Текст книги "Ренегат"

Лаура пристально посмотрела на меня, и хоть от взгляда ее пронзительно-синих глаз сделалось не по себе, я не отвернулся.

– И вы точно слышали, как один из разбойников крикнул: «Не стреляй, иначе сам в круг ляжешь»?

– «По ногам! Иначе сам в круг ляжешь», – поправил я девушку. – И что вас смущает, маэстро? Для этого ритуала требуется именно семь жертв, столько нас и было!

Колдунья склонилась над столом, и я уловил легкий аромат цветочных духов.

– Посмотрите сюда, магистр, – указала она на один из условных символов. – Вы не учли направление эфирного потока. Покойный не пытался воздействовать на запределье, он намеревался вытянуть что-то оттуда. И в этом случае центр фигуры остается пустым. Для ритуала нужны лишь шестеро. Вашего слугу могли застрелить без всяких последствий, но не сделали этого. Почему?

Почему? Да просто среди пассажиров был еще один сообщник колдуна, помимо зарезанного Хорхе молодчика! Но признавать этого не хотелось.

– Один человек требовался для подстраховки? – не слишком уверенно предположил я и всплеснул руками. – Кто знает, что было на уме у чернокнижника? Нормальный человек с запредельем не свяжется!

Но мои слова никого не убедили, и барон аус Барген начал перечислять:

– Четверо горожан, ваш слуга и вы. Это шестеро. Плюс сеньор де ла Вега. Так?

– Все верно.

– Будь вы соучастником чернокнижника, решившим выйти из дела, – как ни в чем не бывало продолжил барон, – не стали бы писать докладную записку и привлекать к себе внимание. Вашего слугу и простецов исключаем, остается сеньор де ла Вега. К сожалению, он покинул постоялый двор до нашего приезда. Розыски его результатов не дали.

– Возможно, он сейчас в Стожьене?

Аус Барген покачал головой:

– Если де ла Вега в Стожьене, мы его найдем. А пока, магистр, что вы можете рассказать о своем попутчике?

– К стыду своему должен признать – очень немногое, – ответил я и надолго приложился к кружке с вином.

Мысль о том, что некто, связанный с запретной волшбой, теперь знает меня в лицо, душевного равновесия не принесла…

Часть вторая
Школяры и книги

Глава 1

Тряска! Стоило только почтовой карете свернуть со староимперского тракта на разбитую тележными колесами дорогу, и во всем мире осталась лишь она одна. Тряска.

Меня то и дело подкидывало на жесткой скамье и прикладывало о ничуть не менее жесткую спинку. Я изрыгал проклятия, усаживался обратно, и тут колесо вновь попадало в очередную яму, из которых, казалось, и состояла вся дорога на Кларн.

А Хорхе спал. На этот раз других пассажиров в карете не было; слуга вольготно устроился на второй скамье и негромко посапывал, не пробуждаясь даже от самых сильных толчков.

Если начистоту, я и сам вполне мог составить ему компанию; заснуть мешала отнюдь не тряска, а роившиеся в голове мысли. Опасения, предположения и догадки ни на минуту не оставляли все последние дни, именно они изматывали и вызывали бессонницу. Что-то во всей этой истории с чернокнижником было неправильным и выбивалось из ряда аналогичных случаев, только никак не удавалось понять, что именно. Прийти к какому-либо выводу мешал недостаток информации.

Ясно было одно: стоит держать язык за зубами, иначе барон аус Барген – статс-секретарь Кабинета бдительности, полковник лиловых жандармов и прочее, прочее, прочее легко и непринужденно сотрет меня в порошок. Барон ясно и недвусмысленно дал понять это во время памятного ужина, пусть и не столь прямолинейно, как незадолго до того высказался капитан Колингерт.

