Текст книги "Ренегат"

Кован остался запереть дверь, а я отправился вслед за хозяином постоялого двора, и, надо сказать, выбранная для беседы комната не понравилась с первого взгляда. Точнее, не понравились сделанные моим визави приготовления. Стол был сдвинут в центр помещения, и мало того что человек бургграфа сидел за ним спиной к окну, он еще поставил себе за правое плечо принесенный из общего зала канделябр. Лицо незнакомца терялось в полумраке, мое же, напротив, оказалось прекрасно освещено.

Отличная позиция, только никак не для беседы. Тут дело, скорее, пахнет допросом. Уж мне ли не знать…

– Сеньор Филипп вон Черен? – уточнил человек, и не подумав представиться.

Голос оказался молодым, да и я понемногу привык к освещению, разглядел, что допрос затеял мой сверстник, весь из себя франтоватый. Скроенный по последней столичной моде камзол, дорогой шейный платок, щегольски выбритые виски, жидкие усики над верхней губой. И не скажешь, что провинциал.

Я без спроса уселся на придвинутый к столу табурет, закинул ногу на ногу и поинтересовался:

– С кем имею честь?

– Вильгельм вон Ларсгоф, – соизволил представиться молодой человек, не упомянув ни должности, ни рода деятельности.

Невелика сошка или желает произвести такое впечатление?

– Магистр Филипп Олеандр вон Черен, к вашим услугам, – в свою очередь, объявил я, не став нарушать этикет. – Чем могу быть полезен?

– Ваши документы, будьте так любезны.

– А что случилось?

– Возникли вопросы по утреннему… инциденту.

Я кивнул и положил на стол подорожную и бумаги о получении степени лиценциата на факультете свободных искусств Браненбургского университета.

Вильгельм принялся изучать документы, я продолжил изучать его самого. Говорил мой оппонент на северо-имперском с выговором, характерным для уроженцев внутренних земель империи, но при этом в его голосе нет-нет да и проскакивали столичные нотки. Опять же «инцидент». И дорогой камзол с модной стрижкой…

– Ваш слуга – сарцианин? – спросил вдруг Вильгельм, остро глянув на меня.

– Он принял истинную веру. Вот свидетельство.

Молодой человек с кислой миной принял потертый листок и сразу отложил его в сторону, не став даже смотреть. Сарциан в империи лишь терпели, не более того. Принявшие истинную веру дети ветра селились в городах и промышляли разными сомнительными с точки зрения обывателей делами, а их погрязшим в язычестве родичам воспрещалось вести оседлую жизнь, и они колесили по княжествам и графствам, составляя конкуренцию бродячим циркам, да еще попрошайничали и воровали все, что плохо лежит. В землях догматиков соплеменников Хорхе считали людьми второго сорта, а южнее Длинного моря лучшее, что их ждало, – это петля.

Увы, больше других пострадавший от солнцепоклонников народ слишком закоснел в своих языческих традициях и потому оказался не готов принять свет истины. Мне было их искренне жаль… пока я не вспоминал о кошеле, срезанном однажды с пояса наглой шумной детворой.

Вон Ларсгоф отложил мои документы на край стола, взял протокол показаний и принялся читать вслух:

– «В первый день десятого месяца года семьсот семьдесят четвертого от Воссияния пророка на почтовой станции в селении…»

Голос у Вильгельма оказался чистый и сильный, он открывал ему дорогу в любой церковный хор, и от этой мысли я расплылся в невольной улыбке, благо загодя прикрыл рот ладонью, имитируя зевок. Веко молодого человека дернулось; к столь явной демонстрации пренебрежения со стороны собеседника он готов не был и потому сначала сбился, а потом непозволительно зачастил.

– Право слово, сеньор, – не отказал я себе в удовольствии плеснуть масла в огонь, – я прекрасно помню свои слова.

– Имейте терпение! – потребовал Вильгельм и ткнул аккуратно подстриженным ногтем в нужную строчку. – Вот! Здесь написано: «Выстрелил из пистоля»!

– Так и было, – подтвердил я. – Что вас смущает?

