Текст книги "Неизвестный Карл Маркс. Жизнь и окружение"

Блестяще рисует здесь Маркс величавое историческое призвание пролетариата и его союз с новой философией. «Как философия, – говорит он, – находит в пролетариате свое материальное орудие, так пролетариат находит в философии свое духовное орудие. И когда молния мысли основательно ударит в эту наивную народную почву, то совершится освобождение немцев в человека».

Головою эмансипации человека является философия, а ее сердцем пролетариат, говорит Маркс, заканчивая свою блестящую статью.

Ниже мы еще увидим, что в этой статье Маркс уплатил известную дань социальному утопизму, здесь же мы отметим, что, даже перейдя на точку зрения реализма, Маркс не изменил Фейербаху, а лишь углубил, расширил и пополнил его учение.

Заключительный аккорд статьи Маркса: философия явится головой, а пролетариат сердцем человеческого освобождения – звучит совершенно в духе фейербаховской философии. Противопоставление между сердцем и головой и тщательная формулировка соотносительной роли первого и второй играли очень важную роль в философской теории Фейербаха.

Сердце, доказывает Фейербах, есть женское начало конечного, средоточие материализма, оно настроено на французский дух, а голова есть мужское начало, средоточие идеализма, оно настроено на немецкий лад. Голова создаст вещи, а сердце приводит их в движение.

И Фейербах призывает к объединению сердца и головы, к галло-германскому принципу, как он выражается.

Этим учением Фейербаха о сердце и голове всецело проникнута, статья Маркса; его восклицание: «Философия есть голова освобождения человека, а пролетариат – его сердце», – представляет собою социальное применение философского учения Фейербаха. И заключительные слова Маркса: «Когда все внутренние условия будут выполнены, наступление дня германского воскрешения будет возвещено громким криком галльского петуха», – отлично показывают, как сильно здесь влияние Фейербаха. У Фейербаха «немецкое начало», «голова» («философия»), создает условия, а «сердце», «французское начало», приводит их в движение. И у Маркса, в полном согласии с этим, философия («голова») немцев создает в Германии внутренние условия воскрешения, а крик «галльского петуха» («французское начало», «сердце», «пролетариат») приводит в исполнение. Таким образом, роли между немецким и французским началом, между головой и сердцем, Маркс располагает в полном соответствии с учением Фейербаха.

Глава III

Положение Германии в сороковых годах. – Недифференцированность общественных направлений. – Решительный переход Маркса к реалистическому социализму. – Критика субъективизма. – Отношение к немецкому народничеству. – Полемика с радикалами

Уже в тридцатых годах стали раздаваться в Германии проповедь социализма и призывы порвать всякий союз с либералами, но эта проповедь широкого успеха не имела, и лишь несколькими годами позже она сумела увлечь за собою значительную часть немецкой передовой интеллигенции.

В конце же тридцатых и самом начале сороковых годов те общественные элементы, которые вскоре обособились в отдельные течения – либеральное, радикальное и социалистическое сливались в одно общее русло.

Когда Маркс выступил впервые на литературном поприще, все эти течения уже были в зачаточном виде представлены в немецкой литературе, в произведениях отдельных писателей, но в жизни они еще не обособились сколько-нибудь заметным образом. Первые органы, в которых сотрудничал Маркс, – «Немецкие ежегодники», «Anecdota», «Рейнская газета»– относятся к этому периоду еще не дифференцировавшихся политических течений. Все эти органы были проникнуты боевым оппозиционным духом, и они объединяли в одной освободительной армии и социалистов, и радикалов, и либералов. Даже когда Маркс переехал в Париж и окончательно порвал с мыслью о возможности дозволенной цензурою борьбы с правительством, даже и тогда еще не произошло отмежевание основных типов политических движений. В числе ближайших сотрудников «Немецко-французских ежегодников» мы встречаем и радикала Руге, и анархиста Бакунина, и социалиста Маркса, и гуманиста Фейербаха.

Но эти «Немецко-французские ежегодники» (вышедшие в 1844 г.) были последним органом, в котором мы находим подобную недифференцированность основных течений политической мысли. Ниже мы дадим общую характеристику тех объективных условий, под влиянием которых с 1844 года начинается в Германии резкое размежевание общественных направлений, а теперь мы лишь отметим, что Маркс лично именно в это время перешел от философствующего радикализма к действенному социализму.