К тому же еще оставался Сильвио де ла Вега. По здравом размышлении я решил, что, несмотря на характерные фамилию и внешность, мой попутчик был родом отнюдь не из Гиарнии или Карифа, а откуда-то с побережья Каменного моря, возможно даже, из городов-республик Золотого Серпа. На такую мысль навел ряд оговорок, да и стоимость пистолей Сильвио озвучил в дукатах. Эту полновесную золотую монету в качестве расчетной единицы использовали именно на востоке; в империи таким целям служили гульдены, а в землях мессиан – эскудо или дублоны.

Как бы то ни было, это мое предположение ни в коей мере не говорило о причастности Сильвио к запрещенному ритуалу. Напротив, чем дольше я об этом думал, тем больше склонялся к мысли, что либо чернокнижник и в самом деле хотел перестраховаться, либо кучер просто-напросто ошибся в подсчете пассажиров. Ничего удивительного в этом не было, учитывая, сколь долго он вычислял причитающуюся с меня плату за проезд.

Впрочем, какая теперь разница? Мы разошлись как в море корабли и никогда не встретимся вновь. Оно и к лучшему.

Карета подпрыгнула пуще прежнего; Хорхе заворочался, потом уселся на лавке и уставился на меня осоловелыми после сна глазами.

– Язык прикусил, – пожаловался слуга и приоткрыл дверцу, намереваясь помочиться на дорогу, но сразу уселся обратно на лавку и сообщил: – Пограничный пост впереди. Опять будут деньги вымогать, кровопийцы…

Земли империи представляли собой лоскутное одеяло из герцогств, княжеств, графств и рыцарских ленов; иногда за день приходилось пересекать три-четыре границы, и всякий раз стражники задавали одинаково бессмысленные вопросы: «кто?», «откуда?», «зачем?» и «куда?». Потеря времени, а для обычных путников – еще и денег. Нас от вымогательств покуда защищали университетские документы.

Почтовая карета остановилась у пограничных столбов со шлагбаумом. Рядышком посреди чистого поля торчала дощатая будка, выкрашенная косыми черными и белыми полосами. Под навесом там скучали три бойца пограничной стражи, да еще ежились от ветра двое растрепанных молодых людей в цивильном платье.

Один из стражников без всякой спешки подошел, заглянул к нам и завел привычную шарманку:

– Кто и куда направляетесь?

– Вон Черен, магистр. Буду преподавать в университете Святого Иоганна, – сообщил я. – Со мной слуга.

Взгляд служивого скользнул по серебряному перстню с золотой накладкой герба Кальвортского университета, и на миг в покрасневших глазах промелькнуло беспокойство, но лишь на миг.

– Подорожную! – потребовал стражник, переборов неуверенность.

Я протянул документы, и служивый немедленно сунул их за обшлаг давно не стиранного мундира.

– Выходите. Сержант приедет, посмотрит бумаги.

– А что же сам? – прищурился я.

– Не обучен, – сознался страж границы. – Сержант велел никого без него не пускать, так что выходите.

Я рассчитывал уже к обеду быть в Кларне, а неожиданная задержка ставила на этих планах крест. Неизвестно ни то, когда соизволит явиться сержант, ни то, когда здесь пройдет следующая почтовая карета. Так и до завтрашнего утра прокуковать можно в чистом поле.

– Выходите! – повысил голос стражник, и к нам потопал его товарищ с алебардой на плече.

Кучер извернулся на козлах и попросил:

– Поспешите, ваша милость. Почту надо везти!

– Умолкни! – шикнул я и достал охранную грамоту, выписанную епископом Кларна. – Читать ты, милейший, не обучен, но глаза-то пока оба на месте. Знакомая печать?

Судя по перекосившей небритую физиономию гримасе, красный оттиск был служивому прекрасно знаком. Но пойти на попятную он не пожелал.

– Сержант велел…

– Сержанта здесь нет! – отрезал я. – И хоть его преосвященство – добрейшей души человек, едва ли ему понравится, что пограничная стража перестает узнавать охранные грамоты. Оправданием такому может послужить только слепота. Если ты не слепец, то рискуешь им стать!