– Ученому сословию дозволено владеть короткими и длинными клинками, а во время путешествий – и арбалетами, но никак не огнестрельным оружием!

– У меня есть патент.

– Вы забыли об этом упомянуть!

– Никто и не спрашивал.

– Позвольте…

Я протянул патент, подумав, что мне и самому не мешает посмотреть, если так можно выразиться, верительные грамоты собеседника.

После внимательного изучения документа Вильгельм попытался выпытать, каким образом простой лиценциат сумел выправить себе патент на огнестрельное оружие, но я лишь разводил руками и ссылался на имперское законодательство. А под конец и вовсе спросил:

– Сеньор, вы меня в чем-то подозреваете?

– Вовсе нет, – пробурчал вон Ларсгоф и вновь обратился к протоколу. – После схватки с разбойниками вы побежали в лес. Зачем?

– Показалось, там был кто-то еще.

– И вы решились его преследовать? Один?!

Я развел руками:

– Ну вы же знаете – горячка боя. Едва ли я осознавал, насколько все это опасно.

– Вы нагнали его?

– Нет.

– Но ваши спутники слышали выстрел, – попытался загнать меня в угол вон Ларсгоф. – И вы вернулись с чужим плащом!

– Промахнулся. Не хватает практики, знаете ли. А плащ лиходей бросил, убегая.

– И это все?

– А что еще? – невинно поинтересовался я.

Вильгельм насупился, но быстро унял раздражение и сменил тему:

– Вы не заметили ничего необычного?

– Будьте любезны уточнить вопрос, – беспечно улыбнулся я, внутренне так и подобравшись.

– Сбежавший разбойник не использовал магию? – в лоб спросил потерявший терпение вон Ларсгоф.

Я мысленно покрыл болтливого южанина самой отборной бранью. Ну чего ему стоило держать язык за зубами? Но виду не подал и лишь развел руками:

– Колдовство? Откуда мне знать? Я обучался на факультете свободных, а не тайных искусств!

– Сеньор вон Черен! – отчеканил Вильгельм, позабыв о надлежащем обращении. – Вы не вполне откровенны со мной!

– Бросьте! Неужели вы всерьез полагаете, будто я в здравом уме кинулся бы преследовать колдуна? Это же абсурд!

Вон Ларсгоф попытался зайти с другой стороны, я мило улыбался и стоял на своем. Собеседника интересовали причины гибели двух разбойников, на теле которых не обнаружили никаких повреждений, и мне оставалось лишь округлять глаза в притворном изумлении. Было непонятно, с какой стати о возможной темной волшбе выспрашивает человек бургграфа, а не уполномоченный на то здешним епископом каноник. Какое-то время мы пытались вызнать секреты друг друга, а когда беседа стала больше напоминать фехтовальный поединок, я решительно поднялся из-за стола:

– При всем уважении, сеньор, не вижу смысла продолжать этот беспредметный разговор.

Я нисколько не опасался, что меня попытаются задержать и уж тем более – отконвоируют в городскую тюрьму, поскольку ученое сословие было выведено из-под юрисдикции как светских, так и церковных властей. Мало кто решится пойти на прямое нарушение закона по столь надуманному поводу.

Вильгельм вон Ларсен лишь покачал головой и объявил:

– Я умываю руки.

И сразу за моей спиной распахнулась дверь! Я не знал, что именно помешало Хорхе подать условный знак, не стал даже гадать. Быстро шагнул к стене, развернулся, да так и замер с ладонью на рукояти кинжала.

Первым в комнату шагнул загорелый усатый бретер, распахнутый плащ которого не скрывал ни пояса с кинжалом и шпагой, ни перевязи с парой колесцовых пистолей. Головорез сразу отступил в сторону, освобождая дорогу рыжеволосой девушке лет двадцати в темно-синем дорожном платье. На ее пальце золотом и янтарем желтел массивный университетский перстень. Колдунья из истинных!

Незнакомка приветливо улыбалась, но синие глаза поблескивали двумя осколками льда, а эфирное тело буквально разрезало незримую стихию. Она явно держала наготове какое-то заклинание, но заставила меня убрать руку от кинжала вовсе не угроза магического поединка. Дело было в худощавом дворянине, вставшем в дверях.

