Текст книги "Кристина"

Над моим столиком появилась незваная девушка, видимо, одна из тех, кто ищет спонсора на эту вечеринку. Я отказываю ей в просьбе составить мне компанию, а она обижается на то, что старый друг не хочет с ней выпить. После этих слов я наиграно говорю, что не узнал её и жестом приглашаю на место, на котором недавно сидел Кемаль. Ему в любом случае сейчас не до бесед со мной, у него гормоны и ночная пассия. Девушка первая нарушает ещё не образовавшееся молчание:

– Ну и где ты столько времени пропадал? Телефон у него выключен, дома его нет, я уж думала, ты переехал в другой город и никому ничего не сказал.

– Ну, я ездил на море.

– А Кристина? Оставил её тут? Я ведь с ней общалась, пока тебя не было.

– Да, мы поругались, и я без неё поехал. – Вряд ли я талантливый лжец, но думаю, что мне верят.

– Ну да, она себе другого парня нашла теперь, ты в курсе? Да, наверное, ты в курсе. Знаешь, без обид, но так тебе и надо.

– Да, я сам виноват. Я понимаю. – Стараюсь искренне раскаиваться в содеянном и никоим образом не упоминать свою амнезию и информацию, которую я уже успел найти, если это можно назвать информацией, а не догадками. Не важно, верит она мне или нет, но упрекать продолжает:

– Да, ты сам виноват! Ты такую девушку потерял! Она ведь тебя любила, всё делала ради тебя, шла тебе на уступки, на компромиссы, а ты без неё уехал на море! – Язык у неё заплетается, но не так, чтобы переспрашивать. Её слова вполне разборчивы, хотя с каждым глотком моего пива она становится чуточку развязнее. Возможно, трезвой она бы так не разговаривала.

– И кто же стал моей заменой? Ты его знаешь?

– Конечно, знаю! Знаешь, он получше тебя для неё, – она делает залп пива, а потом продолжает, – у него есть деньги, хорошая машина, только квартиры нет, но уверена, это вопрос времени. Они снимают коттедж за городом. – Достала сигарету, закурила, выпила пива через затяг. – Не помню точно где… – Надеюсь, ей сейчас хватит трезвости, если можно так сказать на то, чтобы она вспомнила, где именно этот коттедж. Хотя бы примерно.

– Прямо коттедж? А где? Интересно, где сейчас можно снять коттедж. – Я тоже закурил, хотя подозревал, что курение здесь запрещено.

– Да! Коттедж, двухэтажный, с большим участком, на втором этаже балкон! Я недавно была у неё, там просто шикарно! Ремонт один чего стоит, ещё там собака у них, не помню породу, я в них не разбираюсь. На участке целый сад, бассейн. Не понимаю, как так, столько денег, а своего коттеджа нет, да, не зря говорят, у богатых свои причуда. – Она затянулась сигаретой, но дым сразу не выдохнула, сначала сделала небольшой залп пива, а потом, немного подождав обдала меня серой завесой никотина.

– А где они снимают?

– Ой, точно не помню, где-то не далеко от города, километров тридцать примерно. Я была там, там какой-то свино-комплекс рядом и напротив остановки большой такой ресторан деревянный! Наверное, для дальнобойщиков. Мы туда заходили, просто шикарно! Это просто шикарно! А прям рядом их дом, красный такой, с балконом. Я ей прям завидую! Всё правильно она сделала, что ушла от тебя, я бы тоже от тебя ушла к такому парню. Не то, что ты, он настоящий мужчина! – Она снова затягивается и, не выдыхая дым, делает залп пива. – Так что Артём, и я бы от тебя ушла. Козёл ты всё-таки, козёл! – Сложив руки на столе, она утыкается в них лицом. Мне кажется, что она спит.

На другом конце заведения Кемаль всё ещё пудрит мозги девице, которую каким-то только ему известным образом он тут подцепил. Он уже дошёл до того, что трогает её за все те места, за которое трогать, как правило, нельзя. Если бы только сейчас с ним удалось обсудить ту информацию, которая только что на меня свалилась, но ему и без меня есть чем заняться. Соблазнение противоположенного пола дело весьма утончённое.