Стражник побагровел, по широкому лицу покатились крупные капли пота. И немудрено: одно дело – чинить препятствие простому ритуалисту, и совсем другое – пытаться задержать ритуалиста с охранной грамотой епископа. Такой и магию пустить в ход может, ничуть не опасаясь проблем с правосудием. Или хуже того – накатает кляузу в канцелярию епископа, и тогда достанется по первое число всем, начиная от капитана и заканчивая приблудившимся к посту шелудивым псом.

Скрипнув зубами, служивый выдернул из-за обшлага подорожную, кинул ее мне и с силой захлопнул дверцу. Послышался злобный рык, и сразу заскрипел, поднимаясь, шлагбаум. Кучер не стал мешкать, карета тронулась с места и покатила, переваливаясь на неровной дороге с боку на бок.

– Повезло, что мы на епископских землях, – усмехнулся Хорхе Кован.

– Повезло, что его преосвященство держит паству в строгости, – покачал я головой.

Действительно, повезло. Иначе пришлось бы пускать в ход другие козыри. Или потратиться на взятку. Иногда это самый простой и быстрый способ добиться желаемого.

За последние дни заметно потеплело, подмораживало лишь по ночам, редкие снегопады сменились обложными дождями. Грязь летела с колес на стенки кареты, срывалась целыми пластами, но вскорости нарастала вновь. Равнинная местность осталась позади, начались предгорья, и уставшие лошади едва взбирались на многочисленные подъемы.

На почтовой станции, пока меняли лошадей, мы с Хорхе смолотили несколько ломтей хлеба с половиной круга копченой колбасы и выпили по кружке глинтвейна.

– Куда это они, магистр? – удивился слуга, заметив босоногих странников в ветхих и грязных дерюгах.

Те растянулись по дороге длинной вереницей, каждый держался за плечо впереди идущего, во главе процессии шагал поводырь.

– Здесь неподалеку святое место, – ответил я, провожая взглядом паломников. – Я заплатил кучеру, он остановится там на четверть часа.

– Чистая растрата! – проворчал Хорхе.

Я лишь усмехнулся и не стал напоминать, что за проезд двух почтовых миль до Стожьена мы не заплатили ни пфеннига, а оплату постоялого двора милостиво взял на себя барон аус Барген. Оставались еще и монеты, позаимствованные из кошеля чернокнижника. В сумму, отпущенную на дорогу, мы укладывались с изрядным запасом, и я не видел оснований для скопидомства.

– Ваша милость! – окликнул меня кучер. – Выезжаем!

После почтовой станции поля окончательно остались позади, потянулись поросшие лесом пригорки. Свежие лошади споро тянули карету, мы забирались все выше и выше. Затем дорога пошла под уклон, вдоль нее запрыгал по осклизлым камням быстрый ручей. На окраине какого-то селения охранник прямо на ходу принял опечатанный мешок с корреспонденцией, а немного дальше мы свернули с торного пути на просеку. Удивительно, но трясло в лесу даже меньше.

Разъехаться со встречной повозкой здесь не было никакой возможности, поэтому кучер беспрестанно гудел в рожок, предупреждая о нашем приближении. Пешие путники поспешно сворачивали на обочины, несколько раз попадались загнанные на вырубки телеги. Однажды путь уступила карета с забрызганными грязью гербами на дверцах. Святое место привлекало отнюдь не только голытьбу.

Когда мы остановились у выложенной камнями чаши, в которую падала срывавшаяся с отвесной скалы струйка воды, кучер развернулся на козлах и предупредил:

– Четверть часа, ваша милость. Если задержитесь, покроете нам штраф за опоздание.

– Не задержусь, – ответил я и в обход толпившихся у чаши паломников направился прямиком к вырубленным в скале ступеням.

Тут же рядом оказался невзрачный человечек в коричневой хламиде, отдаленно напоминавшей монашеское одеяние.

– Добрый человек, – ухватил он меня за рукав, – только великая нужда заставляет расстаться с величайшей ценностью – углем из костра, на котором язычники сожгли святого Дитфрида!

На грязной ладони, которую он сунул мне под нос, лежал уголек с ноготь большого пальца величиной.

