Текст книги "Город Под Облаками"

Женщина стояла перед зеркалом и смотрела на себя. По всему телу, лицу и рукам шрамы, кроме ног, странно, думала она, а почему ноги остались не поврежденными. Как только ей разрешили ходить, женщина повела себя сразу очень странным образом, она постоянно делала змееподобные движения руками, изображая видимо крылья, или змей, кружилась, постоянно, вставала на носки…, было очевидно – она бывшая балерина и тело, независимо от нее, жило своей жизнью, оно помнило то, что сама женщина забыла или потеряла. С ней активно занимались лучшие специалисты, пока не признали, что она полностью физически восстановлена. Тогда ее из больницы забрали эти двое, посадили в машину, которую она запомнила по первой своей поездке в ней, и куда-то повезли. По дороге они остановились в небольшом горном городке, где в местном магазине накупили много всего, а она, увидев отдел с яркой бижутерией забрала практически все, даже не объясняя, зачем ей эти дешевые украшения в таком количестве, но Дин не спрашивал, он просто оплатил все, что она выбрала. Женщина все время молчала, да конечно у нее было повреждено горло и голосовые связки, но молчала она, как сказал психолог не потому, что физически не может говорить, а: «Пока ей нечего сказать, но она заговорит…, когда-нибудь. Вы должны понять, что она застыла в своем промежуточном психологическом состоянии, и для нее время остановилось…, нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, а есть некий последний яркий запомнившейся момент, в котором она находится постоянно…, терпение и еще раз терпение». Это было сказано только Дину, наедине. Дин знал эту женщину, знал давно, даже в какой-то степени можно говорить о том, что он знал ее всегда. Дин прекрасно понимал суть происходящего, смысл, который кроме него больше ни для кого не являлся важным, а скорее, необратимым. Он все сразу понял, когда в тот сырой промозглый вечер они с Басом возвращались в его особняк после своего, теперь уже совместного выступления, их машину обогнал мощный грузовик, но еще до грузовика, Дин опытным глазом отметил, что на дороге по какой-то причине нет машин: «Нас отрезают…, точнее уже отрезали, чтобы не было никого», – сразу мгновенно, как команда прозвучала в голове Дина. В той или иной степени он уже был готов к чему-то подобному, видимо время игр для кого-то закончилось и им понадобился Дин, потому, по, давно устоявшейся схеме, ликвидируются все связи, все хвосты, а в данном случае еще и с подчеркнутым назиданием о недопустимости в дальнейшем подобного рода, с его стороны, вольностей. Все правильно, в первую очередь ликвидируются самые близкие и наиболее чувствительные связи, чтобы не было, впоследствии, иллюзий. Зачем они дают тогда возможность, хотя бы повод, чтобы возникли эти чувства, мысли, идеи…, не для того чтобы именно чудовищная, бесчеловечная жестокость и необратимость наказания являлись в дальнейшем единственным стимулом и регулятором в общении с кем бы то ни было.

Дин, после окончания университета, некоторое время жил в Италии. В Венеции на гастролях короткое время, проездом, была малоизвестная балетная труппа и Дин, вечером пошел на балет, давали «Спящую красавицу» Чайковского. Аврору танцевала молодая балерина, которая в программке значилась под псевдонимом Диана. Дин был поражен ее красотой, изяществом и невероятным мастерством, она стала для него открытием чего-то нового, неизвестного, чудом. Музыка, сюжет сказки, великолепие танца и, как показалось тогда Дину, весь мир вокруг него наполнился очарованием доброго волшебства, внутренней легкости и радости от осознания бытия, природы, искусства. Дин стал специально ездить на ее выступления, чтобы повидаться с ней, но не лично, а просто побыть рядом, видеть ее из своей ложи, хоть короткое время, в этом удивительном мире беззаботного упоения музыкой, красотой, танца…

Дин сидел в своем родовом замке, в своем кабинете перед потрескивающем огнем в камине и размышлял, а скорее оценивал ситуацию.

