Текст книги "Байки пепельной бороды"

Глава 3. Тот кто слышал о нем.

Свет костра освещал хижину достаточно. Какой-то старик перебирал травы, явно понимая в них толк. Некоторые он откладывал в одну сторону, те, что поярче в другую, а совсем похожие на колючки, отдельно в третью.

Случайно коснулся он деревянной ложки, что лежала на столе, и та не заставляя себя долго ждать, описывая разные пируэты, полетела на пол. Старик не успел ее поймать, да, наверное, и не смог бы. В его возрасте это было излишним, он лишь соизволил проводить попрыгунью взглядом до пола, не понимая ее своеобразных пируэтов, а потом прицыкнув сказал.

– Эх, гостей значит ждать. Не люблю гостей. – и продолжил, что-то неразборчиво бормотать себе под нос.

Этот старик был опытным шаманом и травником. Знал не мало, того что другие приняли бы за глупости.

Недалеко, в двух трех шагах на скамье, лежала длинная похожая на дуду трубка. Старик периодически посматривал в ее сторону, а соскочившая ложка каким-то неведомым образом усилила к ней интерес.

Оно и понятно. Курить эту трубку позволялось не часто. Курение не доставляла обычного привычного удовольствия, курильщику, наоборот, от нее очень сильно болела голова. Однако старик уже много лет использовал ее для путешествий в скрытый мир, для связи с духами, и с годами эти неприятные последствия, просто перестали для него существовать.

Старик отложил свое занятие, занимающее его почти с самого утра, и неспешно подошел к вещице. Старая дряхлая, но крепкая рука подняла трубку. Другая рука оказалась не пустой, а с пучком зеленой, а местами черной травы.

Шаман наблюдал за хорошо знакомым ему процессом и уже предвкушал горький привкус дыма, но не прекращал напичкивать сухую траву. На минуту старик остановился, размышляя отложить свой поход или нет, но приведя себе какой-то беззвучный аргумент, продолжил.

Вообще-то сложно было назвать содержимое трубки простой травой это даже не походило на табак, но, по-видимому, она имела значение не меньшее чем сама трубка. Старик по обыкновению достал из пылающего костра лучину, и на этот раз без промедления поднес к краю, соприкаснув с тем что так усердно набивал мгновение назад.

Тонкой струйкой дым рванулся вверх, дойдя до потолка, он уперся в него, и пополз уже по нему, увеличиваясь и разрастаясь в размерах. Отверстие в крыше, что преднамеренно было сделано в середине хижины, выпускало излишки дыма к тому времени уже занявшему доброю половину площади.

Старик присел. Уставившись в пламя костра, он еще раз затянулся. Сделав еще несколько таких затяжек, он замер.

Сложно сказать, что в этот момент он ощущал, но он уже не присутствовал здесь. Это стало ясно по его пустому отрешенному взгляду.

Ядовитый дым унес за собой душу шамана, в мир незримый, неизвестный и по своему опасный. Но не без позволения самого старца. Старец сам пожелал того, а проводник лишь исполнил свое предназначение.

***

Первые лучики солнца показались на горизонте, предвещая величественный восход слепящего гиганта. Наступало утро.

Старик приходил в себя. Он отсутствовал около двух дней. Костер давным-давно погас, и оставил после себя только пепел и пару черных углей, которые не сгорели дотла. Шаман с трудом встал, все его тело от бездействия затекло и нехотя подчинялось ему. Это «путешествие» вымотало не слабо, его лицо выражало еще большее недовольство, чем от упавшей два дня назад ложки, предвещающей гостей.

Не было видно, по его лицу, то о чем он думает в этот момент и чем так недоволен. Лицо старика редко было многословным. Но думал он лишь об одном. Как завершится предстоящий разговор с Синдой Жестокой.

Духи поведали, что за гость спешит в его скромную обитель. Не могли они только знать завершение этой беседы, так как действия самого старца предвещали тот или иной исход.