– Святого сожгли семьсот лет назад, – напомнил я.

– Этот уголь передавался из поколения в поколение, добрый человек! – уверил меня незнакомец. – Его наполняет целительная сила святого! Любые болезни…

Я и в самом деле был добрым человеком и при этом человеком предельно занятым. Поэтому не стал поднимать крик и выдвигать обвинение в мошенничестве, а просто приложил ловкача ладонью по лбу и скомандовал:

– Изыди!

Ошеломленный жулик уселся на задницу, тут же вскочил и опрометью бросился прочь. Уголек так и остался валяться на земле. Еще один хмырь с заполненным серой золой фиалом оценивающе глянул на меня и отправился на поиски более легкой добычи.

Я усмехнулся и начал подниматься по неровным ступеням, пропуская на площадках покидавших пещеру паломников. Лица их были преисполнены благодати, никто не спешил, все помогали друг другу. Жаль только, это не продлится долго. Святое место давало людям шанс измениться и стать лучше, но жизнь быстро расставляла все по своим местам.

Вырубленная в скале лесенка привела к пещере, там рядом с ящиком для пожертвований дежурили два крепких послушника из близлежащего монастыря. Я кинул в прорезь несколько мелких монет и прошел через распахнутую решетку к мрачному зеву подземелья, свод которого был покрыт густым слоем копоти. Местами серели свежие сколы, но, сколько ни забирай отсюда камня, святость никуда не денется.

Дитфрид был отшельником, жил в пещере и проповедовал окрестным крестьянам, пока его не отыскали солнцепоклонники. А быть может, на нехитрый скарб позарились лесные разбойники. Это не имело ровным счетом никакого значения: главное, что на святого снизошла божественная благодать, его тело стало чистым светом, а душа отправилась на небеса. Святость Дитфрида не оспаривалась даже во время пресловутого вселенского собора двести семнадцатого года. Кто бы другой преисполнился небесной благодати во время сожжения на костре?

И пусть мрачная пещера не шла ни в какое сравнение с Сияющими Чертогами, я сразу ощутил эманации святости; те изменяли незримую стихию и наполняли эфир целительной силой. Темная келья с низким потолком вдруг показалась прекраснейшим из дворцов, дорожную усталость как рукой сняло, хотелось просто стоять и дышать полной грудью, хотелось жить и…

Сознание прояснилось, и я попятился к выходу. Вышел под хмурое осеннее небо и рассмеялся. Мне было хорошо. Увы, счастье мимолетно и не длится вечно, я начал спускаться по каменным ступеням и почти сразу наткнулся на спешившего навстречу Хорхе.

– Магистр! – с трудом выдохнул он, отдуваясь. – Время!

Уже? А показалось, не пробыл внутри и пары минут!

Я покачал головой и последовал за слугой. Кучер уже подпрыгивал от нетерпения, но требовать доплаты не решился; при моем появлении он лишь с облегчением воздал хвалу небесам и резво заскочил на облучок.

От обиталища святого дорога шла под уклон, и карета покатила с пригорка, подпрыгивая и раскачиваясь на камнях; приходилось упираться в стенки растопыренными руками.

– В Кларне будем через час, – сказал я, заметив почтовый столб.

– Сразу пересядем на карету до Мархофа? – уточнил Хорхе. – Или задержимся в городе?

– Задержимся, – ответил я. – Прежде чем ехать в университет, надо побывать на аудиенции у его преосвященства.

– У-у-у! – протянул слуга. – Одним днем дело точно не ограничится! Помяните мое слово, магистр: придется обивать пороги канцелярии не менее седмицы.

Я рассмеялся и покачал головой:

– Вовсе нет, Хорхе. Именно епископ Вим обратился в комиссию с просьбой прислать магистра-расследующего со стороны.

– Дожили! – проворчал Кован. – Вселенская комиссия по этике на побегушках у церковников!

