Текст книги "Путь Эвриха"

Первые три-четыре дождливых дня запечатлелись в памяти Эвриха так же смутно, как и время, проведенное в чреве кита-отшельника. Сначала, это он помнил твердо, льющаяся с неба пресная вода показалась ему подарком богов. Лежа на спине, он жадно ловил живительную влагу ртом, скинув пропитанные слизью лохмотья, нежился под струями дождя, и они, омыв его тело, утишили жжение и зуд, мучившие несчастного арранта чуть ли не больше жажды.

Он лечился водой и сном до тех пор, пока не ощутил ужасающий, совершенно непереносимый голод, вселивший в него уверенность, что дела идут на лад. Ежели у недужного проснулся аппетит, значит, жить будет, решил Эврих и, доковыляв до мелководья, принялся отрывать от валунов двустворчатые ракушки-береговуш-ки. В вареном виде они представляли великолепную закуску и употреблялись в пищу всеми народами и племенами, живущими на берегах как южных, так и северных морей. Когда выбора нет, их можно есть и в сыром виде, что Эврих и сделал, после чего вновь выбрался на берег и заснул мертвым сном.

Проснувшись от холода, он впервые подумал, что дождю пора бы уже прекратиться. После непродолжительных поисков ему удалось отыскать сухое местечко между двумя наклонившимися навстречу друг к другу базальтовыми глыбами, но даже здесь холод давал о себе знать, а для того, чтобы воплотить в жизнь мечту О весело потрескивающем, ласковом костре, у него было все еще слишком мало сил.

Итак, он спал, пожирал огромное количество сырых моллюсков, снова спал и вновь отправлялся за ракушками, громко разговаривая сам с собой. Он, видимо, был на грани помешательства, но потом от холода, голода или по каким-то иным причинам в голове у него начало проясняться. И чем четче становились его мысли, тем менее завидным казалось нынешнее положение. Сон на холодном влажном песке превратился в сплошное мучение, а живот при виде скользких, воняющих водорослями моллюсков начинал протестующе урчать и болезненно сжиматься. Пока дождь не прекратится и на небе не покажутся солнце или звезды, Эврих не мог определить, куда занес его кит, и потому надумал двигаться по берегу моря в том направлении, где предположительно находился юг. Отыскав, брошенные было за ненадобностью лохмотья, он изготовил из них некое подобие набедренной повязки. Перерыв в очередной раз сумку, убедился, что кроме пенала с «маяком» Тилорна, раскисшими, слипшимися рукописями и мешочком с серебряными монетами в ней ничего нет, и отправился в путь, искренне жалея об оставленном в чреве кита обломке кинжала.

Он шел то по песчаным, то по галечным пляжам, временами углубляясь в прибрежные рощи в поисках орехов, грибов, съедобных кореньев, ягод и каких-нибудь лечебных трав, но не мог отыскать ничего полезного и, что угнетало его значительно больше, нигде не находил никаких признаков человеческого жилья. Разглядев как-то с прибрежных холмов сквозь частую сеть дождя небольшое озерцо, аррант устремился к нему и набрел на заброшенный сад, в котором набрал кислых яблок и красных и мелких, но вполне съедобных слив После тщательных поисков обнаружил неподалеку от сада столь же запущенный огород, где разжился морковью и редиской, но от самого дома не осталось даже следа, и Эврих еще два дня шел по пустынному побережью, теряясь в догадках по поводу того, куда же забросила его судьба на этот раз.

И чем дольше размышлял он на эту тему, тем пасмурнее становилось у него на душе – судя по прибрежной растительности и безлюдью, попасть его угораздило на западную оконечность Восточного материка. Если это действительно так, то людей ему предстоит встретить очень и очень не скоро и ни малейшего удовольствия , от общения с ними он не получит. Ибо от берега моря до подножия Самоцветных гор простирается на юг аж. до саккаремской границы Вечная Степь, и живет в ней тьма кочевых племен, слухи о дикости и жестокости которых дошли даже до Верхней Аррантиады.

