Текст книги "Ливийский лохотрон"

В один из этих дней, поздно вечером, к нам пожаловали хорошо одетые военные с профессиональной видео камерой и микрофоном. Нас пришли снимать для телевидения. Собрали всех в одну комнату и устроили пресс конференцию. Правда, это был, скорее всего, репортаж о захваченных в плен иностранных наемниках. Кому то из нас даже предоставили слово, он, конечно, сказал, что мы никакие не наемники, а нефтяники, приехавшие в Ливию помогать ливийскому народу, обслуживать их нефтяные скважины. Нас никто не перебивал, снимали с разных ракурсов. Через пару дней мы даже увидели по нашему красному экрану самих себя в одной из программ местного телевидения. Это был первая телевизионная передача о нас. Затем эти материалы попали и в другие телевизионные каналы, но уже других стран. Вскоре показал нас и канал Евроньюс на английском языке. Так мир узнал об украинских, белорусских и российских наемниках, воюющих против миролюбивого народа Ливии.

А еще через пару дней нас вызвали на первый допрос. Процедура допроса была несколько своеобразной. Нас брали по одному из наших комнат, перед выходом завязывали глаза и заставляли идти вперед. Направление указывал вооруженный охранник, касаясь стволом автомата левого или правого плеча, если предстояло повернуть в нужную сторону. Поскольку обуви у нас, почти у всех не было, своим видом, мы наверное напоминали «Мальчиша-Кибальчиша», ведомого на расстрел, хотя у того глаза, вроде бы не завязывали. Тут, еще кто-то из наших ребят, прослышал от арабов о том, что нас как будто бы проверяют на принадлежность к снайперам. По пути следования была проложена доска, по которой нас заставляли пройти, если прошел, не соскочил, значит типа снайпер. Глупо конечно, нас, правда, это особо не забавляло, видимо это был у них какой-то психологический ход. Как ни странно, но такой эпизод имел место в нашей жизни. По приходу в комнату следователя, повязку с глаз снимали и предлагали сесть на стул на середине небольшой комнаты. Метрах в пяти за столом восседал следователь. На столе рядом с бумагами, на видном месте лежал, довольно крупных размеров пистолет, что-то вроде нашего «ТТ», но чуть больше. Следователь говорил на русском языке, очень даже неплохо, спросил имя, фамилию, год рождения, откуда прибыл и чем занимался во время пребывания в Ливии. Мы, как и договорились, говорили о том, что мы нефтяники, прибыли в Ливию на работу по контракту по обслуживанию оборудования и ничего не знали о том, что в Ливии идет гражданская война. Во всяком случае, так говорил я, что говорили другие, мы узнавали потом, после допроса, общаясь друг с другом. Финал допроса был тоже своеобразным: Следователь вставал, брал в руки свой пистолет, и, размахивая им, говорил, правду ли ему говорят, если нет, то нас ждет жестокое наказание. Каждый из нас, конечно, уверял, что ничего лишнего не говорил, но тогда этого нельзя было проверить, и мы верили друг другу на слово. Так процедуру с завязанными глазами прошла только половина нас, из тех, кто был в составе той команды из семнадцати человек, которую задержали на берегу «Регаты». Остальным глаза уже не завязывали, видно арабам самим надоела эта затея, и они от нее отказались. Где находились остальные десять наших товарищей и что с ними, мы пока не знали, думали, что им, наверное, удалось вырваться из лап революционеров и они уже далеко от берегов Ливии.