Мы уже знаем, что в своей статье, помещенной в «Немецко-французских ежегодниках», Маркс все свои надежды возлагает на пролетариат и его историческое призвание. Но в этой статье социализм Маркса еще пропитан фейербаховским гуманизмом, и свой окончательный переход к реалистическому социализму Маркс завершил во время своего пребывания в Париже и Брюсселе, в течение 1844–1846 гг. Пребывание в Париже оказало на Маркса огромное влияние. Несравненно более развитые, чем в Германии, социальные отношения, несравненно более обостренная, чем в Германии, классовая борьба и замечательный расцвет социалистической литературы – все это, вместе взятое, раскрыло испытующему взгляду Маркса основные пружины общественной жизни. Как известно, июльская монархия с особенною ясностью обнажила двигательные нервы капиталистического организма. Июльская революция возвела на трон финансовую аристократию. Политический переворот, происшедший во Франции и так дорого стоивший рабочим, своими жалкими результатами вызвал сильнейшее озлобление в низших слоях населения и жгучую ненависть к торжествующей буржуазии. Завладев властью, французская крупная буржуазия жадно эксплуатировала ее для своего обогащения. Промышленность Франции сильно развивалась.

Разорявшиеся мещане и крестьяне переполняли города и вызывали падение заработной платы; число безработных повсюду было очень велико. Города кишели нищими, больными и спившимися людьми. Каково было общее материальное положение рабочих в тогдашней Франции, видно хотя бы из того, что в 1845 г. на всю страну насчитывали всего 134 836 рабочих, которые делали кое-какие сбережения на черный день.

Рабочий класс был охвачен сильным брожением, то и дело вспыхивавшим стачкой, которая тогда– запрещенная законом– по необходимости принимала революционный характер. Как раз в то время, когда Маркс был в Париже, произошла крупная стачка в каменоломнях, закончившаяся вооруженным столкновением стачечников с войсками.

Июльская монархия, добытая кровью рабочих, павших в июльской революции; крупная буржуазия, возведенная на трон, умножавшая свои богатства со сказочною быстротою, весело прожигавшая роскошную жизнь и жестоко эксплуатировавшая рабочих; рабочий класс, совершивший революцию и теперь гибнущий в нищете, – все это вызвало во Франции сороковых годов необычайный расцвет социалистической проповеди во всех ее оттенках и направлениях.

Можно себе представить, какое впечатление должна была произвести эта обстановка и атмосфера социально-политической жизни Франции на такого человека, как Маркс, приехавшего из тихой Германии, с ее отсталым экономическим строем, патриархальностью классовых отношений, с наивною верою либералов во власть петиций и резолюций, а интеллигентов – во власть философских формул.

Франция очень скоро отучила Маркса от его вывезенного из Германии гегелевского взгляда на государство как на «нравственный организм», величаво возвышающийся над борьбою общественных классов. «Немецко-французские ежегодники», как мы уже упомянули, были последним органом, в котором Маркс сотрудничал в период своего переходного состояния от утопизма к реализму. «Немецко-французские ежегодники» вышли всего в одном двойном выпуске, а затем прекратили свое существование, отчасти из-за недостатка средств, а отчасти потому, что к этому времени обнаружились уже серьезные разногласия между редактором, радикалом Руге, и социалистом – Марксом.

К самой середине сороковых годов, рука об руку с быстрым обострением социальной борьбы между различными классами немецкого общества, стало обнаруживаться стремление к политическому размежеванию. Радикалы стали отделяться от либералов, социалисты от радикалов. Маркс к этому времени окончательно примкнул к социализму, а в области последнего уже сделал главные шаги от утопизма к реализму. Он жил в это время в Париже, деля свое время между усиленными научными занятиями и страстными спорами с выдающимися социалистическими деятелями и мыслителями тогдашней Франции. Из всей Германии стекались в Париж наиболее «неблагонадежные» и боевые элементы. Тысячи немецких интеллигентов, ремесленников и рабочих покидали свою родину и уезжали в Париж, чтобы хотя на короткое время подышать свободным воздухом и почувствовать себя свободными от докучливой полицейской опеки. В Париже кипела интенсивная политическая жизнь и напряженно работала социально-политическая мысль, охваченная лихорадочным исканием новых общественных идеалов. Немецкая колония, насчитывавшая несколько десятков тысяч человек, была захвачена этой повышенною интеллектуальною жизнью Парижа и жадно прислушивалась к ярким и сильным лозунгам многочисленных социалистических учений. Немецкие ремесленники и интеллигенты устраивали многолюдные и многошумные собрания, где произносились страстные речи и давались торжественные аннибаловы клятвы положить жизнь за освобождение родной Германии.

