Текст книги "Записки на туалетной бумаге"

Записки на туалетной бумаге
Павел Барабышкин

© Павел Барабышкин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Сжав в липкой ладони ордер на вселение, я пялился на общагу, которая должна была стать моим пристанищем на ближайшие годы. Казалось, серое пятиэтажное здание так же, как и я, изнывало от жары. Оно представляло собой идеальный параллелепипед, поражающий неподготовленного зрителя своей абсолютной симметрией. Общага равнодушно взирала на меня всеми своими окошками и выглядела так, будто, подавляя мучительный зевок, думала про себя: «Ну вот, еще одного черт принес на мою голову! Ходють тут всякие, смотрють. И что ходють? Что смотрють?»

Подавленный ленивым равнодушием своей будущей резиденции, я втянул голову в плечи, пробежал по ступеням и прошмыгнул внутрь.

Внутри было темно и крепко пахло мертвым голубем. Я искренне удивился, увидев огромную шумную толпу студентов. Они с нетерпением ждали, когда же придет их очередь пройти все бюрократические препоны по вселению за вычурной металлической решеткой, разделявшей холл.

Мы толпились в этом загоне за решеткой, а вахтерша, толстая нахмуренная бабуся с пронзительным ледяным взглядом, упиваясь сознанием собственной значимости, стояла у входа в общажный рай. Женя, или попросту бабушка Джон, как называли толпящиеся вахтершу, открывала проход для очередной партии счастливчиков, орала громовым голосом на тех, кто пытался просочиться вместе с ними, и болтала о чем-то со старожилами общаги, которые дефилировали по ту сторону решетки, презрительно посматривая на нас, новичков, толкущихся в холле.

Потом были многочисленные очереди, бумажки и жара.

Когда я, выпучив глаза и отдуваясь, поднимался, наконец, по лестнице на пятый этаж, таща под мышкой растрепанный и покрытый подозрительными пятнами матрас, то не испытывал уже никаких эмоций, кроме облегчения от того, что все уже позади. Из состояния ступора я вышел, увидев дверь с номером 542. Не то, чтобы она отличалась от других дверей – такая же деревянная, выкрашенная коричневой половой краской. Просто это была дверь моей комнаты. Я извлек из кармана старинный круглый ключ и, ощущая себя Буратино перед потайной дверцей в каморке старика Карло, со скрежетом провернул его в замке.

В комнате никого не было. Вся мебель состояла из трех железных кроватей, двух рядом стоящих шкафов, стола, тумбочек и пары экстремально расшатанных стульев.

Я бросил свой матрас на одну из кроватей и сел рядом. Сетка раздраженно запищала и низко прогнулась подо мной. Нет, я отнюдь не обладаю богатырским телосложением и не принимаю участия в чемпионатах мира по сумо. Это мой предшественник виноват. Это он делал что-то такое на этой кровати, отчего она в ужасе пищит и скрипит, стоит только к ней прикоснуться, а бедная, ни в чем не повинная сетка свисает почти до пола. Так пусть же нечистая совесть не даст ему спать спокойно, пусть сознание собственной вины омрачит всю его оставшуюся жизнь, ибо то, что он сделал с этой кроватью, чудовищно, и она останется вечным напоминанием его злодеяний.

Размышляя таким образом, я немного покачался вверх-вниз, обозревая свои апартаменты. Окно, начисто лишенное всякого подобия шторы, пол, изящно гармонирующий по цвету с дверью и посыпанный каким-то белым порошком, вероятно, отравой от тараканов. Кое-где в углах комнаты поблескивало битое стекло.

Я подивился этой неожиданной детали интерьера и с целью сбора первоначальной информации об аборигенах вышел в коридор. Аборигены были, по-видимому, ужасно заняты. Они стремительно перемещались в самых неожиданных направлениях, то и дело с видимым удовольствием хлопая дверями, и мыли руки, головы и лица в комнате с рядами умывальников по стенам. На кухне в блестящих тазах и чанах варились трусы и прочие изделия легкой промышленности. Вместо приправ в варево добавлялись стиральный порошок и отбеливатель. Потрясенный посещением туалета, я вернулся к себе. Там я застелил кровать и решил разложить по местам свои пожитки. С этой целью я открыл тумбочку. Внутри меня ожидал сюрприз. Среди пустых пакетиков из-под одноразового шампуня, тетрадных листов и обрывков газет лежала книжица в твердом переплете с надписью на боку: «ЕЖЕДНЕВНИК».