– Понимал ли я, что делаю и к чему все приведет? Конечно, понимал. Понимал ли я, что именно в тот момент, когда я обратил на нее внимание и позволил себе увлечься ею, я обрек ее на неминуемую смерть, более того на мучительную смерть…? Понимал… Тогда, кто я такой? Зачем я, понимая все это… – перед его глазами стояла картина, как грузовик, обогнал их, специально подрезав, что бы Дин понял, немного притормозил, сзади открылась дверь фургона и они выкинули ее тело на обочину, так что бы Дин в свете фар прекрасно все видел и сделал соответствующие выводы. Дин обязан был ехать, не останавливаясь, за грузовиком, а он остановился. Против логики, здравого смысла, против их закона…, он остановился, потому что знал кто это. Но, самое главное, он знал, что так произойдет, он ждал этого, ждал каждый день. – Это дед и он дает понять мне и только мне, в обход системы, что ему я необходим. Почему? Потому, что она жива! Система, – Дин как-то представил ее схематично визуально и усмехнулся, – их система: Влияние ей имя. Влияние и ничего другого. Ели бы это был отец…, страшно подумать, а здесь он, таким способом, назначил мне встречу…, это дорогого стоит, что-то по-настоящему серьезное произошло, коли дед вызывает меня лично. Он что-то знал и готовил еще намного раньше, коли, по словам Баса, он следил за мной во время «Волшебной флейты»…, ему нужна была моя естественная реакция на те коды, которые были заложены Моцартом…, он меня лично курировал, с детства, только в этом возрасте закладываются принципы управления системой и, при этом получается, что он не поставил в известность отца…, он исключил его. Он создал параллельную систему, о которой вообще никто пока не догадывается, на принципиально новых кодах! – Дина от этого заключения немного передернуло, но, в тоже время, он почувствовал в себе истинное дыхание влияния и той власти, которой обладала его семья и, которая передается ему – вот смысл происходящего…! Нет необходимости теперь рассуждать или действовать…, он назначен и, потому, все в системе уже приведено в действие с учетом иерархии, где ему отведена ключевая роль. В системе, их системе, где все основано на предрасположенности…, ну, вот кто мог знать, что мы сюда приедем…, никто и ни как, однако, уже за несколько дней до нашего приезда здесь появился целый штат обслуги и весь замок был подготовлен для проживания… хозяина и его гостей!

***

Первосвященник сидел на коленях в темном углу огромного зала храма, спрятав руки в рукава и накрыв голову капюшоном, он весь безостановочно трясся от страха. Он все откладывал для себя признание того, на что он согласился, а теперь, когда все пути к отступлению были отрезаны и он совершил, то чего от него требовалось…, что теперь, а если все о чем думал, о чем мечтал, не сбудется, что делать…, ему тогда нигде не найти убежища…, вечный изгнанник…, что же делать…, что же делать…, он сейчас войдет….

Раздались шаги Иерофанта, медленно поднимающегося по мраморным ступеням храма. Тишина стояла абсолютная, слышно было только, как разговаривают между собой лодочники далеко на берегу реки. Иерофант вошел в храм, прошел до его центра и остановился под куполом, люди прижались к полу, каждый находящийся в храме, физически ощущал ядовитое неумолимое заползание внутрь него страха.

– Учитель, – прозвучал тихий, четкий, и острый, как нож, голос Иерофанта, – следуй за мной.

Первосвященник вскочил на ноги и бросился вслед за уходящим Иерофантом. Они вышли из храма на задний двор, где находился небольшой уединенный сад, первосвященник семенил, не разгибаясь, ориентируясь только на тень идущей впереди фигуры. Иерофант опустился на мраморную скамью, стоящую у небольшого пруда, где плавали большие золотые рыбы. Несколько минут стояла тишина, первосвященник сидел на коленях на земле, низко опустив голову, накрытую капюшоном.

– Говори, – приказал Иерофант очень тихим голосом, почти шепотом.

– Я передал им твои наставления и печать, как ты велел мой господин. Они приняли с великим трепетом и вдохновением, сразу возвестили народу твою волю, и было великое служение и праздник, – таким же тихим шепотом доложил первосвященник.

– Что возвестил оракул? – наклонившись к самому уху первосвященника, прошипел, а не спросил Иерофант.

– Я передал ему твои дары, мой господин, – совсем сжавшись в комок, заикаясь, промямлил первосвященник, – он возвестил, что настало время и в мир пришел великий единый для всех народов духовный учитель, который поведет их к духовному просветлению и миру.

Иерофант удовлетворенно выпрямился. Долгое время они молчали.

– Встань, – приказал Иерофант, первосвященник вскочил как ошпаренный, – сядь на скамью, – тот повиновался, – смотри на воду, – первосвященник, не соображая, что происходит, уставился на воду в пруду, где плавали рыбы, – что отражается в воде, видишь?

