Текст книги "Тихий омут"

Глава 5

Волны с шумом бились о крутые каменные выступы Храмовых скал. Серая громада горных хребтов раскинулась на несколько вёрст в необъятном океане на северо-запад от мыса Теи и Анея. Скалы продувались всеми ветрами, не говоря уже о постоянной сырости.

Древние зодчие, чьи имена навеки сокрыты печатью веков, вырубили все помещения Великого Храма прямо внутри горного хребта. Собственно, потому он и стал называться Храмовым.

На скалах отсутствовала всякая растительность, здесь часто разыгрывались бури и штормы, и круглый год царила хмурая дрянная погодка. Но, невзирая на всё это, служба в Храмовых скалах многие века считалась лакомым кусочком у разных народов.

С самого утра к пологому выступу скалы причаливали многочисленные ладьи, галеры и драккары. Из них паломников была только половина, все остальные – будущие семинаристы. Те, кто смог пройти жёсткий отбор вербовщиков.

Разумеется, испытания ещё не были окончены. К концу декады многие отсеются, а до второго круга доучится и того меньше. Но те, кому это всё-таки удастся, получат шанс попасть в число высшего духовенства, предел мечтаний многих. Попасть туда, означало обеспечить себе безбедную жизнь до самой старости. К тому же почёт и уважение среди большей части народов Горнего.

Несмотря на свою образованность Аней был обычным мальчишкой. Как и все юные претенденты на место в семинарии, он считал, что поймал за хвост жар-птицу. Приближаясь к Храмовым скалам, мальчик во все глаза любовался развернувшимся пейзажем и всё ещё не верил, что, хотя бы попал сюда.

Его и ещё троих послухов везли на узкой парусной ладье, раскрашенной под сизо-голубого угря, который водился только в небольшом промежутке особенно глубоких и солёных вод от храмового хребта до Мёртвого моря. Никто не знал, как этому угрю удаётся выжить здесь, но оному угрю то было безразлично. И сизо-голубоватые бестии водились здесь уже не одно столетие.

Морской ветер имел особенный, неповторимый запах. Анею ещё не доводилось пробовать его, и потому в горле немного першило, а самого паренька тошнило от двенадцати дней непрерывной качки.

Когда послухов вывели на берег, им почудилось, будто блеклые сырые камни колышутся в такт волнам. Кто-то не сумел справиться и упал. Ему, конечно, помогли подняться, но бедняге довелось испытать на себе довольно обидные потешки и сравнения.

Аней сам едва держался на ногах и молил бога, чтобы вот так же не бухнуться в лужу.

Ребят долго вели высокими мрачными коридорами, больше похожими на пещеры. Кругом была слякоть и грязь. Под ногами хлюпала мутноватая жижа, а по неровным пористым стенам бежали крупные ручьи.

Чтобы новобранцы не подхватили с первых же дней простуду и насморк, им выдали тугие бараньи пуховики. Каждому по размеру, словно заранее были готовы.

Скоро они оказались в большом просторном помещении, которое так же было вытесано из камня, но своды его подпирались витыми мраморными колоннами, а покрытые плющом каменные стены где-то до половины были выложены нефритовыми плитами.

Кое-где на плитах золотым теснением изображались кресты, заключенные в круг, извилистые стрелы и тонкая плавная вязь священной символики Храмовых скал.

С высокого потолка вниз тянулись толстые сталактиты. Анею ещё не доводилось видеть столь диковинного зрелища. И дело даже не в исполинских размерах каменных клыков, а в том, что здесь они тускло светились светло-зелёным, освещая помещение нежным, успокаивающим светом.

Здесь было тепло. Мальчишки скинули пуховики и отдали подоспевшему подьячему в тёмно-сером грубом кафтане с рыжей козлиной бородкой.

Кругом, куда ни кинь взглядом, толпился народ, от мала до велика. Наверное, тут собрались все слои общества, поскольку рядом с худым испачканным сыном челядинки, с врождённым высокомерием переминалась с ноги на ногу боярская дочь. С подчёркнутым презрением она морщила носик и демонстративно отворачивалась, то и дело украдкой бросая косые взгляды на черноглазого поджарого холопа.

