Текст книги "Петров, к доске!"

В которой я сам не знаю, что происходит, но лучше уж так

– Ребята! Ребята! Давайте! Ну! Иииии…раз-два…Крыла-а-атые качели, летят, летя-я-ят, летя-я-я-ят…Давайте! Поем все вместе!

Валентина Ивановна яростно долбила по клавишам старенького пианино, всячески подбадривая класс своими возгласами. Пианино отчаянно дребезжало, пытаясь сопротивляться ее напору, однако учительницу музыки это если и смущало,(что вряд ли, то уж не останавливало точно. Она с каждым аккордом шлепала пальцы на инструмент все активнее, и активнее.

Не знаю, что именно ее настолько вдохновляло. Тот факт, что двадцать пять человек хором орали эту дебильную песню про качели, которую я в ранней юности буквально ненавидел, или несчастное пианино, на которое она вымещала всё скопившееся разочарование от своей не очень удачной жизни. Если не ошибаюсь, она у нее, эта жизнь и правда не очень удачная.

Лицо учительницы музыки раскраснелось, глаза блестели. Несколько прядей выбились из прически и постоянно падали на лоб. Поэтому она каждую минуту, между строчками песни, ухитрялась ещё дуть вверх, чтоб вернуть эти пряди обратно, на место.

И, кстати, да. Песню про качели я ненавидел. Потому что у Валентины Ивановны их было две, самых обожаемых. «Крылатые качели» и «Прекрасное далеко». Мы пели их в течение года. Потом в течение еще одного года. Потом еще. И так, мне кажется, лет пять.

Вторая – вообще полное издевательство. Такое чувство, что слова «прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко» – это какое-то долбанное заклинание, которое воплощается в жизнь, едва ты уходишь из школы.

Странно… училка ведь, оказывается, молодая. Лет тридцать пять. Не больше. А мне тогда казалось, что ей уже чуть ли не на пенсию пора. Впрочем, наверное когда тебе тринадцать, то все люди старше двадцати, кажутся пожилыми.

– Петров! – Выкрикнула вдруг учительница с надрывом, а затем ударила обеими руками по клавишам, прекратив творившуюся в кабинете музыки песенную вакханалию.

Клавиши возмущённо «блямкнули». Они были не против заткнуться, потому что если Валентина Ивановна продолжит так фигачить по ним, то школа точно останется без уроков музыки. Хотя… Эта полная инузиазма женщина, найдёт на чем исполнять свои обожаемые «качели». Хоть, вон, горн возьмет пионерский и будет в него дудеть, выкрикивая «Ребята, ну давайте!»

Нет, к самой Валентине Ивановне претензий нет. Она действительно пела, старательно, даже отлично. А вот мои одноклассники напоминали хор обезумевших павианов. Каждый орал, как ему на душу ляжет. Да, громко. Да, с чувством. Но в этом и проблема. Одного чувства для пения мало. Как и громкости. Потому что по итогу выходила не песня, а черт знает что.

По крайней мере, когда детишки одновременно рубанули припев, за дверью, в коридоре, послышался грохот и ругань. Видимо, уборщица тетя Маша от неожиданности, уронила ведро. И я ее очень даже понимаю. Чтоб выдержать дружное пение 7 «Б» нужно обладать железной психикой.

Черт… Как же я все это забыл-то… И Валентину Ивановну, и одноклассников и даже тетю Машу…

– Опять?! Опять ты не поешь, Петров! Ты всегда игнорируешь мои уроки. Это издевательство какое-то. Сколько можно?!

Валентина Ивановна резко повернулась вместе с сидушкой круглого стула в мою сторону.

Я, как назло, в этот момент смотрел не на нее, а на стул. Он тяжёлый, неподъёмный. Если мне не изменяет память, им при желании можно завалить одного небольшого слона. Главное, чтоб получилось швырнуть стул ему в башку.

Это старая шутка. Ее постоянно говорил Макс. Я покосился на друга, который сидел рядом с крайне довольным видом. Впрочем, как и большинство одноклассников.

Всё происходящее они приняли за очередной номер, который исполняет главный раздолбай 7 «Б», Алёша Петров. А уж мои препирательства с Офелией, им нравились больше всего. Офелией мы называли за глаза учительницу музыки. Она казалась нам немного странненькой. С приветом, по-русски говоря.

