Текст книги "Психиатрические эскизы из истории. Том 1"

17 марта 15 84 г. Иоанна не стало.

По смерти над царем совершено было пострижение в монашество и в этом ангельском чине он назван был Ионою.

Подведем итоги жизни и деятельности Иоанна Грозного.

Иоанн сын родителей с значительно сомнительной нервной системой и не особенно беспорочной физической организацией, почему уже от рождения его нервная система не могла быть обычною, крепкою и устойчивою. Напротив, с появлением на свет она предназначена была стать хилою, отступающею от обычного бытия и склонною к заболеваемости. Это предположение доказывается состоянием здоровья членов семейства Иоанна Грозного: его брат был скудоумен, его дети вымирают, проявляют необыкновенную жестокость и эпилепсию. Такие семейные проявления дают основания к допущению предположения о вырождении рода. Члены таких семейств находятся под опасностью – стать вырождающимися или, как их называют, дегенератами.

Этот-то несчастный ребенок, происходящий от хилого и поврежденного дерева, с первых дней детства обрекается отчуждению и становится заброшенным. Дико, что будущий властелин столь сильной земли является забытым и отчужденным от семьи, ласки, любви матери и общества, но это верно. Его мать жила для себя и ребенок царя Василия для нее не существовал. Такие условия жизни в первые годы детства должны были породить в Иоанне замкнутость, скрытность, сосредоточенность, подозрительность, сухость к окружающим и неудовлетворенность и даже некоторую степень недовольства и озлобления.

Все это те же самые черты, которые были присущи Иоанну, как неврастенику и дегенерату, от рождения, по существу унаследованной им центральной нервной системы. Итак, жизнь, с ее обстановкой и воспитанием, не только не послужила Иоанну к ослаблению, сглаживанию и уничтожению прирожденных отклонений в его характере, чувствах и душевной деятельности, а, напротив, все эти уклонения поддержала, усилила, развила, укрепила и поставила их в сугубой мере.

Таким образом простая прирожденная неврастения уже с первых дней детства получает наклонность и направление по пути не к прекращению ее, а по пути к усилению и переходу в высшую степень болезненности, по пути к психозам.

Идем далее. Скоро Иоанн лишается матери. Какова ни была мать, а все-таки при ней существовало единство воспитания. Как оно шло, – это все равно; но при этом были одни и те же лица и вели дело по одному и тому же разумению. Ныне Иоанн бросается на произвол людских страстей. С сего времени Иоанн является не одушевленным существом, самостоятельным и самобытным, а ценным предметом, обладание которым весьма полезно то одним людям, то другим. Его держат вдали от всего и от всех, но по временам его ставят на первый план и даже применяют как деятельное орудие расправы и истребления врагов.

Такие опыты делаются не с бессловесным животным, а с существом сознательным, с человеком властным, с самодержавным царем сильного государства. Что должно было делаться в душе отрока, который ясно сознавал – это все мое, но у меня его отнимают, – которому неусыпно шептали: твои враги похитили у тебя власть, расхищают твои богатства, истязают твоих подданных, ослабляют и расшатывают твое государство, да и сам-то ты им в тягость и обузу и, быть может, наступит момент, когда они захотят и от тебя избавиться… Все это, бесспорно, шепталось юному Иоанну. Все это, без сомнения, Иоанн видел и лично, и каждый может себе представить, каковы мысли в нем должны были породить все эти обстоятельства. Подозрительность к окружающим? Бред и идеи преследования?… Да, – и то и другое; но и подозрительность и идеи преследования были в данном случае не бредовыми, а естественными, основанными на жизненных событиях и обстоятельствах. А между тем этот человек по своему существу, по своей природе наклонен был и к подозрительности, и к идеям преследования. Что же сделала жизнь с ним в этом отношении? Она усугубила их, она породила бы в нем сама и без наследственности и подозрительность, и идеи о преследовании со стороны окружающих.