Под влиянием этих благоприятных условий времени и места созревание социалистического реализма в голове Карла Маркса шло с замечательною быстротою, и в течение каких-нибудь двух лет (1844–1846 гг.) К. Маркс успел не только усвоить себе основательно социалистическое миросозерцание, но и внести в него новую, строго реалистическую струю. Процесс обоснования своего учения шел у Маркса рука об руку с процессом энергичной литературной борьбы со всеми видами и формами отечественного немецкого утопизма, дань которому в свое время уплатил и сам К. Маркс. Этой критической работой было заполнено первое время пребывания Маркса за границей (в Париже и Брюсселе), когда Маркс в блестящих и едких памфлетах бичевал немецких утопистов.

Журнальная деятельность Маркса свелась в это время почти на нет. Кроме двух, уже знакомых нам статей в «Немецко-французских ежегодниках», Маркс во время своей жизни в Париже принимал участие лишь в издававшейся в Париже немецкой революционной газете «Вперед» («Vorwarts»)[8]8
  «Вперед»– нелегальная большевистская еженедельная газета; издавалась в Женеве с 22 декабря 1904 г. (4 января 1905 г.) по 5 (18) мая 1905 г. Вышло 18 номеров; тираж 7-10 тысяч экземпляров. Организатором и непосредственным руководителем газеты был В. И. Ленин. Он же предложил и название газеты. В состав редакции входили русские евреи В. Боровский, М. Ольминский, А. Луначарский. Всю переписку газеты с местными комитетами в России и корреспондентами вела Н. К. Крупская. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Газета эта вначале была основана неким Бернштейном в качестве небольшой газетки, лишенной каких бы то ни было революционных намерений. Несмотря на то, что газетка эта вначале велась в духе самого дешевого и беззлобного либерализма, немецкое правительство запретило ее в Германии. Тогда Бернштейн, раз уже газета все равно запрещена, решил придать ей революционный характер и пригласил в число ее сотрудников Генриха Гейне, Гервега, Маркса, Энгельса, Бакунина, Руге и др.

«Вперед» заговорила резким и насмешливым языком. Он стал проповедовать неутомимую, лютую борьбу с немецким абсолютизмом, борьбу, не останавливавшуюся ни перед какими средствами, до террора включительно.

Когда в 1844 г. некий Чех произвел неудачное покушение на Фридриха-Вильгельма IV[9]9
  Фридрих-Вильгельм IV (1795–1861) – король Пруссии с 7 июня 1840 года из династии Гогенцоллернов. Бывший бургомистр города Старкова (в Бранденбурге) Людвиг Чех, считавший, что ему было несправедливо отказано в восстановлении на государственной службе, выстрелил в королевскую чету из пистолета. Покушение на короля и его супругу произошло 26 июля 1844 года во дворе берлинского дворца. Королевская чета не пострадала. – Примеч. ред.


[Закрыть], то парижская «Вперед» поместила статью, в которой доказывала, что в Германии покушение на немецкого короля есть единственное средство доказать непригодность немецкого абсолютизма… «Абсолютизм, раз на него оказывается возможным покушение, теряет свой божественный, беспорочный характер. Необходимо было на примере немецкого короля доказать, что абсолютизм может быть предметом покушения, так как казнь Карла I и Людовика XVI и многочисленные покушения на Людовика-Филиппа, очевидно, не научили Германии. Немецкий король может грабить и убивать, производить любые насилия, мучить людей, обесчещивать их и продавать, и при всем этом безбоязненно давать своему грешному телу отдых в любой избе. Теперь уже невозможно, теперь и немцы поняли, что и королю можно отомстить».

Со столь же грозными предупреждениями обращалась «Вперед» и к семи прусским министрам: «Пусть семь нечистых духов, дающих советы наследнику великого Фридриха, знают, что задолго до того, как пала царственная голова британского Стюарта, поплатился жизнью его министр и руководитель, граф Страффорд. Пусть эти жалкие прусские министры додумают о своем будущем!»

