Текст книги "Проклятый город"

– Вас правда интересует, откуда нам известно об этом проекте, или вы тянете время, чтобы собраться с мыслями? – участливо осведомился мистер Пархест у своего собеседника, напоминавшего ему теперь сдувшийся мяч. – Если вы думаете, что пославшие меня люди блефуют, можете дать мне пачку пустых дискет или папку с нарезанной туалетной бумагой, а потом до второго пришествия ждать, когда к вам придет новый корабль с медикаментами, так как «Голубой бриз» больше здесь не появится. Как вы понимаете, ваш МЦИМ далеко не единственное учреждение, которому нужен находящийся на его борту груз.

– Черт вас возьми! – сказал Артур Борисович, и хотя мистер Пархест не знал ни слова по-русски, он отлично понял, что имел в виду разом постаревший и осунувшийся заместитель директора.

Чудаки! Неужели они впрямь думали, что можно чуть-чуть потерять девственность? Продать дьяволу кусочек души? Слегка заразиться СПИДом? Неужто и в самом деле не зародилась ни в одной голове мысль, что те, кто финансирует работы МЦИМа, наверняка пожелают подстраховаться и проконтролировать с помощью агентов и осведомителей, на что идут их денежки? А уж проект, являвшийся «тайной в тайне», вызовет их самое пристальное внимание в первую очередь. Да одно название этого проекта столь прозрачно, что кто хоть раз слышал легенду о китайском мудреце, лекаре и философе Вей По Ианге, не может не вспомнить созданные им якобы «золотые пилюли»! Согласно преданию, их съели он сам, его ученик и собака. Съели и умерли, а по прошествии времени ожили и обрели бессмертие. Средневековые алхимики писали о том, что «золотую пилюлю» удалось сотворить и Раймунду Луллию, который лишь после нескольких столетий тяжких страданий за стремление свое уподобиться Господу испросил у него ниспослание себе смерти...

Затянувшееся молчание ничуть не тяготило Уилларда Пархеста, отчетливо представлявшего себе, каким ударом должно явиться для Артура Борисовича требование поделиться с Консолидацией наработками по проекту «Gold pill». Контролируемые мутации подводных обитателей, над которыми первоначально трудились сотрудники МЦИМа, выведение породы ихтиандров, а затем и паралюдей, были всего лишь этапами в грандиозной программе исследований, цель которых заключалась в получении искусственного гена, способствующего быстрому заживлению ран, восстановлению пораженных тканей и, в конечном счете, обретению человеком бессмертия. Пархест не склонен был полагать, что руководство здешнего МЦИМа с самого начала ставило своей целью достижение бессмертия. Скорее всего на создание проекта «Gold pill» местных деятелей натолкнули исследования, проводимые для других, более скромных тем, однако то, с какой быстротой они охладели к столь блестящим и перспективным, казалось бы, разработкам, как сотворенные ими новые породы морских обитателей и антропоморфных амфибий, говорило о том, что идея получения «гена бессмертия» завладела их умами лет пять назад.

Идея, безусловно, заманчивая, ибо если бы им удалось хотя бы увеличить продолжительность жизни, усилив работу иммунной системы, заставив человеческий организм вырабатывать дополнительные дозы интерферона и других заживляющих веществ, это принесло бы неизмеримо большие доходы, чем штучное изготовление паралюдей. Это дало бы им власть, потому как за лекарственные препараты, дарующие несколько лишних лет жизни, они могли бы требовать у сильных мира сего огромные деньги, не говоря уже о продлении собственного существования...