Так и этак рассматривая шутку, которую сыграл с ним кит-отшельник, Эврих не впал в беспросветное уныние и по прошествии некоторого времени даже начал находить в ней нечто забавное. Причин для этого, если вдуматься, было предостаточно. Во-первых, он выжил в чреве кита, что само по себе достойно изумления – не так-то просто, оказывается, его угробить. Во-вторых, прежде ему не попадались рукописи о Вечной Степи, и если он выживет, то главы, посвященные этим местам, бесспорно сделают его «Дополнения» уникальными. В-третьих, волдыри на руках и ногах благополучно сошли, ожоги и зуд больше не беспокоили, новая кожа выглядит ничуть не хуже старой, а на месте выпавших волос, быть может, еще появятся другие. Но даже если этого не произойдет, лучше лишиться волос, чем головы, к чему он был весьма близок. В общем, памятуя, что уныние сначала парализует дух, а потом разрушает тело, Эврих, поискав, сумел найти множество доказательств тому, что участи его может позавидовать любой обитатель Нижнего и Верхнего миров. А еще чуть позже память услужливо подсказала, что где-то на юге Вечной Степи имеются Врата в Верхний мир, о чем мельком упоминалось в книгах, читанных им в библиотеке блистательного Силиона.

При мысли о Вратах, аррант, как всегда, ощутил легкое недомогание: с какой стороны на него ни взгляни – не был он праведником и не переставал удивляться, чего ради позволяют ему боги беспрепятственно шастать из мира в мир? И если, даже миновав очередные Врата, чувствовал он себя великим жуликом, бессовестно прикидывавшимся не тем, кем был на самом деле, то что уж говорить о внутренней дрожи, охватывавшей его в преддверии перехода? А ведь эти Врата станут для него четвертыми! Мысль о том, что положена будет грязненькая душа его, отягощенная многими прегрешениями, на сверкающие весы, никоим образом не способствовала поднятию духа, а ежели еще вспомнить истории о том, что при переходе через новые, четвертые по счету, Врата человек может быть закинут куда угодно или вовсе бесследно исчезнуть из обоих миров… Последнее соображение, впрочем, беспокоило Эвриха меньше всего, поскольку выбора у него все равно не было. К тому же путь обещал быть нелегким, и ему с трудом верилось в возможность достичь когда-либо хотя бы и четвертых по счету Врат, затерянных где-то в самом сердце Вечной Степи…

Удача, однако, продолжала сопутствовать ему, в чем он убедился, выйдя к устью широкой безымянной реки. Такие места издавна заселялись людьми, и аррант полагал, что серебряные монеты тинвиленской чеканки обеспечат его теплой непромокаемой одеждой и горячей пищей. Серебро всюду останется серебром, и если среди здешнего люда найдутся купцы, – а где им еще и быть, как не в городе или поселке, стоящих при впадении полноводной реки в море? – то, верно, они не откажутся снабдить его всем необходимым. Как знать, не пошлют ли ему боги встречу с земляком и не слишком ли рано он начал готовиться к путешествию через Вечную Степь?..

Преисполнившись радужных надежд, Эврих поднялся на несколько полетов стрелы вверх по течению реки, но левый берег ее оказался так же безлюден, как и морское побережье. Заросший густой травой, он, полого спускаясь к воде, оканчивался узким каменистым пляжем и, казалось, прямо-таки создан Всевышним для заселения рыбаками и ремесленниками. Месту этому приличествовало изобиловать торговцами, переправляющими заморские товары в глубь страны, в обмен на продукты, изготовленные здешними земледельцами, скотоводами и ремесленниками. Берег должен кишеть ими, как шкура бездомного пса паразитами, ан нет!

Эврих потер заросший золотистой щетиной подбородок и постарался уверить себя, что поселок находится на правом берегу, разглядеть который сквозь серую пелену дождя не было ни малейшей возможности.

– Делать нечего, придется переплывать реку, – без особого энтузиазма пробормотал аррант, пытаясь припомнить, что же ему доводилось читать о водяных гадах, водящихся в здешних краях. Однако упоминавшим о Вечной Степи авторам самим в ней бывать не доводилось, а пересказанные ими слухи и легенды мало отличались от тех, что бытуют у самых разных племен и народов. Ничего кроме обычных баек о девах-водяницах, говорящих тритонах, достигавших роста взрослого мужчины, и гигантских раковинах-людоедках на ум не шло, и Эврих, поубористее уложив сумку, в которой и так плескалась дождевая водица – в самую пору головастиков разводить, – вступил в мутную, желто-бурую реку. Поджал пальцы босых ног, представив, как вцепляется в них клешней какая-нибудь оголодавшая гадина, и решительно зашагал на глубину, отметив про себя, что течение здесь сильное и надобно забирать правее, дабы не унесло его в море.