К Кемалю подходит парень, бежевый пиджак и такие же брюки, а во всей этой картине белой вороной красуется красный галстук. Возможно, это сейчас модно. Волосы у этого парня лаком зализаны назад, а лицо не вселяет особенного доверия. Разве что желание ударить по нему битой, или просто начинать третью кружку пива было с моей стороны лишним. Как только этот парень исчез в толпе, то Кемаль не обратив ни малейшего внимания на девицу, ради которой, казалось, уже был готов бросить весь мир, подбежал ко мне:

– Артём, срочно вали отсюда! Потом всё объясню. Если хочешь найти свою Кристину без лишних приключений, просто вали отсюда, потом созвонимся с тобой. – Он берёт в руки мой телефон, достав его прямо из кармана моей куртки, и записывает туда свой номер. – Позвонишь мне завтра, часов в двенадцать утра, а сейчас, бери такси и срочно уезжай, нет времени тут перед тобой распинаться. Ты меня понял?

– Да, но… – Не дав мне договорить, он перебивает меня:

– Просто вали, завтра всё объясню.

Я доверился ему ещё раз, может быть, не стоило бы этого делать, но когда доверять некому, то выбирать не приходится. Кемаль растворяется в безликой толпе, а я встаю из-за столика не допив своё пиво и иду к выходу. Пробираться достаточно сложно, но я справляюсь, главное, сохранять вид случайного человека, на случай, если меня кто-то узнает, особенно, если этот кто-то узнать меня никак не должен был. Из человеческого месива доносится крик:

– Артём, привет! – Я не реагирую, словно обращаются не ко мне, а может быть действительно не ко мне. Почти у самого выхода я задел кого-то локтём, но, даже не извинившись, пошёл дальше. Слишком тесно, чтобы обращать внимание на такие вещи.

Выйдя на улицу я наткнулся на какого-то парня, знакомым он мне точно не кажется. Он говорит мне след: эй, не хочешь поговорить, а? Я игнорирую и иду дальше до тех пор, пока меня не разворачивает рука схватив за плечо, а вторая толкает так, что спиной я врезаюсь в мусорный контейнер. Как только я поднимаю на него глаза, опираясь на зелено-ржавую сталь контейнера, он говорит:

– Ты я смотрю очень дерзкий, толкаешься, даже не удосужился сразу извиниться, не хорошо так. – Схватив меня за грудки, он притянул моё тело на себя, а потом с ещё большей силой толкнул в мусорный контейнер, так что боль раскатилась по позвоночнику и каждому ребру. – Я с тобой разговариваю! Слушай меня урод! Ты не извинился передо мной должным образом!

– Да пошёл ты, я извинился. – Я дёрнулся, но его хватка оказалась значительно крепче, чем я ожидал. После этой моей попытки освободиться я сразу получил лбом в нос. Потом он одной рукой, больше походящей на медвежью лапу схватил меня за шею, а второй, такой же большой ручищей начал бить в солнечное сплетение.

– Слушай, щенок, ты передо мной не извинился должным образом, ты знаешь, что я могу с тобой сделать? Да я тебе сейчас голову сверну падла! – Последнее слово словно почеркнуло удар по челюсти. Ещё одна попытка вырваться, ещё один провал.

Открываю глаза – темнота и странный резкий запах. На мне лежит что-то мягкое и шуршит, когда я до него дотрагиваюсь. Страшно болит шея, а в голове что-то пульсирует, словно с каждым ударом сердца туда приливает кровь, принося с собой боль. Я лежу вниз головой заваленный мусорными чёрными мешками. Где я? То, что в мусорном контейнере, это, кажется, понятно, а сам мусорный контейнер то где?

Я стараюсь раскачиваться, дёргая ногами то влево, то вправо, чтобы контейнер упал, и я смог из него выбраться. Только сейчас, начав активно двигаться, я почувствовал, как страшно ломит все рёбра и спину, а ещё болит лицо – всё, брови, губы, щёки, даже зубы болят.