– Ты вообще слушаешь, что тебе говорит учитель? – С драматическим акцентом в голосе спросила Валентина Ивановна, изучая меня возмущённым взглядом. – Знаешь, Петров, я понимаю, ты у нас полный, абсолютный лоботряс, и все такое, но игнорировать уроки музыки, это знаешь ли…Музыка делает человека человеком! Но ты же…

Учительница развела руками и тяжело вздохнула. Видимо, я в ее понимании находился где-то между инфузорией-туфелькой и головастиком.

– Скажешь что-нибудь в свое оправдание, Петров?

Я смотрел на Валентину Ивановну молча и не знал, что ответить. Вернее, не так. Знал. Мыслей было предостаточно.

К примеру, что человека человеком делает способность соображать башкой, и музыка тут точно ни при чем. Что ее эти «качели» задолбали весь класс неимоверно. Что ей бы не мешало заняться личной жизнью, а не ставить школу в приоритет всего.

Короче, до хрена чего хотел бы сказать, но именно сейчас пока еще не мог говорить. Вообще не имел для этого сил. Состояние шока, в котором пребывал последний час, никуда не делось. Оно было при мне.

Хотя, надо признать, закалка у меня железная. Во всех сложившихся обстоятельствах не бегаю в истерике и не ору благим матом. Это, похоже, надо говорить «спасибо» родным вооруженным силам. Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. Вот уж точно. И не кидается на стены биться головой, когда внезапно приходит в себя в своем же очень далёком прошлом.

В общем, ладно. Мог я, конечно, говорить, язык не отнялся. Просто моё состояние в данный момент не располагало ни к спорам, ни к каким-либо беседам. Вот и всё.

– Валентина Ивановна, не обращайте на Петрова внимание. – Сказала сидящая впереди девчонка, тряхнув головой. Две косички с огромными бантами смешно подпрыгнули вверх. Поямо руки зачесались потянуться к этим косичкам и с силой дернуть. – Он сегодня после урока физкультуры совсем странный. Ему мячом по голове попали. Вон, Строганов постарался. Петров даже сознание потерял на несколько минут.

– Ага. – Громко засмеялся кто-то из пацанов. – Обалдеть можно. Только – раз! Мяч Петрову в голову летит и все. Леха – в одну сторону. Мяч – в другую. Леха валяется, белый. Мяч лопнул. Вот точно у Петрова башка непробиваемая.

Не обратил внимания, если честно, кто именно говорил, потому что сидел и пялился ровно на челку Валентины Ивановны. Меня вид этой кудрявой чёлки, упрямо выбивающейся из прически, сдерживал от огромного желания вскочить на ноги, сказать: «Да ну на хер!» и выйти из класса.

– Ой, Ермаков, чья бы корова мычала. – Фыркнула девчонка, которая только что говорила обо мне. – Сам вон вчера головой в турник влетел. И что? Голова твоя на месте, а турник…

Я пялился на эту малолетнюю особу, вспоминая ее имя. Вернее, на спину, обтянутую школьной формой, и на два банта, которые продолжали мельтешить перед глазами, рождая в душе всякие глупости.

Наташа…Да, Наташа Деева. Отличница, ябеда и староста класса. Та еще стервозина. Не знаю, насколько подобное определение применимо к тринадцатилетней девочке, но с другой стороны, при чем тут возраст, если она действительно ужасная стерва. Тринадцать же ей…Судя по той окружающей действительности, что я наблюдаю последний час, да.

– Алексей! – Валентина Ивановна моментально сменила гнев на милость, а раскрасневшиеся щеки на испуганную бледность. Она, конечно, нереально впечатлительная. – Так что же ты молчишь?! Нужно немедленно идти в медпункт! Почему Владимир Владимирович этого не сделал?

– Не сходил в медпункт? – Хохотнул еще один пацан, сидевший на соседнем ряду, ровно напротив нашей с Максом парты. – Сегодня ему это не так сильно необходимо. Он, вроде, даже трезвый…

Антон…Антон Кашечкин. Его тоже помню. Он все время цеплялся ко мне. Хотя…ладно, чего уж там. Это я все время цеплялся к нему, потому что раздражал меня этот Кашечкин неимоверно. Зубрила, отличник. Ему, по-моему, как раз нравилась Деева. Вот он перед ней и ходил павлином. Распушит хвост и давай выпендриваться.