Но, как ни старался Эврих выгребать вправо, забирая вверх по течению, его, сильно исхудавшего, измученного холодом и непрекращающимся дождем, привыкнуть к которому жителю солнечной Аррантиады было совсем не просто, все же изрядно снесло к морю, и он вынужден был приложить поистине героические усилия, чтобы достигнуть правого берега, оказавшегося крутым и каменистым. Бурая вода бурлила у громадных черных глыб, норовя затянуть под них усталого пловца. Несколько раз его кружили полные всевозможного сора водовороты, а сучковатый топляк, удивительно похожий на кровожадное чудище, напугал чуть не до смерти и заставил глотнуть мутной воды. В конце концов полузахлебнувшийся аррант отказался от попыток вылезти из реки в столь негостеприимном месте и позволил течению волочь себя вдоль берега, надеясь отыскать мало-мальски не загроможденный камнями участок. Это было рискованное решение, и Эврих уже пришел к печальному выводу, что на сей раз он перехитрил сам себя, когда перед ним открылся широченный каменный откос, не взобраться на который мог только ленивый. В кровь обдирая руки и ноги об обломки приросших к черной скале раковин, он выполз из стремительного потока, встал на четвереньки и, к величайшей своей радости, увидел вмурованное в камень, позеленевшее от времени, тяжелое бронзовое кольцо.

– Ну вот! – торжествующе провозгласил аррант, с трудом переводя дыхание. – Есть, значит, тут люди! Не может такое удобное место пустовать!

С кряхтением разогнувшись, он заковылял на негнущихся ногах подальше от воды и, вскарабкавшись на вершину скалы, в изумлении остановился. В полусотне шагов от того места, где он выбрался на берег, в хмурое, сочащееся мелким дождем небо вздымалась высоченная башня квадратного сечения, сложенная из ноздреватых, изъеденных непогодой массивных блоков серого камня.

– Старинный маяк! Построен аррантами во время Великой экспансии! – с трепетом в голосе возвестил Эврих и, уже догадываясь, что надеждам на теплый кров и горячий обед сбыться не суждено, огляделся по сторонам.

Остовы стен трех или четырех длинных каменных зданий, едва поднимавшиеся из непроходимой завали ржавых трав и побуревших колючек, – вот и все, что осталось от форта аррантов, высадившихся некогда на этой земле ради умножения собственных богатств и славы своей несравненной родины. В минувшие дни соплеменники Эвриха не строили крепостей, полагая, что взаимовыгодная торговля – лучшая гарантия их безопасности. И так оно и было до тех пор, пока не появлялся какой-нибудь Гурцат Кровавый, воины которого не задумываясь сворачивали головы и обычным наседкам и тем, что несли золотые яйца. Обычно арранты не возвращались на старые пепелища. Мир достаточно велик, чтобы цепляться за тот или иной заморский порт, и уж во всяком случае золото, вырученное от торговли коврами, слонами или соболями, не стоит благородной крови их соплеменников. Рассуждая подобным образом арранты все реже и реже покидали пределы своей цветущей отчизны, а те, кому почему-либо не сиделось дома, разбредались по Верхнему миру, где, даже далеко за пределами Аррантиады, поселкам их, выраставшим вокруг поставленных над морем маяков, не грозили мечи и топоры новоявленных повелителей вселенной.

Нижний мир быстро забыл Великую экспансию ар-рантов. Первую в истории человечества и, быть может,' последнюю мирную экспансию, и лишь квадратные башни заброшенных за ненадобностью местными жителями маяков продолжали вздыматься в небо нерушимыми памятниками первопроходцам. Причем нерушимость их отнюдь не была преувеличением, в чем Эврих имел возможность неоднократно увериться собственными глазами. Вот и эта, достигавшая сотни локтей в высоту башня, несмотря на то что все окружавшие ее постройки давно развалились, почти не пострадала от времени и рук здешних варваров. Вытесанные из местного камня блоки были так хорошо пригнаны друг к другу, что хоть сейчас поднимайся по крутой винтовой лестнице наверх и зажигай маячный огонь. Пожалуй, именно так он и поступит, если найдет пищу для костра, решил Эврих после недолгих колебаний – лучшего укрытия от дождя ему до наступления темноты все равно не сыскать.