Буквально в полушаге от них ушастый улыбчивый парень, почти уже отрок, в сером балахоне с приколотой бледно-зелёной ленточкой едва не выпрыгивал из одеяний, пытаясь обратить на себя внимание высокой девочки с остреньким по-детски наивным личиком, но уже почти сформировавшейся фигурой. Судя по всему, она принадлежала племени рестов. Об этом говорили густые вьющиеся волосы, рыжей гривой разбросанные по угловатым плечикам, и узкие кожаные шаровары в паре с небольшой расписанной охрой безрукавкой из дублёной кожи. Девушка не заплетала волосы в косу, как это было принято у неревов, и не носила жёсткого кожаного ремешка со знаками рода, как это приличествовало у отроковиц пилигов. А просто расчесала локоны на прямой пробор.

Между вновь прибывшими суетливо шныряли семинаристы старших кругов под предводительством низших жрецов, наряженных в просторные балахоны тусклых оттенков зелёного, подпоясанных широкими кушаками.

От такого количества народа у Анея голова шла кругом. Он ошалело во все глаза таращился по сторонам, и ему несколько раз даже грозили кулаком за слишком пристальный взгляд, неподобающий ещё не прошедшему посвящения послуху.

Наконец, когда, видимо, все новые ученики прибыли, и ожидать было больше некого, толпа потихоньку начала стихать. Скорее всего, кто-то подал знак, но Аней мог разглядеть только спины и затылки, стоявших перед ним новобранцев, которые, как назло, были все выше его.

К высокой полированной плите, высеченной аж из обломка Нефритовой скалы, под руки вывели худенького усатого старичка, кряхтевшего с каждым шагом. Он стал за огромным нефритовым столом и сухо кашлянул.

– Блаженны будьте, прибывающие во свете! – тихонько просипел старик, но в зале тогда не было такого, кто бы не слышал. – Сердце моё ликует, когда я вижу, сколько молодых и грамотных людней решили ступить на путь служения Господу! Я вижу в этом проведение Господне! Его слово, его длань, простёртую над нами. С каждым новым годом в семинарии поступает всё большее число юных мужей и дев, наше общество неуклонно идёт по пути к спасению. И верю, очень скоро настанет тот час, когда каждый из нас начнёт последнюю, решающую битву в своём сердце. И когда эта невидимая брань увенчается успехом, пусть даже маленьким, в сердце одного единственного человека, это уже будет победа. И из таких вот маленьких побед, в единичных случаях, сложится большая, одна на всех. Такая победа, после которой все мы удостоимся совершенно иного мира. Не развернутся небеса, не ступят ангелы на землю, но мир изменится. Человек станет лучше, чище, совершеннее. И чем совершеннее будем мы, тем лучше богаче станет наше бытие. Когда я говорю богаче, я не имею ввиду презренный металл…

Аней давался диву красноречию старика. Уж насколько словоохотлив был пастор Клер, но он хоть говорил по-простому. А этого поди, пойми. Нет, конечно, совершенно очевидно, что почтенный старец рад видеть здесь сегодня всех, но это вполне можно было выразить короче. К тому же, причём тут проведение Господне? Нет, он явно пытался втолковать что-то ещё.

– Это архипрелат Ерг, – послышалось у левого уха. – Он здесь самый главный. Самый-самый, представляешь? Он сегодня говорил со мной.

Мальчик обернулся, чтобы взглянуть на того счастливчика, которому довелось воочию узреть легендарного Ерга. Аней частенько слышал о нём от пастора и никогда бы не подумал, что увидит хоть издали. А тут поди ж ты, архипрелат даже разговаривал с кем-то.

Послухом, удостоившимся чести аудиенции с полумифическим священником, оказалась низенькая коренастая девчушка лет девяти. Она стояла, гордо сложив руки на груди, явно чувствуя своё превосходство над остальными.

Ещё бы, подумал Аней. А интересно, почему святейший решил заговорить именно с ней? Может, она какая-то особенная? А может, не с ней одной? Видимо, последние слова парень произнёс вслух, потому, как тут же услышал во второе ухо: «А может, просто врёт».