– Чудаки! – пробормотал Уиллард Пархест, дивясь тому, как мог Артур Борисович и иже с ним надеяться, что им удастся сохранить в тайне свои работы над проектом «Gold pill». Проектом, который, при успешном его завершении, коренным образом изменил бы существующую до сих пор на Земле систему ценностей. Этому седенькому господину следовало бы изумляться не тому, что тайна сия известна кому-то, кроме узкого круга посвященных, а поражаться, почему финансировавшие его исследования олимпийцы так долго не накладывали на них свою руку! А в самом деле любопытно, с чего это Консолидация Пяти решила тряхнуть их именно сейчас? Получила сведения о благополучном завершении очередного этапа работ или, потеряв терпение, задумала подключить к исследованиям новые силы? Вероятнее всего второе, иначе послала бы за материалами по проекту кого-нибудь посолиднее. Но даже и в этом случае оказанное Пархесту доверие говорит о многом, и потому прокол с Эвридикой особенно досаден и несвоевременен. При столь высоких ставках надо было вести себя осмотрительней.

Рано, ох рано воспарил он мыслями к новому обществу, где люди будут делиться не только на бедных и богатых, но и – главное! – на смертных и бессмертных, земляных червей и небожителей. До этого еще предстоит дожить и, прежде всего, получив от Артура Борисовича материалы по проекту «Gold pill», заставить его нажать на все кнопки, чтобы Эвридика, избегнувшая каким-то чудом уготованного им для нее вечного покоя, отправилась-таки в мир иной. Причем как можно скорее...

– Мистер Циммерман, у вас, на мой взгляд, было достаточно времени, чтобы решить, стоит ли вашему центру продолжать сотрудничать с Консолидацией Пяти. Однако, если вы не можете принять решение самостоятельно и вам необходимо посоветоваться с директором и прочими заинтересованными лицами, я, с вашего позволения, откланяюсь. В вашем распоряжении осталось двое суток и ни минутой больше. – Уиллард Пархест поднялся со стула.

Артур Борисович устремил на него взгляд затравленного зверька, смахнул испарину, выступившую на побледневшем челе, несмотря на царящую в кабинете прохладу, создаваемую бесшумно работающим кондиционером, и сипло произнес:

– Мне действительно надо кое с кем посоветоваться. Думаю, диски с интересующими вас материалами вы сможете получить... Ну, скажем, послезавтра утром. Консолидация, вероятно, предусмотрела какую-то форму вознаграждения, призванную компенсировать нам моральный и материальный ущерб, который мы понесем, добросовестно выполнив предъявленное вами требование?

– Разумеется, – подтвердил мистер Пархест, усаживаясь на прежнее место. – Мне поручено обсудить с вами как размер компенсации, так и величину вознаграждения, ожидающего вас и ваших сотрудников в случае, если представленные по проекту «Gold pill» материалы будут соответствовать той информации, которой мы о нем располагаем.

– Куда же деваться, будут соответствовать, – буркнул Артур Борисович, болезненно морщась и вялым движением отправляя в рот три крохотные белые горошины. – Хотел бы я, чтобы эти пилюли были «золотыми». Так что же вам велено передать нам в утешение?

4

– Не было печали, купила баба порося! – раздраженно сказал Генка Тертый, стараясь не смотреть, как Четырехпалый хлопочет вокруг Эвридики, водруженной на составленное из ящиков ложе. Щупает пульс, подтыкает одеяла, подобно заботливой мамочке. – Что нам теперь с этой цацей делать? Рыть надо отсюда со всем поспешанием, а не благотворительностью заниматься! Застрянем тут – все как один пропадем!

– А может, шеф задумал, если дела совсем хана будут, вместо заложницы ее использовать? – предположила Оторва, машинально поправляя роскошные пепельные локоны – предмет ее особой гордости. – Хотел же он, коли погоня прижмет, к какой-нибудь. тургруппе прибиться и, прикрываясь инострашками, от мцимовских вохров отстреливаться?

– Черт его знает, чего он хотел! – Генка дернул лицом, и пушистые усы его вздыбились, как у разъяренного кота. – После того, как он с Гвоздем решил на поверхность подняться, чтобы этой малахольной «намордник» сменить, и чуть под аквабас не угодил, уж не знаю, что и думать. Я б эту заморскую мокрядь как вшей давил, а он...

