Текст книги "Ещё немного из обрывков"

– Мама! – Пашка вцепился матери в локоть. – Мама, не смей!

Мать словно очнулась. Отпустила измученную жертву, оттолкнула её от себя.

– Сейчас разберёмся! – она отодвинула Пашку в сторону, подошла к столу, где лежала сумочка Ангелины и принялась там рыться.

– Мама!

– Что мама! Почему ты её защищаешь?

– Она ни в чём не виновата!

– Сейчас посмотрим! – повторила мать.

Схватила сумочку за края и перевернула её над столом. Посыпалась какая-то мелочь, упали чайные пакетики, покатились какие-то монетки, безделушки, что-то разбилось. Несколько пуговиц соскользнули со стола, провалились в щели между досками пола. Солидно звякнул медный напёрсток. Разлетелось несколько белых бумажек с синими печатями.

– Ага! – торжествующе закричала мать, подхватывая одну из них. – Что тут у нас? Ангелина Леонидовна Быстрова, 1978-го года рождения. Так, проживает… родители… Ага! Диагноз!

Мать прочитала что-то непонятное.

– Так она больная! Психичка! Из дурки сбежала!

– Мама! – слёзы брызнули из глаз Пашки. – Не надо! Не обзывай её. Она хорошая! Мы играем на поляне. Нам очень весело!

– Она сумасшедшая! – сквозь зубы сказала мать, тряся перед носом Пашки найденной бумажкой. – Посмотри, тут написано, что она лечится в дурдоме. Почитай сам.

– Мама! Она королева! Она танцует…

– Совсем ребёнку голову задурила! – взвизгнула мать, наступая на королеву.

Ангелина, защищаясь, подняла вверх веер из павлиньих перьев.

– Сейчас за тобой приедут! Николай Петрович привезёт милицию и уж она тебя мигом обратно в дурку устроит!

– Мама! Мамочка, пожалуйста, – рыдал Пашка. – Не надо милиции, не надо никакой дурки! Она хорошая!

– Пойдём отсюда, – мать сильно и жёстко схватила Пашку за руку и поволокла к выходу. – Нечего тебе здесь больше делать.

– Мама не надо! – Пашка упёрся в пол ногами, но силы были не равны. – Ангелина, помоги!

Королева подняла на мальчика печальные, полные слёз глаза. Попыталась привычно, солнечно улыбнуться. Казалось, если у неё это получится, то всё мигом встанет обратно на свои места. И мама поймёт, и они вместе пойдут на заколдованную поляну. И будут там танцевать. И город эльфов появится из сумрака…

– Мама!

* * *

Мать выволокла Пашку на улицу, плотно закрыла дверь в дом Сидорчуков, для верности подпёрла валяющимся тут же поленом.

– Вот, теперь никуда не сбежит.

Пашка вывернулся из материнских рук. Бросился к двери, но та снова схватила его.

– Отпусти!

– Да что с тобой творится! Немедленно успокойся! Что за истерика?

– Мама! – рванулся Пашка.

И тут же увидел искры. Только не золотистые, а красные. Искры рассыпались у него перед глазами, а щека запылала, обожжённая болью.

– Мама, – прошептал он.

– Сам виноват, – огрызнулась мать. – Нечего было вырываться.

И тогда Пашка заплакал.

* * *

Через час у их дома остановилась машина Николая Петровича, зятя бабушки Сидорчухи. Следом за ним ехала ещё одна длинная машина, из которой вышел строгий человек в фуражке и рубашке с погонами.

Николай Петрович, отдуваясь и пыхтя, выбрался на дорогу. Остановился, утирая пот со лба огромным мятым платком.

– Вот это новости, вот это чудеса. Совсем люди одичали. Оставишь дом, запрёшь его на все замки. А тут какие-то дикари, какие-то цыгане-оборванцы. Обворовали, ограбили. Куда страна катится.

– Где она? – сурово спросил человек в фуражке.

– Мы её в доме Сидорчуков заперли, – ответила мама. – Не знали, что с ней делать.