– Храм, мой господин, – как только он произнес эти слова, на колени первосвященника легла большая книга, завернутая в мягкую темную ткань.

– Отныне станешь единым для всех народов духовным учителем, вот книга, продиктованная тебе высшими духовными небесными иерархами. Отныне и навсегда все народы, все правители беспрекословно подчинены тебе, будешь проповедовать им духовное учение и разъяснять суть написанного от моего имени. Понял?

– Понял, мой господин, – такого первосвященник не ожидал даже во сне, он назначен властителем всего мира самим Иерофантом, первосвященник упал на колени и стал, обливаясь слезами благодарить и восхвалять Иерофанта.

Иди, – прозвучал сухо голос с чувством отвращения.

***

Хотя из долины замок, стоящий на верху, выглядел не очень большим, но на самом деле он был огромным. Он располагался на ровном горном плато, площадью больше двух километров, стоял ровно посередине и состоял из самого замка в виде каскада остроконечных башен и расходящихся от него четырех примыкавшим к нему рукавов овальной неровной формы. Сверху замок напоминал какой-то невиданный распустившийся узорчатый четырехлистный цветок. Дин иногда приезжал инкогнито и жил в замке по неделе, а то и две, да так, что никто и не знал об этом в долине, кроме управляющего, но тому не велено было никому сообщать об этом. Потому Дин всегда считал, что замок безраздельно принадлежит одному ему. Отец вообще ни разу не приезжал сюда и не собирался. Дин помнил, как его в первый раз еще в детстве привез сюда дед. Они жили здесь всего несколько дней, и за это время дед не отлучался от Дина и не оставлял того одного, а водил его по бесчисленным комнатам и залам, объясняя значения разных реликвий, символов и знаков. Дин понимал, что для его семьи замок является исключительно культовым сооружением, в котором нет необходимости жить, да и неудобно здесь было жить по сравнению с теми особняками, которыми владела его семья по всему миру. Но, в это раз система сработала по-особенному. По тому, с какой тщательностью здесь все было подготовлено к его приезду, для понимающего все эти действия Дину, означало только одно, что хозяин здесь поселился надолго, возможно, даже, навсегда. Каждый из рукавов замка, оставаясь внешне цельным трехэтажным единым зданием, внутри был поделен на четыре отдельных самостоятельных дома, не имеющие даже ни одной общей стены, а разделенные между собой широкими коридорами, с отдельными входами, комнатами для прислуги, гостиными, кабинетами, столовыми, спальнями, ванными и так далее. В центральной части замка располагался огромный зал неправильной сложной геометрической формы, в общем виде отдаленно напоминавший звезду. Этот зал был самой старой частью замка. Из зала вели четыре извивающиеся в замысловатых фигурах лестницы в каждый из рукавов, с отдельными ответвлениями на вторые и третьи этажи. Для каждого из гостей уже заранее были приготовлены комнаты в каждом отдельном рукаве. Для Дианы дом с огромной пустой гостинной, в котором находилось на всю стену зеркало, для Баса небольшой уютный домик, Дин занял свой обычный огромный особняк. Пустовал один из рукавов, как говорил Бас – для третьего голоса.

Психолог, приглашенный Дином, для наблюдения и консультаций за Дианой предупредил того, что она будет вести себя порою, не отдавая отчет в том, что делает и где находится под влиянием остаточной памяти, которая пока единственное что связывает ее с людьми. Потому следует относиться к этому, так, что бы она понимала свое поведение как естественное и самое главное, что она ждет на подсознании к себе одобрения окружающих, а не отрицания ее. Со временем она начнет осознавать себя уже в реальности, но это именно постепенно, чтобы не было фатального пробуждения для нее. Психолог, допустил, что трагедия произошла, когда она была на сцене и танцевала, произошел резкий перепад эмоций с последующей потерей сознания. Потому вероятней всего она на подсознании все еще танцует, она цепляется за ту реальность, образно говоря, чтобы не погибнуть, это видимо более для нее важное, значимое, чем то, что произошло и то, что она видит сейчас в реальности. Пусть танцует, не мешайте ей, танец должен быть закончен в ее сознании.

– Почему же он за последние два года ни разу не ходил на ее спектакли, – думал Дин, – он ее очень часто вспоминал в этот период, но, даже мысли не возникало посмотреть, что у нее и как.