– Ну чего вы попусту топочете? Может, приглянулась ему эта крыска? Может, нет у него нынче барухи, вот он и решил интуристку попробовать? – желчно промолвила Ворона, глубоко затягиваясь и выпуская струи дыма через точеный нос.

– Это как же она ему приглянулась, через «гидру»? Или через «намордник»? – немедленно встал на защиту любимого шефа Генка, не терпевший, когда кто-либо наезжал на Четырехпалого. Сам он делал это постоянно, но что позволено Юпитеру, не позволено быку.

– Значит, просто импортную телку трахнуть для разнообразия возжелал, невзирая на личико и возраст! – не унималась Ворона, становившаяся после двух стаканов джина особенно агрессивной. Ответом ее никто из присутствующих не удостоил – всем было известно, что Ворона сохнет по Четырехпалому с первого курса и ревнует к любой оказавшейся поблизости юбке.

– Гвоздь, налей Вороне кофе, и чтобы больше никакого спиртного, – распорядился Юрий Афанасьевич, задергивая полог, отделявший ложе Эвридики от общей комнаты, и возвращаясь к столу. – Я сказал, пока Сыч не вернется, никто отсюда носу не высунет, однако это еще не значит, что можно надираться. И не сверли меня взором горящим. Если сегодня вечером придется когти рвать, балласта у нас без тебя хватит.

Ворона бросила на Радова испепеляющий взгляд, но не посмела возражать, когда Гвоздь наполнил ее стакан черной дымящейся жидкостью.

– Вот про балласт-то мы как раз и говорили. Зачем он нам?

– И правда, зачем? – повторил Радов, обводя взглядом четырех курсантов – осколки «дюжины», которую он курировал четыре года.

Он знал их слишком хорошо, чтобы торопиться с ответом, так как ответ, устраивавший его самого, не произвел бы на них никакого впечатления. Сам-то он достаточно часто видел человеческие страдания и смерти, чтобы научиться избегать ненужного кровопролития и жестокости. Разумеется, от христианского всепрощения был он весьма далек и, если бы кто-нибудь ударил его по одной щеке, то сам недосчитался бы зубов, но ответить ударом на удар и позволить незнакомой женщине испустить дух из-за неисправности «бабочки» – это совершенно разные вещи.

Разные для него, но не для них, напомнил себе Юрий Афанасьевич и еще раз оглядел сидящих вокруг стола ребят – озлобленных, искусанных и исцарапанных злодейкой-судьбой так, что целого клочка шкуры при всем желании не сыщешь. Бесстрашных, ни во что не верящих и ни во что не ставящих ни свои, ни чужие жизни. И все же им еще предстоит немало претерпеть, чтобы в горниле страданий ненависть и озлобление переросли в любовь, милосердие и жалость. Этого, может статься, и не произойдет – не в каждой раковине вырастает жемчужина, но...

А до тех пор какой смысл говорить о милосердии Генке Тертому, родившемуся на берегу Плюссы, где-то неподалеку от Гдова, на хуторе, сожженном дотла во время одного из так называемых «пограничных конфликтов» между Эстонией и Псковской республикой? Единственный, чудом уцелевший после бойни, учиненной «радеющими за возвращение Эстонии отчих земель легионерами», парень, наслушавшись баек о прелестях и диковинах Свободной Зоны, бежал с Псковщины в Питер и четыре года мыкался по трущобам. Попрошайничал, крал, бандитствовал, прибившись к шайке Веньки Сполоха, и лишь после ее уничтожения подался, семнадцати лет от роду, в Морской корпус. А в заведении этом, выпускающем из своих стен наемников экстра-класса, учат чему угодно, кроме сострадания. Такого термина курсанты не знают, и знать его им по штату не положено.