Сейчас по той же причине разоряется. Придурок… Еще прическа у него такая… ммм… прилизанная. Рубашечка отглаженная. На брюках – стрелочки. Даже пионерский галстук выглядит так, будто его только что из-под утюга вытащили. В нагрудном кармане виднеется кончик маленькой пластмассовой расчески. Мамкин гений, блин.

– Кашечкин! Ты говоришь об учителе! Совсем, что ли, не соображаешь?! Владимир Владимирович, он… – Учительница музыки замолчала, заметно стушевавшись.

Наверное, поняла, с таким жаром за простого коллегу не заступаются. Даже детям это понятно. Потому что некоторые одноклассники многозначительно заулыбались.

Вот ведь, какие дела. У нас все были, похоже, повально влюблёны друг в друга. А я и не замечал тогда этого. Хотя, я до хрена чего не замечал…

– Не отвел Алёшу, я вот о чем! Антон, это, между прочим, не шутки. У Петрова вполне может быть сотрясение мозга! – Валентина Ивановна посмотрела на весельчака с укором.

Впрочем, сквозь толстые стекла ее очков, любой взгляд будет выглядеть укоряющим или глубоко страдательным. Там такие линзы, можно костер спокойно поджигать при пасмурной погоде.

– Да конечно! – Буркнул Кашечкин, затем, понизив голос, добавил. – Чему там сотрясаться?

– А в лоб? – Тут же среагировал Макс.

Он сидел возле окна, я – возле прохода. Поэтому Максу пришлось отклониться назад, чтоб выглянуть из-за моей спины и показать Кашечкину кулак.

Валентина Ивановна на бубнеж пацанов внимания уже не обращала. Учительница вскочила, побежала ко мне и начала яростно трогать мою голову. Да, я не ошибся. Яростно. Потому что она так трясла меня, поворачивала и теребила, что даже если «сотряса» не было, велика вероятность, теперь он, возможно, есть.

– Валентина Ивановна, все хорошо. Не беспокойтесь. – Я осторожно вывернулся из ее рук, а потом даже отодвинул стул, едва не припечатав Макса к стене.

Честно говоря, прикосновения учительницы меня нервировали. Хотя бы потому, что я их чувствую. А если я их чувствую, значит все вокруг – реальное.

– Нет, Алексей! Не хорошо. Не хорошо! Деева, отведи Алексея к школьному врачу!

Учительница музыки в своем стремлении помочь была непреклонна. Проще самоубиться, чем объяснить ей, что врач мне не поможет. Боюсь, мне вообще никто не поможет.

Да, теперь я помню ее эту особенность. Валентина Ивановна всегда отличалась упрямством, граничащим с упёртостью.

Восемь лет я проучился в этой школе и шесть из них она пыталась заставить меня петь. Просто какая-то навязчивая, маниакальная идея, честное слово. Хотя по моему внешнему виду, по моему поведению и другим нюансам, в чем уж сложно было заподозрить Леху Петрова, так это в тонкой душевной организации и в любви к музыке.

Хотя, нет. Гитару уважал. Научился даже сам. Но это точно не одно и то же.

Единственное, в чем права Офелия, сейчас действительно нехорошо. Все нехорошо.

Потому что меня здесь быть не должно. Вообще никак. Я уже прожил и этот день, и этот возраст. Тридцать девять лет назад. Ну, насчёт дня, конечно, слегка преувеливаю. Я его даже не помню. Уроков музыки, как и мячей, прилетевших в мою бедовую голову, в школьные времена было не счесть.

В любом случае, меня сейчас мало интересовало наличие или отсутствие «сотряса». А вот мое присутствие в школе № 30, когда-то давно находившейся в городе, максимально далеком от полигона, по которому я мчался в горящей машине, не просто волновало. Оно повергало в шок, который усугублял тот факт, что сейчас, судя по всему, 1985 год.

Как такое возможно?