Также не знали они и причину, почему Синда решила навестить старика. Хоть сам он уже строил догадки, относительно ребенка и его чудовищной природы, что возможно проявилось и стало причиной визита самой опасной и смертоносной особы, которая слыла в народе не самым дружелюбным характером, и редко кому беседа с ней приносила веселье.

Оставалось только ждать. Сегодня в течение дня, его порог переступит властная нога. Нога, которая давным-давно стала причиной смерти, одной бедной девушки. И ныне которая, также приносила беду в каждый дом, в который когда либо ступала.

Отбросив раздумья, старик принялся разжигать костер снова. В его хижине было холодно. Непростой климат Шенских земель быстро поедал тепло домов, если в них не поддерживался постоянный огонь или хотя бы периодический.

Тело старика, что зябло на протяжении этих дней, жаждало тепла, иначе грозилось «изрыгнуть» обратно душу, которая предательски его оставляла.

Спустя несколько минут, новый костер воспылал не хуже предыдущего. А те самые угольки, что оставались в память о прежнем, теперь растворились, и исчезли, в языках пламени нового.

Шамана мучил голод. Еще бы, то, что он был в гостях у праотцев, вовсе не давало гарантий, что за его оставленным сосудом присмотрят и приведут в порядок.

На скорую руку шаман соорудил над костром котел с водой, закоптевший от неоднократных применений. Закинул туда на удивление очень быстро, и умело нашинкованные овощи и специи, которые словно всегда носил с собой.

Старика не покидала мысль, что может зря он старается, и лучше просто дождаться гостя, и в зависимости от исхода разговора, он либо примется готовить пир, отмечая то, что остался жив, либо, во всяком случае, не потратит время, зря готовя себе пищу. Но старик старательно гнал эту мысль и продолжал.

Все то, что было закинуто в котелок, не вызывало аппетита на вид. Даже на первый взгляд выглядело отвратно, но аромат, что спустя некоторое время наполнил хижину, прервал сомнения о съедобности варева.

Этот же аромат, заставил завыть опустевший живот. Сам же шаман лишь глотал слюну и молча, хоть и с нетерпением помешивал свой завтрак, или обед. В своих путешествиях старик потерял ход времени.

Мысли занимала навязчивая тревога. Его вновь посещали раздумья, станет ли этот завтрак последним, или пронесет, и выводы такие были не напрасны. Редко кто оставался жить после визита Жестокой, настолько редко что таких не было.

***

Солнце хозяйничало на небосводе. Даже тучки и облака словно прятались от его величия, день был в разгаре. Деревенские мужики, что работали в поле, не скрывая радости, вовсю улыбались солнцу. Лишь дети, что играли в деревне, первенствовали над мужиками по улыбкам и смеху.

День был великолепен. В хижину сквозь окна проникали щедрые лучи солнца, некоторые настолько осмелели что, не боясь ничего, обосновались на заросшей приличной бородой щеке одного старика, который прикорнул после сытного завтрака, и который даже не заметил такой наглости. Напротив, находясь все также во сне, расплылся в улыбке от приятного тепла. Даже природа не скрывала своей радости, птицы на разрыв щебетали, перекрикивая друг друга, как будто комментируя как прекрасен сегодняшний день. Но как всегда бывает в таких ситуациях, есть одно «но», и это «но» не заставило себя долго ждать.

На горизонте появилась черная точка. Сначала одна, но позже ее уже догоняли с пару десятков других. С этого момента все стало меняться. Даже солнце как будто стало тускнеть, а на горизонте с той же стороны, откуда приближались точки, появилось облачко, это облачко словно проводник, позднее приведет за собой огромную непрерывную черную тучу, которая стремительно надвигаясь, поглотит солнце, каким бы величественным оно не было, и сотрет без остатка все улыбки, отвечающие взаимностью солнцу. Но это будет позднее, а сейчас только черная точка в окружении свиты приближалась все ближе.

