как бы господь бог
но как бы не при делах —
блаженны ибо
 

 
только вот вода не держит-
ся
да и вот ещё асфальт плавит-
ся
 

 
небо – есть
смотри, какое небо
словно подушку – ножом —
в пух тополиный
 

found poetry. новости литературы. культурологическое

 
я строю культурное гетто
я отправляю в него
второстепенных поэтов конца девятнадцатого века
второстепенных поэтов Серебряного века
второстепенных поэтов тридцатых годов
 
 
всех, не вошедших в золотую пятёрку
всех, не вошедших в золотую десятку
всех, не вошедших в золотую тридцатку
 
 
тех, о ком принято и не принято говорить в союзе писателей
тех, о ком не имеет понятия мой сосед-вторая-дверь-направо
тех, кто на хрен никому не сдался
 
 
возможно, даже мне, но
я отправляю их всех в культурное гетто
 
 
и конечно
отправляюсь в гетто сам
 
 
не вошедший в тридцатку
на хрен никому не сдавшийся
Вечный Жид
культурного производства
 

Кабы не ветер

 
… верно. Когда бы не ветер, срывающий платья с девиц крутозадых,
кабы не пятна цветные на камнях прибрежных и запахи моря…
но говоришь ты: развеяно очарованье, хоть кошки бесстрашны и нежны,
стены старинны, нативны напевы, а девы прекрасно печальны,―
и я понимаю…
 
 
… ты больше не скажешь где-то, как, например, дания или висконсин ―
ты видел кирпич, исцарапанный Таней с Гейдаром, а вечером думал,
что это бы небо и эту вот морось туманную, запах кошачьей мочи и кебабов
черпать бы ложкой кисельной, вгрызаться бы в мякоть сырую.
Но это Баку, детка…
 
 
… вечером светит неон там, где русский и турок, ― немые, ― победно ликуют,
дворник метёт тротуар, вспоминая, как дед говорил что достойно трудиться у стен цитадели.
Пьяный лезгин пробирается к дому, пугая кошачьих у тёмных подъездов,
в плаче заходится ветер в проулке, скользит между крыш полумесяц,
похожий на булку…
 
 
… там, на другой стороне мы цитируем мёртвых и верим в смещение речи,
здесь я цитирую мёртвых и знаю что вечность изменит свой запах нескоро.
Черпали бы и вгрызались, когда бы не в плоть облечённое слово…
Кабы не холод и кабы не ветер, брат.
Кабы не ветер…
 

2/4

В гардеробной (черновые заметки на театральной программке)

 
Мальчику нравится девочка, но девочка,
кажется,
немного скучает,
хотя мальчик неплохо разбирается
в сортах чая,
(зелёный чай в заведении N. – это «липа»,
лучше – смесь «японская липа»
в чайном доме на улице F.)
читал Гомера, и Еврипида, но девочка
читает их в оригинале.
Мальчик интересуется
количеством падежей в древнегреческом, и ненароком забывает,
что она не знает французского, – и цитирует Монтеня.
Это ставит обоих в неловкое положение.
 
 
Разговор продолжается в терминах сравнительной лингвистики,
мальчик слегка прикусывает губу и теребит локон своих золотистых волос.
Девочка, кажется, хочет всерьёз
и надолго,
но чувствует —
пытливые уши соседа справа, делающего вид, что он их не замечает,
напряжённые бёдра соседки слева, запивающей Монтеня чаем.
 
 
Замолчали.
 
 
Третий звонок, которого как бы и не было
выводит из неосознанной печали
в томное ожидание
чуда.
 
 
Через час чудо свершается.
Артисты кланяются и убегают плакать.
 
 
Все расходятся, обсуждая сложность материала и
желание повторить просмотр
спектакля.
 
 
Все довольны.
 
 
Пинаем снег мелкими шажками.
В разные стороны.
Бёдра расслаблены,
Уши прикрыты шапками.
 

Рождественский романс. Дары

 
бойкая практикантка тараторит по телефону
мама всё хорошо после сразу
берут ординатором
 
 
привычный гомон телевизора
и пылесоса
всегда приоткрытые палаты:
 
 
мать да мать – перемать!
дай бог месяц уже
скажи уже выдохни —
 
 
волхвы краснеют
бубнят в бороды
редкую здесь латынь
 
 
мать прижимает младенца к груди
волхвы пятятся
прикрывают дверь
 
 
завтра:
в яслях – стетоскоп
градусник и три старческие слезы
 
 
в ординаторской
заведующий декламирует практикантке Ветхий завет
(Бытие, 1:28)
 

…012564

 
звонила
с какого-то странного номера – будто французского —
заканчивающегося на -012564
 
 
говорила:
всё хорошо
(не так, как они писали, конечно, есть и свои заморочки
но в целом, в целом – порядок)
 