Спросил бы я, если бы мог кого-то спросить. Но подобные вещи вслух лучше не произносить. Моментально запишут в психи. А здесь, в Советском союзе, это тебе не в современности, где ребенка с такими заявлениями отправят к школьному психологу. Потом пригласят родителей и будут выяснять, что же за глубокая психологическая травма приключилась. Ни черта подобного. Здесь и профессии такой, наверное, еще нет. Психологов. А вот к какому-нибудь психотерапевту запросто. Тот только маму звать не будет, сразу вхерачит мне диагноз.

Так что, приходилось молчать, смотреть на Валентину Ивановну, своих одноклассников, друга Макса и офигевать.

Вообще-то, всего лишь час назад я пытался увести боевую машину в сторону от людей. И вообще-то, она взорвалась. А я, что вполне закономерно, погиб, потому как не обладаю никакими суперспособностями.

Честно говоря, когда после взрыва накрыло темнотой, а потом вдруг в глаза ударил яркий свет, на полном серьёзе подумал, сейчас будет тот самый коридор, про который рассказывают мистики. Наконец, узнаю, есть ли что-то после смерти. Чушь, короче, всякая, лезла в голову.

Но когда проморгался, привыкая заново к свету, увидел склонившееся надо мной лицо физрука. Буквально минуту пялился на него в полном недоумении, а потом, не выдержав абсурдности ситуации, засмеялся. Потому что это было на самом деле ужасно смешно.

Сдохнуть во время учений и оказаться в чистилище, где первым меня встречает Владимир Владимирович, наш учитель физкультуры. Анекдот какой-то…

Вот физрука я узнал сразу. Хотя бы потому, что, помимо взволнованного лица, которое увидел, почувствовал запах. Тот самый, незабываемый.

Это был перегар. Не сегодняшний и не вчерашний. Крепкий, основательный, взрощенный долгими возлияниями, перегарище. Он у физрука присутствовал всегда. В любое время года и в любой день недели. Не знаю, почему это терпели в школе.

Хотя… Возможно, потому что в дверях не подавились молодые, ведущие здоровый образ жизни мужики, которые больше всего на свете хотели учить детей. К тому же, если не ошибаюсь, на весь учительский коллектив было всего трое мужчин. Учитель физкультуры, учитель рисования и трудовик. Причем трудовик тоже далеко не Ален Делон и не гений педагогики. На его фоне, пожалуй, Владимир Владимирович – эталон мужественности.

Вот интересно, конечно. Смутно помню школу, уроки, учителей, но запах, исходивший от физкультурника, узнал сразу.

– Петров! Ты чего? Ты как? – Владимир Владимирович потрогал мой лоб, а потом прямо к переносице поднёс указательный палец, кончик которого был подозрительно желтым. К моей переносице, естественно. – Смотри. Сколько штук видишь?

Я машинально уставился на то, что маячило перед моими глазами, и так же машинально ответил:

– Один.

Только после этого до меня дошло. Что за бред? Как вообще в загробной жизни может присутствовать физрук? И зачем ему совать мне под нос свои пальцы? Его уже, наверное, самого давным-давно нет в живых. Хотя… С другой стороны, тоже логично. Его нет. Меня нет. Все закономерно.

– Нук, давай… Давай… – Владимир Владимирович подхватил меня под мышки и потянул вверх. – Встать можешь? Нормально все? Слышишь меня?

– Слышу. – Ответил я, без сопротивлений поднимаясь на ноги.

Если физрук мне мерещится, то зачем бороться со своим же глюком.

Я глубоко втянул воздух и чуть не закашлялся от крепости запаха. Ну етит твою мать… Не может воображаемый человек припахивать, как самогонный аппарат.

Прислушался к своему состоянию. Голова немного кружилась. Во рту было сухо. Так сухо, что даже язык ворочался с трудом.

Я осторожно повернул голову налево, затем направо. Посмотрел по сторонам, оценивая обстановку. А потом… Снова тихо засмеялся.

– Петров! Ты чего хихикаешь, не пойму? Ты мне это брось! – Тут же среагировал физрук, нахмурившись. – Ещё раз спрашиваю, все хорошо?

– Хорошо. – Согласился я, хотя на самом деле ни черта хорошего не было. Происходит какая-то удивительная хрень.

Дело в том, что мы находились в спортзале родной школы. Сто процентов. Его я, как в песне, узнаю из тысячи.