Заросшее лицо, которое лишь недавно освещал богатый луч солнца, более не улыбалось. С минуту погодя открылись глаза, и лицо приняло выражение, которое принимает лицо следопыта, который услышал, что-то вдалеке.

Старик глубоко вздохнул, его гость близко. Он встал, и больше не мог спать. Вся сонливость исчезла, словно ее и не было.

Шаман присел на свою кровать, которая лишь смутно напоминала ее. В действительности кровать являлась лишь кучей пихтовых лап, покрытой какой-то мешковатой тканью, которая после длительного использования даже приняла соответствующую пролежину, повторяющую фигуру старика.

Старик о чем-то задумался. Настолько глубоко, что даже не услышал голосов на улице, суть которых была относительно его самого.

Высокий явно женский голос спросил.

– Где ваш шаман?

Отвечающий голос был тоже женским, но более хриплым и даже старым, что ощущалось в слабости голоса и его медлительности.

– Какой шаман?

Вопрос разозлил женщину, но гнев свой она по какой-то причине придерживала, хоть и в разговоре это все-таки отражалось.

– Тот, что передал ребенка королю вашему Окнилю. – почти сквозь зубы сказала женщина.

Такой поворот немного озадачил старушку. Что-то связанное с ребенком, которого передали на поруки Окнилю, подействовало на нее странно. Она, вдруг торопясь показала на хижину старика шамана, а сама заторопилась подальше, от вопрошающей женщины.

Для нее было ясно, что все то, что связано с тем самым ребенком, хорошего ничего не принесет, и лучше поскорее отстраниться от всего этого и желательно подальше.

Свита во главе с высокой женщиной направилась по указанному пути к хижине.

Без стука Синда открыла дверь и вошла в хижину.

В момент, когда она переступала порог, внутри у хозяина жилища что-то екнуло. Вряд ли это был страх, ведь в своих путешествиях он видел и не таких чудовищ. Однако все его естество отреагировало именно так, как реагирует жертва встретив охотника. Шаман все также сидел на краю постели и смотрел на нее, на свою предреченную гостью.

Синда была на минуту ослеплена. Точнее тот переход из яркого в темное оставил некоторую слепоту. Она присматривалась, и пыталась разглядеть, то, что находится в хижине, и где же этот старик.

Минуту спустя глаза ее различили среди полутьмы фигуру. И Синда словно с облегчением вздохнула. Похоже поиски увенчались успехом. Оставались лишь детали. Исход которых она уже могла контролировать.

Старик отбросил ту печаль, с которой проснулся и настроился на разговор с гостьей.

Высокая женщина смотрела своими черными глазами на старика с презрением, и вот тишина была нарушена.

– Тебя то я и искала. – кратко и с прежней предвзятостью сказала гостья.

Старик пытался уравновесить нарушенный баланс их положений, и пытался парировать ее наглость своим игнорирующим молчанием, и хоть как то принизить своего высокомерного гостя. Терять ему было нечего, все страшное уже исполнилось и было слишком очевидно чем это все закончится. А так он хотя бы мог сохранить остатки достоинства. Ничего не ответил старик и молча с наигранным безразличием, встал и подошел к столу с травами, повернувшись к ней спиной, как будто ее здесь и не было.

Синду взбесило такое поведение. Как правило при виде ее персоны простолюдины преклоняли колена и смиренно опускали головы, а тут к ней даже повернулись спиной. Рванулась Жестокая к старику, что бы вцепиться в него и вытрясти душу, но остановилась, услышав спокойную речь старика.

– Не гоже, без приглашения врываться в дом старого человека. Так и проклянут ненароком.

Слова заставили Синду задуматься. Вздутые скулы и стиснутые в гневе зубы, описывали ее ярость. Ей вовсе не хотелось привлекать к себе проклятия. Не смотря на ее темный талант, она не знала, насколько одарен этот старик и как быстро исполнится его пожелание. Здешние шаманы слыли искусными колдунами, и проклятия их были сильны и практически мгновенно исполнялись. Лишь это заставило ее поостыть.