Дин навел справки о ее жизни: Диана – сценический псевдоним, интерпретация от имени Надя, русская балерина, будучи на гастролях в Европе в составе молодежного театра приняла решение не возвращаться на Родину, а остаться на постоянное жительство в Европе. Получила несколько предложений от второстепенных трупп. Три года выступала в одном провинциальном театре, пока по финансовым причинам тот не закончил свое существование. Репертуар чисто классический. Ни от одного из ведущих театров предложений не поступало. Последние два года не имела постоянной работы, подрабатывала в коммерческих проектах современного балета и других… Погибла во время взрыва в ночном клубе… полгода назад. Дин отложил записку.

– Это отец, – убежденно, для себя, вслух произнес Дин, – в каждом слове, в каждом событии ее жизни видна четкая система его отца. Взрыв, да он ее убирал…, экстренно, но дед вывел его и потому подготовил все так, чтобы она погибла от рук отца, в то время как она жива, – и опять Дин пришел к тому, что события в системе разворачиваются независимо от отца и нити влияния замыкаются на нем.

Диана жила в замке и вела себя совершенно нормально, да она пока еще не говорила, но активно участвовала в беседах, смеялась, шутила, пользуясь активно мимикой и жестами. Внимательно слушала, когда Дин и Бас репетировали и разбирали новые произведения, даже что-то подсказывала им, а когда они попробовали использовать электронные инструменты, то она активно подключилась к этому их начинанию, став их постоянным оператором. Но все-таки некоторые вещи пока она не могла преодолеть в себе, находясь как будто в коконе. Хотя в ее шкафах было полно различной одежды, специально приготовленной для нее, но рассматривая ее и перебирая, даже примеряя порой, всегда оставалась в том, в чем она была в больнице, когда Дин и Бас забрали ее с собой и привезли в замок. По какой-то, только ей видимой причине, она носила небольшой короткий кусок узкой, прямоугольной, светлой ткани, с широкой прорезью посередине для головы, надетый на голое тело, и свободно свисающей с плеч, подпоясанный вокруг талии простым куском бельевой веревки, да узкие, плотно облегающие ступни, сандалии из очень тонкой кожи, которые она нашла уже в замке. Когда ей было холодно и по вечерам она куталась в огромный сине-черный плащ, который также где-то нашла в замке, подол которого тянулся за ней как шлейф, когда она шла в нем. Как только, по приезде, Диана уединилась у себя в комнатах, она сразу надела на себя всю бижутерию, которую Дин купил по ее просьбе. На шее, запястьях, лодыжках, было надето большое количество каких– то бус, браслетов, цепочек и прочего. Диана практически постоянно была в танце. Танец был настолько естественен, что любое движение, пешая прогулка или, все что угодно она превращала в танцевальный спектакль. Иногда шутливый, иногда трагический, но это был именно спектакль. Но иногда случался рецидив, и Диана вдруг неожиданно становилась чужой, отчужденной, яростной и грозной. В эти моменты взгляд ее, широко открытых глаз, останавливался, в лице проступала озлобленность и одновременно отчаяние. Она падала на колени руки, руки сами по себе вдруг проходили, устремляясь кверху снизу через прорезь ткани, она вскакивала и начинала абсолютно голой с остервенением танцевать. Но это трудно было назвать уже танцем, это напоминало скорее полет птицы над океаном, она, широко расправив крылья, неслась над бушующем океаном, а бусы, браслеты издавали при этом какой-то лязгающий беспрерывный звон. Птица бешено и исступлённо носилась по огромному залу и вдруг неожиданно, в какой-то момент, Диана останавливалась, замирала, потом резко, как от удара, скрючивалась, закрыв лицо руками, и падала на пол, потеряв сознание. Каждый раз, когда Дин и Бас наблюдали повторяющийся ее последний танец, бесподобно красивый и одновременно страшный в своей жестокости и предрешенности гибели, они понимали, что вывести ее из этого состояния обреченности может только музыка, та, которая звучала в то ее последнее выступление. Они перебирали различные варианты, пока Дин не пришел к выводу, что дело не совсем в музыке, необходимо составить собирательный образ из имени, сценического действия и сущности той Дианы, которую он помнил. Отец, понимал Дин, всегда ставит своей целью сломать человека, привести его естественным путем к внутренней трагедии, да так, чтобы сломленный человек пришел же к нему, не ведая, а как к своему единственному спасителю. С этого момента Дин понял, где отец направил на него свою власть, ломая волю Дианы. Дин это знал, потому что он сын своего отца, внук своего деда, он система, которая работает без сбоев.