Поверхность Бэругур пенилась и вскипала, как вода в поставленном на огонь котелке, и Тайтэки то и дело покусывала большой палец правой руки, бормоча заклятия от злых духов. Ей чудилось, что из мутной, взбаламученной недавними дождями воды вот-вот вынырнет какое-нибудь жуткое страшилище и увлечет хлипкую лодку на дно реки. Как и большинство степнячек, она не умела плавать и испытывала суеверный ужас перед могучей рекой.

Временами молодая женщина порывалась разбудить скорчившихся на дне лодки Алиар и Кари, но в последний момент жалость брала верх и останавливала ее – проведшие ночь в седле, женщины едва успели смежить глаза в доме Тамгана и нуждались в отдыхе больше, чем она в ободрении и утешении. Тайтэки поправила плащ, укрывавший спящую Нитэки от дождя, и, погрузив весло в воду, сильными гребками погнала лодку на середину реки.

Будить спутниц было совершенно незачем, поскольку снять тяжкий груз с ее души они не сумеют, а дрожать и бормотать бесполезные заклинания она может и в одиночестве. Хотя пугаться в ее положении сказочных водяных чудищ, о которых болтали в поселке все кому не лень, но никто, кажется, никогда не видал, было глупо. Теперь,' обретя способность рассуждать здраво, Тайтэки начала понимать, что отыскать родное племя будет совсем не просто и ничего кроме голодной смерти или позорного рабства трех беззащитных женщин на просторах Вечной Степи не ждет.' Будь прокляты во веки вечные Фукукан, Тамган и Канахар! Будь прокляты все мужчины, из-за которых на нее обрушивается одна беда за другой!..

Тайтэки всхлипнула от сознания собственного бессилия и невозможности что-либо изменить в этом жестоком и несправедливом мире. В этот миг она ненавидела не только всех мужчин, по воле которых творятся на земле все бесчинства и беззакония, но и Богов Покровителей и даже самого Великого Духа. Не раз задумываясь над тем, с чего же начались ее горести, Тайтэки с удивлением пришла к мысли, что все те, кого она считает виновными в постигших ее несчастьях, скорее всего не чувствуют себя ни злодеями, ни предателями.

Напавший на хамбасов Тамган не жаждал крови сородичей Фукукана – захваченньм у них скотом он расплатился с Канахаром за зерно и построенными его людьми для кокуров дома, без которых многие степняки не пережили бы суровую зиму. Оставивший ее в лапа Тамгана первый муж не был бездушным мерзавцем. Будучи нангом, он всего лишь выполнил свой долг, возглавив откочевку племени, а вернувшись весной к Кургану Предков и узнав, что Тайтэки носит ребенка его обидчика, естественно, не бросился ей на выручку. Любая степнячка знает, как приготовить отвар, который поможет ей избавиться от нежеланного плода…

Ой-е! Даже Канахар, наверно, чувствовал себя благодетелем своих людей, посылая их в набег сначала на хамбасов, а теперь вот на кокуров! Разграбить Соколиное гнездо издавна было мечтой кочевых племен, и разве можно винить предусмотрительного кунса за то, что он делал все от него зависящее, дабы ослабить завидущих соседей? Тайтэки горестно покачала головой: только в улигэрах доблестным и честным героям противостоят коварные злобные недруги без совести и чести, в обычной жизни добро и зло перемешано так, что отличить их почти невозможно. И в том, что беды идут по ее пятам, ей остается винить лишь Великого Духа. Или себя саму. За то, что не сумела приспособиться к миру, с которым удается же как-то ладить остальным людям!