Я человек не очень любопытный, в чужие дела нос совать не люблю, но тут, думаю, любому стало бы интересно. Я отложил на кровать свои вещи, которые хотел распихать по недрам тумбочки, и взял ежедневник в руки. Потрепанная зеленоватая обложка со следами чьих-то яростных укусов скрывала исписанные листы.

На первой странице большими корявыми буквами было выведено: «ЗАПИСКИ НА ТУАЛЕТНОЙ БУМАГЕ».

Я удивленно хмыкнул при виде такого странного заглавия и перевернул страницу. Далее следовало нечто вроде эпиграфа:

«Вован, давай пожрем, а спать не будем, будем писать общажный дневник.

– У нас нет базиса. Нужно сдать бутылки и купить тетрадь».

Еще более озадаченный и удивленный, я перелистал ежедневник, более чем наполовину исписанный стремительным неразборчивым почерком. Оказалось, что многие страницы были неровно, явно в спешке, вырваны из него. Я понимающе покивал головой, ибо все становилось на свои места: хроническое отсутствие базиса вынуждало, по всей видимости, авторов сего шедевра использовать его листы по тому назначению, что было указано ими в заглавии. Я сочувствующе вздохнул: все мы, как говорится, люди, с кем не бывает, сел на кровать и продолжил читать. Дневник представлял собой набор небольших бессвязных записей о том, что происходило в общаге и за ее пределами, начиная с

12 февраля

…а вечером в гости зашел Миха с первого этажа. Он был сильно возбужден и взахлеб рассказывал о том, что решил бросить пить и курить, а начать заниматься спортом – ходить в качалку. Алкота с Чекушкой не перебивали его. Они, нахмурившись, сидели на своих кроватях и с напряженным вниманием всматривались в михино лицо, как будто пытаясь отыскать на нем симптомы опасного заболевания. Когда, наконец, Миха замолчал, Чекушка подошел к нему и озабоченно пощупал ладонью его лоб.

– Температуры, вроде, нет – удивился Чекушка – Ты здоров, Мих?

Алкота неодобрительно покачивал головой.

После недолгих уговоров Миха решил закончить свою спортивную карьеру.

– Пить будем?

– Будем, – хором ответили Чекушка и Алкота.

Однако незамедлительно осуществить на практике достигнутое решение не удалось. Скромный стук в дверь и знакомый до боли голос в коридоре оказали неожиданное воздействие на Миху: поджав свои длинные ноги, он залез под кровать и затаился там.

В этот момент из-за шифонера показалась сначала остренькая бородка, затем опухшее лицо, а потом и вся остальная часть Гулькина…»

Ба! Знакомые все лица! – ухмыльнулся я, подняв глаза от писанины. Я вспомнил недавнее мучительное вселение, духоту и тесноту перед кабинетом с табличкой на двери: «Председатель студенческого профкома Гулькин А. Д.». Вспомнил, как стоял в бесконечной очереди к этой двери, а какие-то наглые типы все время пролезали вперед: то они, оказывается, когда-то там занимали, то невероятно куда-то спешили, а то вообще ничего не объясняли, а просто лезли себе молча напролом, будоража тем самым и без того распаленных жарой и долгим ожиданием честных вселяющихся. Вспомнил, как, наконец, подошел мой черед, и я, с облегчением вздохнув, вошел в кабинет таинственного А. Д. Он сидел за столом, окруженный лучами славы, и, склонив голову на грудь, созерцал что-то между своими ногами, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я робко откашлялся. А. Д. медленно поднял на меня мутный взор, затуманенный страданием, и вдруг икнул. Лучи славы померкли. До меня долетел слабый запах перегара.

Раздасадованный на меня за свою промашку, Гулькин схватил мои документы и с трудом сфокусировал на них взгляд.

Переминаясь с ноги на ногу, я увидел, как щетинистое лицо его озарилось дьявольской усмешкой.

– Вот, – он ткнул куда-то в мои бумаги грязным ногтем, – печати нет, – мстительно прогнусил А. Д. и выставил меня за дверь ставить эту печать.