– В доме? – охнул Николай Петрович. – Она же там всё разнесёт!

– Было бы что разносить, – ядовито ответила бабушка. – Половики и те сняли. Перину в город утащили.

– Не ваше дело! – огрызнулся Николай Петрович. – Ещё надо разобраться, кто её впустил. Может, вы заодно. Я ещё загляну к вам в сарай, проверю, как бы вы под шумок что-нибудь из наших вещичек не прихватили.

– Да чтоб тебя! – плюнула бабушка. – Дал Бог соседушку.

– Прекратите балаган, – отрезал человек в фуражке.

И все испуганно замерли, подчинившись его властному голосу.

– Пройдёмте, граждане. Посмотрим на подозреваемую.

* * *

В доме было пусто. Поблёскивал у печки потерянный медный напёрсток, застряла между досками пола белая пуговица. Сама же королева исчезла. Растворилась в летнем сумраке, словно и не было её. Словно в один миг перенеслась в мир эльфов, в золотой город волшебника Элиндиля.

Одно из окон в комнате было распахнуто настежь. Летний ветерок играл невесомым запыленным тюлем. Горшок с полузасохшей геранью был аккуратно отставлен в сторону.

– Понятно, – сказал человек в фуражке.

Поднял рацию.

– Семёнов!

– Гр-р-р-р, – ответила рация.

– Семёнов! Это Михайлов! Я на месте! Подозреваемая сбежала. Предположительно направляется в сторону электрички. Объявите там.

– Гр-р-р, – снова рявкнула рация.

И Пашка вдруг понял, что по ту сторону сидит в своей мрачной пещере страшный орк или тролль. Сидит, рычит в рацию. И на одном из рогов висит у него фуражка. Такая же, как у строгого Михайлова.

– Да кто её знает, – Михайлов пожал плечами, словно собеседник мог его увидеть, – дом давно заброшен. Может, и взяла чего. Если было что брать.

– Не заброшен, – запротестовал Николай Петрович. – Мы траву косили.

Человек в фуражке глянул на него как-то презрительно, развернулся и вышел. Взрослые потянулись за ним.

В пустой комнате Пашка остался один. Подошёл к окну, осторожно вернул герань на место. Потом подобрал напёрсток, сунул его в карман. Выковырял из щели пуговицу, отправил её вслед за напёрстком. Поправил тюль, прикрыл окно. И остановился, глядя через стекло на темнеющий лес. Лес замер, испуганный криками людей, их шумом и суматохой. Лес настороженно ждал. Он не верил людям, не любил их. Люди предавали его, ловили и прятали в страшные места под названием «дурка» его детей.

Пашка смотрел на лес сухими, словно повзрослевшими глазами. Но лес в ответ не смотрел на него. За слепыми стёклами полузаброшенного дома он не мог разглядеть мальчика, который ещё сегодня днём искал на его полянах волшебный замок Элиндиля.

В сумраке загорелась и тут же погасла золотая искра. То ли поднялся с листка потревоженный светлячок, то ли ушёл в другое измерение заколдованный замок.

Пашка отвернулся и пошёл к выходу. Ему пора было возвращаться в скучную и серую жизнь, в которой была мать, школа, новые друзья, редкие воскресные свидания с отцом. Жизнь, в которой не было места королеве Ангелине и её серебристому смеху.

В доме ещё витал её запах. Травяная подушка хранила очертания её затылка.

А на столе, словно оставленный на прощанье, лежал шикарный веер из павлиньих перьев – несколько сухих стебельков потрёпанного камыша.

Кладбище

В какой-то толстой солидной энциклопедии Сашка прочитал, что шестьдесят процентов населения планеты Земля живёт в полосе не более 50 километров от ближайшего водоёма. Озера, реки, а лучше моря. Особенные везунчики поселились неподалёку от океана. Выглядывают в окно, а там – огромные волны с барашками белой пены. Накатываются и накатываются на берег. Киты всякие плавают, дельфины, каракатицы с осьминогами. Огромные силуэты лайнеров и призрачные тени парусников. Но даже не в парусниках дело. Сашка был уверен, что все эти люди, живущие возле воды, ежедневно купаются, ныряют, в общем, наслаждаются жизнью как могут.