Напрасно Нибунэ называл ее умницей, напрасно расхваливал за сообразительность. Ума у нее всего-то и хватает, чтобы не вешать на других собственных собак, а вот сына от Тамгановых нукеров уберечь – кишка тонка. Все, кажется, предусмотрела, все что могла сделала и опять, как обычно, за соболью шкурку телегу конских яблок выручила. Не зря, верно, говорят: лучше горсточка счастья, чем пуд ума…

Пригорюнившись, молодая женщина забыла следить за рекой, и внезапно вынырнувший из водоворота топляк едва не пробил кожаную обшивку лодки. Тайтэки взвизгнула, отпихивая полузатонувший ствол веслом, и тут же разбуженная ее криком Кари, попытавшись вскочить на ноги, так качнула утлое суденышко, что оно черпануло левым бортом изрядную толику воды.

– Тише ты, утопишь! – цыкнула Тайтэки на девушку, и та замерла, тревожно оглядываясь по сторонам.

– Погоня? Гад водяной напал? Что стряслось-то?

– Топляк чуть не прозевала.

– А-а-а… Смотри-ка, дождь кончился! Долго нам еще плыть?

. – К ночи доберемся до старого маяка, а на рассвете, если море будет спокойным, отправимся вдоль побережья до ближайшего рыбачьего поселка. Если удастся купить там лошадей, хамбасам нас ни в жизнь не догнать,

– Ты думаешь, у рыбаков есть лошади и они согласятся их продать?

– Согласятся, – убежденно сказала Тайтэки, в поясе которой было припрятано столько золотых украшений, что хватило бы заплатить за целый табун лошадей. – Если у них есть кони, они охотно расстанутся с ними, чтобы не кормить зимой. Кроме того, спрятать золото от разъездов Хурманчака легче, чем лошадей.

– Легче всего отнять золото у трех беспомощных беглянок, а их самих заставить работать на себя. Например, поручить искать корм для этих самых лошадей, – заметила Алиар, всматриваясь в берега реки, смутно различимые в сгущающихся сумерках.

Проснувшаяся Нитэки безмолвно прижалась к матери, зыркая по сторонам опухшими глазами.

– Не такие уж мы беспомощные! – запротестовала Кари. – Я и за себя и за вас постоять сумею! На мечах, может, кому и уступлю, а стрелы метать или аркан кидать – с любым воином потягаюсь!

– Ежели в рыбачий поселок въедем да мужики с колами набросятся, ты не то что тетиву натянуть, лук поднять не успеешь, – сумрачно возразила Тайтэки. – Стрелы метать – дело не мудреное, любая степнячка •умеет, но лучше бы нам без драки обойтись…

– Может, попробуем украсть лошадей? – предложила Алиар. – Стеречь их на побережье не от кого, и коли хамбасы пожалуют, никто им про нас сказать не сможет.

– Так вот нужда и превращает добряков и праведников в воров и убийц, – пробормотала Тайтэки, хмуря тонко очерченные брови и с неудовольствием поглядывая на Алиар. Впрочем, хмурься не хмурься, служанка была права: кража самый безопасный в их положении способ раздобыть лошадей, без которых в Вечной Степи делать нечего.

– А не проплывем мы мимо этого маяка? Что-то я совсем перестала берега различать, – обеспокоенно произнесла Кари, искренне считавшая, что они еще успеют решить, как им договориться с обитателями рыбачьего поселка, если, конечно, Боги Покровители помогут до него добраться.

– Мимо маяка мы проплыть не можем, сразу заметим, что нас несет в открытое море… – рассудительно начала Тайтэки и сама испугалась сказанного. – То есть в море нам выходить совершенно ни к чему! Ну-ка смотрите по сторонам! На правом берегу должна показаться высокая квадратная башня, ее в любую погоду издали видно!

– Какая тут башня, если я вытянутой руки не вижу! – проворчала Кари, что есть мочи пялясь в обступившую лодку тьму. Ни луны, ни звезд было не разглядеть из-за обложивших небо туч, и тусклые желтоватые огоньки, мерцавшие иногда в глубине смоляных вод Бэругур, скорее усиливали, чем рассеивали незаметно сгустившийся мрак ненастной ночи.

– Мне кажется, я слышу шум прибоя и чую запах моря! – Голос Алиар испуганно дрогнул, и все три женщины, наклонив головы, начали вслушиваться в плеск волн и глухие удары их о прибрежные камни.