– Хорошо старик. Не злись, что нарушила твой покой. Моя дорога к тебе была не столь коротка, как хотелось бы. Я прибыла к тебе по делу, очень важному делу. За которое я вознагражу тебя, если ты поможешь мне разобраться.

Маленькая победа заставила улыбнуться старичка. Вознаграждение порадовало его дважды. Заинтересованный складывающимся положением он спросил якобы без интереса.

– Что же привело тебя женщина? Чего ты хочешь от старого человека?

Без всяких вступлений Синда продолжила.

– Ребенок старик. Помнишь ребенка, что вы передали Окнилю?

Старик нервно сглотнул слюну. Он был прав. Именно ребенок привел сюда эту особу, но постарался не показать своего волнения.

Однако он все же ошибся, когда предположил, что сам король явится к нему или хотя бы его ближайший друг, лорд Ригналь. Но никак ни сама Синда, визит которой он никак не ожидал.

Чтобы не накалять обстановку старик поспешно ответил.

– Помню, как же забыть.

– Скажи старик кто он? Кто этот ребенок?

Шаман замешкал. Его воспоминания о том дне, когда на свет появился этот ребенок, пугали его не меньше Синды.

– Этот ребенок сын древнего бога.

Синда словно подтвердила свои догадки, но уточнила.

– Ракхали?

Шаман не удивился ее познаниями и лишь печально подтвердил.

– Да. Дитя это сын древнего бога Ракхали.

После чего погрузился в воспоминания. Воспоминания того дня когда появился на свет этот ребенок.

***

Кровавая лужа на полу. И кости. Вот все что остались от матери ребенка, который только что появился на свет.

Чудовище, когда созрело, и готово было родиться, изнутри пожрало свою носительницу, оставив грубые останки. Никто не в силах был помочь страдалице, да никто и не захотел бы, наверное. Все знали эту девушку, и знали, что она очень извращенная колдунья.

В своих темных делах она доходила до крайностей. Ритуалы были безумными. Совокупления с животными, с призванными демонами и чудовищами.

Эта роковая блудница даже связалась с древним богом. Которого даже прапрадеды упоминали очень редко, да и то лишь с целью напугать детей, злоупотребляющих пищей.

Все это конечно было шуткой, считали дети, повзрослев, но ошибались. Древний бог этот, на самом деле существовал. Но он не был богом на самом деле.

Первый раз лишь по случайности вырвался в этот мир из темных глубин бездны псевдобог. Неумелые колдуны в попытках призыва могучего демона, который исполнит их желания, призвали существо.

Эта тварь пожрала их настоль быстро, что они не успели даже подумать убежать, и ужаснуться от того, что увидели.

Сначала он был в полной силе. Демон бесчинствовал на протяжении сотни лет, не боясь никого и ничего. Уничтожая селения за селениями, он оставлял за собой лишь кровавые лужи, следы своего пиршества.

Ракхали переходил грань четыре раза, и каждый свой приход увековечивал кровавой жатвой.

В те времена он был действительно силен и заставлял считать себя богом, сверхсуществом древнего мира, у которого был разум и сила.

Его физическая сила превосходила силу сотен диких зверей, и это не оставляло охотникам никаких шансов. Любой, кто желал его головы лишался своей. Но все изменилось с момента четвертого прихода

Тогда начало бурно развиваться демоноборство. Многие герои вдохновленные легендами об изгоняющем демонов, убийце богов Айраниэле, отправлялись в свои приключения в поисках демонов и их уничтожении.

Многие погибали, ведь не всякий человек мог поразить монстра, но были и те, кому это удавалось. Однако и они в конечном итоге погибали от руки более могущественных демонов. Если в легенде об Айраниэле, он умер своей смертью от старости, то в случае этих несчастных все было гораздо трагичнее.