В пыльном и маленьком городе, который облюбовали для жизни его родители, из водоёмов имелся только старый и постоянно закрытый на ремонт бассейн. Сашке было лет шесть, когда из области приехал толстый чиновник. Торжественно, под оркестр и аплодисменты перерезал ленточку, открывая, увешанный лентами, сверкающий новенькой краской спортивный комплекс, погудел со скандалом в лучшем ресторане и уехал. В бассейн тут же выстроилась очередь из взрослых и детей. По слухам, кто-то даже успел туда сходить. Приобрести абонемент. На третий день в подвале бассейна прорвало какие-то трубы, на дверь повесили табличку «Временно закрыто». Через год табличка выгорела на солнце и её сняли. Чиновник больше не приезжал.

А Сашка больше всего на свете любил купаться, причём не просто в какой-то там ванной. Любил разогнаться, стремительно сигануть в прозрачную, прохладную воду, задохнуться и взвизгнуть от радости, от неожиданной прохлады. Выскочить на поверхность, размахивая руками. И плыть, плыть…

А ближайшее озеро в двадцати километрах от города. И родителей, как не уговаривай, вечером туда не затянешь. Однажды на выходных отец поддался уговорам, завёл машину, мама собрала бутерброды, свернула в тугие узлы покрывала, купальник. Поехали. Сашка сидел довольный на заднем сиденье, улыбался всему миру, предвкушая первый прыжок в озёрную воду.

За пять километров до озера асфальт закончился, машина застонала, затряслась. Ещё через километр старенький «форд» прочно застрял посреди огромной лужи. Отец часа два его выталкивал, измазался весь, поругался с мамой, с Сашкой, проклял все на свете озёра. Мимо ехал дядька на грузовике, зацепили, дёрнули, но разговоров про поездку на озеро больше не вели.

Поэтому весь год Сашка с нетерпением ждал лета. Как только заканчивались последние уроки, отец торжественно похлопывал его по плечу:

– Ну, Александр Игнатьич, собирайся.

Сашке и напоминать не надо было. Он ещё с марта готовился, на календаре дни отмечал красным фломастером. Укладывал в сумку несколько смен одежды, кеды-тапочки, немного игрушек-книжек. И на всё лето к бабушке в деревню.

Едут долго. Сначала по улицам города, и Сашка, прилипнув к окну, видит, как мельчают и стареют городские дома. Из новеньких девятиэтажек превращаются в хрущёвские панельки, в двухэтажные кирпичные здания с непонятными вывесками «Промбудпоставка», «Горэнергосбыт». Потом среди этих панелек начинают мелькать целые гнёзда обычных деревенских домов частного сектора, и вот уже вдоль дороги не город, а настоящая деревня. Из-за заборов заливаются лаем кудлатые псы, на газоне пасётся привязанная к светофору коза, из-под колёс машин с воплями разбегаются грязные куры. И деревня эта тоже заканчивается около высокого столба с табличкой. На табличке облупившейся краской выведено «Н…ск». Надпись перечёркнута красной линией. Город остаётся позади.

Потом почти час дорога петляет по полям и лесам. Между городом и бабушкой целых два леса. Один короткий, грустный какой-то, прорезанный просеками и небольшими деревеньками. Машина проскакивает его всего минут за десять. Зато второй солидный. Огромные сосны подступают к самой дороге, в лесной сумрак убегают тропинки, и через каждые полкилометра попадаются знаки с прыгающим оленем.

Сашка знал, что знак этот называется «Осторожно, дикие животные», и мечтал, что когда-нибудь раздвинутся придорожные кусты и к дороге выйдет настоящий олень. Не такой, как нарисованный, мелкий и чёрный. А большой, красивый, с ветвистыми рогами. Но олень никогда не выходил. Да что говорить, даже нарисованные на других знаках лягушки на дорогу не выскакивали. Как будто не для них знаки ставили.