Грязно-синий пол со специальной разметкой. Желтые, покрытые штукатуркой стены. Высокие окна с решетками. Баскетбольное кольцо. Если выйду сейчас из зала и заверну в раздевалку, там за дверью моей собственной рукой нацарапано «Кашечкин – дебил!»

Но и это не все. Меня окружали подростки, лет двенадцати-тринадцати. Они столпились вокруг нас с физруком, глядя на все происходящее с открытыми ртами.

– Слышь, Строганов, похоже ты Петрову башку совсем отбил… – Прокомментировал кто-то из пацанов.

– А я че? Я ниче! – Недовольно ответил Строганов. – Он сам под мяч подвернулся.

– Петров, точно нормально себя чувствуешь? – Снова спросил Владимир Владимирович.

Я кивнул. Молча. Все слова разом выветрились из моей головы.

Я мог бы решить, будто после смерти меня реально закинуло в какой-то свой, персональный ад. Никогда не любил школу. Не настолько, конечно, однако вполне возможно. Почему нет? Но!

Запах, который ощущался от физрука, был настоящим. Такое не нафантазируешь. Его руки, которые поддерживали меня в вертикальном положении, тоже были настоящими. Подростки…

Их я знаю. Знал, вернее. Это мой класс – 7 «Б», судя по тому, что среди них я вижу растерянного Макса. Он проучился с нами ровно год. Было это в 1985-м. А потом произошел несчастный случай. Черт… Да. Именно тогда произошел несчастный случай, который перевернул все с ног на голову.

Владимир Владимирович хотел еще что-то спросить, возможно, в сотый раз поинтересоваться, хорошо ли я себя чувствую. Но в этот момент прозвенел звонок. Одноклассники сразу же забыли обо мне и наперегонки рванули к раздевалке.

– Спасибо, все хорошо. – Снова, как заведенный, повторил я.

Будто эта фраза, произнесённая вслух, могла что-то изменить. Потом высвободился из рук физкультурника и сделал шаг назад.

– Ну, ладно. Тогда дуй переодеваться и на музыку. У вас же она следующая? – С видимым облегчение велел учитель физкультуры.

Я кивнул, затем развернулся и в состоянии какого-то тупняка направился к выходу из спортзала.

– Петров, давай быстрее! – В раздевалке ко мне подскочил Макс.

Вот ты черт. Почему именно он? Это что-то типа совести, которая будет меня мучать?

– Лёх, шустрее. Опаздаем к Офелии, нам трындец. – Бубнил Макс, стягивая через голову спортивную футболку.

Ах, да… Мы ведь дружили, вроде. Тогда все логично.

Я молча подошел к своей школьной форме, которая висела на крючке, переоделся, переобулся. Кеды, как и спортивки, сунул прямо в сумку, где лежали учебники. Со стороны, наверное, мои действия выглядели механическими. Но они такими и были.

– Слушай… – Я завязал пионерский галстук и посмотрел на Макса. – А какой сегодня день? Число какое?

– Ну, блин, ты даешь. Правда, что ли, мячом сильно приложило? Ну ты, конечно… Аж отлетел в сторону, представляешь? Я офигел. – Бубнил Макс без остановки. – Сегодня четырнадцатое сентября. Кстати, ребята у вас в классе нормальные. Я рад, что перевёлся к вам. Здорово, да? Теперь не только в обычное время будем дружить, но и в школьное. Да? Идём быстрее, не хочу Офелию расстраивать. Она так сильно переживает, что никто не ценит ее урок. Нет, ну как же здорово мы придумали с этим переходом в новую школу. Да?

– Да. – Ответил я, хотя точно знал, ни хрена не здорово.

Вообще, если бы Макс не пришел к нам в класс, не произошло бы все тех событий, которые за этим последовали, и все могло бы сложиться иначе.

Вот интересно… Саму школу я почти не помню, но причину, по которой этот год отличался от всех последующих и предыдущих, не забыл.

Макс рванул вперед и я, закинув школьную сумку на плечо, двинулся следом.

Что? Куда? Зачем? В тот момент ещё не понимал. Пока не оказался на уроке музыки. И вот уже там, под песню «Крылатые качели» до меня дошло, все происходящее совершенно реально. Я действительно нахожусь в родной школе, мне действительно сейчас тринадцать лет и на дворе действительно 1985 год.