Что же делают правители с Иоанном? Они умеряют его нрав? Сглаживают шероховатости? Стараются уничтожить замкнутость, скрытость и сосредоточенность? Развивают в нем ум? Воспитывают чувство долга? Внушают важность его будущего положения? Смягчают прирожденный его дикий и хищный нрав? Поселяют начала нравственности и благопристойности?… Нет, они делают совершенно все наоборот. Они его покинули одиноким. Обращались грубо и неблагопристойно. Грабили на глазах и оскорбляли в лицо. Побуждали к охоте, кровопролитию, кровожадности, жестокости и лютости к людям. Они оставили его умственную ниву с терниями и волчицами. Они наталкивали его на разнузданность и неблагопристойность.

Скоро Иоанн показал себя достойным их питомцем. Под влиянием науськивания врагов правителей он решается показать им свои когти. Он решается расправиться с похитителями его власти и обидчиками так же сам, как расправлялся с волками, лисицами и медведями. Он решился очиститься их кровью. Но Иоанн, по природе своего скрытного, подозрительного и трусливого ума, решил действовать весьма осторожно и наверняка. Поэтому он сначала составил план действия, подготовил все к его выполнению и, когда был уверен в победе, сразу быстро и стремительно обрушился на своих врагов. Здесь он уже показал лютость и кровожадность своей природы. Шуйских он уничтожил, как диких зверей, не как царь юный, мягкий и милостивый, а как человек озлобленный, хищный и кровожадный. В своей расправе с Шуйскими Иоанн показал себя питомцем, достойным воспитателей.

Для нас важно то, что жизненные условия детства Иоанна не парализовали прирожденных его недостатков и качеств, а произвели усиление и укрепление их. Эти условия его жизни и воспитания были таковы, что они и сами по себе могли бы породить в нем те погрешности и недостатки человеческой личности, какие в нем были уже от рождения.

Казнив, однако, одних своих недругов-опекунов, Иоанн попал в руки других, едва ли лучших. Это был и для него урок.

Вскоре, впрочем, нашелся человек, который отнесся к Иоанну иначе. Он захотел воспитать Иоанна и поселить в нем начала добра. Это был патриарх Макарий.

Иоанн занимается самообразованием. Он изучает священную историю, историю церкви, летописи и историю государств. Это изучение идет не только по любознательности и по желанию приобрести познания о неизвестных предметах, но и по личному влечению Иоанна к этим предметам. Руководимый святителем, он искал в истории примеры, достойные подражания. Его фантазия быстро разгоралась. Доблести и величие исторических царей он переводил на себя и хотел сам стать таковым. Богатое поле деятельности для больной фантазии и воображения и Иоанн предался ей щедрою душою. Он создал и пышно обставил процесс избрания невесты и бракосочетания. Он же придумал пышно воссоздать и процесс венчания на царство.

Пребывая в это время в мире царственных грез, Иоанн оставался верен своей неврастенической натуре: часто он метался из монастыря в монастырь, из города в город, – еще чаще он забавлялся охотою и пролитием крови лютого зверя, – не брезговал, однако, и кровью людей…

Выполнив планы своих фантазий, женившись и венчавшись на царство, Иоанн продолжал, однако, свою разгульную жизнь, особенно на охоте и при объездах. Уже в это время у Иоанна выяснился странный взгляд на стремление его верноподданных искать у своего отца и царя правды и защиты. Известно, чем окончились попытки новгородских пищальников и псковитян. В деле псковитян Иоанн особенно показал себя жестокосердным и кровожадным, ибо он лично истязал просителей и искателей правды. Спасением жизни псковитяне были всецело обязаны, с одной стороны, случаю, а с другой – суеверию и трусливости царя.

Наступает новый период жизни Иоанна, где он становится игрушкою диких страстей людей, его окружающих. Теперь бояре не брезгают пускать в ход стихийное начало – разъяренную чернь. Никогда не живший своим умом, постоянно ведомый на помочах, Иоанн, в этот момент народного возмущения, окончательно растерялся. А между тем его руководитель не мог явиться по физическому недугу, – да и какой был руководитель в этом отношении святитель Макарий.

И вот на сцену является Сильвестр. Во все время господства Сильвестра Иоанн представляется его отражением. Слабый волею, он служил отголоском сильного. Не имевший противных убеждений, он схватывал чужие мысли, быстро воплощал их в себе и также быстро осуществлял. Иоанну в этом периоде жилось относительно легко, ибо Сильвестр входил в его жизнь до мелочей и диктовал ему ее то сам, то устами царской супруги и Адашева.