Изнасилованная отчимом и бежавшая в тринадцать лет из дому Оторва, бомжевавшая до тех пор, пока не была подобрана «Веселыми дьяволами», тоже вряд ли имела представление о жалости и душевном участии, которые наводчикам абсолютно противопоказаны. После третьего аборта, сделанного ей не слишком искушенной подругой, она, без сомнения, отдала бы Господу душу, если бы ангел-хранитель не надоумил ее приползти к воротам одного из зданий Морского корпуса. Вороне повезло чуть больше, хотя, по-всякому ублажавшая клиентов дядюшки Чжань Дэ-ю с одиннадцати лет девчонка не часто, видимо, сталкивалась с добротой и любовью, иначе с чего бы ей вздумалось резать себе вены? Впрочем, она-то как раз могла бы припомнить, что двум подобравшим ее на улице курсанткам не было никакой корысти пачкать свои форменные костюмы, доставляя истекавшую кровью девку в корпусной медпункт. Но память человеческая, увы, несовершенна.

Какие-то понятия о нормальных человеческих чувствах должен был иметь Гвоздь, три последних года перед поступлением в Морской корпус проживший у дальних родственников, после того, как отец с матерью его были убиты, оказавшись, на свою беду, в переулке, где происходила разборка между бандитскими группировками. Однако Радов не был уверен, что даже Гвоздь сумеет уразуметь причины, побудившие его взяться за спасение миссис Пархест.

Сан Ваныч, вероятно, рассказал бы ребятам притчу о милосердном самаритянине и напомнил вторую заповедь Иисуса Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» – но в устах «солдата удачи» это прозвучало бы смешно, да что им вторая заповедь, ежели они не тают первой и ни в Бога, ни в черта не веруют? Насколько ему известно, ни один из его «дюжины» не посещал церковь и ни разу не обращался к корпусному священнику. Искусно оперируя текстами Ветхого и Нового заветов, отец Варсанофий без труда доказывал всем колеблющимся, что работа наемника столь же почетна и угодна Богу, как и любая другая профессия: рыбака, мытаря, врача, инженера и ассенизатора. Он был чрезвычайно эрудирован и подтверждал свои слова не только ссылками на Священное писание, но и многими историческими примерами, и все же, на взгляд Радова, это свидетельствовало лишь о том, что религиозные догматы мало чем отличаются от гражданских законов, о которых испокон веку говорят: «Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло».

– Так зачем вы подобрали эту девицу, наставник? – повторила вопрос Генки Тертого Оторва.

– По доброте душевной, – ответствовал Юрий Афанасьевич и сухо рассмеялся при виде того, как вытянулись лица курсантов, выпучила глаза Ворона и отвисла челюсть у Гвоздя.

– По доброте?! – первой хихикнула Оторва, а затем и остальные захохотали, припоминая, как Четырехпалый косил из «зонкайзера» налетчиков Забавника Аля, как закидывал гранатами пулеметные гнезда воинствующих адептов Кибермессии и сорванным голосом сипел: «Пленных не брать!» – во время достопамятной чистки Нижнего порта.

– Тертый я калач, а чего-то недопонимаю! – справившись с приступом смеха, произнес Генка, которого за эту-то присказку и прозвали Тертым. – Скажите, шеф, а Изе Окаянному вы башку кулаком проломили тоже по доброте душевной? Или это у вас по какой-то другой статье проходит?

– По другой, – подтвердил Радов, размачивая в кофе галету, вытащенную из упаковки сухого пайка. – Не пришей я тогда Изю, он бы, как бог свят, опять сухим из воды вышел, и через месяц-другой вновь заработала бы его проклятая «фабрика грез» на всю катушку. А Господь наш, как ведомо вам, к насильно умервщленным слабость питает. Авось скостит ему срок пребывания в геенне огненной.

– Выходит, мы все здесь добряки как на подбор, – заметила Оторва. – И все же я не понимаю, зачем вам брать на себя эту ляльку. Отошла бы в мир иной, и нам бы никаких хлопот, и ей лучше. Грехами она, видать, не обременена, вот и вознеслась бы нон-стопом в райские кущи.