Я прекрасно помнил этого сеньора по Лаварской кампании – наши отряды были какое-то время расквартированы неподалеку, – да и в мирной жизни тоже доводилось встречаться. И не могу сказать, что об этих встречах остались светлые воспоминания. Рихард Колингерт – капитан лиловых жандармов и личный порученец статс-секретаря Кабинета бдительности барона аус Баргена был не самым приятным в общении человеком. При этом внешностью весьма походил на каноническое изображение пророка: высокий и стройный, с благородным волевым лицом, вьющимися каштановыми волосами и короткой ухоженной бородкой, в которой пробивалась ранняя седина.

– Маэстро… Сеньоры… – слегка поклонился я, переборов замешательство.

Рихард небрежно отмахнулся, направился в обход стола, и Вильгельм с явной неохотой освободил ему место. Капитан лиловых жандармов опустился на стул и холодно поинтересовался:

– Не пора ли покончить с маскарадом, вон Черен?

Голос капитана прозвучал простуженно и с явственной хрипотцой, да и сам он выглядел так, словно провел несколько дней в седле. Едва ли человек его рода деятельности путешествовал в такую погоду ради собственного развлечения, поэтому я не стал препираться и снял с шеи бархатный мешочек. Ослабил завязки и демонстративно высыпал на стол с полдюжины массивных перстней, в большинстве своем – серебряных, с червонными накладками университетских гербов. Помимо них было две золотые печатки – одна с янтарной вставкой, другая – с символикой Вселенской комиссии по этике. Последнюю я и надел взамен стянутого с пальца кольца лиценциата.

– А остальные? – заинтересовался капитан Колингерт. – Трофеи? Носите с собой, будто медвежьи клыки?

– Отнюдь, – покачал я головой. – Учился, преподавал…

И тут не выдержал Вильгельм.

– Капитан, – лихорадочно зачастил он, – перстень с янтарной накладкой получают лишь истинные маги!

Мысленно я проклял глазастого змееныша, но досады не выказал и подтвердил:

– Все так и есть. Это перстень моего брата.

– Позволите?

Я вложил печатку в ладонь капитана, тот развернул ее к канделябру и прочитал выгравированные изнутри слова:

– «Маэстро Рудольф Олеандр вон Черен». И почему же у вас кольцо брата?

– Оно ему больше не нужно. – Мое горло будто стянула удавка. – Он умер.

Рихард вернул перстень и прищурился:

– Магистр, я послал егерей прочесать лес. Что они там найдут?

Я развел руками и позволил себе легкую улыбку:

– Как говорят, если глубоко зайти в чащобу, можно отыскать даже прежних.

– Они найдут колдуна, так? Тело получится опознать?

– Не понимаю, о чем идет речь.

– Я просто хочу понять, как вы связаны с этим делом.

«Каким еще делом?» – стоило бы спросить мне, но я не стал. Не хотел ничего знать о делах Кабинета бдительности.

– Капитан, мне просто не повезло наткнуться в пути на дурных людей.

За спиной зашуршало платье, но я и не подумал обернуться. Никто не станет вязать руки или бить дубинкой по голове. Просто попросят на выход. И я пойду. Я законопослушный подданный его императорского величества Фердинанда Второго и не настолько безумен, чтобы сопротивляться кому-то вроде лиловых жандармов.

Но обошлось. Колдунья лишь выложила на стол исписанный каллиграфическим почерком листок. Одного взгляда хватило, чтобы узнать собственное послание здешнему магистру-расследующему, и столь явное вмешательство в дела Вселенской комиссии по этике просто обескуражило. Я нахмурился и поднялся на ноги.

– Это переходит все допустимые пределы! Я буду вынужден…

– Сядьте, магистр! – потребовал капитан Колингерт, и рядом с первым листом лег еще один, куда более плотный, с несколькими затейливыми подписями и тремя красочными печатями. В истинном зрении они светились всеми оттенками желтого, отметая тем самым малейшие сомнения в подлинности документа, и все же его содержание не укладывалось в голове.