Но Сильвестр не понимал, что он имеет дело с неврастеником, что раньше или позже его здание должно было рушиться, ибо, по неустойчивости своего характера, Иоанн не мог долго оставаться верным одному направлению. Он должен был бросить его и пойти по другому пути. Так это и было. Много этому способствовала болезнь Иоанна и обстоятельства, ее сопровождавшие. У Иоанна сразу оборвалось все к Сильвестру и Адашеву. Но, как человек трусливый, осторожный и в высокой степени подозрительный, он не решался порвать все сразу, ибо он видел, что это сила, с которой должно считаться. Верный себе, Иоанн внутри себя строит ковы и Сильвестру и Адашеву. В его воображении они уже были сверхсметные люди; они уже осуждены на казнь и казнены. Нужно только выждать обстоятельства, и он их выждал. Сильвестра и Адашева не стало.

Иоанн окружил себя людьми по своей натуре. Начались оргии, расшатавшие душу и тело царя. Подоспели страдания Александровской слободы, лишившие Иоанна волос на голове, бороде и усах и приведшие Иоанна к одряхлению. Разгул и содомия не могли не расшатать нервной системы царя. Если бы даже это был не прирожденный неврастеник, если бы с ним не было кровавых лет его детства и отрочества, то и тогда наступившие обстоятельства его жизни могли бы развить в нем ту болезнь, которая в нем развилась. Под влиянием оргий, содомии бессонных ночей, частых переездов и метаний, у царя явился бред преследования во всем его разгаре. В основе его лежала наследственно, болезненно измененная нервная система, первые годы его жизни, система возмутительного воспитания и та среда, в которую он ныне попал. Ближайшей причиной была бесшабашная и разнузданная жизнь, которую он повел. Поддерживающими болезнь обстоятельствами послужили воспоминания прошлого и нашептывания таких приближенных, как Малюта Скуратов, Вяземский и др. Характер параноика необыкновенно ярко выражается в создании опричны. Подозрительный, бредящий врагами, трусливый и малодушный – Иоанн создает опричну, коей назначение – охранять его и изводить врагов Иоанновых.

Пользуясь таким болезненным состоянием царя, окружающие только руководили им и наводили его на следы заговоров и казней, указывая людей, коих надлежало казнить. Рядом с этим мы видим разнузданность его животных страстей и извращение его половых побуждений. Иоанн имеет семь законных жен и не брезгует содомией, а что было сверх сего, про то знает Александровская слобода.

Такие проявления гнева, ярости, лютости и разгула выражались, однако, вспышками. Это явление оттенили даже историки. У псковского летописца мы находим следующее место: «И егда же прииде Князь Великий на поле близь града и ста в обители св. Николая в Любятове, в нощи к недели и начаша утреннею звонити по всему граду, и тогда слышав князь Великий велий звон, умилился душею и прииде в чувство и повелел всем воем мечи притупити о камень…» Но и в промежутках между приступами Иоанн был все-таки параноик с его монастырской жизнью и уставом. Только фантазирующий параноик может превратить царя в игумена, палача – Ма-люту Скуратова в келаря, а остальных опричников в братию. Собственно говоря, это великое кощунство, которое Иоанн совершил, однако, по болезненному недомыслию, в глубоком и искреннем убеждении в правоте и праведности. Вся эта трагикомедия братства в малом виде имела своим первообразом послеобеденные душеспасительные беседы Иоанна, прерываемые удалением его в застенки для личного участия в истязаниях своих мнимых ворогов, после чего Иоанн пребывал в благодушии и хорошем настроении духа.