Предвзятость слуги по отношению к духовенству порой переходила все разумные пределы, и я обреченно вздохнул:

– Хорхе! Университет Святого Иоганна стоит на церковных землях и не платит за аренду ни пфеннига, а вся профессура теологического факультета живет за счет епископских пребенд. И не только она – его преосвященство выделяет средства и для остальных факультетов, пусть и не в таких размерах. Думаю, просьба этого в высшей степени достойного сеньора заслуживает малой толики нашего внимания!

– Все в этом мире продается и покупается, я знаю, – усмехнулся Кован, потер нос и спросил: – Какой толк епископу сорить золотом? От школяров одни проблемы.

Я рассмеялся:

– Причин две. Деньги и влияние, только и всего.

Теологический факультет Университета святого Иоганна считался одним из наиболее авторитетных во всех Западных землях империи; отучившиеся на нем школяры занимали церковные посты не только в этой, но и в соседних епархиях, а кто-то даже пробивался в столицу. Это касалось и юристов, да и всех остальных выпускников – тоже.

Что же до денег, то школярам приходилось раскошеливаться отнюдь не только на плату лекторам. Во время обучения они ели, пили, снимали квартиры, покупали письменные принадлежности и одежду. Надо ли говорить, что большинство окрестных трактиров принадлежало епархии, а продукты в них поставляли арендаторы церковных земель?

– Как я сам не догадался! – Голос Хорхе был преисполнен сарказма. – Так мы теперь будем действовать за спиной ректора?

– В этом университете не выбирают ректора. Епископ назначает канцлера. Он и декан факультета тайных искусств в курсе моего приезда.

Они и только они. Для всех остальных я был обычным лектором, получившим кафедру по протекции епископа Вима. И все бы ничего, но я и понятия не имел, какие причины побудили его преосвященство вызвать магистра-расследующего со стороны. В письме упоминалось о наведении порчи, а со столь банальным случаем вполне могли справиться и мои местные коллеги.

Оставалось лишь теряться в догадках, чем руководствовался канцлер Вселенской комиссии, отправляя меня в Мархоф. Вероятнее всего, им двигали политические соображения и банальное желание уважить епископа, но могли иметься в деле и некие подводные камни, о которых поставят в известность на месте.

Впрочем, не важно. В любом случае скоро все прояснится само собой.

– Не выбирают ректора? – удивился Хорхе. – А как же школярская присказка: кто платит, тот и заказывает музыку? С теологическим факультетом еще ясно, а как остальные такое терпят? Почему не уходят в другие города?

Я пожал плечами:

– Плата за обучение стараниями епископа не слишком высока, да и с признанием лицензий проблем не возникает. А ты же знаешь – без лицензии не то что лекари практиковать не могут, даже в аптеку подмастерьем не возьмут. Опять же связи решают многое. Кому-то в радость учиться на чужбине, а кому-то больше знаний интересны полезные знакомства.

– Все продается и покупается, – со вздохом повторил Кован.

– Воистину так, – подтвердил я без тени усмешки. – А что не продается, устроит по старой памяти однокашник. Как уже говорил: миром правят деньги и влияние.

В Кларне я оставил Хорхе на почтовой станции караулить сундук, а сам отправился в резиденцию его преосвященства. На осла или паланкин тратиться не стал, благо ведущая к центральной площади улица оказалась вымощена брусчаткой. Недавние дожди смыли солому и конские яблоки, не превратив при этом мостовую в непроходимое болото. А вот на соседних улицах горожане передвигались по уложенным в грязь доскам, в иных лужах могли застрять и телеги. Ко всему прочему, Кларн был выстроен на нескольких пологих пригорках, и в низинах впору было плавать на лодках. Местами даже мне приходилось брести по щиколотку в воде.

Епископская резиденция возвышалась на одном из холмов, у подножия которого протекала забранная в каменные берега грязная речушка. Облицованное мрамором строение с арочными окнами верхних этажей пряталось за высокой кирпичной оградой. Застроена округа была очень плотно, на глаза то и дело попадались крытые галереи между домами, и не приходилось сомневаться в наличии проложенного по верхним этажам пути отсюда в кафедральный собор.