Дин вычислял и нашел решение – это была суть темы «Царь Кандавл», там, где Диана в роли жены появляется обнаженной перед невидимым пастухом! С этого момента Дин уже знал, где искать и, что впоследствии произойдет. Партитура Асафьева 1925 года была Басом переработана, и они с Дином терпеливо ждали, когда Диана сама откроет этот ларец, как образно представлял себе это момент Дин, но он также понимал, что это только часть плана его деда и, насколько Дин проявит себя, будет безукоризненно точен, последователен в своих выводах, зависит многое, если не сказать все – все зависит от его решения.

Диана сидела перед компьютером в наушниках и прослушивала какие-то отдельные музыкальные темы с форумов, где разные музыканты выкладывали свои небольшие композиции, главным образом экспериментируя с электронным звучанием. Они втроем готовили новую программу, где впервые решено было использовать электронные инструменты и главным образом использовать некое абстрактное фоновое звучание на основе, подсказанного им Дианой, некоего театрального звукового оформления их сценического образа. Диана уже более недели подбирала различные варианты специфических звуков и эффектов, когда вдруг неожиданно она вскрикнула и вся выпрямилась, быстро, не снимая наушники, она встала и стояла так, не шевелясь, как изваяние, пока видимо не окончилась музыка. Потом она сняла наушники, спокойно и даже отрешенно начала свой танец. Дин и Бас ждали этого момента, но все пошло не так как они планировали, потому что Диана впервые издала голосом хоть какой-то звук, а здесь был не просто членораздельный звук, а крик раненной птицы и, не снимая, как обычно одежды, она вдруг с отрешенным видом подняв руки над собой, медленно двигалась по кругу, как будто обозначала медленное движение травы в течение реки. Так продолжалось несколько минут, Диана плавно двигалась на носочках змейкой по залу изгибаясь, как тонкое и гибкое растение.

– Надя, – тихо и внятно произнес Дин, как будто звал ее, – Надюша…, – потом он махнул рукой и Бас заиграл. Диана остановилась и прислушалась к чему-то, на ее лице появилась счастливая улыбка и она начала танцевать партию Дианы-охотницы, став в данный момент именно такой, какой ее помнил Дин в театре – счастливой, прекрасной, волшебной. Закончилась ее партия, наступила тишина, Диана остановилась и, не понимая где она, стала осматриваться по сторонам, вдруг глаза ее закатились и она стала падать, но Дин был уже готов и подхватил ее, после чего вместе с Басом они отнесли ее к ней в комнату и положили на кровать, Диана крепко спала.

Дин сидел рядом у изголовья Дианы и смотрел на ее изуродованное лицо и руки, но не видел всего этого, а он видел удивительной красоты женщину с мягкими чертами лица, слегка улыбающуюся беззаботностью ребенка во сне, спокойное умиротворение во всей ее фигуре, слушал ее спокойное дыхание и мысленно молчал. Дин молчал, ничем не выдавая своего присутствия, как охотник подстерегающий добычу из-за сады. Один неверный звук и добыча уйдет. Он терпеливо ждал пробуждения Дианы.

Диана открыла глаза, некоторое время она смотрела вверх в потолок, а потом опустила глаза и посмотрела прямо в глаза Дина.

– Дин?! – удивленно спросила она, – а ты откуда здесь? – улыбнулась она ему.

Дин молчал, он ждал дальнейшего развития событий. Диана тоже ничего не говорила, а только смотрела на него и улыбалась, занятая своими мыслями. Прядь волос лежала на щеке Дианы и Дин, очень осторожно приподнял руку, чтобы… но реакция была молниеносной – Диана в ужасе мгновенно свернулась вся в комок, видимо защищаясь от удара. Дин застыл как изваяние.

Вот он этот момент, которого он ждал, вот сейчас, когда ему дано право принять решение, единственное и окончательное. От него теперь зависит его судьба, а вместе с ним и судьба всего рода – всей системы.

Дин осторожно, еле шевелясь, опустил руку и вышел из комнаты. Он быстро прошел в комнату Баса.

– Бас, друг мой, она проснулась, будь добр, поговори с ней, прямо сейчас, объясни, что сможешь объяснить, она теперь с нами. А мне срочно надо уехать.

