Текст книги "Ящик Пандоры"

Глава 9. Вакс и другие

«На следующий день я пошла в город. Уже с первого взгляда стало ясно, насколько там всё изменилось не в лучшую сторону. На въезде у шлагбаума образовался затор из военных машин и подвод. Гражданских проверяли особенно тщательно перетряхивали мешки и котомки. Особо подозрительных отводили в сторону и обыскивали, раздевая чуть ли не до белья. И полицаи, дежурившие на въезде, были незнакомые. Говорили они по-украински, но с каким-то незнакомым выговором. На фуражках у них были кокарды с трезубцами. Потом мы узнали, что это были бандеровцы из Западной Украины.

Явка оказалась разгромлена. Дом стоял заколоченным. Где и как искать Гюберта, если он ещё оставался в городе, я понятия не имела, но и возвращаться ни с чем я тоже не могла. По легенде я пришла в город на рынок. Вот на местную «толкучку» я и отправилась. Слухи на базаре бродили самые разные и один другого мрачнее. В основном обсуждали присланных с Украины полицаев, отличавшихся особенно лютым нравом. В этом и заключался дьявольский план немцев – поссорить восточнославянские народы, навечно сделав их врагами. Русские украинцы и белорусы, три части одного народа, должны были сами убивать друг друга. Я сначала стояла со своим мешком, потом бродила между рядов и слушала, одновременно пытаясь что-нибудь придумать. Гюберту надо было как-то дать знать, что я ищу с ним встречи. Но как? Где его искать, я не знала. Ночевать я напросилась к какой-то старухе – в городе действовал комендантский час, и оставаться на улице было опасно. На следующий день я снова отправилась на рынок, а потом отправилась к вокзалу. Там скопилось много немцев. И неподалёку от него на улице случайно наткнулась на Гюберта. Подходить к нему было опасно – вокруг было слишком много глаз и ушей, но он сумел подать мне знак следовать за ним. Мы выбрались в какой-то глухой переулок, тесно зажатый высокими и глухими заборами, и там уже смогли побеседовать. Гюберт поведал, что вся подпольная сеть в городке разгромлена, что нашу связную тоже арестовали и после нескольких дней пыток расстреляли. Что Штрюмпфель по-прежнему в городе и что он продолжает подозревать Гюберта и однажды опять вызвал его в свой кабинет, где ему сделали укол страшной «сывороткой правды», но, видимо, ничего интересного Гюберт им не сказал и Штрюмпфель оставил его в покое. Сейчас Штрюмпфель продолжает свои эксперименты с «уколами правды», своё адское зелье он испытал на нескольких захваченных подпольщиках, но, видимо, полученные результаты его не удовлетворили. Я спросила, какие привычки есть у этого Штрюмпфеля и Гюберт ответил, что тот любит Вагнера и прогуливаться рано утром вокруг дома, где он живёт. Но выкрасть его будет затруднительно».

Вакс приехал ближе к вечеру. Новости у него были более утешительные, чем у знакомого Маргошкиного опера. Ящик пока не пытались вывезти из страны, а это главное. Я спросила его о «Неправильном Немце».

– Его фамилия была Лаубе. Феликс Лаубе.

Опять Феликс! Это имя по жизни меня если не преследует, то так, или иначе присутствует. Бабушка, помню, благоговела перед Дзержинским, и его портрет постоянно висел в её комнате. После развала Союза и крушения советской власти портрет она убрала. Почему? Вроде, бабуля никогда своим принципам не изменяла. Однако отвлекаюсь. Про это имя и всё, что с ним связано, я как-нибудь потом расскажу.

– А что было потом с этим Лаубе? – спросила я.

– Не знаю. – покачал головой Вакс, – Его следы затерялись во время войны.

– А как его тетрадки попали к бабушке? Через Гюберта?

– Возможно. Они могли попасть сначала к Штрюмпфелю, а потом к вашей бабушке. Точно не берусь сказать.

Потом я рассказала о бабушке и о своих предположениях, о связи с таинственными предметами из ящика. Вакс выслушал очень внимательно, покивал задумчиво и печально.