Миновав городскую площадь с величественным храмом и немного поблуждав среди узеньких улочек, я вышел к воротам, у которых с грозным видом прогуливались два наемника в кирасах и шлемах. Вооружение их составляли алебарды и короткие мечи-кошкодеры; сорочки с пышными рукавами-буфами и шоссы были бело-зеленых епископских цветов.

Выходцы из ортодоксальных кантонов Медланских гор смерили меня внимательными взглядами, но останавливать не стали, и я беспрепятственно прошел в просторный двор с коновязью и поилкой. Там обнаружилась еще полудюжина гвардейцев. Трое стояли, уперев в землю деревянные приклады мушкетов, остальные прохаживались, закинув на плечи древки алебард. Но, уверен, не обошлось в гвардии епископа и без арбалетчиков. Слишком опрометчиво полагаться на одно лишь огнестрельное оружие; ни один опытный наемник подобной промашки не допустит.

А еще эфир… Кто-то поработал с незримой стихией, выстроив сложную систему магической защиты, и защита эта не имела ничего общего с охранными чарами пороховых башен. Эфир здесь не был скован чужой волей; напротив, он казался необычайно податливым. Потянись, попробуй захватить – тут же утечет сквозь пальцы.

В приемной дежурили два охранника, оба – с мечами и пистолями, а за конторкой сидел молоденький клерк.

– Чем могу помочь сеньору? – поинтересовался он, глядя с некоторой долей пренебрежения, должно быть, из-за моего дорожного наряда.

– Лиценциат тайных искусств вон Черен просит аудиенции его преосвященства.

Клерк скользнул взглядом по университетскому перстню и глумиться над столь наивным посетителем не стал. Вместо этого открыл толстую книгу, макнул перо в чернильницу и сказал:

– У его преосвященства чрезвычайно плотный график. Сообщите цель своего визита, и я приложу все усилия к тому, чтобы включить вас в рабочее расписание монсеньора.

Все всякого сомнения, щедрое подношение могло серьезно повысить шансы на успешное решение вопроса, но вместо кошеля я достал охранную грамоту.

– Уверен, я уже внесен в расписание его преосвященства.

Клерк с нескрываемым удивлением принял документ, изучил его и потянул за один из шнуров.

– Вам придется немного подождать, магистр, – сообщил он после этого.

Я отошел к стоящим вдоль стены стульям для посетителей, но не успел еще опуститься на один из них, как в приемную вошел священник. Он внимательнейшим образом осмотрел грамоту, затем обратился ко мне:

– Магистр, я отведу вас к помощнику его преосвященства, но с оружием во внутренние помещения вход воспрещен.

Я без лишних слов отдал кинжал охраннику, немного подумал и кинул на пол саквояж. Там у меня хватало… всякого.

Епископский викарий занимал просторный кабинет на втором этаже. Выслушав меня, он понимающе улыбнулся, принял запечатанный пакет с рекомендательным письмом и отвел в зал для ожидания аудиенции. Шли мы какими-то запутанными путями, лишь изредка пересекая коридоры и лестницы, по которым бегали мальчишки-посыльные и взмыленные клерки. Часть дверей мой провожатый отпирал, подбирая нужный ключ на увесистой связке; другие охранялись наемниками и потому заперты не были.

В просторном зале викарий оставил меня, а сам скрылся в приемной епископа. Я сделал вид, будто не замечаю изучающих взглядов других посетителей, и все свое внимание уделил росписи стен. Талантливый художник с удивительной тщательностью воспроизвел интерьер Сияющих Чертогов; достичь абсолютного сходства помешала лишь существенная разница в размерах помещений. Да уж… Недостатком самомнения его преосвященство точно не страдал.

У дверей приемной замерли два вооруженных до зубов гвардейца, но наличие столь серьезной охраны не оказалось для меня неожиданностью. Его преосвященство был из князей-епископов: он не только управлял делами епархии, но и возглавлял светскую власть в Кларне и его окрестностях. А еще, как поговаривали, метил в курфюрсты.