Канцлер Вселенской комиссии маркиз цу Рогер обязывал всех подчиненных оказывать посильное содействие Кабинету бдительности в проводимом им расследовании. Учитывая натянутые отношения между нашими ведомствами, этот указ попросту не мог появиться на свет, а между тем он лежал передо мной.

Что же это за расследование такое?! Впрочем, нет, я не хотел этого знать.

– Магистр, что мои люди найдут в лесу? – повторил Рихард свой недавний вопрос.

Я не видел больше причин юлить и запираться и ответил, желая поскорее завершить затянувшуюся беседу:

– Место силы.

– А чернокнижник?

– Мертв.

– Тело?

– Оно вам ничем не поможет. Едва ли его в нынешнем виде узнает даже родная мать.

Рихард шумно выдохнул и забарабанил пальцами по столу.

– Итак, все мертвы. А мертвецы, как известно, не болтают. Очень… неприятное развитие событий.

– Попробуйте поговорить с живыми, капитан, – посоветовал я, выбрал нужный перстень и отправил его на другой конец стола. – Это вам поможет.

Рихард Колингерт перехватил университетское кольцо, не дав тому слететь на пол, и улыбнулся:

– Спрятали на самом видном месте? Разумно.

Он передал перстень Вильгельму, и тот прочитал надпись, выгравированную на внутренней стороне ободка:

– «Бакалавр Клаус Шеер».

– Ренмельский университет, – с непонятным выражением произнес капитан, словно пытался распробовать это словосочетание на вкус. – Ох уж мне этот рассадник вольнодумства…

Я сделал вид, что ничего не услышал. Не сработало – отмолчаться не получилось.

– Это все, магистр, чем вы можете нам помочь? Вы больше ничего не брали с тела?

Святые небеса! Безумно не хотелось расставаться с записями чернокнижника, но в сложившейся ситуации ничего иного попросту не оставалось. Я зарекся совершать поступки, которые обернутся в будущем колотой раной между третьим и четвертым ребрами в самой, казалось бы, не располагающей к тому обстановке.

Стоило только опустить руку в подсумок, спину уколол пристальный взгляд бретера, а эфир потек, готовый свиться в ломающие кости силки. Не подав виду, я выудил тетрадь и кинул ее на стол.

– Записи чернокнижника.

– Вы читали их? – уточнил Рихард столь небрежно, словно его совершенно не интересовал ответ на этот вопрос.

– Они зашифрованы.

Капитан лиловых жандармов кивнул и негромко произнес:

– Остается лишь поблагодарить судьбу, магистр, что вы оказались в нужном времени в нужное время…

Намек многозначительно повис в воздухе; я прекратил складывать перстни в мешочек и объявил:

– Случайность, не более того.

– В самом деле? Если вы вели следствие и опасаетесь за жизнь осведомителей, то уверяю…

– Капитан! – бесцеремонно перебил я собеседника. – В настоящее время я не веду и не вел никакого следствия. Я направляюсь в университет Святого Иоганна для проведения некоторых изысканий, а все лето безвылазно просидел по ту сторону Нарского хребта в Риере!

Рихард Колингерт вздохнул:

– Никто не ставит под сомнения ваши слова, магистр…

Но тон капитана говорил об обратном, пришлось наступить на горло собственной гордости и разложить на столе подорожную, приглашение на замещение вакантной должности, командировочные бумаги и охранную грамоту, выписанную епископом Кларнским.

Бумаги сыграли свою роль, и очень быстро беседа подошла к концу, чему я был несказанно рад. Внимание некоторых людей не сулит ровным счетом ничего хорошего.

– Лаура, посмотри… посмотрите это.

Рихард передвинул тетрадь колдунье, поднялся из-за стола и направился к выходу. Вильгельм и бретер последовали за капитаном, а мне пришлось задержаться, дабы собрать документы и дать необходимые пояснения по ритуалу.

– Магистр, почему вы не носите свое университетское кольцо? – спросила вдруг девушка, которая была младше меня на несколько лет и окончила обучение явно не так давно.