Очень резкий и смелый тон, в котором «Вперед» говорила о немецком правительстве, чрезвычайно злил и беспокоил последнее. Несмотря на все пограничные рогатки, «Вперед» провозилась в Германию и здесь вызывала сильную сенсацию. Ее влияние быстро возрастало, и немецкое правительство решило во что бы то ни стало добиться ее закрытия. Для этого было лишь одно средство: побудить к этому шагу французское правительство. Немецкое правительство сделало соответствующее представление министерству Гизо. Последнее, однако, побоялось, ввиду общественного скандала, закрыть газету, а предпочло привлечь ее к суду за нарушение тогдашнего французского закона о печати, обязывавшего все политические органы вносить соответствующий денежный залог. «Вперед» этого залога не внесла, и ее редактор был приговорен за нарушение этого закона к денежному штрафу и двухмесячному тюремному заключению. С 1 января 1845 года «Вперед» должна была превратиться в ежемесячный журнал, для которого по тогдашним французским законам не требовалось денежного залога, но как раз первого января 1845 г. все ближайшие сотрудники «Вперед», и в их числе и Маркс, получили от Гизо приказ покинуть Париж в течение 24 часов. Маркс уехал тогда в Брюссель.

Сотрудничество Маркса в «Вперед», поскольку речь идет о крупных статьях, ограничилось всего одной статьей, представляющей собой критику статьи Арнольда Руге «Прусский король и социальная реформа». Ниже, в другой связи, нам еще придется вернуться к этой статье Маркса, а пока мы должны будем обратиться к тому окончательному разрыву с утопическим прошлым и к той общей критике немецких утопистов, которые относятся к 1845 г., когда Маркс, покинув Париж, переселился в Брюссель.

В Брюсселе Маркс впервые от обсуждения и изложения социально-политических вопросов перешел к практической деятельности. Но прежде чем говорить об этой последней, остановимся на периоде окончательного теоретического разрыва Маркса с немецкими утопистами.

Прежде всего Маркс подверг жестокой и насмешливой критике немецких субъективистов-индивидуалистов, с Бруно Бауером во главе. Некогда Маркс был связан с Бруно Бауером узами самой тесной дружбы. Они очень усердно переписывались, были друг с другом на «ты» и одно время носились с планом совместного издания радикального журнала. Это показывает, что в то время между Бауером и Марксом еще были точки тесного идейного соприкосновения. Общей почвою служило им учение Гегеля, из которого оба они делали «левые», в общественном смысле, выводы. Маркс в эту эпоху еще всецело стоял на гегелевской точке зрения и очень мало занимался социально-политическими вопросами. Все внимание тогдашней передовой немецкой интеллигенции было поглощено философско-религиозными теориями, из которых попросту «выводились» социально-политические применения. А в области религиозно-философских вопросов Бауер был в начале сороковых годов одной из самых крупных величин. Его критика религиозных суеверий и предрассудков христианства навлекла на него гонения правительства и привлекла к нему широкие симпатии немецкой интеллигенции. Бруно Бауер вел неутомимую и победоносную борьбу с религиозным фанатизмом, фарисейством и суеверием.

Бауер и кучка его последователей чувствовали себя могущественными критически мыслящими личностями, в лице которых мир пришел к своему самосознанию и избрал их орудием разрушения всего старого филистерского мира. Пока Бауер во имя «самосознания» вел веселую и победоносную войну с темным царством филистеров и фарисеев, между ним и Марксом существовала самая тесная идейная дружба. Бауер стоял в первых рядах немецкого общественного движения. Но это движение с начала сороковых годов быстро росло и вширь, и вглубь.

Маркс, как мы знаем, в течение каких-нибудь двух лет совершил громадную идейную эволюцию от интеллигентски-отвлеченной точки зрения к реалистически-действенной. А Бауер не двигался вперед и благодаря этому оставался все более и более позади. Пока на борьбу со старым немецким порядком жидкими и разрозненными рядами выходили лишь кучки интеллигентов, пока эта борьба велась лишь в области философской и религиозной теории, до этих пор учение Бауера о «самосознании», как единственной движущей силе истории, было прогрессивным идеологическим стимулом. Но, когда общественная борьба сумела мобилизовать уже и известные слои народа, когда в самом народе начали просыпаться освободительные стремления, когда народная масса начинала уже не формулировать теории, а добывать на практике новые условия свободной жизни – тогда учение Бауера о проникнутых самосознанием одиноких личностях, как о единственном двигателе прогресса, это учение из революционной критической формулы превратилось в тормоз дальнейшего движения. Бауер и его немногочисленные последователи из передовых бойцов очень скоро превратились в злобствующих критиков и ненавистников широкого народного движения, которое переросло философские формулы, выкроенные для одиноких немецких интеллигентов, вырабатывающих в тиши кабинета свое «самосознание».