Традиционно князем-выборщиком от Северного Весланда выступал глава рода Бейнрехов, чьи владения наряду с землями вассальных феодалов были в провинции наиболее обширными, но епископ Вим прилагал всевозможные усилия, дабы изменить сложившееся положение дел в свою пользу. И вполне мог в этих устремлениях преуспеть, ведь нынешнему графу шел восьмой десяток, а среди его сыновей согласия не было, каждый из них тянул одеяло на себя. Скрытое противостояние могло в любой миг обернуться кровавой междоусобицей, и оставалось лишь надеяться, что к этому времени мне удастся завершить работу и убраться отсюда подальше.

Я уже изучил роспись стен и осматривал потолок, когда викарий покинул приемную и негромко произнес:

– Проходите, магистр.

Дожидавшиеся аудиенции посетители воззрились на меня с откровенным раздражением, и я поспешил укрыться от их убийственных взглядов за прочной дубовой дверью.

В приемной, помимо двух посыльных и секретаря, дежурил монах-стефанианец с резным посохом в человеческий рост. Столь внушительный жезл не позволял создавать тонкое эфирное плетение, зато был способен управлять просто невероятными по своей мощи энергетическими потоками, чем братья ордена святого Стефана всегда и славились.

Поднявшийся из-за стола секретарь предупредительно распахнул внутреннюю дверь, и я шагнул в кабинет с высокими стрельчатыми окнами. В дальнем углу стояла медная печь с выведенной на улицу трубой, и холодно в комнате не было.

Его преподобие оказался невысоким и худощавым человеком лет пятидесяти с волевым, если не сказать жестким лицом. Он был облачен в строгую фиолетовую сутану, на груди висела семиконечная звезда, серебряная и неброская. Меня показная скромность знака в заблуждение не ввела: характерная аура выдавала в нем святую реликвию.

Епископ сидел за широким рабочим столом и читал рекомендательное письмо. На миг он прервался и молча протянул руку; я почтительно поцеловал золотой перстень, затем, повинуясь жесту, опустился на стул. На стене за спиной хозяина кабинета висела величественная картина со сценой Воссияния пророка, и преображение бренной плоти в чистый свет было отражено столь искусно, что оставалось лишь мысленно поаплодировать мастерству живописца.

Секретарь выставил на край стола поднос с серебряным кофейником и парой фарфоровых чашек и разлил по ним черный ароматный напиток. Тогда епископ вновь отвлекся от письма и приказал:

– Вызови Олафа, – после этого обратился ко мне: – Пейте, магистр. Пейте. Вы кажетесь утомленным дорогой, а ничто не бодрит лучше, чем кофе – черный и горький, будто смертный грех.

– С вашего позволения, ваше преосвященство, – осторожно произнес я, – воздержусь. Я не пью кофе.

– И отчего же?

Я вымученно улыбнулся, но юлить не стал:

– Дело в воспитании. Мой отец полагал кофе напитком язычников… и мессиан.

Епископ Вим возмущенно фыркнул:

– Вы уже взрослый, чтобы выйти из тени своего отца!

– Именно так он и сказал, отправляя нас с братом в университет. Ничего хорошего из этого не вышло.

Хозяин кабинета отпил кофе, затем спросил:

– Вы ведь сын епископа Ренарда?

– Незаконнорожденный, – отметил я.

Его преосвященство смерил меня внимательным взглядом ореховых глаз.

– Я встречался с ним, когда совершал паломничество в Сияющие Чертоги, – сказал он вдруг. – Епископ Ренард тогда возглавлял Кафедру благочестивых раздумий, и ему благоволил сам понтифик. Что же случилось?

У ортодоксов и догматиков было мало причин испытывать приязнь друг к другу, поэтому я ответил, не вдаваясь в подробности:

– Папенька поставил не на ту лошадь.

Точнее – не на того коня. Кардинал Риз был породистым жеребцом, он имел все шансы прийти первым в забеге на место наместника Сияющих Чертогов, только очень уж не вовремя умер. Для его приближенных настали тяжелые времена, и вместо кардинальского перстня и назначения на пост главы Канцелярии высшего провидения отец получил ссылку в родовое имение.