Старик говорил ещё очень долго. Едва ли не у каждого из собравшихся уже затекли ноги и спина, когда говорливого архипрелата под руки увели от нефрита. Тут же его место занял другой. Низкий подлысоватый с хитрым прищуром на землистом лице. Он положил перед собой внушительную стопку пергамента и, поприветствовав всех, принялся читать.

Оказывается, в тонких пергаментных тетрадях содержались сведенья о том, кого и куда селить. Новоиспечённые семинаристы понятия не имели, куда их отправляет этот монах с лицом проходимца. Видимо, это считалось тут вполне нормальным, потому что в толпе снова шныряли послухи высоких кругов в серых грубых балахонах с зелёными ленточками и выкрикивали имена с названиями населённых пунктов, откуда прибыли новички. Каждый послух держал в руках собственный свиток, с которым они постоянно сверялись, выискивая в толпе тех, кого согласно свитку, должны проводить в положенные им кельи.

Аней едва не упустил своего провожатого, который носился туда-сюда с небольшой группкой мальчишек, выискивая, как оказалось, его одного.

…Его поселили в душной сырой келье с одним маленьким окном-бойницей. С потолка по стенам ручьями сбегала солёная морская вода, оставляя за собой белые потёки. Под окном находился маленький столик, на котором стоял подсвечник с шестью свечами, стопка новеньких пергаментных тетрадей и кувшин с водой. Кроме этого в келье были полати, на троих, устеленные старыми изъеденными молью шкурами хорьков и белок.

Вместе с Анеем туда поселили ещё двоих новичков. Оба были пилигами, да не простыми, а из самого Арагуза. Они вели себя так, словно всё происходящее для них давно изведано и привычно. Смуглые обветренные лица в любой ситуации хранили гордо-презрительное выражение. Как порядочные сыновья своего племени, они носили серые туники с меховым воротником и двумя шкурками песцов, сшитых между собой на манер плаща. Волосы каждого стягивал тугой плетённый из кожи ремешок с небольшой медной бляшкой на лбу, говорящей о принадлежности к знатному роду.

Как только пилиги вошли в келью, тотчас же принялись молча раскладывать своё добро и рассовывать под полати.

Высокий с длинными рыжевато-русыми волосами перво-наперво размотал небольшой свёрток. Его руки холодно скользнули по кожаным ножнам короткого меча, кованного явно специально для него. Серые бесцветные глаза обшарили келью, подыскивая пригожее место для клинка. Кругом было сыро. Так и не найдя более или менее сносного места, молодец решил, что меч будет жить вместе с ним на полатях.

Другой в это время ловко выкладывал из тугого заплечного мешка одежду. Вещи были добротные, если штаны, то обязательно кожаные, если туника, то с мехом, не говоря уже о полностью меховых сапогах и рукавицах.

Аней наблюдал за ними с открытым ртом и затравленным взглядом. Он сидел на своей лежанке, поджав одну ногу под себя, и обнимал небольшую конопляную котомку, в которой из вещей-то был один запасной комплект белья – рубаха, порты и онучи – да краюха хлеба. Ему-то всё одно в Храме выдадут новую робу, а у них уже младшенький подрастает, ему, поди, никто дармовые рубахи шить не будет.

Пилиги поглядывали на парня косо и с нескрываемым презрением.

* * *

Ия с каким-то странным, ни на что не похожим волнением спешила на свой первый урок в приходскую школу. Ещё в тот день, когда Аней отплыл в Храмовые скалы, девочка первым делом помчалась к пастору Клеру и уговорила принять её в класс.

Занятия проходили по вечерам, когда основная работа в поле уже закончена, и взрослые расходятся по домам. Тогда у ребятни появлялось несколько свободных мгновений, которые многие из них предпочитали тратить, просиживая целыми вечерами за узкими столами.

Родители школяров не просто охотно отпускали их на занятия, но готовы были в ноги кланяться великому пастору, поскольку он не просто учил их чада грамоте, но делал это совершенно бесплатно. Просто потому, что любил детей.

Когда Ия очутилась в светлице, где проходили занятия, она была уже вся белая и едва держалась на ногах. Добрый пастор сразу всё понял и усадил девочку поближе к себе. Прежде, чем начать свои наставления, он потратил некоторое время, чтобы хоть немного успокоить и привести её в себя.