Проезжали лес, парочку деревень с одинаковыми названиями. Потом дорога некоторое время петляла вдоль узкой мелкой речушки. И наконец пересекала поднимающийся над этой речушкой мост. А там – курган с серебристым памятником погибшему на войне лётчику, ещё одна деревенька – и они у бабушки.

Бабушка выбегает из дома, бросается Сашку обнимать. Причитает, какой он стал высокий и худю-ющ-щий. Папа бабушку не любит, поэтому торопливо сбрасывает на веранде всё Сашкино барахло, забирает в багажник мешок картошки, какие-то закатки. Мама расспрашивает бабушку о здоровье, о соседях. Бабушка отвечает тщательно, подробно описывая все симптомы. Несколько раз показывает, где болит спина, а потом бросается помогать отцу грузить в багажник второй мешок картошки.

Едва попив чаю, родители уезжают. И Сашка с бабушкой остаются одни на целых три месяца, на всё долгое, радостное лето.

И уже вечером наступает момент, который запоминается на всё лето, который приятно вспомнить и скучной школьной осенью, который начинаешь ждать сразу после того, как отец утаскивает на мусорку новогоднюю ёлку.

Бабушка достаёт из чуланчика пропахшую мышами сумочку, складывает в неё прожжённое утюгом покрывало, которое мама привезла ей ещё три года назад.

– Ну, беги уже, торопыга.

И Сашка бежит. Сначала радостно несётся, задыхаясь, и сумка бьёт его по ногам. Потом устаёт, сбавляет темп. Трава мешает идти, тропинка после зимы и весны заросла. Идёт долго по колким камням и кочкам, вдоль бесконечного колхозного поля, через низинку, поросшую кривыми осинками, поднимается на невысокий холм – и вот она, Плотвянка. Узкая, темноводная, поросшая осокой. А пока Сашка шёл, устал, наглотался пыли, ему жарко. А берег – вот он, руку протяни. Сашка снова бежит, забыв про усталость. На бегу сбрасывает сандалии, майку и ныряет в пропахшую тиной воду. И счастью его нет предела.

Сашка набирает воздуха побольше, опускается к самому дну реки, ложится на колкие камешки, вцепившись в водоросли, чтоб не снесло течением, замирает на месте. И лежит так, закрыв глаза, пока хватает воздуха. Вокруг – бесконечная тишина воды. Если глаза открыть, видно, как сквозь рябь крошечных волн светит вечернее солнце. Ну почему он не рыба? Почему у него нет жабр и нельзя лежать так бесконечно?

* * *

Утром у бабушкиного дома тормозит разбитый старый велосипед.

– Баб Валя, Сашка приехал?

– Приехал, – добродушно ворчит бабушка. – Отсыпается ещё. Не ори, садись и молока попей.

Сашка сквозь сон слышит этот разговор и вскакивает. Это объявился Юрец, его летний друг и товарищ по многочисленным деревенским играм. Юрец местный. С ним гулять одно удовольствие. Он и все места тайные на реке знает, и самые грибные поляны в лесу. И баек всяких деревенских целый вагон. А ещё он под Новый год, когда батька наклюкался в зюзю, спёр со стола целый стакан самогона и одним махом выпил.

– И что? – с ужасом спрашивал Сашка.

– А ничего, – с каким-то презрением отвечал Юрец. – Занюхал рукавом и на ёлку пошёл.

Они видятся от лета до лета, часто ссорятся, Юрец немного презрительно обзывает Сашку «городским» и задирает перед ним нос. Но за зиму Сашка забыл все обиды, поэтому вскакивает и, как есть, босой, в одних трусах, спешит на кухню.

– Привет.

– Приве-е-е-т, – Юрец тоже бросается ему навстречу, едва не расплескав кружку молока.

– Тихо вы, бандиты! – сердится на них бабушка, но сама, отвернувшись к печке, тайком улыбается.