Ах, А. Д., А. Д.! Если бы ты знал, как я был ошарашен этим, как больно забилось мое сердце и скольких толчков в коридоре и потерянных нервных клеток (между прочим, не восстанавливающихся никогда) стоила мне потом эта проклятая печать! Может, тогда ты не был бы так злораден? Может быть, и твое черствое сердце сжалось бы от жалости и слезы сострадания потекли бы по твоим небритым щекам? Но нет, увы! Сердце начальника не знает сострадания, даже если этот начальник всего лишь председатель студенческого профкома.

Поплевав на палец, я перевернул страницу и продолжил читать.

«… вся остальная часть Гулькина.

– Где Михаил? – спросил Алексей Денисович.

– Какой Михаил? – поинтересовался Алкота.

– Тот, который только что из двери выглядывал, – пояснил председатель студенческого профкома. – Под какой он кроватью?

– Не знаю, под какой, – пожал худыми плечами Алкота.

– Гнетущее молчание затянулось, и, наконец, под кроватью послышался шорох. Отряхивая пыль, появился Миха.

– Ты что там делал? – спросил Гулькин.

– Спички искал, – ответил Миха.

– Ну и что, нашел?

– Ага, – бодро сказал Миха и потряс коробком.

– Вы что, из меня дурака делаете? – удивился Гулькин. Его богатый козлиными интонациями голос обиженно дрожал. – Будете дежурить на кухне с сегодняшнего дня и по… – он неопределенно махнул рукой».

Что сделал Гулькин дальше, осталось неясным, так как на этом общажный летописец поставил точку, потом нарисовал три звездочки, вот такие:

* * *

и начал писать уже совсем о другом.

«Пили в 525, потом в 542, потом в 550. Михе спускаться на первый этаж было впадлу, и ему постелили матрас на шифонере.

Чекушка долго не мог заснуть на голой кровати и слушал, как наверху на его матрасе ворочался и кряхтел Миха.»

Я устроился поудобнее, облокотившись спиной о стену, и начал читать не отрываясь, благо каракули стали понятнее.

13 февраля

Когда до закрытия общаги оставалось пять минут, решили еще выпить. Время поджимало, и Алкота в спешке надел михины ботинки. Выглядел он очень экстравагантно, так как ботинки были ему на четыре размера велики. Ботинки-лыжи понесли Алкоту через дорогу. Если бы не Миха, Алкота не вернулся бы назад – было скользко. Для отмаза пришлось купить хлеба, чтобы пройти через вахту в первом часу ночи.

Вахтерше явно не понравился вид Алкоты, а, точнее, михины ботинки, которые, вероятно, ранили ее изысканное чувство прекрасного.

Пили «Золотое поле», ели соленое мясо. Было круто. Хорошо, что Женька, которому принадлежало это мясо, не ночевал дома.

* * *

Чекушка уже давно стал замечать, что ему стали сниться странные сны. Однажды ему приснилась вереница грузовиков, груженых застреленными кенгуру. Они лежали друг на друге в кузовах, истекая кровью. На утро Чекушка долго не мог понять, что же предвещал этот сон.

Вот и в эту ночь его посетило странное видение. Ему снилось, что в общагу пришел известный теннисист Евгений Кафельников и принес целую сетку бутылок с водкой. Бухали. Оказалось, что Женек – нормальный пацан. Не жмот и вообще…

14 февраля

Придя из института, застали стонущего на кровати Эндрю.

– Что делаешь, Эндрю?

– К госу готовлюсь, шпаргалки пишу.

– Сколько уже сделал?

– Две.

– А чего стонешь?

– Ноги сводит.

– Ах, что же с тобой будет, когда двадцать напишешь?

* * *

Пошли клеить валентинку, вырезанную из коробки от чая «Три богатыря», на дверь девчонкам с третьего этажа. Неожиданно от Таньки поступило предложение выпить, сопровождаемое денежным взносом в размере семидесяти рублей. Предложение было воспринято с должным пониманием, особенно Михой, который не сводил с Таньки пристального восхищенного взгляда.

В дальнейшем воспоследовали новые денежные субсидии. Танька пропивала чью-то стипендию.

* * *

В эту ночь Миха снова остался ночевать на шифонере.

– Танька с нашего факультета, да? – неожиданно раздался в темноте его голос.

– Угум, – засыпая, – пробормотал Алкота.