Началось занятие. Клер что-то вдохновенно рассказывал, эмоционально размахивая руками. Он округлял глаза, делал страшные выражения лица, говорил то громко, то тихо, заговорщицки.

Ия не понимала ни слова. И дело тут заключалось не в том, что пастор ни с того ни с сего перешёл на чужеземный язык, вовсе нет. Он по-прежнему говорил на родном неревском, но от волнения смысл его фраз не доходил до девочки. Знакомые и совершенно обычные слова в одно ухо влетали, а из другого вылетали.

Кое-как собравшись с мыслями, Ия спросила у сидевшей рядом Поляны:

– Я что-то задумалась, о чём это он?

– Рассказывает историю возникновения букв первого порядка, – зашипела Поляна.

– Тихо вам! – фыркнула, сидевшая неподалёку, Стана.

Оказывается, пастор действительно рассказывал трагическую историю создания букв первого порядка. Ия никогда бы не подумала, что за тремя строчками неровных угловатых знаков стоит настолько красивая и драматичная история любви.

Клер говорил, что когда-то, давным-давно, когда на Мырьском континенте ещё существовала империя Саньтар, жила одна молоденькая прекрасная жрица. Должны были пройти годы, чтобы светлое учение Храмовых скал пришло в империю, а пока там процветали различные языческие верованья и самые что ни на есть дедеровы секты. В одной из таких сект жречествовала дева. И была она настолько прекрасна, что перед её красотой не устоял даже сам дедер.

И тогда он покинул своё жуткое обиталище, где до этого веками мучил грешников, и в образе прекрасного юноши ступил на землю. У него со жрицей завязалась любовь. Дедер влюбился настолько, что в один прекрасный день, открыл возлюбленной своё истинное имя. И в знак того, что он вручает своё сердце в руки прекрасной женщины, повелитель тьмы дал ей двенадцать символов. Четыре означали истинное имя дедера, которое никому, кроме него самого не известно. Вторая четвёрка давала власть над этим именем, а третья давала ключ к высшему познанию.

Жрица хранила эти символы, как зеницу ока, но всё же, в один прекрасный день о них узнали в Храмовых скалах. С бесчисленным войском храмовники пришли к месту поклонения дедеру и пленили всех жрецов. Им удалось найти пергамент, на котором в три строчки неровным угловатым подчерком были написаны двенадцать символов. Но к своему стыду жрецы не сумели сложить из них ни дедерово имя, ни, тем более, ключа повеления им. Из букв легко составлялись многие слова, благодаря им фактически можно было записывать целые тексты, но тайного имени повелителя тьмы так и не было сложено.

Тогда они принялись всячески пытать жрицу, надеясь, что она выдаст им нужные комбинации, но никакие экзорцизмы не могли заставить её предать любимого. Раскалённое железо, казалось, только усиливало упрямое нежелание девы говорить. Ей долго не позволяли умереть, но человек не всесилен, и во время очередной пытки, душа её вырвалась к любимому. А жрецы Храмовых скал так ничего и не добились.

С тех пор во всех семинариях и приходских школах перво-наперво изучаются буквы первого порядка. Поскольку, если разгадать их изначальное положение, можно получить власть над самим дедером. И тогда добро, наконец, восторжествует.

– А если кто-то вздумает использовать эту власть во зло? – вытянув перед собой руку, перебила пастора Стана.

Клер поёжился и нервно сжал в руке остренькую палочку, которой мгновение назад старательно выводит эти самые буквы.

– Даже если кто-то и решится на это, – медленно начал пастор, – его злая воля никогда не сравниться с умом и коварством дедера. И поверь, отец чертей не слишком долго будет в услужении у такого глупца. Но если кто-то решит уничтожить его, то того малого времени, что дедер будет под властью человека, вполне может хватить для осуществления задуманного.

– Но зачем было мучить жрицу? – робко спросила краснощёкая, похожая на матрёшку Цветана.

– Что? – Клеру показалось, что он ослышался.