Зимой Сашка часто вспоминал летние приключения и задумывался. Был ли Юрец его другом? Так сразу он бы и не ответил. Иногда Сашке казалось, что ближе и понятнее человека нет на всём белом свете. Тем больнее была следующая минута, когда в разгар самой увлекательной игры Юрец слышал короткий свист из-за забора, тут же бросал всё и, даже не попрощавшись, мчался на своём велосипеде с другими деревенскими мальчишками в какое-то весёлое приключение.

А Сашка оставался один. Глотать слёзы обиды и предательства.

Бабушка Юрца иначе как «фулюган» не называла. И дружбы их категорически не одобряла.

– Ты посмотри на этого оборванца! – внушала она внуку. – Он же голытьба. Отец – пьянь, мать – тоже не примадонна. Чему он тебя хорошему научит? Ты мальчик городской, читать любишь, учишься хорошо. А Юрца того прошлой зимой чуть из школы не выгнали?

– За что? – очарованно спрашивал Сашка.

– Набрал в болоте лягушек замёрзших и приволок в класс. В тепле лягушки отошли и давай ползать да квакать. Сорвал урок.

Бабушка рассказывала про сорванный урок, надеясь, что Сашка испугается и дружить с Юрцом перестанет. Но эффект получался прямо противоположный. В своей школе Сашка и слово боялся сказать поперёк учителю. А тут – такой подвиг. Лягушки и сорванный урок.

Сашка торопливо проглатывает приготовленный бабушкой завтрак. Он помчался бы с Юрцом на улицу без всякого завтрака, прямо так, в трусах и босиком, но с бабушкой не поспоришь. Она заставляет Сашку одеться, причесаться, почистить зубы. Хорошо хоть кеды не зашнуровывает.

Юрец смотрит на всё это со своим извечным лёгким презрением. Но ждёт.

Наконец Сашка свободен, и они, словно две пули, вылетают под солнечные лучи.

– Поехали! – командует Юрец.

И Сашка даже не спрашивает куда. Забирается на проржавевший багажник с остатками гнилой верёвки. Острые углы железок больно врезаются в кожу, царапают и рвут ткань шорт, но мальчишка этого не замечает. Юрец ловко запрыгивает на велосипед, крутит педали. Тронутые ржавчиной спицы мелькают в опасной близости от Сашкиных пяток, но и этого он тоже не замечает. Они едут куда-то в лето, навстречу приключениям.

Оказывается, за весну в ближайшем леске деревенские пацаны построили шалаш. Натаскали разнокалиберных досок, из которых смастерили пол, стены собрали из длиннющих жердей, сверху положили лапник. Шалаш получился загляденье – просторный, сыроватый, полутёмный. В центре поставили чурбачок – стол, а вокруг него чурбачки поменьше – стулья. Играли в карты, устраивали партизанские войны со штабом в шалаше. Сейчас почти никого нет, всех, кто постарше, разобрали родители на полевые работы, а мелюзга сама в лес ходить побаивается. Юрцу в этом отношении повезло. У них огород давно бурьяном зарос.

Посидели часок в шалаше, прислушиваясь к лесным шорохам, поболтали о жизни, о том, кто как жил весь этот год. Просто сидеть быстро наскучило, Сашка предложил:

– Пошли купаться!

– Купаться? – Юрец как-то странно посмотрел на товарища, сплюнул и покрутил пальцем у виска. – Ты что, не знаешь?

– Чего?

– Да вся деревня об этом говорит!

– Я только вчера приехал. Вечером. Переоделся и сразу к реке побежал. Ничего такого не заметил.

– А-а, точно, – хмыкнул Юрец. И отвернулся, гад, замолчал.

– Так расскажи, – изнывал от любопытства Сашка.

– Ну ла-а-адно. Весной половодье было невиданное. Речка наша из берегов вышла, вода так высоко поднялась, что даже огород бабки Федотовны затопило. А ты видел, где у неё огород? От берега метров двести, не меньше. И всё под горку.

– Да ты не про огород рассказывай! – фыркнул Сашка. – Дело-то в чём?