Дин вошел в центральный зал и скачал ту композицию, которую Диана слушала перед танцем и которая являлась своего рода катализатором всего процесса – связующим звеном. Это очень важно, найти музыканта, потом он вышел из замка, сел в свою огромную машину и уехал.

«Птица постарела и так ослабла, что уже не могла больше подниматься в воздух. Она качалась на волнах и ждала своего конца. Проглотит ли ее большая рыба, или она умрет от голода, для нее это было не важно. Для нее был только один вопрос, когда: при свете солнца или луны?»

Дин выехал за пределы долины и понесся по шоссе.

– Он поручил отцу меня подготовить. Отец, не вдумываясь, или не понимая, замкнул ее психику, как обычно, на мой голос, произнеси я хоть звук и у Нади навсегда образ мучений был бы запечатан со мною. Зачем? Не проще бы было ее просто убрать? Но я дал право первого голоса Басу, а Бас не подходит на роль садиста, она его не знает, и потому я остался у нее навсегда, как Дин…, которого она любит. Да, она меня любит, вот ключ ко всему. Дед, манипулируя сыном, подбирается к внуку через Надю…, Зачем? Музыка…, музыка, вот где для деда…, ему нужен музыкант! – Дина пробил холодный пот, – все, только для того, чтобы добраться до этого музыканта? А Надя его нашла, может быть совершенно случайно…, но не могут происходить случайности, нет им места в их системе. Дед убирает со своего пути всех: и отца, и теперь Дина, ему по какой-то причине необходим третий голос – этот вот неведомый музыкант, звучание которого записано на флешке, лежащей в его кормане. Обмен на нее: я нахожу музыканта, тот освобождает Надю и тем самым дед получает доступ к нему, только так, по какой-то причине дед может до него добраться только так… и опять…, Зачем?

Через некоторое время шоссе опустело, – Приехали, – он доехал до первого поворота направо, свернул и поехал по грунтовой дороге. Выехав на большую поляну, он вышел из машины и направился к вертолету, ждущим его. На аэродроме он пересел в ждущий его самолет, потом снова вертолет и вот наконец-то в машине они поднимаются по серпантину лесной, узкой, горной дороги. Подъехав к небольшому старинному особняку, стоящим неподалеку от горного озера, Дин вышел из машины и один без сопровождения пошел по знакомой дорожке в особняк.

Дин вошел без стука в кабинет, у окна, с видом на озеро, стоял высокого роста худой пожилой мужчина. У него было осунувшееся и усталое лицо, очень худое и вытянутое, все в глубоких морщинах, он смотрели в окно каким-то озлобленным и очень жестким взглядом, что-то обдумывая. Взглянув на входящего Дина, лицо старика сразу смягчилось, он пошел навстречу внуку и обнял того. Так они стояли, обнявшись, секунд десять. Потом старик молча отошел от Дина и сел в кресло перед камином.

– Ну, что, нашел, что искал?

Дин вынул из нагрудного кармана флешку с записью и положил ее на столик рядом со стариком. А сам уселся в соседнее кресло перед камином. Старик взял флешку, подержал ее некоторое время в руках, а потом вставил в разъем на скрытой приборной доске сбоку от столика и нажал кнопку воспроизведения. Послышался щелчок, похожий на включение старого клавишного магнитофона и кабинет наполнился сильным фоновым шумом, явно похожим на естественные помехи. Потом послышался звук электрогитары. Она не просто играла, она пела, прерываясь пассажами, звуками металлического лязганья, воя, хрипа, звона и фонового шума, и все же в этом странном звучании музыкант каким-то чудом добился и передал необыкновенную красоту «неестественной» музыки.

– Как он ее назвал? – спросил старик глухим голосом.

– Песня…, по-моему, просто великолепно.

– Да, это третий голос… Песня. Русские могут одним словом обозначить то, что некоторым и за сотню лет не объяснить.

Они сидели молча некоторое время.

– Ты ее любишь? Подумай, прежде чем ответишь.

– Люблю, дедушка.

Старик поднялся с кресла и вышел из кабинета. Через некоторое время он вернулся, неся в руке небольшую коробку. Дин стоял и ждал, старик подошел к Дину и протянул ему коробку. Взяв коробку, Дин обнял деда, коротко поцеловал того в щеку, резко повернулся и вышел из кабинета, старик стоял неподвижно и смотрел вслед уходящему от него внуку.