– Зачем святые отцы из Храмовых скал принялись пытать жрицу? Разве они не должны были просто объяснить ей, что так будет лучше? Что дедер должен умереть, потому что он же… Он же враг рода людского!

– Может, для рода человеческого он и был врагом, – тихо произнёс пастор, от чего-то покрываясь потом и ёрзая на стуле, – но для жрицы он был в первую очередь мужем. Наверное, даже больше, чем мужем. Ты бы позволила убить своего суженого, коли бы знала, что можешь этому воспрепятствовать?

– Конечно, – убеждённо ответила девочка. – Если бы он был врагом рода людского, или Господа моего…

– Он и был её господом, – пытался объяснить Клер. – Она не признавала истину в суждениях людей из Храмовых скал.

– А как звали жрицу? – внезапно спросила Ия.

– Хм, – наставник почесал затылок и, кажется, немного смутился. – Предания рознятся. Кто-то величает её Ниилит, кто-то Ядвигой. Никто не знает, как её звали на самом деле. Так давно случилась эта история. А теперь давайте перейдём к самим буквам, – он поднял перед собой кусок бересты, на котором был начертан большой угловатый знак, похожий на перевёрнутую голову быка. – Это фортанум, в переводе с древнесаньтарского, истина. Символично, что первый порядок начинается именно с истины…

Мысли Ии снова уплыли далеко от темы урока. В голове вертелась история любви дедера и простой женщины с бренного мира. Хоть бы и жрицы, так что ж? Ведь женщина всегда остаётся женщиной.

– Пастор Клер, – снова вытянула руку девочка, – а почему дедер не защитил её? Он ведь мог. Уж коли владыка ужаса вручил жрице собственную жизнь, почему он позволил Храмовым скалам схватить её?

Пастор нахмурился и крепко сжал палочку, которой писал.

– Ия, эта история случилась настолько давно, и её столько раз пересказывали, что нам теперь практически невозможно добраться до истинной сути происшедшего, и остаётся лишь довольствоваться теми крупицами знаний, которыми мы располагаем.

– Значит, вы не знаете? – упрямствовала негодная девчонка.

– Не знаю, Ия. Я всего лишь человек и всех знаний, увы, мне не открыто. Покажи, как ты написала фортанум?

Девочка густо покраснела и нерешительно вытянула перед собой пустой кусочек бересты.

– Понятно, – хмыкнул Клер. – Ия, ты сама просила принять тебя в школу, да так горячо, что я, было, решил, ты будешь проявлять достойное рвение. Пожалуйста, не заставляй меня разочаровываться в тебе.

– Простите меня, пастор, – девочка потупилась и тихонько заскрипела струганной палочкой по бересте.

В тот день они прошли ещё две буквы первого порядка, а на следующий день Клер обещал научить ребят складывать из них простенькие слова, чтобы дети могли уже обмениваться меж собой маленькими записками, что, по глубокому убеждению, наставника только поспособствует усвоению ими грамоты.

…Когда солнце скрылось за деревьями, двери приходской школы отворились и распустили детвору по домам. Шумной разухабистой гурьбой ребятня вывалилась наружу и прежде, чем отправиться к родным воротам, принялась резвиться и гонять берестяной коробок.

Ия некоторое время наблюдала за ними со стороны, а потом, глубоко вздохнув, посеменила к родной избе.

Холодало. Ветер становился лютым и неприветливым. В эту пору он пробирал до нутра единым дуновением. А поди, оденься теплее положенного – ветер стихнет хоть на миг, вся взопреешь. И когда, подует в следующий раз, простудишься уже наверняка.

По широкой истоптанной дорожке, зябко кутаясь в старенькую овчинную шаль поверх серой просторной рубахи, тихонько семенила маленькая пухлощёкая Ия. Она ещё не вошла в тот возраст, когда приличной девушке надлежит заплетать волосы в косу, причём обязательно с красной лентой в знак невинности и добродетели. Поэтому русые локоны девчушки свободно развевались от ветра, стянутые на лбу лишь узким берестяным ремешком.