 
да, так неуютно, когда остается лишь голос, но что поделать
теперь – дух в голосе – знаю – теперь и ты знаешь
что – кости? что нервы? январь онкология хоспис – что?
перемолото, смыто грунтовыми водами, тёплой водкой
 
 
после обеда уже никто не видит и ты понимаешь – можно
капля застывает на твоей щеке – ловит лучик заката
превращается в маленькую ледяную радугу
 
 
я представляю
что отражаюсь в ней
и – возможно – лишь это
меня оправдывает
 

Хава Нагила

 
Дым индийских свечей.
Сквозь неплотно прикрытую балконную дверь —
звуки – сливаются с еще невспомненным сном…
 
 
Тогда в скрипах притормаживающих автобусов
слышна перекличка раненых китов.
Я вижу, как кит замирает у остановки, разевает пасть,
и на свет божий выходит Иона.
 
 
После почти бесконечного пути во чреве стального чудища
В утреннем тумане идет Иона.
В утреннем тумане он добр и светел, и немного
сонный – сквозь сонное утро.
 
 
Он чувствует – должен нести слово
соплеменникам, согражданам, и пришельцам – всем осевшим на этой святой земле.
Иона уже готов лайкать, шаркать, чирикать о скором вхождении в Царство.
Иона уже готов к революции духа, площадям, митингам, крови и слезам ибо знает —
жизнь его лишь ступень к Царству.
 
 
На другой стороне города Иоахим только что потерял ключи
от дома. В утреннем тумане топчется Иоахим,
в утреннем тумане он добр и светел, но немного
раздосадован, ибо ждет уже Анна его со смены
 
 
ночной. Анна тяжела и постоянно ворчит,
Анна требует кефира, воблы и мела.
А тут эти проклятые ключи, упавшие в снег у подъезда.
 
 
В утреннем тумане топчется Иоахим сонный,
по прежнему светел, но немного
раздосадован.
 

Октябрина (Лейла)

 
она говорит —
так говорил мудрец что учил здесь и жил здесь и
учил около сельсовета и около кирпичного
завода и около мазара и около русского кладбища
и здесь лежит убитый Аскариком станочником широкого профиля
напившимся в день свадьбы Сашки и Алиюшки Криворучко
 
 
так и не севшим поскольку
решили что нет нужды в дополнительном
наказании тому кто увидел содеянное
 
 
лежит укрытый от глаз и чужих поминок кустами полыни
которую она заваривает от кашля
 
 
она говорит —
он говорил —
нет хуже скотины чем шавка с кирпичного завода
не потому что грязна или ест дерьмо не потому что видит тайну глины
что скрыта должна быть от твари земной любой
но оттого что ненасытна хотя не охотясь получает хлеб свой и кров не ищет
и в стаю сходясь не помнит ни руки дающего
ни сути смерти чужой во имя жизни своей
 
 
аумин – она говорит
 
 
а я повожу рукой по воздуху вспоминая весёлые морды дворняжек
с кирпичного завода вспоминаю окровавленные морды дворняжек
с кирпичного завода истерзанное тельце приблудной дворняжки у ворот
кирпичного завода
 
 
и ещё —
умиротворённые морды собак на кладбище
неподалеку от кирпичного завода
 
 
очень тихо и полумесяцы
не противоречат фотографиям звёздам и крестам
и нет бога или иного присутствия
бога кроме душного осеннего воздуха
и запаха полыни
 

Мариям

 
– что-то все пьяные, а вы еще нет
зеленщик простодушно улыбается и я улыбаюсь, наблюдая
как покачивающийся юноша пытается выбрать помидоры
на деле я уже принял две кружки шымкентского пива
в кафе “Артём” у строительного рынка, поскольку
шашлычная на продуктовом закрыта по случаю светлого воскресенья
вместе с шашлычником на пасхальную службу ушли торговцы
носками, тельняшками, пиратскими дисками и даже попрошайки
лишь одинокий колясочник пристально рассматривает пчелу
заинтересовавшуюся пятном на носке, плотно облегающем культю
 
 
в кафе “Артём” два аксакала потягивают водку и чай
прохожие забегают на кружку пива
мясо сегодня никого особо не интересует, поэтому
она сидит у электрогриля и напевает степную колыбельную
морщины на её лице будто застыли, застыли и губы
голос исходит как будто минуя тело звучит в пространстве
наши взгляды встречаются, когда я отвлекаюсь от кружки и
уголки её губ слегка поднимаются вверх
 
 
– апай, екi шымкентский! – мимо пролетает официантка
и колыбельная затихает
ненадолго
совсем ненадолго
 

Роза

 
– я мусульманка
говорит она, и я отпускаю дверь курилки и прохожу первым
в душный коридор, ведущий в бухгалтерию
рекламный отдел и прочие подразделения филиала
международного издательского холдинга
в одном из самых респектабельных офисных ансамблей в Средней Азии
и, возможно, самом уродливом:
стеклобетонная готика, два отвратительных шпиля,
спорящих, при взгляде снизу, с горными пиками,
едва различимыми сквозь смог
 