Но этому, как оказалось, не суждено было сбыться. Сразу после допросов, нас перевели в другой корпус. Он состоял из большого холла и еще одной комнаты с туалетом. Нас поселили во вторую. Комната размером пять на десять метров, имела всего одно окно, но зато был туалет, в который можно было пойти, не отпрашиваясь у охраны, как в предыдущих местах нашего пребывания. И еще одно обстоятельство ждало нас в этой комнате. Там мы были не одни. На полу уже лежали и сидели многочисленные представители многострадального ливийского народа. Среди этого народа были и представители других стран, Египта, Туниса, Судана и других. Были из них и чернокожие, даже, пожалуй, больше чем остальных. Мы в своей жизни, ранее с чернокожими представителями человечества, сталкивались не часто, многие скорей всего, вообще не сталкивались. Только в Ливии по работе год назад, приходилось с ними работать, но среди ливийских военных, их почти не было. А теперь нам пришлось лежать с ними на одном полу, голова к голове, а иногда и к ногам. Пищу, которую нам приносили один раз в день, тоже делили между всеми. Кстати о пище. Как раз в этот день, наступил священный для всех мусульман священный месяц Рамадан. У среднеазиатских и европейских мусульман, этот пост называется Рамазан, или как то еще, но начинается и выполняется везде одинаково. Целый день мусульмане ничего не позволяют себе ни пить, ни есть, ни курить. И только с приходом темноты можно было принимать пищу и питье. Дневное время они проводят в молитве. Но это у нормальных мусульман. А те мусульмане, которые воюют с мусульманами, вопреки заповедям Корана, даже священный месяц Рамадан, проводят по-своему. В молитве они приступают не все и не всегда, ливийцы старшего поколения, которые прекрасно понимают, что происходит в стране, придерживаются священных правил, чего нельзя сказать о молодежи. Те продолжают курить, причем, не только сигареты, но и частенько не брезгуют наркотой. О молитве они вообще забыли. Не есть они, конечно, не ели, но только потому, что никто не ел, еду просто никому не приносили. Перестали ее приносить и нам, но днем, а ночью часам к двенадцати на всю толпу человек тридцать-тридцать пять приносили два больших тазика с рисом и даже кусочками курицы. Рис, как и все арабские блюда, были сильно перченым, но и они шли на ура. Ели, как и все арабы, руками, ибо пластмассовые ложки давали нам не всегда. Местная братва, сидящая с нами в одной комнате, привыкла к ритму жизни в священный месяц Рамадан, когда спят днем, а едят и бодрствуют ночью, быстро переключилась на этот ритм. Нам же было это очень непривычно, потому как, спать днем мы не могли, а ночью нам просто не давали, постоянно горел свет, и велись постоянные громкие разговоры между нашими новыми знакомыми.

Среди наших товарищей и новых сидельцев были курильщики. Сигарет у наших товарищей не было, а у местных иногда можно было стрельнуть сигарету. Курить разрешалось в туалете. Стреляли сигареты, докуривали друг после друга бычки, не смотря на национальность и цвет кожи. Туалет находился в углу комнаты около окна, в это окно курильщики выпускали свой дым. В туалете и около него, была огромная лужа, и пройти в туалет и, не намочив при этом ноги было невозможно. Обуви у нас не было, за то перед входной дверью в комнату была целая куча тапочек и шлепанцев, которые принадлежали нашим новым знакомым. Те, ничего не имели против этого, и мы, вынуждены были пользоваться этими тапочками, чтобы сходить в туалет и не замочить ноги.