В которой я встречаю знакомых и произвожу впечатление на даму

– Деева, собирайся… Возьми свой портфель, а ты, Алексей, бери сумку. Только осторожно, не напрягайся сильно. Наташа, пусть Нина Петровна его посмотрит, проверит. Голова, давление, что там еще. Потом отведи Петрова домой. – Отдавала распоряжения Валентина Ивановна, попутно собирая с моей парты вещи.

Думаю, они ее мало интересовали, на самом деле. Это, скорее всего, так проявлялось волнение. По крайней мере, тетрадь она несколько раз сначала взяла в руки, а потом обратно положила на стол, хотя нужды не было ни в первом, ни во втором.

– Это не мое. – Остановил я учительницу, когда она снова потянулась к несчастной тетрадке, ставшей объектом ее внимания.

– Это не его. – Поддакнул Макс. – Вот же, моя фамилия написана. Валенти-и-ина Ива-а-ановна…

Он смешно растянул некоторые гласные буквы в имени Офелии и покачал головой. Мне это напомнило женщину, которая бракосочетала меня с бывшей супругой. Работница ЗАГСа, одетая в платье из шторы с объёмной причёской на голове. Вот у Макса вышло точь-в-точь.

– Но если очень надо, пусть забирает. Мне только легче будет. Меньше носить в портфеле. Могу еще парочку одолжить. – Он с довольным видом вытащил из сумки стопку тетрадей и подтолкнул их к Офелии.

– Микласов! – Учительница музыки бросила только что собранные вещи обратно на парту. – Ну, что ж вы за люди такие?! Товарищу плохо, а ты смеешься. Вы ведь пионеры. Вы должны помогать друг другу!

– Да что Микласов!? Я весь готов ему помочь. Весь! Прямо от макушки до пяток. – Макс подгреб тетради, а потом попытался засунуть их в мою сумку. – Вот! Не жалко. Видите? Чтоб доказать свою надёжность и пионерскую ответственность, давайте домой Алексея лучше я отведу? В смысле, сначала в медпункт, конечно, а потом – домой.

Валентина Ивановна на секунду задумалась. Окинула взглядом Макса, потом меня. Вообще, это было логично. Чем поможет Деева, если вдруг по дороге я начну терять сознание или что-то такое? Как она меня дотащит? Допинает, если только. Судя по мрачному лицу отличницы, это она точно сделает с удовольствием. Похоже, моя нелюбовь к этой девчонке взаимна.

– Ну уж нет! – Решила, наконец, учительница. – Я вас знаю! Это будет не врач и домашний покой, а ближайший двор и футбольный мяч. А у Лёши с футбольными мячами явно не задалось. Нет, Микласов. Петрова проводит Наташа. Она староста. Я уверена в ее чувстве ответственности.

– Очень интересно, что мне даст ее чувство ответственности, если станет плохо? Деева просто очень ответственно дождется, пока я сдохну? – Вмешался я в этот разговор, потому что, на секундочку, обсуждали вообще-то меня.

И уж точно я не имел желания тащиться домой в сопровождении девчонки. Любой. А конкретно Деевой, так и подавно. Ее присутствие несколько коробит мое мужское достоинство.

И еще…Я прямо ощущал всеми фибрами души, как сильно меня раздражает староста. И это, между прочим, старое чувство.

Да, Дееву я вспомнил недавно, буквально только что, но на дух ее не выносил давно. За то, что она самой первой сдавала все контрольные, что всегда была готова к уроку, что никому не позволяла списывать ни классные задания, ни домашнюю работу. Короче, говорю же, стерва. Просто пока еще маленькая.

– Алексей… Я понимаю. – Валентина Ивановна положила руку мне на плечо, глядя при этом грустно, проникновенно. Еще одна понимающая, блин. Вот это я счастливчик, конечно. Со всех сторон – понимание и забота. – У тебя, наверное, болит голова. Ты, наверное, плохо себя чувствуешь. Поэтому так себя ведешь. Но одного отпустить домой не могу.

Учительница перевела взгляд на встрепенувшегося Макса, а потом с напором в голосе добавила:

– И с Микласовым тоже не могу отпустить. Все! Вопрос решённый. Наташа! Ну, что ты стоишь? Иди. Ждешь, пока Алексею снова станет нехорошо.