Сознавая, что не следовало бы продолжать этот разговор – толку от него все едино не будет, Юрий Афанасьевич попытался-таки внести в обсуждаемый вопрос некоторую ясность:

– Отправить на тот свет торговца наркотой, грабителя или убийцу и не спасти гибнущего на твоих глазах человека – совсем не одно и то же. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними», – завещал Христос и, если бы именующие себя христианами исполняли этот завет, мир наш не был бы столь похож на выгребную яму. «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

– Если не исполняют его верующие, так зачем вам-то выпендриваться, как муха на спидометре? Вы ведь в корпусную церковь ходите, только когда отвертеться нельзя! – Генка Тертый обличающим жестом ткнул в сторону Радова пустым стаканом.

– Когда перестаешь проявлять сострадание, то и сам становишься недостоин его. И не вправе ожидать его ни от людей, ни от Бога.

– Так мы и не ожидаем! – резко каркнула со своего места Ворона. – А вы?

– В общем-то нет. Однако всем нам оно порой бывает необходимо, – пробормотал Юрий Афанасьевич, мучаясь неспособностью облечь в убедительную форму ощущение того, что нелогичные на первый взгляд, но милосердные деяния человек должен иногда совершать. Если не ради других, то хотя бы ради себя. Ибо совесть человечья подобна озеру, которое летом не держит на своей поверхности и мелкого камушка, но, стоит дать ему замерзнуть, покрыться льдом, может и средней тяжести танк выдержать. А что такое нечистая совесть и «мальчики кровавые в глазах», Радов очень даже знал. Это-то знание и заставило его, бросив работу наёмника, поступить инструктором в Морской корпус.

– Стало быть, проявляя сострадание и вытаскивая эту девку из небытия, вы рассчитывали, что Господь отплатит вам тем же? Проявит к вам сострадание, когда вы будете в нем нуждаться? – Ворона поднесла к черно-алым губам сигаретку, и выкрашенные черным лаком ногти ее зловеще блеснули. – Вот уж не думала, что наставник наш время от времени вступает в сделки с Богом, в которого не верит.

«Ничего-то они не поняли и не поймут, сколько бы я ни старался. Жизнь так изваляла их в грязи, что очиститься от нее они смогут, лишь когда она, превратившись в сухую коросту, сама не начнет отваливаться. Если, разумеется, они до этого доживут», – подумал Радов, с облегчением заметив, как из-за нагромождения ящиков выбирается Травленый.

– Глубокоуважаемый наставник, вы игнорировали мой вопрос! – с пьяной настырностью продолжала Ворона. – Правильно ли я вас поняла, что как только Эвридика Пархест окончательно придет в себя, вы отпустите ее на все четыре стороны?

– Правильно. – Юрий Афанасьевич взглянул на часы, недоумевая, почему задерживается Сыч. Ему не слишком-то улыбалось тащить всю ораву к Сан Ванычу, но оставаться здесь было рискованно. Ребята уверяют, что об Укрывище, бывшем в прошлом перевалочным пунктом контрабандистов, а впоследствии приютом проштрафившихся и задумавших «лечь на дно» курсантов, знают единицы. Однако, чтобы сообщить о нем копам, хватит и одного. Зря он Сыча на разведку послал, ничего парень не нанюхает, надо самому к Чернову идти...

– Прав-вильно-то прав-вильно, но избав-виться от этой дев-вки будет нелегко, – вступил в разговор Травленый, энергично массируя ладонями мятое со сна лицо. – Добро, содеянное в-вами, непоправ-вимо. И просто отпустить ее у в-вас не получится. Она, как и в-все мы, объяв-влена в розыск.

– Чтоб тебе с твоими пророчествами!.. – Ворона громко выругалась, а Радов сжал зубы в предвкушении грядущих неприятностей.

– Ты в этом уверен?

– В-вы же знаете. Что в-видел, то в-видел, а в-врать не приучен, – просипел Травленый и придвинул Гвоздю чей-то пустой стакан. – Налив-вай, друж-жок, не спи. Да не коф-фий, тв-вою мать, налив-вай...