Наши новые знакомые относились к нам благосклонно, можно сказать радушно. Некоторые говорили по-английски, и можно было худо-бедно общаться с ними и кое-как понимать. Некоторые из них были бойцами-добровольцами ливийской армии, принимали участие в боевых действиях и даже убивали. Кто-то попал за соучастие режиму. Их тоже водили на допросы и не все возвращались обратно. Те, кто возвращался обратно с допросов, рассказывали, что многих просили свидетельствовать против нас, в том, что видели нас как снайперов. Но как, ни странно, ничего из этого не вышло, видимо, нужны были доказательства, новая власть старалась, что бы все выглядело правдоподобно. Они прекрасно понимали, что слепить из пятидесятилетних, шестидесятилетних людей снайперов выглядит нереально и старались как-то обыграть это дело более реально. Один из сидящих с нами арабов, после допроса рассказал, что уже не всех считают снайперов, а только четверых из нас. В эту четверку входил я и еще трое моих товарищей, которые имели неплохой внешний вид, и подтянутую фигуру. Все это время к нам в комнату заходили представители новой власти, наблюдали за нами, и, наверное, изучали. С момента нашего ареста прошло уже почти десять дней, возможности побриться у нас не было, мы обросли хорошей щетиной, зеркал мы не видели все это время, и лишь на ощупь определяли, что постепенно зарастаем. Умыться еще можно было как то, благо в туалете был умывальник, а вот помыть голову и помыться полностью, у нас пока не было, я уже не говорю о том, чтобы постирать то, что на нас тогда оставалось. Вскоре нас переводят в соседнюю комнату, верней даже не комнату, а скорее большой конференц-зал, площадью на много большей, чем в той, что мы были. Это было большое помещение с несколькими кондиционерами, хотя они не очень то и помогали. По одну сторону были расположены большие, от пола до потолка окна, закрытые темными шторами, поэтому в комнате, если не включить внутреннее освещение был полумрак, однако, свет выключался, лишь тогда, когда вообще пропадало вообще все освещение. Нас и еще нескольких арабов разместили в одном углу этого помещения, в другом углу, метрах в двадцати стоял стол, за которым восседали вооруженные охранники. Рядом с ними были большие стеклянные большие двери. В эти двери то и дело входили и выходили вооруженные люди, решали свои, какие-то вопросы, навещали своих товарищей, а кто– то просто приходил поглазеть на захваченных иностранцев, то есть нас. Шел священный месяц Рамадан, днем нас не кормили и не поили, мы возлежали на стареньких матрасах, которых, естественно на всех не хватало, приходилось ложиться на них поперек, оставляя ноги на полу. Кондиционеры хоть и были, но особой прохлады не давали, но это было все-таки лучше, чем в той маленькой комнате, где мы были до этого, и лежали вповалку с другими задержанными. В новой комнате народу было поменьше, воздуху чуть больше, были матрацы, но вот в туалет, приходилось все же, ходить в прежнюю комнату, каждый раз отпрашиваясь у охранников, и надевая чужую обувь. Нас было много, охранников мало, поэтому разрешать нам ходить в туалет им, в конце концов, надоело, и они разрешили нам ходить в ту комнату без разрешения, к большому удовольствию наших курильщиков, которые не преминули этим воспользоваться. Наше лежбище было огорожено стульями и столами, которые отделяли нас от стоящего в углу холодильника и каких-то картонных коробок. Некоторые из нас не утерпели и тихонько все-таки залезли и в холодильник и в коробки. Добыча была не богатой, несколько баночек с халвой, несколько плавленых сырков, несколько бутылок с водой и еще какая-то мелочь. Поделились по братски, но это было всего лишь раз, больше в этом помещении нам поживиться не пришлось. Приближалась ночь, свет не гасили, нужно было, как то спать. Как не велико было возбуждение, природа брала свое, все равно хотелось спать. Подушек нам не давали, под голову приходилось класть наполненные водой из крана шести литровые бутыли из-под воды. Все бы ничего, но эти пластиковые бутыли, вдруг, в полной тишине, издавали громкий щелчок, это прогибалась их пластиковая оболочка. Звук был неожиданный и в наступившей ночной тишине, настолько громкий, что лежащие рядом товарищи мгновенно просыпались и, матерясь про себя, снова пытались заснуть. Нервы у всех были на пределе, после всего пережитого за это время. Может из-за этих переживаний, может по другим причинам, но у одного нашего украинца, уроженца Харькова, моего тезки, тоже Паши началась настоящая истерика. Что-то случилось с его психикой, его начали посещать различные видения, слышались голоса, ему чудилось, что арабы все время говорят именно о нем. Он лучше всех нас знал арабский язык, всегда переводил нам то, что говорят арабы. Эта ночь была для нас и для него настоящим кошмаром. Он все время рвался к охранникам, выяснять отношения, ему чудилось, что всем кроме него купили билеты на самолет и буквально завтра отправят домой, а его оставят. То ему чудилось, что говорят о нем, будто бы он руководил расчетом установки «Град». Нам с большим трудом удавалось его удерживать. Спать хотелось всем, но приходилось по очереди привязав Пашу ремнями к себе, удерживать его от выяснения отношений с охраной. Но все-таки в одну из ночей, уже под утро, мы проспали, Паша вырвался и устремился к охранникам. Бежать за ним и приближаться к охране, было небезопасно, и мы смогли лишь наблюдать, как наш товарищ отчаянно жестикулируя и громко крича, что-то пытается доказать удивленным арабам. С улицы тот час же прибежали еще трое охранников, взяли под руки нашего Пашу и потащили на выход. Что там с ним делали, мы не знаем, слышали лишь одну автоматную очередь. Через несколько минут притащили уже притихшего Пашу, почему-то в других штанах. Расспрашивать его в тот момент было бесполезно, да и потом, его никто об этом не спрашивал. Скорей всего, его просто напугали, выстрелив над головой и пригрозили, в случае повторного инцидента, просто пристрелят. На какое то время он действительно затих, и мы немного успокоились. Но не тут то было. Ближе к утру, он начал сам себя душить. Не знаю, может ли человек сам себя задушить, скорей всего нет, но его поведение нас сильно пугало. Обратились к охране. Те, на удивление, пошли на встречу, привели врача, дали Паше несколько таблеток, и он немного успокоился. Тем не менее, видения и слуховые галлюцинации у него продолжались по-прежнему, хотя реагировал он на них уже не так активно. Не будучи психиатром можно сделать вывод, что с психикой у Паши случился какой-то сдвиг, который еще не раз давал о себе знать в нашей последующей жизни в ливийском плену.