– Так часто повторяете, что я начинаю подозревать, вы этого не опасаетесь, а ждёте. – Буркнул я.

Вытащил тетради Макса обратно, шлепнул их на парту, сообщив другу, что его забота была оценена, однако свои вещи он может носить сам, закинул сумку на плечо и двинулся на выход.

Деева хмуро посмотрела мне вслед, потом на Валентину Ивановну, тяжело вздохнула, взяла портфель, и тоже направилась к двери.

Судя по ее недовольному лицу, девочка Наташа сама не очень хотела куда-то меня провожать, но в силу светлого образа благочестивой отличницы, который она создавала с первого класса, не стала перечить учительнице.

Едва мы вышли из кабинета, Деева тут же обогнала меня и рванула вперед. Мне пришлось чуть ли не бегом ее догонять. А я вот вообще не имел не малейшего желания торопиться, да еще по вине старосты. Я хотел спокойненько сесть и обдумать случившееся. Потому что поломать голову точно есть над чем.

– Эй, спринтерша. Ты может не будешь так нестись? – Я, честно говоря, даже немного запыхался.

А мы только один коридор проскочили, домчались до лестницы и начали спускаться на второй этаж, где должен быть медкабинет.

– Не нравится? Иди сам. – Фыркнула Деева, при этом даже не собираясь останавливаться.

– Ой, напугала. – Я притормозил, а потом вообще плюнул на все и пошел медленно.

В конце концов, чего я, действительно, бегу? Зачем мне вообще оно надо? Пусть делает, что хочет, если от желчи у нее в некоторых местах подгорает.

Однако, такой расклад девчонку тоже не устроил. Она резко остановилась, обернулась и замерла, глядя на меня злыми глазищами. Ну чистая мегера. Вырастет стопроцентная мозгоклюйка.

– Петров, а можно побыстрее? Я бы хотела еще вернуться в школу. Два последних урока застать.

Я хотел было удивиться. Потому что уходить с уроков, чтоб потом вернуться на уроки – тупее не придумаешь. Но тут же вспомнил, кто передо мной стоит. Этой хлебом не корми, только дай погрызть гранит науки.

– Не могу быстрее, Деева. У меня травма. – Невозмутимо сообщил я ей. Ибо нечего вести себя как стерва.

– У-у-у-у! – Девчонка резко махнула портфелем в мою сторону, будто собиралась его запустить прямо в меня, как метательница ядра свое орудие. – Что ж ты за человек такой, Петров?

– Прекрасный. Прекрасный я человек, Деева.

Так мы и шли до медпункта. Староста отбегала вперед, потом оглядывалась, видела, что я еле плетусь сзади, замирала и с раздражённым лицом ждала, пока приближусь. А меня прикалывал сам процесс. Просто она так смешно бесилась, что отказать себе в удовольствии наблюдать ее злую физиономию, я не мог.

Интересное дело… Вот сейчас помню, как сильно мне не нравилась староста, но опять не могу восстановить в голове какие-то подробности. Точно знаю, она редкостная вредина, а конкретного примера – ни одного в мыслях. Только общая информация.

Наконец, спустя минут десять, (я очень старался), мы попали в медпункт. Школьного врача на месте не оказалось, но зато была медсестра, которая померяла мне давление, дала какую-то таблетку, по виду подозрительно похожую на аскорбинку, и все. Больше никаких спасательных действий не последовало.

– У него переутомление. Было бы не плохо, если бы Петров пошел домой и отлежался. – Сообщила медсестра, усевшись за стол, потом зевнула и уставилась в какие-то бумажки, раскиданные перед ней.

– Да как переутомление, если Алексея ударили мячом в голову? Прямо вот сюда! – Возмущённая Деева подскочила ко мне, а я в этот момент сидел на кушетке с градусником под мышкой, и весьма ощутимо стукнула указательным пальцем в темечко. – Зачем вы ему температуру меняете. У него же не грипп!

– Куда попал мяч? – Поинтересовалась женщина в белом халате, даже не посмотрев в мою сторону. Она упорно что-то черкала в своих бумажках.

– Вот сюда! – Заявила Деева, а потом снова тюкнула мне пальцем по голове. Даже палец у нее какой-то неправильный. Тычет им, будто молотком долбит.