– А вам нравится, когда простецы делают знаки от сглаза и плюют вслед? – ответил я вопросом на вопрос.

– Считаете это достаточным поводом? – Лаура дождалась моего кивка, указала на тетрадь и холодно попросила: – Будьте добры показать схему сорванного ритуала.

Ох уж эта цеховая гордость! Люди слишком много значения придают всякой мишуре. Снять перстень для них словно отречься от собственных способностей и добровольно опуститься до уровня простецов. Мне бы их проблемы!

– Вот эта схема, маэстро. – Я раскрыл нужную страницу, собрал со стола документы и вышел из комнаты, не прощаясь.

Полагал, будто задержался достаточно, но капитан Колингерт так никуда и не ушел, стоял в коридоре.

– Магистр! Я могу рассчитывать на ваше благоразумие? – Он положил руку мне на плечо, проникновенно заглянул в глаза и предупредил: – Не стоит распространяться о случившемся…

– Буду нем как рыба, раз это надо для пользы дела, – пообещал я, накрыв ладонь Рихарда своей. – Да и с кем откровенничать в Кларне, капитан?

Колингерт на миг задумался, затем спросил:

– И долго вы там пробудете?

– Не имею ни малейшего представления. Все зависит от сложности расследования.

– Мы с вами неплохо пустили кровь лаварским еретикам, магистр. Я буду молиться, чтобы с вами не стряслось чего-нибудь… непоправимого.

Рихард убрал руку, и я отступил от него, судорожно стиснув кулак. Не из желания ударить, вовсе нет. Просто не хотелось дать развеяться теплу чужого эфира.

– Благодарю, капитан, – сказал я, хоть мы оба прекрасно знали, что воспоминания о боевом братстве – лишь пустые слова, за которыми скрывается банальная угроза. – Где мой человек?

– Ужинает, – ответил Рихард и направился к лестнице на второй этаж.

Я через силу улыбнулся. Частичка эфирного тела превратилась в призрачный уголек, и лишь ценой неимоверных усилий мне удавалось ограждать его от соприкосновения с собственной аурой. Пальцы понемногу теряли чувствительность, онемение поднималось по руке все выше и выше. Следовало уединиться, и немедленно, но первым делом я все же заглянул в общий зал.

Тот оказался полон; уж не знаю, выставили обычных постояльцев за дверь или разогнали по комнатам, но на глаза попадались исключительно крепкие парни при оружии в забрызганной грязью дорожной одежде. На столе в дальнем углу лежало несколько кавалерийских арбалетов, рядом стояли прислоненные к стене мушкеты.

Хорхе с кислой миной сидел на лавке меж двух крепышей и без всякого удовольствия, как мне показалось, цедил пиво. Я махнул ему рукой, слуга выбрался из-за стола и подошел.

– Все в порядке, магистр?

– Допивай и приходи, – ответил я, забрал ключ и поспешил в комнату.

А только захлопнул за собой дверь и сразу принялся лихорадочно перебирать четки в поисках одной из двух наполненных эфиром янтарных бусин, что купил в лавке братства святого Луки и еще не использовал для своих нужд. Призрачный уголек в кулаке уже не горел, а пульсировал подобно назревшему нарыву, сбивал болезненными уколами с толку, мешал определить на ощупь нужное зерно.

Ну где же оно? Где?!

Неожиданно пальцы ощутили тепло зачарованного янтаря, и я поспешно втолкнул в полированный камень крупицу чужого эфира, надавил и запечатал ее там усилием воли. Бусина дрогнула и засветилась, обожгла пальцы, но очень быстро потускнела и остыла, стала неотличима на первый взгляд от других.

У меня вырвался вздох облегчения.

Все же опыт – великая вещь! Проворачивать подобный трюк было не впервой, капитан Колингерт стал в моей коллекции уже шестым. Я вовсе не собирался наводить порчу или исподволь влиять на принимаемые им решения, но страховка отнюдь не была лишней. Внимание Кабинета бдительности еще никого до добра не доводило, а теперь, по крайней мере, внезапное появление порученца барона аус Баргена не застигнет меня врасплох. Узнаю о его приближении загодя.