– Прикольная девчонка, да?

Алкота ответил громким заливистым храпом.

Миха повздыхал, поворочался немного, и вдруг сверху послышалось:

Не кочегары мы, не плотники,

Но сожалений горьких нет.

А мы монтажники-высотники

И с высоты вам шлем привет! – распевал Миха.

Трепал нам кудри ветер высоты

И целовали облака слегка.

На высоту такую, милая,

Ты не посмотришь свысока! – закончил он и счастливо засмеялся.

15 февраля

Хотелось есть.

В 16.05 Алкота, Чекушка и Миха встретились на шифонере. Много читали. Алкота читал журнал «Интим», Миха – Книжку под названием «Я невинность потерял в борделе».

Зашла Наташка показать Эндрю фотографии. Опершись на локоть, он приподнялся на кровати и в таком положении изучал фотки.

– Прикиньте, я палец сейчас проколола гвоздем, – пожаловалась тем временем Наташка.

– Зачем? – удивился Чекушка.

По-прежнему недоумевая по поводу цели пробиения пальца, он в компании Алкоты пошел на третий этаж стрелять Тургенева.

В 321 книжку, наконец, дали. Однако, Алкоте этого показалось мало. Внимательно оглядев комнату, он заметил на столе поднос с яблоками.

– Можно еще яблочко взять, – жалобно попросил он.

– Нет, у нас нехватка, – строго объяснили ему.

– Ну, тогда хотя бы куснуть разочек?

– Ладно, кусни, – Алкоте протянули аппетитное красное яблоко.

Он широко раскрыл рот и бессовестно отгрыз сразу половину фрукта.

– Можно я тоже кусну? – спросил Чекушка и, не дожидаясь ответа, вырвал оставшуюся половину яблока у Алкоты и засунул себе в рот.

– Шпашибо! – выдавил, задыхаясь, Чекушка, и они с Алкотой вышли в коридор.

* * *

– Цып-цып-цып-цып! – доносилось из кабинки в сортире.

Это Алкота разговаривал со своей какащкой.

Чекушка тем временем спешно направлялся по коридору туда же.

За дверью мужского туалета с надписью мелом «М/Ж» его ожидал сюрприз. В одной из кабинок он увидел старосту этажа.

– Привет, Слава.

– Привет, Оля, вежливо ответил Чекушка.»

Я поразился достоверности «Записок». Около получаса назад, когда я бродил по этажу, занимаясь своими этнографическими изысканиями, мне довелось забраться в самый конец коридора, где располагался мужской туалет. Я знал, что в этом крыле туалет именно мужской, поэтому смело распахнул дверь и тут же, в ужасе бормоча извинения, захлопнул ее обратно. То, что я увидел, потрясло меня и нанесло, боюсь, неизлечимую душевную травму.

Прямо посреди туалета, нимало не смутившись моим появлением, поправляла трусики, высоко задрав юбку, пышнотелая блондинка. Не спеша продолжая начатое дело, она радушно кивнула мне – проходи мол присаживайся.

Моя деликатность не позволила мне принять ее великодушное предложение, и я спасся бегством.

Теперь я знал, что девушка из мужского туалета – это или староста нашего этажа (даже и не подозревал о такой должности) или одна из ее соратниц в деле борьбы за женскую эмансипацию.

Послюнив палец, я перевернул очередную страницу.

«Есть хотелось по-прежнему.

Внезапно в голову пришла мысль: «Шифоньер нужно украсить и окомфортить». Для начала решили повесить шторочки. Когда работа была выполнена, Алкота залез наверх читать «Рудина». Внизу разговор зашел о том, что в штанах у Алкоты.

– Где банан? – спросил он.

– У тебя в штанах, – кокетливо ответила Олька, убрав прядь крашеных волос с пухлой щеки за ухо.

– Давайте я вам покажу его, – предложил Алкота.

– Давай! Давай! – обрадовались все.

– Нет, лучше я вам спущу бананового сока.

– Какого именно? – поинтересовалась Оля.

– Кокосового, – выдвинул с кровати свою версию Эндрю.

– Как это я вам из банана кокосовый сок спущу?! – возмутился Вовик.

– Да из твоего сухофрукта вообще никакой сок спустить нельзя!