– Вы правы, фрау. Эти предметы могут оказывать влияние на тех, кто долго держит их у себя. И ещё. Эти предметы… они… как это по-русски… у них своя особая…

– Аура. Или энергетика. – подсказал Стас.

– О! Я! Аура. Они… как это… чувствуют… своего владельца…

– Хотите сказать, что если попытаться завладеть этими вещами неправедным путём, то вора не ждёт ничего хорошего? – уточнил Стас.

– Я. – кивнул Вакс, – И ещё. Мои люди проследили за вашей квартирой. За вами действительно была слежка. Ваша полиция иногда не видит очевидных вещей. Больше вас не побеспокоят.

С этими словами Вакс откланялся.

– А нам-то что делать? – спросила я.

– Ждать. Немного терпения.

***

«Запись будет короткой. Времени совершенно нет.

Я получил назначение о переводе в новую часть. Вернее это заведение можно назвать тренировочным лагерем. Тренировки, учёба, тренировки. Вот уже скоро месяц, как я здесь. Тренировки и днём и ночью. Подготовка самая разнообразная. Как военная, так и научная и даже подготовка быть шпионом!

Очень большой отсев курсантов. Отчисления каждую неделю. Из ста самых разных людей формируют различные команды по разным направлениям. Тех, кто по каким-либо характеристикам не подходят – не знаю, куда они исчезают, скорее всего на фронт.

Кстати – даже нет времени узнать, где мы теперь воюем, с кем? Оккупировали уже Великобританию или ещё нет? Все таки Ла-Манш – серьёзная преграда.

Снова меня проверяли люди гестапо. И снова очень тщательно. Втравил же меня мой «покровитель» в историю. Я теперь помню всю свою биографию от рождения и до настоящего момента как молитву. Готовы ответы на любые вопросы. Даже не на заданные. Шучу…

Засыпаю. Нагрузки всё-таки огромные…»

…Сегодня выдалась бессонная ночь. Где-то около полуночи прозвучали сирены воздушной тревоги. В срочном порядке мы были рассредоточены по укрытиям, которых хватает в тренировочном лагере. Четыре часа длился налёт бомбардировщиков. Вокруг работали зенитные орудия. Бомбили где-то совсем недалеко. Зарево было всю ночь.

У нас полная информационная изоляция. Для всех явилось полной неожиданностью, что бомбим не только мы, но и нас. У войны свои законы. Вот только, чьи это бомбардировщики? Да и не мешало бы знать, какие события в мире. Надо будет задать вопрос на занятиях, кому-либо из курирующих нас офицеров.

После налёта нас продержали в укрытиях ещё около часа и лишь под утро мы оказались в кроватях. Подъём как обычно, в 6:00. Засыпаю…

…Наконец-то у меня появилась возможность получать информацию о событиях в мире. Оказывается, у меня даже здесь, в тренировочном лагере, есть какой-то дальний родственник. Он служит здесь в обслуживающем персонале – привозит продукты для нашей столовой. Когда я получал паёк для всей группы, которая завтра будет находиться на тренировочном марше, лицом к лицу столкнулся с Робертом. От него через какое-то время я и стал получать газеты и слухи из Берлина.

Что же сейчас происходит? Наши доблестные Люфтваффе ведут Битву за Британию. Именно так, с большой буквы, называют эти военные действия газеты. Ещё в июле начались налёты наших бомбардировщиков на различные военные объекты Британии. Постепенно налёты стали проводиться и по городам. Об этом пишут вскользь, но видимо есть потери среди мирных жителей. До чего опустилась наша армия – воюют с детьми и стариками…

Видимо после начала бомбардировок городов Британия стала отвечать налётами на Берлин и близлежащие города. Под один из таких налётов попали и мы в тренировочном лагере. Складывается такое ощущение, что воздушную войну Люфтваффе проигрывает, так как продовольственное снабжение в столице по слухам стало совсем плохим. Да и аэродромы наши воздушные силы должны были разбомбить в первую очередь. А налёты продолжаются. По слухам разбомбили даже здание вокзала, а он почти в центре Берлина!