Спустя двадцать минут стараний, а может быть и того меньше контейнер всё-таки поддался моим усилиям и рухнул подарив мне новую порцию невыносимой боли, от которой я закричал так, что эхо откликнулось дважды из дворов и закоулков. К уже ставшей привычной боли добавилась новая – правая нога, но это, кажется, не так существенно. Надо что-то сделать, предпринять, чтобы поправить ситуацию и снова встать на ноги, продолжить искать Кристину.

Вечер определённо удался – побили, а потом выбросили как мусор, прямо в контейнер. Я роюсь в карманах – удача. Деньги и телефон на месте, значит, у того парня был мотив именно разбить мне лицо и этим ограничиться. Но он не ограничился – он выбросил меня в мусорный контейнер. Зарядки в телефоне осталось очень мало – 2%, а это значит, что пары звонков он может и не пережить.

Раза с пятого, когда индикатор батарее меняет свои показания на 1%, мне удаётся дозвониться до Ани. Как только она узнаёт, что случилось, то сразу обещает приехать в ближайшее время, а мне остаётся лишь ждать.

Картина городского утра: опёршись спиной о мусорный контейнер по уши в помоях, сидит патлатый парень и курит. Его хочется обойти, чтобы не пытался стрельнуть сигарету и мелочь на опохмел.

Сходил в клуб, попил пивка.

Аня приехала и, выйдя из машины, уставилась на меня так, словно я не из мусорного контейнера вылез, а из гроба. Как только она поняла, что всё действительно так плохо, как я и говорил, а возможно и хуже, на её щеках появились блестящие мокрые линии полные соли. Не сказав ни слова в мой адрес, она вызвала скорую помощь. Всё время до приезда этой самой скорой проплакала, не поддаваясь ни на какие мои попытки её успокоить.

Когда скорая приехала и погрузила меня на носилки, а я лежал и смотрел на лица двух врачей, которые меня несли то видел, как они морщатся и настойчиво делают вид, что не чувствуют, как от меня смачно исходит пикантный попурри мусорного контейнера.

15

Тряска от езды только усиливает боль в рёбрах, я даже не хочу знать, что там такое скрывается под одеждой. Мне гораздо спокойнее думать, что пусть рёбра сломаны, но не видеть всего того, что из-за этих переломов проявляется на коже.

Старый врач помогает мне сесть на кушетку, которая ещё недавно была носилками, на которых меня сюда занесли и хорошо, что не ногами вперёд.

Задрав мою футболку до шеи и обнажив живот с грудью, доктор аккуратно прощупывает рёбра. Каждое его прикосновение отдаётся режущей болью, словно это не пальцы до меня дотрагиваются, а лезвие бритвы. Я опустил глаза, любопытство перебороло страх: чуть ниже правого соска и до самого нижнего ребра одна сплошная гематома, в которой можно рассмотреть то ли маленькие паутинки капилляров, то ли кровоподтёки, которые похожи на эти паутинки.

Руки доктора добрались и до моей спины, и практически каждое прикосновение его пальцев сопровождалось словами: больно, не больно. Второй вариант ответа выпадал гораздо реже, если не сказать, что это были уникальные единичные случаи. Закончив ощупывание моей гематомы, заодно и акт врачебного садизма, откуда-то из тайника машины скорой помощи доктор достал коробочку, на ней я успел прочитать только слово «Промедол». Название выглядит угрожающе, впрочем, как и практически все названия лекарств на мой взгляд. Он извлёк из коробки капсулу, отработанным движением сорвал с неё головку и забрал бесцветную жидкость в шприц и подойдя ко мне со словами: сейчас может быть немного больно, не секунды не помедлив стал равномерно вкалывать эту жидкость в разные части гематомы, в том числе и на спине. Облегчение наступало довольно быстро, волной онемелости оно раскатывалось по половине моей груди и части спины. Странное ощущение, словно не всё тело моё, какая-то его часть чужая, но как бы то ни было, это лучше, чем боль.

Аня сидела напротив меня и смотрела то в окно, то на меня, а я смотрел на кусочек окна, что располагался над её правым плечом. Мне было стыдно смотреть ей в глаза, я выдернул её из-за своих проблем так рано утром, а мы толком и не знакомы, разве что пили вместе, но можно ли это считать нормальной процедурой знакомства? Быстро меняющийся пейзаж за окном полностью соответствовал настроению, которое воцарилось между мной и Аней, которая аккуратно сжала своими ладонями мою кисть, хотела было что-то сказать, но чуть разжав губы обратно их сомкнула, решив, что прикосновение скажет гораздо больше, чем любые слова на любом языке. Так оно и получилось.