– У меня хоть и сухофрукт, зато банан, а не перец декоративный, как у некоторых – обиделся Алкота.

* * *

Ночью Чекушке приснились голодные телепузики. Они прыгали вокруг него, истекая слюной, и скалили свои кривые зубы.

16 февраля

Утром Алкота с озабоченным видом вертелся перед зеркалом, жалуясь, что волос на голове и других частях тела остается все меньше и меньше. Он говорил, что проблема облысения постепенно начинает занимать все его мысли, не оставляя в голове места для неспешных размышлений о смысле жизни и принципах устройства мироздания.

У Чекушки же волосатость достигла невиданных прежде масштабов: концы волос уже стали достигать плеч. К тому же, лицо тоже покрылось волосами, так как он не брился уже неделю.

* * *

На лекции по риторике рассказывали о педагогической этике.

– А у нас в школе даже алкаши-физруки друг друга по отчеству и на «вы» называли, – похвастался Алкота.

– Да ну! – удивился Чекушка – Как это?

– А вот так, например: «Вы, Василич, мяч неправильно подаете.» – объяснил Алкота.

* * *

В общаге было скучно.

Решили вспомнить молодость и поиграть в баскетбол. Кидали все, до чего можно было дотянуться, не вставая с кровати, в пепельницу, сделанную из майонезной банки. В азарте Чекушка стал разбирать свою ручку. Колпачок – мимо! Стержень – мимо! Наконец, корпус ручки попал в цель, по инерции выскочил из банки и улетел в открытое окно. Так радость победы была омрачена для Чекушки утратой любимой ручки.

17 февраля

Мучились скукой.

– Давайте возьмем пузырь и пойдем к девчонкам, – предложил Миха.

– Н-е-е, пузыря мало будет. Давайте возьмем два. Хотя, два мы можем и не допить, – рассуждал Чекушка.

– Не допьем ночью, завтра с утра допьем, – успокоил Алкота, – нам, правда, к первой паре нужно, ну да это ничего. Поставим будильник на четыре утра, встанем пораньше – успеем.

Когда спустя десять минут шли через вахту, демонстративно размахивая буханкой хлеба и пряча бутылки за пазухой, представили, как должны удивляться вахтерши: каждую ночь трое парней идут на улицу и покупают перед самым закрытием общаги хлеб.

* * *

Пригласили девчонок с худграфа петь песни. Сначала пили. Потом решили все-таки спеть. У одной из песен, которая особенно пришлась компании по душе, был очень странный припев:

ОЙ-Е…

И Я ЕЕ?!

БАТАРЕЙКА!

Песня лилась по коридорам общаги, придавая бодрость ее обитателям, прогоняя прочь апатию и сонливость. Было два часа ночи.

* * *

Беседовали о живописи.

– Алкота задал художницам мучивший его вопрос.

– А волосы трудно рисовать?

– Все посмотрели на него и засмеялись.

– Ты что, на голове волосы хочешь нарисовать? – спросил Чекушка.

18 февраля

Вчера вечером было лучше, чем сегодня утром, – слабым голосом пожаловался Алкота со своей кровати.

Чекушка молчал, задумчиво перебирая струны гитары пальцами ноги.

* * *

– Ну чем мы занимаемся? Пьем каждый день, – сказал с негодованием Алкота и отхлебнул из стакана с пивом.

* * *

– Блин, надо мух потравить, – заявил раздраженно Чекушка, – вроде все помыли, а они не улетают.

– О, я как раз могу на следующей неделе дихлофос привезти. Правда, он вонючий, – предложил Алкота.

– Да ладно, хрен с ним. Залезем все на шкаф и шторку завесим. Нет, лучше наденем на головы целофановые пакеты.

– Точно, только нужно не забыть дырочки для носа проделать, а то задохнемся».

Я захлопнул ежедневник, прищурился и придирчиво осмотрел комнату в поисках мух и других насекомых. Жутко я не люблю этих тварей с тех пор, как мне однажды в кружку залетела муха-комикадзе. Очень уж неуравновешенные это создания. Я, конечно, понимаю, у всех есть свобода выбора, право на самоопределение и все такое. Захотела муха покончить с собой – это ее личное дело. Но зачем использовать для этого мою кружку? Шла бы топилась где-нибудь еще. Не подумала она, конечно, о том, приятно ли хрустит на зубах ее хладный труп.