– Стоит, наверно, направить лодку к берегу, если мы не хотим пропустить башню? – неуверенно предложила Кари, и Тайтэки, не говоря ни слова, погрузила весло в воду.

– Гляньте-ка, никак первая звезда вспыхнула? Да какая яркая!

– Где? Ай! – Алиар взмахнула руками и чуть не вывалилась из лодки. – Тут камни!

– Проклятье! Нас сейчас выбросит на берег!

– Быстрей бы уж! Вода хлещет сквозь дыру! Мы порвали лодку!

– Мама, мы тонем? ;

– Нет, сиди тихо! Кари, возьми второе весло! Али-ар, заткни чем-нибудь дыру! Да хоть плащом, толыеЬ не расширяй ее еще больше!

– Зачем ты гонишь лодку налево? – взвизгнула Кари. – Нам же будет не выплыть!

– Затем, что иначе нас расплющит о камни! Ой-е! – ужаснулась Тайтэки. – Великий Дух, откуда же здесь столько воды?!

– Мама, мне мокро! Для чего мы тонем?!

– Мы не тонем! О Боги Покровители, мое весло!

– Я вижу маяк! Это не звезда, это огонь на башне!

– Только этого еще не хватало! Кари, держись! Алиар, ты!..

– Уй-й-о!.. О-о-о-ооо!..

– Эй, кто там, на лодке?! Правьте сюда! Здесь можно причалить к берегу! – неожиданно донесся из темноты странно коверкающий слова мужской голос. У кромки воды замигал огонек – кто-то силился раздуть еле теплящийся факел.

– Алиар, держись за лодку! Где ты? Кари, где она?..

– Ма-а-ма! Не бросай меня! Я не хочу в воду!

– Прекратите визжать и правьте на огонь! – Вспыхнувший наконец в сотне шагов от заливаемой лодки факел осветил стоящего на покатой черной скале высокого полуобнаженного мужчину.

– По-мо-ги-те! А-а-а!..

Кари видела, как Алиар выпала из лодки, и слышала ее полный ужаса крик, но ничем не могла помочь подруге. Она совсем не умела плавать, и сковавший ее ужас перед черной водой наверняка был самым сильным чувством из всех, которые ей доводилось когда-либо испытывать. Вцепившись в борта лодки мертвой хваткой, вжавшись в кормовое углубление, она не могла шевельнуться, не в силах была разлепить губ и оторвать глаз от воды, все прибывавшей и прибывавшей в и без того уже полузатонувшую лодку.

– Гребите! Гребите же, разрази вас… – бесновался на берегу мужчина с факелом, выкрикивая советы и проклятья на незнакомом степнячкам языке. Видя, что слова его не доходят до сидящих в лодке, он воткнул факел в расщелину и бросился в темные воды Бэругур…

Тайтэки знала, что на этот раз ничто не спасет ее от неминуемой смерти. Алиар уже погибла и пожрана чудовищной тварью, поднимавшейся в полночь со дна реки. Теперь настал ее черед, и может быть, не так уж это плохо? Мгновенная смерть лучше мучительной жизни. Она прижала к себе Нитэки, бормоча глупые, бессмысленные слова утешения. Вода в подхваченной водоворотом лодке уже дошла до пояса, тварь вот-вот должна была появиться снова…

– Ай-я-а-ааа! – Вопль, вырвавшийся из глотки молодой матери, подбросил Кари на два локтя. Лодка хлебнула воды так, словно сто лет пробыла в пустыне и рассыхалась от жажды. Вынырнувший на поверхность Бэругур мужчина, сумевший-таки в последний момент ухватить за волосы отправившуюся ко дну Алиар, вжав голову в плечи, нырнул в полной, по-видимому, уверенности, что кто-то с размаху приложил его дубовой доской по затылку.

– Прекрати-и-и! – отчаянно завизжала Кари. – Он сбежит, и тогда мы точно утонем!

– Кто сбежит? – спросила Тайтэки почти нормальным голосом, ошарашенная собственным криком и тем, ;что они до сих пор живы.

– Мужик! Который Алиар на берег поволок!

– Мама, это был не зверь. Это был голый дядя. А сначала коряга…

– Дядя?.. Коряга?.. – повторила Тайтэки и, теряя сознание, рухнула на дно лодки.