– А я и рассказываю! – огрызнулся Юрец. – Речка разлилась, затопила округу. Кладбище возле Чистёнок знаешь?

– Ну.

– Так затопило всё кладбище. Водой размыло могилы, и всю весну по речке вниз мертвецы плыли.

– Брешешь!

Юрец с презрением посмотрел на городского.

– Это собаки у вас там по квартирам брешут. А я чистую правду рассказываю.

– Так мертвецы все в гробах похоронены.

– Дурак ты, Сашка. Гробы сгнили давно от времени. А кости в земле ещё долго лежат.

– А ты откуда знаешь?

– Да уж знаю, – с умным видом сказал Юрец.

– Ну плыли и плыли. Это же давно было, весной ещё.

– Уплыли, да не все. В мае пошёл Валька Рыжий купаться к оврагу. Нырял, нырял. А тут его кто-то за ногу ХВАТЬ!

Юрец выкрикнул последнее слово, Сашка вздрогнул и отшатнулся. Юрец довольно расхохотался.

– Спужался, городской?

– Да ну тебя! – огрызнулся Сашка. – Всё сказки какие-то придумываешь.

– Да разве это сказки, – посерьёзнел друг. – Валька орал, дёргался, а рука костлявая его под воду тянула. Едва выбрался. Воды нахлебался – страсть. Прибежал домой, к мамке, рассказал про всё. Глядят они на ногу – а там пальцы синяками отпечатались. Тонкие такие, костлявые. Это его мертвец под воду тянул. С тех пор мы купаться не ходим.

– Ага, ага, – нерешительно сказал Сашка. – Мертвецы, значит.

– Они самые. А ещё на прошлой неделе случилось. Витьку Асташонка знаешь?

– Не знаю.

– Ну, беззубый такой, мелкий. Его ещё зимой в чулане заперли. Дом Асташонков аккурат крайний, к реке самый близкий. Так они с мамкой спят ночью. Темно, Луны нет. И тут Витька просыпается от какого-то шума. Прислушался, а в окно царапается кто-то. Витька перетрусил, под одеяло спрятался, а царапанье не прекращается. Витька хотел мать разбудить, но ей в пять утра вставать на ферму, так она бы его прибила. Пошёл сам смотреть. Выглянул в окно, а прямо напротив дома мертвец стоит. Прогнивший весь, страшный. Вместо лица – одни кости остались, и фонарь, что у дома Москаленки висит, ему через рёбра светит. Посмотрел мертвец на Витьку пустыми глазницами, к дому шагнул. Витька хотел бежать, но ноги словно примёрзли к полу. А мертвец протянул руку и кончиками костлявых пальцев по стеклу провёл: «Скри-и-и-ип».

И Юрец очень похоже царапнул по чурбачку. Сашка чуть не взвизгнул от страха.

– Дальше, что было?

– Царапался мертвец, царапался, а Витька смотрел на него и глаз отвести не мог. И тут вдруг видит он – пальцы мертвеца сквозь стекло прошли. И тянутся к его, витькиному, горлу. И мертвец совсем близко к окну подошёл. От его черепа на стекле капельки воды показались. И смотрит на Витьку, смо-о-отрит… И тут!

– А-а-а! – взвизгнул Сашка и шарахнулся назад.

Больно ударился затылком о жердь, подпиравшую стенку шалаша, свалился с чурбачка, ещё и сухая иглица за шиворот посыпалась.

– Не трусь, городской, – хмыкнул Юрец. – Обошлось всё. Мертвец уже до горла Витьки дотянулся. Сжал его ледяными пальцами и душить начал, да тут у матери будильник сработал, затрезвонил. Пора на утреннюю дойку на ферму. Мертвец и пропал. Витькина мамка встала, по шее ему дала, он и пошёл обратно спать.

– И заснул? – поразился Сашка.

– Конечно, заснул. Рань-то какая, – пожал плечами Юрец.

Друг поднялся, отряхнул штаны от сосновых щепочек.

– Ну, пошли.