Осмотр комнаты мух, к счастью, не выявил.

Я решил развеяться и попутно проверить, можно ли действительно улечься на шифоньере. Оказалось, что да, можно, только за шторочкой скрывалось такое количество пыли, что я не решился произвести эксперимент. Вместо этого я разлегся на кровати и вновь раскрыл «Записки».

19 февраля

– Вован! Вован! Вставай! – Чекушка тряс Алкоту за плечо.

– Алкота с трудом приоткрыл один глаз и недовольно уставился на Чекушку.

– Чего ты?

– Пойдем учиться. Сегодня второй парой контрольная. Без нее потом до экзамена не допустят.

Алкота открыл оба глаза.

– Да, да, я понимаю, нужно встать, нужно. Но, если я встану, я сдохну. Не могу никак, иди один.

Алкота отвернулся к стене и спрятал голову под подушкой.

Чекушка еще постоял, посмотрел на беспечного Алкоту, вздохнул и ушел в институт.

* * *

– Зачем тебе это нужно? – недоуменно спросил Алкота, глядя на Чекушку, в спешке собиравшегося на занятие, – ну работаешь ты этим репетитором, и что? Счастливее что ли от этого становишся?

– Деньги хотя бы зарабатываю, – ответил Чекушка.

– Ну а на что ты тратишь их, деньги эти? Алкота характерным жестом постучал по горлу.

Чекушка не нашелся, что на это ответить.

* * *

По пути к «Бистро» Алкота читал по памяти комедию Аристофана «Лягушки».

– Ре-ке-ке-кекс! Коакс, коакс! – вдохновенно цитировал он.

* * *

В комнате собралась большая компания – 14 человек. Когда все были навеселе, пронесся слух, что Гулькин заставляет дежурить еще неделю. Разгоряченные Чекушка с Алкотой пошли на первый этаж разбираться с Гуличем. Миха не заметил их ухода, поглощенный кокетничаньем, а затем интимной беседой с Танькой.

* * *

– Да Гулькин всех здесь имеет. Он может любого выселить, – объяснял Алкоте знакомый.

– В это время Чекушка уже отважно стучал в дверь председателя студенческого профкома.

– К-какими полномочиями вы обладаете? – допытывался у Гулькина Алкота, – вы что здесь, заместитель президента или, может быть, президент общаги?

– Больше дежурить не будем, – подытожил Чекушка.

– Вон! Вон! Вон отсюда! – кричал Алексей Денисович, дико тараща глаза и пятясь вглубь комнаты. – А не подежурите, мы с вами разберемся!

Когда Алкота с Чекушкой вернулись домой, Миха с Танькой уже спали вдвоем на шифонере, завесившись шторочкой.

21 февраля

Чекушка с Алкотой не пошли на пары, занимались не менее важными делами: сдали бутылки и купили валерьянку и презервативы.

* * *

Тучи над 542-ой сгущались. Оскорбленный Гулькин строил злобные козни. Он поручил старосте этажа Ольке написать ему жалобу на то, что 542-я неоднократно не дежурила на кухне, вследствие чего в виде наказания уносились решетки с газовых плит и этаж голодал. Обидно было то, что 542-я уже отдежурила три дня подряд, но злопамятный Гулькин не хотел успокаиваться.

* * *

После того, как допили третью бутылку, Миха задрапировался простыней в древнегреческом стиле, и всех пробило на танцы. Пытались исполнить греческий сертаки – получился кан-кан. Завершилась программа танцем маленьких лебедей. Солировали: Миха в хламиде, Алкота и Чекушка в трусах. Исполнив «на бис» несколько особенно виртуозных па и раскланявшись, маленькие лебеди всей стаей полетели к девчонкам. Там играли в карты на раздевание и пили…»

На этом я прервался и вскочил с кровати. В дверь стучали. Я прошел в коридор и раскрыл дверь.

– Привет! – на пороге стоял высокий, коротко стриженый парень в спортивных штанах и футболке навыпуск.

– Привет, – ответил я.

Рядом с парнем, держа его за руку, стояла почти такая же высокая, как и он, девушка и, улыбаясь, смотрела на меня.

– А в комнате пока никого кроме меня нет, – сказал я.

– Ну, тогда мы к тебе, – ответила она.