Мы видели, как параноик, в своем бредовом озлоблении, постепенно разгорается жаждою крови, как он стремится больше и больше упиться кровью своих врагов, как он желает одним взмахом снести им всем головы и пролить реки вражеской крови. Это мы видим в Иоанне в полной силе и развитии. Его казни возрастали crescendo и crescendo с десятков на сотни, с сотен на тысячи, с тысяч на десятки тысяч… Кто может без ужаса вспомнить его кровавый поход на Новгород… В этом походе он смело мог бы ехать на ладье по потокам проливаемой им крови своих детей и верноподданных. Такое злодейство может совершить только параноик. Это не преступление, а деяние душевнобольного, невменяемого, но и не правоспособного…

Помимо этой грандиозной картины истребления жителей государства, не можем не припомнить проявления холодной злобы, ненависти, издевательства и злорадства в мелких приемах при казни тех или других лиц, напр. Голохвастова и др. Только душевнобольной человек может употреблять такие приемы зверства и бессердечия.

Эти поступки зверства и кроволития ясно показывают нам, в какой мере Иоанн был одержим и мучим идеями подозрительности и преследования. Это ясно показывает нам, что сам Иоанн не имел покоя и был в такой же мере мучим и истязаем идеями преследования со стороны его врагов. Кто его враги? Бояре. Но мучил он всех без разбора: и тех, кто подавал к тому повод и кто не подавал. Он мучил одинаково и бояр, и детей боярских, и служилых людей, и людей подлого сословия. Его казни были прямо пропорциональны напряженности его бредовых идей.

К концу жизни эти казни начали ослабевать. Этому можно находить объяснения в том, что болезнь Иоанна начала ослабевать, постепенно утихать и мало-помалу переходить в слабоумие. Да и бояр-то стало поменьше. При этом не забудем еще одной черты параноиков – их эгоизма и абсолютного бессердечия. Иоанн казнил своих врагов-бояр. Это понятно. Но Иоанн вполне обдуманно и хладнокровно казнил и своих друзей: Басманова, Вяземского и др. Для него нет на свете близких и дорогих, и лучше быть таким людям неизвестными, чем попасться на глаза.

Нужно ли говорить о беспримерных проявлениях его лютости и безнравственности – убийстве сына и поползновении на жену другого… Такие вещи может сделать только параноик.

Это одна сторона его болезни. Обратимся к другой.

Иоанн царь могущественного Московского княжества. Он ведет весьма удачные войны. Он ведет личные переговоры с послами, является перед народом, держит речи, лично вступает в диспуты, пишет послания, и во всем этом проявляет себя не только не ниже других людей, а даже выше. Какой же он душевнобольной? Вопрос вполне позволительный и сомнение естественное. Но жизнь наша дает случаи подобного сочетания ума и безумия, здоровья и болезни, и примером тому служит именно то болезненное состояние душевной деятельности, которое известно под именем мономании, или паранойи.

Если мы в царствовании Иоанна Грозного отделим даже то, что принадлежит его соуправителям, от того, что принадлежит ему самому, то и тогда найдем, что Иоанн, в известные моменты, не лишен был здравых понятий, рассуждений, знаний и поступков. Вне пределов своего бреда он был обычным человеком. Правда, этот человек не отличался особенным умом, особенными дарованиями, особенными подвигами, но это был человек, как все люди.

Я не могу согласиться с тем, чтобы Иоанн Грозный отличался блестящим умом и блестящими дарованиями. Я не вижу этого и в его сочинениях и вполне соглашаюсь в этом отношении с мнением проф. Ключевского: «Иоанн решительно подкупает читателя своею задушевностью, жаром речи, иногда доходящим до ораторского блеска. Под первым впечатлением письма Иоанна к Курбскому, в которых каждая страница кипит и пенится, читатель готов признать у царя самые широкие и политические воззрения. Но сняв эту пену, находим под нею скудный запас идей и довольно много противоречий. Он, пользуясь его же выражением, „едино слово пишет, обращая семо и овамо“, диалектически развивает одну мысль, которую противопоставляет притязаниям своих политических противников…»

На основании этого короткого очерка жизни Иоанна я с убеждением позволяю себе высказать мнение, что Иоанн Грозный был душевнобольной человек, причем его душевная болезнь выражалась в форме однопредметного помешательства (мономания, или паранойя), позволявшего ему одновременно и управлять государством, и совершать деяния, которым могут быть найдены объяснения только в его болезненном душевном состоянии.