Машина останавливается, но не резко, словно водитель специально приучился делать это плавно, чтобы пациент, которого они везут – не пострадал. Мне предложили донести меня на носилках до больницы, но я отказался. Не хочу чувствовать себя немощным, слабым. Я встал и пошёл своими неуверенными шагами, немного хромая на правую ногу, но, тем не менее, шагая по асфальту в сторону больницы.

Женщина, которая повторила процедуру прощупывания ребер, спросила, есть ли у меня с собой документы, а я ответил, что нет, тогда оно попросила назвать имя, фамилию и отчество, а ещё дату рождения:

– Артём Зотов Валерьевич, дату рождения не помню, у меня амнезия. Я не так давно выписался из больницы. – Тонкий палец в зелёной резиновой перчатке впился мне в самую синею часть гематомы, но я даже не дёрнулся, словно это тело не моё.

– У вас амнезия? Странно, что вас выписали до хотя бы частичного восстановления памяти.

– Как видите, я сам выписался. По собственному желанию.

– У вас есть телефоны родственников, которые могли бы сказать вашу дату рождения?

– Да, конечно, но… – Я, было, хотел сказать про то, что у меня есть номер мамы, но, во-первых, это ужасная идея, я не хочу создавать ей новый повод для волнения, а во-вторых, телефон всё равно наверняка уже выключился.

– Но что?

– У меня сломался мобильный телефон, поэтому номера вроде как есть, а вроде, как и нет.

– Ну ладно. Идите за мной, вам нужно сделать рентген. Как я понимаю, наличие анализов, и флюорографии вы тоже не помните?

– Да не помнит он ничего! Вам же сказали, амнезия у человека! Что вы до него докопались? Делайте ему рентген. – Аня резко подала голос из дверного проёма, что отделял кабинет, в котором меня повторно осматривали от коридора, в котором мирно храпел бомж.

– Хорошо, идём на рентген. Девушка, не кричите, сделаем мы ему рентген, не помнит, значит, не помнит.

Женщина в зелёных резиновых перчатках сказала, что рентген есть только на пятом этаже, поэтому придётся подниматься на лифте. Двери лифта раздвинулись и мы зашли. Аня осталась ждать меня в приёмном покое на первом этаже. Что ж, так, наверное, лучше. Я и так дал ей отличный повод понервничать, не хватало ещё тащить её за собой на пятый этаж делать рентген. К моменту, когда лифт успел подняться на пятый этаж и торжественным писком объявить, что двери вот-вот откроются, я успел осознать, насколько я идиот, то, что выдернул Аню вместо того, чтобы самостоятельно вызвать себе скорую помощь. Выйдя в коридор я внезапно обнаружил того самого врача, который вколол мне сильное обезболивающее ещё в машине скорой помощи. Он улыбнулся мне, но прошёл мимо, а я, следуя за женщиной, что уже сняла свои резиновые зелёные перчатки, зашёл в кабинет рентгена.

Из двери, что находилась справа от меня и почти напротив самого рентгена вышла невысокая пухленькая женщина, она улыбнулась мне, но как-то неестественно, словно просто не любила хамить людям, но очень этого хотела. Меня попросили раздеться до пояса, и пройти к рентгену выпрямив спину. Я встал, где было велено, и смотрел в стену, на которой вырисовывалась маленькая трещина. Она была похожа на паука, который аккуратно спускался на тонкой нити собственной паутины. Возможно, он охотился, а может быть, искал новое прибежище для себя.

Голос из динамика проговорил:

– Глубоко вдохните и задержите дыхание. – Я так поступил. Набрал в грудь столько воздуха, что даже через обезболивающее в груди почувствовались едва заметные очаги боли. Из рентгена раздался треск, шум, а как только он затих, голос из динамика позволил мне выдохнуть.