Бауер и его последователи относились с глубоким и нескрываемым недовольством к освободительному движению, в котором принимала участие «масса». Участие «массы», по утверждению Бауера, лишь опошляет и губит всякое освободительное движение. Все крупные исторические события лишь потому оказались бесплодными, что в них принимала участие масса. Немецкие индивидуалисты резко противопоставили «критический дух», как двигатель прогресса, с одной стороны, и «массу» как инертное, косное начало истории, – с другой. Человеческий дух, говорили они, «знает теперь, где он должен искать своих единственных врагов: этими врагами являются фразы, самообман и мягкотелость массы».

Бруно Бауер и его последователи имели свой собственный литературный орган – «Литературную газету» («Literaturzeitung»), в которой они горделиво заявляли свои права на звание единственных двигателей исторического прогресса и изощрялись в насмешках над «массой», толпой и ее тупой реакционностью. Успеха эта газета не имела, но редакция только гордилась этим. Она была убеждена, что критически мыслящие личности могут только унизиться, если встретят поддержку в массе, ибо масса способна лишь к восприятию пошлых заблуждений. Указывая на полный неуспех «Литературной газеты», один из ее сотрудников присовокуплял: «Вы видите, таким образом, что «Литературная газета» достигла своей цели, т. е. не нашла себе никакого отзвука. Сочувствие она могла бы встретить только в том случае, если бы она вторила бессмысленности, если бы впереди нее гордо шли янычар с музыкой ходячих понятий и трескучих фраз».

К общественной деятельности критические личности относились с презрением. Один из видных последователей Бруно Бауера, Сцелига, писал, что «критики не должны лично вмешиваться в общественные дела», «истинный и чистый критик никогда сам не принимает непосредственного участия в деле, не является человеком дела».

Отношения между Марксом и Бауером уже в самом начале сороковых годов приняли характер натянутости и в 1843 г. личные отношения между ними окончательно оборвались.

Чем решительнее Маркс переходил на точку зрения социального реализма, тем резче расходился он с Бауером. Насколько Бауер видел в «массе», в народе инертное начало, погубившее все широкие начинания критических личностей, – настолько же Маркс все более и более убеждался, что только движения массы способны произвести крупный исторический переворот. Насколько Бруно Бауер резко противопоставлял критические идеи косности массы, насколько он считал великие идеи погибшими, раз за их осуществление возьмется масса, – настолько же Маркс уже в 1845 г. убедился, что только тогда идеи сильны, когда их усвоит масса.

В Брюсселе Маркс написал памфлет «Святое семейство, или Критика критической критики», в котором подвел итоги своего непримиримого разногласия со своим бывшим другом Бруно Бауером и его последователями.

Мы уже указывали, что в своей статье «К критике гегелевской философии права» Маркс великую историческую освободительную миссию возлагает на пролетариат, причем уже здесь Маркс писал, что «революции нуждаются в пассивном элементе, в материальной основе. В каждом народе теория осуществляется лишь постольку, поскольку она представляет собою осуществление его потребностей… Мало того, чтобы мысль стремилась к осуществлению, необходимо, чтобы сама действительность стремилась навстречу мысли».

«Эмансипация Германии, – уже в 1844 г. писал Маркс, – произойдет только тогда, когда молния мысли основательно ударит в доселе наивную и девственную массу пролетариата».

В памфлете против Бауера Маркс дает этим идеям социального реализма дальнейшее блестящее развитие. В полную противоположность Бруно Бауеру и его последователям Маркс доказывает в «Святом семействе», что «идея скандалится каждый раз, как только она отделяет себя от «интереса». На примере Великой французской революции Маркс превосходно показывает, какую огромную историческую роль играет «масса» и в каком взаимоотношении находятся интересы и идеи людей. Чем шире народная масса, принимающая участие в данном историческом событии, говорит Маркс, тем глубже будет действие этого события, тем могущественнее его роль. Наиболее сильное и неутолимое стремление к справедливости и знанию, говорит Маркс, живет не в рядах интеллигенции, а в рядах рабочих. «Надо быть знакомым с жаждою знания, с нравственной энергией, с неустанным стремлением к развитию английского и французского рабочего, чтобы составить себе представление о духовном благородстве массового движения».