– Петров, у тебя не грипп? – Подняла взгляд от бумажек медсестра.

– Ну, вообще, еще совсем недавно не было. – Ответил я и отодвинулся от Деевой.

На всякий случай. Ну ее к черту с этой наглядной демонстрацией, куда именно попал мяч. А то она меня точно добьет.

– А что вы тогда от меня хотите? Отвлекаете от важных дел! – Медсестра посмотрела на старосту с таким выражением лица, что я на месте Наташки срочно нашёл бы причину, по которой мы явились. «Сотряс» в моей голове по мнению медсестры причиной не являлся.

– Валентина Ивановна отправила меня проводить Петрова, чтоб вы посмотрели, нет ли у него травмы? – Терпеливо пояснила Деева.

– Я?! – Медсестра очень искренне удивилась. – Почем мне знать? Ему надо в травмпункт. Там доктор посмотрит. Все скажет.

– Ясно. – Ледяным тоном ответила староста. Потом резко повернулась ко мне и, протянув руку, гаркнула. – Дай сюда градусник!

– На. – Я вытащил термометр, отдал его девчонке. – Чего орать-то? Все? Можно идти домой?

Медсестра заверила меня, что домой идти не только можно, но и нужно. Потому что переутомление – это дело серьёзное.

Я взял свою сумку, попрощался и вышел из кабинета. Деева с недовольным сопением топала следом. Пыхтела так, что дым из ноздрей едва не валил.

– Нет, это возмутительно! У человека, возможно, сотрясение…

– Слушай. – Я остановился и посмотрел на старосту, – Со мной все в порядке. Сейчас пойду домой, посплю. Таблеточку какую-нибудь путёвую выпью. Полежу. И все. На самом деле, ничего страшного не произошло.

– Знаешь, я вообще-то стояла совсем недалеко, когда тебя Строганов мячом ударил. Я видела, как ты упал. И еще видела, как тебя тряхнуло разочек. Вроде того. Даже вверх подкинуло. А остальные не видели. Так что не уверена, что все с тобой хорошо.

– Да забей. И знаешь, я сам могу дойти. Хочешь, возвращайся на свои уроки, хочешь иди гуляй, хочешь…

Чуть не ляпнул, иди на хрен, но вовремя остановился. Я, конечно, подозрительно мало помню о своих школьных годах, но точно знаю, что в то время ещё не матерился.

– Так! Знаешь что, Петров? Это не обсуждается. Я тебя провожу. Мне поручила Валентина Ивановна.

– Как хочешь. – Я пожал плечами. – Только пойду сам по себе. Мне провожатые не нужны. А ты, если хочешь, можешь идти следом.

Не дожидаясь ее ответа, я развернулся и направился к лестнице, которая вела на первый этаж. Оглядываться не стал, чтоб проверить, ушла Деева или нет. И без того прекрасно знал, топает следом. Как же так. Ей доверили дело, а она не выполнит его. Стыд и позор.

Домой… Вот блин… Только в этот момент до меня дошло, что теперь действительно есть дом, а дома есть мать и брат. Семья. Илья сейчас как раз младше меня на семь лет. Ему в школу идти только в следующем году. А еще понял, что увижу своих родственников, с которыми попрощался много лет назад. Эта мысль слегка пугала, если честно. Я не очень пока мог представить, что они окажутся снова рядом.

Я вышел на улицу и, не останавливаясь, завернул за угол здания. Жили мы недалеко от школы. Если двигаться через дворы, минут десять пешком.

– Петров, все равно провожу! – Крикнула Деева мне вслед. Она действительно упорно топала следом. – Можешь не разговаривать со мной! Не надо! Я вообще это не ради тебя делаю.

Я ничего не ответил. Шёл вперед, молча, опустив голову. Размышлял. Значит, все же меня реально закинуло в прошлое. Да не в абы какое. Этот год многое в моей жизни изменил. Впрочем, не только в моей. Выходит, там, на полигоне, я умер. Хорошо. Вернее, хорошего ничего нет, конечно. Но этот момент я хотя бы понимаю. Не понимаю, почему нахожусь здесь. Почему я снова тринадцатилетний. Почему именно этот год. Прожить заново самый стрёмный момент своей жизни? В этом цель?