Где то в первом часу ночи к нам приходил один араб, к которому у нас было особое отношение. Как мы потом узнали, он был членом какой-то ливийской благотворительной организации, был очень к нам доброжелателен. Его, между собой, мы назвали очкариком, так как он носил очки, хотя имел спортивную фигуру, вроде говорили, что он в прошлом был каким то известным спортсменом. Как его звали я, к сожалению, не помню, вроде Мухаммед, он приносил нам еду и питье, всегда был к нам участлив и вежлив, в отличие от некоторых молодых революционеров.

Как то в один из дней нашего пребывания в этой большой комнате, днем нас посетила небольшая делегация в составе трех человек, явно не арабского происхождения. Нам приказали встать, к нам вплотную подошел один из них и, переходя от одного из нас к другому, заглядывая в лицо, громко, на хорошем английском кричал, что мы киллеры, убийцы, задавал вопросы, зачем мы приехали в Ливию. Мы, как могли, оправдывались, при этом остальные двое нас снимали на камеру. Мы испытали очередное оскорбление и унижение, для нас все это было крайне непривычно, будущее наше было туманным, хотя подсознательно лично я думал, что нас скоро все же освободят. Постоянно в сознании прокручивал, где мы оставили свои следы, за которые нас потянут на серьезные разбирательства. Все фото вроде бы уничтожили, оружия и военной формы у нас при задержании обнаружено не было, оставались, правда, свидетели со стороны арабов, которые работали вместе с нами. Но пока в поле нашего зрения никто не появился, и мы надеялись, не появится. Правда, нас пока обвиняли совсем в другом, чем мы в действительности занимались. На снайперов по возрасту и физическому состоянию мы явно не подходили, это арабы, я думаю, уже сообразили, и они начинали, видимо, придумывать новую версию нашего нахождения в Ливии. Арабы, сидящие вместе с нами, нас успокаивали, говоря, что если на нас нет крови, то нас однозначно отпустят в ближайшие дни. Некоторые из них были захвачены с оружием в руках, некоторые даже его применяли и убивали революционеров. Кого-то из них отпускали за выкуп, который вовремя подвозили родственники, кого-то увозили в неизвестном направлении и мы их больше не видели. Так прошло еще несколько томительных суток.