Рисуя величественное историческое призвание пролетариата, Маркс, однако, протестует против утверждения Бауера, будто социалисты провозглашают пролетариев какими-то новыми богами. Пролетарии – не боги, говорит Маркс, а обыкновенные люди, поставленные, однако, в такие социальные условия, что они поневоле должны со временем взяться за эмансипацию всего человечества. Пролетариат сам, говорит Маркс, и только сам может добиться своего освобождения. «Но он не может освободить себя, не уничтожив предварительно условий своего существования. Но он не может уничтожить условий своего существования, не уничтожив предварительно всех бесчеловечных условий существования современного общества… Дело идет не о том, что в данную минуту воображает своею целью тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат. Вопрос заключается в том, что представляет собою пролетариат и какую историческую роль он вынужден играть в силу своего положения».

«Святое семейство» Маркса означало, таким образом, полный разрыв с немецким субъективизмом сороковых годов. Но оно направлялось не только против субъективистов, а и против немецких утопистов-социалистов, наивно учивших, что в Германии, в полную противоположность «западным странам» (Франция и Англии), носителями социалистических идей являются не рабочие, «заинтересованные» в них, а интеллигенты, бескорыстно ими увлекавшиеся.

В начале своего развития социалистическое движение носило в Германии наносный, импортированный характер, оно было внесено туда из Франции, сильно обогнавшей Германию по своему социально-политическому развитию. В самом начале сороковых годов пролетариат, как обособленный социальный класс, едва только нарождался в Германии. Правда, уже с тридцатых годов в Германии стали попадаться единичные рабочие (или, вернее, ремесленники), которые беззаветно увлекались социалистическими идеями, но это были лишь случайные и разрозненные элементы. Но в то самое время, когда немецкие крайне отсталые социально-политические условия еще не взрастили в Германии самостоятельного рабочего движения, а с ним и социалистического, в соседней Франции и рабочие, и социалистическое движение успели уже принять широкие размеры. Благодаря этому, немецкая интеллигенция, всегда жадно перенимавшая у Франции все новые слова, получила возможность усвоить себе социалистические идеи, явившиеся на своей родине продуктом сложных и развитых социальных условий; жила же она в то же время в стране, объективные социальные условия которой были крайне отсталые и не могли еще самостоятельно породить рабочее и социальное движение. Благодаря этому у передовой немецкой интеллигенции, увлекшейся социалистическими идеями, родилась горделивая иллюзия, что немецкий «народ мыслителей и поэтов», в противоположность грубому Западу, увлекается социализмом из чисто идеалистических увлечений и отвлеченных соображений и что в Германии, в противоположность Франции, социалистический переворот произойдет мирным путем, не с помощью жестокой классовой борьбы, а благодаря идейному проникновению социализма.

При этом немецкие социалисты переводили французский, слишком жестокий и боевой для них социализм на свои мягкие интеллигентские нравы и соединяли его с фейербаховским гуманизмом. Этот-то переделанный на немецкие нравы французский социализм усердно проповедовали под именем истинного социализма в первой половине сороковых годов немецкие интеллигенты.

Одним из самых выдающихся представителей этого «истинного социализма» был Мозес Гесс[10]10
  Гесс Мозес (нем. Moses Hess, Моше/Моисей Гесс/Хесс; 1812–1875) – один из первых еврейско-немецких социалистов и ранних провозвестников сионизма, оказавший сильное влияние на Карла Маркса и Фридриха Энгельса. – Примеч. ред.


[Закрыть]. «Во Франции, – пишет Гесс в одной из своих статей, – бедные рабочие стремятся осуществить ту цель, к которой у нас стремятся преимущественно высшие и образованные сословия. Причиною этого явления надо считать поверхностное умственное развитие имущих классов и глубокую сердечность неимущих классов по ту сторону Рейна. И во Франции имущие классы отнюдь не безучастно относятся к бедствиям современного общества; лишь по сравнению с французским пролетариатом и немецкой буржуазией все, что предлагает имущий класс во Франции для устранения общественной нужды, кажется поверхностным и ничтожным».