Так и пришел день, когда охотники на Ракхали достаточно окрепли, чтобы бросить ему вызов. Бравые воины, которые отправили обратно уже по несколько не столь сильных демонов, принялись за охоту на Кровавого бога обжорства. Они бы погибли также как и их предшественники, если бы не случай и не природная страсть человека к всякого рода неизвестным вещам.

Один из воинов снял с пораженного врага меч. На самом деле это был не меч, как его посчитали бы, а обычный демонский перочинный ножик, но размер его был для человека как вполне пригодный для сражения меч, маленький меч.

Вид у этого орудия был своеобразен, он более походил на осколок разбитого стекла, отличаясь от настоящего лишь наличием рукояти, отлитой из вулканической лавы.

Этот самый воин в дальнейшем и был одним из тех охотников, которые бросили вызов Ракхали. Ракхали которого к тому времени уже прозвали богом обжорства.

Демоны и боги, вышедшие их бездны, имеют разную природу. Демон это существо бездны, которое родилось в его пучинах и развивалось там по законам того мира. Боги же в прошлом люди, у которых в жизни происходили такие немыслимые вещи, что они изменялись, и за счет своих талантов становились в полном смысле этого слова богами.

Вот и Ракхали, ранее был человеком. Очень давно судьба его сложилась так, что перед ним был поставлен выбор. Когда то он был воином хранителем в своей общине и был одним из первых и лучших. Искусный берсерк и сильный боец в его жизни было много сражений и много побед, которые закаляли его. Но наряду с его достоинствами у него были и недостатки, причем специфические. Его неутолимый голод, и обжорство.

Где бы на пиршествах он не появлялся, он постоянно объедался. Хозяева пирушек знали его и уважали, за заслуги, поэтому для них присутствие такого гостя было, наоборот, в радость.

Не вся пища доставляла Ракхали удовольствие. Лишь мясо по настоящему утоляло его голод, не прожаренное, полусырое, с кровью. Это блюдо он поедал с превеликим удовольствием, и мера после которой он утолял свой голод для многих была пугающей и невозможной.

За один присест он мог запросто съесть взрослого большого кабана, а порой и пару в зависимости от настроения. Странно, хотя может быть, и нет, но из-за любви к мясу, у него выросли зубы, подобающие всякому зверю, крепкие, мощные, и острые клыки.

Ракхали был талантливым воином, и множество, раз они выступали в долгие походы на другие территории, где в сражениях он показывал свою силу и мощь.

Однажды после тяжелого сражения им пришлось отступить в лес и там ретировавшись, встретиться с подкреплением и продолжить битву.

Несколько дней они ждали подмогу и провизия заканчивалась. Выход был один, охота. Добыть и пополнить заканчивающиеся припасы.

Ракхали и пара столь же крепких воинов отправились на охоту. Среди них был умелый охотник, который и повел их по следам прошедшего недавно стада кабанов. Охота бы завершилась успехом, хотя она и так завершилась успехом, но есть одно но, которое следует подчеркнуть, а именно здоровенный бурый медведь, что вышел им на встречу, и который явно не хотел уступать дорогу. Это был не простой зверь. Никто ранее не видел таких, даже опытный охотник, что вел.

Медведь кинулся на охотника. Не ясно, почему именно на него может по случайности, может по тому, что чуял за охотником множество смертей своих собратьев.

Ракхали бросился на перерез зверю. Он был крепким воином. Чтобы посостязаться в силе Ракхали специально не стал доставать оружие и отбросил его подальше. Он горел азартом, жажда испытать себя перебила здравый смысл.

Однако медведь был зверем и дружеские объятия Ракхали ему дико не понравились, тем более, что он не был каким-нибудь пестуном, а вполне взрослым крепким, сильным медведем.

Схватка забавляла Ракхали. Он вполне конкурировал со зверем по силе. И товарищи воина тоже с удовольствием наблюдали за борьбой. Однако свирепость зверя нарастала, и он поймал момент, когда вцепился своими зубами в шею человека.