Через десять дней в нашем полку прибыло. Это случилось во второй половине дня в первых числах сентября 2011 года. Через широкие стеклянные ворота в наш большой зал привели еще десять наших товарищей. В этой компании оказался и сам Шадров с сыном и невесткой, пять человек наших коллег, и молодой, только что закончивший школу парнишка Ромка. Этот Ромка был сыном одной из медицинских работниц, работающих в то время в Ливии и не захотевших покинуть ее в это опасное время. Кстати, на то время, в Ливии оставалось еще около трех тысяч, в основном, украинских медиков, не пожелавших отбыть на Родину. Некоторые из них, были нам хорошо знакомы, у некоторых из них, были тесные отношения с некоторыми из наших товарищей, которые во время нашей работы по ремонту ливийской техники, даже раз в неделю уезжали к ним ночевать. Таких, счастливчиков было, к сожалению, не много, всего трое. Но зато они могли передать им на сохранение свои заработанные доллары. Остальным не повезло, все было изъято при многочисленных обысках, как бы хорошо мы не прятали свои кровные зеленые банкноты.

Ромка работал у нас в столовой на подхвате, его, по просьбе матери взяли на работу, буквально за пару недель до ареста. Мать, каким-то образом узнала о нашем аресте, и нашла место, где нас держали. Вместе с другими женщинами она прибыла туда, хорошо зная арабский язык, ей удалось уговорить боевиков освободить сына. Таким образом, парень легко отделался, всего лишь испугом и двумя неделями содержания под стражей. С тех пор мы больше их не видели и не слышали. Наверняка, остальные дамы тоже пытались по мере возможности отмазать своих знакомых мужчин, но видимо все их усилия не увенчались успехом и их гражданские мужья остались сидеть с нами до конца. Как бы неприязненно не относились к нам тогда арабы, но медиков они очень даже уважали, несмотря на то, что работали они как при старом режиме, так и при новых хозяевах. Хотя кругом стояли блок посты, везде были люди с оружием, но девчата медики все равно выходили в город, брали такси и раз в неделю приезжали к своим мужчинам. Конечно, их останавливали, выясняли личность, но почти всегда не препятствовали их передвижению. За все время революции и гражданской войны, через руки наших медиков проходили сотни раненых, они, бывало сутками не выходили из госпиталей, оказывая помощь раненым арабам. Наверное, именно поэтому, к ним и было особое отношение.

Наших, вновь прибывших товарищей, сразу к нам не пустили, а поместили в том же зале, что и нас, но в другом месте. Вдоль стены располагался ряд соединенных вместе кресел, как в кинотеатре, и на них усадили в ряд наших товарищей. Они находились от нас метрах в десяти, и мы, лежащие на полу вперемежку с пленными арабами, могли их внимательно осмотреть. В отличии от нас, грязных, обросших и помятых, наши вновь прибывшие товарищи имели привычный внешний вид, все были в обуви, побриты и причесаны. Улыбаться, они конечно, не улыбались, но вид у них был, достаточно бодрый. У невестки Шадрова Ольги, появилось длинное до пят, черное платье, которое носят все арабские женщины, черный платок, покрывающий голову и часть лица. Во внешности ее было и до того что-то восточное, а эта одежда сделала ее настоящей мусульманской женщиной. Как и все ее товарищи, она была напугана, о чем говорило ее испуганное лицо. Мы смотрели на них, они смотрели на нас, перекинуться парой слов не представлялось возможным. Через полчаса их стали допрашивать, по одному вызывая к столу, где восседал один из очередных начальников. Мы наблюдали за ними издалека, но встретиться и поговорить нам тогда так и не дали. Хотя кое-кому из нас все же удалось перекинуться с некоторыми из них парой слов. Сделать это удалось, лишь применив немного хитрости. Туалет находился в другой комнате, и чтобы пойти туда, нужно было отпроситься у охранника. Поскольку желающих сходить в туалет, а заодно и кому то покурить, было достаточно много, а охранникам уже надоело выпускать нас по одному, нас начали пускать по два-три человека за раз. Вот тогда-то, попав в одну смену в туалет, мы там и общались с вновь прибывшими нашими собратьями. И вот что они нам рассказали:

Перескочив через бордюр на перекрестке, под градом трассирующих пуль над головой, шадровский джип помчался дальше от нас, свернувших влево на грунтовую дорогу. За рулем джипа находился сын нашего шефа – Максим, поскольку сам Александр Федорович был, как говорится, не в форме, была там и Ольга, и кто-то еще из тех наших товарищей, кто не поехал в первой партии спасаться от наступающих повстанцев. За ними ехала еще одна или две машины, в которых сидели остальные убегающие. Как они ехали, я не знаю, но приехали они не в посольство, ни на паром, отправляющийся в Европу, который, как потом стало известно, стоял еще трое суток после нашего задержания, а в частный дом Абдусаляма. Им там предоставили несколько комнат, где можно было отдохнуть, поесть, помыться, привести себя в порядок и обдумать свои дальнейшие действия. Что они конечно и сделали. В этом двух этажном особняке ребята провели около десяти дней. Почему шеф привел эту группу в дом главного своего начальника непонятно, ведь российское посольство было не очень уж далеко и можно было бы спокойно поехать туда, попросить убежища и спасти хотя бы этих десять человек. Но наш начальник этого не сделал. Как потом рассказывали эти ребята, он ждал очередного денежного транша и очень хотел его заполучить. Вторую, достаточно крупную сумму денег в американской валюте, увез еще один наш руководитель – Кирилл, сбежав от нас на пароме в первый же день нашего бегства. То, что суммы были не просто большими, а огромными, мы неоднократно узнавали позже от арабов в различных ситуациях, которые случились с нами позднее. Первую же, наверняка тоже кругленькую сумму увезла Даша, за месяц до нашего захвата. Что-то еще, возможно увез бывший десантник Стас в самом начале нашей авантюры, но об этом можно было только догадываться.

Конечно, Шадров мог бы отравить ребят в посольство, а самому ехать в дом Абдусаляму за деньгами. Но тогда, оставаясь один на один с теми, кто должен привести деньги он сильно рисковал бы. Его могли бы просто пристрелить и не отдать денег, поэтому он и решил прикрыться людьми, включая собственного сына и невестку.

Там же на этой хате, как рассказывали ребята, находились и все паспорта всей нашей группы. Там же они и остались, благодаря трусости и безалаберности нашего бывшего руководителя. Так ребята тихонько, не высовываясь, просидели дней десять, но, как говориться, от судьбы не уйдешь, и она в облике вооруженных революционеров нашла их в доме Абдусаляма. Ворвались они в дом поздно вечером, с громкими воплями и стрельбой вверх и над головами, наших бедных горе специалистов. Всем тут же связали руки, кому стальной проволокой, кому пластмассовыми стяжками, поставили на колени, обыскали и начали обыскивать квартиру. Искали они со знанием дела, не прошло и пяти минут, как они нашли десять автоматов Калашникова с комплектом боеприпасов. Создавалось впечатление, что кто-то их туда специально положил, и кому-то очень нужно было, чтобы их обязательно нашли. И их нашли. Немного смягчило реакцию боевиков на эту находку, то обстоятельство, что оружие оказалось новым, не стреляным, не пахнущим горелым порохом. Тем не менее, реакция все же была. Опять начали обвинять в том, что задержанные ребята снайперы, со всеми вытекающими из этого последствиями. Все могло закончиться весьма плачевно, не подоспей вовремя еще одна группа революционеров из другой группировки. Между двумя группами боевиков возникло весьма бурное выяснение отношений. Арабы вообще своеобразно выясняют отношения. Это очень похоже на павианов, которые встав друг против друга, начинают громко орать и корчить страшные гримасы, показывать клыки, стремясь напугать противника. Примерно так и арабы, начинают кричать друг на друга, причем, практически во весь голос, размахивая руками, топая ногами и отчаянно жестикулируя. Через пять минут, первая группа революционеров убыла, а вторая группа осталась в доме. Новые боевики оказались более умеренными и ограничились лишь поверхностными допросами. Им, конечно, поведали нашу основную легенду о работе в нефтяной сервисной компании и нашей полной непричастности к делам революции. Кое-как удалось отговориться от найденных автоматов. К утру все немного успокоилось. Двум нашим россиянам – шефу и Володе, даже удалось, как-то договориться и побывать в российском посольстве. Затем Шадрова боевики сразу же, вновь забрали обратно, а вот про Владимира, почему-то забыли. Тот сидел у дверей посольства до тех пор, пока о нем не вспомнили и тоже не забрали. Почему он не укрылся в посольстве непонятно, может от страха, может по недомыслию, но свой шанс на спасение он упустил. Удалось ли Шадрову переговорить с российским послом, я не знаю, мне он об этом потом не рассказывал, а сам я его не спрашивал. Многие из нас, и я в том числе, уже поняли роль «Федорыча» во всем случившимся, считали его предателем и виновным в нашем захвате в плен. Вскоре группу из дома Абдусаляма переправили в тот же самый офис, где находились все остальные члены нашей команды. Наш горе – начальник, начисто забыл о наших паспортах, и они остались в этом доме, свой паспорт, он, кстати, не забыл. Так мы еще сутки, сидели на расстоянии друг от друга, наблюдая за тем, что происходит вокруг. Вскоре группу, в которой находился я и еще шестнадцать товарищей, перевели в новое помещение на территории того же самого института нефти. Это было уже большое трех этажное здание, в котором когда-то располагались несколько офисных кабинетов, разделенных между собой прозрачными пластиковыми перегородками. Эти кабинеты были завалены папками с документами, скоросшивателями и прочими офисными приспособлениями, оргтехника, была вывезена из офиса, может, разграблена, может, просто куда-то складирована. Было несколько вращающихся кресел, но от них было мало толку, отдохнуть в них не предоставлялось возможным. В этих апартаментах мы провели двое или трое суток. Спали прямо на полу, подложив под голову папки с бумагами. В эти сутки нас впервые посетил украинский посол, консул и их водитель. Нас проводили в отдельную комнату, где мы, наконец, увидели посла Николая и консула Олега. Их отчества я уже не помню, да и общались мы не очень-то официально, посольские были намного моложе каждого из нас и не придерживались принятых церемоний. Мы пообщались несколько минут, в присутствии революционных начальников. Отношение арабов было достаточно доброжелательным, нам даже позволили позвонить домой с телефона посла. Каждому дали не более минуты, но те, кому повезло застать родственников дома, смогли успокоить своих родных, рассказав, где мы находимся, и что с нами все в порядке. Во время разговоров с послом, он не совсем уверенно, но все же пообещал нам, что скоро нас отпустят, на нас ничего серьезного нет, и мы скоро будем дома. Что мы, конечно, сообщили родным. Мы, еще не искушенные в таких делах, наивно верили, что так оно и будет. Но, этого не случилось, мы продолжали сидеть и надеяться.