Я стиснул янтарную бусину и немедленно уловил отклик эфирного тела Рихарда. Оставалось лишь возблагодарить небеса, что кудесники братства святого Луки продавали не только обереги, но и наполненные чистым эфиром заготовки.

Бросив подсумок с пистолями на кровать, я улегся рядом и уставился в потолок. Скрипнула дверь, внутрь проскользнул Хорхе. Он запалил светильник и сиплым шепотом спросил:

– Насколько все плохо?

– Прямо сейчас убивать нас не придут, если ты об этом.

Кован нервно хохотнул и уселся на тюфяк.

– Это радует, магистр. Ребята там подобрались тертые.

Я кивнул. Лиловые жандармы своего не упустят. Понять бы еще, с какой стати их натравили на чернокнижника. Задействовать лиловых в такой ситуации – все равно что палить из пушки по воробьям. Дорого и неэффективно. Кабинет бдительности занимается крамолой и вражескими соглядатаями, а никак не приспешниками князей запределья. Между тем Рихард со своими людьми в окрестностях Стожьена явно околачивается не первый день, а значит, дело серьезней некуда. И еще это пожелание держать язык за зубами…

Меня передернуло.

– О чем думаете, магистр? – спросил Хорхе.

– Стоило дождаться почтовой кареты, – сказал я, не став делиться своими догадками.

Знать бы еще, удалось убедить Рихарда в случайном совпадении или до сих пор так и нахожусь под подозрением. Вот уж вопрос так вопрос! Люди, перешедшие дорогу Кабинету бдительности, имели обыкновение растворяться в воздухе. Бесследно.

В дверь постучали, когда на улице сгустились сумерки. Хорхе уселся на тюфяке, потянулся за ножом.

– Брось! – приказал я. – Отопри, и без фокусов.

В коридоре стоял давешний бретер.

– Сеньор капитан приглашает отужинать с ним.

– Сейчас буду, – пообещал я, стянул свитер и заменил его на вычищенный камзол.

Начал повязывать шейный платок, и Хорхе напомнил:

– Пистоли, магистр!

– Не думаю, что в них возникнет нужда, – отмахнулся я и отправился на ужин.

К моему немалому удивлению, меня ждали не в общей зале, а на втором этаже. Бретер проводил до лестницы, а сам остался внизу.

Стол накрыли прямо в холле. На дальнем его конце расположились два незнакомых господина средних лет, невзрачных и неприметных, которые склонились над картой и выверяли что-то на ней с помощью линеек и циркуля. Рихард Колингерт с мрачным видом стоял у окна и смотрел на улицу, Вильгельм скучал в одиночестве, а Лаура вполголоса беседовала с рослым монахом в черной с темно-красной окантовкой рясе.

Ловчий ордена Герхарда-чудотворца!

Вот это уже больше похоже на охоту за чернокнижником! Пусть черно-красные и пользовались наибольшим влиянием в Майнрихте, где без устали выжигали ползшую с юга ересь мессианства, но и в империи они пользовались репутацией искусных охотников на ведьм. От местных епископов братья не зависели, на долю в имуществе осужденных не претендовали, и потому, как мне доводилось слышать, судебные разбирательства проводились настолько объективно, насколько это вообще возможно, когда речь заходит о темной волшбе.

Я встал на верхней ступеньке, разглядывая монаха. Был тот не слишком высоким, зато кряжистым и крепко сбитым. Ряса не скрывала мощного сложения, а лицо, хоть и выглядело хмурым и неулыбчивым, отличалось правильными чертами и некоей даже одухотворенностью. Безупречную симметрию нарушали слегка искривленный кончик носа да тонкий шрам, рассекавший нижнюю губу и терявшийся в курчавой русой бородке.

Ситуация запуталась окончательно. Что связывает колдунью из истинных, ловчего ордена Герхарда-чудотворца и капитана лиловых жандармов? Как они оказались в одной упряжке? Что такого натворил приконченный мной чернокнижник, если на его поиски бросили столь разношерстную компанию?