Потешно ступая угловатыми берестяными лаптями, она забралась на высокий крутой холм, бледно освещённый увядающей луной, и потуже натянув шаль, взглянула на небо. Ей весело подмигивали семь далёких звёздочек, как бы жмущихся друг к дружке. Нет, врали свитки Анея, такая красота не может быть причиной несчастий. И уж тем более, никакие маньяки там зародиться не могут. А он-то верил… Вот ведь глупый.

Шмыгнув носом, Ия бросила короткий взгляд на месяц и тихонько пошла туда, где среди прочих двупокатых и соломенных крыш курилась кривым дымком печная труба родной избы.

На следующее занятие она припозднилась. Всё мамка виновата – отчитывала за то, что щи пропали, даже в школу пускать не хотела в качестве наказания. А она – Ия, откуда же могла знать, что матушка с вечера щи в погреб не упрятала?

Кое-как отперевшись, девчонка схватила писало, кусок бересты, что недавно ей принёс старший брат, и со всех ног бросилась к приходу пастора Клера. Как назло, школа находилась в половине версты от жилища девочки. Скоро Ия запыхалась и продолжила путь быстрым порывистым шагом.

По пути к школе ей встретился юродивый Авоська. Он по своему обыкновению куражился с длинной кривой палкой. Эта палка служила ему конём, веслом и даже свирепым хищником, так и норовившим задрать.

Ия приветливо помахала божьему человеку рукой и пошарила в маленьком карманчике понёвы, надеясь найти кусок пряника, которым её сегодня угостил дядька Мстислав. Пряник был на месте, значит, пронырливая Ждана до него ещё не добралась. Ия мысленно показала сестре язык и позвала юродивого.

Авоська оживился. Он воровато огляделся и поспешил к заветному прянику. Но, когда юродивый подошёл, Ия поняла, как жестоко ошиблась. Слабоумный состроил чудовищную гримасу и без замаха тяпнул девочку по шее несколько раз. А потом с дикими завываниями умчался куда-то в сторону просеки.

Девка сидела на жёлтой траве, покрытой пёстрыми опавшими листьями, и, держась за шею, горько плакала. Даже не столько от боли, сколько от обиды. Юродивый, сколько его помнила Ия, никогда и мухи не тронул, какая дурь взбрела ему в голову? Где он этому научился?

Какая тут школа после такого?

Девочка тихонько встала и, держась за шею, посеменила в сторону кузницы. Она находилась слегка в отдалении от слободы, ведь рождение металла сродни волхованию, и уличный шум ни при каких обстоятельствах не должен помешать священнодействию кузнеца. К тому же, кузнец временами работал и ночью, и рано утром, а шум, доносившийся от ударов молоточками и кувалдой, мог помешать тихому быту слобожан. Посему испокон веков в Нижней слободе кузницы строились за околицей.

Прохожие оборачивались вслед заплаканной девочке, спрашивали, кто обидел. Но Ия только отмахивалась и угрюмо брела дальше. Как раз в тот миг ей больше всего хотелось сделаться совсем маленькой и незаметной.

Кузница Утопы была распахнута настежь. Против обыкновения оттуда не доносились задорные перезвоны молоточков, не слышалось угрюмое пыхтение мехов, не трещал горн. Подмастерья, все, как один, вдруг куда-то запропастились. На подворье царила тишина.

Кузнец жил бобылём и, насколько ведала Ия, семьи у него никогда не было. Сирота из пришлых. Людей он сторонился, но оставался в почёте едва ли не у каждого слобожанина. Никогда никому не сделал худого, зато работой славился – чем не человек? Иным бы его в пример.

– Утопа! – позвала девочка, не решаясь войти внутрь. – Утопа, ты здесь?

Непонятно почему, но к Ие кузнец всегда относился теплее, чем ко всем остальным. Для неё всегда были припасены сладости, всегда было время перекинуться хоть словечком. Девочка иной раз любила заглянуть в кузницу. Любила наблюдать, как красноватая пенящаяся жижа твердеет, превращаясь в подкову. А иногда случалось видеть, как рождается дивная кружевная решётка, достойная самого стольного князя.

– Утопа!

– Ия, это ты? – донеслось из горницы. Голос был мужской, низкий и бархатистый. – Входи, я здесь. Ты же, вроде, должна быть у Клера?

Девка глубоко вздохнула.