И еще произошло одно событие, новое для нас, и на которое мы, почему то возлагали большие надежды по своему освобождению. Нас посетили представители красного креста. Это были молодая девушка, лет двадцати пяти, может тридцати, по имени Айша и молодой парень, очевидно водитель. Айша была марокканкой, говорила на арабском и английском языках, но мы прекрасно понимали ее, собрав все наших знатоков английского и арабского языков и таким образом пообщались. Она представляла один из филиалов швейцарского международного общества «Красный Крест», со штаб квартирой в Цюрихе. Мы поведали ей о наших бедах, она пообещала сделать все возможное для нас, и даже дала свой мобильный телефон и мы смогли второй раз коротко пообщаться с домом. Мы, почему то думали, что именно «Красный Крест» сможет нам помочь. Но эти дни наших надежд быстро закончились, оставив нас со своими мыслями. Именно в эти дни началось проявление наших характеров и всевозможных человеческих качеств, как достойных, так и самых низменных. Жаль, среди нас не было психолога, вот где было бы ему развернуться, полный набор на докторскую диссертацию. Не хотелось бы об этом вспоминать, но тогда мой рассказ был бы не полным, а хотелось бы затронуть не только хронологию событий, но и показать человеческий характер и как он проявляется в экстремальной ситуации. И вот вам один пример: Нас было семнадцать человек. Посольские передали для нас ровно семнадцать тюбиков зубной пасты, столько же штук зубных щеток, бритвенных станков, кусочков туалетного мыла. Казалось бы, нет ничего проще, каждому по одной и все дела. Но, не тут то было. Одному человеку не хватило зубной щетки и бритвенного станка. Начали искать. Нашли у одного товарища, которого все считали одним из самых положительных и уважаемых. Дальнейшая наша жизнь в неволе оказалась на редкость богатой на такого рода поступков и не только таких.