 
я думаю о психоанализе в архитектуре и
иду, стараясь сохранить выправку опытного ландскнехта
(наёмник должен держать лицо, чтобы выиграть в цене)
 
 
завтра ей предстоит провести вечер в компании
довольно скучной: денежные мешки, струнный квартет, латышский тамада, black tie
мило улыбаться, накапливая шпильки, которые
будут затем озвучены лишь избранным за чашкой кофе
в одной из самых тихих кофеен в центре города
 
 
сейчас мы прощаемся,
я удерживаюсь от того, чтобы погладить карман с контрактом
она – от того, чтобы осмотреть манжет, не попал ли пепел
думаем, как избежать завтрашнего вечера
но об этом – ни слова
 

Клара

 
– э, дурак, куда ты поперёк трамвая! —
голос водителя старенькой ауди возвращает её в реальность
на полпути через гавкающую клаксонами улицу, и она едва
не оступается, попав каблуком в трамвайный рельс, думает:
всё-таки, каблуки это совершенно идиотская мужская выдумка —
и продолжает идти, хотя, скорее, она парит над пыльным мартовским асфальтом
в облаке выхлопных газов и лёгких духов с повисшими в облаке матами
бомбил и вагоновожатых
 
 
она идёт от акимата – осматривала место завтрашнего митинга против застройки
заповедника: нужно же просчитать пути отхода на случай непредвиденных
обстоятельств
хотя вероятнее всего, завтра на митинге, когда она решится
запустить камнем в окно городской управы (ей нравится так называть
это заведение) её совершенно беззлобно
ударит в район солнечного сплетения слегка растолстевший омоновец —
так положено, и она совершенно не расстраиваясь отправится встречать
8 марта в кутузку Алмалинского или Медеусского РОВД
 
 
но сейчас она парит
в направлении супермаркета, где втридорога купит азалии
в пластиковом горшочке, чтобы
отпустить их на волю
 

Декабрьское

 
обнищавший декабрь вчера ещё тёплый сияющий светом почти весенним
сегодня словно девочка на перекрёстке смотрит вокруг заблудилась и если
поднять глаза к небу оно сурово недвижно и тихо
остальное смазывается слоится
и заходится в крике заливает обилием звуков
 
 
в арыках остывают прелые листья и голые кости собак и кошек
не успевших почувствовать ритм дороги кости нынче засыплет снегом
засыплет и листья снегом когда он растает
никто не найдёт ни костей ни листвы прошлогодней думает девочка
из глины восстали к глине вернемся правило есть правило
 
 
только вот звуки сегодня неисчислимы нечленораздельны
и молчание моё в этом гуле чужое оно заставляет
смотреть на мир как на вещный это неприятно
особенно если учесть что вещь это только слово и то чужое
слов слишком много сегодня и непонятно какое выбрать
 
 
думает девочка: если всё же поднять глаза к небу тяжёлому серому небу
то плотность звука снижается город отходит назад и перестаёт быть страшным
и можно услышать как небо звучит на низкой ноте а откуда-то снизу
несколько голосов вторят немного нестройно немножко нервно
проникают внутрь согревая на перекрестке
 
 
вот говорит один костяная чаша пей из неё нектар времени
вторит другой мы будем пить сок снежинок пока не проснутся деревья
глупые почки на клёне не принесут плода эта ветвь припадёт к земле и уже
не поднимется третий шепчет даже кратковременная связь с роскошью осени
опасна но теперь уже поздно
 
 
выбирай мой тонкий декабрь чей голос по нраву то твой хозяин
ведь какая разница что будет за слово главное что не вещь не какая безделица
может быть даже имя а имя всегда долговечней взгляда и звука
и конечно же речи нашей звучащей речи
всё ещё нашей звучащей речи
 

Будто бы я

 
когда я смотрю на тебя и пытаюсь
примерить твоё
или
чего ещё и
путаюсь в словах
как сейчас —
 
 
думаю: будто бы я
артист, озвучивающий
попугая, который
имитирует человеческий голос
 

1/5

«порой его дом наполняется людьми…»

 
порой его дом наполняется людьми
черными
белыми
красными
жёлтыми
людьми ищущими способ убить
субботний вечер
люди наполняют его дом звуками
разбивающегося пианино
треском струнных на щепки
звоном лопающихся струн на щипковых
вьющимся тромбонным соло и истрёпанной виолончелью
шум нарастает
шум замещает воздух
и что-то ломается
 
 
ночь заканчивается утром понедельника
становится нечем дышать
я ухожу
 
 
шум хромает за мной
но никогда не выбирается дальше входной двери
 
 
выхожу
а он остаётся в квартире
с ощущением вечного
субботнего вечера