– Куда? – прошептал Сашка.

– Ты же купаться хотел, – удивился Юрец.

– А м-м-мертвецы? Ты же сам…

– А-а, – беспечно махнул рукой Юрец. – Ну мертвецы и мертвецы, что теперь всё лето не купаться?

– Наврал всё-таки?

– Гы-гы-гы, – расплылся тот в ухмылке.

И Сашке вдруг очень сильно захотелось врезать по этому веснушчатому носу с облупленной от солнца кожей.

– Гад ты, Юрец.

– Да ладно. Неженка. Струсил уже. Пошли.

И Юрец невозмутимо пошёл к своему велосипеду.

Пока добрались до берега Плотвянки, солнце спряталось за облака и немного потемнело. Берег, поросший лесом, утонул в зелёном сумраке.

– Кто последний – тот жаба-бородавка! – заорал Юрец и бросился в воду.

Сашка, путаясь в наспех сброшенных шортах и чуть не падая, попрыгал за ним. Они визжали и брызгались, плыли наперегонки и Сашка с удовольствием отмечал, что он не отстаёт от Юрца. Даже чуть-чуть, на полголовы вырывается вперёд. Эх, ещё бы потренироваться, поплавать зимой.

– Фух, подмёрз чуть, – Юрец вынырнул возле самого берега и пополз вверх по песку. – Передохну.

Сашка снова ушёл на глубину, кувыркнулся в воде, нырнул так, что заныли барабанные перепонки. Вода ласково и привычно толкнула его вверх, к солнцу. И вдруг что-то скользкое и противное хлестнуло по лицу. А следом – что-то острое царапнуло по щеке. Он мигом вспомнил про Витьку Асташонка и мертвеца, царапающего кончиками ногтей по стеклу.

Мальчишка испугался, рванул к поверхности. Уже почти выпрыгнул, когда почувствовал, что ногу его обхватили чьи-то костлявые пальцы и тянут на дно.

«Мертвецы!»

Сашка дёрнулся, распахнув от ужаса рот, и мгновенно нахлебался мутной речной воды. Костлявые пальцы соскользнули, но тут же вторая нога угодила в такой же царапающийся и прочный плен.

– А-а-а! – голова его показалась над водой, в лёгкие, вперемешку с водой, хлынул живительный воздух.

Костлявая рука потянула вниз, и Сашка ушёл в зеленоватые волны. «Неужели смерть? Неужели он так и погибнет здесь, на любимой реке? И никогда больше не увидит маму, папу, бабушку? Никогда не войдёт в свой класс, не станет отвечать у доски?»

Сашка снова рванулся.

– Юрец! Спасай!

Сашка бил руками по воде, изо всех сил удерживая голову над поверхностью.

– Что там ещё? – подхватился приятель.

– Меня мертвецы за ногу тащат!

– Городской, ты дурак? Какие ещё мертвецы?

– Те самые, из Чистёнок.

Рука скелета снова дёрнула, и Сашка ушёл под воду. Опять вынырнул, отплёвываясь и кашляя:

– Юрец! Тону! Тащит!

– А чтоб тебя! – Юрец с подозрением посмотрел на мутную воду.

Лезть в реку было боязно. Мертвецы – не мертвецы, но что-то же Сашку за ногу тащит.

– Юрец! – Сашка чуть не плакал.

Деревенский, переступая с ноги на ногу, мялся возле берега. Входить в воду было страшно. Про мертвецов он, конечно, выдумал. Но вдруг не совсем выдумал. Весной старое кладбище действительно слегка подмыло.

– Юре-е-ец!

Голова Сашки снова скрылась под водой. И Юрка, сжав зубы, нырнул.