И тут откуда-то сбоку прозвучало громогласное:

– Проходите, магистр! Не стойте, будто дальний родственник на княжеском пиру!

Невольно вздрогнув от неожиданности, я развернулся и во все глаза уставился на седовласого дворянина средних лет, перегородившего своей мощной фигурой весь дверной проем. Высокий, широкоплечий и грузный, с грубым лицом, господин этот казался вставшим на задние лапы медведем, одним из тех, что были изображены на его родовом гербе. Ко мне обращался барон аус Барген, статс-секретарь имперского Кабинета бдительности, и это попросту не укладывалось в голове.

– Ваша милость…

Мы встречались лишь однажды, несколько лет тому назад в охваченной мятежом Лаваре. Тогда барон смотрел на меня с откровенным разочарованием, сейчас же глядел с нескрываемым интересом. И я бы дорого заплатил, лишь бы только вернуть тот прежний взгляд. Интерес этого достопочтенного сеньора сулил сплошные неприятности.

В Северных марках аус Баргена именовали не иначе как карающей десницей светлейшего государя, на юге за глаза звали цепным псом престола, а в той же многострадальной Лаваре его именем с недавних пор и вовсе пугали детей. При этом в Средних землях Кабинет бдительности не имел того влияния, коим пользовался в столице и ее окрестностях. Здесь каждый владетель захудалого феода полагал себя ровней самому императору, а тянувшиеся несколько поколений междоусобицы из-за виноградника или заливного луга зачастую не могли остановить даже монаршие эдикты. Я бы меньше удивился, повстречав в этой дыре ангела небесного, и все же быстро переборол замешательство и поклонился.

Чернокнижник? Бросьте! Если аус Барген выбрался из столичной резиденции, то метил он в птицу куда более высокого полета, нежели почитатель запределья. Какой глупец навлек на себя неудовольствие светлейшего государя на этот раз? Местный епископ или кто-то из владетельных господ?

– Проходите к столу, магистр, – предложил барон, сел сам и упер в пол трость, на которую сильно наваливался при ходьбе.

Пухлые пальцы легли на затейливую рукоять, и самоцветы многочисленных перстней заискрились отблесками свечей. Кто другой мог бы посмеяться над пристрастием к дорогим безделушкам, но я прекрасно ощущал легкое дрожание силы; камни не просто напитали эфиром, в них вложили готовые заклинания. Защитные, скорее всего. Покушались на аус Баргена не раз и не два.

При появлении барона невзрачные господа убрали со стола карту, Луиза спрятала в сумочку тетрадь чернокнижника, а неулыбчивый герхардианец поднялся со своего места.

– Возблагодарим же Вседержителя за ниспосланный нам хлеб насущный!

– Возблагодарим, брат Стеффен… – вздохнул статс-секретарь, с тяжким кряхтением вставая со стула.

Мы помолились, и дальше какое-то время за столом слышался только стук ножей. Когда же с тушеной крольчатиной, жареными лещами и мясным пирогом было покончено, а хозяин принес сыр и еще пару кувшинов вина, статс-секретарь Кабинета бдительности вытер жирные пальцы и обратился к молодому человеку:

– Твое впечатление о нашем госте, Вильгельм?

– Заносчив и упрям, как все школяры! – объявил тот, не задумываясь.

Барон кивнул и спросил меня:

– А что скажете вы, магистр?

Ничего не оставалось, кроме как принять правила игры. Благо теперь в моем распоряжении оказались недостающие кусочки мозаики. Но даже так пренебрегать вежливостью я не стал.

– Сеньор вон Ларсгоф, полагаю, уроженец Средних земель или прожил здесь немало времени, но не так давно переехал в столицу. Не думаю, что учился в университете. Либо получил перевод по службе по причине выдающихся способностей, либо… – тут я сделал едва заметную паузу, – кто-то составил ему протекцию.

И вновь у Вильгельма дрогнуло веко, но ему хватило выдержки промолчать и даже небрежно улыбнуться. А вот по лицу капитана Колингерта улыбка скользнула куда как более злая. Судя по всему, со своим предположением я угодил в яблочко.