5

Бросив на пол изрезанные газеты, Снегин отхлебнул из высокого стакана грейпфрутового соку и с удовлетворением взглянул на дело рук своих. Посвященные исчезновению Эвридики Пархест статьи, аккуратно вырезанные из газет, были разложены на столе и содержали в себе несравнимо больше информации, чем все вылазки и телефонные переговоры, которыми под завязку заполнен был нынешний день Игоря Дмитриевича. Такое подспорье не могло не порадовать самого скандального частного детектива Санкт-Петербурга, но оно же наводило на мысль, что дело, за которое он взялся, оказалось при ближайшем рассмотрении еще более мерзким и опасным, чем представлялось ему после беседы с мисс Вайдегрен, которой нельзя было отказать в проницательности.

Об этом красноречиво свидетельствовали заголовки заметок: «Безумный экстрасенс похищен группой террористов»; «В руках террористов универсальная отмычка!»; «Экстрасенс-террорист на свободе!»; «Ключ от вашей двери в кармане у злоумышленников» и т. д., и т. п.

– Печально, – пробормотал Снегин, приобретший к сорока годам, как и большинство живущих одиноко людей, привычку беседовать с самим собой вслух. У любого человека возникает иногда потребность выговориться, но с кем прикажете обсуждать возникшие проблемы, если немногочисленные друзья, накопив деньжат, подались за моря, в дальние страны или на халяву отправились туда, откуда никто не возвращался, а приятели-собутыльники не колеблясь настучат на вас, дабы урвать толику милостей от сильных мира сего? Пса он не завел, по причине невозможности выгуливать четвероногого друга, на кошачью шерсть у него аллергия, а путаны, у которых мозги с грецкий орех, предназначены вовсе не для того, чтобы вникать в заморочки клиентов и беседовать с ними на отвлеченные темы.

– Печально, – повторил Снегин и побарабанил пальцами по столу.. – Итак, взглянем еще раз, что же мы имеем с гуся.

Согласно официальной версии картина получалась следующая. Четверо террористов, напялив на головы камуфляжные маски, ворвались среди бела дня в Первый филиал Медицинского центра исследования мутаций, вывели охрану из строя, использовав гранаты с усыпляющим газом, и похитили находящегося на обследовании полусумасшедшего экстрасенса. Целью вторжения был, очевидно, не этот несчастный псих, обладавший, себе на горе, развитыми психокинетическими способностями, а некие химические препараты, которые налетчики намеревались использовать для претворения в жизнь своих гнусных замыслов. Превосходная система защиты лабораторий МЦИМа сорвала планы злоумышленников, относящиеся к овладению отравляющими веществами, однако никому и в голову не могло прийти, что террористы совершат набег на палаты больных и позарятся на невменяемого экстрасенса.

Выбравшись из здания Первого филиала – Троицкая площадь, дом 5, – налетчики в буквальном смысле слова канули в воду, и отправленные за ними в погоню полицейские патрули, несмотря на тщательнейшие розыски, след их отыскать не смогли. Тем бы все и кончилось, если бы не одна пикантная деталь, не укрывшаяся от бдительного ока сотрудников Маринленда, следящих за безопасностью туристов, совершавших погружение в районе Петропавловской крепости. Ибо этими-то сотрудниками и была замечена и зафиксирована группа из пяти подводников, к которой близ Нарышкина бастиона примкнула иностранная туристка – некая Эвридика Пархест. Начатое властями расследование идентифицировало четырех подводников как террористов, совершивших налет на филиал МЦИМа, а в пятом признало похищенного ими экстрасенса. В результате осмотра вещей, принадлежащих миссис Пархест, было обнаружено несколько пакетиков сильнодействующего наркотика «Вермонт». Потрясенный случившимся, супруг заокеанской наркоманки, Уиллард Аллан Пархест, отказался комментировать события. Единственные слова, услышанные от него репортерами, были: «Я надеялся, что путешествие поможет ей излечиться от пагубного пристрастия». Расследование продолжается, и, безусловно, охранительные органы Санкт-Петербурга сделают все возможное, дабы обезвредить террористов и вернуть похищенного ими пациента туда, где он проходил курс медикаментозного лечения.