Так же по слухам и по сообщениям иностранных радиостанций, прослушивание которых крайне опасно для мирных жителей, в сентябре между Британией и США заключен пакт о помощи в войне с Германией. По этому пакту США предоставили Британии много военно-морских кораблей (опять же по слухам, которые проверить нет никакой возможности их больше полусотни). Я не имею отношения к морскому делу и оценить последствий передачи не могу, но то, что с Британией в данный момент не справиться, вижу ясно.

Газеты пишут о операции Морской Лев. Вермахт скоро переправится через Ла-Манш и начнёт наступление на Лондон. Меня терзают сомнения в успешности этой операции.

Пишут и о заключении военного союза между Германией, Италией и Японией. Вступление в войну Японии оттянет силы США из Атлантики на Тихий океан, и Британия подпишет капитуляцию. У журналистов эйфория по этому поводу, как будет – время покажет. В одной из газет какой-то аналитик писал, что СССР может стать участником этого Тройственного пакта. Но Гитлер и нацисты испытывают ненависть к коммунистам. Возможно ли объединение? Для меня это будет переворотом в мировоззрении.

Итальянские войска ведут какую-то операцию в Египте. Упоминается город Сиди-Баррани и Мерса-Матрух. Именно там итальянцы нанесли поражение британским войскам. Но после этого там непонятное приостановление военных действий. Германские журналисты негодуют, так как стратегический Суэцкий канал остался в руках британцев и по нему продолжается проводка кораблей. Я не знаю всей картины по Египту, но как-то видел итальянские строевые части. Мне кажется, что итальянцам просто повезло занять упомянутые два города. И объявлено о начале итало-греческой войны. Подробностей пока нет.

На востоке продолжается обустроение поделённой между Германией и СССР Польши. Перечисляются в газетах фамилии новых бургомистров и различных назначенцев из поляков.

СССР захватил прибалтийские карликовые государства – Эстонию, Латвию и Литву. Продолжается противостояние войск СССР и Финляндии. Похоже, там скоро наступит развязка конфликта так как ни одна из сторон не может продолжать наступление. СССР, как страна и люди её населяющие, для меня всегда были загадкой.

Есть слухи по Берлину. Даже не слухи, а факты. Началась компания по отъёму недвижимости и имущества у евреев. Людей арестовывают целыми кварталами и вывозят. Куда – пока не знаю, а верить слухам о расстрелах не хочу…

Это вкратце все события и слухи за сентябрь 1940 года.

…Обучение заканчивается. Нас, оставшихся после довольно трудного обучения, выпускников проверили на «выпускном экзамене». Экзамен заключался на внезапной переброске на фронт и действии в составе наступающих пехотных частей в течении трёх дней. Группа с честью выполнила поставленную задачу. Потери, к сожалению, были. Три человека из группы нарвались на пулеметную очередь. В самом конце меня и ещё четырёх курсантов контузило артиллерийским снарядом и я попал в госпиталь на два дня. Отделался только снижением слуха. Незначительным. Врачи говорят, что это пройдёт со временем. Но приятным это приключение не назовёшь.

Группа теперь отдыхает и ждёт направлений по частям. Все нервничают. Только мне удаётся сохранять спокойствие, так как знаю конечный пункт назначения. Правда, не знаю, в чём будет заключаться моя дальнейшая служба.

На улице похолодало. Да и в казармах не особо тепло. Хотя я уже привык к постоянному недосыпанию и периодическому переохлаждению. Роберт мне говорил, что и в Берлине постоянные перебои с поставками угля. Люди мёрзнут. И самое главное – всё реже на улицах звучит «Хайль Гитлер». Меня это радует. И это только начало зимы!

Так же Роберт принёс мне газеты. За месяц крупных событий не произошло. За исключением начала итальяно-греческой войны. И очередной отсрочки начала штурма Ла-Манша.

Скучно. Жду назначения, предаваясь безделью…

…Ура!

Получено назначение! Почти полторы недели безделья уже надоели до тошноты. То, к чему я так долго готовился, начинает происходить. В полученном сегодня в штабе лагеря предписании мне необходимо прибыть в часть, расположенной в маленьком городке Гартхейм. Это где-то в трёх или четырёх часах езды от тренировочного лагеря. Отправление завтра после завтрака, получения формы и сухого пайка. Ещё не знаю, чем я там буду заниматься. Но рутина утомительных тренировок закончится. И это радует!