Улыбка исчезла с лица воина, теперь ему было не до шуток. Он пытался разжать челюсти противника, но напрасно, они как замком сцепились, не отпуская добычу.

Кровь окропила усеянную листьями землю. Напрасны были попытки товарищей помочь берсерку. Медведь даже не замечал ударов. Острые мечи не могли причинить ему никакого вреда, толстая шкура сдерживала любую атаку. Будь это сам Ракхали, он бы без труда разрубил зверя, но он выбросил свой меч.

Медведь рычал еще сильнее, и рев его приличным эхом расходился по лесу. Словно услышав его зов, на помощь пришла пара собратьев поменьше, но, тем не менее, тоже не маленьких.

Как бы ни хотелось помочь собрату, но воинам пришлось бежать, и вскоре они и вовсе скрылись из виду. Пришедшие животные, вроде бы кинулись за ними, но проскакав несколько метров, бросили эту затею, учуяв кровь берсерка.

Оба они разъяренные вцепились в Ракхали. Один в плечо, блокировав его левую руку. Один в ногу, окончательно обездвижив его.

Смерть промелькнула перед глазами воина, но это был не конец. Ракхали был воином из разряда берсерков, его ярость в бою увеличивала его силу, однако берсерки сознательно не могли входить в это состояние, состояние первородной ярости, и даже битва не вызывала такого состояния, причина была в зельях, которые берсерки принимали перед сражениями. После приема воинам было проще потерять контроль над собой. Ракхали же, как оказалось, находясь на грани жизни и смерти, или в тяжелых битвах мог вступать в это состояния без приема зелий, хоть и не отказывался от них. Это было его наследие, и его наследие помогло ему на этот раз.

Звери повалили берсерка. Как цепные псы они держали его мертвой хваткой и пытались оторвать куски его плоти, которая хоть и кровоточила весьма сильно, однако не поддавалась, сильным челюстям животных.

Вожак пытался вгрызться в шею еще активнее, но когда мощный кулак сломал ему пару ребер, зверь взревел и на секунду отступил и отпустил шею.

Этой секунды хватило, чтобы тот же кулак, что сломал ему ребра, прилетел еще раз, но на этот раз в ту самую челюсть, которая минутой ранее терзала воина. Этот удар почти вырубил зверя, но он устоял. Животное оскалилось и раскрыв пасть, испытывая при этом жуткую боль, вновь бросилось на противника. Теперь его уже встретила ладонь, раскрытая ладонь всей пятерней схватила зверя за гриву, принося одновременно и удар и цепкий захват. Как щенка мощная рука теперь уже титана, отбросила в сторону медведя. Несмотря на тех двух зверей, что вцепились в него он встал с легкостью, словно их и не замечая.

Безуспешно они пытались повалить его снова, титан стоял во весь рост. Глаза его источали чистейшую первобытную ярость и гнев, оскал титана больше напоминал оскал демона, а мышцы напряглись настоль сильно, что дрожь от напряжения повисла в воздухе. Раздался рев, настоль сильный, что медведи на мгновение испугались и от неожиданности отпустили берсерка, но вновь схватили его с новой силой, когда шок прошел. Этого было достаточно, чтобы ничего не чувствующий титан опомнился и выбрал цель, которой он сейчас прервет жизнь.

Глаза, налитые кровью с безграничной яростью посмотрели на медведя, что пытался удержать его за руку. Вместо не выносимой боли титан теперь чувствовал лишь легкое покалывание, и этого ощущения ему вполне хватало, чтобы ярость его выплеснулась через край и ошпарила зверя, но в ином смысле.

Берсерк молниеносно схватил животное за челюсть, что сжимала совсем недавно его руку. Резкий рывок, сопровождающийся треском и хрустом, лишил животное нижней челюсти. Зияющая рана брызнула фонтаном крови, и сразу же раздался горловой рев, но теперь уже предсмертным.

Возможно, зверь прожил бы на пару минут больше с такой раной, но мощный удар, сломавший ему шею, прервал все мгновенно. Кровь медведя окропила воина. Лишь несколько капель попало ему в рот и этого хватило, чтобы ярость берсерка воспылала еще сильней.