– Вот так вот: медикаментозного – не хухры-мухры! – проворчал Снегин, не устававший изумляться богатству великого и могучего русского языка. Существуют рыбы морские, речные, озерные и, следовательно, океанские – все вроде бы просто? Ан нет, имеется еще разновидность – на этикетках консервных банок – рыб специальных – «океанических»! Почему бы тогда не быть рыбам «озерическим» и «морическим»? А турагентства, они же туристские фирмы, которые временами становятся – где бы это узнать, почему? – фирмами «туристическими»? Нет, определенно могуч и велик, а с помощью газетчиков и рекламщиков становится все могучее и... великее?

Статейки, появившиеся в разделах «Уголовной хроники», едва ли привлекли внимание незаинтересованного читателя – мало ли налетов и ограблений происходит ежедневно в так называемой Северной Пальмире? Внимательный читатель не мог, однако, не отметить некоторые неувязки и явные несообразности, бросавшиеся в глаза при сопоставлении репортажей, написанных корреспондентами различных газет.

Прежде всего это касалось статуса похищенного экстрасенса. Б одной из заметок говорилось, кстати, что это была женщина, и Снегин мысленно сказал: «Ага!» На обследовании, излечении или в заключении она находилась? Скорее всего в заключении, потому что псих, обладающий телекинетическими способностями, – пациент в высшей степени опасный, но – люди добрые! – кому в здравом уме и доброй памяти придет мысль такого, а точнее такую, освобождать? Не логичнее ли предположить, что из филиала МЦИМа была вызволена товарищами экстрасенска, находившаяся там против своей воли? Тем паче Первый филиал, как было достоверно известно Снегину, представлял собой нечто вроде перевалочной базы, куда доставляли «сырье», распределявшееся после прохождения соответствующих тестов и обследований по другим филиалам и отдельным лабораториям. Причем часто «сырье» попадало туда не по доброй воле, в связи с чем в филиал этот можно было проникнуть как с размещенной на крыше вертолетной площадки и через надводные входы с причалов, так и через подводные шлюзы, одним из которых налетчики и воспользовались.

Проделано это было средь бела дня, чтобы использовать солнечный свет, худо-бедно проникавший в подводное царство и позволявший не прибегать во время ретирады к фонарям. Сообразительность террористов подтверждалась и выбранным ими для налета днем – воскресеньем, самым подходящим по целому ряду причин, очевидных для всякого здравомыслящего человека. Ввиду этого трудно было поверить, будто целью налета являлось хищение неких химических препаратов. Даже Снегин, неплохо представлявший круг интересов МЦИМа и знавший к тому же кое-кого из его сотрудников, не имел ни малейшего понятия о том, с какими лекарствами и техникой они работают в настоящее время. Используемые МЦИМом методы, препараты и лабораторное оборудование были официально объявлены ноу-хау и оберегались с особым тщанием. Причина этого крылась в том, что компетентные медики и биологи, проанализировав список использумых в местных лабораториях препаратов, без труда могли бы сделать заключение о том, над чем конкретно трудятся ученые мужи сей мерзопакостной конторы. А трудятся они, судари и сударыни, над тем, за что по Цюрихской международной конвенции самой малой мерой наказания был «профессиональный остракизм с пожизненным запретом работать по специальности, конфискацией имущества и аннулированием всех дипломов и ученых званий, буде таковые имеются».

Иными словами, террористам, если они не были наняты конкурирующей фирмой, легче было ограбить воинскую часть или полицейский участок, не говоря уже о банке, чем добраться до лабораторий и складов МЦИМа. А принимая во внимание, что специфические препараты, используемые метазоологами, нужны были простым смертным, как кошке шпоры, и добыть их проще, подкупив кого-нибудь из лаборантов, чем силой оружия, версия эта не выдерживала никакой критики.