– Проходите тогда, – немного удивленный, я пропустил их вперед.

– Давай знакомиться. Миха, – сказал парень и протянул мне руку.

Я пожал ее и назвал свое имя. Миха представил мне свою девушку. Она оказалась его женой и звали ее Таня. Смутное подозрение закралось в мою душу.

– Слушай, – сказал я ему, – так ты, наверно, тот самый Миха.

– Как это, тот самый, – не понял он.

– Ну вот, отсюда, – я показал ему ежедневник.

– А! – радостно крикнули в один голос Миха и Танька.

– Да, это я. А ты что, ознакомился уже с этим творением? Где оно было? – Миха листал ежедневник, иногда останавливаясь, читая отдельные места и улыбаясь.

Танька заглядывала в «Записки» через его плечо.

– Нет, не до конца. А это ты писал, Мих?

– Да нет, подсказывал только кое-где.

– Слушай, Мих. Мне вот интересно было, пока читал. Чекушка там, Алкота – у них у всех есть клички, а у тебя почему-то нет.

– Да вообще-то была у меня кликуха, – Миха перевернул несколько страниц и прочитал вслух:

13 марта

В процессе пития перелистывали излюбленные страницы «Энциклопедии алкоголя». Миха искал для себя кличку, так как те, которые ему предлагали Алкота с Чекушкой (Череп, Кукша) не пришлись Михе по сердцу.

– Ханурик, забулдыга, мерзавчик, – не то, не то все!

– О! Потатор! Отличная кличка, – вскричал Алкота, увидев одну из статей энциклопедии.

– Да, круто: Миха-потатор! – восхитился Чекушка.

– Н-е-е, не буду я Потатором, – обиделся Миха.

– Ладно, чего ты? Потатор – это стильно.

– Не буду Потатором!

– Будешь Потатором!

– Да блин, сами вы потаторами будьте!

– Ну и ищи тогда себе кличку сам!

– Шкалик, горилка, домострой… Не то, не то все!»

– Ну какой же ты у меня потатор, – Танька обняла Миху и нежно погладила его по голове.

– Да, на потатора ты не похож, – я посмотрел на михины широкие плечи и мускулистые руки.

– Ладно, счастливо. Устраивайся, обживайся, – сказал Миха и поднялся с кровати, – вечерком я еще зайду. Не прощаемся.

Они вышли в коридор и Таня весело помахала мне ручкой. Хлопнула дверь.

Возбужденный первым знакомством в общаге, да еще таким неожиданным, я покурил в открытое окно, походил по комнате и с твердым намерением дочитать ежедневник до конца взял его в руки и открыл ту страницу, на которой остановился.

«… и пили валерьянку.

Чекушка с Алкотой устроили дуэль на спагетти, потом пробило засовывать голову в пластмассовую вешалку и так ходить по коридору.

22 февраля

Около 23.50 пришел Миха. Бухой. Жаловался, что поругался с Танькой и настаивал на покупке пузыря.

Ходили за водкой с 22 на 23 февраля.

23 февраля

0.23 Миху начало плющить, и он залез в свое «Дворянское гнездо». Чекушка с Алкотой испугались, что птенец может из этого гнезда вывалиться и убиться. Уговаривали его слезть.

Миха стоял с закрытыми глазами, раскачивался из стороны в сторону и нащупывал где-то в районе потолка дверь. Потом, не открывая глаз, полез в гнездо и стал что-то нащупывать там. Оказалось, что он хотел в туалет, куда и побрел вскоре в одних трусах. После того, как Алкота с чекушкой уложили своего друга на кровать и укрыли одеялом, долго разговаривали за жисть. Валерьянка была допита еще 22-го.

* * *

– Смотри, Вован, как интересно получается: ты сюда приехал из Баку, Миха – из Питера, я – из Воронежа, – говорил Чекушка ожесточенно нюхая хлеб.

– Да, прикольно, ну и что?

– Как что? Это прямо божественный промысел какой-то. Как будто это все не просто так, как будто мы что-то важное должны здесь сделать. А мы что делаем? Пьем, да фигней всякой страдаем. Скучно.

– Скучно тебе, – хмыкнул Алкота. – Учимся мы, и это наше главное дело сейчас. Слышал такую басню?