В мутной воде наощупь отыскал бьющегося в ужасе друга, схватил его за руку, дёрнул изо всех сил. Сашка испуганно вцепился ему в плечо, потащил на глубину. Юрец испугался, его тоже чем-то царапнуло, чьи-то тонкие пальцы прошлись по ногам, зацепили, сжались в миллиметре от пятки. Юрка что было сил забил ногами и руками и вдруг ощутил под ступнёй склизкое илистое дно…

Они сидели возле самого берега. Плотвянка, словно извиняясь, неспешно и мелко плескалась волнами у самых пальцев. Сашка боязливо убирал ноги под себя, чтоб мутноватая вода их не касалась. Юрец молчал, постукивая зубами. На его щеке красовалась длинная, кровоточащая царапина.

– Что это б-б-было? – наконец прошептал Сашка. – М-мертвецы?

– Да какие, б…, мертвецы! – с неожиданной злостью сказал Юрка. – Чуть не потонули!

– Но меня же кто-то за ногу держал!

– Кто тебя держал? Испугался, неженка!

– У меня нога вся поцарапана!

– Да ничего у тебя не поцарапано! Струсил! Сидишь в своём городе, только в ванной и плаваешь! Горе-пловец!

Злость захлестнула Сашку. Он вскочил, сжал кулаки и шагнул к Юрцу.

– Э-э, ты чего?! – попятился приятель.

– Сейчас получишь, – прошипел сквозь зубы Сашка.

– Ты это… полегче!

– А ну извиняйся, или не друг ты мне больше.

– Ты тут не командуй, – Юрец огрызался, но продолжал пятиться, забираясь вверх по сыпучему песчаному склону. – Ой, смотри.

Сашка обернулся. Взбаламученная их паникой вода наконец стала немного прозрачнее, и в ней медленно и величаво выбирался из ила огромный сук сломанного дерева. Дерево весной подмыло половодьем, оно рухнуло с берега, затонуло. Именно в его ответвлениях запутался ногой Сашка. Именно его колющие щепки принял за ногти мертвеца. Сук повернулся в воде, подставил солнцу осклизлый бок, покрытый водорослями, и неспешно поплыл вниз по течению.

– Дурак ты, Юрка! – сказал Сашка. – Не хочу с тобой больше дружить.

Он торопливо оделся, повернулся к молчавшему бывшему приятелю спиной и пошёл вверх по тропинке. Юрка его не окликнул.

* * *

– Ты чего смурной такой? – спросила вечером бабушка.

– А-а, – отмахнулся Сашка. – Настроения что-то нет.

– Небось опять весь день купался? Температура поднялась? Давай лоб потрогаю!

– Ба-аб, отстань.

Бабушка прижала к его лбу шершавую мозолистую ладонь. Сашка на секунду почувствовал себя снова маленьким и радующимся каждой мелочи. Особенно прикосновениям вот этой доброй бабушкиной руки, которая постоянно гладила его по волосам.

– Вроде лоб не горячий, – сказала бабушка. – Живот не болит?

– Не болит, – ответил Сашка. – Пойду я спать, бабуль. Утро вечера мудренее.

– Ну иди, – согласилась обеспокоенная бабушка. – Если что – буди меня. Скорую из города вызовем.

Полночи Сашка проворочался в измятой постели. Сон не шёл. Вспоминались мертвецы, шалаш в лесу, барахтанье в реке. Вспоминался Юрка. От последнего сердце у Сашки сжималось и хотелось плакать. «Я же к нему как к другу. А он… Как он мог?» Сашка заснул только под утро, окончательно сбив простыню в мокрый ком.

А утром у окна привычно брякнул старенький велосипед.

– Баб Валя-я-я!

– Не ори, оглашенный. Чего тебе?

– Сашка дома?

– Спит ещё. Чего так рано припёрся?

– Мне поговорить с ним надо.

Сердце Сашки вдруг часто и громко забилось. Он сполз с кровати, побрёл на кухню.

Юрка сидел на табуретке, какой-то непривычно серьёзный и молчаливый. Бабушка хлопотала у плиты.

– Чего тебе? – мрачно спросил Сашка.

– Привет! – вскочил Юрец.

– Ну привет.

– Я это… Я пришёл.

– Вижу, что пришёл.

– А пошли сегодня на речку. Я там такие места знаю!

И улыбнулся. Ну как его, дурака, не простить?