– Держись! – завопила Кари, бросаясь на помощь Нитэки. Подхватила девочку и плюхнулась рядом с Тайтэки. Рванула ее за плечо, усадила и подперла плечом, чтобы та ненароком не захлебнулась. Вода в лодке стояла уже вровень с бортами, но хлипкое, получившее по крайней мере две пробоины суденышко почему-то еще держалось на плаву.

А потом мерное его круговое движение внезапно прекратилось и оно медленно двинулось в сторону догоравшего на берегу факела.

– О Великий Дух! Значит, ты все же есть?! Помоги нам выбраться из этой лодки, и, клянусь могилой матери, я близко не подойду ни к одной реке! – прошептала Кари, сознавая, что ничего более глупого не изре-кала за всю свою жизнь.

– Он поможет! – успокоила ее Нитэки и, цепляясь за руки девушки, выглянула из затопленной лодки. – Он уже почти доплыл. А здорово мама крикнула? Я тоже так умею. Хочешь покажу?

– Нет-нет! Только не сейчас!.. – решительно запротестовала Кари, дивясь тому, как быстро эта малютка забыла о своих страхах.

– Вот так всегда! Маме можно, а мне… Мама, ты что молчишь?

– О Боги Покровители! Мы все еще живы?.. – простонала Тайтэки, и в этот момент нос лодки с влажным шорохом начал задираться вверх и задыхающийся голос таинственного спасителя гаркнул:

– Живы! – Затем последовал поток ругательств на неизвестном языке и приказ: – Вылезайте!

Мужчина подхватил Нитэки на руки, встряхнул и, удостоверившись, что с ней все в порядке, шумно вздохнул. Хотел поставить на скалу у своих ног, но малышка неожиданно погрозила ему пухлым пальчиком и строгим голосом велела:

– Держи уж, раз взял! – склонила голову набок и принялась беззастенчиво разглядывать незнакомца. – Ишь какой! Лысый, а на груди волосы колечками…

Кари и Тайтэки, оцепеневшие в начавшей разваливаться на куски лодке, разом сунули в рот большие пальцы, а затем, вынув их, дружно забормотали заклятия от злых духов: хрипло дышавший мужчина был в самом деле лысым и страшным, как смертный грех. Ни бровей, ни ресниц – лицо голое, как коленка, и к тому же покрыто темными и светлыми пятнами, как тронутое гнильцой яблоко, с которого к тому же клочьями слезает кожура.

– Чего это вы на меня словно на воскресшего мертвеца пялитесь? – Страшный мужчина нахмурился и, несмотря на все протесты Нитэки, опустил девочку на скалу. – Чем без толку-то глазеть, помогли бы подругу свою откачать!

Кари с Тайтэки не шевелясь взирали на пятнистого урода, и тогда тот, пробормотав что-то по поводу раскисших от воды мозгов, направился к лежащей неподалеку Алиар. Рывком поднял ее, перекинул через колено и встряхнул так, что из горла молодой женщины хлынул поток черной воды.

Обе женщины и принятая им за мальчишку девушка не торопились называть свои имена и представились только после того, как Эврих назвался сам и рассказал о кораблекрушении, в результате которого он якобы и оказался на старом маяке один-одинешенек. У спасенных аррантом степнячек не было причин сомневаться в его словах: они имели возможность удостовериться в том, что он превосходный пловец, и после гибели собственной лодки им не трудно было поверить, что судно не знающих здешние воды чужеземцев затонуло, напоровшись на рифы. О путешествии в чреве кита Эврих благоразумно умолчал – женщины и без того склонны были принимать его за злого духа, посланного им на погибель. «Доброго дядю» признала в нем сразу только малышка Нитэки и она же убедила остальных воспользоваться его гостеприимством, что было совсем не просто, ибо женщины, придя в себя, готовы были наброситься на своего спасителя и лишить жизни взамен вполне заслуженной благодарности.