Кроме этого, вчера Роберт в последний раз подкинул мне газет и слухов. Их немного, но тем не менее напишу:

Итак.

На всех заглавных страницах газет – Немецкий линкор «Адмирал Шпее» в Атлантике затопил английский крейсер «Джервис бей»; «Ирландия объявляет о своем нейтралитете во Второй мировой войне и отказывает Англии в праве использования ирландских портов»; «Потоплен американский торговый корабль „Сити Рэйвилль“, который поставлял оружие для Британии». Не буду комментировать. Из немецких газет невозможно узнать что-либо, кроме громких побед нацистов. А других печатных изданий в Берлине нет.

Ещё в пачке газет мне попалась листовка. Листовка о польских пленных и тех лицах, которые прибывают в Германию для производства различных строительных, сельскохозяйственных или на военных заводах работ. Вот небольшая цитата:

«…Германский народ никогда не должен забывать, что именно зверства поляков заставили фюрера защищать наших немецких соотечественников с помощью оружия!..

Под рабской покорностью германским работодателям поляки скрывают свое коварство; под их дружелюбием таится подлость…

Помните: между немцами и поляками не может быть ничего общего! Остерегайтесь каких-либо связей, исходящих из общих религиозных убеждений!.. Наши фермеры могут подумать, что каждый поляк, приветствующий их словами «Хвала Иисусу!», порядочный человек, и ответить словами «На веки вечные, аминь!».

Немцы! Поляк никогда не должен стать вам товарищем! Для каждого немца поляк, работающий на ферме или на заводе, – подчинённый. Будьте справедливыми, какими всегда были немцы, но никогда не забывайте, что вы принадлежите к расе господ!»

На словах Роберт рассказал о больших количествах поляков, которые пригнали на заводы. Поляки обязаны теперь иметь нарукавную повязку или пришитую на груди эмблему с большой красной буквой «Р» на жёлтом фоне.

Они живут под охраной в низких бараках недалеко от места работ. Ещё в подобные лагеря стали сгонять евреев. Они носят такую же эмблему с буквой «J» Но евреи не работают, просто согнаны в больших количествах. Для чего – никто пока не знает. Охрана – жандармерия и гестапо.

Нацисты всё больше становятся человеконенавистниками. Что будет дальше с Германией?»

Нужна была большая смелость, чтобы в те времена писать такое. Этот Гюберт и впрямь, видимо, был не робкого десятка. А в Германии тогда полный беспредел творился. Что там Сталин с его ГУЛАГом! В ГУЛАГе людей не травили газом и не сжигали в крематориях!

Размышления мои были прерваны появлением Феликса со Стасом.

– Мы ещё одну версию упустили! – возвестил Феликс с порога, плюхаясь в моё любимое кресло.

– Какую? – не поняла я.

– Издательство! – ответил вместо Фельки Стас.

– Какое?

– Которому бабуля пыталась предложить свои мемуары! – терпеливо, как девочке, объяснил племянник.

– Вобщем, помнишь, ты говорила, что к нам приходил литературный агент. – начал Феликс, – Оставил свою визитку. Мы потом отдали её ментам, но телефончик я списал на всякий случай.

– И?

– Потом я встретил мужика, следившего за нашей квартирой, и мне люлей подкинули. Так вот. Этот мужик, который следил за нами, встречался с тем, который приходил под видом литературного агента!

– Ты откуда знаешь?

– Так я его выпас! – самодовольно ухмыльнулся Фелька, развалившись в кресле, – Позвонил я по этому номеру, а там «Абонент вне зоны доступа». Ну, мы со Стасиком не будь глупы, пробили номерок по базе данных. Вычислили, кто покупал симку. Оказалось, на какую-то бабу записана.

– Как оказалось – его любовницу. – вставил Стас, – Через неё и вышли на голубчика. Побеседовали.

– Кстати, у нас пластырь есть? Я тут поцарапался немного. – спросил Феликс.