***

Валентин не спеша шел по Таврической улице вдоль ограды и когда проходил мимо входа в сад то немного замешкался, раздумывая, зайти ли в сад или пойти дальше, наконец, приняв решение не заходить и уже собираясь пройти мимо он услышал позади себя тихий голос.

– Валентин? – сзади него перед входом в сад стоял незнакомый высокого роста сухощавый мужчина, который пристально смотрел в глаза Валентину и ждал.

– Да, это я, – Валентин несколько растерялся.

– Позвольте узнать, композиция «Песня» ваша, на форуме экспериментальной музыки под ником Velen?

– Да… моя, – растерянно признался Валентин, ему сразу пришло в голову, что сейчас какие-нибудь претензии выскажут или еще что-то подобное.

– Может, мы зайдем в сад, если вы не торопитесь, поговорим немного о вашем творчестве?

– Пойдёмте, я собственно, побродить вышел, так что можно поговорить, – они вошли в сад и пошли, не торопясь, по дорожке к пруду.

– Меня зовут Дин. Если вам не трудно расскажите о своем творчестве?

– Мое творчество, да так сложно описать, что я делаю. Все духовые, клавишные, гитары, это я играю сам, а вот бас и ударник здесь сложнее, приходиться составлять из кусочков отдельных фраз. Мое звучание, скорее напоминает сюжет фильма, чем музыкальное произведение, ну вот и все.

– Это мне и нужно было понять. У меня к вам предложение или просьба, расценивайте это, как хотите, нам очень бы хотелось поучаствовать в одной из ваших композиций. Мы, это я – ударник, со мной контрабас и танцовщица…

Валентин осторожно покосился на своего собеседника, неужели он серьезно.

– Да я собственно совсем не профессиональный музыкант, это мое простое увлечение… я конечно не против. Если вы согласны, то я сейчас разрабатываю одну композицию, но в этот раз с текстом. То есть текст уже есть, который просто будет прочитан на фоне определенного звучания. Мне, например, очень интересно, ну, а вы, если согласны, то я даже буду рад помощи.

Они сели на скамейку перед прудом, вокруг ходили мамаши с колясками, бегали и играли дети, а они еще долго сидели и обсуждали теперь уже совместную работу.

Записываться решили на даче Валентина, в маленьком домике, недалеко от залива. Было тесно, но зато можно было шуметь в полный голос, никому не мешая. Дин приехал в небольшом фургоне со всеми инструментами на дачу, с Басом и Дианой, познакомились, атмосфера была непринужденной и простой. Они часами играли вместе, образуя ансамбль, он формировался как некий самостоятельный живой единый инструмент, подбирая скорее по внутреннему чутью свои партии, чем по нотам, вслушиваясь, в голоса друг друга. Диана была у них оператором и активно участвовала в обсуждениях, но не голосом, а мимикой и жестами. И вот в один из вечеров, наконец, их ансамбль зазвучал своим самостоятельным голосом уже независимо от музыкантов, они разом это почувствовали, как будто все сразу из исполнителей превратились в слушателей, а единый инструмент – единый голос звучал уже сам. Они были готовы, и теперь наступил самый важный момент: текст – прочитан, и вся композиция должна быть целиком исполнена и закончена! Все три голоса должны были прозвучать, объединившись в единый, чтобы обрести смысл.

Один знакомый режиссер посоветовал Валентину студию своей знакомой Лены, как наиболее подходящую для исполнения. Валентин выбрал эту студию не потому что она была лучше, чем другие, а просто она была единственной, которую предложили, поехал посмотреть и там познакомился с Леной.

Наступил день, когда должно было состояться исполнение. Лена пришла сюда еще днем, задолго до назначенного времени, она сидела одна в студии и ждала, она даже не могла понять чего, а все время ловила себя на мысли, что произойдет нечто очень важное, и она в этом тоже несет в себе даже некую ответственность за это важное, что бы оно не означало. Но в чем, почему, она не понимала, в голову лезли всякие глупости, которые очень мешали ей, раздражали. Ее студию иногда занимали музыканты, но не для записи, а только что-нибудь попробывать, отрепетировать. Правда они говорили, что здесь какая-то особая атмосфера в студии, простоты и некоего, как они выражались, радушия, по-своему хорошая акустика, просторная и, что самое важное, студия была высокой, было много свободного пространства.