Не успел я даже натянуть испачканную в кровь футболку, как в кабинет зашёл всё тот же врач, что оказал мне первую помощь. Он попросил меня сесть на кушетку и аккуратно наложил бинты, туго обтянув ими всю мою грудь. В его чёрных волосах пробивались седые пряди, а густая щетина на лице была и вовсе седой. Он сказал, что снимки мне сейчас вынесут, но заверил, что ничего серьёзного нет, хотя и выглядит жутковато. Несколько трещин в рёбрах и отбитые мягкие ткани, по его словам, в моём возрасте такие вещи заживают достаточно быстро.

– Где же ты так, подрался или упал на пьяную голову? – Спросил доктор.

– Подрался, как видите, не очень удачно.

– А рёбра тебе ногами, что ли отбили так?

– А я не помню, я ещё быстро потерял сознание, просто подрался с каким-то шкафом и вот получил.

– Да, а амнезию то, как себе умудрился заработать?

– Не помню, вроде машина сбила, так мама сказала, а что там на самом деле, не знаю. Я помню что-то обрывками, но эти обрывки не слишком отчётливые, не могу уверенно что-то говорить, но вроде всё совпадает с теорией про аварию.

– Найдём сейчас твою карту, думаю, найдём и посмотрим что там. В какой больнице лежал, помнишь? Я сделаю запрос туда и узнаю, с чем ты туда поступил.

– А зачем вам мне помогать? Я не слишком верю в человеческую бескорыстность и самоотверженность.

– Да как тебе сказать, вот ты к нам поступил со сломанными рёбрами, а ещё недавно выписался из больницы после аварии, мне надо знать, что у тебя там. Может тебя госпитализировать придётся, надо же знать, какие ты травмы получил совсем недавно.

– Ну да, логично…

– А ты не похож на человека, который ничего не помнит. Да что она так с рентгеном долго возиться то? – Выругался он, посмотрев в сторону двери, из которой должны были вынести снимки.

– Ну, не знаю, что она возиться долго. Я не то чтобы ничего не помню, многие вещи я помню, просто я не знаю, что я их помню, а в определённые моменты понимаю, что я что-то прекрасно помню, ассоциации например, их я тоже помню. Вот в клубе был вчера, ведь увидел пижонов и понял, что это пижоны, а по идее, я ничего помнить не должен. Я помню своё детство, отчасти помню, вот внезапно понимаю, что я помню его, не всё, но помню. А больница, ну, там клумбы возле входа, вроде ОКБ называется.

– ОКБ… Так обычно и бывает. Либо полная амнезия, либо вот как у тебя. – Пухленькая женщина вынесла чёрный листок, на котором были белые пятна. Этими пятнами были мои рёбра. -Ну, наконец-то! Сейчас посмотрим что там, на рентгене твоём. – Врач взял снимок, или как это правильно называется? Направил к окну, так лучше видно, и стал очень внимательно вглядываться.

– Ну что там у меня?

– До свадьбы заживёт. – Он доброжелательно посмотрел прямо мне в глаза, улыбнулся. – Всё, как я и говорил. Спустись в приёмный покой, я попробую в картотеке разыскать твою карту, данные то твои у меня записаны, их ещё внизу записали.

– Хорошо. А покурить можно выйти?

– Так ты ещё и куришь?

– Ну да, курю.

– Курение убивает. Ладно, я сам ещё тот курильщик. Иди, травись на здоровье. Сам найдёшь дорогу до приёмного покоя?

– Да, найду, лифт, первый этаж и коридор напротив регистратуры?

– Да, и последний вопрос. – Мы всё ещё сидели на лавочке, я уже собирался встать, как он меня остановил.

– Какой?

– Зачем ты соврал, что у тебя телефон сломан?

– Я не врал.

– А если честно? Не хотел маму беспокоить лишний раз?

– Вообще-то да, но у меня там ещё и аккумулятор сел, так что, не так-то я и соврал.

– Не бойся, я той змее из приёмного покоя ничего не скажу. Ты только не доставай его для натуральности эксперимента.

– Хорошо, спасибо.

– Да не за что, иди, травись своим никотином. Как узнаю результаты запроса, расскажу тебе всё.