Медведь, что кусал его ногу, умер еще быстрее предыдущего. Рука берсерка, как гарпун пронзила бок животного, и показалась уже сжимающая его сердце. Два последних биения выплеснули остатки крови, после чего Ракхали разинул пасть. С яростью принялся берсерк кусать вырванное сердце, пока полностью его не поглотил.

Закончив с сердцем, титан бросился к вожаку. Вожак тоже бросился к нему. Но берсерк уже не был человеком, который ранее задорно обнимал медведя. Сейчас в животное вцепился точно такой, же зверь, как и сам медведь, но гораздо сильней, яростней и кровожадней. Теперь уже Ракхали вцепился в горло медведя.

Туша животного обмякла после нескольких попыток вырваться. Мертвым грузом повисла она в сомкнутых челюстях берсерка. Ракхали не остановился на этом. Вкус крови возбудил в нем нечто ранее не бывалое. Все его естество горело одним, едимным желанием поглотить плоть. Поглотить полностью и без остатка.

Лишь спустя некоторое время берсерк упал на землю обессиленный, и измотанный. Сознание приходило в норму. Хоть оно отсутствовало, но отсутствовало оно только частично, разум не мог контролировать тело, однако все то, что делал разъяренный берсерк, оно запечатлевало. А значит и видел он сам, а главное помнил.

Придя в себя, Ракхали подобрал туши двух оставшихся медведей, и с ними поплелся к лагерю. От вожака осталась лишь шкура. Даже его крепкие кости рассыпались мелким крошевом на зубах Ракхали и исчезли в его чреве. Берсерк поглотил его полностью, с присущим его природе аппетитом и не присущим ему ранее зверством.

Воины, что были с Ракхали, уже находились в лагере, и рассказали всем о произошедшем. Они собирали отряд, чтобы вернуться, не теряя надежды на спасение товарища. И они были очень удивлены, когда титан, окровавленный с ног до головы, в кровавых ошметках своих противников вернулся, и притащил с собой их останки.

Эту историю долго рассказывали молодые берсерки друг другу, как пример безграничной силы способности яростных воинов. Но, к сожалению, для них, они были не правы.

Не способность берсерков была так могущественна, а только наследие их собрата Ракхали. После того случая было еще много сражений и Ракхали, как и прежде выступал в авангарде армии. Также принимал зелье потери контроля, и все было как полагается для воинов того времени. Однако Ракхали очень часто вспоминал вкус медвежьей крови и теплой плоти.

Иногда человеческие трупы, что оставались после сражений, своим горелым запахом напоминали ему о той смертельной схватке и о той вкуснейшей пище. Эти воспоминания сводили его с ума.

Наследие берсерка напомнило о себе еще раз, гораздо позже через несколько лет, когда группа воинов во главе с Ракхали отправилась в степное селение кочующих племен с целью переговоров, а в случае если переговоры пройдут не так как планировалось, убить всех собравшихся.

К разочарованию, для всех товарищей и для самого Ракхали, они сбились с пути, и заблудились. Пришлось им некоторое время брести по степям. Припасов у них снова оказалось мало и более того странная болезнь бродила по тем местам.

О болезни знали. Когда их отправляли в дорогу, травники приготовили отдельную сумку с лекарствами. Но они совершили глупейшую ошибку. Приготовив зелье, зельевары отвлеклись, по срочному поручению старосты. А вернувшись, они вовсе забыли, что ряд бутылей на столе не лекарство от болезни, а знакомое каждому берсерку зелье ярости.

Отряд выступил в поход. Спустя несколько дней они уже приближались к месту, но песчаная буря настигла их, пришлось сделать остановку. Когда буря закончилась воины продолжили путь, однако Ракхали почувствовал себя неважно. Это незнакомое чувство, которое осталось после бури, а именно то, что мешало дышать полной грудью. Видимо пыль поднятая бурей частично попала в дыхательные пути, но этого воин не знал и воспринял как симптом болезни, хотя сам никогда в жизни не болел.