Мы находились на втором этаже, дверь на этаж закрывалась на ключ, охрана находилась на первом этаже, навещала нас нечасто, поэтому мы немного успокоились, начали заглядывать во все закоулки офиса, открывать шкафы, листать всевозможные документы. Любопытство, как не странно, не покидало нас все время нашего пребывания в различных местах заключения. Ничего не понимая, не умея читать по-арабски, не знаю зачем, мы все же перелистывали разбросанные повсюду папки с документами. Отсутствие охранников на этаже, позволяло нам перемещаться по этажу. Правда, перемещение это ограничивалось только самим офисом и примыкающим к нему коридором. Одна сторона коридора примыкала непосредственно к кабинкам офиса, другая имела окна, которые выходили на небольшой дворик. Поскольку здание имело замкнутую конфигурацию, то этот дворик ограничивался со всех сторон стенами. Глядя из окон коридора можно было видеть то, что происходило по территории дворика. Делать нам было нечего, мы слонялись по этажу и, конечно же, смотрели в окно. В центре дворика стоял мангал с углями, рядом стоял кальян, несколько пластиковых стульев и такой же столик. Иногда арабы там жарили мясо. У нас бы это называлось жарить шашлык, но у них это делалось по-другому. На решетку клали мясо, баранину или курятину, угли давали жар, ну а дальше все так же, как и у нас. Запах, естественно, доходил до нас и мы подходили к окну, посмотреть, кто и что там жарит. И как– то мы увидели удивительную картину, которая нас сильно удивила. На мангале жарилась баранина, на столике стояло несколько бутылок пива, скорей всего все же безалкогольного, на стульях сидели два араба в натовском камуфляже, а рядом с ними, вальяжно развалившись на стуле, сидел… Максим Шадров, собственной персоной с бутылкой пива в руке. Иногда к ним подходил его папаша. Мы, конечно, были в шоке: как так, почему? Понять ситуацию сразу было трудно, но потом, до нас дошло. У шефа были деньги, которые он давал арабам на продукты и на то, чтобы их доставить. Семью начальника поместили в отдельной комнатке на первом этаже. Двери этой комнаты выходили во двор и семейка, договорившись с охраной, могла иногда выходить на воздух и даже, в чем мы однажды убедились, побаловать себя вкусненьким. Остальные члены шадровской десятки тоже жили отдельно от нашей группы, где-то недалеко от нас, на первом этаже. Нас, почему-то пока не соединяли в одну кучу. Тех товарищей тоже допрашивали, видимо, пытаясь найти различие в наших показаниях. Между тем, начался второй раунд наших допросов. На этот раз допросы проводились в другом здании, примерно в ста метрах от того места, где нас держали. Нас уже водили не по одному, а сразу человек по пять. В отличие от предыдущего допроса, новый допрос проводился в большой просторной комнате, где находились два стола, компьютер, сейф. Следователь был тоже другой, говорил по-русски хорошо, практически без акцента. За компьютером находился другой человек, который заносил все наши данные в компьютер. Беседа уже велась в другом стиле, доброжелательно, непринужденно, но вся наша беседа уже записывалась на диктофон. Вопросы были те же самые, наши ответы тоже. Следователь был очень внимательным, увидев, что многие из нас были без обуви, тут же дал команду по телефону и, не прошло и получаса, как нам принесли из магазина несколько комплектов резиновых шлепанцев. Пока допрашивали одного, остальные четверо находились в соседней комнате и могли спокойно договориться о том, что говорить и не говорить. Мы, конечно, договорились не отступать от своих прежних показаний. И снова каждый из нас, естественно, не знал, что говорил его товарищ, и верили, что никто не отступил от наших договоренностей гнуть свою линию о нефтяниках. В конце допросов, каждому из нас обещали, что все будет в порядке, если мы не пролили арабской крови, то скоро отпустят домой. Еще нам рассказывали, какая хорошая жизнь начнется после революции, какое великое дело совершили революционеры, и как хорошо и счастливо заживет теперь ливийский народ.