Костяшки его пальцев были в характерных ссадинах.

– Надеюсь, вы его не сильно покалечили? – спросила я.

– Я не люблю быть должен. – мрачно ответил Феля.

Я принесла ему лейкопластырь.

– Так что он вам поведал?

– Он действительно литагент в каком-то издательстве. Бабушка прислала им первую часть своих мемуаров. Их заинтересовало. Вобщем, на бабулю вышли через этого самого агента.

– Кто? Похитители ящика?

– Да. Вернее, там, наверное, схема такая – похитители и заказчики. – сказал Стас.

– И заказчики, наверняка, не в России. – догадалась я, – Это либо сам Штрюмпфель, либо его родственники, или кто-то с ним связанный. Что ещё он вам поведал? Кто тебе люлей-то подкинул? Они?

– Гопоту навёл какую-то.

– А как они на издательство-то вышли? Откуда они знали, что бабуля собирается издать мемуары? – не поняла я.

– Это я виноват. – понурился Стас, – Когда ба стала мне свои мемуары надиктовывать, я несколько отрывков выложил в сети у себя на сайте. Вы не поверите, но успех был бешеный. Мне писали столько людей и все требовали продолжение. Пару отрывков про войну я тоже выложил. В одном из них был упомянут Штрюмпфель.

– И молчал, паршивец! – не выдержала я.

– Простите! Я же не знал, что всё так получится.

– Ладно, Бог с тобой!

Вот уж не подумала бы, что писать мемуары такое опасное занятие!

«Начался ноябрь и с ним проливные дожди…

 
Nasser November
 
 
Ziehen Sie die ältesten Schuhe an,
die in Ihrem Schrank vergessen stehn!
Denn Sie sollten wirklich dann und wann
auch bei Regen durch die Straßen gehn.
Sicher werden Sie ein bisschen frieren,
und die Straßen werden trostlos sein.
Aber trotzdem: gehn Sie nur spazieren!
Und, wenn’s irgend möglich ist, allein.
 

И я «иду гулять» под дождём. До города Линц меня подбросил военный транспорт из нашего лагеря, а дальше я пошёл сам. Ещё в Линце, когда зашел в магазинчик спросить дорогу, меня удивил взгляд бледной худой фрау за прилавком при упоминании Гартхейма. Тогда я не придал этому значения. Тем не менее дорогу мне показали, и я бодро зашлёпал по лужам в указанном направлении.

Идти было недалеко, и через час с небольшим я вошёл в Гартхейм, и сразу спросил у прохожего расположение части. Прохожий, это был усатый пожилой бюргер в длинном плаще даже отшатнулся от меня. Но через минуту пристального разглядывания показал направление рукой. Он не произнёс ни слова, а взгляд был очень тяжёлым, ощущаемым физически. Пожав плечами, я направился дальше и через несколько минут очутился перед довольно большим поместьем, окружённым высоким забором. На стене красовалась свежая табличка с номером войсковой части и предупреждением о недопустимости подходить ближе трёх метров к территории. Табличка была приколочена поверх старой, мне показалось, что это было название какой-то больницы, хотя внешне поместье на клинику абсолютно не походило.

Караульный вызвал офицера, которому я предъявил предписание. Чуть позже меня определили в казарму и сообщили, что утром мне надо быть в штабе. Обустроившись в течении пятнадцати минут я завалился спать. Завтра, всё завтра…

Декабрь. Через несколько дней наступит следующий 1941 год.

Я так давно не записывал происходившее со мной в дневник. Не потому, что было некогда. Времени, по сравнению с тем, в каком режиме я жил почти весь этот год, стало намного больше. Нет желания писать. То, чем я занимаюсь на новом месте службы отвратительно. Я стал палачом. В прямом смысле этого слова – каратель и палач. Это невозможно описать словами, что пришлось мне испытать, когда осознал, чем придётся заниматься. И, наверное, очень долго.