Ракхали с целью избавить себя от хвори осушил склянку, и весьма удивился, что вкус зелья оказался очень схож с зельем ярости. Своим замечанием он поделился с товарищами, на что те отреагировали очень бурно, и в панике требовали от воина отрыгнуть все обратно, но было поздно.

Зелье ярости оправдывало мастерство зельеваров, оно очень быстро действовало и тем самым идеально подходило в бою. Идеально оно сработало и сейчас.

На товарищей теперь смотрели два кроваво красных глаза наполненные яростью и жаждой убивать. Спутники в ужасе бросились бежать, но это лишь только подтолкнуло берсерка преследовать их.

Все закончилось быстро. Среди степи на коленях стоял Ракхали и не мог понять, что же с ним произошло. Всего его с головы до ног покрывали кровавые кусочки, и кровь. Остатки одежды, и несколько черепов валялись в стороне.

Берсерк смотрел на свои окровавленные руки и приходил в себя. С каждой минутой сознание больше возвращалось к нему, и с каждой минутой ужас содеянного шокировал его все сильнее. Лишь он один остался из семи человек, что отправлялись с ним. Все его спутники пали от его же руки, и если бы он просто убил их, в этом было виновато зелье, но поглотив их всех, виновато было его наследие.

Через неделю Ракхали вышел на поселение союзников. Где привел себя в порядок и отправился в лагерь. Не посмел он рассказать о содеянном, и соврал, что вся его группа пала в пути от болезни, а зелье не помогло.

Он один выжил, поскольку никогда не болел. И в его ложь поверили. Поверили потому что знали, берсерк Ракхали действительно никогда не болел. Да и не было смысла лучшему воину общины врать.

Сам же он еще очень долго вспоминал, о том, что натворил. И каждый раз воспоминания, словно вода точившая камень пробивали в нем бреши, освобождая путь неизвестному.

***

Времена менялись, и вот спустя несколько лет, степные кочующие племена до которых так и не дошел отряд берсерка восприняли это как неуважение их традиций и объявили войну, осадив город.

Никто не ожидал, что они вообще могут воевать, а напасть тем более. Но как бы то ни было, город был в осаде.

Несколько дней напрасно берсерки пытались отбить нападение. Но с той стратегией, которой пользовались осажденные воины, все было бесполезно.

Как только отряд берсерков в ярости выступал из окруженного города, чтобы отбить нападение, его тут же истребляли тяжеловооруженные воины врага. Ярость берсерков, гасилась толстой броней противника, и узким коридором у ворот, сводя к нулю все попытки атаковать. Отряд за отрядом ряды берсерков таяли и уменьшались. Лучники, что пытались со стен города хоть как то помочь своим товарищам сами пораженные стрелами падали вниз, насмерть разбиваясь об острые камни основания города.

Они были не столь умелыми в стрельбе как кочевники, которые с меткостью присущей хорошему охотнику разили горемык то в шею то в голову и реже в грудь. Но если грудь еще хоть как, то спасала броня, то открытая шея и голова насквозь пронзались стрелами, унося их жизни.

Город был не преступен, хоть его обитатели и были бесполезны в таких сражениях, чаще они нападали сами, и условия ведения боя в крепости были им просто не известны.

Больше месяца стены города сдерживали наступление. Все опытные воины пали, в сражении пытаясь оттеснить врага, и переломать исход. Но их враги оказались слишком хитры, чтобы позволить себе ошибку.

Слишком долго собирали свою армию нападающие. Слишком долго учились они на своих ошибках. Слишком долго они восставали из пепла и грязи, с которой их смешали. Многие годы они странствовали и собирали ресурсы, золото и все то, что могло помочь им составить конкуренцию другим более могучим армиям в сражении. Долгие годы они выстраивали свой план, и как оказалось не зря.