– Да слышал, – махнул рукой Чекушка, – только не то это все. Вот раньше, помню, найдешь себе занятие какое-нибудь, ну хоть, например, марки собирать. И носишься с ними, с марками этими, меняешь, покупаешь – захватывает. А сейчас ничего интересного нет. Все скучно.

Выпили.

– А вот чего бы ты от жизни хотел? – не унимался Чекушка.

– Я? – задумался Алкота. – А ты знаешь, просто хотел бы тепла. Жена чтобы была, дом. Прикинь, идешь с ней по городу, дочка на плече сидит, а ты гордый такой, довольный по сторонам посматриваешь.

– Д-а-а, протянул Чекушка, – это неплохо. Была вот у меня девушка, долго мы с ней лазили.

– Ну и что?

– Надоела. Вот и жена надоест.

– Ну и что же тебе тогда нужно?

– Сам не знаю, – Чекушка пожал плечами.

С саркастической усмешкой на губах Алкота разливал еще по одной.

24 февраля

Чекушка вновь повстречался в сортире со старостой.

– Какая приятная встреча, Оля. Какими судьбами? Располагайся, чувствуй себя, как дома, – любезничал Чекушка.

Поговорили через дверь кабинки. Оказалось, что, несмотря на то, что в графике дежурств 542-я стояла еще шесть дней подряд, выход был найден. Олька поручила какой-то Ленке искать других дежурных. Гулькин, конечно же должен был оставаться об этом в неведении.

Как ни странно, вечером кто-то подежурил.

– Пусть наша маленькая победа обернется большим поражением Гулькина!

Стук пластиковых стаканов…

25 февраля

– Вован! Вован! Пойдем учиться! Вставай! – тормошил Алкоту Чекушка.

– Не могу. Если я встану, я же сдохну. Я все понимаю, но не могу.

– Слушай, ну нельзя же быть таким…

– Это каким же? – приподнял голову от подушки Алкота. – Это каким же таким, а?

– Ну, не знаю…

– Не знаешь. А я, может, хочу, чтобы все стали такими, как я. Тогда мне не придется становиться таким, как все, – гордо закончил Алкота и накрылся с головой одеялом.

* * *

Были в музее Тургенева. Работница музея читала свой перевод французской книги о русской охоте с борзыми.

– А почему курицы вот так дергаются? – Алкота имитировал судорожные движения курицы головой.

– А почему это тебя так озаботило?

Алкота не отвечал, продолжая отрывисто поворачивать голову из стороны в сторону, как это делают куры. Лицо его приняло отрешенное выражение, глаза остекленели.

– Ко-ко-ко-ко-ко-ко-о-о-о! – закудахтал вжившийся в образ Алкота.»

Окружающая невеселая обстановка: пыльная, пустая комната, обои с чудовищным рисунком, напоминающим карту лунной поверхности, и какая-то кромешная тишина, – начала угнетающе действовать на мою психику. Я заворочался на кровати, спустил ноги на пол и прислушался к своему внутреннему голосу. Внутренний голос настоятельно советовал мне покинуть на время общагу и совершить прогулку на свежем воздухе.

– Выйди на улицу, развейся, – нашептывал он, – а то ты здесь совсем закиснешь.

Я всегда стараюсь прислушиваться к тому, что говорит мне внутренний голос. Если что, потом можно будет свалить всю вину на него.

Я быстро собрался, захватил с собой «Записки», спустился вниз и вышел на улицу, чувствуя на своей спине тяжелый взгляд вахтерши Джона.

Внутренний голос сыграл со мной злую шутку. Не успел я проморгаться и прочихаться (солнце, хотя и садилось, но светило по-прежнему довольно ярко), как обнаружил себя стоящим у киоска с только что купленной бутылкой пива в руке.

Мимо прошли две девушки. Они пили слабоалкогольные коктейли и с оптимизмом смотрели в будущее.

– Ладно, я тебе это припомню! – пригрозил я голосу и уединился в тени каштанов на скамеечке.

Странное дело – с каждым глотком разбирать написанное в ежедневнике становилось все легче и легче.

3 марта

На ступеньках перед общагой стоял Миха и курил, настраиваясь на тренировку в качалке, куда он все-таки записался.

– О, Миха! – обрадовался Чекушка. – Пойдем с нами. Хватит отмараживаться. А то тебя не видно совсем. Дворянское гнездо в запустении стоит.