Двери лифта открываются, и я выхожу в коридор, вскоре вижу, как Аня резко встаёт с кушетки и направляется в мою сторону быстрым шагом. Она встречает меня вопросом: что там? А я отвечаю ей ровно то, что сказал мне врач, говорю, что ничего серьёзного и жить буду, это вроде бы как успокаивает её. Мы сели на кушетку и, вопреки моим ожиданиям она не сказала ни слова, а просто взяла меня за руку. Прикосновение говорит больше тысяч слов, но вопрос, всегда ли это должно быть сказано?

Курить я не пошёл, хотя очень хотел. Почему-то ладонь Ани в моей руке остановила меня и, несмотря на то, что я понимал, насколько всё это неправильно, просто продолжал не сопротивляться, хотя где-то внутри меня грызла совесть.

До меня донёсся звук открывающегося лифта и вскоре ко мне подошёл доктор и с улыбкой предложил выйти покурить. Я сразу понял по его лицу, что он нашёл меня в картотеке, и я узнаю о себе что-то новое. Возможно, это меня не обрадует. Доктор попросил Аню подождать меня тут, а сам не торопясь, но слегка спеша вывел меня на улицу. Мы закурили:

– На будущее, родился ты двадцать седьмого июля восемьдесят девятого года. Если что, сейчас две тысячи четырнадцатый год и сегодня тринадцатое июня. Тебе скоро двадцать семь уже.

– Спасибо, так вы сделали запрос?

– Да, тебя следователи не беспокоят?

– А почему они должны меня беспокоить? Из-за аварии?

– Не было никакой аварии. – Сказал с серьёзным, нахмурившимся лицом доктор.

– Как не было?

– Тебя избили и сильно. Постарались на славу, кости не сломали, но отбили тебе голову, от чего у тебя и амнезия и заодно оставили в синяках всё тело. Ты в курсе, что ты попал в больницу с четырьмя смещениями позвоночных дисков?

– Нет, не в курсе.

– Теперь в курсе. Если следователи не беспокоят, значит, ты кому-то влиятельному перешёл дорогу, что дело так замяли. Ты поосторожнее в своей новой жизни.

– Хорошо. А есть ещё что-нибудь?

– Нет, это всё. А с тобой твоя девушка?

– Нет, это друг.

– И с друзьями ты поосторожнее, кто знает, может кто-то из них тебя отделывал там. Чем чёрт не шутит? Ты же ничего не помнишь, а значит, беззащитен практически.

– Да, я знаю… Спасибо вам.

– Да не за что. Можешь домой ехать, удачи тебе парень. А курить бросай, привычка поганая.

– Спасибо ещё раз. Может быть, когда-нибудь и брошу.

Я зашёл в приёмный покой вместе с доктором и подошёл к Ане, врач подал мне на прощание руку и похлопал по плечу, а мы с Аней покинули больницу. Надеюсь, что навсегда. Я рассказал ей, как я на самом деле потерял память и, сказать, что это напугало её – просто не сказать ничего.

16

Открываю глаза: уже знакомый потолок и сухость во рту, голову словно разрывает на части, давит изнутри. Я понимаю, что я дома, но не до конца понимаю – как? Я помню вчерашний поход в магазин, я купил много пива, три бутылки вермута, полтора литра минеральной газированной воды, чтобы разбавлять ей сладкий вермут в пропорции один к одному. Аня просила купить мультифруктовый сок, это я тоже помню. Дальше мы приехали ко мне и, кажется, на этом месте началось то, что можно, ставлю сто рублей на то, что если сдёрну с Ани одеяло, то на ней тоже не окажется совершенно ничего. Её волосы растрёпаны, а сама она лежит на левом боку с краю кровати. Она во сне улыбается, очень красива, но, вероятно это только потому, что она сексуально удовлетворена и пока не протрезвела.

Рядом с кроватью лежат джинсы, трусы искать я даже не собираюсь – в них нет сигарет. Пачка сигарет оказывается на своём месте, в левом кармане джинсов, но пустая, а это говорит только об одном – нужно идти в магазин.

Я натягиваю на себя джинсы, так и не разыскав трусов, надевая футболку, которая не испачкана в кровь и обуваюсь, так и не найдя носки. По пути до коридора я споткнулся о пивную бутылку «Amstel». Рядом с кроватью ещё стояли три пустых бутылки из-под вермута, валялась осушенная бутылка минералки, а ещё порядка пяти бутылок, в которых когда-то было пиво.