Аус Барген несколько раз кивнул и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула так, что камзол туго обтянул немалый живот. Он несколько мгновений разглядывал меня, затем сказал:

– Знаете, магистр, ваше участие в этом деле могло бы оказаться полезным.

Судя по вытянувшейся физиономии Вильгельма и удивлению Лауры, барон с ними своими соображениями не делился. Невзрачные сеньоры переглянулись, брат Стеффен озадаченно выгнул бровь. Никак не отреагировал на это заявление лишь капитан Колингерт; не стал принимать предложение за чистую монету и я.

– Странно привлекать к делам человека, которого видите второй раз в жизни.

– К чему ложная скромность? Вы хорошо зарекомендовали себя в Лаваре. Без единой царапины прошли всю кампанию, дослужились до обер-фейерверкера Сизых псов, да еще едва не захватили живым самого ересиарха Тибальта!

– С тех пор много воды утекло…

– Миена! – резко бросил аус Барген. – Четыре года назад опального ректора местного университета отправили на небеса с помощью ручной бомбы. А три года назад в Легенбурге при подрыве пороховой башни погибли полковник и оба капитана Пестрых лис. Незадолго до безвременной кончины эти господа вызвали неудовольствие Вселенской комиссии. Думаю, не ошибусь, если предположу, что исполнителем в обоих случаях были вы. Слишком уж характерный… почерк.

Барон выжидающе посмотрел на меня, и я не стал юлить, ответил предельно честно:

– Не готов обсуждать служебные дела.

Удивительно – голос нисколько не дрожал, но аус Барген на этом не успокоился.

– Вскоре после тех событий ваши друзья-ландскнехты из Сизых псов взяли штурмом усадьбу графа Цестранда. Вы ведь были тогда с ними, не правда ли?

Вильгельм и Лаура округлили глаза, да и остальных присутствующих заявление барона равнодушными не оставило. Я обхватил обеими руками кружку с вином, пить не стал, просто постарался скрыть невольную дрожь. Барон невесть с чего решил перетряхнуть на людях мое грязное белье, и это не могло не беспокоить.

– У наемников есть только один настоящий друг – золото. И к чему мне желать зла графу?

– Именно его светлость втравил роту Пестрых лис в ту нехорошую историю с захватом университетских земель в Южном Тольме. Сколько тогда пострадало школяров и профессоров? Комиссия просто не могла стерпеть столь откровенный плевок в лицо, вам ли этого не знать!

– К чему ворошить дела давно минувших дней? – поморщился я, даже не пытаясь скрыть досады.

Дела давно минувших дней? Святые небеса, нет! За те дела могли спросить кровью даже сейчас. Слишком много благородных сеньоров отправилось в запределье вместе с графом. Слишком многим из них помог отправиться туда я сам.

Барон отломил хлебный мякиш, макнул его в соус и закинул в рот. Прожевал и спросил:

– Что подвигло вас перейти из магистров-исполняющих в магистры-расследующие?

Едва ли я мог словами передать всю ту гамму ощущений, которые вызывает воткнутый в живот кинжал, не стал даже пытаться. Вместо этого сказал:

– Я решил, что кабинетная работа подходит мне больше, и смог убедить в этом руководство. Это было непросто, но в итоге я добился своего.

В этот момент с первого этажа поднялся усатый бретер, он что-то сообщил капитану Колингерту и вышел.

– Пока новостей нет, – сообщил Рихард барону, вернувшись за стол.

Аус Барген рассеянно кивнул и обратился к девушке:

– Лаура, золотце! У тебя был какой-то вопрос к нашему гостю?

Я подобрался, хоть и постарался внешне этого никак не показать.

– Спрашивайте, маэстро. Помогу, чем смогу.

Лаура положила на стол тетрадь чернокнижника и раскрыла ее на странице с уже знакомой схемой.

– Скажите, магистр, вы уверены, что ныне покойный магистр Шеер пытался провести именно этот ритуал?

Я позволил себе легкую улыбку.

– Насколько удалось заметить, нигде в записях больше не фигурирует шестиконечная звезда. Это помимо всего прочего.