Когда я оформил все документы в штабе, то был представлен моему непосредственному начальнику – обершарфюреру Максу Нейману. У меня же был самый низкий чин в гестапо – унтершарфюрер. Соответственно и работа у меня должна быть самая «грязная», примерно так я рассуждал. Кто же мог подумать, что она будет настолько «грязна»…

В первый же день я попал в команду охраны. Мне дали в подчинение десяток солдат жандармерии. Вообще жандармерия осуществляла здесь всю караульную службу. Ещё были несколько солдат для различных «работ», как сказал мне Нейман. Вот с этими работами мне и пришлось столкнуться.

Я уже говорил, что часть расположена за высоким забором. Раньше тут размещалась частная клиника для душевнобольных. Несколько двухэтажных корпусов под красивыми вековыми дубами. Из одного из них нам было приказано вывести тридцать больных и построить. После этого Нейман приказал раздеть их донага. Кто-то из больных раздевался сам, кого-то пришлось раздевать. Через несколько минут подошёл молодой врач в белом халате и пара санитаров. Принесли небольшой стол и стул. Врач сел, достал коробку со шприцами и попросил подходить по одному больных для осмотра и укола. Вся процедура заняла около двух часов. Всё это время больные были раздеты, на улице было очень прохладно, всё-таки ноябрь вступил уже в свои права. Наконец врач ушёл, а мы стали конвоировать больных за угол здания. Там была небольшая площадка, огороженная колючей проволокой. Мы остались охранять площадку.

Сама по себе эта ситуация мне не нравилась. Но я знал, зачем я здесь и что должен остаться именно тут. Хотя с трудом сдерживал себя от того, что бы сорваться в крик: «Что вы делаете? Это же просто больные люди!»

Самое страшное началось потом. Людей за проволокой начало трясти. Кто-то падал и катался по земле, кто-то пытался вырваться из-за проволоки и был весь в крови от царапин… Крики… Стоны… Страшное зрелище… Я понял, что это последствия уколов того страшного молодого врача. Видимо, это были какие-то испытания… лекарства? думаю это было не лекарство…

Казалось, сердце у меня выскочит из груди… Лишь обершарфюрер ходил вдоль ограждения, постукивая себя по сапогам хлыстом, и мягко улыбался. Именно это несоответствие человеческой реакции на происходящее было дико.

Через пятнадцать минут стоны и крики стихли. Нейман отдал приказ убрать трупы и отвести в здание тех, кто остался в живых. В здание отвели, вернее отволокли, всего пять человек из тридцати… Трупы закидали в машину и увезли.

Через какое-то время я узнал, что по всей Германии производились так называемые «убийства из милосердия» душевнобольных. Причем родственники не имели права забрать убитых для похорон. Считалось, что таким образом освобождается трудоспособное население, которое было занято на обслуживании клиник, а сами больницы подготавливались для военных госпиталей…

Так я стал палачом… Теперь понятно, почему и в Линце и в Гартхейме люди шарахались от меня, когда я спрашивал дорогу в часть…»

Я отложила листы. По спине ползло мерзкое ледяное крошево. Я вспомнила, как в детстве, лет в 12—13, мама отправила меня летом на месяц в Евпаторию. И там я впервые увидела этих детей. Мы называли их уродиками. Тонкие, как вязальные спицы, скрюченные ручки и ножки, в огромных ортопедических ботинках, огромные головы, слюна капает. Наша компания была небольшой – я, Ирка Кочеткова и Лана Курбанова – самая рослая и красивая. У неё уже была самая настоящая грудь, она носила лифчики и на неё вовсю заглядывались мальчишки из старшего отряда. Но Ланка предпочитала общаться с нами. Иногда после отбоя по вечерам мы пробирались на террасу, сидели в жёстких шезлонгах, смотрели на море и болтали о своём. За забором в корпусе, стоявшем прямо на пляже, жили уродики. Не смотря на ужас и омерзение, помню, нас что-то тянуло к ним. Наверное, детское удивление, что такое вообще может быть. Почти все они были с мамами, или с бабушками и мы видели, что их, таких страшных, тоже любят, но как-то не придавали этому значения, или не понимали – как можно любить таких?

– Дебилы! – сказала как-то Ланка, – Зачем таким жить? Усыплять надо таких.

Вот фашисты и усыпляли.