Натянув кроссовок, я замечаю, что в пакете, который, как я хорошо помню – я принёс, что-то осталось. Что-то прямоугольное и, вероятно безалкогольное. Так оно и есть – мультифруктовый сок. Перед тем, как выйти из дома в поход за сигаретами, я открываю сок, который должен был быть открыт ещё ночью и смешаться с «Martini Bianco». Половина коробки за считанные секунды влилась в меня, остальное я оставил на том же месте, где и взял, а сам вышел из дома. Желание курить всё-таки пересиливало моё желание полежать ещё и подождать, пока головная боль соизволит меня покинуть.

Погода на улице была хорошая, но не для человека, которого мучает похмелье. Солнце слишком яркое – ударяя своими лучами по глазам, оно только провоцирует головную боль, а воздух слишком сухой – пить хочется ещё больше, чем прежде.

Я захожу в магазин – удача, в очереди всего лишь один человек, какой-то парень. Он ждёт, пока продавщица что-то ему принесёт, вот, она возвращается с блоком сигарет «Marlboro» и отсчитывает сдачу. Он забирает свой блок и, посмотрев на меня, перед тем как двинуться к выходу говорит:

– Привет, Артём! – Скорчив на лице двусмысленную гримасу, он уходит. Я не успеваю ему что-то ответить, слишком мутная, тяжёлая голова, всё словно в замедленной съемке, за хронологией которой я не успеваю.

Слишком знакомое лицо, взгляд, словно мы были знакомы в моей «прошлой» жизни. И не просто знакомы, а знакомы достаточно хорошо. Белая футболка, украшенная металлическими клёпками, синие джинсы и лаковые туфли с острыми носами, всё это говорит о том, что одет он слишком хорошо для того, чтобы мы были друзьями.

Подошла моя очередь и я не задумываясь попросил блок сигарет «WEST синий», суровым голосом продавщица озвучила сумму – пятьсот двадцать рублей, я дал ей шестьсот. Пока она отсчитывала сдачу, то подняла глаза и спросила:

– Что же ты с братом то родным не здороваешься?

– С братом? – Ответил я удивившись даже своему вопросу.

– С братом-братом, а кем же ещё? – Продолжала она осуждающим тоном.

Видимо, этот короткий диалог продлился слишком долго и за мной уже успела накопиться очередь, кто-то даже начал возмущаться:

– Здесь вообще-то не беседка и можно как-то побыстрее?

Я воспользовавшись моментом ответил продавщице «До-свидания» и ушёл как можно быстрее, чтобы скрыться у неё из виду. Выйдя из магазина, я сразу распаковал одну пачку из блока и закурил, оглядываясь по сторонам. Вдруг я его увижу, этого своего брата? Что-то было не так в том, как он со мной поздоровался. В его лице, интонации голоса, в том, что он так быстро ушёл даже не спросив, как у меня дела, а я между прочем две недели отсутствовал. Если только он заходил меня проведать. Но это вряд-ли, я бы знал. Мне бы сказала мать, да и он принял бы участии в моём возвращении домой. Как минимум – позвонил бы.

Неподалёку от магазина армянин продавал арбузы, я подошёл к нему и описал своего брата спросив, не видел ли он случайно, куда тот пошёл. Армянин ответил, что видел парня в белой футболке, который вышел из магазина за несколько минут до меня и сел в чёрный джип с тонированными окнами.

Новая головоломка в голове: кого искать сначала, брата или Кристину? Брат есть брат, никуда он не денется, а Кристину нужно найти. Меня мучило странное чувство, будто я знаю что-то такое, что заставляет меня искать Кристину. Словно незаданные вопросы, которые обещают быть заданными при нужных обстоятельствах. А ещё мне нужно вернуться домой и избежать разговора с Аней о ночи, которую я не помню, но о которой догадываюсь.