– Политика! – процедил епископ Вим. – Грязная политика! Во что догматики превратили Сияющие Чертоги, подумать только! – Он вновь отпил кофе и вдруг резко спросил: – Вы ведь догматик, не правда ли?

Я покачал головой:

– Я ритуалист. Признание догмата о верховенстве наместника Сияющих Чертогов для меня равнозначно добровольному заточению в монастырь. А между тем я здесь.

– Как же вас занесло по эту сторону Рейга? – поинтересовался хозяин кабинета. – В письме, – постучал он худым указательным пальцем по лежавшим на столе бумагам, – об этом ничего нет.

– Все дело – в моем даре, – вздохнул я. – В четырнадцать лет у нас с братом проявилась склонность к тайному искусству. Мы с ним были близнецами, но Рудольфу повезло родиться истинным магом, а я… Вашему преосвященству прекрасно известно, как догматики относятся к ритуалистам. Клеймение ангельской печатью или заточение в монастырь – выбор невелик. Отец резонно полагал, что заблокированный дар рано или поздно сведет меня с ума, а постриг в монахи давал идеального заложника его… политическим оппонентам. Поэтому папа отправил нас с братом учиться на другую сторону Рейга в Кальвортский университет.

– Вас – понятно. Но зачем понадобилось отсылать вашего брата?

– Предполагалось, что Рудольфа вернут обратно, как только политическая обстановка станет более благоприятной. Но этого так и не произошло.

Епископ Вим сделал маленький глоток кофе, немного помолчал, затем сказал:

– Ваш брат погиб из-за связи с запредельем. Как он стал чернокнижником?

Я поднял взгляд к потолку, вздохнул, затем покачал головой.

– Рудольф не был чернокнижником.

Хозяин кабинета встряхнул сопроводительные бумаги.

– Вашего брата предали вечной анафеме, пусть и посмертно! Останься он живым, его бы утопили, а тело сожгли и прах развеяли по ветру!

Слова пробежались по спине ледяными мурашками.

«Останься он живым!» Но остаться живым Рудольф Олеандр вон Черен попросту не мог. Анафема неспроста называлась вечной. У таких дел не существовало срока давности; человек оказывался вне закона раз и навсегда. Сколько бы лет ни прошло, о пересмотре вердикта и помиловании не могло идти и речи.

– Рудольф не был чернокнижником, – упрямо повторил я, хоть и приходилось буквально выдавливать из себя слова, – он был влюбленным дураком.

– Продолжайте!

– Люди всегда найдут повод считать себя лучше других. Один профессор в Кальворте полагал, будто лишь истинные маги способны постичь все тонкости управления эфиром. Он собрал вокруг себя одаренных школяров, создал некий клуб. Клуб Зеленого огня. Мой брат не воспринимал эти идеи всерьез, ему просто вскружила голову одна из вхожих в сообщество девиц. Любовь слепа.

– И к чему это привело?

– Профессор… – Было неприятно произносить его имя, но я пересилил себя. – Профессор Костель заигрался. Всерьез уверился, что с помощью кучки одаренных юнцов способен взять под контроль одного из князей запределья. Никто из них не пережил ритуала. Никто. Сгинул и мой несчастный брат.

– Он сам выбрал свою судьбу.

Я склонил голову в знак согласия и не стал говорить, что вина целиком и полностью лежит на профессоре Костеле. Даже откажись кто-нибудь вхожий в клуб Зелёного огня от участия в злосчастном ритуале, это решение его бы уже не спасло. Участь каждого из тех школяров была предрешена много раньше, когда соблазнённые речами наставника они ради постижения тайн мироздания ступили на скользкую дорожку чернокнижия.

Епископ Вим поставил пустую чашечку на блюдце и задумчиво произнес:

– Во Вселенскую комиссию устраиваются идеалисты и карьеристы. – Он остро глянул на меня и даже слегка подался вперед. – Вас же туда привела неудовлетворенная месть, так?