Поверить в подобный поворот событий было нелегко, тем более что Эврих не принадлежал к несчастной породе-людей, полагавших, что «ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Однако, когда девушка-заморыш потянулась к закутанным в кожаную накидку зловеще изогнутым ножнам длиннющего меча, претендентка в утопленницы вытащила из-под мокрого тряпья сточенный нож, а очаровательная мамаша Нитэки многообещающе запустила руку в облепившие ее высокую грудь одежды, аррант не на шутку струхнул и всерьез пожалел, что, услышав долетевшие с реки крики, покинул уютную башню и устремился на помощь терпящим бедствие. При нем не было иного оружия кроме начавшего предупреждающе чадить и потрескивать факела, да и сил недостало бы, чтобы защититься от трех воинственно настроенных, заподозривших его не весть в чем женщин.

Положение спасла Нитэки, заявившая, что он вовсе не Кутихорьг, тело y него теплое, а лысина есть и у Мугэн-нара, и у Рикоси-нара, и даже у Ханто, которого называют дурачком Ханто и который наром никогда не будет. И пятна на лице, хотя и не в таком количестве, тоже есть у многих кокуров, но это еще не значит, что они слуги или родичи злого Кутихорьга. При упоминании этого самого Кутихорьга женщины, забыв об оружии, дружно сунули большие пальцы правых рук в рот, и Эврих, отметив, что с подобным способом отгонять нечисть сталкивается впервые, разумеется, тоже сунул палец в рот, после чего громкогласно призвал на помощь Великого Духа, так и не пришедшего на подмогу неоднократно взывавшим к нему утопающим. Благочестивое поведение арранта побудило озлобленных женщин сохранить ему жизнь, а вскользь оброненное им замечание, что факел вот-вот погаснет, понудило, скрепя сердце, принять его приглашение посетить башню и обогреться у очага. Собрав уцелевшие свертки, мешки и сумки, они двинулись за Эврихом к старому маяку, на вершине которого все еще мерцал огонь, принятый Кари за путеводную звезду, сумевшую каким-то чудом прорваться сквозь завесу туч.

Карабкаясь по искрошившейся винтовой лестнице, Эврих внезапно почувствовал головокружение и с тоской подумал, что правильно бывалые люди говорят: век учись, все равно дураком помрешь. Ну зачем, спрашивается, ему было, услышав вопли этих надумавших прокатиться по реке кровожадных степнячек, бросать свое чудесное убежище, в котором он успел так славно обжиться, отогреться и отоспаться, и бежать во тьму, лезть в темную как деготь воду, из которой, того и гляди, высунется зубастый зверюга и сделает его на голову короче? Чтобы нянчиться с этими чумазыми бабами, которые приняли его за какого-то злого духа и готовы были расчленить на месте? А ведь когда они обогреются и освоятся в башне, похвальное намерение избавить сей славный мир от ужасной твари, спасающей утопающих для того только, чтобы завладеть их душами, может вновь посетить его подопечных. Тогда, если маленькая Нитэки заснет – глазки у нее, кстати, сонные-пресон-ные, – заступиться за него будет некому и многомудрый Тилорн не получит своего «маяка» во веки вечные…

Борясь с головокружением и нежданно-негаданно навалившейся слабостью, Эврих все же добрался до облюбованного им зала прежде, чем погас факел, и, дабы избежать в дальнейшем каких-либо недоразумений, с места в карьер принялся рассказывать прекрасным незнакомкам о том, кто он такой и каким образом очутился на старом маяке. Пока женщины осматривали просторное помещение и подкладывали в огонь обломки просмоленных досок, аррант, кутаясь в истлевшую овчину плел небылицы несравнимо более правдоподобные, чем сама правда. Он продолжал плести их, когда, мало-помалу успокоившись, степнячки, коротко отвечая на его вопросы, начали распаковывать свои узлы и развешивать для просушки вещи над ожившим и самозабвенно задымившим костром. Он говорил и говорил, даже когда Нитэки заснула на руках у своей прелестной матери, которая к тому времени уже перестала опасливо коситься на спасшего их чужеземца, явно страдавшего недержанием речи и потому, без сомнения, ничуть не страшного, ибо понимал: не только сказанное им, но и сами звуки его голоса действуют на потрясенных женщин успокаивающе. Болтливый человек всегда кажется менее опасным, чем молчун, и хотя он далеко не всегда был уверен, что слушательницы хорошо понимают его речь, говорил, говорил и говорил…