Горница была просторная со множеством окон, не каждая светёлка такой удаётся. Сводчатые потолки кое-где украшались резьбой. У дальней стены тихонько гудела покрытая серой штукатуркой печь. За широким дубовым столом, опираясь правым коленом на лавку, в огромной куче тряпья рылся косматый богатырь Утопа.

Непокорная грива замасленных иссиня-чёрных волос липла к широкой бугристой спине. Узкие кожаные штаны были по-походному заправлены в мягкие серые сапоги. У левого бедра к широкому кожаному поясу был пристёгнут летучий кистень с шипастым молотилом.

Кузнец обернулся и, увидев заплаканное личико, бросил своё занятие. Усадив девочку за стол, мужчина тяжёлыми шагами подошёл к печке и взял небольшую глиняную крынку. Молча налил козьего молока в кованый узорчатый кубок. Кузнец поставил питьё перед Ией и сел напротив.

– Что случилось? Тебя кто-то обидел?

Ия пожала плечиками.

– Авоська… Он меня по шее клюкой отходил.

– Авоська? – поразился Утопа. – Юродивый Авоська?

– Да… Я хотела с ним пряником поделиться, а он ни с того, ни с сего меня ударил.

Кузнец потёр густую короткую бороду и пристально уставился на девочку. Ей стало немного не по себе. Девчонка ёрзала на месте и не знала, куда девать глаза. Точно это она виновата.

– Ну, честно, я не знаю, чего он так со мной…

– Я верю тебе, девочка, – кузнец погладил белокурую головку и принялся запихивать тряпки в тугой заплечный мешок, изредка поглядывая на маленькую гостью. – Авоська, конечно, парень смирный, но чужая душа потёмки, тем более коли речь о юродивом. Не таи обид, скорее всего, он не со зла. Но на всякий случай, лучше сторонись, кто его знает, что негоднику в башку втемяшится?

– Ты уезжаешь? – глядя на вещмешок, спросила Ия.

– Да, пора в дорогу. Дела. Наверное, пришло время покинуть насиженные места. Но ты не кручинься, – он игриво задел пальцем её носик, – мы ещё обязательно встретимся.

– Обещаешь?

– Конечно, обещаю. Но и ты должна пообещать мне кое-что.

– Обещаю! – выпалила девочка.

Утопа усмехнулся.

– Ты ведь ещё не знаешь, чего я попрошу.

– Я знаю тебя, ты не можешь попросить у меня чего-то плохого, – наивно молвила Ия.

Кузнец снова улыбнулся.

– Ты меня хорошо знаешь, девочка. Пообещай мне, что будешь осторожна? Ты ведь знаешь, что кузнецы сродни волхвам? – Ия кивнула. – Поэтому послушай кудесника. Грядут смутные времена, придётся туго. Обещай мне, что будешь беречь себя?

– Обещаю.

– Будь всегда такой же доброй и любознательной девочкой. Не позволяй себе меняться, хорошо? И вот ещё что, – он отложил заплечный мешок в сторону и выудил из-под стола маленькую дивной красоты шкатулку, – это тебе.

Девочка взяла подарок и покрутила перед глазами. Шкатулка была деревянная, но покрытая тончайшей сетью металлических узоров. Причудливые животные плавно переходили в прекрасные волшебные цветы. По углам верхней крышки тускло мерцали небольшие камушки красного граната.

Ия осторожно открыла её и ахнула. По горнице разлилась тихая писклявая мелодия, а из глубин шкатулки поднялась фигурка оловянного зайчика и закружилась.

– Вот так диво! – воскликнула девочка, не веря своим глазам. – Утопа, ты и вправду волшебник!

– Это тебе на добрую память, – кузнец улыбнулся, гордый своим подарком. – А теперь ступай, мне нужно собираться.

– Спасибо, – кротко кивнула девочка. – Ты тоже береги себя, Утопа. До встречи.

– Прощай, Ия, – вновь улыбнулся кузнец.

Девочка чуть присела и тенью выскользнула во двор. Мужчина проводил её грустным взглядом и покрутил головой. Некоторое время он постоял без дела, задумчиво глядя на дверь, а потом вздохнул и вернулся к своему занятию.