ПЕТР ВЕЛИКИЙ И ЕГО ГЕНИЙ

Часть первая

В последнее время вопросу о гении посвящено очень много работ, причем, нужно правду сказать, часто рассматривался этот вопрос с совершенно ложной точки зрения, от чего сущность данного состояния не только не уяснена, а скорее даже запутана и затемнена. В самом деле, гений рассматривался с точки зрения взаимосоотношения с сумасшествием. Собственно говоря, такое уродливое сопоставление двух совершенно различных понятий есть дань увлечения времени и скоро падет, по мере разъяснения других вопросов, затронутых попутно, жизненными обстоятельствами.

Еще не так давно, в первой половине прошлого столетия, на сумасшедших смотрели, как на одержимых злым духом и дьяволом, почему в обществе им не было места. Одержимых изгоняли. Одержимых сажали на цепь. Одержимых казнили. Одержимых сжигали на кострах, – сжигали десятками, сотнями и тысячами. Сжигали их вместе с ведьмами и колдунами, – сжигали во славу Божию.

Много потребовалось усилий, стараний и забот, чтобы рассеять этот жестокий мрак, охватывавший умы тогдашнего общества и служивший удовлетворению столько же человеческого невежества, суеверия и предрассудка, сколько и злоупотреблению и произволу в данном положении. Только мало-помалу стало выясняться, что сумасшедшие – не одержимые злым духом, не вместилище сатаны, не сосуд дьявола, а люди, самые простые люди, и притом люди больные и несчастные – под влиянием своей болезни, лишенные образа Божия и всего того счастья и нравственного удовлетворения, которое связано с сознательным существованием.

Мало-помалу, однако, наука и знание восторжествовали. Сумасшедшие были признаны людьми, и притом людьми больными. Но эти больные люди в своих болезнях проявляли деяния и поступки для людей опасные, вредные и разрушительные: убийства, самоубийства, изуродования, пожары и т. д. и т. д. Эти люди для общества представлялись столь же опасными, как и преступники, угрожавшие людям подобными же деяниями. Опять не стало места в человеческой среде этим несчастным. Их опять люди изгоняли из своей среды и заключали в места более безопасные и надежные. Потребовались новые усилия ученых, новые разъяснения и новые разоблачения и внедрения в обществе истинных и человеколюбивых данных и сведений о положении несчастных сумасшедших. Выяснилось, что на свете существуют сумасшедшие преступники и преступные сумасшедшие. Первые, будучи душевнобольными, под влиянием своих обманов чувств и ложных идей, могут совершать такие деяния, кои для общества могут быть опасными, вредными и ужасными. Такие деяния являются случайными и с излечением болезни они прекращаются, а сами люди по-прежнему представляются людьми и правоспособными, и дееспособными, и ответственными за свои деяния и поступки. Люди второй категории – преступные сумасшедшие – являются таковыми от рождения и остаются таковыми же пожизненно. В их духовном бытии уже от рождения отсутствовали понятия о любви к Богу, родине и человечеству, обществу, семье, даже к отцу, матери и детям. Эти люди являлись органическими эгоистами.

На почве изучения этого проявления человеческого рода возникло учение о нравственном помешанном (moral insanity) и прирожденном преступнике (l'uomo deliquente). Дальнейшие исследования показали, что нравственно-помешанный и прирожденный преступник почти одна и та же особь человеческого рода – это был важнейший пункт, где учение о душевных болезнях и уголовное право пришли в близкое соприкосновение и медицина и юриспруденция подали друг другу руку.

Дальнейшее тщательное изучение природы и свойств нравственно-помешанного и прирожденного преступника показали, что оба эти явления представляются присущими человеку от рождения и почти всегда сопровождаются множеством явлений физического и душевного вырождения. Так, замечено, что прирожденные преступники часто проявляют эпилепсию, импульсивные явления, склонность к судорожности и вообще близкую связь с различными другими неврозами.

В это время некоторые невропатологи, занимаясь изучением связи неврозов и психозов, дозволяли себе отнести и проявления гения к области неврозов (Moreau de Tours). Принимая во внимание тесную связь и частое соприкосновение сумасшествия, преступности, эпилепсии и нейрозов, некоторые увлекающиеся исследователи отнесли к этой же группе и гений. Насколько такое сопоставление правильно – увидим из дальнейшего изложения.