«И разве то обстоятельство, что имущий класс в Германии после того, как он всего лишь два года занимался общественными вопросами, в существенном сошелся в своих воззрениях с неимущим классом Франции, будучи в одинаковой с ним степени глубоко и живо охвачен социальным движением, разве это обстоятельство не достаточно доказывает, что ни первый, ни второй из этих классов не является причиною существования и развития наших многочисленных бедствий».

«Если в Германии, – говорит Гесс в другом месте, – не существует широкого социально-политического движения, то оно возмещается движением духовным». И если во Франции только массовое движение может добиться социальной справедливости, то в Германии эту роль сыграет образованное меньшинство. «Во Франции, – писал Гесс, – гуманизм представлен пролетариатом, а в Германии – духовной аристократией».

В 1842 г. Лоренц Штейн выпустил свою книгу «Социализм и коммунизм в современной Франции», в которой хотя и заявлял, что в Германии не существует пролетариата, но по отношению к Франции доказывал, что социалистическое движение создается и поддерживается классовыми интересами пролетариата. Немецкие «истинные» социалисты с М. Гессеном и Карлом Грюном во главе встретили этот реализм Штейна взрывом нравственного негодования.

«Некоторые люди, – говорит М. Гесс по адресу Штейна, – будучи не в состоянии преобразовать действительность сообразно с своим самосознанием, направляют свое орудие против самих же себя и делают самоубийственную попытку сформировать свое собственное сознание сообразно со скверною действительностью. К этим людям принадлежит и Штейн».

«Ошибочно думать, – пишет Гесс в другом месте, – и эта ошибка является продуктом эгоистической ограниченности, неспособной подняться до гуманности, и распространяется реакционерами, и в частности Штейном, что социализм порождается только пролетариатом, а у последнего (вызывается потребностями желудка. Французы не подали никакого повода для подобного рода ошибки. Правда, французский социализм возник не из логической необходимости, не из потребностей головы, но и не из потребностей желудка: он возник из потребностей сердца, из сочувствия к страданию человечества… Французы, правда, только благодаря страданию человечества, дошли до социалистических принципов, но отнюдь не собственные страдания заставили французский пролетариат с таким прекрасным воодушевлением отдаться социалистическому принципу».

«Но если, – продолжает Гесс, – по отношению к Франции ошибочно думать, что величайшая идея нашего времени, да и всех времен вообще, т. е. идея социализма, источником своего происхождения имеет желудок, то по отношению к Германии подобное воззрение, если это только возможно, еще ошибочнее. Даже та посредническая роль, которую сыграли физические страдания при возникновении социалистических идей во Франции, здесь в Германии едва ли имеет какое-либо существенное значение. Социалистическая пропаганда, проникшая к нам из Франции, только потому не имела успеха в Германии, что она исходила от людей, апеллировавших только к сочувствию и не сумевших стать на точку зрения идеи гуманизма и подняться до гуманистической практики».

«Денежная аристократия, от которой исходит движение во Франции, имеет своего антипода в лице пролетариата, посягающего на ее наследие и на устранение самой денежной аристократии; духовная же аристократия, от которой исходит движение в Германии, имеет противоположность лишь в самой себе, и она стремится устранить это противоречие, выражающееся в противоречии с действительностью, путем распространения на всех привилегии образования и путем устранения черни. Французский пролетариат тогда только может в действительности устранить денежную аристократию, когда он предварительно теоретически преодолеет всякую бесчеловечность; тогда как немецкая духовная аристократия только тогда сумеет устранить существование черни, когда она сама практически преодолеет вечную бесчеловечность. Таким образом, различие исходных точек у обоих наций обуславливает и различие в характере социалистического движения. Во Франции представителем гуманизма является пролетариат, а в Германии – духовная аристократия.

С таким же нравственным негодованием встретил замечательную книгу Штейна и другой виднейший представитель немецкого истинного социализма– Карл Грюн. «Для Штейна, – писал Грюн, – пролетариат, видите ли, представляет особый класс общества! Вот как! Орудие истории смешивается с идеей истории… Пролетариат, как выражение материальной нужды, как выражение ненормального положения низших классов народа, как выражение несоответствия между потребностями и средствами к их удовлетворению, этот вопрос голода должен служить мотивом, истинным историческим мотивом социализма?! Нет, голод есть лишь орудие, которым теперь пользуется человеческое развитие, как в 1789 г. таким орудием служило бесправие обширнейшей и лучшей части народа».