Игорь Дмитриевич наградил себя еще одним глотком сока и закурил длиннющую, ароматнейшую и непривычно тонкую сигарету «Маркиза де Лимбуэ» – получив переведенные на его счет мисс Вайдегрен деньги, он мог себе это позволить.

Весь день Снегин трудился не покладая рук. Он дал несколько объявлений на представлявшихся ему наиболее подходящими сайтах Интернета, сделал дюжину звонков – три из них в различные полицейские управления города – и отправился на встречу с Катариной Ривенс и Уиллардом Алланом Пархестом в «Хилтон-отель». Беседа с приятельницей Эвридики, так же как и изучение брачного контракта потерпевшей, оказалась пустой тратой времени, а с Пархестом разговор просто не состоялся. Супруг Эвридики категорически отказался общаться с частным детективом, и принудить его к этому не имелось никакой возможности. Не было в том, правда, и особой необходимости – молчание порой красноречивее всяких слов. Почти столь же красноречиво, как отсутствие некоторых существенных деталей в прочитанных Игорем Дмитриевичем статьях. Умение читать между строк и видеть, какие сведения умышленно обойдены вниманием корреспондентов либо вымараны осторожными или более осведомленными редакторами, – это ведь тоже своего рода искусство, которым сыщик должен владеть в совершенстве.

Итак, четверо налетчиков и дама-экстрасенс, выбравшись из Первого филиала МЦИМа, нацепили припрятанные где-то поблизости гидрокостюмы и «жабры» – скорее всего «жабры», а не «бабочки», решил Снегин, хотя данными об экипировке злоумышленников не обладал – и начали огибать Петропавловку с юга. Маршрут ничем, кроме многолюдья, не отличался от любого другого, и это-то многолюдье сыграло с налетчиками скверную шутку. Проплывая мимо Нарышкина бастиона, они увидели умирающую или потерявшую сознание женщину и были столь благородны, что, нарушив расписанный по минутам план отступления, взялись за спасение утопающей. Допущение это было бездоказательным, но зато многое объяснявшим.

Версию о сговоре Эвридики с налетчиками Снегин отверг сразу же – слишком сложная выстраивалась цепочка, – а вот случайное совпадение маршрутов выглядело вполне правдоподобным. Хотя имелась тут одна несообразность...

В благородных грабителей и бандитов Игорь Дмитриевич не верил с раннего детства. Будучи сыном полицейского, он хорошо знал, с каким сортом людей приходилось иметь дело его отцу. Но четверо неизвестных, ворвавшихся в Первый филиал, чтобы похитить – или вызволить? – свою подругу, не очень-то походили на обыкновенных бандитов. Во время налета они никого не убили и даже не ранили, что само по себе говорило о многом. Зачем бы записным злодеям рисковать, используя гранаты с усыпляющим или парализующим газом получасового действия? Не проще ли пустить в ход «зонкайзеры», «блюминги», ручные спайдеры или, наконец, резонансные бомбы? Трах-бах – и ни свидетелей, ни следящей и записывающей аппаратуры, только клочья чего-то этакого, что не явится во сне усовестить убийцу...

Снегин вздрогнул, осыпал пеплом газетные вырезки и потянулся за новой сигаретой. На этот раз за обычным «Дюком» с сильнейшим ментоловым духом.

– Не надо, – сказал он вслух и, выбравшись из-за стола, направился к окну, выходившему в скудно озелененный двор-колодец. Постучал ногтем по бронированному стеклу, полюбовался на полыхавший закат, проколотый шпилем колокольни Крестовоздвиженской церкви, и опустил металлические жалюзи, тщетно силясь прогнать вставшую перед глазами картину: обгорелые, измаранные кровью обои, пол, засыпанный осколками пластика и дерева, вперемешку со странного вида спекшимися клочьями. Вернись он тогда в свою контору на пять минут раньше, и ему не пришлось бы оплакивать гибель Виктора и Тамары. Он разделил бы их участь, и это было бы справедливо. По крайней мере, справедливее, чем то, что они ушли навсегда, а он остался...