Вернувшись домой я выпил немного соку, апельсинового. С сушняком в полной мере он не справился, но пока Аня спала и не начинала разговора, которого я хотел бы избежать – я позвонил Кемалю. Не без уговоров, не сразу, напомнив мне, что от этой моей затеи стоит отказаться он всё-таки согласился узнать для меня, где Кристина и Денис снимают дом. Я не знаю, что хочу ей сказать, но обязательно пойму это, когда посмотрю в её глаза.

17

Я сижу с мамой в больничном коридоре. Тут не много людей, где-то кто-то сидит на лавочках также, как и мы ожидая чего-то. Мне здесь не нравится и хочется поскорее уйти. Здесь пахнет лекарствами и старостью, а ещё, мне кажется, смертью. Я не знаю, как пахнет смерть, но думаю, что её запах тут есть.

Иногда здесь проходят врачи и люди, сидящие на лавочках к ним подбегают и что-то спрашивают, я не слышу, что именно, но вижу по их лицам, что ответы им не нравятся. Женщина с очень странной причёской: кудрявые волосы торчат во все стороны раздувая размеры её голова до огромных масштабов, подходит к врачу. Врач, седой и высокий человек с лицом, которое не раз сообщало людям смертельные диагнозы. Женщина спрашивает его, он, помолчав отвечает и женщина хватает его за грудки и трясёт. Врач совершенно никак не реагирует, просто ждёт, пока она успокоится, но этого не происходит – она падает на колени и рыдает, обняв его колени. Седой мужчина пытается её успокоить, но у него ничего не выходит.

Словно увидев всё это издалека медсестра приносит стакан воды и, присев на корточки протягивает его женщине, та выпивает и довольно быстро успокаивается. Наверное, она что-то примешала в воду.

Моя мама сидит рядом и сверлит взглядом каждого проходящего мимо нас врача. Кажется, она просто ожидает, что-то подойдёт и скажет ей хорошие новости, хотя я вижу, что ожидает она плохих новостей. Мама спокойна, она не как та женщина, не впадает в истерику и не плачет. Спустя какое-то время к нам подходит тот самый седой врач, которого ещё недавно трясла за грудки странная женщина. Он говорит, что ничего плохого сказать не может, но и хорошего тоже, просто мой братик очень маленький и его тяжело лечить. Помолчав, он добавляет, что сам очень беспокоится за моего братика и делает всё возможное, а ещё, что всё обязательно будет хорошо. Интересно, они так говорят всем родителям тяжелобольных детей?

Я вижу, как у мамы изменилось выражение лица, оно стало каким-то тоскливым, безнадёжным, глаза поникшие, такие глубокие, никогда не видел маму такой. Она плачет, незаметно, тихо, просто я вижу, как текут слёзы по её лицу, лицу, которое не меняет выражения. Мама спрашивает, можно ли навестить моего братика, врач отвечает, что пока нельзя, но завтра или послезавтра, будет обязательно можно, скорее всего, но он ничего обещать не может. Он приносит маме таблетку, наверное, успокоительную, стакан воды, она запивает таблетку и врач уходит. Мы сидим так минут двадцать, за это время мама ни разу не пошевелилась. Иногда было чувство, что она перестала дышать, хотя, она дышала, просто она ничего не говорит, не двигается, просто смотрит в стену напротив. Я пытаюсь с ней заговорить иногда, она просто смотрит на меня с натянутой улыбкой и отворачивается всё к той же стене.

Мы выходим из больницы, мама уже немного успокоилась, она ещё раз поговорила с врачом, он сказал ей, что осложнений быть не должно, что просто он маленький и тяжело его лечить. Я понимаю, с детьми вообще трудно во всех отношениях. Они шумные, капризные, часто болеют, кричат, плачут. Я боюсь за братика, вдруг он умрёт? Я хочу играть с ним в игрушки, когда он вырастет, я хочу чтобы мы стали друзьями, я не хочу чтобы он умирал.

Мама вызывает такси, мы куда-то едем. Мы подъехали к какой-то большой каменной церкви, точнее не каменной, а кирпичной. Она очень большая, огромная. Мы заходим внутрь, мама просит меня никуда не уходить и не шуметь, оставляет рядом с большой иконой, говорит, что это икона Богоматери, что она поможет выздороветь братику. Я не понимаю, как большая картинка может вылечить моего братика, если врач не может?